Король утра, королева дня Макдональд Йен

Моему волшебному возлюбленному

Дневник Эмили, 14 февраля 1913 года

Приветствую тебя, святой Валентин, Владыка Любви. Свидетельствую свое почтение, ибо сегодня твой праздник!

Мы, твои преданные слуги, поем тебе осанну!

Мы украли изваяние святого Валентина из ниши в коридоре у часовни и тайком притащили в спальню. Если сестры узнают о нашей проделке, нас всех до единой исключат, но я заставила девочек поклясться на крови, что они будут хранить тайну и мы отнесем статую на законное место еще до того, как мать-настоятельница начнет обход. С последним ударом часов в полночь, знаменующим наступление Дня святого Валентина, мы водрузили изваяние на стул, который поставили на стол, украшенный подснежниками и крокусами, собранными по моему указанию во время урока ботаники. Мы надели святому на голову корону из фантиков от шоколада, а потом неудержимо хихикающие Шарлотта и Эми принесли штуковину, которую соорудили из украденной глины для лепки, и поставили торчком перед статуей. Мы все вместе исполнили танец святого Валентина в дезабилье, по очереди поцеловали глиняный фетиш и поклялись посвятить себя служению любви. Затем мы сели вокруг статуи, чтобы прочитать, передавая друг другу свечку, написанные нами любовные стихи. Все признали мое стихотворение лучшим – впрочем, мои идеи всегда считают лучшими: празднование Дня святого Валентина тоже затеяла я.

Шарлотта рассказала, что, по словам сына садовника Габриэла О’Бирна, он вот уже больше недели пытается передать мне письмо, но не может. Интересно, промолвила она, что он имеет в виду? И кивнула на глиняную штуковину, которую сделала для святого Валентина.

Да уж, загадка: можно подумать, я не заметила, как этот Габриэл О’Бирн прекращает работу, снимает шапку и скалится всякий раз, стоит мне пройти мимо. Машет, улыбается и все такое прочее. Что ж, пусть она ему скажет, что не нужны мне никакие письма от Габриэла, сына садовника. Не нужны мне проявления его убогих, грязных чувств; я желаю и заслуживаю большего. Я заслуживаю принца фейри, могучего и волевого героя-воина, с волосами цвета воронова крыла и губами цвета крови.

Личный дневник Эдварда Гаррета Десмонда, 15 февраля 1913 года

После трех недель слякоти, снега и грозовых туч прошлой ночью небо достаточно очистилось, чтобы я сумел впервые узреть недавно открытую комету Белла через крагдаррский восемнадцатидюймовый телескоп-рефлектор. Несмотря на все несомненные прелести и милости, графство Слайго не может похвалиться климатом, благоприятным для астрономии, – а именно чистым, как хрусталь, небом, которое так любили жрецы-звездочеты древней Месопотамии и благородной Греции. И с тех пор как в декабрьском выпуске «Ирландского астрономического бюллетеня» было опубликовано уведомление о появлении этого объекта в интересующей нас части небосвода, я не переставал досадовать (дражайшая Кэролайн отметила бы, что я стал в связи с этим весьма невыносим) по поводу того, что лишь мне одному во всей стране – нет! черт возьми! – во всей Европе не суждено увидеть это явление. Так было до вчерашнего дня. Около четырех часов, когда я, как обычно, завершив послеобеденный чай в дурном настроении, расхаживал по рододендроновой аллее, оплакивая ирландскую нацию в целом и графство Слайго в частности, его ветра, погоду и климат, Господь смилостивился надо мной: ветер подул (капризно, как всегда в этой части земного шара), облака расступились, и над сельским пейзажем разлилось великолепное золотистое сияние поздней зимы! В течение получаса небо расчистилось и поголубело до самого горизонта, и, обрадованный этим зрелищем до глубины души, я сразу же вернулся в дом и сообщил миссис О’Кэролан, что буду ужинать в обсерватории. Прошло некоторое время, прежде чем я смог отыскать интересующий меня объект с помощью восемнадцатидюймового телескопа-рефлектора; комета, следуя по дуге, преодолела немалый путь с тех пор, как Хаббард Пирс Белл из Королевской обсерватории в Херстмонсе первым ее засек. И вот мне удалось поймать ее в перекрестье прицела, и я, несомненно, оказался единственным человеком в Ирландии, для которого это было в новинку.

В волнении от того, что мне наконец-то представилась возможность наблюдать комету Белла, я забыл, что ясное небо означает холодную ночь. Мороз пробирал до мозга костей. И вдруг! Почтеннейшая женщина! Достойнейшая из служанок! Миссис О’Кэролан принесла коврики, одеяла, согретые в кухонной плите кирпичи и, самое главное, бутылку потина[3] – по ее словам, это был подарок от приходских вдов. Набравшись сил, я с энтузиазмом вернулся к работе.

Хвост еще не появился, комета Белла пока что находилась за пределами земной орбиты. Я записал ее положение, яркость, видимое и собственное движение в журнале наблюдений и сделал несколько набросков. Когда я вновь заглянул в окуляр телескопа, мне показалось, что яркость объекта изменилась, но я все списал на обман зрения из-за сложностей адаптации к кромешной черноте космоса. К тому моменту мороз свел на нет результаты стараний миссис О’Кэролан, и, заботясь о собственном здоровье, я решил сделать через телескоп серию снимков с длительной выдержкой, а затем удалиться в дом, к уютному очагу и супруге. Будучи, как полагается астроному, знаком с местным климатом, я понимал, что ясная, морозная погода продержится несколько дней.

Сегодня утром, проявляя пластинку, я заметил аномалию. Желая убедиться, что это не бракованная эмульсия (серия таких дефектов уже заставила меня расторгнуть соглашение с «Петтигрю и Рурком», поставщиками фотографических принадлежностей из Слайго, – ну что они за негодяи), я без проволочек изготовил полный набор снимков со всех пластинок. Терпение – краеугольный камень профессионализма; любитель, поторопившись, получил бы смазанные, бесполезные изображения. Я выждал необходимое время и, когда прозвенел маленький будильник, сразу же понял, что вижу не фотографический изъян, а беспрецедентное и совершенно экстраординарное астрономическое явление.

Путь кометы Белла виднелся довольно отчетливо, он пересекал по дуге очертания знакомых совездий. На этой дуге, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга, виднелись… за неимением лучшего термина назовем их сгустками света – это были точки настолько яркие, что фоточувствительный слой прожгло насквозь. «Сгустки» располагались примерно в двух дюймах друг от друга, по всей длине пути кометы. Пораженный своим открытием, я на целую минуту утратил способность мыслить здраво. Затем собрался и пришел к выводу, что комета Белла, должно быть, испускает периодические мощные вспышки света. По снимкам я вычислил этот период – двадцать восемь минут; каждая вспышка была чрезвычайно недолгой, зато по яркости небесная гостья становилась равнозначна крупной планете. Невероятно!

Я пролистал статью Хаббарда Пирса Белла, но не нашел в ней даже намека на хоть какие-то изменения яркости. Такое явление невозможно упустить из виду; единственный вероятный вывод состоял в том, что в тот период его и не было.

Восхитительная ирония судьбы! Я, последний астроном в Европе, наблюдающий комету Белла, обнаружил самую захватывающую ее тайну! Я поспешно написал сэру Гревиллу Адамсу в обсерваторию Дансинка письмо с заявлением об открытии; сегодня вечером, с Божьей помощью, снова буду наблюдать.

Я спрашиваю себя, насколько подобает профессионалу (и, что более важно, ученому мужу) испытывать восторг, предвкушая славу первооткрывателя крупного астрономического феномена? (А вдруг ее переименуют в комету Десмонда? Двойное название вполне приемлемо, но только на крайний случай: комета Белла – Десмонда.) Ну вот, пожалуйста. Совершенно неуместное собственническое отношение к куску звездной материи! Поистине ужасно превратиться во взбалмошного школьника из-за хвастливых мечтаний о минуте славы в среде астрономов.

Перейдем к вещам более приземленным, отрезвляющим. Кэролайн в своем репертуаре: охладила мой восторг, выступив за завтраком с речью, полной неприятных подробностей относительно учебы Эмили. Надо признать, я не отрицаю, проблемы Эмили в Школе Креста и Страстей – важная тема, и меня как отца должна всерьез обеспокоить успеваемость дочери; действительно, вопрос имеет первостепенное значение, если допустить, что чадо намерено последовать за родителем по благородной научной стезе. Однако всему свое время и место! Настойчивое требование Кэролайн подробно обсудить эту тему с утра категорически испортило мое приподнятое настроение, и теперь я совершенно не в силах развить подобающее созерцателю небес спокойствие ума. Приоритеты! Мать и дочь – одна другой не лучше. Обе понятия не имеют, что в этой жизни по-настоящему важно.

Дневник Эмили, 6 марта 1913 года

Я снова слышала их прошлой ночью, точно слышала – Гончие Богов[4], они там, среди деревьев. Слышала, как они лаяли, словно доисторические волки, учуявшие запах добычи. Слышала крики их хозяина-фейри. Его голос напоминал песню соловья, мелодичную и красивую. Леса Ратфарнхэма звенели от этих звуков. Я представила себе, как разбегаются куда глаза глядят лесные существа: «Расступитесь, расступитесь! Расступитесь пред Вечно Живущими, ибо грядет Дикая охота!» Но что можно преследовать там, в залитом дождем лесу? Что за запах почуяли псы, раз он вынудил их так лаять? Конечно, даже речи нет о чем-то презренном вроде обыкновенной лисы или барсука, которых О’Бирн может иной раз пристрелить, когда они совершают набеги на школьные курятники; нет, ничего столь банального. Возможно, благородный олень. Такая добыча достойна Всадников-сидов. Может, из стада лорда Пальмерстона, или… а такое возможно?.. волшебный олень из легенды, из предания – тот самый, которого каждую ночь преследует Дикая охота и убивает, чтобы вместе с утренним солнцем он снова воскрес? Или наиболее романтический вариант: один из их соплеменников, да, охота на двуногую дичь, на воина-фейри, быстроногого и смелого, со смехом и без устали скользящего меж деревьев Ратфарнхэма, героя, для которого псы и копейщики, следующие по пятам, – всего лишь забава. Шарлотта с соседней кровати спросила, почему я глубокой ночью таращусь в окно – дескать, разве я не знаю, что будут неприятности, если сестра Тереза меня застукает? И вообще, спросила она, что я вижу в кромешной тьме?

– Вижу, как Вечно Живущие Охотники преследуют в ночном лесу златорогого оленя, послав за ним красноухих псов. Слушай! Ты слышишь, как они лают во мраке? А как звенят серебряные колокольчики на сбруе лошадей?

Шарлотта вылезла из-под одеяла, перебралась на мою кровать и присела рядом. Мы вместе выглянули через зарешеченное окно и прислушались изо всех сил. Мне чудился лай собак, очень далеко, словно Ночная охота прошла мимо и продолжила путь. Я спросила Шарлотту, слышит ли она хоть что-то.

– Кажется, да, – ответила она. – Да, вроде бы я тоже слышала.

Королевское Ирландское астрономическое общество

Обсерватория Дансинка

графство Дублин

Дорогой доктор Десмонд,

пишу вам несколько строк в знак восхищения и признания заслуг (и, не скрою, зависти) в связи с открытием цикличности кометы Белла. В кои-то веки элегический климат вашего несчастного графства сослужил вам добрую службу: пока вы томились под покровом кельтского тумана, всеобщий интерес к комете угас и ваш телескоп действительно оказался единственным в Соединенном Королевстве, направленным на небесную странницу в тот самый момент, когда она начала проявлять свою уникальность. Какой-то юнец из жалкого маленького университета в Германии попытался опровергнуть ваше открытие; по правде говоря, подозреваю, что это чистейшая зависть. Гунны пойдут на все, чтобы превзойти величие британской короны. Итак, это ваша заслуга, без всяких споров или сомнений, и в результате телескопы, которые отвернулись от кометы Белла в сторону новых небесных пастбищ, с удивительной поспешностью возвращаются к ней. Увы, ваше имя не будет объединено с именем первооткрывателя, но слава, я думаю, окажется не менее прочной, ведь вы обнаружили беспрецедентное астрономическое явление. Мигающая комета! Весьма примечательно!

Я сверил ваши расчеты вращения, углового момента, скорости и цикличности с моими собственными наблюдениями (простите мою самонадеянность в этом вопросе) и обнаружил, что полученные нами числа совпадают с высокой степенью точности. Однако я затрудняюсь сформулировать какую-либо теорию, которая могла бы объяснить цикличность в двадцать восемь минут в сочетании с периодом максимальной светимости всего в две целые и три восьмые секунды. В нашей упорядоченной вселенной все происходит согласно регламенту и расписанию, как на Великой южной железной дороге, и столь парадоксальное поведение небесного тела оскорбляет нас, джентльменов астрономии, до глубины души. Любая гипотеза, которую вы могли бы выдвинуть в целях объяснения феномена, удостоилась бы всеобщего внимания – если наступит момент, когда пожелаете таковую обнародовать, лекционный зал Общества в вашем распоряжении. А пока что еще раз поздравляю с успехом и призываю продолжить изыскания.

Искренне ваш,

сэр Гревилл Адамс

Дневник Эмили, 18 марта 1913 года

Пишу одна в своем укромном уголке – ложбинке посреди лесов Ратфарнхэма. Тайное место, тихая гавань: приют, где ветви деревьев обнимают меня, как заботливые руки. Я женщина, облаченная в зелень, и это мой лиственный будуар. Понадобилось немало времени, чтобы среди деревьев на склоне холма отыскать укрытие, расположенное настолько близко к Школе Креста и Страстей, что можно протянуть руку и почти коснуться кирпичной кладки, но в то же время немыслимо далекое от латыни, греческого и французских неправильных глаголов. Тут я могу побыть наедине с собой, без посторонних, полежать на мягком изумрудном мхе и унестись мыслями куда заблагорассудится. Вот я лечу над землей, изничтожая поля, фермы и домишки Ратфарнхэма, и пусть их заменят высокие лиственные деревья – благородные дубы и буки. Взгляните! Покончено с Крестом и Страстями вместе с ее каминными трубами и всем прочим; вырвать и выкинуть. Нет школы, а есть полога долина, освещенная мягким солнечным светом, и олени вскидывают голову, испуганно подергивают ноздрями, нюхая воздух в попытках учуять охотника. Я королева-поэтесса в малахитовом будуаре, грезящая об одах, балладах и песнях о любви, идиллиях, элегиях, а также плачах по могучим сынам, павшим в кровавых битвах.

Если сестры меня здесь обнаружат, неприятностей не оберешься. Но Эмили вечно попадает в истории, верно? Проблемы, злоключения, инциденты… Люди просто не в силах оставить меня в покое, позволить быть где хочу и делать что вздумается. Итак, еще неделя в старом стылом дортуаре, который так пропах гнильем, словно где-то припрятана дохлятина, а потом – две недели дома. Две недели, какое блаженство! Я точно буду скучать по другим девочкам, но… В Крагдарре на лужайке золотятся высокие нарциссы, цветет терновник, боярышник и ольха, в Брайдстоунском лесу поют птицы, деревья покрываются молодой зеленой листвой, и все это мое. Я рада, что появилась на свет весной, когда рождается сама земля. Люблю годы, в которые Пасха выпадает на такое воскресенье, что позволяет мне отпраздновать день рождения в Крагдарре. Интересно, устроит ли мама праздник? А что будет, если я вежливо попрошу ее пригласить мальчиков? Праздники без мальчиков – это скучно.

Из личных записных книжек Констанс Бут-Кеннеди, 23 марта 1913 года

Весна в Дублине! Чудеснейшее время года! Особенно после унылого февраля. Честно говоря, казалось, в этом году он никогда не закончится. Двенадцать месяцев одно и то же; ветер, холод и мокрый снег. Мрак. Но как приятно видеть первое цветение в сквере Сант-Стивенс-Грин и молодую яркую зелень на деревьях вдоль Меррион-роуд. Даже дублинский ветрище с Ирландского моря, способный в середине зимы содрать краску с ограды Тринити-колледжа, подобен нежному и освежающему бризу. И я рада видеть, что смена времен года и пейзажа взбодрила Кэролайн так же, как и меня. Ее настроение заметно улучшалось с каждой милей в поезде, везущем нас к станции Амьен-стрит. А как Кэролайн преобразилась после прибытия в столицу! В очередной раз (сдается мне, давно было пора) она стала тем веселым и жизнерадостным созданием, которое я так хорошо помню со школьных времен. Точно знаю, что сегодня вечером на чтении она очарует весь Дублин: миссис Кэролайн Десмонд, леди-поэтесса из Драмклиффа! Ее визит в Гэльскую литературную лигу давно назрел. Эдвард, хотя и довольно мил на свой причудливый лад, иной раз вызывает самое настоящее бешенство, особенно когда впадает в одно из своих похожих на транс состояний и целыми днями шаркает по дому и саду в ковровых тапочках, бормоча таинственную абракадабру, к которой должно относиться с тихим благоговением, ибо это мудрые размышления о величайших тайнах вселенной. На сей раз – какая-то сказочная чушь о путешественниках с другой звезды, летящих сквозь космос на хвосте кометы. Неудивительно, что бедняжку Кэролайн было так легко увезти из дома. Ну как такое терпеть, спрашивается?..

Неторопливый ужин в отеле с несколькими друзьями из Литературной лиги, за которым последует короткая приятная прогулка до Университетского колледжа и, наконец, триумфальное чтение ее последнего сборника – все это должно вернуть Кэролайн веру в себя. Там будет Вилли. Я должна познакомить его с Кэролайн. Уверена, он будет совершенно очарован ею. Возможно, в следующий раз, когда он окажется на Западе, организую небольшой званый вечер в Раткеннеди для Кэролайн, поэтический тет-а-тет. В Крагдарре атмосфера затхлая, душная и чересчур научная.

Крагдарра

Драмклифф

графство Слайго

Дорогой лорд Фицджеральд,

выражаю признательность за ваше поздравительное письмо. Очень любезно с вашей стороны, тем более я, как мне кажется, в некотором смысле лишил вас того, что вам причитается, – в конце концов, если бы не ваше зимнее пребывание в Ницце, вы могли бы с таким же успехом наблюдать феномен через телескоп Клэркорта, как я в Крагдарре.

Итак, поскольку мы с вами близкие коллеги, занятые изучением небесных тел, считаю исключительно уместным сообщить, что разработал теорию о природе кометы Белла, которая – говорю, не страшась преувеличить, – сотрясет до основания научное сообщество всего мира, а не только компанию ирландских астрономов. Последние пригласили меня выступить и представить свои теории восемнадцатого апреля. Ввиду того что в этом мрачном форпосте империи мы с вами братья по астрономическому оружию, вполне логично поделиться гипотезой, прежде чем отправиться в львиное логово, дублинскую обитель выскочек и узколобых зазнаек. Итак, позвольте пригласить вас в Крагдарру; пятнадцатое апреля – подходящая ли дата, чтобы изменить ваш график и переместить какие-нибудь встречи? Прошу, дайте знать при первой же возможности, мне не составит труда подыскать другой день.

В заключение выражаю самую искреннюю надежду, что вы сможете посетить наш скромный дом. И Кэролайн, и я обещаем вам теплейший прием и, как всегда, молимся за вас и леди Александру, которая так же дорога нашему сердцу, как и вашему.

Остаюсь вашим покорным слугой,

Эдвард Гаррет Десмонд,

доктор философии

Дневник Эмили, 2 апреля 1913 года

Крагдарра. Переступив порог, я обошла весь дом, поцеловала каждую стену и каждую дверь! Миссис О’Кэролан с трудом верит собственным глазам; она ходит следом за мной, бормоча себе под нос про дурную наследственность. Милая миссис О’К! Я ее чуть не обняла, когда увидела на платформе железнодорожной станции Слайго. Господи, она бы на меня так посмотрела!

Здесь все именно такое, как я вспоминала в поезде из Дублина. Безупречное, совершенное в каждой детали: люди, лица, краски. Люди: миссис О’Кэролан – полненькая, старомодная, добрая душа; мама – поэтесса, художница и королева из легенд с трагической судьбой, три женщины в одной; папа – взволнованный, торопливый, до такой степени занятый своими телескопами и расчетами, что наверняка моментально забыл о моем присутствии. И краски: алое цветение рододендронов, синева моря, а за ним, точно облако, пурпурная гора Нокнари. Леса, горы, водопад: чудесно! Сегодня я побывала у Брайдстоуна, Невестиного камня, что стоит над лесом на склоне Бен-Балбена. Как славно было провести некоторое время одной, ощутить спокойствие. Там, наверху, где лишь ветер и песня черного дрозда составили мне компанию, казалось, что мир за тысячу лет совсем не изменился. Было нетрудно нафантазировать Финна Маккула и его суровых воинов Фианы, охотящихся в компании красноухих псов на прыгучего оленя в лесных долинах, или же блестящие на солнце наконечники копий героев Красной Ветви, идущих отомстить за павшего товарища.

Возможно, реальность оказалась чересчур насыщенной после стольких месяцев, на протяжении которых моей опорой было лишь собственное воображение; я могла бы поклясться, что не одна шла от Невестиного камня через зеленый лес; какие-то призрачные силуэты порхали от дерева к дереву, становились невидимыми, когда я пыталась присмотреться к ним, и хихикали над тем, какая же я дурочка. Что ж, я всегда знала – это заколдованное место, чертоги фейри.

Поместье «Заросли»

Страдбал-роуд

Слайго

Дорогая миссис Десмонд,

спасибо за приглашение для Грейс на вечеринку-сюрприз, которую вы устраиваете в честь пятнадцатилетия Эмили; я рада принять его от имени дочери. Она с растущим волнением ждет двенадцатого числа. Уверена, девочки прекрасно и весело проведут время.

Я договорилась, что в Крагдарру Грейс отправится с близнецами О’Рахилли, Жасмин и Брайони, в автомобиле О’Рахилли. Рейли, шофер, позаботится о том, чтобы они не натворили бед и вернулись домой в подобающее время.

Искренне ваша,

Джанет Хэллоран

Клэркорт

Баллисадэр

графство Слайго

Дорогой Эдвард,

весьма рад принять ваше приглашение в Крагдарра-хаус, и для меня большая честь узнать, что я первым засвидетельствую самое долгожданное событие в астрономическом мире на данный момент – раскрытие тайны кометы Белла./p>

Однако я боюсь, пятнадцатое число мне не подходит. Я должен присутствовать в Палате лордов на обсуждении близкого моему сердцу законопроекта, Билля об ирландском гомруле[5], и в связи с тем, что добираться нужно поездом, пакетботом и так далее, мне придется уехать не позже четырнадцатого. Подойдет ли вам двенадцатое число? Пожалуйста, дайте знать. Я очень хочу навестить вас, так как дела в Лондоне помешают мне присутствовать на заседании Королевского ирландского астрономического общества. Полагаю, я мог бы приехать поездом, который прибывает на железнодорожную станцию Слайго в 18:16. Соответственно, я с нетерпением жду встречи с вами. Увидимся двенадцатого числа; мои самые теплые пожелания вам, вашей супруге и вашей очаровательной дочери.

С уважением,

Морис Клэрноррис

Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 12 апреля 1913 года

Еще одно локальное светопреставление! По правде говоря, перестаю чувствовать себя хозяином в собственном доме! Что я обнаружил, когда привез маркиза Клэрнорриса со станции? Мое жилище и место работы наводнили шумные, глупые школьницы! Идея Кэролайн – чаепитие-сюрприз в честь дня рождения Эмили. В результате дом вверх дном. Почему меня об этом не уведомили?! Без сомнения, я сообщил Кэролайн об измененной дате визита лорда Фицджеральда. Иногда складывается впечатление, что она прилагает все усилия для разрушения моих планов и договоренностей.

К чести лорда Фицджеральда, он не выказал никакой досады по поводу девчачьих забав и весьма добродушно отнесся к воцарившемуся разгрому; тем не менее я поспешил провести его в обсерваторию, где воспользовался возможностью с помощью телескопа и фотографий объяснить свою гипотезу относительно объекта, ошибочно названного кометой Белла. Он воспринял идею открыто и без предубеждений, задавая проницательные и осмысленные вопросы. Но необходимо завоевать не только благорасположенность маркиза. Мне также нужно его немалое состояние, если я хочу довести до конца второй этап исследования, которое предварительно окрестил «Проект Фарос».

Памятка по поводу домашних дел: я должен напомнить миссис О’Кэролан разбудить лорда Фицджеральда в 06:30 и накормить сытным завтраком; достопочтенному маркизу предстоит долгий путь. Кроме того, надо вызвать человека из города, чтобы он проверил проводку: этим вечером неожиданное отключение электрического тока привело всех в некоторое замешательство и, судя по визгам из гостиной, причинило большое беспокойство приглашенным на праздник юницам.

Записка от миссис Кэролайн Десмонд для миссис Мэйр О’Кэролан

Дорогая миссис О’К,

все повторилось! Вчера, сразу после ужина, на протяжении добрых тридцати минут или около того. Миссис О’К, я в курсе, что вам известно о тайнах электричества столько же, сколько и мне, то есть ровным счетом ничего, но у вас есть преимущество передо мной: вы знаете практически каждую живую душу отсюда до Эннискиллена. Не могли бы вы отыскать среди легиона знакомцев и родственников кого-нибудь, кто в силах приехать и взглянуть на проводку, на распределительную коробку, или из чего там еще состоит эта адская штуковина? Я не хочу, я решительно не желаю повторения вторничной катастрофы! Сначала Эмили рыдает и трагически бормочет про «было неловко» и «игры для малышей», что она хотела «пригласить мальчиков», как на «празднике для взрослых», и вообще пирожные, имбирный эль и жмурки ей не нужны… Да, миссис О’К, это жало острей, чем у гадюки! И словно страданий оказалось недостаточно, погас свет, и мне пришлось успокаивать целую комнату малолетних истеричек. Тяготы родительства, миссис О’К. Но сейчас не об этом – вы ведь попытаетесь выполнить мою просьбу, правда? Эдвард обещал в среду прислать человека из города, чтобы кое-что проверить, но мы же знаем, насколько мой супруг бесполезен во всем, не находящемся за миллион миль отсюда, в глубинах космоса. Если проблему не сможете решить вы, мой нудный брат Майкл заявится в гости, якобы для того, чтобы помочь, и будет бесконечно разглагольствовать о великом, полностью электрифицированном будущем, которое нам обеспечит «Компания по электроснабжению Слайго, Литрима, Ферманы и Южного Донегола». При этом сам даже лампочку накаливания поменять не сможет!

Ввиду обстоятельств, пожалуйста, приготовьте на ужин только холодное мясо и салаты; мы с Эмили пробудем в Раткеннеди-хаусе весь сегодняшний день. Надеемся вернуться примерно к восьми часам.

Выдержки из лекции доктора Эдварда Гаррета Десмонда в Королевском ирландском астрономическом обществе; Тринити-колледж, Дублин, 18 апреля 1913 года

Таким образом, ученые джентльмены, представляется очевидным, что колебания яркости не могли быть вызваны различными альбедо вращающихся поверхностей кометы Белла – мои математические расчеты это доказали. Единственное – я повторяю, единственное! – объяснение беспрецедентного феномена заключается в том, что световые вспышки имеют искусственное происхождение.

(Тотальный ужас среди присутствующих.)

Если они искусственные, тогда мы должны признать тревожную истину: они обязаны – да, джентльмены, обязаны! – быть результатом деятельности интеллектов, разумов, неизмеримо превосходящих нас с вами, ученые мужи. Некоторые считают, что мы не являемся уникальным творением Создателя; возможность существования великих цивилизаций на Марсе и Венере и даже под грозным ликом Луны много раз обсуждалась в том числе и в этом самом лекционном зале, при участии посвятивших себя науке и исследованиям уважаемых джентльменов.

(Выкрик из зала: «Злоупотребляющих абсентом и бурбоном!» – Смех.)

То, что я намерен предложить, если ученые мужи позволят мне высказаться, – это концепция, на целый порядок более масштабная, чем даже столь возвышенные рассуждения. Я считаю, что артефакт – ибо объект обязан иметь искусственную природу – является доказательством существования могущественной цивилизации за пределами нашей Солнечной системы, на планете, которая вращается вокруг Альтаира, поскольку именно из этого сектора небес происходит объект, называемый кометой Белла. Убедившись, что объект действительно не является безжизненным куском звездной материи, я попытался определить его скорость. Несомненно, ученому сообществу хорошо известна чрезвычайная сложность вычислений с абсолютной математической точностью скорости любого небесного тела; и все же, проявив настойчивость и усердие, я определил искомую величину: она составляет около трехсот пятидесяти миль в секунду.

(Шепот изумления среди присутствующих.)

Более того, на протяжении четырехнедельного периода, пока я наблюдал за объектом ежедневно или настолько регулярно, насколько позволял климат графства Слайго, скорость уменьшилась с трехсот пятидесяти миль в секунду до ста двадцати. Очевидно, что объект замедляется, и из такого поведения возможен только один вывод – он представляет собой космическое транспортное средство неизвестной формы, отправленное жителями системы Альтаир для установления контакта с жителями Земли.

(Выкрик из зала: «О, я вас умоляю!»)

Хотя точная конструкция космического транспортного средства находится вне пределов моего представления, я имею несколько предварительных соображений относительно того, что им движет. Достойнейший француз, мсье Жюль Верн, весьма образно описал…

(Выкрик из зала: «Вы со своими образами его перещеголяли, сэр!»)

…благодарю вас, сэр; описал, как при помощи большой космической пушки можно запустить капсулу, которая достигнет Луны. Какой бы интригующей ни была эта идея, она совершенно непрактична как средство путешествия от Альтаира на Землю. Скорость, придаваемая такой космической пушкой, оказалась бы недостаточной для завершения путешествия при жизни странников.

(Выкрик из зала: «А эта лекция завершится при жизни ученых мужей?» – Смех.)

Поэтому я бы предположил, если меня не будут прерывать ученые мужи, что космическое судно ускоряется и замедляется посредством серии самогенерируемых титанически мощных взрывов, которые продвигют его через межзвездное пространство с колоссальной скоростью, необходимой для преодоления огромного расстояния. Конечно, такую скорость надо сбавить на подлете к Земле, по завершении путешествия, и я бы предположил, что интенсивные вспышки света, которые мы все видели, – это взрывы, помогающие транспортному средству замедлить стремительный полет.

(Выкрик из зала: «Неужели мы всерьез намерены оценить эти причудливые измышления превыше обоснованных и убедительных аргументов королевского астронома?»)

Ученые мужи, я не могу с какой-либо степенью научной достоверности выдвигать гипотезы о том…

(Крики, свист. Выкрик из зала: «Научная достоверность? Да что вам известно о научной достоверности?»)

…какое взрывчатое вещество при этом используется; конечно, ни одна земная взрывчатка не выделяет достаточное количество энергии, чтобы служить практичным топливом в межзвездном путешествии с учетом грузоподъемности судна.

(Выкрик из зала: «Да что вы говорите».)

Однако я провел спектральный анализ света, излучаемого так называемой кометой Белла, и обнаружил, что он идентичен свету нашего собственного Солнца.

(Выкрик из зала: «Еще бы: это же отраженный солнечный свет!»)

Может быть, внесолнечные стелланавты из системы Альтаира научились искусственно воспроизводить силу, идентичную той, что заставляет пылать само Солнце, и приспособили ее для своих транспортных средств?

(Выкрик из зала: «Может быть, гость из Драмклиффа научился искусственно воспроизводить дух „горной росы“[6] и приспособил его, дабы подпитывать свое несколько вычурное воображение?» – Гомерический хохот.)

Ученые мужи… джентльмены… пожалуйста, окажите любезность, уделите мне еще немного внимания. Поскольку теперь ясно, что мы не уникальны в Господней вселенной, крайне важным и даже безотлагательным вопросом становится возможность общения с этими представителями цивилизации, неизмеримо более благородной, чем наша собственная. Поэтому в сентябре сего года, когда комета Белла максимально приблизится к Земле…

(Выкрик из зала: «Я не верю! Ученые мужи… ведь есть же факты! Посмотрим правде в глаза!»)

…я попытаюсь подать сигнал, оповещающий о наличии разумной жизни в этом мире (Смех усиливается.) внеземных разумных существ.

(Всеобщий хохот и насмешки; крики: «Чушь собачья», «Позор», «Убирайтесь». На трибуну обрушивается шквал буклетов. Председатель призывает к порядку. Поскольку от призывов нет никакого толка, этот глубокоуважаемый ученый муж объявляет заседание закрытым.)

Дневник Эмили, 22 апреля 1913 года

Все это очень неприятно. В доме царит кошмарная аура с тех самых пор, как папа вернулся после выступления. Он заперся в обсерватории и работает как одержимый, при малейшей попытке отвлечь рычит, словно злой пес. Мама просила не беспокоить его. Ей не нужно бояться – я не собираюсь к нему приближаться, пока его настроение не улучшится. Какие бы события ни произошли в Дублине, это настолько испортило атмосферу, что моя Пасха окончательно погублена.

Ну, может быть, не окончательно. О, это звучит глупо, звучит как выдумка, но прошлой ночью я выглянула из окна спальни и увидела на склоне Бен-Балбена огоньки, похожие на свет множества фонарей – как будто там устроили танцы. В детстве я слушала истории миссис О’Кэролан о том, что много лет назад, когда двое объявляли о помолвке, жители прихода по традиции праздновали ее, танцуя вокруг Невестиного камня, а жених и его избранница давали друг другу клятву, взявшись за руки через отверстие в середине монолита. Не могла ли я узреть свадьбу фейри? Вдруг благородные лорды, прекраснейшие леди и серебристо-лунные жеребцы стояли там и смотрели в лучах магических фонарей на Короля Утра и Королеву Восхода, соединивших руки через древний камень, хранитель обетов? Как чудесно и романтично! Когда я высунулась из окна, чтобы приглядеться как следует, мне показалось, что я слышу ржание волшебных коней, игру эльфийских арфистов и веселый смех Воздушного народа. Я действительно верю, в Брайдстоунском лесу есть нечто странное и волшебное! Истинная магия – магия камня, неба и моря; магия Старого народа, Доброго народа, который обитает в Чертогах-под-холмами; магия, которую можно увидеть и ощутить… но только на краткий миг, потом она снова исчезает. Как легко все это утратить! Как запросто холодный свет дня рассеивает магию ночи; она поддается ему, словно туман. Это моя последняя ночь в Крагдарре; завтра я снова уезжаю в Школу Креста и Страстей. И хотя я люблю своих подружек, уже считаю часы до нового возвращения домой – в зеленые леса Крагдарры в тени мудрого и древнего Бен-Балбена, где меня будет ждать волшебный народ.

Крагдарра

Драмклифф

графство Слайго

Дорогой лорд Фицджеральд!

Выражаю глубочайшую признательность за ваше письмо от двадцать четвертого числа сего месяца, в котором ваша светлость пообещала поддержать мой проект по установлению связи с межзвездным транспортным средством из системы Альтаира. Я рад, что ваша светлость была избавлена от смущения из-за моего унижения перед Обществом: христиане в пасти львиной, дорогой мой Клэрноррис, не испытывали того, что я испытал в том лекционном зале. И все же, как и у тех мучеников ранней эпохи, вера моя не ослабевает и мое рвение к успешному осуществлению «Проекта Фарос» больше чем когда-либо: мы научим этих высокомерных выскочек кое-чему, когда прибудет звездный народ! И я рад – а еще весьма польщен – слышать, что ваша светлость направила письмо в поддержку моих предложений сэру Гревиллу Адамсу, хотя и сожалею, что, несмотря на все убедительные аргументы вашей светлости, это не возымеет эффекта: джентльмены из Дублина соображают с трудом – они интеллектуальные карлики по сравнению с нами, революционными мыслителями Запада.

Теперь, получив поддержку, возможно быстро приступить к реализации «Проекта Фарос». Чертежи сигнального устройства прилагаются. Тем не менее я изложу сейчас принципы упомянутого механизма, ибо рисовал схемы с энтузиазмом, способным отчасти усложнить их понимание.

Устройство имеет форму креста из плавучих понтонов, на которых установлены электрические лампы. Крест ввиду необходимости должен быть огромного размера: я подсчитал, что для того, чтобы его было видно из точки перигея, требуются «рукава» размахом в пять миль. То есть без понтонов не обойтись. Артефакт таких масштабов построить на суше невозможно, но на море соорудить относительно просто; что, кстати, дает еще одно преимущество – сигнал будет явственно отличаться от более скромных светочей цивилизации, к коим относится город Слайго. Питание понтонов может по доступной цене обеспечить мой шурин, мистер Майкл Барри, из «Компании по электроснабжению Слайго, Литрима, Ферманы и Южного Донегола». Как полезно иметь знакомых на важных постах!

Здесь, ваша светлость, я должен закругляться. Еще раз благодарю за любезное покровительство этому эксперименту, который, несомненно, войдет в историю как одно из эпохальных свершений тысячелетия. Буду держать вашу светлость в курсе дальнейших событий, особенно в отношении чертежей, которые находятся у «Гилби, Джонсона и О’Брайена», конторы архитекторов из Слайго; а также о моих усилиях по составлению кода, с помощью коего можно просигнализировать альтаирцам (так я поименовал внеземных гостей) о разуме, что стоит за маяком. Да благословит щедрый Господь вас и всех в Клэркорте, особенно леди Александру, о которой мы в Крагдарре не забываем.

Остаюсь вашим покорным слугой,

Эдвард Гаррет Десмонд,

доктор философии

Дневник Эмили, 26 мая 1913 года

Сегодня случилось кое-что очень странное. Сомневаюсь, стоит ли об этом писать. До сих пор не уверена, что инцидент не был сном… Впрочем, нет! Уверена. Каким бы странным и противоестественным ни казалось произошедшее, оно реально и будет запечатлено мною на этих страницах как достойное запоминания.

Я находилась в своем укромном уголке в лесу возле Школы Креста и Страстей, после вечерней лужбы в часовне. Меня окружали красота и свет роскошного позднего вечера, все казалось настолько преисполненным жизни, насколько это возможно: пчелы, бабочки, птицы и прочее. Самое время, чтобы почитать стихи. Мама недавно прислала один из сборников мистера Йейтса. С книжкой в руке я и ускользнула задворками из школы. Меня никто не видел, в этом нет сомнений, и все же я почему-то все время испытывала странное чувство, будто за мной наблюдают. Беспрестанно озиралась, однако не заметила ни души. И все равно у меня причудливым образом покалывало между лопатками. Наверное, надо было вернуться. Знай я заранее, что случится, так бы и поступила.

Даже в зеленом будуаре странное чувство не проходило. Точнее, чувства. Было еще одно, вроде возникающего перед грозой: что-то должно произойти, каждый лист, цветок и травинка словно гудят от силы, которая в любой момент может вырваться на свободу. Но это чувство, в отличие от взгляда невидимого наблюдателя, не пугало. Оно внушало спокойствие и уют.

Я читала стихи из книги и, должно быть, погрузилась в нее очень глубоко, невзирая на все причудливые ощущения, поскольку совершенно не слышала, как кто-то приблизился. Внезапно раздался треск ветвей и шелест листьев, вход в мой укромный уголок заслонила большая тень – огромная, ужасная, пугающая тень мужчины, преграждающего путь. Габриэл, сын садовника. Он стоял и смотрел на меня. Он не произнес ни слова, ни единым мускулом не пошевелил. Он просто смотрел на меня, и это было ужасно, потому что его взгляд красноречиво излагал все те кошмарные, жуткие вещи, которые Габриэл хотел со мной сделать. Я была слишком напугана, чтобы закричать, не говоря уже о том, чтобы сбежать от него. Голова у меня пошла кругом.

А потом мимо моей щеки как будто прожужжала пчела. Я почувствовала легкое колыхание воздуха, словно потревоженного крыльями насекомого, и между ног Габриэла вонзилась стрела. Прямо между ног, прилетев из ниоткуда. Затем у непрошеного гостя сделался такой вид, словно он узрел самое кошмарное, что только мог себе представить. Я никогда раньше не видела подобного выражения шока и ужаса на человеческом лице. Не видела, чтобы кто-то бежал так быстро, как он, визжа, вереща и причитая.

Я оглянулась и… все еще не могу до конца поверить, дорогой дневник, в увиденное. Позади меня стоял светловолосый мужчина с маленькой арфой. И повсюду – к волосам, бороде, одежде, рукам, ногам, даже к пальцам на ногах! – у него были привязаны маленькие лоскутки ткани. И к колкам арфы тоже. Незнакомец был слеп – я сразу это поняла. У него не было глаз. С рождения не было. Глазницы затягивала гладкая кожа.

Музыканта сопровождала рыжеволосая женщина, облаченная в нечто вроде сбруи из кожаных ремней. Она несла огромный, ростом с себя, лук – впрочем, рост оказался невелик, даже меньше моего, – а плечи оружия были искусно расписаны спиралями и узорами из переплетающихся животных. На поясе у нее висел колчан со стрелами.

Я долго таращилась на эту пару, дорогой дневник, но все никак не могла поверить своим глазам. Затем, так и не произнеся ни слова, слепой арфист и лучница покинули мое пристанище и отправились в лес; я услышала, как в спокойном вечернем воздухе плывет песнь той самой арфы, украшенной тряпицами.

Как я уже написала, сейчас все это кажется мороком, ночным кошмаром. Я даже не знаю, что тревожнее – если это случилось на самом деле или если это все-таки был сон.

Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 28 мая 1913 года

Изготовление сигнального устройства идет полным ходом. Рабочие приступили к своим обязанностям с энтузиазмом, который хотелось бы приписать желанию общаться с высшими разумными существами, но подозреваю, связан он скорее со щедростью кошелька лорда Фицджеральда; то немногое, что мне удалось наскрести из собственных запасов, ничтожно по сравнению с состоянием Клэрноррисов.

Первые секции механизма уже спущены на воду в гавани Слайго, фонари протестированы и признаны годными. После задержек и неразберихи изначальных недель такие успехи вселяют надежду. План состоит в том, чтобы собрать крест из 170 понтонных секций, каждая длиной в 100 ярдов. Звучит устрашающе, учитывая мрачную правду относительно того, что астрономическая механика безжалостна и опаздывать нельзя, но секции в основном были уже собраны на городских верфях, их осталось только отбуксировать в нужное место и закрепить. Наблюдая за легионом рабочих (в которых нет недостатка в нашем объятом нищетой графстве), я не боюсь, что «Проект Фарос» не будет завершен к тому времени, когда внесолнечный корабль достигнет перигея. Главная проблема – разработка универсально понятного способа общения с альтаирцами – недавно была решена, к моему вящему удовольствию. Непреложная истина такова: законы математики на планетах Альтаира не отличаются от тех, которые действуют на нашей планете; а именно отношение длины окружности к ее диаметру, которое мы называем числом , должно быть знакомо альтаирцам в той же степени, что и нам. Поэтому я сконструировал электрическое реле, с помощью которого одно плечо креста будет мигать двадцать два раза, а другое – семь, что представляет собой дробь, рациональное приближение . Такой сигнал не может не привлечь внимание стелланавтов, вследствие чего он станет прологом к содержательной беседе, код для которой я в настоящее время разрабатываю, опираясь на простые числа и экспоненты.

Крагдарра

Драмклифф

графство Слайго

Моя дорогая Констанс,

просто короткая записка, чтобы выразить благодарность за твое щедрое приглашение в Раткеннеди на прогулку по озеру. Конечно, я приеду. Мало что сможет порадовать меня сильней, чем послеобеденные часы на озере Лох-Гилл на борту «Грании», да еще и в присутствии мистера Йейтса, декламирующего свои стихи, – искусительница, разве могу я устоять? После того маленького званого вечера в Гэльской литературной лиге я искала возможность встретиться с ним снова. Милая Констанс, меня бы никакие оковы не удержали! Но скажи, могу ли я взять с собой Эмили? Она скоро вернется домой на летние каникулы, и я знаю – больше всего на свете моя дочь хотела бы услышать, как мистер Йейтс читает собственные несравненные стихи. Я посылала ей «В семи лесах» и «Зеленый шлем и другие стихотворения», она проглотила обе книги, как голодающий корку хлеба! Получив шанс на самом деле встретиться с этим живым божеством, сошедшим с Олимпа, я уверяю, она будет паинькой; никакого повторения тех дурацких выходок на вечеринке по случаю ее дня рождения. Она чрезвычайно хорошо ведет себя во взрослой компании; настоящая маленькая очаровашка. Кое-кто говорит, она напоминает меня, но иногда кажется, что моя девочка слишком стремится повзрослеть. Пожалуйста, прими все это во внимание. Эмили будет в восторге, ответь ты согласием. Если ты в состоянии удовлетворить такую просьбу, я сообщу ей новость в письме; еще раз благодарю за доброту и гостеприимство. Будет так приятно снова встретиться с мистером Йейтсом.

Искренне твоя,

Кэролайн

Дневник Эмили, 29 июня 1913 года

О, как хорошо в Крагдарре сейчас, когда наступило лето! Для меня оно состоит из волшебных мелочей: Майкл и Пэдди-Джо, сыновья миссис О’Кэролан, подстригают лужайку перед домом; взмахи кос, жнущих высокую траву; запах свежего сена; провисшая теннисная сетка продолжает выцветать сезон за сезоном; старый Дигнан, садовник, пытается креозотом обозначить боковые линии на корте так, чтобы они были прямыми; от беседки доносится аромат нагретого солнцем дерева и старой облупившейся краски; играет опера – мама предпочитает выносить большой черный шезлонг с зонтиком, фонограф и рабочие тетради в утопленный сад[7] (понятия не имею, как она может работать под эти итальянские вопли); в доме что-то пощелкивает, поскрипывает и шебаршит, как будто сам он потягивается, в летнем тепле возвращаясь к жизни после долгих месяцев спячки; свет раннего утра струится через мое окно на покрывало, и где-то снаружи тихонько шелестят страницы «йриш таймс». Я всегда осознаю, что лето по-настоящему наступило, когда папа начинает завтракать на свежем воздухе, за столом у рододендронов. И в довершение всего, мне обещали прогулку на пароходе по Лох-Гилл с маминой подругой миссис Бут-Кеннеди и встречу с мистером Уильямом Батлером Йейтсом, величайшим поэтом всех времен и народов! Как будто все сговорились со всеми, из любви ко мне решив сделать это лето безупречным.

Чтобы подготовиться, я перечитала все имеющиеся у меня книги Йейтса – иногда вслух в саду, ведь чудесные слова и волшебное лето идеально сочетаются друг с другом. Бедные Пэдди-Джо и Майкл, что они должны были подумать при виде хозяйской дочери, которая вальсирует босиком среди рододендронов, декламируя «Озерный остров Иннисфри»?

Погода стоит необыкновенная; с самого дня, как я вернулась домой из Школы Креста и Страстей, на небе ни облачка. Обожаю такие периоды, когда каждый день похож на предыдущий и кажется, что это будет продолжаться вечно, – дни сменяют друг друга, полные все той же безукоризненной, неизменной синевы, потому что светает в четыре, а закат наступает так поздно, что по-настоящему никогда не темнеет, и все сущее кажется подвешенным где-то вне времени, застывшим, как цветок в стеклянном пресс-папье. Воздух насыщен причудливой энергией, будто орбиты Мира людей и Потустороннего мира максимально сблизились и трение двух вселенных преобразуется в томную, чувственную магию. Совершенно невозможно сосредоточиться на чем-либо дольше, чем на несколько минут, без того, чтобы мои мысли не умчались прочь, словно мошкара над ручьем, кишащим рыбой, – та самая мошкара, что замирает неподвижным облаком, а потом уносится с таким проворством, будто обладает даром мгновенного перемещения. Когда все вокруг до такой степени полнится силой и нереализованным потенциалом, кажется немыслимым, что ты так и не увидел ни одного фейри; и с самого возвращения я продолжаю навещать Брайдстоунский лес, отчаянно надеясь, страстно желая хоть что-нибудь увидеть. Но там пусто! Даже не возвращалось чувство, что за мной наблюдают, – я помню, так было весной и еще в тот день, в моем укромном уголке…

Возможно, я слишком многого хочу. Фейри всегда были коварными, взбалмошными созданиями. Может, когда я перестану желать, чтобы что-то произошло, тогда-то оно и приключится, но… ох, как трудно не хотеть того, чего в глубине души жаждешь больше всего на свете.

Мама и сегодня работала в саду – как ей это удается в таком пекле, не знаю. Все, чего хочу я, – прохлаждаться в летнем платье, а она усердно занимается, изучает материал для книги. На этот раз будет не книга стихов, по ее словам, а настоящая книга, серьезная. Мама предполагает, что назовет ее «Сумерки богов»: это будет история о том, как христианство свергло с пьедестала Старых, стихийных богов, в которых верили кельты, – сперва загнав их под землю, сделав хозяевами Полых холмов, сидами; в конечном счете, превратив в лепреконов, пук, брауни и строевых фейри[8]. Мне кажется, это печальный и ужасный конец для Старых богов, способных иметь множество обликов одновременно, быть молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, людьми и животными.[9] Лучше бы они все погибли в какой-нибудь великой и благородной последней битве, сказала я маме, а не зачахли и скукожились, как старые генералы в Килмейнхемском госпитале, со своими медалями и стульчиками для купания – точь-в-точь пикси в зеленых гетрах, охраняющие горшки с золотом. Мама согласилась, но сказала, что секрет Старых богов в том, что по-настоящему христианство их так и не одолело; они просто в очередной раз преобразились и ушли глубже в землю. Ирландский католицизм, утверждала она, содержит много элементов, которые вовсе не являются христианскими, а проистекают непосредственно из древних языческих религий. Многие ирландские святые – это просто архаичные боги и богини, завизированные папой римским, а так называемые святые колодцы (подобные тому, что находится в Гортахерке и куда миссис О’Кэролан ходит лечить ревматизм) не что иное, как старые кельтские места поклонения духам воды. Стародавние жертвенные камни часто украшали христианскими символами. В деревне в графстве Фермана есть стоячий камень – старое божество, которое превратили в епископа, с колоколом, посохом и митрой![10] Да и часть церковных праздников, включая Рождество, Михайлов день и Хеллоуин, – это старые кельтские Лугнасад и Самайн, христианизированные, выдрессированные и лишенные былой языческой силы, словно цирковые львы с выдранными зубами.

Так печально, что великим дням богов и воинов суждено было сойти на нет. Но стоило как следует подумать, и я поняла мамину точку зрения – возможно, христианству при всем его высокомерии не удалось продеть прошлому кольцо в нос и повести к алтарю, чтобы оно преклонило колени перед крестом. Возможно, случившееся освободило прежних божеств от форм и характеров, навязанных людьми, и позволило наконец стать теми, кем они хотели быть, свободными от забот и ответственности этого мира, чтобы снова охотиться и играть в бесконечных лесах потусторонних краев.

Если Потусторонний мир не утрачен, а просто скрыт – словно завернулся в плащ волшебный, покров небес,[11] – то, возможно, в него еще могут проникнуть те, кто наделен достаточной восприимчивостью. Возможно, он совсем рядом со всеми искренне стремящимися к нему.

И вот наконец мои догадки подтвердились. В Брайдстоунском лесу было нестерпимо жарко: лиственный покров удерживал разогретый воздух внизу, и он окутал все вокруг плотным, безжалостным одеялом. Воцарилось изнуренное безмолвие – птица не запоет, ветка не шелохнется. Только дрейфовали пушинки чертополоха, лениво кувыркаясь в воздухе, похожем на густой кисель. Деревья источали некую ауру, для которой я не могла подобрать название… Это не было ни чувство, что за мной наблюдают, ни электрическое покалывание от предвосхищения того, что вот-вот случится. Нечто более зыбкое, некое ожидание; оно заманивало меня все глубже, пока я в конце концов не вышла на лужайку, где точно раньше не бывала. Брайдстоунский лес не слишком большой – всего-то несколько акров на склоне Бен-Балбена, – и я не сомневалась, что знаю каждый его уголок, каждую ложбинку, но эта поляна выглядела новой, незнакомой. Воздух был таким недвижным и тяжелым, что я как будто раздвинула занавес, входя туда. Свет, проникающий сквозь дубовые кроны, испятнал травяной ковер; один туманный, пыльный луч падал на небольшой замшелый камень. Там-то, на камне, я их и нашла – пару сдвоенных крыльев, как у бабочки, хотя я ни разу не видела бабочек с такими большими и изящными крыльями. В них было что-то стрекозье, что-то кружевное – да, они выглядели изысканнее, чем игольчатое кружево из Кенмэра, а их цвет напоминал о масляных разводах на воде.

Крылья фейри. Я вообразила, как крошечная фигурка, не больше моей ладони, взбирается на камень, сбрасывает на мох старые, изношенные крылья; как новые, сжатые бутоны юных крыльев раскрываются на миниатюрных плечах, расправляются, высыхают на солнце, пока их обладательница сидит в ожидании, шевеля ими время от времени; и в конце концов они становятся достаточно крепкими, чтобы она смогла с тихим жужжанием взмыть с камня и унестись в пеструю листву.

Я принесла находку домой, спрятала между страницами какой-то книги по ботанике. Поразмыслила, стоит ли говорить маме. В детстве ее часто привозили в Крагдарру – мои бабушки были кузинами. Интересно, видела ли она когда-нибудь что-то в лесу – что-то странное, чудесное; не из нашего мира, а из более удивительного и волшебного. Я думаю об этом, потому что в ее стихах чувствуется магия – слышится далекое пение рога и лай псов Дикой охоты. Мне кажется, мама должна была что-то испытать, но, как и древние стоячие камни, о которых она мне рассказывала, ее детские воспоминания о Потустороннем мире преобразились, вобрали атрибуты и украшения мира бренного. Вот почему она пишет такие стихи и книги; для нее это единственный способ услышать, как трубят рога Эльфландииa href="#n_12" type="note" id="link_n_12">[12] где-то вдали.

Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 2 июля 1913 года

Сделаю паузу в отчетах о «Проекте Фарос» (который продолжается, к моему вящему удовольствию, хотя я еще не получил ответов даже на десятую часть приглашений, отправленных видным членам астрономического сообщества; приглашений, дающих им шанс стать свидетелями величайшего события этой и – осмелюсь ли такое заявить? – любой другой эпохи: установления связи с расой из иного мира), чтобы прокомментировать менее значимый вопрос личного характера, который в немалой степени меня отвлекает. Я имею в виду, конечно, все более иррациональное поведение моей дочери Эмили. С момента возвращения из Дублина она бродила по Крагдарре, словно сомнамбула, с неохотой уделяя внимание отцу и его эпохальной работе, – ее голова под завязку забита фантазиями о фейри и мифических существах, обитающих в Брайдстоунском лесу. Я не могу понять, а тем более принять запредельную настойчивость моей дочери в отношении истинности и объективности этих фантастических выдумок. И как будто этого недостаточно, сегодня она намекнула, что хочет одолжить одну из портативных камер, с помощью которых я отслеживаю продвижение альтаирского судна: ей надо сделать серию снимков «волшебного народа», резвящегося в лесу вокруг поместья! Неужели это все назло мне и моей рациональной, научной жизненной философии, в порыве подросткового бунта? Случилась ужасная ссора, Эмили настаивала, что больше не маленькая девочка, а женщина и я должен относиться к ней соответственно; я доказывал с мягкой убедительностью и спокойной рациональностью, что, если она желает, чтобы с нею обращались как с женщиной, нельзя упоенно истерить, словно дитя. Увы, ничего не решилось, и я боюсь, что, как и в любой другой ситуации, касающейся Эмили, Кэролайн откажется поддержать меня и встанет на сторону нашей дочери.

Ах, если бы у меня было больше времени, чтобы проводить его с Эмили! Может, тогда она не забрела бы так безоглядно в край фантазий и причуд! Боюсь, в последнее время я не был для нее настоящим отцом, но явление звездного народа по необходимости переворачивает все человеческие отношения с ног на голову.

Ко всему прочему, электрические флюктуации, терзавшие дом на Пасху, возобновились и стали более частыми и продолжительными. Нужно переговорить с мистером Майклом Барри из «Компании по электроснабжению Слайго, Литрима, Ферманы и Южного Донегола», а также с его суровым сотрудником, мистером Макатиром. Препятствия моей работе на столь продвинутой стадии эксперимента – достаточно серьезная проблема. Недопустимо, чтобы электроснабжение понтонных фонарей оказалось ненадежным и вышло из строя в самый неподходящий момент!

Наконец, и это правда последнее, как пресловутая соломинка на спине верблюда, в течение нескольких недель фермеры-арендаторы жаловались на нападения на их птичьи фермы – можно подумать, я каким-то образом несу ответственность за безопасность их личных хозяйств. Ну и что же я обнаружил сегодня утром? Те же самые проклятые хищники ворвались в курятники Крагдарры и совершили акт чистейшего, бессмысленного вандализма, оторвав головы пяти птицам. Как будто у меня мало проблем. Увы, нет времени, чтобы как следует разобраться с этими отвлекающими факторами. Альтаирцы превыше всего.

Дневник Эмили, 3 июля 1913 года

Вчера воцарилось настоящее пекло; в саду сделалось так невыносимо, что пришлось остаться в доме, где условия казались, по крайней мере, сносными. Только папу как будто не трогала жара, он суетливо занимался своими забавными делами, словно было прохладное апрельское утро, а не самый жаркий день столетия (так написали в «Айриш таймс»), в то время как мы с мамой валялись на диванах, беспрестанно умоляя миссис О’К принести очередной кувшин лимонада со льдом.

Да и ночь оказалась слишком жаркой для сна. После – как мне показалось – нескольких часов, на протяжении которых я ворочалась с боку на бок, пытаясь заставить себя заснуть (от такого можно лишь еще сильнее взбодриться), я прекратила борьбу и поднялась с кровати. Небо светилось. Отсветом зашедшего солнца или грядущей зари, не знаю: все часы в комнате остановились и показывали разное время. Луна сияла – только миновало полнолуние. Не знаю, что заставило меня открыть окно; возможно, надежда на прохладный и освежающий ветерок с гор, однако воздух снаружи оказался тяжелее и удушливее, чем в спальне. Все было пурпурным, сиреневым и серебристым. И неподвижным, таким неподвижным. Как будто сон в летнюю ночь, только наяву.

Затем безмолвный голос позвал меня по имени: «Эмили». Я поняла, что должна выйти туда, в ночь. Обязана. Помню, я заметила, что часы с боем на лестничной площадке остановились на без десяти два. Когда я на цыпочках спустилась и выглянула из французского окна в столовой, снова раздался безмолвный голос, зовущий меня: «Эмили». Снаружи воздух прильнул к телу, словно обнимая. Аромат цветов был всепоглощающим – гардения, маттиола, жимолость, жасмин. Вокруг все застыло и притихло, как будто остановилось само время, а не только все часы Крагдарры. Я пересекла утопленный сад и теннисный корт. И остановилась там, где клематис, душистый горошек и мальвы заслоняли беседку. Что-то подталкивало меня изнутри, но я не поддавалась странному чувству. Это было неразумно: чем больше я сопротивлялась, тем сильнее становилось ощущение. И вот оно захлестнуло меня полностью. Я развязала ленты на плечах и сняла ночную рубашку. Когда я это сделала, весь сад, как мне показалось, затаил дыхание, а потом тихонько ахнул. Не было ни стыда, ни страха – по крайней мере, не в тот момент. Я почувствовала себя свободной, почувствовала себя воплощением стихии, почувствовала себя вовсе не голой, а облаченной в плащ волшебный, покров небес.

Безмолвный голос звал меня к беседке, серой, серебристой, похожей на тень в лунном свете. Под карнизом сновали и жужжали светлячки. Но это были не настоящие светлячки, потому что их огни холодные, зеленые; эти же были синими, серебряными и золотыми. Сейчас это кажется странным (сейчас многое выглядит странным относительно той ночи, хотя тогда казалось таким же естественным, как воздух), но я не боялась. Безмолвный голос снова позвал меня, и, когда я подошла ближе к беседке, огни оторвались от карниза и повисли передо мной подвижным, танцующим облаком. Я осторожно протянула руку – не из страха за себя, а скорее из опасения спугнуть их. Один отделился от роя и уселся мне на ладонь. Это позволило мне поднести его ближе к лицу, и я увидела вовсе не насекомое, а крошечную, миниатюрную, не больше мухи, крылатую девочку, светящуюся серебристо-голубым светом. Через мгновение она оттолкнулась от моей руки, и облако огней двинулось прочь, паря над зарослями мальвы в сторону аллеи рододендронов и леса за ней. Я побежала следом – не было сомнений, что меня куда-то приглашают.

Волшебные огни увели меня через перелаз над стеной поместья в Брайдстоунский лес. И там меня ждало волшебство, столь долгожданное, столь глубоко желанное. Брайдстоунский лес был живым, каким я его никогда раньше не знала, – каждая веточка, каждый лист, каждая травинка дышали древней магией, магией камня, моря и неба. Мое сердце бешено колотилось о ребра, а дыхание сбилось, так силен был призыв умчаться за прекрасной феей вслед.[13] Свет направлял вперед, вглубь. Повсюду парил пух чертополоха, мягко касаясь моего тела. Аромат растущей зелени был таким же всепоглощающим и пьянящим, как запах цветов в саду Крагдарры. Трава под моими босыми ногами искрилась от росы, но я не чувствовала холода – не чувствовала ничего, кроме потребности проникнуть глубже, дальше. И с каждым шагом волшебных огоньков становилось все больше. В кустах, за деревьями и среди листвы мелькали искорки, и это были не только «светлячки». Среди теней и мельтешения волшебных летунов я краем глаза замечала лица и силуэты, в которых было что-то от людей и что-то от растений – они походили на распустившиеся цветы, листья, пятна серебристого лишайника и морщинистую кору. Я погружалась в лес. Сейчас не могу вспомнить конкретный момент, когда осознала их присутствие; наверное, они проявились не мгновенно, а медленно соткались из воздуха, лунного света и теней. Сначала я подумала, что это ночные птицы или летучие мыши – они были близко, но не настолько, чтобы ясно их разглядеть. Затем они окружили меня со всех сторон, оседлав колокольчики, ежевику, плющ и ветви деревьев, взмывая в воздух при моем приближении. Это были фейри.

Любое из этих существ, обнаженных и невинных, как младенцы в Эдеме, без труда поместилось бы на моей ладони. Конечно, фейри, как и ангелы, не знают ни стыда ни совести, хотя я удивилась, осознав, что не все они, вопреки моей прежней уверенности, были женщинами. Попадались как самки, так и самцы. И они оказались свирепыми, жутковатыми крохами с заостренными ушами, похожими на иглы зубами, темными щелочками кошачьих глаз и огромными, непокорными гривами темных волос. Их крылья были похожи на крылья летучих мышей, в отличие от ажурных, будто сотканных из паутины, крыльев самок. Для столь небольшого размера у самцов имелись непропорциональные, огромные гениталии. А каждая самка – даром что в целом они были хрупкими и прозрачными – обладала парой грудей, свисающих почти до талии.

Под воздействием чар я не сознавала, как далеко забралась – до того места на склоне Бен-Балбена, где когда-то в далеком прошлом обрушилась скала и распалась на большие валуны с острыми краями. В лощине у подножия горы, среди поросших мхом камней, путеводное облако волшебных огоньков рассеялось, чтобы украсить собой ветви деревьев – словно созвездие упало с небес и звезды застряли среди листвы. Я огляделась, не зная, чего ожидать; затем издалека до меня донеслись мелодичные звуки арфы. И вдруг я их увидела. Всех, повсюду. Внезапно каждый цветок превратился в лицо, каждый камень обрел глаза. Среди прохладного мха лощины я увидела лепрекона на табурете сапожника. Моему взгляду открылись пуки – существа длиной с мое предплечье, с мальчишеским телом и лошадиной головой, – ловко скачущие в зарослях. Среди корней сидели на корточках создания, похожие на крошечных фавнов: с копытцами, бараньими рогами и яркими человеческими очами. Вдалеке я увидела силуэты женщины-лучницы и слепого арфиста, чья музыка наполняла Брайдстоунский лес, плывя между стволов как дрейфующий пух чертополоха. А за знакомой парой, почти скрытые лунными тенями, стояли Повелители Вечно Живущих: я узрела увенчанные рогами шлемы Дикой охоты, посеребренные луной наконечники копий Воинства сидов. Музыка нарастала, пока весь лес не зазвенел и я не почувствовала, что сердце мое вот-вот разорвется. Тогда воцарилась тишина – глубокая, абсолютная тишина; ничто не шевелилось. Вдалеке, среди деревьев, появилось золотое сияние. Оно двигалось, и по мере его приближения воинство фейри забурлило благоговейным бормотанием. Головы склонились, колени согнулись, наконечники копий коснулись мха. Золото достигло поляны, и я увидела, что это было колесо. С пятью спицами – примерно таким я всегда представляла себе колесо колесницы, – крутящееся само по себе. Оно подкатилось, окутывая меня сиянием. Я почувствовала необоримую потребность преклонить перед ним колени. Заглянув в свет, я осознала, что колесо было многими сущностями одновременно: золотым лососем, сияющим копьем, лебедем с серебряной цепью на шее, ослепительно красивым мужчиной с зеленой веткой в руке. Слова удивления и благоговения застряли в горле. Я протянула руку, чтобы прикоснуться к волшебству, прикоснуться к тайне. Драгоценный свет взорвался передо мной… И следующее, что я помню: опять стою рядом с беседкой, где сбросила ночную рубашку; в одиночестве, голая и продрогшая. Мои ноги – две ледяные глыбы в обильной росе. Странное дело, но, натягивая ночную рубашку, я испытала угрызения совести и стыд. Небо на востоке посветлело; скоро над озером Гленкар разгорится рассвет. Я затряслась от холода и поспешила вернуться домой.

И еще. Когда я вновь проскользнула через высокое французское окно и поспешила в свою комнату, все часы, мимо которых я прошла, показывали без четверти четыре.

Дневник Эмили, 7–12 июля 1913 года

Прошлой ночью период хорошей погоды закончился сильнейшей грозой. Начиналась она достаточно невинно – просто что-то погромыхивало и ворчало где-то позади Нокнари, затем небо постепенно налилось чернотой, и не успели мы опомниться, как полыхнула молния. От грома задребезжали оконные рамы, и на Крагдарру обрушилась стихия. Я никогда раньше не видела ничего подобного: гроза рычала в лощинах и долинах вокруг Бен-Балбена, будто пойманный в ловушку зверь. Миссис О’К не сомневалась, что вот-вот наступит конец света, и с каждым раскатом грома я ловила себя на том, что согласна с нею.

Определенно, изумительная погода закончилась. Когда сегодня утром я выглянула в окно, горы окутались серыми тучами и шел унылый, мерзкий дождь. Я застряла дома на целый день, складывала пазлы в библиотеке, играла с кошкой. Как легко развлечь кошек! С клубочком шерсти они могут играться часами. Повезло кошкам. Мне скучно, я устала от ничегонеделания и впала в уныние. Испортившаяся погода, мне показалось, уничтожила магию. Было ли все просто сном в летнюю ночь?

Все еще идет дождь. Похоже, он никогда не закончится. Сколько дождя умещается в туче? Всегда считала, что по мере того, как идет дождь, тучи становятся меньше и в конце концов превращаются в ничто. Очевидно, это не так.

Я постоянно думаю о фейри; о волшебном Потустороннем мире, таком близком к нашему и в то же время таком далеком; о том, что мама сказала про Старых богов, которые на самом деле не умирают, просто принимают облик собственных врагов. Всевозможные мысли кружатся в моей голове, словно узоры в калейдоскопе, желая сложиться в такой, который имел бы смысл, – в теорию или гипотезу (папа был бы рад; я мыслю как ученый!), однако ничего не получается. Как будто существует один-единственный волшебный золотой ключ, открывающий все замки, однако я не могу его отыскать.

Кое-что хорошее сегодня все же случилось: после всех моих просьб и приставаний (папа все время твердит, что я похожа на каплю воды, которая истирает могучий камень), а также, не сомневаюсь, некоторого маминого содействия (проснувшись утром, я, без сомнения, слышала в столовой разговор на повышенных тонах) папа смягчился и разрешил воспользоваться одной из своих камер – переносной складной моделью в коричневом кожаном футляре.

Если судить по внешней стороне и только, сегодняшний день не лучше вчерашнего, но я ощущаю витающую в воздухе перемену – схожим образом мы иногда чувствуем, когда тучи разойдутся, а когда дождь будет идти весь день. К трем часам небо со стороны Атлантики местами поголубело и – чудо из чудес! – появились редкие лучи рассеянного и тусклого солнечного света. Условия все еще были далеки от идеальных, но я не собиралась терять ни минуты из-за погоды. Вооружившись фотоаппаратом и блокнотом, я отправилась в Брайдстоунский лес охотиться на фейри. Все впустую. Они, должно быть, еще чувствительнее к стихиям, чем мы. Впрочем, день прошел не совсем бестолково. За чаем я как будто впервые в жизни заметила резные голландские деревянные глобусы, которые папа держит на каминной полке в столовой. Это полые деревянные шары с нарисованными старыми картами мира, которые открываются как матрешки – меньшие сферы умещаются внутри больших. Когда я их заметила, что-то в моей голове щелкнуло, и все мысли и идеи, которые там невозбранно мельтешили, начали складываться в единое целое.

Сегодня тоже никаких фейри. Но я чувствовала их, как никогда раньше в Крагдарре, – ощущала жуткое, электрическое присутствие.

Я разрабатываю теорию о фейри: она заключается в том, что наш и Потусторонний миры лежат один внутри другого, как концентрические сферы резных голландских глобусов, существуя на разных планах бытия. Во многом они похожи, но, думаю, Потусторонний мир меньше нашего, если судить с человеческой точки зрения. Возможно, с очки зрения Потустороннего мира все наоборот. Оба следуют одним и тем же маршрутом вокруг Солнца, и (в этом заключается главное различие) оба вращаются, но с разной скоростью. В нашем мире сутки длятся двадцать четыре часа; в Потустороннем день от рассвета до заката может длиться целый год. Папа был бы доволен следующим умозаключением; я сверилась с астрономическим атласом в библиотеке и все продумала весьма по-научному. Поскольку периоды вращения различны, возможны моменты, когда ось нашего мира наклонена под углом, отличным от оси Потустороннего мира, в результате чего поверхность Потустороннего мира касается поверхности нашего мира, а затем проходит сквозь нее. Эта область пересечения начинается с точки и, увеличиваясь, превращается в круг. Затем, с продолжением орбитального движения, оси наклона опять совмещаются, и зона взаимопроникновения уменьшается до точки. Я думаю, именно поэтому Потусторонний мир всегда ассоциировался с чем-то под поверхностью Земли – с полыми холмами, подземельями. В маминой книге подчеркивается, что в легендах входы в Потусторонний мир всегда оказывались в пещерах и озерах. Моя теория также объясняет, почему сверхъестественные события привязаны к равноденствиям и солнцестояниям – именно в эти даты происходит сдвиг осей! Думаю, география Потустороннего мира должна сильно отличаться от нашей. Наверное, там гораздо меньше морей и гораздо больше суши – легендарный Тир на н-Ог[14], как известно, расположен на западе, где в рамках земной географии существует лишь пустая Атлантика.

Чем больше я размышляю о своей теории, тем больше она открывается передо мной, точно волшебные врата в Потусторонний мир – озаренный лунным светом путь, ведущий в страну вечной молодости. Я взволнована, как будто после долгого, трудного восхождения поднялась туда, откуда с высоты открывается совершенно новый пейзаж.

Погода улучшилась, посветлело; сильный бриз с океана гонит проворные белые облака. Я отправилась в лес, предвкушая удачу, и не разочаровалась. Я видела пуку – человечка с лошадиной головой. Он застал меня врасплох, внезапно появившись из зарослей ежевики. К тому времени, как я оправилась от неожиданности и нацелила камеру, он исчез. Но, по крайней мере, я знаю, что они рядом. Завтра, быть может, мне повезет.

Сегодня я думаю о фейри – о том, что в старые времена одна и та же личность имела множество обликов; могла быть лососем, рябиной, орлом и большим золотым котлом одновременно. Это наводит на мысль, что, возможно, нынешние фейри – пуки, лепреконы и строевые фейри – представляют собой новые формы все тех же мифических персонажей. Но эти новые формы кажутся мне гораздо менее изысканными, чем ранние, стихийные личины, как будто фейри выродились, а не поднялись на новую ступень развития. Я сочла это странным и продолжила изыскания. Сестры-наставницы пришли бы в ужас, узнав, что я читала Чарльза Дарвина; так или иначе, именно к его «Происхождению видов» (как ни странно, один из маминых вкладов в библиотеку, а не папин) я воззвала о помощи. Прочитанное там лишь подтвердило мои подозрения. Живые существа не деградируют до менее сложных форм, а эволюционируют до более развитых, обретают все больше новых качеств. Что подводит меня, дорогой дневник, к самому поразительному на сегодняшний день выводу. Эти малые, узко специализированные виды фейри – ранние, примитивные, менее развитые формы; а вот древние, стихийные оборотни, у которых было много тел и одна личность, представляют собой более поздние, высокоразвитые вариации. Возможен единственный вывод: время в Потустороннем мире течет в направлении, противоположном нашему.

Сегодня мне сопутствовал успех! Утром я тихонько подобралась к группе строевых фейри, занятых туалетом – они умывались поздней росой, все еще лежащей в колокольчиках наперстянки, – и сумела сделать пару снимков. Не знаю, получились ли они – я же не фотограф, – но очень надеюсь, что да. Важно, чтобы у меня появились доказательства. Кажется, фейри знали о моем присутствии и позволили себя сфотографировать. Но, если в Потустороннем мире время течет в другую сторону, с их точки зрения, все уже случилось: я не начала снимать, а внезапно перестала.

Весь Брайдстоунский лес сегодня кажется причудливым, словно это не место, рядом с которым я выросла, которое знаю и люблю, а часть древних диких лесов Потустороннего мира, каким-то образом проникшая в наш. Деревья выглядят неимоверно высокими, воздух полнится хриплыми птичьими криками и хлопаньем крыльев.

После обеда я мельком увидела фейри-лучницу. На этот раз никаких сомнений; она знала о моем присутствии и, прежде чем скрыться в подлеске, с улыбкой ждала целую минуту, пока я возилась с камерой. Ближе к чаепитию я наткнулась непосредственно на следы Дикой охоты и шла по ним добрых полчаса. Увы, на этот раз мой улов наверняка ограничится размытым изображением оленьих рогов на фоне неба.

Думаю о том, что написала вчера про время, которое в Потустороннем мире течет в обратную сторону. Сдается мне, это разъясняет механику магии; впрочем, чем дольше я осмысливаю эту идею, тем сильнее голова идет кругом. Например, мы чего-то желаем в своем настоящем (которое одновременно и настоящее фейри – в этой точке наши миры соприкасаются). Реакция на желание наступает в нашем будущем, которое для фейри – прошлое, ибо они в своем будущем (то есть нашем прошлом) что-то меняют и делают так, чтобы в нужный момент – в нашем будущем, их прошлом – все сбылось. Вот почему магия такая, какая есть… ну, магическая; вот почему причинно-следственная связь как будто исчезает – с точки зрения нашего времени ее и в самом деле не существует, но фейри все делают в соответствии с собственной стрелой времени[15], собственными законами, объединяющими причину и следствие. В своем прошлом они видят результат – сбывшееся желание, – и поэтому в своем будущем обязаны все устроить так, чтобы случившееся имело какое-то обоснование. Впрочем, мне кажется, фейри не так уж сильно скованы закономерностями прошлого и настоящего, как мы; вот почему в нашем мире они могут принимать как грядущие, так и былые формы – они способны извлечь нужный облик из собственных воспоминаний о прошлом или из своих надежд на будущее.

Понятно, да? Как я и говорила, кружится голова, если слишком долго и упорно думать об этом.

Раткеннеди

Бреффни

графство Слайго

Дражайший Хэнни!

Тысяча и одно извинение. Прошло чересчур много времени с тех пор, как я в последний раз писала тебе, не говоря уже о том, когда мы в последний раз виделись. Боюсь, виновата в этом я одна, и даже не могу сослаться на то, что увязла в работе по самое известно что. Увы, я просто-напросто худший в мире друг по переписке.

Так или иначе, прими стандартные приветствия, пожелания здоровья, богатства, счастья и т. д. Без дальнейших церемоний перейду к сути послания.

Мой дорогой Ганнибал, немедленно бросай все дела и приезжай в Слайго! Здесь происходит нечто экстраординарное и захватывающее, и ты…

Я забегаю вперед. Будет гораздо меньше путаницы, если изложить события в естественном порядке, как они и случились. Фредди говорит, такова моя извечная проблема: мчусь с места в карьер и приезжаю в никуда.

Как ты, возможно, знаешь, другая Констанс – моя двоюродная сестра по линии Гор-Бутов – пригласила Уильяма Батлера Йейтса на несколько недель в Лиссаделл. Поскольку мы соратники по Гэльской литературной лиге и националисты, приверженцы Зеленого флага[16], я не могла пройти мимо такого события. Я велела Беддоузу и парням из поместья надраить палубу и подкрасить старушку «Гранию» (помнишь? наш достопочтенный семейный пароходик), намереваясь устроить небольшой круиз, по совместительству пикник и литературные чтения. Среди приглашенных творческих личностей была Кэролайн Десмонд (да, из тех самых Десмондов, хотя она не имеет отношения к конструкции, болтающейся в заиве Слайго) с дочерью Эмили, которая в достаточно нежном возрасте уже ярая поклонница Вилли, его поэзии и философии. Да, вопреки тому, что ты мог прочитать в газетах, в доме Десмондов присутствуют и здравый смысл, и хороший вкус – само собой разумеется, то и другое прочно привязано к прялке. Ну так вот, день прошел изумительно. Погода стояла отличная, старушка «Грания» знай себе пыхтела, котел не грозил взорваться, никто не благословил Лох-Гилл плодами своей морской болезни, Беддоузу не пришлось выуживать из воды багром какую-нибудь из старых дев Лиги, Вилли вел себя с привычным олимпийским спокойствием, вино на этот раз остудили как следует, на пикнике на берегу острова Иннисфри никто не захворал от переедания и теплового удара и т. д. Ты сейчас думаешь, наверное, ну и что такого необычного могло случиться. Терпение, мой дорогой Хэнни. Терпение! Гром грянул, лишь когда «Грания» оказалась в пределах видимости пристани Раткеннеди. Вилли, как водится, собрал вокруг себя небольшую группу подхалимов и потчевал их какой-то ученой белибердой о кельтском мистицизме и оккультизме новой эры, и тут эта девочка из Десмондов, юная Эмили – словно чертик из коробочки, Хэнни! – продемонстрировала серию фотографий, на которых, как она утверждала, изображены существа из легенд, обитающие в лесу вокруг ее дома. Разумеется, поднялся такой шум, что я обязана была выяснить, какова причина ажитации. Беднягу Вилли чуть не хватил апоплексический удар, и… как бы выразиться без крепких словечек… Господи боже ты мой! Она не соврала. Десять снимков с заметками о том, где, когда и как был сделан каждый, вплоть до погодных условий![17] Некоторые, должна признать, оставляют чересчур большой простор для воображения – на них лишь тени, которые с одинаковой легкостью могут быть ветвями деревьев, рогами или наконечниками копий Дикой охоты, состоящей, как она утверждает, из сидов. Но есть и куда менее сомнительные – два снимка дерзкой потаскушки в наряде из кожаных ремешков, с луком размером с нее саму и с улыбкой, которую можно поместить где-то между улыбкой Джоконды и ухмылкой какой-нибудь мадам с Монтгомери-стрит. Еще убедительнее выглядит фотография с шестью маленькими лесными нимфами – ради всего святого, Хэнни, они умываются, черпая росу из цветов наперстянки! И самые неопровержимые – последние два снимка в серии: маленький обнаженный манекен с головой лошади и сама Эмили, с улыбкой смотрящая на крошечную крылатую женщину, что сидит у нее на ладони и расчесывает длинные волосы собственными пальчиками.

Дорогой мой Хэнни, ну что тут скажешь! Я сама видела фотокарточки и убеждена в их подлинности. Если бы это устроил опытный фотограф, сомнения могли бы возникнуть, но Эмили Десмонд всего пятнадцать лет!

Конечно, с того дня Вилли пребывает в прекрасном настроении и жаждет организовать серию интервью с Эмили, желательно под гипнозом, чтобы окончательно доказать существование мистического мира, отличного от нашего, но имеющего точки соприкосновения с ним. Еще до того, как я услышала слово «гипноз», я подумала о тебе, Хэнни, – в конце концов, ты ведущий исследователь странного и сверхъестественного в нашей стране. Вилли не имеет ни малейшего представления о месмеризме или, если на то пошло, о научных изысканиях, поэтому я предложила ему тебя, перечислив кое-какие заслуги, и теперь он настаивает, чтобы ты приехал. Знаю, тебя вряд ли придется просить дважды – но, пожалуйста, придержи лошадей, не начинай бросать вещи в чемоданы, звонить на вокзал и т. д. Сперва я кратко изложу детали.

Кэролайн Десмонд предложила собраться в воскресенье, двадцать седьмого числа этого месяца. Телеграфируй мне, пожалуйста, и дай знать, приемлема ли дата. Мать Эмили также предложила разместить тебя в Крагдарре, но в Раткеннеди больше места, сказала я, – и, в любом случае, мы же старые друзья. Хэнни, дорогой, нам о многом нужно поговорить! Скажи, что сможешь приехать, – умираю от желания снова тебя увидеть. Кажется, прошло больше трех лет с тех пор, как наши пути пересекались в последний раз.

Erin Go Bragh![18]

Конни

Выдержки из крагдаррских интервью от 27, 28 и 29 июля 1913 года, расшифрованные мистером Питером Дрисколлом, бакалавром права из Слайго

Первое интервью: 21:30, 27 июля.

Присутствовали: мистер У. Б. Йейтс, мистер Г. Рук, миссис К. Десмонд, мисс Э. Десмонд, миссис К. Бут-Кеннеди, мистер П. Дрисколл.