Принцесса викингов Вилар Симона

2

– Это он привез тебе в подарок, Эмма, – проговорил норманн, опуская на ларь у окна отрубленную голову.

Девушка отшатнулась. Голова представляла собой ужасное зрелище. От бальзамов, препятствующих тлению, она посинела, скошенный на сторону рот был оскален в свирепой усмешке, борода висела сосульками от запекшейся крови, сморщенное веко было полуприкрыто, будто мертвец подмигивал.

– Убери это! – воскликнула девушка, закрыв лицо ладонями. Затем она метнула сердитый взгляд на доставившего трофей норманна. – Не повредился ли разумом Ролло, велев отдать эту падаль мне?

Бернард рослый воин, светловолосый, но с более темной, заплетенной в косицы бородой, недоуменно пожал плечами.

– Он сказал, что тебе будет отрадно знать, что этого человека больше нет среди живых. По его словам, вы оба побывали у него в плену и он намеревался возвести тебя на погребальный костер своего сына. Эта голова принадлежала раньше ярлу из Бретани Гвардмунду.

Теперь и Эмме показалось, что ей знакомы эти черты. Но какое ей до этого дело? Это Ролло поклялся отомстить этому человеку за то, что тот забрал себе его меч Глитнир.

Бернард продолжал:

– Ролло считает, что ты не умеешь прощать обид и поэтому тебе доставит удовольствие посадить этот обрубок на копье под твоим окном.

– Бог весть, что приходит на ум этому язычнику, – пробормотала Эмма, но отвернулась, пряча улыбку. То, что Ролло даже в походе не перестает думать о ней, оказалось приятно. Однако когда она вновь взглянула на воина, лицо её было совершенно непроницаемо. – Вот что, Бернард. Убери эту мертвечину, унеси куда-нибудь. А с Ролло я поговорю сама. Где он сейчас?

Теперь и викинг улыбнулся – понимающе, но и с насмешкой.

– Вряд ли ты увидишь его раньше, чем через несколько дней. Снэфрид Лебяжьебелая, едва он въехал в Руан, встретила его у пристани и увезла к себе в монастырь на горе. А от такой жены никто скоро не уезжает. Здесь же со всем управится твой Атли.

Эмма опустила густые ресницы, но не смогла сдержать вздох. И усмешка в глазах Бернарда исчезла. Он был из числа немногих воинов-северян, принявших христианство, и прежнее его имя было Болли. Вот уже полгода он состоял телохранителем и стражником при Эмме, и все это время их отношения были превосходны. Возможно, потому, что Болли-Бернард был обвенчан с подругой детства Эммы Сезинандой, которую добыл для себя во время памятного похода на аббатство Святого Гилария-в-лесах, где выросли обе девушки. То, что он взял в жены захваченную христианку, по доброму к ней относился и даже принял ради нее крещение, располагало к нему Эмму. Она была покладистой пленницей, а он не слишком суровым тюремщиком. Все это, однако, не мешало ему оставаться бдительным стражем и примечать многие мелочи. Порой Эмме казалось, что этот викинг знает о ней куда больше, чем ей бы хотелось. Так и сейчас – она вспыхнула до корней волос, когда Бернард пояснил:

– Мужчины всегда прежде всего утоляют плоть после долгого похода. К тому же Снэфрид жадна до Ролло и по доброй воле его не отпустит. И кто знает, быть может боги наконец смилостивятся и подарят им сына… Но порой мне кажется, что конунгу стоило бы прислушаться к речам епископа и принять веру Христову. Может новый Бог окажется милостивее старых, и у Ролло будет наследник. Взять меня – едва я крестился, как Сезинанда вскоре подарила мне вон какого малыша! Ревет так, что, кажется, черепица с крыши вот-вот посыплется… Ну так как прикажешь распорядиться подарком Ролло?

Эмма, почти не слушавшая о чем говорит страж, вздрогнула, услышав вопрос.

– Да как угодно! Я не хочу это больше видеть.

Повернувшись, она стала торопливо подниматься по деревянной лестнице к себе в покой.

Бернард пожал плечами. Подняв отрубленную голову за волосы, он направился к выходу, окликнув по пути хлопотавшую во дворе статную светловолосую женщину в плотной шерстяной накидке.

– Оэй, Сезинанда! Отнеси-ка это Ульву, пусть позабавится. Да не пугайся! Голова подкопчена и пропитана можжевеловым настоем. Запаха нет, вреда она не причинит, а Ульв пусть привыкает. Клянусь асами[14], мужчина не должен бояться трупов своих врагов!

Эмма не слышала этих слов; вбежав к себе в покой и плотно захлопнув дверь, она стояла, прижав ладони к щекам. То что порой творилось с ней при мыслях о ее пленителе Ролло, возмущало и волновало девушку. И чтобы унять смятение, она стала просто смотреть по сторонам, оглядывая свой богатый покой.

Да, пленница викингов Эмма жила в роскоши. Устланные пушистыми шкурами полы, посеребренные светильники на стенах, украшенные архивольтами[15] окна с полукруглым верхом. Прямо перед ней, на деревянном резном треножнике, тускло мерцало большое зеркало из отполированного олова в позолоченной раме. Подобные зеркала были предметом, доступным только для самых знатных особ. Когда-то Эмме приходилось довольствоваться созерцанием своего отражения в стоячих водах заводи или в кадке с водой, но теперь, за время плена, она привыкла к роскоши и удобствам. Привыкла к тому, чтобы в покоях всегда было тепло, привыкла к мягкой постели, изысканной пище, к дорогим тканям. Она была пленницей, но её холили и берегли как редчайшую драгоценность. И плен этот не был бы ей в тягость, если бы не непременное условие: рано или поздно она должна была стать женой слабогрудого, чахлого юноши, к которому она не испытывала никаких чувств, кроме жалости и участия. Атли, брат Ролло, был бесконечно добр и внимателен к ней, и она старалась быть с ним милой, но когда в его глазах возникал голодный блеск и он прикасался к ней, все существо Эммы содрогалось от омерзения. Атли, замечая это, становился печален, однако не настаивал на своем. Он все еще надеялся… И Эмма поддерживала в нем эту надежду. Ибо Атли был ее поддержкой в этом чуждом для нее мире северных варваров.

Однако рано или поздно его терпению придет конец, вернее – терпению его брата Ролло, который настаивал на её браке с Атли. Ролло, одно воспоминание о котором вызывало в ней целую бурю чувств – от жгучей ненависти и отчуждения до волнующей дрожи и непонятного, горячащего кровь тепла.

Эмма тряхнула головой, заставляя себя не думать о нем. Этот варвар прислал ей голову Гвардмунда, а сам умчался к той прекрасной и страшной женщине, которая владеет его душой. Что ж – он свободен и силен, за ним выбор.

Пленница приблизилась к своему большому зеркалу. Из-за сероватой металлической поверхности на нее взглянула юная девушка, беспокойное очарование которой не могла исказить даже холодная полированная твердь металла.

Эмма любила разглядывать себя. Сознание собственной красоты придавало ей уверенности и ободряло. Она не была рослой, но казалась довольно высокой благодаря горделивой осанке, умению держаться с величавой грацией. Это было врожденным. Её стан был еще по-детски хрупок, но грудь округла и высока, а шея стройна, как стебель лилии. На покатые плечи тяжелыми волнами падали медно-рыжие блестящие волосы, казавшиеся особенно яркими в сочетании со сливочно-белой кожей лица. Губы у Эммы были сочными и яркими как ягоды, брови на фоне рыжих волос, контрастно выделялись чернотой, как и глаза – темные, каштаново-карие, блестящие, как у лани.

Девушка улыбнулась отражению – и на её щеках появились ямочки. И тем не менее Эмма не могла, подавить вздох. Приподняв руку, она коснулась пальцем белесой полоски шрама на скуле. Некогда Ролло рассек ей лицо своим большим кулаком. И пленнице не следует ни на миг забывать о том, при каких обстоятельствах состоялось их знакомство, и уж тем более не следует тосковать о нем.

– Прекрати! – приказала Эмма себе. – Тебе нет дела до этого язычника.

И все же её улыбка выглядела вымученной. Тайная, не подвластная Эмме сила владела ею, заглушая доводы разума, заставляя её мучительно тянуться к тому, кто стал её поработителем, хозяином, кто столь властно намеревался распорядиться её судьбой.

Машинально Эмма оправила у горла шнуровку своего серого, почти монашеского одеяния. В искаженном по краям отражении зеркала она увидела сверкающее великолепие разложенного на сундуке у стены наряда – того, что она собиралась надеть, когда стало известно о возвращении Ролло в Руан. Девушка приподняла его разглядывая. Настоящий византийский шелк, почти черный, но с переливами от лилового до густо-малинового, расшитый тяжелыми золотыми цветами вдоль подола и рукавов. Это был подарок от ее знатного дядюшки Роберта Нейстрийского и Эмма еще никогда не одевала его на люди. Сейчас же приготовила к приезду Ролло. Девушка уверила себя, что хочет выйти ему навстречу, как подлинная принцесса франков, а не как пленница, вынужденная носить лишь то, что дадут. Но в глубине души надеялась вновь увидеть в глазах Ролло то восторженное изумление, с которым он порой глядел на нее.

«Снэфрид Лебяжьебелая увезла к себе в монастырь на горе, – вспомнила она. – А от такой жены никто скоро не уезжает».

– Ну и пусть! – вдруг воскликнула Эмма. – Мне это совершенно безразлично!

