Прекрасный новый мир Злотников Роман
– Давайте-ка я вам сейчас соломы под спинку подоткну, чтоб сидеть легче было, – заботливо пробормотал костоправ, ставя котелок и опускаясь на одно колено.
– Может, лучше сначала ногу посмотришь?
– Пока буду смотреть – остынет, – резонно ответил старина Гым, – да и смотреть тут нечего. Я уже и сейчас вижу, что все в порядке. То есть крови, конечно, натекло, вона тряпки все заскорузлые, но так оно все и должно быть. Так что ешьте на здоровьишко, а уж как поедите, я вашей ногой и займусь.
Грон молча кивнул и, подхватив котелок, поднес его к лицу. Вдохнул пар и мгновенно почувствовал, как рот забило слюной. Это был хороший знак. Похоже, его организм действительно повернул на выздоровление, с юношеской жадностью расходуя на это бурные молодые силы.
– А вот и ложка! – довольно отозвался Гым, несомненно уловивший голод пациента и расценивший его совершенно так же.
Грон покосился на его довольное круглое лицо и взял протянутый столовый прибор. Прибор был под стать хозяину – раза в полтора больше обычного, оловянный и с изрядно погрызенным краем.
Покончив с кашей, Грон поставил котелок, тщательно облизал ложку, вытер ее рукавом своего камзола и протянул хозяину. Костоправ удовлетворенно кивнул и, завернув ложку в чистую тряпицу, засунул ее за голенище сапога.
– Ну а теперь уж посмотрим и вашу ногу.
С ней было все в порядке. Гым отодрал присохшие тряпки, осторожно обмыл ногу и удовлетворенно кивнул:
– Подживает все. А ну-ка, ваша милость, пошевели пальцами… А мизинцем? Хм, вот незадача. Похоже, та жила, что к мизинцу тянется, совсем отмерла. Ну да ее ужо… – Костоправ выудил из подкладки своего колета длинную иглу и, оглядевшись, подгреб поближе к себе пук соломы. Он сноровисто свернул солому в жгут, ловко щелкнув огнивом, подпалил его и хорошенько прокалил иглу. – Я, ваша милость, тут немного иголкой потыкаю, – сообщил он Грону, – надо, чтобы все те жилы, что мы вчера на свои места вернули, вновь чувствовать начали. А то все зазря будет.
Грон понимающе кивнул. Стимуляция нервов, грубоватая, правда, и болезненная, ну да откуда они здесь могли…
– Ы-ый!
– Эт хорошо, значит, жилы оживать начали, – удовлетворенно пробурчал себе под нос костоправ.
– Ый, ы-ый!
– Не волнуйтесь, ваша милость, теперь точно могу сказать: еще побегаете…
На конюшне Грон провел почти две недели. Когда он, все еще держась за стенку и подволакивая ногу, но уже без костыля, сумел наконец-таки забраться на свою верхотуру, его встретили недоуменные возгласы соседей по спальне.
– Собол, ты где пропадал? Мастре Эшлиронт о тебе уже дважды справлялся. И сильно сердился.
Грон, из которого вся эта дорога наверх высосала все силы, с шумом рухнул на свою кровать и вытянул ногу.
– Чтоб ему пусто было, – пробурчал он себе под нос, – этому мастре Эшлиронту.
Тай и Борнус, с которыми он делил спальню, переглянулись и весело прыснули.
– Ну в этом-то мы с тобой согласны. Но если он нажалуется матушке-герцогине, жди неприятностей.
Грон искривил губы в легкой усмешке. Да уж, непременно… и рассмеялся. И все-таки, несмотря ни на что, здорово вновь оказаться в юном теле и в статусе подростка. Когда самая большая неприятность, которая тебя волнует, – это неудовольствие матушки-герцогини… И Тай с Борнусом тоже подхватили его смех, хотя и не очень понимали, чем он вызван. Впрочем, в этом возрасте, для того чтобы смеяться, совершенно не нужно никаких особенных причин.
– Так ты к костоправу ходил, что ли? – поинтересовался Борнус, заинтересованно поблескивая влажными глазами, на которые уже засматривалась не одна придворная дама.
Грон молча кивнул.
– Слушай, Собол, а больно было?
Грон неопределенно пожал плечами. Как тут ответишь-то, если Соболу – то больно аж жуть, а если Грону – то и не слишком. Больнее бывало. Да и вообще он чувствовал некоторую раздвоенность. Все знали его как Собола ад Градана, младшего сына барона Расдора, но сам он воспринимал себя именно как Грона. Притом в полной мере пользуясь памятью и навыками Собола. Причем, похоже, прозвище Грон, которое он приобрел в предыдущем мире, оказалось как-то слишком уж сильно сцеплено с его новой, объединенной сущностью, потому что, скажем, Казимиром Пушкевичем он перестал считать себя довольно быстро. Едва ли не мгновенно. А обращение Собол буквально с первого же момента, когда он пришел в сознание, вызывало у него стойкое неприятие. Нет, он вполне спокойно отзывался на него и пользовался им, но скорее как псевдонимом, быть же ему хотелось по-прежнему именно Гроном. Конечно, существовала возможность принять его старое имя как прозвище, но в связи с этим существовала определенная трудность. Люди получают прозвища, которые нечто означают, например Кремень или Лысый, ну или, скажем, Белый либо Говорун. Да мало ли у людей прозвищ… Но в этом мире и на этом языке слово Грон представляло собой бессмысленный набор звуков, не означающий ничего.
– Слушай, а ты успеешь выздороветь к приезду нового герцога? – прервал его размышления Тай.
– А когда он приезжает?
Борнус и Тай снисходительно переглянулись.
– И в какой дыре ты торчал все это время? Всем уже давно известно, что он приезжает на день Пречистого Владетеля Фараила.
Грон наморщил лоб:
– Так это ж через седмицу!
– Ну да.
Грон насупился:
– Не знаю, может, и успею, но, наверное, вряд ли.
Тай разочарованно покачал головой:
– Жалко… говорят, Владетель пожаловал ему целую сотню Безымянных.
– Насовсем?! – изумился Грон.
Безымянные считались личными слугами Владетеля. Насколько Грону удалось раскопать в памяти Собола, они были чем-то вроде зомби, но не мертвыми, а живыми. Люди, из которых каким-то непостижимым образом удалили их личность, индивидуальность. Они были чрезвычайно послушны, великолепно обучаемы, слабо чувствительны к боли, что делало их изумительными слугами, совершенными воинами, но вот только назвать их людьми никто бы не осмелился…
– Ты что, совсем того? – удивился Тай. – На время коронации. А то у нас тут ходили слухи, что нового герцога не очень-то и жалуют.
– Не очень-то… – фыркнул Борнус, – скажешь тоже. Все просто терпеть его не могут. Половина стражи уже расчет попросила. Тавга, Журия и Бону домой поотзывали. Да и среди девчонок-фрейлин тоже целый переполох.
Вечером, уже лежа в постели, Грон вновь перебрал в уме свои ближайшие и дальнейшие планы. Составил он их на следующий день после того, как очнулся в теле Собола ад Градана. Во-первых, ему предстояло выжить, во-вторых, занять в этом мире некое довольно спокойное место, и в-третьих, отыскать Белый Шлем. Если уж судьба так распорядилась, заканчивать свое существование в этом, на его взгляд, не слишком-то гостеприимном мире как-то не хотелось. Любопытно было дойти до конца того, что можно было условно назвать дорогой Белых Шлемов, и посмотреть, что там окажется. Но вновь взваливать себе на плечи непосильную задачу изменения этого мира он не собирался. Пусть в этом все идет так, как идет…
Буря разразилась на следующий день, когда мастре Эшлиронт добрался-таки до его спальни. Увидев, что ступня юного пажа теперь смотрит туда, куда ей и положено смотреть, он закатил бурный скандал, грозя ослушнику всеми мыслимыми карами. Однако подостыв, он осмотрел его ногу и, поджав губы, признал, что, в общем, так совсем не хуже. А когда Грон подольстился к лекарю, заявив, что все это время усердно пил его снадобья и совершенно не сомневается, что именно они, а отнюдь не костоправ, и послужили благотворному изменению его состояния, мастре Эшлиронт даже немного сменил гнев на милость. И выдал ослушнику еще один флакон собственного зелья. Который Грон, едва за мастре Эшлиронтом закрылась дверь, благополучно отправил за окно вслед за первыми тремя.
Следующие несколько дней Грон провел относительно спокойно. Несмотря на то что замок был охвачен приготовлениями к встрече нового герцога и все пажи носились как угорелые, паж Собол ад Градан считался больным и потому никуда не привлекался. Занятия тоже были отменены, поэтому большую часть времени Грон проводил в своей спальне, лежа в постели либо сидя у окна. Выздоровление шло довольно быстрыми темпами, и в принципе можно было уже потихоньку начинать разминать мышцы. Тело ему досталось неплохое, хотя до физических кондиций тела мальчика из груды, доставшегося Грону в предыдущем мире, ему было далеко. Обычное тело пятнадцатилетнего мальчика из мира, где владение оружием, умение переносить нагрузки и совершать длительные вояжи на лошадях в иерархии ценностей стояло гораздо выше грамотности и умения считать. Хотя это Собол ад Градан умел тоже. Покойный герцог Эзнельмский держал для своих пажей не только учителя словесности, в обязанность которого в первую голову входило обучение юношей даже не столько грамоте, сколько одному из рыцарских искусств – стихосложению, но и ученого философа (должность коего так и именовалось – ученый философ, ну типа дрессированный попугай…). А в эти времена и в этом мире сия должность непременно включала в себя знание великих наук – арифметики и геометрии. Остальное было как обычно, как и во всех остальных замках – фехтование, вольтижировка, уход за лошадьми и оружием и тому подобные науки. Но после смерти герцога занятия проводились от случая к случаю. А когда стало известно, кого Владетель избрал новым герцогом, так и вообще прекратились. Во многом из-за того, что часть учителей попросту затребовали расчет и покинули замок. Так что беспокоить Грона было совершенно некому. Но к концу недели он основательно заскучал.
Прибытие нового герцога Эзнельмского было обставлено крайне торжественно. Несмотря на то что нога все еще не до конца зажила, Грон рискнул-таки спуститься во внутренний двор и занять место на пролете одной из лестниц. Новоиспеченный герцог прибыл в свою столицу еще прошлым вечером и остановился в одном из самых богатых постоялых дворов «У коромного петуха». В принципе он въехал в городские ворота за три часа до заката, и ничто не мешало ему сразу же направиться в замок, тем более что торжественная церемония встречи уже была подготовлена и все, кто был в ней задействован, даже успели занять свои места. Но герцог отчего-то решил переночевать на постоялом дворе, отправив гонца с требованием подготовить торжественную встречу к следующему полудню.
Зрители заполонили все окна и балконы уже за час до полудня. За полчаса до назначенного срока дорогу к замку и ковровую дорожку, раскатанную во внутреннем дворе, обрамили шпалеры герцогских стражников, облаченных в ярко начищенные кирасы и шлемы. Пространство между стражниками и стенами, обрамляющими внутренний двор, заполнили толпы празднично одетых придворных и горожан. В бойницах надвратных башен и между зубцами стен вывесили флаги. А на центральном балконе, расположенном над парадным входом во дворец, занял место оркестр. Все было готово.
Карета герцога выехала к воротам замка через час после полудня, хотя от постоялого двора, на котором он соизволил провести ночь, до замковых ворот было от силы двадцать минут неспешным шагом. Отчаянно скрипя колесами, карета вкатилась внутрь центральной воротной башни и спустя несколько мгновений выкатилась во двор замка. Грянул оркестр, заполнившая двор толпа разразилась громкими приветственными криками, стражники вытянулись во фрунт. Карета остановилась. Все замерли, жадно пожирая глазами закрытые дверцы. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем из-за занавески высунулась худая, вялая, похожая на снулую рыбину рука. Рука пошевелила пальцами. Старик-сенешаль торопливо подскочил, придерживая болтающиеся у пояса ножны со своим фамильным мечом. Из-за занавески что-то сказали. Сенешаль изумленно встопорщил усы.
– Но, ваша светлость, как же…
Рука втянулась внутрь, и занавеска вновь задернулась. Сенешаль растерянно огляделся, затем откашлялся и зычно выкрикнул:
– Капитан!
– Да, ваша милость. – У левого плеча сенешаля тут же возникла рослая фигура капитана замковой стражи.
– Его светлость повелел убрать… – Сенешаль запнулся, как будто ему было трудно выговорить дальнейшее, но довольно быстро взял себя в руки и твердо продолжил: – Убрать все старые знамена.
– Старые? – переспросил неверяще капитан. Желтый с зеленым были цветами герцогства Эзнельмского уже чертову тучу поколений.
– Да. Владетель пошел навстречу нашему герцогу и изменил цвета Эзнельма. Теперь наши флаги будут… – Он запнулся и ошеломленно уставился на фигуры, в колонну по пять выходившие из распахнутых ворот.
Они шли молча, не кидая по сторонам горделивые взгляды, не подкручивая усы и не подбочениваясь, как обычно это происходит, если в город или в замок входит воинское подразделение. Нет, они шли в ногу, мерно передвигая конечности, с лицами, больше всего напоминающими посмертные маски. Но самым главным, из-за чего толпа, заполнившая двор, ошарашенно вздохнула, было не это. Самым главным было то, что первая шеренга несла в руках. Это были знамена. Они были черными. А посредине черного полотнища злобно скалил зубы волосатый череп…
– Да, удружил Жаб, нечего сказать, – уныло произнес Борнус, когда они поднялись в спальню после пышного, но прошедшего весьма уныло торжественного приема и последовавшего за ним ужина.
Тай и Борнус прислуживали за столами, а Грон наблюдал за всем происходящим с верхней галереи. Гостям явно было не по себе, поэтому все торжества завершились довольно быстро, уже к вечерним сумеркам, не затягиваясь, как это было при прежнем герцоге, далеко за полночь. Так что Борнус, прислуживавший у стола, где сидели купеческие старейшины, освободился довольно рано, и они с Гроном поднялись в свою спальню, не став дожидаться Тая – тому выпала честь прислуживать за герцогским столом, за которым все еще продолжалось пиршество.
– Теперь над нашим герцогством вся северная марка потешаться будет.
– И никто не будет, – примирительно отозвался Грон. – Это же Владетель знамя даровал. Ну кто посмеет потешаться над Владетелем?
– Ну и что, что даровал? Жаб же сам пожелал…
С первой же минуты пребывания нового герцога в замке его никто иначе, как Жабом, уже и не называл. Хотя внешне он напоминал скорее глисту. Бледный, с унылым лицом и кривой усмешечкой. Вернее, ему больше подходила характеристика, которую Грон еще в бытность Казимиром Пушкевичем как-то прочитал на стенде «Их разыскивает милиция» в местном райотделе. Там вывешивались ориентировки с крайне некачественными фотографиями и изложенными казенным птичьим языком словесными портретами. Вот в одной такой ориентировке полковник Пушкевич однажды и прочитал нечто типа: «Рост средний, телосложение щуплое, волосы редкие, глаза серые, водянистые, общее впечатление – гнида». И сия характеристика как нельзя лучше обрисовывала впечатление, формирующееся у человека при взгляде на нового герцога Эзнельмского.
– Нет, это ж надо было додуматься поместить на знамена волосатый череп. Он бы еще Костяную корову туда намалевал.
Костяная корова, как, впрочем, и волосатый череп, были персонажами крестьянского фольклора. Первая олицетворяла собой падеж скота, а второй – мор. Барон Ужаб был в своем репертуаре.
– Тебе-то хорошо, – вздохнув, покосился на Грона Борнус, – тебя отец у Жаба теперь точно не оставит. А нам куда деваться?
Это предположение имело право на жизнь, ибо особого смысла в пребывании младшего сына барона Расдора в замке герцога Эзнельмского (особенного такого) более не было. Вряд ли у новоиспеченного герцога существовали какие-то воинственные планы в отношении Расдора, а самому Расдору, судя по доходившим оттуда известиям, тоже было не до свар с герцогством. В той неудачной войне Расдор потерял слишком много воинов и все никак не мог оправиться. Так что пребывание Собола в замке превратилось в некую формальность еще при старом герцоге, и он продолжал оставаться в замке скорее по привычке и заключенному уговору, чем по какой-то разумной необходимости. Но новый герцог никаких уговоров с Расдором не заключал, а привычки, судя по сцене его появления в замке, у него тоже были другие. Так что по всему выходило, что Соболу скоро придется паковать вещи. А вот Борнус в отличие от Собола был сыном барона – вассала герцогства, да еще и наследником, и деваться ему было совершенно некуда.
– Ничего, тебе всего шесть месяцев до посвящения, скоро тоже уедешь, – утешил его Грон.
– Скорей бы, – уныло отозвался Борнус.
– Эй, ребята, вы видели?! – возбужденно заорал Тай, врываясь в спальню. – На посту у оружейной выставили Безымянного.
– Что?! – сотрясли стены спальни два слившихся изумленных возгласа.
Борнус вскочил и бросился к двери, ведущей на стрелковую галерею. Грон последовал за ним со всей скоростью, на которую был способен.
Он добрался до поворота к лестнице, когда Тай и Борнус уже успели все рассмотреть и, спрятавшись за углом, возбужденно обсуждали увиденное.
– А ты видел…
– А у него вот такой кинжал…
– А наплечники из волчьего сплава видел…
– А набойки на каблуках…
Грон несколько мгновений прислушивался к этому обмену репликами, но затем любопытство, возбужденно бурлившее в крови пятнадцатилетнего подростка, взяло верх, и он, вытянув шею, осторожно заглянул за угол. Безымянный неподвижно, будто статуя, стоял у дверей оружейной. Совершенно спокойный взгляд его неподвижных глаз был устремлен на арку винтовой лестницы. Грон несколько мгновений напряженно разглядывал Безымянного, а затем за его спиной послышалось сдавленное хихиканье, и четыре крепких мальчишеских кулака толкнули его в спину, отчего его буквально вынесло в коридорчик, и он оказался в паре шагов от неподвижной статуи Безымянного. Грон замер. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем Безымянный медленно повернул голову и… втянул носом воздух, будто принюхиваясь. Грон рефлекторно сглотнул (вернее, это была реакция тела пятнадцатилетнего подростка, в котором он находился). А Безымянный внезапно согнулся в поясе, отвешивая ему глубокий поклон, и громким, но лишенным всякого выражения голосом произнес:
– Повинуюсь, господин…
3
Грон проснулся от крика петуха. Он разлепил глаза и ошалело повел головой. Судя по громкости крика, петух должен был находиться где-то в районе подмышки, ну, в крайнем случае на расстоянии вытянутой руки. Но, кроме лошадей, поблизости никого не было. Грон блымнул глазами и повернулся на другой бок, собираясь поспать еще, но в этот момент петух завопил снова. Нет, он был не в конюшне, но при такой луженой глотке этой чертовой птицы данным фактом можно и пренебречь, ибо столь громкий крик просачивался сквозь крытую дранкой крышу с минимальными потерями. Грон глухо выругался и сел.
Замок герцога Эзнельмского он покинул почти седмицу назад. Тайком. Не сообщив никому о том, что собирается бежать. Даже Таю и Борнусу. А что еще прикажете делать? Тот Безымянный оказался не одинок в своем стремлении служить Грону.
Ввалившись в спальню, Грон позволил перепуганному Соболу забраться под одеяло и накрыться им с головой. Не слишком типичная реакция для пятнадцатилетнего пацана, но ведь с ним произошло что-то настолько ужасное, что рассудок отказывался в это верить. Безымянный назвал его господином! И выразил готовность повиноваться! Но ведь Владетель вряд ли приказал своим слугам повиноваться кому бы то ни было в замке, кроме новоиспеченного герцога. Он, скорее всего, вообще не представлял, что в этом замке живет некий юноша по имени Собол. Нет, возникни в том необходимость, совершенно понятно, что он смог бы выяснить о Соболе все. И довольно быстро. Но зачем ему это? Кто такой Собол, чтобы им заинтересовался Владетель? Или… все начинается по новой, и в этом мире тоже есть технология, позволяющая засечь перенос сознания? Но почему тогда Безымянный не попытался сразу же убить Грона, а, наоборот, выказал готовность повиноваться ему? Голова раскалывалась от вопросов. Грон некоторое время лежал, ожидая, пока отчаянно колотящееся в груди сердце хоть немного умерит свой ритм и ему удастся вновь вернуть себе более-менее надежный контроль над телом Собола, а потом откинул одеяло и повернул голову. Борнус и Тай сидели на кровати Тая, которая стояла у противоположной стены, и испуганно смотрели на него. Грон сел на кровати.
– Ну чего уставились? – несколько грубовато пробормотал он.
Тай мгновенно наклонил голову, отводя глаза, а Борнус испуганно дернул кадыком. Грон принялся поправлять рубаху. В спальне повисла напряженная тишина. Оба юных пажа осознавали, что там, в коридоре, на их глазах произошло нечто невероятное, но как к этому относиться, пока было непонятно. Первая реакция была привычной. Все, кто жил в этом мире, давно четко усвоили, что все, связанное с Владетелем, – страшно и запретно. Так что изначальной реакцией на произошедшее был страх. Но вот уже прошло десять минут, и ничего ужасного ни с кем не приключилось. На смену страху начало пробиваться неуемное юношеское любопытство.
– Собол, а чего это он? – наконец осмелился обратиться к приятелю Борнус.
– А я знаю? – отозвался Грон.
Ему наконец-то удалось взять под контроль адреналиновый выброс, поэтому теперь он мог общаться со своими приятелями относительно спокойно. Тай осмелился поднять глаза и окинул старого, но внезапно открывшегося с незнакомой стороны приятеля любопытным взглядом.
– А ты взаправду можешь чего-нибудь приказать Безымянному?
– Да откуда мне знать? – пробурчал Грон. – Пробовать это я совершенно не собираюсь.
Оба приятеля понимающе кивнули. Вот еще, идти наперекор воле Владетеля – дураков нет… Но с другой стороны, все в этом мире происходит по воле Владетеля, значит, то, что Безымянный выказал готовность повиноваться Соболу, несомненно, тоже его воля… Или нет? Подобный теологический тупик оказался совершенно непроходимым для недостаточно развитых юношеских мозгов (впрочем, не исключено, он оказался бы таковым и для мозгов намного более развитых и изощренных), так что Тай отбросил всякие рассуждения и перешел к конкретике:
– А почему?
– Потому что потому, – отрезал Грон.
Ну не объяснять же мальчишке, как по идее должен отреагировать один из… богов, что ли (он пока так до конца не разобрался, кто же такие Владетели), этого мира, выяснив, что один из его слуг, до сего момента считавшихся априори абсолютно ему преданными, внезапно выразил желание повиноваться кому-то другому. Причем тому, кому он такого права не делегировал… Или все-таки делегировал? Грон стиснул зубы. Ну что за загадка?! Так знает Владетель что-то о нем или это какая-та ошибка, накладка?.. Вызванная, например, неким сбоем в одном конкретном Безымянном либо тем, что его, Грона, то есть Собола, сильно поранила магическая тварь, созданная с помощью силы Владетеля, и от его организма до сих пор неким образом попахивает магией Владетеля. Или еще какими-то пока еще непонятными причинами. Ну, скажем, как это часто бывает в бульварных романах, его мамашка пригуляла его с Владетелем. Вроде как здесь принято считать, что этот самый Владетель выглядит вполне человекообразно…
– Слушай, а может… – подал голос Борнус, возбужденно сверкая глазками.
– Нет, – жестко отозвался Грон. – И вообще, давайте ложиться спать. Поздно уже. Кто знает, как оно завтра все будет.
Тай и Борнус разочарованно переглянулись, но Грон был прав. Поэтому, еще немного пошушукавшись, оба пажа разобрали постели и улеглись, затихнув довольно быстро. Грон еще некоторое время лежал в своей кровати, ожидая, пока дыхание приятелей окончательно выровняется, а затем медленно, стараясь не выдать себя ни единым звуком, сел. Тело немного затекло. Оно же все еще оставалось хоть и довольно развитым, но пока недостаточно натренированным телом пятнадцатилетнего юноши, находящегося в самой серединке пубертатного периода. И настойчиво требовало движения. Грон некоторое время сидел, прислушиваясь к мерному сопению Тая и Борнуса, а затем положил руку на грубую спинку своей кровати и рывком поднялся. Ногу слегка прострелило болью. Кровать скрипнула. Грон замер, прислушиваясь, но оба его соседа по спальне продолжали мерно дышать. Грон перевел дух и осторожно двинулся к двери.
Безымянный торчал на том же самом месте. И в той же позе. Грон взволнованно сглотнул (пока ему еще не удалось взять под контроль рефлекторные реакции тела, но он по этому поводу не слишком волновался, поскольку так же было и сразу после предыдущего переноса) и осторожно выбрался из-за угла. Безымянный медленно повернул голову в его сторону, снова принюхался и опять согнулся в низком поклоне.
– Повинуюсь, господин.
Грон сделал шаг вперед, затем еще один и… оторопело замер. Перед ним стоял другой Безымянный. Значит, это не сбой одного конкретного Безымянного. Ну хоть что-то удалось прояснить. Грон облизнул пересохшие губы.
– Ты… готов мне повиноваться?
Новый поклон, и вновь повторенное:
– Повинуюсь, господин.
Грон вдохнул, повел плечами и тихо спросил:
– А почему?
Безымянный поклонился в третий раз.
– Повинуюсь, господин.
Грон досадливо поморщился. Ну как заставить его объяснить-то?
– Кто я?
– Господин.
– А почему ты считаешь меня своим господином?
Безымянный опять поклонился. На этот раз молча.
Понятненько, не тот вопрос.
– Сколько у тебя господ?
– Ты – господин.
И как это понимать? Он – один? Или он – самый главный? Или господа властвуют ситуационно, то есть который рядом, тот и господин, а появится новый – он станет господином. Грон рефлекторным жестом потер щеку о плечо.
– А как ты меня узнал?
– Ты – господин.
Вот тебе и ответ. Мол, чего тут обсуждать, все и так совершенно понятно. Ты – господин. Но почему? Ладно, попробуем зайти с другой стороны.
– Сколько в замке твоих господ?
– Ты – господин.
– А герцог?
На этот вопрос Безымянный не отреагировал. Либо предположение о ситуационной власти господина оказалось верным, либо… герцог не обладал статусом господина. Ладно, попробуем уточнить.
– А кто для тебя герцог?
Безымянный молчал. Да что же это?.. Как спросить-то так, чтоб понял?
– Кто для тебя тот, кого ты сопровождал сюда? Ну, который приехал в карете, что вы охраняли?
Безымянный продолжал молчать. То ли он просто не понимал вопроса, то ли не желал отвечать, то ли не мог. Грон тяжело вздохнул. Получил информацию, нечего сказать… Ладно, попробуем выяснить что-нибудь о пределах своей власти над этими флегматичными парнями.
– Ты можешь сесть?
Безымянный опустился на пол.
– Встань.
Безымянный поднялся.
– Подойди к лестнице.
Безымянный сделал два шага вперед.
– Отдай мне свой меч.
Клинок с коротким шелестом выскользнул из ножен. Грон осторожно перехватил протянутую ему рукоять и некоторое время стоял, пялясь то на меч в своей руке, то на Безымянного, а затем ухмыльнулся.
– Значит, ты выполнишь все, что я скажу?
– Да, господин.
– Даже если я прикажу тебе убить себя? – выпалил он и в следующее мгновение отчаянно закусил губу.
Но было уже поздно. Безымянный не понимал отвлеченных размышлений. Он просто качнулся всем телом вперед, одним движением насадив свою грудь и находящееся внутри нее сердце на лезвие меча, зажатого в руке Грона…
– Эй, парень, а ну вставай! Ты заплатил только за ночь, а уже утро.
Грон открыл глаза и сел. В проеме приоткрытых ворот конюшни маячила фигура хозяина придорожного трактира. Грон моргнул и, подняв руку, выдрал из волос запутавшиеся в них соломинки. Значит, он задремал-таки после того чертового петуха.
– Ну, проснулся, что ли?
– Да, господин, – кивнул Грон и уперся в земляной пол, поднимаясь на ноги.
– Жрать будешь?
Грон рефлекторно сглотнул, жрать хотелось, но в его тощем кошеле было всего лишь два толара и семь медных монет. Вытаскивать на свет божий золотые толары в этом трактире было бы верхом безрассудства, как, впрочем, и в любом другом придорожном трактире на тракте. А на медную монету он мог бы получить всего лишь миску горячей требухи. До Жадкеи же было еще как минимум четыре дня пути, как раз на четыре медных монеты. Так лучше уж поесть вечером. Тем более что в этом случае ему, как уважаемому (ну условно) и платежеспособному посетителю, могут за ту же медную монету разрешить переночевать на конюшне. А то придется платить за ночлег в зале. Ночевать на улице уже было нельзя. По какому-то капризу природы на эту неделю, что он был в пути, выпало относительное затишье – осенние ливни будто решили сделать паузу, а зима еще не вступила в свои права, но лужицы поутру уже вовсю подергивались ледком.
– Нет, господин.
– Тогда вали отсюда, – пробурчал хозяин и исчез из проема приоткрытых ворот.
Спустя десять минут Грон, прихрамывая, шагал по обочине размокшего, но уже начавшего слегка подсыхать торгового тракта, связывающего Эзнельм с Жадкеей.
Из замка он выбрался спустя полчаса после того, как на пол у его ног грянулось тело Безымянного. Несколько мгновений он ошарашенно пялился на труп, а затем до хруста стиснул зубы, чтобы не заорать. Черт, черт, черт, черт!!! Проклятие! Ну что за сволочное невезение?! Это тело никак не желало подчиняться ему в полной мере, реагируя на внешние раздражители с непосредственностью и порывистостью пятнадцатилетнего. А в этом возрасте руки, ноги и, главное, язык живут не просто намного впереди мозгов, но еще и по большей части совершенно отдельно от них. И все реакции крайне просты и однозначны, а суждения резки и безапелляционны. И как теперь быть? Грон оглянулся. Коридор, слава богу, был безлюден. Его никто не видел. Но можно не сомневаться, что расскажут Борнус и Тай тем, кто будет проводить расследование по поводу убитого Безымянного. Несколько мгновений он размышлял над тем, а не сделать ли так, чтобы Борнус и Тай никому ничего уже не смогли рассказать, но затем отверг этот вариант. Никакого серьезного выигрыша это не сулило. К тому же едва в пределах его досягаемости окажется какой-нибудь Безымянный, то, что он хотел бы сохранить в тайне этими смертями, мгновенно сделается очевидным. Да и, если честно, рука не поднималась на пятнадцатилетних пацанов, которых часть его личности, относившаяся к Соболу, продолжала воспринимать как друзей-приятелей. Значит, оставалось одно – бежать. Причем немедленно. Первого Безымянного сменили с поста довольно быстро, так что замена второму может прийти с минуты на минуту.
Грон, прихрамывая, бросился к дверям спальни. В спальне все было тихо. Он торопливо наклонился и вытащил из-под кровати плетеную корзину с личными вещами. Что брать? Нога все еще не работала в полной мере, так что много вещей он унести не сможет. Да и совсем уж хорошие вещи ему не нужны. Не вызывает сомнений, что, после того как обнаружат мертвого Безымянного и выбьют из Тая с Борнусом все, что им известно, его начнут искать. А кого будут искать? Молодого дворянина, младшего сына барона Расдора, раненного в ногу. И что мы с этим можем поделать? С молодостью – ничего. С дворянством?.. Притвориться недворянином – возможно. Но не с его одеждой. Значит, надо изыскать возможность поменять ее, а пока натянуть что-нибудь наиболее неприметное. С ранением… ну будем стараться не хромать. Насколько возможно. С сыном барона Расдора? Значит, двинемся в сторону от владений отца. Какой из всего этого сиюминутный практический вывод? Из вещей, кроме вот этих простых штанов, обычно надеваемых на разные хозяйственные работы, такой же рубахи и старенькой, давно ставшей ему маловатой и потому столь же давно не надеваемой куртки из овчины захватим немного исподнего на смену. Остальное – бросим.
Грон затолкал в корзину большую часть личных вещей и на мгновение задумался. Может, остальное сжечь? В замке вон какие собачьи своры. Но в памяти Собола не было ни одного случая, когда с собаками разыскивали людей. К тому же это его намерение было слишком затруднительно осуществить. Для надежности следует сжечь не только личную одежду, но и простыни с подушками, и тренировочное оружие из учебной оружейной, и попону с седлом, хранившиеся на конюшне. Да с его ногой на это потребовалось бы полдня… вернее полночи.
Он спустился по винтовой лестнице во двор и замер, притаившись в проеме боковой двери. Замок спал. Никакой смены Безымянного ему по дороге также не встретилось. Похоже, пока боги на его стороне… или Владетели, кто их разберет. Грон несколько неуклюже выскользнул из проема и с замирающим сердцем двинулся в обход двора, стараясь держаться в тени.
Ему удалось миновать дверь кухни, обогнуть конюшню и подобраться к воротам, как в проеме ворот внезапно что-то шевельнулось. Грон замер, стиснув зубы. А он-то рассчитывал, что привратная стража уже успела заснуть. Ну что им еще делать у запертых ворот герцогского замка, возвышающегося в самом центре весьма большого, по здешним меркам, столичного города герцогства? И что теперь?
– Повинуюсь, господин, – гулко пророкотало из темного проема ворот.
Сердце Грона едва не выскочило из груди через горло. Несколько мгновений он отчаянно пытался остановить дрожь всех конечностей, а затем шумно выдохнул и утер пот. Пронесло.
– Эй ты, потише говори, шепотом.
– Повинуюсь, господин, – отозвался часовой Безымянный уже на два тона глуше.
– Хорошо. – Грон наконец сгреб в кучу все свои конечности и получил-таки возможность двинуться вперед. – Открой калитку, только тихо.
В темноте что-то едва слышно звякнуло, а затем послышался тихий скрип отворяемой двери.
Грон приблизился к едва различимому в темноте проему и, повернувшись к Безымянному, приказал:
– Как только я выйду, закроешь за мной калитку и… забудешь, что меня видел. Кто бы тебя ни спрашивал, ты меня не видел и ничего обо мне не знаешь, понятно?
– Да, господин.
Грон с сомнением покачал головой. Кто их знает, этих Безымянных, как у них все там, в голове, происходит. Не исключено, что на прямой вопрос типа «Что велел тебе такой-то?» это чудо заявит: «Господин велел забыть, что я его видел», но с этим он ничего поделать не мог. Поэтому Грон решил просто положиться на удачу. И слава богу, она его не покинула. Как минимум в ту ночь…
Отойдя от трактира на пару миль, Грон свернул в лес и через сотню шагов остановился, скинул со спины мешок и потянул с плеч куртку. Еще в первый вечер, который Грон рискнул провести в лесу, в полумиле от Жадкейского тракта, он вырезал ножом из найденной на земле старой дубовой ветки несколько шариков и вот уже который день мял и крутил их в руках, тренируя пальцы и укрепляя связки. А два дня назад начал устраивать себе пока еще короткие, получасовые тренировки, занимаясь в основном растяжкой и упражнениями с собственным весом. Собол был, конечно, парнем по местным меркам вполне развитым, но до кондиций Великого Грона ему было еще очень далеко. Впрочем, подобных кондиций ему, пожалуй, не достичь. Во-первых, тело Собола все-таки заметно уступало тому телу, что получил Грон в своем предыдущем мире, а во-вторых, нога, даже если и заживет, все равно никогда уже не сможет выдать всю заложенную в ней природой скорость и силу. Похоже, придется даже смириться с хромотой, будем надеяться, что легкой…
Размявшись и поделав растяжку, Грон упал на кулаки и принялся отжиматься. Согнув и разогнув руки семьдесят два раза, он лег на опавшую листву и некоторое время отдыхал. Неплохо. Два дня назад он закончил на шестидесяти пяти. Но на семидесяти двух, пожалуй, стоит сделать «полку». Дня на три-четыре. И уже перед самой Жадкеей попытаться довести до восьмидесяти. Поприседав на здоровой ноге и с десяток раз подтянувшись на ветке, Грон обтерся старой рубахой и принялся одеваться. Кроме повышения физических кондиций эти тренировки преследовали еще одну цель. Грон приучал свое новое тело повиноваться его воле. И это уже начало приносить кое-какие результаты.
К деревне он подошел уже в сумерках. Жадкейский торговый тракт был обустроен давно и основательно, поэтому расстояния между деревнями и придорожными трактирами обычно составляли где-то половину дневного перехода торгового каравана, чья скорость движения примерно соответствовала скорости пешего путника. Так что торговцы могли себе позволить на половине дороге остановиться и перекусить горячим обедом, а затем продолжить движение, не сомневаясь, что в конце утомительного дня обязательно доберутся до очередного комфортного (по местным меркам) убежища. Грон, путешествуя в одиночку и жертвуя обедом, успевал за день отмахать где-то вполовину больше, чем торговый караван, останавливаясь на ночевку не во втором, а в третьем встретившемся за день трактире. Что его вполне устраивало, поскольку он появлялся в трактире к тому моменту, когда большинство путников успевали не только поужинать, но и опрокинуть несколько стаканчиков сидра или смородиновой настойки. Так что у них уже не было особого желания (да и возможностей) внимательно вглядываться в лица вновь прибывших. Что Грону и было надо. Однако когда он миновал околицу и двинулся по улице, в конце которой маячил трактир, у Грона засосало под ложечкой. Похоже, сегодня рассчитывать на бесплатный ночлег нечего. Вся площадь перед таверной оказалась забитой возами. Это означало, что в деревню прибыл большой караван, ну или два, если обычных. А значит, все места на конюшне будут заняты. Да и лавки в зале тоже. Во всяком случае, надеяться, что ночлег обойдется в одну медную монету, не стоит. Да и порция требухи вполне могла изрядно вырасти в цене. Эвон ртов-то сколько. Грон остановился у широкого крыльца, тщательно счистил заранее припасенной палочкой грязь с башмаков и… влетел в зал, распахнув дверь собственным лбом, от крепкого удара по спине, сопровождаемый радостным гоготом.
В зале было темновато. То есть Грону с сумерек показалось, что достаточно светло, но сквозь густой дым от трубочного зелья, по вкусу и аромату скорее напоминавшего высушенную хвою, однако пользовавшегося у местного простого люда немалой популярностью, огоньки свечей едва просматривались. Грон сделал несколько шагов вперед, затем два в сторону и лишь после этого обернулся, чтобы посмотреть, кто это так над ним пошутил. Внутри него клокотала высокомерная ярость юного дворянина Собола ад Градана, но за прошедшее время он довольно сильно нарастил возможности контроля этого тела, поэтому снаружи вся эта буря обозначилась лишь слегка порозовевшими щеками.
– Что, соплячок, испугалси? – весело поинтересовался рыжий детина, улыбаясь во весь свой щербатый рот.
Грон неопределенно повел плечами. Оприходовать этого дылду он, даже в своем нынешнем состоянии, скорее всего, сумел бы за пару минут, чего-чего, но «выключающие» точки на человеческом теле он сумеет отыскать даже с завязанными глазами, однако затевать шумные разборки ему по-прежнему было не с руки.
– Не боись, дядя тебя сильно обижать не будет, – покровительственно кивнул детина и попытался с размаху хлопнуть Грона по плечу. Каковое действие, по его мнению, непременно должно было привести к очередной крайне веселой, на его вкус, сцене – валяющемуся на полу и громко стонущему сопляку.
Но Грон чуть качнулся в сторону и максимально опустил плечо, так что опущенная с силой рука детины лишь скользнула по его плечу, и детина едва сам не шмякнулся на пол. С трудом удержавшись на ногах, он разогнулся и обиженно воззрился на Грона.
– Ты чего это?
– Ничего, уважаемый, – еще раз попытался обойтись без шумного выяснения отношений Грон, – просто собираюсь перекусить.
– Чего?! – взревел детина и, выбросив вперед руку, ухватил Грона за плечо будто клешнями. – А ну стоять!
Грон тихонько вздохнул. Шансов разрешить дело тихо и мирно практически не осталось. Ну встречаются на земле люди, которым очень тяжело жить с ненабитым рылом. Вот они и цепляются ко всем встречным-поперечным с громкими просьбами облегчить им их столь тяжкую и незавидную долю. И им облегчают… Впрочем, Грон сделал еще одну, последнюю попытку.
– Уважаемый, я собирался просто перекусить. Не мешали бы вы мне, – негромко, чтобы не провоцировать вероятного противника «на слабо», сказал он, однако на всякий случай перенес левую руку на правое запястье потенциального противника.
– Да я тебе, сопляк!.. – взревел детина и… дико завизжал, когда Грон надавил ногтем на достаточно широко известную болевую точку в основании его большого пальца.
Грон перехватил его локоть, развернул и резко дернул. Раздался хруст. Детина взревел и, вопя, шмякнулся на задницу. Таверна содрогнулась. Разговоры мгновенно смолкли. Лица всех присутствующих обратились к Грону. Он вздохнул. Да уж, перекусил незаметно. С другой стороны, границы Эзнельма он пересек еще полтора дня назад и теперь находился в Жадкее. Может, и пронесет. Тем более что никаких гонцов, со срочными приказами мчащихся по торговому тракту, он пока тоже не видел.
– Ну ты! Ты напал на моего побратима! – взревел грубый голос от одного из столов.
Грон скрипнул зубами. Еще и массовой драки ему здесь не хватало. Пожалуй, надо уносить ноги. В конце концов, деревня – не одинокий придорожный трактир, при удаче вполне возможно пробраться на чей-то сеновал либо заночевать в стогу сена где-нибудь за околицей. Задубеешь, конечно, – в стогу нет лошадей, своим телом греющих воздух в тесной конюшне, но лучше уж померзнуть, чем устраивать махач, о котором потом неделю будут судачить во всех придорожных тавернах от Эзнельма до Жадкеи.
– Эй, погонщик, насколько я видел, все было с точностью до наоборот. Твой друг напал на него, а этот славный юноша только защищался.
Все тут же повернулись в ту сторону, откуда донесся новый голос. Он принадлежал тощему, долговязому человеку, одетому как дворянин, но на его стоптанных сапогах виднелись простые стальные шпоры-колючки. На лавке рядом с долговязым лежали потертая кожаная шляпа с широкими полями и бронзовой пряжкой, толстый шерстяной плащ и узкий меч-шпага, носящий здесь наименование ангилот, в простых ножнах.
– Да ты кто такой?! – взревел погонщик, размерами ничуть не уступающий тому, который сидел сейчас на полу, баюкая сломанную в локте руку.
– Гость моей таверны, – послышался от стойки не менее громкий и грубый голос.
Головы всех повернулись уже туда. В проеме кухонной двери стоял дюжий мужик в широких штанах и кожаном фартуке на голое тело. В правой руке у него был зажат массивный тесак с налипшими на лезвии волокнами мяса.
– И мой друг. А если кому-то не нравятся мои друзья, то им следует шустро покинуть мою таверну. Пока я сам не занялся такими неуважительными гостями.
Погонщик, уже почти выбравшийся из-за стола, притормозил, озадаченно крутя головой и бросая взгляды то на долговязого, то на хозяина таверны, а затем оглянулся на своих.
– Да ладно тебе, Пург, – примирительно произнес пожилой мужик, сидевший за тем же столом, что и погонщик, и сильной рукой притянул растерявшегося дебошира к лавке, – не заводись. Замяли.
Хозяин таверны обвел зал угрюмым взглядом, а затем скорчил скучающую рожу и, не торопясь, отступил в кухню. Грон проводил его взглядом и развернулся в сторону одинокой фигуры. Человек в одежде дворянина поймал его взгляд, улыбнулся и сделал приглашающий жест.
– Присаживайтесь, юноша.
Повторять приглашение не потребовалось. Тем более что, как заметил Грон, других свободных мест в зале не было.
Не успел он опуститься на лавку, как у столика возникла крепенькая служанка.
– Что желает молодой господин?
– Требухи, – живо отозвался Грон и осторожно поинтересовался: – Почем тарелка?
Служанка бросила взгляд на соседа Грона и, скромно, но оч-чень завлекательно потупив глазки, пробормотала:
– Для вас – один медяк.
Грон кивнул и, покопавшись под курткой, выудил из кошеля один медяк.
– Пить что будете? – поинтересовалась служанка, засовывая медяк за лиф.
– Воду.
– А принеси-ка нам, Алтея, сидра, – внезапно встрял в его заказ сосед по столу. – Почему бы нам с молодым человеком сегодня немножко не расслабиться?
Грон повернулся к долговязому.
– Прошу простить, ваша милость, но я не…
Читать бесплатно другие книги:
