Призрак Несбё Ю

– Поскольку это имя на протяжении последних пятидесяти лет принадлежит к наименее популярным в Норвегии, можем считать так.

Собеседник изучал Харри, кивая и не переставая улыбаться, как будто мозг его проигрывал полученную информацию о человеке, стоявшем перед ним. Но он не собирался отходить от входной двери или отвечать на вопросы Харри.

– Ну и? – спросил Харри, переминаясь с ноги на ногу.

– Я передам ей, что вы приходили.

Харри быстро просунул ногу между дверью и косяком. Он автоматически немного приподнял подошву, чтобы удар пришелся на подметку, а не на верхнюю часть кожаного ботинка. Таким вещам его научила новая профессия. Собеседник посмотрел на ногу Харри и поднял на него глаза. Снисходительное превосходство исчезло. Он хотел что-то сказать. Что-то резкое, чтобы поставить Харри на место. Но Харри знал, что он передумает. Когда прочитает на лице Харри то, что заставит его передумать.

– Вам надо… – сказал мужчина. Замолчал. Моргнул.

Харри ждал. Замешательства. Смятения. Отступления. Мужчина моргнул еще раз и прокашлялся:

– Ее нет дома.

Харри стоял, не открывая рта. В звенящей тишине. Две секунды. Три секунды.

– Я… э-э, не знаю, когда она вернется.

На лице Харри не дрогнул ни мускул, в то время как на лице другого мужчины одно выражение сменяло другое, словно в поисках того, за которое можно спрятаться. Поиск закончился там, где и начался, – на дружелюбном выражении.

– Меня зовут Ханс Кристиан. Я… я прошу прощения, что мне пришлось быть таким нелюбезным. Но по этому делу мы получаем так много разных обращений, что Ракели сейчас важно немного побыть в покое. Я ее адвокат.

– Ее?

– Их. Ее и Олега. Хотите зайти?

Харри кивнул.

На столике в гостиной лежали кипы бумаг. Харри подошел к ним. Документы по делу. Отчеты. Высота кипы свидетельствовала о том, что расследование было всеобъемлющим и долгим.

– Можно поинтересоваться причиной вашего визита? – спросил Ханс Кристиан.

Харри листал документы. Анализы ДНК. Свидетельские показания.

– Ну ладно, а ты?

– Что?

– А ты зачем здесь? Разве у тебя нет офиса, где бы ты мог готовиться к защите?

– Ракель захотела участвовать, она все-таки юрист. Послушайте, Холе. Я прекрасно знаю, кто вы такой и как вы были близки с Ракелью и Олегом, но…

– А насколько ты близок с ними?

– Я?

– Да. Я слушаю тебя, и мне кажется, что ты принял на себя заботы о многих сторонах их жизни.

Харри услышал в своем голосе нотки недовольства и понял, что выдал себя. Другой мужчина посмотрел на него с удивлением. И Харри осознал, что потерял преимущество.

– Мы с Ракелью – старые друзья, – сказал Ханс Кристиан. – Я вырос здесь неподалеку, мы вместе учились на юридическом, и… да. Когда люди проводят лучшие годы жизни бок о бок, между ними возникают прочные связи.

Харри кивнул. Знал, что ему надо помалкивать. Знал: что бы он ни сказал, будет только намного хуже.

– Ммм. Но немного странно, что я ничего не слышал об этих связях, когда мы с Ракелью были вместе.

Ханс Кристиан не успел ответить. Дверь открылась. На пороге стояла она.

Харри почувствовал, как в сердце ему вонзился коготь и начал рвать его. Она была такой же, как раньше: стройная, прямая. С таким же лицом, по форме напоминающим сердечко, с темно-карими глазами и большим ртом, который так охотно смеялся. Почти с такими же волосами, длинными, только не такими темными, немного поблекшими. А вот взгляд изменился. Он превратился во взгляд загнанного зверя, нервный, диковатый. Но когда она посмотрела на Харри, что-то в ее глазах стало прежним. Он увидел отблеск того, какой она была раньше. Какими они были раньше.

– Харри, – произнесла она.

И при звуках ее голоса все остальное стало таким же, как раньше.

Он сделал два широких шага и заключил ее в объятия. Запах ее волос. Ее пальцы на его позвоночнике. Она первой разомкнула руки. Он сделал шаг назад, не сводя с нее глаз.