Она грубо затолкала чудесное платье в ларь, хлопнула тяжелой крышкой и сама уселась сверху.

– Ролло – варвар, язычник, приспешник сатаны. А она – ведьма, к тому же она его жена. Мне ли беспокоиться из-за них?

Она все еще взволнованно дышала. Сняв с крюка изогнутую лиру, Эмма принялась перебирать струны. Музыка, будучи частью её души, всегда успокаивала её. Небеса даровали Эмме голос, который людей просто завораживал. Еще в детстве её прозвали Птичкой, и Ролло произносил это прозвище с каким-то лишь одному ему свойственным выражением.

Эмма тряхнула головой. Звук струн, чистый и мелодичный, слился с её чарующим бархатистым голосом. Но едва зазвучали слова простой любовной песенки, Эмма резко ударила по струнам и умолкла. Нет, она не станет петь эту песню. То, о чем в ней говорится, слишком похоже на то, что она сейчас чувствует…

Ей хотелось заплакать: наверняка станет легче, но слез не было. Давным-давно, ожесточившись в невзгодах, она утратила божественный дар слез. Позднее её заново научили смеяться – но не плакать… Вместо этого она пела, и музыка приносила облегчение. Однако не всегда. Вот и теперь тяжелое холодное раздражение душило её, комом подступало к горлу. Следовало отвлечься, занять себя чем-то важным. О, она вовсе не тосковала в Руане. Ей даже нравилось здесь. Сейчас она отправится на пристань или пойдет взглянуть, как идет строительство новой часовни у собора, или будет возиться с маленьким сыном Сезинанды. В библиотеке епископа Франкона все еще хранится множество неразобранных свитков, таящих немало интересного…

Но она не сделала ни шагу. Уперев подбородок в изгиб рогов лиры, Эмма погрузилась в воспоминания.

Это случилось уже более года назад. Она открыла клетку, в которой пленного Ролло вез её дядя герцог Нейстрийский. А Эмма освободила его. Она не могла не сделать этого, ибо их судьбы переплелись самым странным и причудливым образом, и, ненавидя Ролло, она тем не менее страдала, зная, что того ждут пытки и страшная казнь. Но едва Эмма помогла ему освободиться, в ту же секунду она сама оказалась его пленницей.

– Как ты мог так поступить со мной?! – кричала она, вырываясь из его железных объятий, когда могучий конь уносил их прочь от лагеря войск Роберта Нейстрийского.

Ролло же отмалчивался, направляя скакуна на север, и лишь крепче сжимал её стан, когда она начинала метаться в седле. В конце концов Эмма немного успокоилась, смирившись с неизбежным, и внезапно с изумлением почувствовала, что рада тому, что они вместе. Руки викинга были властны, но в них была и успокаивающая надежность, а сердце подсказывало, что её похититель не причинит ей зла. Они столько пережили вместе, что все, сделавшее их врагами, словно далеко в прошлом. Ролло не раз спасал и защищал её, рискуя при этом своей жизнью. Поэтому, успокоившись, Эмма поудобнее устроилась на коне перед ним и заявила, что намерена вздремнуть, раз изменить ничего нельзя. Ролло на это лишь негромко рассмеялся, добавив:

– Больше всего, Птичка, мне нравится в тебе то, что никогда не знаешь, что взбредет тебе в голу.

Он, как всегда, пытался подразнить её, но Эмму это не задело, ибо в голосе его была теплота. Она ощутила, как викинг расправляет складки её плаща, заботливо укутывая её, а затем почувствовала легкое прикосновение к волосам, растерянно поняв, что, по-видимому, это поцелуй. Почти отеческий, как те, которыми награждал её аббат Радон, её воспитатель… А Ролло замучил его, допытываясь, где хранится золото монастыря… Нет, она не станет думать об этом. Надо продолжать жить. И, возможно, рядом с Ролло.

Весь остаток пути она продремала в его объятиях, пока на рассвете вдали не показалась земляная насыпь с частоколом – древний город Лаваль, в котором теперь хозяйничали норманны, подвластные Ролло.

На этом безмятежное очарование и окончилось. Ролло, едва соскочив с коня, направился к бурно приветствовавшим его воинам, веселый и оживленный, будто и не проделал долгий путь верхом после изнурительного франкского плена. На испуганно озиравшуюся девушку он даже не глядел, а когда его соотечественники полюбопытствовали, кто эта рыжеволосая, небрежно бросил: подарок для младшего брата.

