Сегодня ты, а завтра… Незнанский Фридрих

Фридрих Евсеевич Незнанский

Сегодня ты, а завтра…

Массивная громада гостиницы «Москва» становилась все более неразличимой на фоне медленно чернеющего неба. В это время года – а в Москве стояло жаркое лето – в гостинице почти не было постояльцев. Только несколько окон светилось то тут, то там. Немногие бесквартирные депутаты, живущие здесь, разъехались по своим родным округам на каникулы – отдохнуть от политических баталий, подышать свежим воздухом и подготовиться к очередной жаркой осени. Итак, гостиница «Москва» стояла почти пустая.

Чего не скажешь о доме напротив. В бывшем здании Госплана, а ныне Государственной Думы окон светилось гораздо больше. Целые этажи сверкающими поясами охватывали каменный куб. За окнами то и дело мелькали темные фигуры. Даже во время каникул законодательный орган не прекращал своей деятельности. Перед зданием Госдумы рядком выстроились черные сверкающие автомобили – «мерседесы», «опели», «ауди». Изредка затесавшаяся между ними тридцать первая «Волга» – мечта партноменклатурщика еще каких-нибудь десять лет назад – выглядела здесь бедной родственницей. Да, времена меняются…

А внизу бурлила жизнь. За углом сверкала неоном Тверская, по новеньким дорожкам Манежной, густо уставленной псевдостаринными фонарями и пузатыми балясинами, прогуливались москвичи и озирающиеся по сторонам иностранцы, под гостиницей «Москва» дежурили ярко одетые проститутки и их немногочисленные сутенеры. Непосвященному попервоначалу могло показаться, что в гостинице закончился съезд фотомоделей, и они после заседания вышли на улицу, выстроились вдоль тротуара, чтобы поймать такси и отправиться по домам. Машины то и дело притормаживали рядом с шеренгой молодых, очень молодых и совсем немолодых женщин. Сидящие в своих авто мужчины придирчиво осматривали их, некоторые, услышав цену, давили по газам. Иногда дверца открывалась, и «счастливица» под хмурыми взглядами своих товарок забиралась в машину и уезжала. На всю ночь, на несколько часов или же всего минут на пятнадцать, за которые машина успевала сделать пару кругов по близлежащим улицам, а путана – выполнить свои обязанности.

Кстати, эта «биржа» существовала здесь всегда, с тех незапамятных пор, описанных в «Детях Арбата», когда гостиница «Москва» только-только открылась. Ни бдительная советская милиция, ни близость властных структур, ни режимный статус гостиницы (здесь довольно долго после войны располагались иностранные посольства) не могли помешать жрицам любви. Только, по воспоминаниям старожилов, раньше машины клиентов кружили непосредственно вокруг гостиницы – это, говорят, было очень удобно.

Летними вечерами в центре Москвы народу полно, особенно в районе Манежа. Никто в общем-то друг на друга внимания не обращает – народ в основном глазеет на вырвавшуюся из многовекового заточения по воле неутомимого скульптора Церетели речку Неглинку, несуразно большие бронзовые фигуры сказочных героев на ее берегах, множество лесенок и перилец, превративших некогда большую и просторную Манежную площадь в некое подобие детской площадки.

Поэтому неудивительно, что вышедшая из метро молодая женщина делового вида, в строгом костюме и с объемистым портфелем в руках не привлекла ничьего внимания. Гуляющие жевали мороженое, глотали кока-колу и фанту, проститутки поджидали клиентов, сутенеры присматривали за проститутками, и никому дела не было до какой-то там деловой женщины. Тем более у нас таких пока что не привечают.

Между тем женщина прошла сквозь толпу и подошла к дверям ресторана в торце здания гостиницы «Москва». Здесь она на секунду остановилась, заглянула в стекло на двери, как в зеркало. Поправила прическу, одернула костюм, смахнула невидимую пылинку с лацкана.

Если бы кто-нибудь следил за ней (а как мы помним, таковых не оказалось), он бы обязательно заметил, что в эту секунду в костюме женщины появилась одна маленькая, но существенная деталь. На лацкане невесть откуда взялся маленький трехцветный флажок – значок депутата Государственной Думы.

Женщина решительно толкнула тяжелую дверь и вошла в большой гранитно-мраморный вестибюль.

Здесь было не так жарко, как снаружи. От гранитно-мраморного сталинского интерьера веяло прохладой и какой-то основательностью. Двое рослых секьюрити с металлоискателями в руках направились было к женщине, но, заметив депутатский значок, вернулись к своим стульям. Ну не обыскивать же депутата, в самом деле!

Она поднялась на второй этаж и, пройдя через холл, оказалась в огромном зале ресторана. Большинство столиков было занято. В воздухе стоял ровный гул голосов.

К женщине тут же подскочил метрдотель:

– Прошу вас вот к этому столику, у окна. Здесь можно смотреть на улицу, любоваться видом. Будете ужинать?

– Да, – кратко ответила она, – пожалуйста, отдельный столик.

– Не извольте беспокоиться. – Метр, согнувшись в талии, указал ей стол около окна. Депутаты часто забредали сюда. Иногда даже самые известные – как-то сам Жириновский зашел, напился и перебил кучу посуды. Правда, затем аккуратно оплатил все расходы… Так что здесь к депутатам привыкли.

Женщина прошла к столику. Через полминуты подошел официант, которому был заказан плотный ужин. Когда официант отошел, она, вытащив из портфеля мобильный телефон, набрала номер:

– Я… Да… Да…

Закончив телефонный разговор, она глянула на часы, выпила стакан газировки и повернулась к окну. Там, на площади, в общем-то ничего интересного не происходило, но она продолжала внимательно смотреть в большое, с массивным гранитным подоконником окно.

Вскоре официант принес закуски. Она съела салат, намазала маленький кусочек хлеба черной икрой, потом отведала красной рыбки. Потом съела первое – куриную лапшу. И только когда принесли второе – толстый и сочный бифштекс, – она вновь вынула телефон:

– Да… Хорошо…

Она посидела еще пару минут, отрезала и проглотила маленький кусочек бифштекса. Выпила еще газировки. Затем, прихватив свой портфель, встала из-за столика и направилась к выходу. Видимо, в туалет…

И тут на нее никто не обратил внимания. Даже метрдотель, который в этот момент был занят своими делами.

Однако, выйдя из зала в холл, она прошла мимо входа в женский туалет и направилась в угол, где находилась небольшая дверь, ведущая на служебную лестницу. Быстро прошмыгнув в нее, она плотно прикрыла дверь. Надо сказать, в холле не было ни одной живой души.

На лестнице было темно и пусто. Но женщина, видимо, хорошо знала дорогу. Поднявшись на два этажа, она попала в пустой коридор гостиницы. Неслышно пройдя по ковровой дорожке, устилающей пол, она подошла к одной из дверей и, вытащив из кармана ключ, отперла ее.

В номере стояла тьма. Женщина аккуратно прикрыла дверь и, миновав небольшой коридорчик, вошла в комнату.

Окно по причине жары было открыто настежь. Напротив возвышалось огромное здание Государственной Думы.

Она снова достала телефон и нажала пару кнопок. На том конце тотчас же ответили:

– Порядок. Через три минуты.

Она поставила на стол свой портфель, негромко клацнула замками и достала оттуда несколько деталей – металлическую трубку, прямоугольную железяку, что-то вроде подзорной трубы. Через десять секунд у нее в руках была короткая легкая винтовка с оптическим прицелом.

Проверив магазин и затвор, она отошла в глубь комнаты, разулась, встала на стул, прислонилась к шкафу, крепко уперла короткий приклад в плечо, прицелилась и стала ждать.

В перекрестье оптического прицела находилась площадка прямо перед входом в здание.

Видимо, три минуты истекли, потому что тяжелая дверь здания Думы открылась и из нее вышли несколько человек в строгих костюмах. Они осмотрелись и подали знак тем, кто еще находился внутри.

…Он был в отличие от своих спутников в светлом летнем пиджаке. Женщина уверенно поймала его в перекрестье прицела и нажала спусковой крючок…

Если бы в комнате был кто-нибудь кроме женщины, он бы услышал негромкий щелчок, ну примерно какой раздается, если закрыть металлическую крышку зажигалки «Зиппо». Одним словом, ничего подозрительного. И к тому же, как мы помним, в комнате никого больше не было…

…Мужчина в светлом пиджаке упал как подкошенный. Впрочем, нет, он успел схватиться за голову. И абсолютно нереальная в вечернем свете уличных фонарей кровь хлынула между пальцев.

Впрочем, женщина не стала следить за дальнейшим развитием событий. Она спустилась со стула, надела туфли, аккуратно стерла с винтовки отпечатки пальцев, сунула ее за шкаф, подхватила свой портфель и быстро вышла из номера.

В коридоре было по-прежнему тихо. И темно. Женщина огляделась по сторонам, ничто не привлекло ее внимания. Она шмыгнула на служебную лестницу и прежним путем вернулась в зал.

Ее не было всего минут шесть-семь. Никто и не заметил ее отсутствия. Посетители ресторана еще не знали о том, что произошло на тротуаре перед зданием Государственной Думы.

Бифштекс даже не успел остыть. Женщина взяла вилку, нож и с аппетитом принялась за еду…

Тяжелый «Боинг-747» мягко коснулся резиной своих шасси раскаленного бетона нью-йоркского аэропорта имени Кеннеди. Лайнер, постепенно замедляя ход, покатил к зданию аэропорта. Пассажиры в широченном салоне смотрели в иллюминаторы на высохшую траву, рябь поднимающегося от земли раскаленного воздуха, разомлевших от жары служителей аэропорта и не верили, что через пять минут им предстоит покинуть прохладный салон самолета и окунуться в безжалостную и одуряющую нью-йоркскую жару.

Небольшой тягач подтянул самолет к приемному терминалу аэропорта, и пассажиры понемногу просочились в узкую кишку, соединяющую выход из самолета со зданием аэропорта.

Дикторша уже объявила о прибытии самолета, следующего рейсом Тель-Авив – Нью-Йорк, и толпа встречающих выстроилась двумя шеренгами, пропуская пассажиров и вглядываясь в лица. Некоторые держали в руках таблички, на которых корявыми буквами были начертаны имена. Вскоре по этому живому коридору пошли пассажиры «боинга».

Время от времени в толпе раздавались крики восторга – это родственник, приятель или супруг, завидев «своего» бросался к нему, тот, прямо на пол роняя свои сумки, делал то же самое. И они, обнимаясь и громко восклицая, останавливались прямо на проходе, мешая продвижению остальных. Впрочем, это никого не раздражало. Израильтяне, коих среди пассажиров было большинство, умеют ценить чужую радость и относятся к ней как к своей. Тем более почти каждого из них поджидал родственник, друг или просто знакомый. В результате рядом с выходом, прямо за зоной таможенного контроля, образовалась большая восклицающая, целующаяся, обнимающаяся толпа.

Пожилой человек, лет под семьдесят, в серых брюках и белой рубашке с закатанными рукавами с трудом пробрался сквозь толпу. Его не встречал никто. Старческая походка, редкие седые, зачесанные назад волосы, сероватая кожа лица – все выдавало в нем человека, изрядно потрепанного жизнью и одряхлевшего гораздо раньше положенного.

Выйдя в зал ожидания, он первым делом направился к телефонам-автоматам. Купив жетон, закрылся в будке, поставил на пол небольшую дорожную сумку – свой единственный багаж, вынул из нагрудного кармана рубашки потрепанную записную книжку, нацепил на нос старенькие очки в толстой оправе и, тщательно сверяясь с номером, потыкал в кнопки.

Автоответчик сообщил бодрым женским голосом на двух языках – английском и русском, что никого нет дома, что каждый звонящий может после длинного гудка оставить сообщение. Старик не стал ждать гудка и повесил трубку.

Выйдя из будки, он направился к выходу. За стеклянными дверями его поджидал раскаленный нью-йоркский воздух. В первый момент старик, как, впрочем, и все выходящие из аэропорта, чуть приостановился, пытаясь привыкнуть к духоте. А потом пошел дальше. Мимо улыбающихся пуэрториканцев, наперебой предлагающих такси, мимо заманчивых автоматов с ледяной кока-колой, туда, где маячила большая табличка «JFK service bus stop».

Автобусом до города добираются только малообеспеченные. К таковым, судя по всему, и принадлежал наш старик…

Через полтора часа он вышел из автобуса в районе Даунтауна. Недалеко находилась станция подземки. Старик спустился в метро, опять разыскал телефон и набрал номер. Результат был тот же, что и в аэропорту. Затем он встал возле схемы, вновь достал свою записную книжку и долго что-то искал, сравнивал, шевеля губами и водя пальцем по схеме.

Наконец он сел в поезд и доехал до Манхэттена. Выбравшись наконец на поверхность, вновь достал свою записную книжку, долго изучал в ней что-то, потом все-таки решился, подошел к краю тротуара и поднял руку. Через пару секунд перед ним остановилось желтое такси. Старик забрался на переднее сиденье и показал таксисту адрес в записной книжке. Таксист с сожалением оглядел его и на чистейшем русском языке произнес:

– Да ты что, дядя, тут же два шага. За угол повернешь, и третий дом справа твой. Понял?

Старик пробормотал какие-то слова благодарности и вышел из такси.

Через десять минут он стоял перед закрытой дверью подъезда, с обеих сторон которой было прикреплено десятка полтора медных табличек. Старик долго изучал их содержание, пока не нашел то, что искал. На одной из табличек значилось: «Doctor Edvard Kiparis. 3th floor».

Старик, видимо, был удовлетворен. Он толкнул дверь, вошел в подъезд и поднялся на третий этаж. Однако дверь, табличка на которой извещала, что именно здесь находится офис доктора Кипариса, оказалась запертой. Старик нажал кнопку переговорного устройства, из динамика которого через секунду раздалось приветствие по-английски.

– Э-э, хелло… – старик явно очень плохо знал английский, – ай… ай лук фо… доктор Кипарис…

– Доктор принимает только по вторникам и четвергам, с десяти до двух, – внезапно перешел на чистый русский отвечающий ему по переговорнику.

– Я сегодня приехал… Я давний знакомый Эдуарда Владимировича. Хотел бы с ним встретиться… – промямлил старик.

– Вам же сказано: доктор сегодня не принимает. К тому же сегодня его вообще нет в городе, – неприязненно ответили из-за двери.

Старик переступил с ноги на ногу и сделал еще одну попытку:

– Понимаете, мне очень нужно с ним встретиться. Это не по поводу лечения. Я его коллега. Тоже кардиолог. Я приехал специально для этого…

– А вы договаривались о встрече? – перебил его голос.

– Н-нет. Я звонил, оставлял сообщения на автоответчик. Я звонил сюда, в офис.

– Доктор Кипарис не имеет возможности оказывать помощь своим бывшим соотечественникам. Извините. – В голосе из динамика послышались металлические нотки.

– Стойте, стойте, – закричал старик, чувствуя, что с ним пытаются распрощаться, – я не по поводу помощи. Я его старый коллега, он меня прекрасно знает. Мне не нужна никакая помощь. Я хочу просто встретиться с ним. Пожалуйста, помогите.

В динамике помолчали. Потом задали еще один вопрос:

– Так, значит, он не знает о вашем приезде?

– Нет, не знает. Но я уверен, когда он узнает, что я здесь, обязательно захочет со мной встретиться. Вы не могли бы мне сообщить, как его найти? Может, телефон или адрес?…

После недолгого молчания в динамике раздалось:

– Как вас зовут?

– Бычков. Профессор Бычков.

– Имя, отчество?

– Это не обязательно. Он прекрасно меня знает. Скажите просто: профессор Бычков.

– Хорошо. Зайдите через полчаса. Я свяжусь с ним.

– А нельзя ли… – попытался сказать старик.

Но переговорное устройство уже было отключено.

Старик поглядел на часы. Около трех. Он спустился, вышел на улицу, перешел на другую сторону, где под яркими навесами стояли несколько белых пластмассовых столов и стульев маленького кафе. Старик выбрал место в тени и сел за столик. К нему тотчас же подошел официант.

– Кока-кола, – произнес старик слова, давно ставшие международными. Затем он достал из сумки мятую пачку сигарет и нервно закурил. Так, прихлебывая кока-колу и куря, он провел полчаса.

Когда он вновь поднялся в офис и нажал на кнопку, голос в динамике звучал уже более приветливо:

– Да, господин Бычков, я говорил с Эдуардом Владимировичем. За вами через пять минут приедет машина…

И действительно, через некоторое время к подъезду подъехал длинный серебристый лимузин.

Бычков подошел к приоткрытой двери и влез в прохладный салон машины.

– Здор-рово, дед! – Ужасающе хриплый голос принадлежал шоферу. Любой приличный человек, завидев такого типа, сразу же перешел бы на другую сторону улицы. Глубокий белый шрам пересекал наголо бритый череп. Следы давнишних, видимо в свое время неумело наложенных швов на щеке. Отсутствие указательного пальца на правой руке, толстенная золотая цепь на шее, несколько массивных перстней. Впечатление довершала татуировка на запястье – восходящее солнце и надпись полукругом: «В душе моей темно».

Бычков не смог вымолвить ни слова. Однако шофер и не ждал от него никаких слов. Взвизгнув тормозами, лимузин газанул по залитой солнцем, жаркой нью-йоркской улице.

Больше никто и никогда не видел профессора Бычкова.

Телефон на моем столе зазвонил резко и нетерпеливо.

– Турецкий! Ты не забыл, куда мы сегодня идем?! – раздалось в трубке, едва я успел ее поднять.

Вот так. Ни «здрасьте» тебе, ни «до свиданья». А если я в этот момент допрашиваю опасного преступника? А если именно сейчас, в эту секунду, у меня в голове появилась разгадка тяжкого преступления? Нет, никак не может Ирина Генриховна, жена моя, понять, что ее муж, то бишь я, Александр Борисович Турецкий, работает не где-нибудь, а в Генеральной прокуратуре Российской Федерации. И не кем-нибудь, а старшим следователем по особо важным делам!!! А это вам не хухры-мухры, между прочим!

Кстати, о чем это она?

– Ты о чем? – продублировал я свою мысль вслух.

Из трубки донеслось напряженное молчание. Да-да, я не ошибся. Именно молчание. Ира умеет так молчать, что хочется сорваться с места и умчаться куда подальше со скоростью курьерского поезда. Вот и сейчас мне показалось, что телефонная трубка раскалилась и вот-вот лопнет от мощного потока отрицательных флюидов, испускаемых Ириной.

– Турецкий! Неужели ты забыл! Как ты мог?! Ведь мы сегодня идем на концерт! В кои-то веки… А ты… Я для тебя ничто… Права была тетя…

Дальнейшую тираду приводить здесь незачем. Ну, да, да, да, согласен. Конечно, я свинья. Ведь билеты на концерт Ростроповича Ирина купила месяц назад, предварительно согласовав со мной дату, а потом каждые три дня напоминала мне о предстоящем посещении Большого зала консерватории. Последний раз напомнила позавчера.

А я, конечно, замотался, как всегда, и забыл.

– Ну что ты, конечно, помню, – попытался я вытащить себя за волосы из лужи, – помню и как раз сейчас собирался идти домой. Кстати, во сколько концерт?

– В восемь, – отрезала Ира и бросила трубку.

Я глянул на часы. Без пяти минут семь. Вагон времени!

Вихрем спустившись во двор, я вскочил в машину. Взревел мотор, и, не обращая внимания на дорожные знаки, светофоры и прочее, я помчался домой. Ничего, если остановят гаишники, то есть, пардон, теперь гибэдэдэшники (язык сломать можно), скажу, что преследую опасного преступника. Имею я право хоть раз в жизни воспользоваться служебным положением или нет?!

Дома я застал одетую в длинное вечернее платье Ирину с красными глазами, свои начищенные до блеска выходные туфли и – вы не поверите – смокинг! Настоящий смокинг!

Нет, все– таки моя жена – чистое золото!

– Откуда? – только и вымолвил я, разглядывая отличную черную ткань, шелковые лацканы и брюки с лампасами.

– Для тебя старалась, – огрызнулась Ирина, еще не успевшая отойти от своего раздражения и привыкнуть к мысли, что я дома и мы все-таки идем на долгожданный концерт, – хотела тебе сюрприз сделать.

– И это тебе удалось, – сказал я, обнимая ее.

– Так одевайся скорее!

Смокинг оказался как раз впору, в чем я в общем-то и не сомневался. Посмотрев на себя в зеркало, я остался весьма доволен. В таком виде хоть на прием к английской королеве!

Мы успели как раз к началу концерта. Ирина быстро успокоилась и стала слушать музыку. Так, как она умеет это делать – самозабвенно, полностью вливаясь в тот поток звуков, который шел в зал со сцены. Казалось, она сейчас не здесь, рядом со мной, а где-то очень далеко. А почему бы тебе, Турецкий, тоже не расслабиться и не отдохнуть? Как раз подходящий момент, чтобы забыть на время свои бесчисленные картонные папки, содержащие свидетельства о человеческой гадости и подлости. Обратиться к возвышенному, чистому. К вечности…

Может быть, мне и удалось бы вместе со всеми присутствующими сделать это. Но в этот самый момент благоговейную, почти молитвенную атмосферу зала нарушил негромкий, но очень неприятный звук. Звонок моего мобильника. Черт побери, я забыл его выключить!

Интеллигентная публика сделала вид, что ничего не произошло. Я вытащил телефон и нажал на кнопку.

– Да, – почти неслышно произнес я.

– Саша, это я, – послышался в трубке крайне взволнованный голос Меркулова, – ты срочно нужен.

Я оглянулся: все были поглощены музыкой. К тому же момент был достаточно громкий.

– Я сейчас не могу, – сказал я, – а что случилось?

– Саша, только не падай со стула. Убит генерал Филимонов.

– Что-о-о?! – воскликнул я, на секунду забыв, где нахожусь.

На беду, музыка стала тише, и мой возглас, кажется, услышал даже сам Ростропович. Я почувствовал на себе десятки укоризненных взглядов. И строже всех на меня смотрела Ирина. Я готов был сквозь землю провалиться.

– Перезвони через две минуты, – сказал я в трубку и, схватив Иру за рукав, двинулся к выходу.

– Что еще случилось? – раздраженно поинтересовалась Ира, когда мы вышли в вестибюль.

– Ира, ты только не обижайся, но домой тебе придется добираться одной.

– Я так и знала, что ты не пропустишь случая испоганить мне вечер! – моментально надулась она.

– Ира, пойми…

В этот момент вновь зазвонил телефон, вернее, завибрировал – я, хоть и с опозданием, отключил звонок.

– Турецкий, давай срочно сюда.

– Костя, скажи толком, в чем дело! Я в кои-то веки с женой на концерт выбрался…

– Саша, – раздельно проговорил Меркулов, – полчаса назад у подъезда Государственной Думы застрелен генерал Филимонов. Все остальное узнаешь на месте. Это приказ генерального. Давай ноги в руки – и сюда. Жду.

И он положил трубку.

Я вытащил из кармана ключи от машины и протянул их Ирине:

– Ира, я должен ехать. Только что убили Филимонова.

– Какого Филимонова? – недоверчиво переспросила она.

Я вздохнул:

– Того самого…

Выбежав на улицу, я довольно быстро схватил такси:

– Давай на Манежную, братишка. К Думе.

Таксист покачал головой:

– Не получится, командир. Только что оттуда. Все перегородили. Милиции – тьма. Одни мигалки. Что-то, видимо, произошло. Так что не проедем.

– Ничего, – успокоил его я, – езжай. Пропустят.

Таксист пожал плечами и потребовал деньги вперед. Только после этого мы двинулись.

Пока ехали, я, глядя на огни вечерней Москвы, пытался привести свои мысли в порядок. Звонок Меркулова был настолько неожиданным, что просто выбил меня из колеи. Тем более у меня до сих пор в голове не укладывалось, что только что убили не кого-нибудь, а самого генерала Филимонова. Поверьте, я на своем веку много преступлений повидал, и если о каждом из них книгу писать – шкафа не хватит. Но такого еще не было. Чтобы в центре Москвы, в двух шагах от Кремля, да еще политика такого ранга!.. Нет, подобного еще не было.

Между тем мы подъехали к Манежной. Действительно, движение было остановлено, всех заворачивали в объезд.

Таксист притормозил и положил руки на руль:

– Я же говорил. Теперь куда?

– Давай прямо к оцеплению. Поближе.

Таксист опять пожал плечами и подкатил к регулировщику, усиленно размахивающему полосатым жезлом.

– Нельзя, нельзя! Объезд! – закричал тот.

Я вынул из кармана свою корочку и показал милиционеру. Тот взял под козырек и подал знак следующим в оцеплении, чтобы нас пропустили. В глазах таксиста появилось уважение.

После обычных милицейских «Жигулей» в следующем кольце стояли «опели» и «форды». А дальше – несколько черных лимузинов, на которых приехали явно большие шишки. Например, я заметил «мерседес» генерального прокурора. Таксист только ошарашенно вертел головой.

– Ну ладно, давай я здесь выйду. А то тебя обратно не выпустят, – сказал я таксисту и вышел из машины.

У подъезда Государственной Думы, освещенная яркими фонарями, перед желтыми лентами ограждения стояла небольшая группа людей. Батюшки, да здесь собрались почти все главы наших силовых ведомств! Я сразу заметил министра внутренних дел Ильина, директора ФСБ Короедова, генерального прокурора. Кроме того, здесь было несколько депутатов, включая спикера Госдумы Гусева. Чуть в отдалении я заметил до боли знакомые фигуры Славы Грязнова и Кости Меркулова. К ним я и направился.

Подходя к группе больших начальников, я заметил, что все они повернулись в мою сторону и с интересом, даже с каким-то неодобрением разглядывают меня. Мне стало как-то не по себе – знаете, когда на вас непонятно почему пялятся министры и высшие руководители страны, приятного тут мало. Интересно, чего это они?

– Здорово, – хмуро сказал Грязнов, тоже оглядывая меня с головы до ног, – чего это ты так вырядился?

Ах вот в чем дело! Я и забыл, что на мне роскошный смокинг, брюки с шелковыми лампасами, рубашка со стоячим воротничком с загнутыми уголками и изящная бабочка! Вид, согласитесь, не совсем обычный для следователя, прибывшего на место преступления.

– А, – небрежно ответил я Грязнову, – это так, обычная одежда. Нечто вроде спецовки. Я в этом в машине ковыряюсь.

– Нет, вы только посмотрите, – вступил в разговор Меркулов, – он еще шутит! Турецкий, смотри, доиграешься! Уволю! – И он погрозил мне пальцем.

– Костя, неужели этот момент еще при моей жизни наступит?

– Ладно. Нечего языком трепать. Давайте, ребята, дело серьезное. Действуем оперативно и слаженно. Пошли осмотрим труп вместе с судмедэкспертом.

Мы подлезли под оградительную ленту и подошли к трупу генерала Филимонова, освещенному автомобильными фарами и прожектором «скорой».

Вот он, бывшая гроза афганских душманов, любимец армии, всегдашний оппозиционер и, как его называли в газетах, «харизматический лидер». Это к его слову в свое время прислушивался и министр обороны, и даже сам Президент, правда, недолго. Это его называли одним из вероятных претендентов на высший пост в государстве. Вот он, генерал-полковник Филимонов, лежит на асфальте в луже собственной крови, безвольно раскинув руки. И никому он теперь не страшен. Пуля, которая прошла мимо под Кандагаром, в Фергане, в Тбилиси и Грозном здесь, в центре Москвы, в мирное время настигла и убила его.

Судмедэксперт, увидев нас, поднялся.

– Ну что? – спросил Меркулов.

– Что я могу сказать? Пока немного. Судя по отверстию, пуля небольшого калибра. Около пяти миллиметров – точно будет известно, когда мы ее извлечем. Так как она застряла в тканях черепа, скорее всего, стреляли издалека. Причем со стороны проезжей части.

– Из чего это следует? – вмешался я.

– Когда он выходил из подъезда, лицо его, естественно, было обращено к улице. Пуля попала в правую часть лба, прямо над бровью. Надо сказать, выстрел мастерский.

– Снайпер? – предположил Меркулов.

– Скорее всего. И очень профессиональный.

– Ясно. А что говорят охранники?

– Чего говорят? – Грязнов пожал плечами. – Ничего не говорят. Вышли из подъезда, осмотрелись, все было спокойно. Когда Филимонов появился, двух секунд не прошло, как он схватился за голову и сразу же упал.

– Звука выстрела, конечно, не слышали?

– Нет.

– Кто-нибудь кроме охранников был свидетелем убийства?

Грязнов улыбнулся:

– Понимаю, на что ты намекаешь. Охранников я уже задержал. Но вынужден тебя огорчить – я сам осмотрел их оружие, ни из одного пистолета давно не стреляли.

– А все-таки кто-нибудь еще был рядом в момент выстрела?

– Шоферы в некоторых депутатских машинах. Но никто из них момента убийства не заметил.

– Как так? У них под носом убивают человека, а они в упор не видят?

– Да. Кто газету читал, кто дремал. Так что единственный свидетель кроме охраны – это шофер самого Филимонова. Он, понятно, следил за выходом своего шефа. Но шофер утверждает то же самое, что и охранники, – вышел и сразу упал.

Я посмотрел на возвышающуюся напротив здания Думы гостиницу «Москва». Горели почти все окна.

– Я так понимаю, что, скорее всего, стреляли оттуда?

Грязнов хмыкнул:

– Поразительная догадливость. Не в проезжавшей же машине снайпер сидел.

– Я надеюсь, все входы и выходы из гостиницы перекрыты?

– Естественно.

– Ну что, тут вроде все ясно. Пойдем теперь искать следы убийцы.

– Очнулся! Мои ребята уже там. Все номера проверяют.

Я почесал в затылке:

– Хорошо… А теперь скажи мне, Костя, какого хрена им понадобилось убивать его именно здесь, в центре Москвы? Что, для этого другое место трудно было найти? У подъезда дома, на даче. Машину взорвать, в конце концов. А?

– Не знаю. Но мне кажется, сначала надо установить, кто эти «они».

– Разумно. И если все так, как мы думаем, и убийца стрелял из гостиницы, то…

– То, возможно, он еще там, – закончил Грязнов, – хотя надежда слабая…

В вестибюле гостиницы стояли шум и гам. Здесь находился почти весь персонал гостиницы и, как я понял, все постояльцы. Никого не выпускали на улицу, поэтому присутствующие пребывали в крайней степени возмущения.

К нам тут же подскочил толстый человек с депутатским значком на лацкане:

– Товарищи, мне необходимо в Думу. Сейчас проходит заседание фракции. А меня не выпускают!

Грязнов покачал головой:

– К сожалению, ничего сделать не могу. Пока не будут проверены все находящиеся в гостинице, никто отсюда не выйдет.

– Но меня не имеют права задерживать! Я обладаю депутатской неприкосновенностью! – скандалил тот.

– После проверки документов вас выпустят.

– Когда?

– Через некоторое время.

– Через какое?

– Я вам русским языком говорю: через некоторое.

– Я здесь торчу уже час!