– Ты хорошо выглядишь, – сказала она.

– Ты тоже.

– Врунишка.

По ее губам скользнула быстрая улыбка. А глаза уже наполнились слезами.

Так они и стояли. Харри позволил ей изучить себя, позволил разглядеть состарившееся на три года лицо с новым шрамом.

– Харри, – повторила она и, склонив голову набок, рассмеялась.

Первая слезинка зацепилась за ее ресницу и сорвалась вниз, прочертив полоску на мягкой коже.

Где-то в комнате кашлянул мужчина с гольфистом на рубашке и сказал, что опаздывает на какую-то встречу.

И они остались вдвоем.

Пока Ракель готовила кофе, Харри заметил, как она скользнула взглядом по его металлическому протезу, но никто из них не высказал комментариев на этот счет. По немому уговору они решили никогда не говорить о Снеговике. Поэтому Харри сидел за столом на кухне и рассказывал о своей новой жизни в Гонконге. Рассказывал то, что мог и что хотел. Что работа «советником Хермана Клюйта по взиманию задолженностей» заключалась в визитах к должникам, просрочившим платежи, с целью вежливо напомнить им об этом. Короче говоря, он советовал им заплатить как можно скорее. Харри рассказал, что его главным и единственным преимуществом были сто девяносто три сантиметра роста (и это без обуви), широкие плечи, налитые кровью глаза и свежий шрам на лице.

– Дружелюбно, профессионально. Костюм, галстук, мультинациональные компании в Гонконге, Шанхае и на Тайване. Отельные номера с обслуживанием. Красивые офисные здания. Все цивилизованно, банковская деятельность а-ля Швейцария с китайской спецификой. Западные рукопожатия и вежливые приветствия. И азиатские улыбки. В большинстве случаев они платят на следующий день. Херман Клюйт доволен. Мы понимаем друг друга.

Она разлила кофе по чашкам и села. Вздохнула.

– Я нашла работу в международном трибунале в Гааге, но офис располагался в Амстердаме. Я подумала, что если мы уедем из этого дома, из этого города, от всего того внимания, от…

«От меня», – подумал Харри.

– …воспоминаний, то нам будет лучше. Поначалу так оно и было. А потом началось. Сначала беспричинные вспышки ярости. Когда Олег был маленьким, он никогда не повышал голоса. Ворчал, да, но чтобы так… Говорил, что я испортила ему жизнь, увезя из Осло. Он говорил так, потому что знал: мне нечего сказать в оправдание. А когда я начинала плакать, он тоже плакал. Спрашивал, почему я прогнала тебя, ведь это ты спас нас от… от…

Он кивнул, и ей не пришлось произносить имя вслух.

– Он начал поздно возвращаться домой. Встречался с приятелями, с которыми я не была знакома. Однажды признался, что был в кофейне на Лидсеплейн и курил хэш.

– Как и все туристы?

– Вот именно, это же часть обязательной программы при посещении Амстердама, подумала я. Но одновременно испугалась. Его отец… ну, ты знаешь.

Харри кивнул. Русская семья из высшего общества со стороны отца. Пьянство, ярость, депрессии. Прямо как у Достоевского.

– Он часто сидел один у себя в комнате и слушал музыку. Тяжелые, мрачные вещи. Да, ну ты знаешь эти группы…

Харри снова кивнул.

– Но и твои диски тоже. Фрэнка Заппу. Майлза Дэвиса. «Supergrass». Нила Янга. «Supersilent».

Ракель быстро сыпала именами, и Харри заподозрил, что она тоже слушала его диски.

– И вот в один прекрасный день я пылесосила в его комнате и нашла две таблетки со смайликами.

– Экстези?

Она кивнула.

– Через два месяца я подала заявку, получила место в госпрокуратуре и переехала обратно.

– В безопасный невинный Осло.

Ракель пожала плечами.

– Ему надо было сменить обстановку. Начать заново. И все получилось. Он не из тех людей, у кого много друзей, но он восстановил отношения с парой старых знакомых, хорошо учился, пока…

Внезапно голос ее задрожал и сломался.

Харри ждал. Она сделала глоток кофе. Собралась.