Тогда Эмма еще не знала языка северян и не догадывалась о своей участи. Оставаясь в полном неведении, она, утомленная дорогой, крепко уснула в отведенном ей срубе, а когда проснулась, узнала, что Ролло уже покинул Лаваль. Эмма не сразу поверила в это, сердилась и требовала немедленно позвать его к ней. Седоусый кряжистый норманн с бритым по франкскому обычаю подбородком, усмехаясь, молча глядел на нее, а затем заговорил на самом ломаном франкском наречии, какое только Эмме доводилось слышать:

– Твой господин Ролло Нормандский отбыл в свой город Ру Хам. Меня зовут Ботольф Белый, но франки прозвали меня Ботто. Можешь и ты называть меня так. Именно мне многославный Ролло препоручил доставить тебя в Ру Хам, к его брату Атли, который возжелал тебя. Что ж, давно пришла пора младшему из братьев обзавестись своей женщиной…

Эмма отказывалась верить. Действительно, Ролло не раз говорил ей, что она принадлежит его брату. Но неужели он готов отдать ее Атли после всего, что они пережили вместе? Ведь Ролло не щадил себя, оберегая её, он был так заботлив… И так смотрел на нее!.. «Власть всегда была у тебя», – сказал он ей, и Эмма оказалась настолько глупа, что поверила, позволив этой отравленной стреле вонзиться в её сердце и убить в ней всю ту благородную ненависть, что стояла между ними. Больше того – она была готова принадлежать ему, отдать душу и тело!.. А он…

Язычник, мерзкий пособник дьявола!..

Её везли в Руан незнакомые норманнские воины. Они обращались с ней учтиво, однако на каждом привале связывали, а рядом всегда находилось пара бдительных стражей.

– Почему бы вам не усилить охрану? – язвительно донимала Эмма седоусого Ботольфа. – Я ведь такая могучая! Запросто одолею ваших мечников и сбегу куда пожелаю!

Старый воин никак не реагировал на её выпады. Из всех сопровождавших её викингов только он один немного знал язык франков. Эмме волей-неволей пришлось прислушиваться к норвежской речи, запоминать слова, чтобы общаться, и Ботольф помогал ей в этом. Вместе с тем, держался он с пленницей очень ровно, даже сухо, обращаясь к ней лишь по мене необходимости. Но порой девушка ловила на себе пристальный взгляд его маленьких, ярко-голубых и холодных, как ледышки, глаз.

– Ролло сказал, что ты дочь графа из Байе и его жены Пипины. И мне странно, что он оставил тебя в живых. Рольв ведь знает, как умер его отец, первый завоеватель этого края великий Ролло Пешеход. Я был в Байе, когда его убили, и сам положил динарии на его остывшие веки. А теперь его сын подарил тебе жизнь… Хотя ради братишки Атли старший брат готов и небо и землю перевернуть и даже ввязаться в спор с самой Хель!

– Но я приемная дочь графа и графини, – осторожно отвечала Эмма суровому Ботто. – И в моих жилах нет ни капли их крови.

Викинг лишь хмыкал в усы, а на каждом привале по-прежнему стягивал ей руки и ноги сыромятными ремнями, давая караульному наказ не спускать с пленницы глаз.

– Рольв предупредил меня, на что ты способна. Он сказал, что ты хитра, коварна, как Хюльдра[16], и ни о чем не помышляешь, кроме побега. Я дал слово, что у тебя будет столько же возможностей к бегству, как у коровы, пытающейся взлететь. Атли Нормандский ждет свою избранницу в Ру Хаме, и я передам тебя ему – это так же верно, как сама судьба.

Эмме становилось грустно. Разумеется, она обязана Атли жизнью, и еще в Сомюре он был с ней добр и заботлив. Разве для женщины это не достаточно – иметь заботливого влюбленного мужчину? Однако помимо своей воли она надеялась, что Ролло не откажется от нее. Эмма ведь знала, насколько хороша собой, и верила в силу своего очарования.

Напрасные надежды! И пусть Ролло и встречал ее в Руане сырым дождливым днем и даже, в своей обычной манере, подшучивал над пленницей, но это был не тот веселый обаятельный северянин, какого она знала, когда они шли по лесам Бретани. Ведь в её воспоминаниях Ролло оставался бродягой в лохмотьях с ножом за поясом, а теперь её глазам предстал влиятельный господин, правитель в богатом плаще, сколотом на плече сверкающей фибулой, в сияющем венце с треугольным зубцом над бровями. Даже в этот хмурый день он показался ей окруженным светлым ореолом власти и могущества.

Но не это тогда впечатлило Эмму. Главное, что подле Ролло ехала верхом его блистательная королева – с длинными светлыми косами, в драгоценностях и сверкающей венце. А Эмма… Озябшая и жалкая в своей телеге, прикрытая грудой отсыревших шкур, с потускневшими не чесаными в пути волосами. И ей только и оставалось, что смотреть на светлокосую красавицу, которая владеет сердцем самого дерзкого и отчаянного викинга, даже несмотря на свое бесплодное чрево!..

С тайной дрожью Эмма почувствовала на себе странный взгляд необычных глаз супруги Ролло – черного и почти прозрачного, как опал. В следующий миг величественная красавица проследовала далее. Ролло же, хотя и задержался, едва взглянул на нее, обменявшись двумя словами с Ботто…

Струны арфы грустно звякнули, когда Эмма задела их рукой. Она отставила инструмент и подошла к окну. Здесь оконный проем закрывал не простой деревянный ставень, а частая решетка, в переплет которой были вставлены тонкие роговые пластины, сквозь которые в покой проникает свет. И все же рассмотреть, что происходит снаружи, было сложно. И все же тогда, когда ее впервые привели в этот покой, а следом по наружной лестнице поднялся Атли, Эмма поняла, что отныне ее новый господин именно этот болезненный юноша.

Тогда девушка еще была слишком удручена своим поражением перед прекрасной и величественной женой того, кого в тайне сама надеялась покорить. Она понуро сидела на ларе у окна, а на вбежавшего радостного Атли посмотрела как на нечто не имевшее значение.

– Я устала с пути, – холодно ответила она брату Ролло на приветствие.

И пусть Эмма ошиблась в своем влиянии на покорителя Нормандии, но чувствовала, что его влюбленный брат полностью у неё в подчинении.

Юноша сам помог ей избавиться от намокшего плаща, был оживлен, суетился, не зная, чем еще угодить рыжей красавице. Эмма равнодушно глядела в его лицо – худое, с торчащим, как рыбья кость, носом и скошенным вялым подбородком. Хороши были только глаза – синие, мягкие, полускрытые падавшими на лоб гладкими каштановыми волосами.

– Я так счастлив, что вновь вижу тебя, Эмма! – говорил Атли. – Когда мне сообщили, что Ботто Белый сопровождает тебя в Руан, я считал дни, оставшиеся до встречи с тобой! Скажи, ты довольна своим покоем? Это жилище местного епископа, но преподобный Франкон не стал возражать, когда я попросил его переселиться в другое строение. А это все, – развел он руками, – дворец епископа Франкона на острове посреди реки. Он мало пострадал от набегов, вот я и решил, что моей милой будет тут удобно и хорошо.

Он все заглядывал в глаза девушки, но она молчала, и Атли стал теряться. Викинг терялся перед пленницей! Эмма могла быть довольна.

Юноша старался ее задобрить, сообщая, что нашел дл нее прекрасную арфу, раздобыл и очень большое зеркало, и…

Не договорив, он закашлялся, прикрывая лицо, и отвернулся. Его худое тело под синей туникой содрогалось и он вынужден был опереться на ларь. Когда же отдышался, Эмма жестко проговорила:

– Я, безусловно, твоя рабыня, но если ты прикоснешься ко мне – я убью себя.

У Атли плескалась боль в глазах, но когда заговорил, голос его звучал ровно:

– Ты не рабыня, Эмма. Я полюбил тебя, ты краше всех женщин, которых я знал. Мне самому не по душе тебя неволить, и я хотел бы одного – стать твоим другом. Может потом, когда-нибудь… Я…

Он снова закашлялся, и Эмма с отвращением отвернулась.

Однако, когда Атли вновь заговорил, упомянув – о том, что Ролло сторонник того, чтобы Эмма с Атли вступили в брак, – заявила, что она, как принцесса франков, не в праве распоряжаться собой.

– Мне уже сообщили об этом, – улыбнулся Атли. – Знаю и то, что Ролло уже отправил гонцов в Париж. Так что тебе ничто не грозит, ибо мой брат обещал герцогу Нейстрийскому, что с твоей головы ни один волос не упадет, если Роберт не предпримет военных действий против норманнов.

Эмма приглушенно ахнула. Так вот для чего Ролло похитил её у Роберта. Просто чтобы использовать как залог мира, поруку сделки, трофей, из-за которого можно торговаться с сеньором Парижским.

– Твой дядя принял это предложение, Эмма, – продолжал Атли, – выдвинув только одно условие: никто не должен знать, что ты из семьи франкских правителей. Ибо он уверен, что ты стала наложницей Ролло, и считает это позором для своего рода. Мой брат не стал разубеждать его, но по просьбе герцога заявил, что ты – дочь графа Беренгара из Байе. Надеюсь, ты не станешь возбуждать гнев Ролло, утверждая иное. Брат дал герцогу слово, и будет весьма прискорбно, если ты не станешь считаться с его волей.

«Я все это время только и делала, что шла вразрез с его волей», – подумала Эмма, но что-то подсказывало ей, что обаятельный бродяга, сносивший её выходки, и гордый правитель, едва удостоивший её взглядом – совсем разные люди. Поистине, не следует выказывать чрезмерное своеволие. Теперь она лишена главного оружия – уверенности в своей красоте. Ибо женщина, что была рядом с Ролло, слишком прекрасна. Эмма чувствовала себя совсем слабой. Больше того – совершенно несчастной.

С этого дня она стала покорной пленницей. Атли не слишком докучал ей, и Эмма была признательна ему за это. Он был беспрестанно занят, но вечерами находил время навестить её.

В первые же дни её пребывания в Руане, он, как и обещал, представил её епископу Франкону. Тот чем-то напомнил Эмме её наставника отца радона – столь же рослый, тучный, с темными живыми глазами. Однако, если в лесном аббате многое осталось от простолюдина, каким он и был рожден, во Франконе Руанском с первого взгляда чувствовался потомок старинного галльского рода. И в том, как он держался, и в речи священнослужителя, и даже в том, как он расправлялся с обильными трапезами, которые столь любил.

– Тебе не стоит падать духом, – заявил ей достойный прелат, играя агатовыми четками, зерна которых проворно скользили между его удивительно подвижных и тонких для столь внушительной фигуры пальцев. – Я справлялся о тебе у норманнских братьев, – так он именовал Ролло и Атли. – Жизни твоей ничего не угрожает. Более того, Роллон обещал франкскому герцогу, что ты будешь жить в обстановке, подобающей твоему происхождению.

– О да! – усмехнулась Эмма. – А сообщил ли норманн моему сиятельному дядюшке, что желает уложить меня на супружеское ложе со своим хворым братцем?

Епископ удивленно приподнял тонкие подкрашенные брови.

– А разве ты еще не спишь с ним?

И увидев, как возмущенно вспыхнули глаза девушки, усмехнулся:

– Значит, Атли не многого требует от тебя. Что же тогда тебя не устраивает?

Эмма сумеречно глядела перед собой.

– Никому до меня нет дела, – грустно проговорила она. – Даже для дяди я стала всего лишь разменной монетой в его игре. Поэтому единственное, о чем я хочу попросить вас, преподобный отец, – это позволения удалиться в одну из Христовых обителей.

Епископ Франкон пожевал пухлыми губами.

– Не скрою, дитя мое, правитель Нормандии Роллон наделил меня кое-какими полномочиями в отношении моей паствы. Однако вряд ли он позволит мне взять под свое покровительство такой неслыханный трофей, как франкская принцесса, в чьих жилах течет кровь Робертинов и Каролингов.

– Но ведь я всего лишь безымянная пленница! – горячо возразила Эмма, поднося сжатые кулачки к лицу.

– У каждого из нас свой крест, – спокойно произнес Франкон. – Я так же вынужден идти на постоянный сговор с язычниками… Что же до твоих цепей… Дитя мое – ведь и Спаситель побывал в оковах, а мы почитаем себя его последователями. Твоя же доля высока. Подумай, Эмма, послужить залогом мира – великая честь. Поэтому не ропщи, укрепи сердце и гордись участью, доставшейся тебе.

Эмма фыркнула, попыталась сказать что-то еще, но промолчала. Епископ улыбнулся:

– К тому же я взял бы грех на душу, благословив тебя примкнуть к сонму невест Христовых. У тех, кто готов удалиться от мирской суеты, не должно быть столь яркого блеска в глазах и манеры столь горделиво вскидывать подбородок.

– Вы просто опасаетесь противостоять этим язычникам! – резко заметила Эмма.

Франкон полуприкрыл свои заплывшие жиром глазки.

– Да, мне приходится без устали лавировать в мирской суете. Но одно я знаю, твердо…

Теперь он смотрел на девушку и голос епископа стал неожиданно твердым:

– Мой первейший долг перед Господом – сделать все, чтобы не дать разгореться кровавой резне в этих землях. А так же поразмыслить над тем, как вырвать эти заблудшие души из толпы поклонников диавола и поместить их в лоно нашей святой матери Церкви…

Чтобы эти варвары крестились? Тогда Эмме это казалось невозможным. Позже она узнала, что крещенные язычники не редкость в Нормандии. Но её это мало трогало. Какое ей дело было до язычников и христиан, до целого мира, когда она не знала, как ей жить самой. Уступить Атли? Постричься в монахини? Пытаться сбежать к франкам?

Ролло всё не приходил, а она не находила себе места и с ужасом осознавала, что скучает за ним, своим врагом и мучителем, отдавшим её другому…

От череды воспоминаний Эмму отвлек негромкий стук в дверь. Уже стемнело, и до нее донесся мягкий голос:

– Эмма, ты здесь?

Девушка невольно улыбнулась. Атли так и не избавился от робости перед ней. Хотя она и продолжала играть свою роль пленницы, им обоим давно было известно, кто у кого в плену.

– Входи же, Атли.

Он появился, склонив голову в приземистой арке дверей. Атли был высок, как и все викинги, но тонок, словно стебель тростника на ветру.

– Почему ты одна сидишь в темноте?

Атли кутался в долгополый темный плащ. Маленькая кожаная шапочка без полей была надвинута до бровей. Его наряд свидетельствовал, что он только что вернулся со складов, расположенных в дальнем конце города, где вел учет доставленных накануне товаров.

– Ты был занят целый день? – вопросом на вопрос ответила девушка. – Много ли привезено из Бретани?

– Видят боги, весьма. Походы моего брата всегда удачны, и закрома Руана теперь полны до краев. Сам Ролло отправился отдыхать, и все легло на мои плечи.

Он пытливо поглядел на нее.

– Ты опечалена тем, что Ролло не посетил тебя? – юноша словно прочитал ее мысли.

– Какое мне до него дело? – отрезала Эмма.

Резко поднявшись, она подошла к Атли и почти материнским движением поправила сбившийся и волочившийся по земле плащ юноши. Она всегда становилась с ним нежна, когда сердилась на его брата. Сейчас, в полумраке, она не видела выражение лица юноши, но поспешила убрать руку, когда Атли склонился, чтобы коснуться её губами.

– С чем ты пришел ко мне?

Оказалось, что он явился всего лишь для того, чтобы позвать Эмму в город. Там сейчас оживление – викинги пируют после похода, пылают костры, устраиваются игрища. Собрались толпы горожан, музыкантов, бродячих фокусников, поводырей медведей.

– Конечно же, я готова! – оживленно откликнулась Эмма, накидывая расшитое яркой тесьмой покрывало. Что ей Ролло! Она намерена веселиться напропалую!

Едва они по мосту покинули остров с епископским дворцом, как оказались среди дыма и чада жарившихся на гигантских кострах туш. Толпа шумела на все лады. Эмма смеялась, пробираясь сквозь нее вслед за Атли.

– Пиво! Кому подогретого пива!

Кричали по-норвежски, но Эмма уже понимала эту варварскую речь. Она хохотала, глядя, как рослый, голый по пояс норманн зачерпывает огромным ковшом из котла пенный напиток, и плещет его в тянущиеся со всех сторон чаши. Здесь были и сжившиеся с норманнами местные франки, и воины Ролло. Эмма уже не удивлялась, видя, как запросто братаются с варварами её соотечественники.

Пылали костры, жир быков и свиней с треском и шипением стекал на угли, вспыхивая синими огнями.

Эмма получила свой ломоть поджаренного свиного окорока, ещё дымящийся, и впилась зубами в душистое мясо. Люди вокруг, среди которых попадались и нищие – когда еще им удастся так набить брюхо! – тоже торопливо ели. Викинги шумели, каждый стремился громче других поведать о своих подвигах, они перебивали друг друга, толкались, хлопали по плечам, хохотали, показывали столпившимся горожанам серебряные украшения, браслеты и гривны, хвастали дорогим оружием. От костра к костру бродили увешанные кувшинами продавцы вина и пришельцы с Севера, привыкшие к франкскому питью, щедро трясли мошной, смешивая напиток франков с брагой и пивом. Оно их веселило, они смеялись и пели, были и такие, кто среди всеобщего шума уже погрузился в дремоту.

Визгливо смеялись женщины, под звуки бубна плясал медведь. Толстый монах в засаленной рясе, обнявшись с язычником, учил его исполнять литанию.

У разрушенной часовни близ моста оставалось свободное пространство, и здесь шла игра «в кошку». На перекладине, лежавшей на столбах, был подвешен на веревке бочонок, и мужчины, пуская коней с места в карьер, проносились под ним, взмахивая палицами. В бочонке исходила истошным криком живая кошка. Эмма уже привыкла к этой жестокой игре и, посмеиваясь, примкнула к толпе зрителей. Тому из играющих, кому удавалось разбить бочонок и освободить злополучную тварь, доставался приз. Призов было немало – из общей доли добычи, которая никому не досталась по жребию. Поэтому и состязающихся было в избытке.

Там и сям сходились в схватке борцы. На открытом пространстве между костров двое воинов с завязанными глазами и связанные за щиколотки короткой веревкой, пытались оглушить друг друга мешками с песком. Не видя противника, они то и дело промахивались, сбивая друг друга с ног, падали. Эмма хохотала до слез, глядя, как они нещадно тузят друг дружку, не причиняя, впрочем, особого вреда. Зрители криками подбадривали состязающихся, повсюду заключались пари. В толпе было немало женщин. Скандинавки, отказавшиеся от своих традиционных головных платков, теперь, подобно франкским девушкам, носили длинные покрывала и головные обручи, а на груди – медные броши, величиной с тарелку. Попадались здесь даже рабы в ошейниках. Сегодня их не заставляли работать, они тоже выпили и угостились у костров. Наконец Эмма увидела, как здоровенный грузчик-франк одолел в борьбе норманна, и хохочущие викинги вручили ему приз – кусок сукна, в который тот завернулся, как в плащ, и стал приплясывать под всеобщий хохот и битье в ладоши.

Гремела музыка – варварски громкая, – рожки, бубны, тамбурины, слышалось нестройное пение. Эмма не заметила, как оставила Атли далеко позади, пробираясь туда, где начались танцы. Она отведала сладкого вина, разрумянилась, глаза её заблестели.

Молодежь танцевала у костров, подпрыгивая, притопывая и поднимая пыль, казавшуюся золотистой в свете пламени. Хоровод сменялся местными плясками, когда все разбились на пары. Эмму сразу же увлек в круг черноволосый кудрявый парень – нормандский еврей. Второй танец она плясала уже с норманном – бородатым, хмельным, но отчаянно желавшем обучиться скакать на франкский манер.

– Ты отопчешь мне все ноги, Кари, – смеялась, увертываясь, Эмма.

– Эх, Птичка, кабы ты ведала, как славно вновь видеть тебя, как славно воротиться домой!

Земля Нормандии уже стала для них домом…

Кари от Эммы потеснил Атли.

– Погоди, приятель. Дай и мне разок сплясать с моей невестой.

– Клянусь копьем – ты счастливчик, Атли Нормандский, – уступая ему девушку, проговорил веселый Кари. – Взял в невесты такую красавицу – истинную лозу покровов!

Эмма уже привыкла к иносказаниям варваров, находя в них своеобразную поэзию. Смеясь, она положила руки на плечи Атли. Он коснулся её нежно, не сводя с её лица блестящих глаз. Покрывало у девушки сползло на плечи, волосы рассыпались, позвякивали серебряные браслеты на её запястьях. Вся она, с головы до пят, казалась невесомой и звенящей.

– Красивее тебя нет никого во всей Нормандии!

«Ролло так не считает», – мгновенно промелькнуло в голове Эммы, и сейчас же она отогнала мрачные мысли. Общее внимание ей льстило, веселье толпы возбуждало, как хмельное питье.

Внезапно она вздрогнула, заметив над толпой костистое, суровое лицо конного воина. Возвышаясь в седле, он пристально глядел на нее, насмешливо кривя тонкогубый рот. Рагнар Датчанин! Её враг, насильник, свидетель её позора и смертельного унижения!

Это было страшное воспоминание. И сколько бы Эмма не запрещала себе вспоминать, что ей пришлось пережить, застарелая боль в душе порой приводила ее в просто паническое состояние.

Вот и сейчас девушка метнулась прочь, не обращая внимания на оклики Атли. Пробившись сквозь толпу, она нашла укрытие у реки, где стояли баржи со штабелями бочек, и замерла, сжав рукой нагрудный крест. Дрожь от встречи с Рагнаром все еще не прошла и одно его присутствие в Руане указывало, что ей никогда не ужиться среди варваров язычников.

Перед Эммой катила свои воды величественная Сена. Река делала изгиб, омывая тяжелые быки старинного моста. Глыбы, из которых они были сложены, помнили еще времена римлян. Они казались вытесанными руками гигантов, которым оказалось под силу покорить мир, оставив о себе память на многие века.

Сейчас Эмма глядела на низкие, мощные арки моста, вспоминая, как год назад она точно так же стояла здесь и к ней вышел этот страшный Датчанин. С девушкой были два охранника, но они отступили, когда к ней приблизился Рагнар. Ведь он был одним из ярлов Ролло Нормандского, близким к нему человеком, и викинги не посмели перечить, когда он схватил Эмму за руку, тряхнул и громко расхохотался.

– Надо же! Птичка из Гилария! А я-то не верил слухам.

Он говорил по-франкски невнятно. Когда-то он прикидывался немым, дабы не выдать себя, когда лазутчиком прокрался в мирный Гиларий-в-лесу. Он был первым врагом, которого Эмма встретила на своем пути.

Тогда, все еще не выпуская перепуганную Эмму, он повернул к ней древко своей секиры и глумливо сказал:

– Ну как, красотка, узнаешь своего первого мужа?

Она завизжала и так рванулась, что Датчанин ее не удержал. Эмма же кинулась от него, почти не видя куда. Но тут же налетела на кого-то. И крик замер у нее на устах.

Это был Ролло. И неожиданно для себя Эмма припала лбом к его плечу, прячась от зла, которому он и сам был некогда причиной.

Она слышала его голос и слова, обращенные к ее насильнику:

– Я ведь велел тебе не донимать её, Рагнар!

– Но ты не велел мне и кланяться ей в пояс! Да, я имел её так, как пожелал, и сделал это по твоему же приказу, Рольв!

Пряча лицо на груди Ролло, Эмма почувствовала, как викинг вмиг напрягся.

– Ступай прочь, Датчанин! Но, клянусь Одином, это не последнее мое слово.

Эмма стояла по-прежнему прильнув к Ролло. По сути тогда это была их первая встреча в Руане, и когда норманн осторожно взял ее за подбородок и заставил посмотреть на себя, она неожиданно спросила: