Космер: Тайная история Сандерсон Брендон

День сорок второй

Каждый человек – изначально головоломка.

Так говорил Тао, первый наставник Шай. Поддельщик – вовсе не мошенник или шарлатан, а художник, живописующий не красками, а людскими воспоминаниями и помыслами.

Дурить людям голову по силам почти любому оборванцу с улицы, истинный же поддельщик стремится к более возвышенным целям. Обычные мошенники туманят человеку разум и уносят ноги, прежде чем раскроется обман; поддельщик же творит нечто настолько совершенное, настолько прекрасное и реальное, что оно даже малейшему сомнению не подвергается.

«Уважай людей, которых обманываешь, – учил Тао. – И со временем научишься их понимать».

Шай сейчас не просто работала, а создавала истинно правдивую книгу бытия императора Ашравана. И книга эта в своей правде превзойдет все хвалебные оды, написанные императорскими писцами. Она затмит даже труд самого императора о его собственной жизни. Шай медленно продиралась сквозь тернии, постигая истинный характер Ашравана, собирала из разрозненных кусочков цельную мозаику-картину его помыслов и поступков.

Гаотона назвал императора идеалистом. Сейчас, при перечитывании ранних записей императора, эта черта характера стала очевидна Шай. В частности, об идеализме свидетельствовали слова императора о подданных. По его мнению, империя вовсе не была чудовищем. Но была ли она прекрасна? Тоже нет. Империя просто была, просто существовала.

Традиции возвеличивания Великих были в империи непоколебимы. А поступление на государственную службу, сулящее престиж и обогащение в основном за счет поборов, в большей степени зависело от взяток и родственных связей, чем от образованности и личностных качеств претендента на должность. Настоящих же тружеников – крестьян, ремесленников и мелких торговцев – установившаяся в империи система тысячами жадных ручонок без зазрения совести обирала до нитки.

Таким образом, простые люди постоянно страдали, но все же стоически терпели умеренную тиранию. Они и к повсеместной коррупции привыкли относиться как к ниспосланной свыше данности. Ведь большинство из них понимало, что альтернативой нынешней жизни является лишь хаос, полный непредсказуемости и ничем не ограниченного насилия.

Сложившиеся в империи порядки ни для кого секретом не являлись. Ашраван искренне мечтал изменить их к лучшему. Во всяком случае, мечтал поначалу.

А потом… Потом, собственно, ничего особенного не случилось. Поэты, возможно, в стихах укажут лишь на один какой-то изъян в характере Ашравана, который и свел его изначальные помыслы на нет. Но как густой лес изобилует травами, кустами, цветами и замысловато переплетающимися лозами, так и всякий человек полон самых разных эмоций и желаний. И каждое из них борется в душе с себе подобными, словно прекрасный цветок в том же густом лесу за клочок земли. В общем, изъянов в человеке всегда хватает. А значит, если Шай решит вдруг заложить в основу окончательной печати души императора только один-единственный очевидный недостаток, в итоге выйдет не человек, а лишь жалкая пародия на человека.

Но стоит ли вообще стараться? Не сосредоточиться ли на том, что нужно арбитрам? А нужна им марионетка, которая будет с успехом выступать на официальных мероприятиях.

Такой император окажется вполне способен обмануть двор, хотя серьезной проверки, конечно же, ему не выдержать. Пусть так, но нынешним арбитрам не составит труда вскорости убрать его с глаз долой, сославшись на тяжелое состояние здоровья.

В общем, Шай под силу сотворить пародию на императора.

Да, Шай может проделать такую работу.

Может, но не хочет.

Это слишком примитивно, слишком скучно. Она же не уличная воровка, живущая одним днем. Сделать настоящего живого Ашравана – истинный вызов ее талантам.

Шай поймала себя на мысли, что действительно хочет дать Ашравану новую реальную жизнь.

Она прилегла на кровать, уже переделанную в удобную – с красивыми балясинами, балдахином и мягким одеялом, – и задернула полог.

«Зачем возрождать Ашравана к истинной жизни? – подумала Шай. – Ведь арбитры прикончат тебя прежде, чем ты узнаешь, получилось ли задуманное. Твоей единственной целью должно быть собственное спасение».