– Он мог исчезнуть на несколько дней. Я не знала, что мне делать. Он делал что хотел. Я звонила в полицию, психологам, социологам. Он был несовершеннолетним, и тем не менее никто ничего не мог предпринять, пока у меня не было доказательств того, что он принимает наркотики или совершает правонарушения. Я чувствовала себя совершенно беспомощной. Я! А ведь я всегда считала, что в таких случаях вина лежит на родителях, и всегда знала, как поступить, если оступились чужие дети. Не сидеть сложа руки, не медлить. Действовать!

Харри посмотрел на ее руку, лежащую на столе рядом с его. Изящные пальцы. Красивые вены на бледной коже, которая обычно в начале осени еще хранила следы загара. Но он не поддался импульсу накрыть ее руку своей. Что-то мешало ему. Олег мешал ему. Она вздохнула.

– И я поехала в центр и стала искать его. Вечер за вечером. Пока не нашла. Он стоял у перекрестка на улице Толлбугата и был рад меня видеть. Сказал, что он счастлив. Что нашел работу и снимает квартиру вместе с друзьями. Что ему необходима свобода, и я не должна задавать слишком много вопросов. Что он «путешествует», это его вариант свободного года, предназначенного для кругосветного путешествия, в которое пускаются другие молодые люди из Хольменколлосена. Кругосветное путешествие по центру Осло.

– Во что он был одет?

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Продолжай.

– Он сказал, что скоро вернется домой. И доучится. И мы договорились, что он придет ко мне на обед в воскресенье.

– Пришел?

– Да. А когда ушел, я обнаружила, что он заходил ко мне в спальню и украл шкатулку с драгоценностями. – Она тяжело вздохнула и поежилась. – В той шкатулке лежало кольцо, которое ты купил мне на площади Весткантторге.

– Весткантторге?

– Ты не помнишь?

Память Харри на бешеной скорости перематывалась назад. В ней имелись черные полосы беспамятства, белые, которые он не хотел видеть, и большие пустые пространства, выеденные алкоголем. Но были и цветные фактурные участки. Например, тот день, когда они бродили по блошиному рынку на Весткантторге. Был ли Олег с ними? Да, был, конечно. Разумеется. Фотография. Автоспуск. Осенняя листва. Или это было в другой день? Они ходили от лавки к лавке. Старые игрушки, посуда, ржавые ящики для сигар, виниловые пластинки в обложках и без, зажигалки. И позолоченное кольцо.

Оно казалось таким одиноким на прилавке. И Харри купил его и надел ей на палец. Чтобы у кольца появился новый дом, сказал он тогда. Что-то в этом духе. Что-то бредовое, что она могла принять за смущение, за завуалированное признание в любви. Может, так оно и было, во всяком случае, оба они рассмеялись. Из-за его поступка, из-за кольца, из-за того, что каждый знал, что другой тоже знает. И из-за того, что им было так хорошо. Потому что все, чего они хотели и одновременно не хотели, заключалось в этом потертом дешевом колечке. Обещание любить друг друга крепко и долго и расстаться, когда любовь уйдет. Но когда она в итоге оставила его, это произошло совершенно по другим причинам. По лучшим причинам. Но, заключил Харри, она сохранила их колечко, спрятала его в шкатулку с драгоценностями, унаследованными от австрийской мамы.

– Прогуляемся, пока солнце еще не спряталось? – спросила Ракель.

– Да, – сказал Харри, улыбаясь ей в ответ. – Давай.

Они пошли по дороге, ведущей к вершине плоскогорья. Лиственные деревья с восточной стороны были такими красными, что казались объятыми пламенем. Свет играл на поверхности фьорда, похожей на расплавленный металл. Но больше всего в городе, раскинувшемся внизу, Харри, как обычно, очаровывало созданное человеческими руками. Аспект муравейника. Дома, парки, дороги, краны, корабли в порту, начавший загораться повсюду свет. Машины и поезда, которым надо бежать в разные стороны. Сумма действий, которые мы производим. И вопрос, который может задать себе только тот, у кого имеется в распоряжении так много свободного времени, что он может остановиться и посмотреть на снующих муравьев: «Почему?»

– Я мечтаю только о мире и покое, – сказала Ракель. – Только об этом. А ты о чем мечтаешь? Что тебе снится?

Харри пожал плечами.

– Что я нахожусь в узком коридоре, по которому летит снежная лавина и погребает меня.

– Уфф.

– Ладно. Ты же знаешь, у меня клаустрофобия.

– Нам часто снится то, чего мы боимся и одновременно желаем. Исчезнуть, быть погребенными. Тогда ведь мы будем в безопасности, да?

Харри засунул руки глубже в карманы.

– Три года назад я попал под лавину. Так что все просто.

– Значит, несмотря на то, что ты уехал в Гонконг, тебя преследуют призраки?

– Да нет, – ответил Харри. – Ряды призраков поредели.

– Правда?

– Да. Какие-то вещи можно оставить в прошлом, Ракель. Искусство обращения с призраками заключается в том, чтобы долго и пристально смотреть на них и понять, что они просто призраки. Мертвые и бессильные призраки.

– Вот как, – произнесла Ракель таким тоном, что он понял: тема ей неприятна. – В твоей жизни есть женщины?

Вопрос прозвучал очень легко. Так легко, что он даже не поверил.

– Как сказать.

– А ты скажи.

Она надела солнцезащитные очки. Определить, как много она хочет услышать, было непросто. Харри решил обменять свой рассказ на предоставление аналогичной информации с ее стороны. Если он захочет узнать.

– Она была китаянкой.

– Была? Она что, умерла? – Ракель игриво улыбнулась.

Харри подумал, что, кажется, для нее еще не слишком горячо. Но он предпочел бы, чтобы она вела себя немного поделикатнее.

– Деловая женщина из Шанхая. Она холит и лелеет свою гуанкси – сеть нужных связей. И богатого старого китайского мужа. И – когда представится случай – меня.

– То есть, другими словами, ты пользуешься ее геном заботы?

– Хорошо, если бы это было так.

– О?

– Она выдвигает крайне специфические требования относительно места и времени. И способа. Ей нравится…

– Достаточно! – произнесла Ракель.

Харри криво улыбнулся.

– Как тебе известно, я всегда питал слабость к женщинам, которые знают, чего хотят.

– Я сказала, достаточно.

– Понял.

Они шли молча. Пока Харри в конце концов не произнес вслух слова, написанные крупными буквами в воздухе перед ними:

– А как насчет этого Ханса Кристиана?

– Ханс Кристиан Симонсен? Это адвокат Олега.

– Я никогда не слышал имени Ханс Кристиан Симонсен в связи с делами об убийствах.

– Он из нашего района. Мы учились на одном курсе на юридическом. Он пришел и предложил свои услуги.

– Ммм. Понятно.

Ракель рассмеялась.

– Я помню, что во время учебы он пару раз приглашал меня в рестораны. И хотел, чтобы я пошла с ним на курсы свинга.

– Бог ты мой.

Она засмеялась еще громче. Господи, как же он скучал по этому смеху!

Ракель подтолкнула его в бок:

– Как ты знаешь, я всегда питала слабость к мужчинам, которые знают, чего хотят.

– Ну да, – сказал Харри. – И что же хорошего они тебе сделали?

Она не ответила. Ей и не надо было отвечать. Вместо этого она наморщила переносицу между черными широкими бровями. Эти морщинки он обычно разглаживал указательным пальцем, как только они появлялись.

– Иногда лучше иметь преданного адвоката, чем опытного, который наперед знает, чем закончится дело.

– Ммм. Ты хочешь сказать, того, кто знает, что это безнадежное дело.

– А ты хочешь сказать, что мне надо было нанять кого-нибудь из старых усталых лошадок?

– На самом деле лучше всех работают чрезвычайно преданные.

– Это всего лишь маленькое убийство в наркоманской среде, Харри. Лучшие заняты престижными делами.

– И что же Олег рассказал о случившемся своему преданному адвокату?

Ракель вздохнула.

– Что он ничего не помнит. И кроме этого, он не хочет говорить ни слова ни на какую тему.

– И на этом будет основываться ваша защита?

– Послушай, Ханс Кристиан – блестящий адвокат в своей области, он понимает суть дела. Он советуется с лучшими. И он на самом деле работает и днем и ночью.

– То есть, другими словами, ты пользуешься его геном заботы?

На этот раз Ракель не рассмеялась.

– Я мать. Это так просто. Я готова на все, что угодно.

Они остановились у опушки леса и уселись на толстый ствол поваленной сосны. Солнце, как полусдутый шарик на празднике 17 мая[18], опускалось за верхушки деревьев на западе.

– Я понимаю, почему ты приехал, – сказала Ракель. – Но что именно ты задумал?

– Выяснить, можно ли поставить под сомнение вину Олега.

– Потому что?

Харри пожал плечами:

– Потому что я следователь. Потому что так организован наш муравейник. Потому что никого нельзя обвинять, если мы не уверены.

– А ты не уверен.

– Нет, я не уверен.

– И только поэтому ты здесь?

Тени елей подбирались к ним все ближе. Харри поежился в своем льняном костюме, его внутренний термостат еще не перестроился на 59,9 градуса северной широты.

– Странно, – сказал он, – но я помню только какие-то отрывочные моменты из всего того времени, что мы были вместе. Когда я вижу фотографии, то вспоминаю. Я вспоминаю нас такими, какими мы изображены на них. Хотя знаю, что это неправда.

Он посмотрел на нее. Она сидела, подперев подбородок ладонью. Солнце блестело в ее прищуренных глазах.

– Но может быть, именно для этого мы и фотографируемся, – продолжал Харри. – Чтобы получить фальшивые доказательства для подтверждения фальшивого заявления, что мы были счастливы. Потому что мысль о том, что мы никогда не были счастливы, совершенно невыносима. Взрослые велят детям улыбнуться, заставляя их присоединиться ко лжи, и мы улыбаемся, утверждая, что мы счастливы. Но Олег никогда не мог улыбаться по приказу, если ему этого не хотелось, он не умел врать, не было у него такого дара.

Харри снова повернулся к солнцу и успел заметить, как последние солнечные лучи желтыми пальцами высунулись из-за верхушек елей на вершине плоскогорья.

– Я нашел фотографию нас троих на дверце его шкафчика в «Валле Ховин». И знаешь что, Ракель? На той фотографии он улыбается.

Харри уставился на ели. Из них как будто в одно мгновение высосали весь цвет, и теперь они стояли, развернувшись в боевой порядок, силуэтами гвардейцев в черных мундирах. Он почувствовал, как Ракель подошла, протиснула свою руку ему под локоть, положила голову ему на плечо, ощутил запах ее волос и прикосновение теплой щеки через льняную ткань.

– Мне не нужны фотографии, я и так помню, как мы были счастливы, Харри.

– Ммм.

– Может быть, он научился врать. Такое случается со всеми нами.

Харри кивнул. От дуновения ветерка он задрожал. Когда же он сам научился врать? Не в тот ли раз, когда Сес спросила, видит ли их мама с небес? Неужели он научился врать так рано, и не поэтому ли ему было так легко делать вид, что он не знает, чем занимается Олег? Потеря невинности Олега заключалась не в том, что он научился врать, и не в том, что он научился колоться героином и красть драгоценности матери. Она заключалась в том, что он научился без особого риска и весьма эффективно продавать вещества, съедающие душу, разрушающие тело и посылающие покупателей в холодный ад зависимости. Даже если Олег окажется невиновным в убийстве Густо, он все равно будет виновен. Он отправил их в полет. В Дубай.

«Летайте Эмиратскими авиалиниями».

Дубай находится в Объединенных Арабских Эмиратах.

Футболки клуба «Арсенал» носили не арабы, а дилеры, торгующие «скрипкой». Эту форму они получали вместе с инструкциями, как правильно продавать наркотики: у одного деньги, у второго наркота. Бросающийся в глаза и в то же время обычный костюм, показывающий, чем они торгуют и к какой организации принадлежат. Не к одной из обычных недолговечных банд, всегда попадающих в ловушку собственной жадности, глупости, лени и бесшабашности, но к организации, которая не идет на неоправданный риск, не распространяет информацию о членстве и тем не менее, судя по всему, имеет монополию на новую любимую дурь торчков. И Олег был одним из них. Харри не очень хорошо разбирался в футболе, но был почти уверен, что Перси и Фабрегас – игроки «Арсенала». И был совершенно уверен в том, что ни один из болельщиков клуба «Тоттенхэм» не наденет футболку «Арсенала», если у него нет на то особой причины. Вот этому Олег его научил.

У Олега были веские основания не хотеть разговаривать ни с ним, ни с полицией. Он работал на того или то, о чем никто не знал. На того или то, что могло заставить помалкивать. Вот с чего Харри следовало начать.

Ракель заплакала, уткнувшись лицом ему в шею. Слезы грели его кожу, стекая по телу под рубашкой, по груди, по сердцу.

Темнота наступила быстро.

Сергей лежал на кровати, уставившись в потолок.

Секунды бежали одна за другой.

Медленнее всего время идет, когда ждешь. К тому же он даже не знал наверняка, произойдет ли это. Станет ли необходимостью. Он плохо спал. Ему снились кошмары. Он должен знать. И он позвонил Андрею, попросил разрешения поговорить с дядей. Но Андрей сказал, что атаман ответить не может. И больше ничего.

С дядей всегда было так. То есть большую часть своей жизни Сергей даже не догадывался о его существовании. Только после того как он – вернее, его армянский подручный – появился и решил все вопросы, Сергей начал наводить справки. Его удивило, как мало остальные члены семьи знали о своем родственнике. Сергей выяснил, что дядя приехал откуда-то с запада и в пятидесятые годы женился на представительнице его семьи. Кто-то говорил, что он родом из Литвы, из семьи кулаков, зажиточных крестьян и землевладельцев, которых Сталин активно переселял, и что семью дяди депортировали в Сибирь. Другие утверждали, что он состоял в маленькой группе Свидетелей Иеговы, депортированных в Сибирь из Молдавии в 1951 году.

Старая тетушка Сергея рассказывала, что, хотя дядя был образованным человеком, владел несколькии языками и обладал хорошими манерами, он быстро перенял простой уклад жизни семьи и старые сибирские преступные традиции, как будто они всегда были частью его жизни. И вполне возможно, именно его умение приспосабливаться к любым обстоятельствам в сочетании с явным предпринимательским талантом привело к тому, что со временем другие преступники признали его за главного. Вскоре он стал руководить самой прибыльной контрабандной сетью во всей Южной Сибири. В восьмидесятые годы бизнес дяди стал настолько крупным, что власти, несмотря на взятки, уже не могли смотреть на него сквозь пальцы. Советская милиция вступила в дело, когда Союз находился уже на грани распада. Она провела жестокую и кровавую облаву, которая, по словам соседа, помнившего дядю, больше походила на блицкриг, а не на торжество закона. Сначала сообщили, что дядя убит. Говорили, что его застрелили в спину и что милиция, опасаясь репрессий, в полной тайне утопила его труп в Лене. Один из ментов украл его нож и постоянно им хвастался. Но год спустя дядя прислал о себе весточку. Оказалось, он живет во Франции. Он сообщил, что ушел в подполье, и единственное, что его интересовало, – это беременна его жена или нет. Она не была беременна, и поэтому еще несколько лет в Тагиле ничего о дяде не слышали. Пока не умерла его жена. Тогда, как рассказывал отец, он приехал на похороны. Он оплатил все расходы, а похороны по русской православной традиции стоят недешево. Он дал денег ее родственникам, нуждавшимся в помощи. Отец Сергея был не из их числа, однако именно к нему дядя пришел, чтобы разузнать о том, какие родственники остались у его жены в Тагиле. И тогда же его внимание обратили на племянника, маленького Сергея. На следующее утро дядя снова исчез, так же таинственно и необъяснимо, как появился. Годы шли, Сергей стал подростком, потом взрослым, и большинство родственников полагало, что дядя – а все помнили, что в последний раз он приезжал в Сибирь уже стариком, – давно умер и похоронен. Но когда Сергея взяли за контрабанду хэша, внезапно появился человек, армянин, представившийся подручным дяди, решил проблемы Сергея и передал ему приглашение дяди приехать в Норвегию.

Сергей посмотрел на часы. И пришел к бесспорному выводу, что с того момента, как он смотрел на них в последний раз, прошло ровно двенадцать минут. Он закрыл глаза и постарался представить его. Полицейского.

Кстати, во всей этой истории о мнимом убийстве дяди была одна интересная деталь. Мент, укравший его нож, был вскоре найден в тайге, точнее, было найдено то, что от него осталось. Остальное было съедено медведями.

Когда зазвонил телефон, за окном и в комнате было уже совершенно темно.

Это был Андрей.