Сотник. Чужие здесь не ходят Красницкий Евгений

В свете разгоравшейся зари блеснуло острое лезвие. Блеснуло – и вошло склонившемуся к лодкам старшому прямо под третье ребро!

Нерод бить умел… Правда, вот только пока что могло не хватить силенок.

– Добей! – выдернув окровавленный нож, быстро приказал отрок.

Сын поварихи тетушки Плавы, урядник – уже урядник! – Глузд нынче самолично нес службу на дальнем посту – на излучине, при впадении Горыни-реки в могучую Припять. Так сказать, обучал молодых, стражников-первогодков – Савушку и Кирьяна. Ну а кому еще такое дело доверить? Наставник Макар Глузда ценил, несмотря на то, что характер у парнишки был тот еще – суетлив безмерно, словно в детстве ежа проглотил. Всегда находил приключений на свою… гм-гм… пятую точку! Можно сказать – на ровном месте. То в речку залезет, то под дождь попадёт, то холодного молока напьется, да так, что потом неделю сипит, говорить не может. Вот и сейчас без нужды суетился – то снимет шлем, то наденет, то погладит арбалет, потом вдруг спохватиться – пощупает мешочек с болтами-стрелами – на месте ли? И это несмотря на то, что – урядник! Просто характер такой…

Невдалеке от реки, на холме, на круче, на самом краю густого смешанного леса воины Младшей стражи устроили схрон: выкопали землянку, замаскировали, не хуже, чем соседушки-невидимки «лешаки», что в землях боярина Журавля. После смерти юного Юрия и дядьки Медведя отношения с «журавлями» складывались странно: вроде б и не враждовали, но и особенной дружбы не вели.

В схроне хранилось все самое необходимое: запас стрел – арбалетных «болтов» или для лука, запасные тетивы, густо смазанные салом, пара запасных самострелов со стальными луками и прицелом, короткие метательные копья-сулицы и все такое прочее, необходимое в бою, что командир стражников, Михайла-сотник, называл непонятным словом «расходники».

Кроме того, в схроне можно было укрыться от непогоды… и от явно преобладающих по силе врагов. Ну и обычно там же отсыпались воины «отдыхающей» смены. Как раз сейчас была очередь Савушки. Правда, парень пока вовсе не собирался спать, не хотелось – ведь вот только сейчас, на рассвете, сменили прошлую стражу.

– Урядник Глузд! – тут же попросил Савушка. – Можно я с вами побуду?

– Ну, побудь, – урядник про себя хмыкнул и, велев Кирьяну во все глаза просматривать реку, с хитроватым прищуром склонил голову набок. – Стражник Савва!

– Я!

– Что нужно делать, дабы избежать одновременной стрельбы в одну и ту же цель? – подражая беспощадному тону господина сотника, с важностью вопросил Глузд.

Савушка вытянулся в струнку:

– Стрелять по очереди, перекатом с одного края на другой или с обоих краев к середине…

– Что замолк? Далее! Что делают в бою урядники?

– Пока десяток перезаряжает самострелы, урядник и младшие урядники берегут свои выстрелы на случай, если враг приблизится и может нанести ущерб десятку! – бодро отозвался отрок.

– Ну… так… – кивнув, Глузд прикрыл глаза и ехидно ухмыльнулся. – А как надлежит стрелять, если для этого надо высовываться из-за укрытия?

– Стрелять пятерками, а младшие урядники должны командовать поименно, чтобы стрелки появлялись неожиданно!

– Какие команды отдаются при стрельбе «перекатом»?

– Десяток, товсь! По такой-то цели, направление такое-то, расстояние такое-то, целься! Справа или слева по одному! Бей!

– Та-ак… Молоде-ец…

Юный урядник покивал и с подозрением глянул на испытуемого: как выражался господин сотник, «отличником боевой и политической» стражник Савушка никогда не был… и это еще мягко сказать. Тогда откуда такие познания?

– Савик! – снова прищурясь, Глузд сменил официальный тон на дворовый, дружеский. – А ну, признавайся – откуда все знаешь?

– Так ведь учил…

– Только не ври!

– Ну, это… – чуть замявшись, Савушка махнул рукой. – Третьего дня в карауле стоял, у крыльца… А господин сотник вышел посты проверить.

– Ага-а! Так ты спал, что ли?

– Что ты, Глузде! Просто задумался. Ну, песню вспоминал… ну, ту, строевую… Тверже шаг! Смелей вперед! Воевода нас ведет.

– Не песня это, а кричалка… – зажмурившись, урядник тоже припомнил слова, продолжил: – Все мы славим Господа Христа, Господа Христа, Господа Христа! Мы всегда славим Господа Христа, Господа Христа, Господа Христа! Аллилуйя!!!

– Аллилуйя! – вполголоса подхватил Савушка.

– Ну, так что? – резко оборвав кричалку, Глузд посмотрел напарнику прямо в глаза.

– Ну-у, вспоминал… – покраснев до самых ушей, глухо промямлил тот. – И господина сотника не сразу заметил. Вот и получил – два наряда и еще стрелковые наставленья учить. Уж пришлось выучить – потом в горнице господину сотнику докладывал! Ох, и красива горница-то! – Савушка неожиданно прищелкнул языком. – На полу войлок – мягко, стол большой, полки с книжицами, чашки-ложки расписные… как это… слово такое непонятное…

– Хохлома, – подсказал урядник. – Михайла наш много таких слов знает.

Михайла, а не «господин сотник». Савушка знал, что урядник Глузд был одним из немногих, кто мог иногда звать своего командира вот так, запросто, по имени. Имел право, в опасном походе в месте с Михайлой-сотником был, откуда больше половины младшей рати не вернулось.

– Тимофей Кузнечик тоже много чего непонятного знает, – Савушка вдруг прикрыл глаза, припомнил. – Про занятия в школе девичьей говорил… как-то так – физ-куль-ту-ра, вот!

– А умеет он еще больше! – покровительственно усмехнулся Глузд. – Ножи, что сами собой затачиваются, уже и немногие кузнецы могут… А еще – для арбалета прицелы! И это… летающий змей – мишень и знак кому подать…

– И библиофека еще, и мануфактура…

– Ну, это все Михайла-сотник придумал. Как и озимые… А вообще – они с Кузнечиком похожи чем-то… – Урядник задумчиво посмотрел в небо. – Оба иногда говорят по-непонятному, оба что-то такое придумывают, чего допрежь не было… обсуждают промеж собой какие-то дела…

– Да уж… Кузнечик вообще – непонятный… – согласно кивнул Савушка. – Но парень славный, да!

Тимка Кузнечик появился в Ратном недавно, и пары лет не прошло, как совсем еще юный мальчишка сбежал из земель боярина Журавля, где после исчезновения боярина стало твориться что-то не очень понятное. Кто-то что-то крутил, мутил воду, непонятно – зачем…

Тимку приняли хорошо, как родного, да он и стал родным, обретя вторую семью и крестных – воина (ныне наставника) Макара и наставницу Арину. Ну и сестрицу – Любаву, ту еще насмешницу…

– Господин урядник! Лодка! – метнувшись от реки, доложил Кирьян.

Небольшого росточка – ниже Савушки, но бойкий, храбрый, Кирьян и службу нес хорошо, и в играх был первым.

– Большая?

– Большая – на три пары весел. Но не ладья… Там один, похоже…

– Так! – быстро сообразил Глузд. – Савушка – остаешься здесь, прикрывать, если что. Кирьян – на проверку, я – в засаде. Задача ясна?

– Ага! Ой… Так точно!

Оставив Савушку на холме, у схрона, ребята быстро сбежали к реке. Звякнув кольчугою, Глузд сноровисто натянул тетиву арбалета и, наложив на ложе стрелу-болт, укрылся в прибрежных кусточках.

Кирьян же вышел на отмель…

Занимался рассвет, но солнце еще не вышло, еще пряталось за холмами, лишь первые лучи его золотили вершины деревьев и прозрачные перистые облака, пробегавшие у самого горизонта.

В большой – на три пары весел – лодке (в новгородской стороне такие называли «ошкуями») находился всего один человек – совсем еще юный отрок. Видно было, что лодка-то для него одного тяжеловата, парень едва справлялся и весь употел… или просто вымок…

– Кто таков? – грозно поведя заряженным арбалетом, вопросил Кирьян.

Несмотря на младой возраст, выглядел он, надо сказать, весьма солидно: кольчуга, меч в ножнах у пояса, там же, за поясом, – клевец, на голове – кольчужная сетка-бармица, шлемы в карауле хранились в схроне.

Снизу, из-под кольчуги, торчал подол длинной рубахи – синей, с золотистой вышивкой, узкие порты, крашенные корой дуба, заправлены в мягкие юфтевые сапожки. Богато! Ну так Михайла-сотник всегда стремился к тому, чтоб его воины босяками не выглядели. Встречали-то по одежке!

Вот и сейчас… Ну как не подчиниться столь важному воину?!

Кивнув в ответ, сидевший на веслах парнишка направил лодку к отмели. Греб он натужно – это было видно, старался, устал…

А больше в лодке никого не было, толок какой-то товар, прикрытый холстиной… Верно, в Туров, на торг, вез…

– Кто таков? Куда?

– Оселя я, из рода Никодима Рыбника, – повернув лодку бортом, обернулся отрок. – С земель боярина Журавля. В Туров, на рынок…

Хороший, видно, парнишка – улыбчивый такой, скуластый, светлые, чуть навыкате, глаза…

– Да мы тут частенько…

– Сосед, значит… Что ж ты один-то? Не тяжело? Здесь-то ладно, а на большой воде как?

– Так все на покосе ж! А там, дальше, рыбаки наши встретят…

– Ну, коли так… Удачи!

– И тебе, славный воин. Да хранит тебя Господь…

Соседей приказано было пропускать без особых вопросов. Да и что такого подозрительного было в этом одиноком мальчишке? Понятно, почему один – время такое, покосы…

– Подтолкнуть?

– Ну, если не трудно… Вот благодарствую! Спаси тя Бог!

Лодка тяжело отвалила от отмели…

Опустив арбалет, Глузд вышел из кустов.

– Из земель Журавля, в Туров, – доложил Кирьян.

– Да слышал я…

Сняв с ложа стрелу, урядник спустил тетиву самострела. То же самое проделал и Кирьян.

– Скоро и солнышко… – глянув в небо, негромко промолвил Глузд. – Хороший будет денек.

Свернув за излучину, юный лиходей Нерод ткнул веслом в холстину:

– Ану, кончай ночевать! Говорю, поднимайся, друже Корост! Я один грести буду?

– Да уж погребу! – откинув холстину, с наслаждением потянулся Корост. – Это и есть хваленая Младшая стража?

Нерод нехорошо усмехнулся:

– Коли б ты на веслах сидел – так бы легко не отделались! Молодой здоровый мужик, да в страду… Очень даже подозрительно! Сидели бы сейчас на берегу, на спрос отвечали…

Как всегда, Миша проснулся рано. Потянулся, зевнул да, резко вскочив на ноги, принялся делать зарядку. Привычка – вторая натура, чего уж…

В распахнутое окно билось яркое рассветное солнце. С улицы, с просторного двора Михайловской крепости, уже доносилось привычное:

– Раз-два… раз-два… левое плечо – вперед… Бего-ом… арш!

Свободные от службы воины Младшей стражи отправлялись на утреннюю пробежку. Потом, после завтрака, их ждала воинская учеба: силовые тренировки, бой на мечах и копьях, стрельба из арбалета в цель, боевое слаживание…

Все как всегда…

Покончив с упражнениями, Михайла вышел на двор – облился ключевой водой из колодца да, расправив плечи, крякнул – до чего ж хорошо!

Сия выстроенная недавно крепость – Михайловский городок – названа была в честь тезоименитства духовного пастыря иеромонаха Михаила, старинного Мишиного духовника, наставника и друга, в успении вошедшего в сонм праведников, где все было сделано так, как сотник того хотел, чтоб было красиво, удобно и вместе с тем величественно.

Задумал все Михайла, а выстроил – старшина плотницкой артели Кондратий Епифанович по прозвищу Сучок, мастер от Бога. Вместе с помощником, родным своим племянником Питиримом (в просторечии Пимкой, или просто – Швырком) да артельщиками-плотниками. Выстроили здания для управления – в Михайловом городке, а по сути – на выселках, в воинском лагере Младшей стражи. «Хоромы» вышли ничуть не хуже боярских, а может, даже и княжеских. Строили хорошо, с размахом, чтобы можно было совет созвать, пир устроить, да еще и о делопроизводстве, о бюрократии, думали – было где писарей посадить, и казну держать, и с возвышенного места приказы объявлять. С высокого, почти что княжеского, крыльца. Так и задумано было – на крыльце сразу видно бывает, кто из бояр к князю ближе, а кто дальше. Когда князь по каким-то торжественным случаям на крыльце восседает, то бояре на ступенях стоят – ближние повыше, остальные пониже.

В просторных сенях же устроили большие окна, не только для света, но и для воздуха, иначе на пиру так надышат, что в волоковые окошки этакий дух не пролезет! На ночь и в непогоду окна закрывали ставнями. В сенях и располагалась «прихожая», а уже следом – горница сотника, так сказать – рабочее место для всяких «бюрократных дел», с коими Михайла управлялся не один, а с целым «взводом» писцов во главе со старшим – Ильей, дальним своим родственником. Еще не успели закончить строительство нового «гнезда бюрократии», как семейство Ильи, возглавляемое его женой, с нескрываемым энтузиазмом переправило из дома в новое помещение завалы учетной документации – и пергаментные и берестяные – заляпанные чернилами письменные столы, ящики с берестой, гусиными перьями и вощанками, объемистые горшки с чернилами и еще кучу непонятно для чего нужного и неизвестно как накопившегося барахла. Всему нашлось применение, да что там говорить – еще и мало барахла оказалось, о чем постоянно нашептывал Илья, приступив к исполнению должности главы канцелярии – старшего дьяка!

Вот и сейчас Илья должен был явиться с докладом. Да уж и явился, поди, маялся, ждал в сенях…

Так и случилось! Высокий, длинноволосый и худощавый, дьяк чем-то походил на монаха… только вот монашеской кротости во взгляде его не просматривалось напрочь, а просматривалась какая-то постоянная озабоченность, въедливость даже.

– Здрав будь, господин сотник.

– И тебе не хворать, Илья!

Судя по угрюмому виду начальника канцелярии, Мишу ожидали не очень-то приятные новости… к чему он, в общем-то, привык, если можно было привыкнуть ко всякой грязи и крови. Не очень-то жаловали Ратное ближайшие соседи… и не только ближайшие! Исходили самой гнуснейшей завистью к богатству разросшегося села, к его силе, а особенно – к разным новомодным придумкам, за счет чего то богатство да сила и появились! Те же озимые, к примеру… Или – сукновальная мануфактура, бумажная мельница, пристань с просторной гостиницей и корчмою, с торговыми рядками-лавками, мастерскими… Да много чего появилось в Ратном, что вызывало не только зависть, но и самую лютую злобу. В традиционном родовом обществе именно такие чувства и вызывает все непонятное, новое… Михайла с косностью этой боролся. В Ратном – получалось… и то далеко не всегда, что уж там говорить о соседях.

Еще не так и давно половина домов в Ратном не имела печных труб и топилась по-черному. Многие даже имели земляные полы, и, входя в них, приходилось не подниматься на крыльцо, а спускаться на три-четыре ступеньки вниз, так как эти дома – а скорее, полуземлянки, – по старинному обычаю, были почти на треть заглублены в землю.

Окошки в домах служили скорее для вентиляции, чем для освещения, и либо затягивались бычьим пузырем, либо просто задвигались дощечкой.

За последнее время, правда, в Ратном много чего появилось, в том числе и роскошные, по здешним меркам, дома!

Ратное носило такое название не зря. Около ста лет назад, повелением князя Ярослава, прозванного за морем варягами Ярислейбом Скупым, а позднейшими историками – Мудрым, сюда, на границу бывших древлянских и дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями. С тех пор по первому призыву князя киевского, а позже Туровского, все способные носить оружие жители Ратного нацепляли на себя кольчуги с шеломами и садились в седла. Село было богато и многолюдно, так как по жалованной княжеской грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, и лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.

Ныне же, кроме всего прочего, в Ратном была выстроена самая шикарная пристань, коей, верно, не побрезговали бы и в Турове! От села к главному – грузовому – причалу шла вымощенная булыжниками дорога, вдоль которой располагались торговые рядки и склады, у самой же пристани, на самом бережку, местные богатеи выстроили в складчину постоялый двор, естественно – с корчмой, где варили пиво, медовуху и бражку не только по праздникам, но и во все иные дни, периодически, – чтобы было. Тем более что разлитое по запечатанным глиняным кувшинчикам хмельное в сезон расходилось быстро, как и горячие пирожки. Так же влет уходили «пивные» плетеные баклажки – из лыка и липы. Собственно говоря, сезонов было два – зимний и летний. Зимой реки использовались в качестве санных путей, в межсезонье же, когда только становился лед или, наоборот, в ледоход – никаких проезжих путей не имелось практически повсеместно. В свое время римляне до этих мест не дошли и дорог не построили. Еще года полтора назад Михайла задумал было своими силами вымостить-починить старый зимник в сторону Нинеиной веси и дальше, на выселки, да ратнинский воевода дед Корней на пару со старостой Аристархом вовремя отговорили юного сотника от этой дорогостоящей и пропащей затеи. И были по-своему правы: при почти полном господстве натурального хозяйства дороги как-то не очень-то и нужны. В летний сезон прибыль от продажи алкоголя, пирогов, свечек и прочего исходила лишь от торговых караванов, ладей, идущих по пути «из варяг в греки» и обратно. Караваны, конечно, в сезон появлялись периодически… но не слишком-то и часто. Соседям же здесь, в Погорынье, ни пиво-бражка, ни пирожки были как-то не очень нужны – сами пекли-варили. Правда, в голодное время меняли пирожки на свежую рыбу, сами же ратницы нынче были с хлебом – благодаря переходу на трехполье, по совету Миши.

– Вижу, есть о чем доложить, – глянув на Илью, нехорошо прищурился сотник. – Ну, давай, давай, проходи в горницу…

Скрипнула дверь.

В горнице все блестело: выскобленный до белизны пол, покрытый четырехугольным светло-серым войлоком с красными узорами. Бревна сруба скрывали гладко струганные доски светлого дерева, дощатый потолок был тщательно выбелен – наверное, зря, потому как местами прокоптился уже от свечей, однако все равно в парадных сенях было непривычно светло. Посередине, прямо на войлоке, стоял длинный стол, накрытый белой льняной скатертью, а вокруг стола – двенадцать резных полукресел из ясеня и граба. На полках вдоль стен стояла раскрашенная под хохлому посуда.

На столе, между двумя пятисвечниками, имелся поднос, тоже раскрашенный под хохлому, на котором стоял кувшин с квасом и лежал небольшой ковшик. Все эти яркие цвета и свет придавали горнице чрезвычайно праздничный вид, а отсутствие стоящих вдоль стен лавок и сундуков – очень даже непривычно! – добавляло простора… чем Миша и пользовался: любил, когда думал, ходить.

– Садись, Илья, – усевшись в резное кресло, пригласил Михаил. – Ну? Чем порадуешь?

– Девки в школу не ходят, – дьяк, как всегда, начал издалека – не с самой главной плохой новости, появилась у него такая привычка. Правда, воды зря не лил, докладывал как всегда – конкретно и ясно.

В школе для девочек преподавали наставницы их самых почитаемых в Ратном семей – одна Мишина матушка, боярыня Анна Павловна, чего стоила! Боярыня! Это вам не хухры-мухры, понимать надо. Наставницы обучали девчонок чтению и письму, разным наукам и домоводству… Летом, правда, не учились…

– Некоторые заявили, что дочки их в школу по осени не пойдут! – пояснил Илья.

Сотник вскинул голову:

– Некоторые?

– Вот список, – дьяк скромно протянул берестяной свиток. Берестяные грамотки всегда в такие свитки скатывались – сами собой. Вообще-то, в канцелярии имелись и бумага, и пергамент, но то – для более важных дел.

– Чем мотивируют? – глянув, тут же уточнил Миша.

Илья уже привык к разного рода нездешним словам и все понимал правильно:

– Щи варить да хозяйство вести девок и в семьях научат. Грамотности тоже девам не надобно, ну, а руками-ногами махать да бегать – пусть лучше косой на покосе машут! Девки ведь младые – не воины, к тому же – работницы в семьях!

Положа руку на сердце, Михайла еще и раньше на эту тему задумывался, предполагая, что затея девичьих школ – несвоевременная и нежизнеспособная.

Понятно – парни, отроки воинскому делу учились, и то далеко не все! Что же касаемо девчонок, то… Для учебы-то что нужно? Кроме делания – еще и свободное время, и свободные, не занятые работой руки… А у кого время и руки в те диковатые времена? У бояр только! То есть младшие Мишины сестры-боярышни вполне могли до замужества и походить в школу, остальные же – увы! Это только так кажется, что от десяти-двенадцатилетней девчонки в семье никакой подмоги! Вовсе не так. Девичьей работы по дому полным-полно – с утра воды натаскать, корм животине задать, да за младшими приглядеть, да не забыть прополоть грядки… Осенью и зимой – та же вода – кадками! – да дрова для печи поколоть (в те времена – тоже вполне девичье занятие), да на реку, на прорубь – полоскать белье. А потом еще кудель прясть, ткать… Дел хватало!

– Все же грамотность любому не лишняя, – сотник покачал головой. – Ладно, вопрос потом порешаем. Что еще? Вижу, самое смурное на потом припас?

Дьяк поник головой:

– На покосе тати неведомые объявились, господине. Ребят малых походя побили… Да двоих полюбовничков. Посейчас только старшой оттель за хлебом приплыл – доложил, аж трясется!

– Так что ты стоишь?! – вспылил Миша. – Давай старшого сюда, живо!

Покосный старшой – тщедушный колченогий мужичонка лет тридцати именем Зевота Хромец – войдя, кинулся в ноги:

– Ой беда! Беда, господине!

Михайло нахмурился – подобного исступления он никогда не любил, да и вообще слишком нервных людей не жаловал.

– Войлок-то лбом не пробей, дядя! Вставай давай – и все обстоятельно. На селе был уже?

– Не, господине… Сюды-то с реки ближе…

Зевота поднялся на ноги, сивая редкая бороденка его тряслась, дрожали несоразмерно большие руки.

– Так! – Сотник мигнул Илье. – Давай-ка квасу сюда… Садись! Пей…

– Благодарствую, господине…

– Вот теперь – рассказывай. По порядку, сначала… Кого сперва нашли?

– Отроков… – поставив глиняную кружку на стол, покосный старшой шмыгнул носом. – Значит, тако было…

Успокоился он быстро, что и понятно – испуг-то оказался наигранным, специально для боярича – Миша все ж был боярич! – чтоб видел, что переживает, что кается… Дурачок. Не служил в Младшей страже, Михайлу разве что мельком видал. Да по праздникам… А то бы знал – показухи молодой сотник на дух не переносит! Сейчас вот увидел – и сразу же перестроился, совсем по-другому заговорил, как Миша и требовал – обстоятельно:

– Пракся у нас на покос есть, девчонка, ну, Евпрак-сия. Братец ее младой, Колыпа Хвосток, да еще трое рыбку ловить ночесь подались, недалече, на плесо. Там омуток… Собака с ними… И такая собака – то там, на плесе, то к шалашам прибежит… а тут вот, поутру, – не прибежала. А к утру робяты обещались с рыбой быти… Ан нету. И собаки нет! Вот Пракся-то и заволновалась… Сбегала быстро на плесо… вернулась – вся не своя…

– Понятно… Сам-то глянул?

– А как же! – Зевота вздохнул и дернул шеей. – Всех четверых. На стрелы… Словно так… баловались.

– Убитых не трогали?

– Да принесли уж…

– Черт бы вас! – сотник выругался и махнул рукой. – Ладно, дальше уж наша забота… А что за полюбовнички?

– Отрок Дмитр да Предслава-дева. Не из бедняков… Дмитра сразу – стрелой, не мучился. А вот дева… – чуть запнувшись, покусал губы Хромец. – С девой сперва позабавились… Порешили уж потом… Тела я не трогал. По пути, с челна, углядел – выскочил… Там и собаку мертвую к берегу прибило. Ну, ту…

– Я понял… А полюбовники-то они давно?

– Я вот только сейчас и узнал. Там лента атласная в траве валялась. Голубенькая… Видать, Дмитр-то зазнобе своей хотел подарить… да не успел вот…

– Да-а…

Выслушав, сотник решительно поднялся на ноги.

– Поедем, глянем. Покажешь! Как на покосе?

– Да косят… Завтра-то уж на похороны все… Горюют. Господине… – Встав, Зевота искоса глянул на Мишу. – Мне б за хлебами… на Кузьминых двор… Есть-то людям надо.

– Давай. Только быстро!

– Одна нога здесь, другая там, господине.

Поклонившись, Зевота вышел из горницы…

Сотник покачал головой:

– Ну да-а… С его-то ногой – да быстро? Так… Давай Демьяна сюда! Пусть вместо меня сегодня развод проводит!

Молча кивнув, секретарь распахнул дверь.

Полусотник Демьян – здоровенный молодой мужик с круглым лицом и кучерявой бородкою – уже стоял на пороге!

И это очень не понравилось Мише…

– Илья, задержись… Проходи, Демьян. Случилось что?

– Здравия желаю, господин сотник! – перешагнув порог, воин вытянулся, молодецки выпятив грудь. – Случилось. Утренняя сторожа на плесе у Медвежьего урочища трех покойничков обнаружила. Видно, течением вынесло. Говорят – свежие!

– Так могло и от Журавлей принести…

– Могло. Но этих-то парни узнали – свои. Корягиных холопы обельные и с ними рядович Ефим! И не по пьяни утопли – стрелами всех!

– Та-ак… – Михайла озадаченно уселся в кресло. – Стражу выставили?

– Так точно, господин сотник!

– Что ж… заодно и этих поглядим. А потом уж сообщим и деду Коряге… Холопы… доверенный человек… однако…

– Господине! – вдруг подал голос Илья. – Дед Корягин своих в Туров третьего дня отправлял. Хомуты купить, лодку, да и так, по мелочи… Еще хвастал, мол, в городе-то всяко дешевле, чем тут, на рядках или у выжиги Неждана. Хотя Неждан со своих недорого берет…

– Ага, ага… – Миша соображал быстро. – Значит, думаешь, их от самого Турова пасли? Потом выбрали удобный момент, местечко поглуше… Демьян! Там лодки поблизости не видали?

– Видали бы – доложили б, господин сотник.

– Добро. Сами поглядим… У Медвежьего урочища, говоришь? Так… Пока свободны все… Демьян! Живо малую ладейку готовить.

Выпроводив всех, Миша закусил губу и подошел к висевшему в простенке зеркалу из полированного серебра. Вздохнув, покачал головой, прищурился, глянув в глаза своему отражению:

– Ну, что скажешь, сэр Майкл? Опять началось? Мало нам в прошлом году трупов… Эх, черт… И кто ж опять безобразит? Если просто шайка – одно дело, а если… если опять подосланцы? Ой нехорошо, особенно – перед ярмаркой…

Не простой был парень Миша… Миша… Михаил Андреевич Ратников, управленец из высших слоев, бывший депутат Госдумы (и много кто еще) Михаил Андреевич Ратников из города Санкт-Петербурга, перемещенный силой науки в тело юного отрока. Раньше это как-то напрягало (не только других, но и самого Михаила) – уж слишком мудро, по-взрослому, рассуждал и действовал двенадцатилетний пацан.

Однако шло время, Михайла заматерел и много чего достиг, и уже не был тем белоголовым тонкошеим отроком, что еще года три назад. Доставшиеся от матери зеленые глаза смотрели жестко, цепко, создавая образ весьма недоверчивого и хмурого парня, чему способствовал и раздвоенный ямочкой упрямый подбородок, как у покойного отца. Губы, правда, еще остались почти что детскими, пухлыми, зато растительность на лице полезла уже давно. Светлая небольшая бородка, усы… мозоли на нижней челюсти, натертые подбородочным ремнем из-за постоянного ношения шлема. И еще мозоли, набитые упражнениями на костяшках пальцев. Вечные синяки и царапины, постоянный, несмотря на ежедневные купания, запах пота, въевшийся в войлочный поддоспешник… Миша всегда хотел быть воином – и стал им. Да не простым воином – сотником, начальником и командиром им же созданной Младшей стражи – дозорного отряда из числа отроков Ратного и ближних к нему деревень…

Адаптация прошла успешно, однако ж с тех самых – первых – пор появилась у Михайлы привычка к внутренним монологам или диалогам с язвительным Михаилом Андреевичем, иронично обращающимся к Мишке «сэр Майкл». Зачастую Мишка легко побеждал Михаила Андреевича Ратникова, и тот на некоторое время как бы засыпал, но когда выпадала спокойная минутка, мысли, отнюдь не детские, начинали литься многоводной рекою, захватывая сознание безраздельно.

Что же касаемо всех дел… Это только сказки, что человек из будущего может запросто перевернуть прошлое, переделать его под себя! Скорее наоборот, это прошлое – нынешнее настоящее! – сильно повлияло на Ратникова, схватило за шиворот, потащило, особо не спрашивая – куда. За прошедшее время Миша сильно изменился, и не только внешне – заматерел, стал куда более циничным, расчетливым и грубым, и самое главное – привык к человеческой крови и смертоубийствам, как обыденному методу решения многих проблем. Вот уж поистине: нет человека – нет проблемы!

А вот эти проблемы – подобные сегодняшней – как раз и должен был разрешать Миша в меру своих сил и способностей, на что имелось прямое распоряжение ратнинского воеводы Корнея Агеича Лисовина, родного Мишиного деда. Человеком дед был суровым и за «порядок» спрашивал строго.

«Малая лодейка» – однодревка с невысокими бортами-насадами (Миша именовал ее – «шестивесельный ял») – уже покачивалась у пристани. Гребцы с загребным – дюжие парни – при виде сотника приосанились и перестали задирать идущих по бережку девчонок – те шли к мосткам полоскать белье. Тут же, невдалеке от ладейки, приткнулся и челнок покосного старшого Зевоты Хромца. Зевота, дожидаючись, сидел на корме и стругал какую-то палку.

– Вперед! – ловко запрыгнув в ладью, приказал Михайла. – Вон за тем челноком. Зевота – показывай дорогу…

Плыли хоть и против течения, да ходко, не такой уж и быстрой была Горынь-река, а ближе к берегам вода и вообще частенько почти стояла, а лодки были не настолько большими, чтоб всерьез опасаться мелей – чай, не торговые ладьи!

Было еще утро, но солнышко уже начинало припекать, по всему чувствовалось, что день будет жаркий. Ну, и хорошо, что не дождь – тот бы точно все следы смыл! Если они, эти следы, еще вообще остались…

Скептически хмыкнув себе под нос, Миша всматривался в берега, заросшие ивой и черноталом, на заливные луга с пасущимися стадами, на синевший невдалеке густой смешанный лес. Не выплывая на стремнину, лодки держались близехонько к берегу, так, что можно было протянуть руку и сорвать осоку или рогоз. Совсем рядом, за брединой, выпорхнули из густых зарослей вербы скворцы – взъерошенные, мокрые – видать, спасаясь от жары, залезли на отмели в воду. Чуть дальше, на лугу, отцветая, догорал белыми звездочками белозер, грелись на ярком солнышке красно-белые «кошачьи лапки», а чуть дальше, за разливанным золотом лютиков и купавниц, многобашенной крепостью покачивались густо-розовые елочки кипрея. Отражаясь в спокойных водах, медленно проплывали по небу белые кучевые облака, похожие на чудесные замки, в кустах пели жаворонки, а рядом, в тенистом омутке, всплеснула какая-то крупная рыба.

– Ой-ё! Осетр! – восхищенно бросил кто-то из гребцов.

– Сам ты осетр! То ж видно – щука!

Миша улыбнулся – отроки еще, почти дети. Впрочем, по здешним понятиям – уже куда как взрослые, всем по четырнадцать лет, а кому и поболе. Скоро жениться пора, а они тут… как дети!

– Сам ты щука! Говорю же – осетр!

– А ну отставить разговорчики! – покосившись на сидевшего рядом Мишу, живо пресек загребной – младший урядник Регота. Постарше других, посолиднее, с уже пробившимися усиками и бородкой.

За излучиной потянулись леса, река сузилась, берега стали выше, и густой лес подступил к самой воде, цепляясь корявыми ветками за весла. Течение усилилось, и гребцам пришлось попотеть, пока вновь не оказались на плесе.

– Приплыли почти, – оглянувшись, крикнул с идущего впереди челнока Зевота Хромец. – Эвон – покос… – он показал рукой на заливной луг. – А вон, в тех кусточках… там полюбовнички…

– Давай туда, – быстро приказал Михайла.

Похоже, тела так никто и не трогал, даже дикие звери еще не успели подойти, обглодать. А вот муравьи – те уже да, позвали повсюду! Мертвая, бесстыдно оголенная девушка лежала в луже собственной крови с перерезанным горлом. Белое, все еще красивое, лицо ее напоминало ромейскую статую. Большой рыжий муравей деловито полз по лбу к носу…

Невдалеке, на подстилке из мягких медвежьих ушек и таволги, лежал молодой парень с черной стрелой в груди.

Вокруг весело щебетали птицы.