И все же…

Все же сам император…

Почему Шай решила подменить Лунный скипетр? Да потому, что эта державная реликвия известна всем и каждому. А Шай мечтала, чтобы ее работа лежала на самом почетном месте в грандиозной Имперской галерее.

Но сейчас ей предстояло сотворить совершенно невероятное. Интересно, кому-нибудь из поддельщиков удавалось подобное?

Созданный ею властитель на Троне Роз…

«Хватит, – велела она себе. – Не увлекайся. Гордыня, Шай! Не поддавайся ей».

Шай открыла последние страницы книги с записями. Те самые, на которых набрасывала план побега. Записи были зашифрованы, и посторонний увидел бы лишь перечень терминов и имен.

На днях прибежал запыхавшийся клеймящий. Боялся, что он не успеет вовремя обновить печать. От него разило перегаром. Воистину, дворец принимал его гостеприимно. Если бы только Шай удалось сделать так, чтобы он явился утром пораньше и в тот же вечер вдрызг напился, тогда бы…

Клеймящие кровью жили в землях Джамара на болотах. Болота же эти граничили с горами, в которых обитал народ Бойцов. Разумеется, эти народы друг друга на дух не переносили, и взаимная нелюбовь, уходя корнями в глубокую древность, была гораздо сильнее преданности империи.

Некоторые Бойцы из охраны не таясь кривились, стоило на пороге появиться клеймящему. Шай, решив завести с ними дружбу, бросала время от времени шутки и краткие реплики, подчеркивающие ее сходство со стражниками.

Бойцам запретили разговаривать с Шай, но шли недели, а она только и делала, что копалась в книгах да изредка общалась с арбитрами. Охранники заскучали, а теми, кому скучно, проще манипулировать.

В распоряжении Шай было достаточно камня души, и она могла бы воспользоваться им, но простейшие методы, как правило, более действенны. Ведь люди всегда ждут, что поддельщик применит печати. А Великие навыдумывали множество историй о темном колдовстве и о поддельщиках, размещающих оттиски на ступнях спящего человека, чтобы менять его индивидуальность и насиловать разум.

На самом же деле печать души для поддельщика – крайнее средство. Слишком уж легко ее обнаружить.

«Хотя за мои клейма сущности я сейчас готова отдать правую руку…»

Она почти соблазнилась мыслью вырезать себе новое клеймо сущности для побега. Конечно, стражники начеку. И вообще, попробуй незаметно провести сотни тестов, необходимых для того, чтобы печать заработала как надо. Станешь испытывать ее на собственной руке, и охранники вмиг заподозрят неладное. А Гаотона для подобных целей точно не подойдет. Использовать же непроверенное клеймо сущности… Затея точно не из лучших.

Нет, при побеге все же следует полагаться на традиционные уловки, а к помощи печати души прибегнуть в самом крайнем случае.

День пятьдесят восьмой

К следующему приходу Фравы Шай была полностью готова.

Верховный арбитр остановилась в дверном проеме, прищурившись, огляделась и решительно шагнула внутрь. Проскользнув мимо нее, охранники, на этот раз уже без указаний, покинули комнату, а явившийся вместе с верховным арбитром капитан Зу, немедленно заняв их место, затворил дверь.

– А ты, как я погляжу, потрудилась на славу, – заметила Фрава.

Шай приподняла голову. Арбитр говорила об улучшениях в комнате, а никак не об основной работе. Всего лишь несколькими днями ранее Шай трансформировала пол комнатенки, что не составило великого труда. По документам ведь легко выяснить, кто строил, из какого камня, откуда и когда тот камень сюда завезли…

– Вам нравится? – спросила Шай. – Думаю, мрамор отменно гармонирует с камином.

Фрава повернулась и удивленно моргнула.

– Камин? Откуда здесь?.. Мне кажется или комната действительно стала просторнее?

– За стенкой располагалась небольшая кладовка, но ею никто не пользовался, – заявила Шай. – А перегородку между помещениями возвели совсем недавно, может года два назад. Я слегка переписала процесс ее конструкции, так чтобы эта комната стала большей из двух, и обзавелась камином.

Фрава выглядела ошеломленной.

– Даже и не знаю… – Она вновь нацепила на себя привычную маску надменности. – Похоже, к своим обязательствам ты относишься более чем легкомысленно, поддельщица. Ведь ты здесь не дворец реконструируешь, а императора к жизни возвращаешь.

– Работа с камнем души меня успокаивает. И трудиться приятнее в просторном помещении, чем в тесном чулане. Да не волнуйтесь, будет вам душа императора в срок.

Арбитр прошлась по комнате, изучая заваленный бумагами стол.

– То есть работу над камнем души императора ты уже начала?

– И не над одним. Это дело непростое. Я проверила на Гаотоне уже более сотни предварительных образцов.

– На арбитре Гаотоне, – поправила Фрава.

– Именно, на старике Гаотоне. И каждая опробованная на нем печать – лишь крошечный кусочек общей картины. Как только получу все работоспособные фрагменты, приступлю к изготовлению совсем уж миниатюрной гравировки. В итоге одна печать вместит в себя с дюжину уже проверенных.

– Как так? Ведь ты только что заявляла, что испробовала уже больше ста, а в финальную версию войдет лишь дюжина из них?

Шай фыркнула:

– Дюжина? На душу человека? Да что вы, Фрава. Финальная печать, которую придется ставить на императора каждое утро, послужит лишь ключом. Или, иными словами, краеугольным камнем. И активировать она будет сеть из сотен удачно изготовленных печатей. – Шай достала из груды бумаг книгу с записями и раскрыла ее там, где находились наброски окончательных печатей. – Эти символы необходимо нанести на металлическую пластину, а затем связать ее с итоговой печатью-ключом. И полученную пластину императору предстоит всегда носить при себе.

– Ему еще и какую-то пластину таскать придется? – Фрава нахмурилась. – И печать заново каждое утро ставить? Не находишь ли, что вести нормальный образ жизни при таких условиях императору окажется крайне затруднительно?

– Полагаю, – парировала Шай, – что сам пост императора изначально исключает ведение нормального в обычном понимании образа жизни. Не волнуйтесь, все получится. Пластину целесообразнее вмонтировать в украшение. Например, в медальон или браслет с квадратными сегментами. Посмотрите на мои клейма сущности. Они точно так же устроены, и в коробочке под каждым лежат пластинки. – Шай слегка замялась. – Тем не менее я никогда раньше такого не делала; никто никогда подобного не делал. Но весьма вероятно, что через некоторое время мозг императора впитает в себя всю необходимую информацию, и необходимость ставить печать ежедневно отпадет. Это примерно как год за годом отпечатывать одно и то же изображение на стопке бумаг в том же самом месте – в итоге на нижних страницах проявится рисунок.

– И все равно считаю предложенное тобой совершенно кошмарным.

– Даже более кошмарным, чем оставить императора мертвым? – спросила Шай.

Фрава взяла книгу с заметками и эскизами Шай и захлопнула ее.

– Прикажу писцам скопировать все, – как бы между прочим сообщила она.

Шай поднялась.

– Книга мне нужна.

– Не сомневаюсь в этом, – кивнула Фрава. – Потому-то ее и скопируют. Для страховки.

– Копирование займет много времени.

– Верну я тебе твои драгоценные записи завтра же, – бросила Фрава и направилась к двери.

Шай кинулась следом, но путь ей преградил Зу, наполовину вытащив из ножен кинжал.

Фрава, остановившись, обернулась:

– Спокойно, капитан. Поддельщица всего лишь защищает проделанную работу. И это правильно. Это говорит о том, что она старалась.

Взгляды Шай и Зу пересеклись.

«Да он и впрямь жаждет моей смерти! – заключила Шай. – Дело плохо».

Она поняла, в чем причина. Зу поручено охранять дворец, а Шай совершила там кражу и попалась только из-за доноса императорского шута, да и то лишь после того, как покинула галерею. Вот и выходит, что со служебными обязанностями капитан не справился. Хочет расквитаться.

Шай отвела взгляд. Как бы ни было тошно, но выглядеть сейчас надлежит сломленной, покорной.

– И поаккуратнее, – предупредила она Фраву. – Проследите, чтобы писцы не утеряли ни одной странички.

– Я буду обращаться с твоими записями так трепетно, как если бы от этого… зависела жизнь императора. – Фрава нашла свою шутку забавной и одарила Шай редкой улыбкой. – А ты подумала над вопросом, который мы недавно обсуждали?

– Подумала.

– Ну и?

– Мой ответ – да.

Улыбка Фравы стала шире.

– Отлично. Что ж, скоро снова поговорим.

Верховный арбитр ушла с книгой, содержавшей два месяца кропотливой работы. Шай знала, что копировать записи эта женщина вовсе не намеревается. Она покажет их своему поддельщику, и, если тот решит, что сделанного достаточно для завершения работы, от Шай без лишнего шума избавятся, не дожидаясь возражений других арбитров. Зу будет счастлив прикончить ее собственными руками.

День пятьдесят девятый

Этой ночью Шай не спалось.

Она была уверена, что подготовилась вполне тщательно, но все же приходилось ждать. И ожидание это было сродни затягивающейся на шее петле. Что, если она все же истолковала ситуацию превратно?

Все записи в книге Шай специально делала малодоступными для понимания посторонним. Порукой тому служили и мелкий неразборчивый почерк, и перекрестные ссылки, и списки – многочисленные списки напоминаний о том, что ей предстоит сделать… В итоге получился пухлый манускрипт, кричащий о том, что работа невероятно сложна.

Записи представляли собой подделку, и подделку сложнейшую… Подделку, которая имитировала не определенный объект, а создавала заведомо превратное представление об общем содержании книги.

«Держись от меня подальше, – внушала та. – Претворить в жизнь хоть что-то из написанного нереально. Лучше уж оставь эту каторгу на долю Шай! Иначе ты потерпишь провал и заплатить придется собственной головой…»

Эти записи были одной из самых тонких подделок, которые Шай когда-либо создавала. В каждом слове и правда, и ложь, и разобраться, насколько сильно текст влияет на восприятие читающего, смог бы только искусный мастер-поддельщик.

А насколько хорош поддельщик Фравы?

И доживет ли Шай до утра?

Она не спала. И это притом, что хотела и должна была, а ожидание, растянувшееся в часы, было сущим мучением. Но мысль о том, что за ней придут и застанут спящей, казалась уж совсем невыносимой.

Измучившись вконец, Шай встала и извлекла из груды на столе очередную стопку бумаг, повествующих о жизни Ашравана. Охранники, игравшие в карты за этим же столом, подняли удивленный взгляд. А один даже, рассмотрев болезненную усталость на ее лице и покрасневшие, запавшие глаза, кивнул на лампу.

– Яркий свет заснуть не дает? – спросил он сочувственно.

– Вовсе нет, – ответила Шай. – Просто мысли из головы не идут.

Она вернулась в постель и, листая страницы, на весь остаток ночи погрузилась в жизнь Ашравана.

Досадуя на отсутствие книги с записями, она взяла чистый лист и принялась делать новые заметки. Позже она добавит их в книгу. Конечно, если ей эту книгу вернут.

Похоже, она наконец-то поняла, почему Ашраван утратил юношеский оптимизм.

Отчасти, конечно же, причиной тому повсеместные в империи коррупция и бюрократия. А отчасти – недостаток уверенности в себе самом. Но эти причины не были главными.

Основной причиной краха всех прогрессивных устремлений Ашравана стала сама его жизнь.

Жизнь во дворце, в этой частице империи, напоминала работу часового механизма. Здесь каждый выполнял свою роль. Конечно, не все его детали функционировали безупречно, но в целом механизм со своей задачей справлялся.

Ашраван вовсе не был ленив, но жил в праздности, а побороть продажность и косность в империи можно, лишь собрав всю волю в кулак. Но стоит ли напрягаться именно сейчас? Что мешает в следующем месяце властно потребовать неукоснительного приведения в жизнь всех намеченных перемен? Но с каждым месяцем молодому императору все труднее было справляться с громоздкой бюрократической машиной, а вот плыть по течению великой реки, именуемой Империей Роз, все легче, все приятнее.

Таким образом, Ашраван становился все менее требовательным, все более снисходительным, и все больше его заботили убранство и красота дворца, а вовсе не жизнь подданных. И все больше значимых в империи руководящих функций подминали под себя арбитры.

Шай вздохнула. Разумеется, описание это было весьма упрощенным, поскольку совсем не учитывало, каким доподлинно человеком был император и каким стал. Хронология событий ничего не говорила о его характере, о любви к дискуссиям, о взглядах на красоту или о том, что он писал весьма посредственные стихи и страстно ожидал от окружающих самых искренних похвал.

Хронология событий также ничего не говорила о высокомерии императора или о его тайном желании стать кем-то другим, лучшим. Не говорила, почему он снова и снова перечитывал собственный дневник. Может, выискивал в нем тот переломный миг, то уникальное событие, после которого он ступил на неверный путь?

Если Ашраван задавался этим вопросом, то ответа так и не нашел. Ведь редко можно с уверенностью сказать, где именно в жизни ты оступился. Люди меняются медленно, незаметно. Крайне редко случается тот шаг, что уводит тебя с дороги на зыбкую почву. Ты делаешь все новые шаги, и кажется, что вернуться на прежний путь можно в любой момент, как вдруг ты осознаешь, что давно заблудился. И вот ты уже в другом городе, оторопело гадаешь, почему тебя подвели дорожные указатели.

Дверь в комнату отворилась.

Шай сорвалась с кровати, едва не уронив бумаги.

За ней пришли!

Но нет!

Сквозь витраж вполне отчетливо пробивался солнечный свет, а стражники позевывали и потягивались.

Всего лишь наступило утро.

В комнату ввалился клеймящий. Похоже, снова с похмелья и, как нередко бывало прежде, в руках держит какие-то бумаги.

«Сегодня он что-то раненько, – подумала Шай, взглянув на карманные часы. – Но с чего бы вдруг? Обычно он запаздывает».

Клеймящий сделал надрез, и руку Шай, как обычно, пронзила жгучая боль. Клеймящий молча запечатал дверь и выскочил из комнаты, будто отчаянно спешил на важную встречу.

Шай потрясла головой в задумчивости.

Всего лишь через минуту дверь открылась вновь и вошла раздраженная Фрава. Стража отсалютовала ей, а она с хлопком опустила книгу на стол.

– Проснулась? – нетерпеливо произнесла Фрава. – Писцы свое дело сделали. Принимайся за работу.

И тотчас вышла из комнаты.

Шай облегченно вздохнула. Ее уловка сработала, и в запасе есть несколько недель.

День семидесятый

– Получается, этот символ, – Гаотона указал на сделанный Шай эскиз будущей главной печати, – означает конкретный момент времени. Семь лет назад? Я не ошибся?

– Вы не ошиблись, – подтвердила Шай и сдула пыль с только что вырезанной печати. – Схватываете на лету.

– Еще бы. Ведь я, можно сказать, ежедневно подвергаюсь хирургическому вмешательству. И какими именно ножами оно осуществляется, мне в высшей степени не безразлично.

– Изменения никоим образом не…

– Никоим образом не отражаются на мне и не отразятся в дальнейшем. Ты меня в этом уже много раз заверяла. Помню. – Он протянул руку к Шай. – Если порежешься единожды, ранка затянется, но, если одно и то же место резать каждый день, непременно образуется шрам. И с душой человеческой ведь то же самое?

– С душой все совершенно иначе, – ответила Шай и прижала очередную печать к руке Гаотоны.

Он ей так и не простил сожженного шедевра Шу-Ксена. Она отчетливо ощущала это при взаимодействии. Гаотона был не просто разочарован в ней – он на нее злился.

Со временем гнев угас, и восстановились нормальные рабочие отношения.

Гаотона поднял голову:

– Все-таки странно.

– Что именно вам кажется странным? – спросила Шай, отсчитывая секунды по карманным часам.

– Помню, как сам себя уговаривал стать императором. И… и злился на себя самого. Матерь Света!.. Неужели он и правда обо мне так думал?

Наконец-то эта печать заработала!

– Да, – ответила она. – Считаю, что именно так он к вам тогда и относился.

Печать действовала пятьдесят семь секунд. Неплохо!

Осталось совсем немного. Скоро Шай сможет понять императора, и все детали мозаики встанут на свои места.

Каждый раз, когда Шай создавала что-то значимое – картину, скульптуру или изящное ювелирное изделие, – еще до завершения работы к ней неизменно приходила отчетливая картинка окончательного результата. И тогда доработка становилась делом рутинным.

Сейчас произошло именно так: перед мысленным взором возник истинный образ императора, вся его душа, пусть и с незначительными пробелами. Шай так много прочла об Ашраване, что он стал ей близким, почти другом. И потому задача довести начатое до логического завершения превратилась для нее в необходимость.

А с собственным побегом можно и подождать.

– Эта – та самая? – спросил Гаотона. – Та самая печать, с помощью которой ты пыталась несколько раз выяснить, почему он согласился стать императором?

– Да, – вымолвила Шай.

– Его дружба со мной… – пробормотал Гаотона. – Получается, что решение явилось результатом наших долгих дискуссий и… И еще причиной стало чувство стыда, которое возникало у него в разговорах со мной.

– Несомненно.

– И печать взялась?

– Да.

Вставший было Гаотона опустился на стул.

– Матерь Света… – прошептал он.

Шай положила печать к тем, что уже успешно опробовала.

За последние недели ее, подобно Фраве, успели навестить все арбитры. И каждый сулил горы золота, потому что жаждал единолично исподволь управлять императором. Только Гаотона не пытался подкупить ее.

В голове не укладывалось, что находящийся у самой вершины иерархической системы Гаотона оказался честным человеком. Из чего, к сожалению, следовало, что использовать его будет гораздо сложнее.

– Должна сказать, – заметила Шай, повернувшись к нему, – что вы снова меня поразили. Вряд ли кто-нибудь из Великих стал бы тратить время на изучение печатей души. Они все, даже не пытаясь вникнуть, панически шарахаются от того, что считают злом. Ну а вы свое мнение не изменили?

– Нет, – ответил Гаотона. – Я по-прежнему считаю твое ремесло если не абсолютным злом, то по крайней мере кощунством. И все же кто я такой, чтобы судить? К тому же дальнейшее правление Великих, увы, теперь полностью зависит от тебя и от твоего искусства, которое мы с такой легкостью называем скверной. Наша жажда власти оказалась сильнее нашей совести.

– В отношении прочих арбитров ваши слова полностью верны, – согласилась Шай. – Но вами, несомненно, движут совершенно иные мотивы.

Он удивленно приподнял брови.

– Вы просто хотите вернуть Ашравана, – продолжила Шай. – И отказываетесь признавать, что потеряли его. Вы любили его как сына… Любили того молодого человека, которого воспитывали как будущего императора и в которого верили, даже когда он сам в себя не верил.

Гаотона отвел взгляд.

– Но если у меня полностью получится возрождение, все равно он будет уже не тем Ашраваном, которого вы знали. Вы ведь это понимаете?

Гаотона кивнул.

– Но… хорошая имитация может оказаться не хуже оригинала, – продолжила Шай. – Вы из фракции «Наследие». Вы окружаете себя фальшивыми древностями и копиями давно утраченных произведений искусства. Поддельный император не будет сильно отличаться от ваших любимых подделок. А еще… вам хочется знать и помнить, что ради него вы сделали все от вас зависящее.

– Как тебе удается? – тихо спросил Гаотона. – Я краем уха слышал, какие разговоры ты ведешь с охранниками. Ты знаешь всех по именам, и тебе даже известно, как живут их семьи, что любой из них любит и что делает по вечерам… И всеми этими сведениями ты обзавелась, просидев несколько месяцев взаперти?

– Люди, согласно своей природе, пытаются овладеть всем, что их окружает. – Шай, поднявшись, взяла другую печать. – Люди строят стены, защищаясь от ветра, и крыши – от дождя. Люди приручают стихии, подчиняют саму природу своей воле и мнят себя всесильными.

Правда состоит в том, что, поступая таким образом, люди лишь заменяют одну воздействующую на них среду другой. И к примеру, вместо ветра на них уже влияют возведенные ими же самими стены. Человеческие пальцы касаются всего, до чего способны дотянуться. Люди ткут ковры, выращивают пищу, и поэтому каждая вещь в городе, которую мы видим и чувствуем, является результатом чьего-то воздействия.

Мы верим, что способны управлять людьми. Но это самообман, если мы не понимаем людей. Управление окружающей средой не сводится к защите от дождя или ветра. Оно заключается и в знании того, почему служанка проплакала всю ночь или почему охранник постоянно проигрывает в карты. Или почему работодатель нанял именно вас, а не кого-то другого.

Гаотона смотрел, как Шай садится и протягивает ему печать. Неохотно закатав рукав, он сказал:

– Похоже, мы недооценили тебя, девушка. И даже наша предельная осторожность в отношении тебя окажется в итоге недостаточной.

– Весьма возможно, – сказала она. – А теперь сосредоточьтесь. – Шай приложила к его руке печать. – И скажите, почему вы с детства ненавидите рыбу.

День семьдесят шестой

«Мне уже пора, – думала Шай, пока клеймящий делал на ее руке ежеутренний надрез. – Сегодня. Сегодня я отсюда наконец-то удеру».

В другом рукаве ее сорочки была припрятана бумага – внешне точная копия тех, что приносил с собой клеймящий, когда приходил раньше обычного.

Двумя днями ранее Шай заметила на одной такой бумаге следы воска. Несомненно, это было письмо. Значит, она ошибалась в этом человеке с самого начала.

– Ну и как, новости нынче добрые? – участливо спросила она, пока клеймящий смачивал печать в ее крови.

Его тонкие бледные губы растянулись в глумливой ухмылке.

– Из дома, – как ни в чем не бывало продолжила Шай. – У вас же переписка с женщиной из Джамара. Вы сегодня получили от нее ответ. Разве нет? Почта приходит по утрам. В дверь раздается стук, и вы…

«И ты сразу же просыпаешься, – мысленно добавила она, – и потому-то в такие дни приходишь сюда вовремя».

– Должно быть, вы очень по ней скучаете. И оттого каждый раз прихватываете письмо с собой, а не оставляете в комнате.

Клеймящий с силой схватил Шай за ворот сорочки и притянул к себе.

– Не смей говорить о ней, ведьма! – прошипел он в лицо. – Даже думать о ней не смей! И оставь при себе свои грязные трюки и магию!

Он оказался гораздо моложе, чем Шай полагала поначалу. С джамарцами вечно так: непонятно, стареют ли они вообще, поскольку волосы у всех от рождения белые, как и кожа.

«А мне бы следовало задуматься о его возрасте давным-давно, – упрекнула себя Шай. – Ведь он же еще совсем юнец».

Шай насупилась.

– И про трюки и магию говоришь мне ты? – процедила она. – Ты, держащий в руках измазанную в моей крови печать? Кто, если не ты, угрожал мне скелетами? А что могу я? Только старый стол отполировать!

– Я просто… Просто… А-а-а!.. – Беспомощно всплеснув руками, парень затопал к двери, поспешно обновил на ней печать и выскочил вон.

На лицах стражников, следивших за этой сценой, отражалась смесь беспечного веселья и неодобрения. Шай специально подбирала слова так, чтобы внушить охране: она совершенно безобидна, а вот ее собеседник, клеймящий, существо сугубо противоестественное. За эти три месяца стражники привыкла относиться к ней как к дружелюбной хлопотунье, увлеченной своим невинным ремеслом. Клеймящий же внушал страх: он макал в чужую кровь печать, чтобы использовать ее в каких-то таинственных ритуалах.

Охранники очень кстати отвернулись, и Шай решила, что пора обронить бумагу. Она медленно опускала правую руку. Еще чуть-чуть, и из рукава выпадет листок, что и послужит началом реализации плана. Побег наверняка удастся!

«Но подделывание еще не завершилось. Душа императора не создана!..»

Шай заколебалась. И это было ее ошибкой.

Дверь захлопнулась, и благоприятная возможность ускользнула.

Разом лишившись сил, она подошла к кровати и присела на краешек. Поддельное письмо так и осталось в рукаве.

Почему она засомневалась? Неужели у нее так слаб инстинкт самосохранения?

«Подождать еще немного я вполне могу, – заверила она себя. – Во всяком случае, до того дня, когда будет готово клеймо сущности Ашравана».