Сердце некроманта Шнейдер Наталья

– Помочь черному магу? – поинтересовался Первый брат.

– Нет! – выпалила я, прежде чем успела обдумать, что говорить. Прикусила язык. Ведь на самом деле – да, именно черному магу я и хотела помочь. Неважно, что не в побеге, в котором пытались меня сейчас обвинить братья.

– Почему ты замолчала? – вкрадчиво спросил он.

– Я ни в чем не виновата!

– Тогда тебе нечего бояться, правда? – Он остановился в коридоре.

Стражники распахнули перед ним дверь. Первый брат вошел неторопливо, следом заволокли меня. В камеру… Нет, не камеру, это помещение было просторней, и под потолком немедленно зажглись магические светильники, не то что в каменном мешке, где держали Дитриха.

– Заблокировать ее, – велел Первый брат.

– Я не виновата! – повторила я, отчетливо понимая – бесполезно.

Меня подвели к наковальне у стены, незнакомый брат надел на мою руку металлический обруч с проушинами. Прежде чем я успела опомниться, он просунул в проушину прут и взмахнул молотом. Я зажмурилась – показалось, что молот сейчас обрушится на мою кисть, но железо грохнуло о железо, а в моей груди снова раскрылся черный водоворот.

Магия. Они отобрали у меня магию. Пусть на время, но…

– За что? – выдохнула я. – Я не виновата!

– Тогда тебе нечего опасаться, – повторил Первый брат, усаживаясь на скамью. – Если ты действительно ни в чем не виновата, мы вернем тебе дар, как только все выясним.

Стражник вручил ему мою корзинку со снадобьями. Первый брат перебрал их одно за другим. Внимательно изучил корпию – и чистую, и использованные комки. Просмотрел на просвет склянки со снадобьями, нахмурился, увидев осадок в той, содержимое которой предназначалось для промывания ран и ожогов. Встряхнул – в почти прозрачной жидкости закрутились крупные кристаллы. Я уставилась на них, почти забыв о собственной беде, – в самом деле, раствор должен быть темным и однородным, без осадка.

Первый брат тем временем капнул на палец остатки из пузырька с отваром ивовой коры, понюхал, лизнул, поморщившись. Проделал то же самое с мазью для умащения ран, обтер рот и язык чистой корпией. Снова взял в руки склянку с настоем, изменившим свойства.

– Магия! – Осенило меня. – Он вытянул из зелья магию, поэтому кристаллы осели! – опять выпалила я раньше, чем подумала, что следовало бы придержать язык, пока меня не начнут расспрашивать.

– Что ты замолчала? Рассказывай дальше, – мягко сказал Первый брат.

– Он вытянул магию из снадобья, и этого хватило, чтобы открыть портал.

Первый брат вернулся к пузырьку с мазью, покрутил так и этак.

– Давай начнем все с начала. Кто послал тебя к некроманту?

– Никто.

Он покачал головой, словно учитель, который не услышал правильного ответа.

– Ты уверена? Не стоит защищать человека, который сделал тебя своим орудием. Если мы не найдем его, вся тяжесть наказания обрушится на тебя.

– Но я ни в чем не виновата! – в который раз воскликнула я.

– Ты помогла бежать некроманту. На костер отправляли и за меньшее.

Меня затрясло.

– Я не помогала! Я просто хотела…

Я осеклась. Не помогала, но просто хотела помочь.

Матушка была права – то, что я считала состраданием, гордыня и ничего больше.

– Хотела – что? Рассказывай.

Я начала рассказывать, то и дело сбиваясь и оправдываясь. Сейчас вся затея выглядела безнадежно глупой. Глупой и самоуверенной.

С чего я взяла, что смогу преуспеть там, где отступились люди намного старше и опытнее меня? Почему решила, будто к спасению можно притащить на аркане?

– А потом он открыл портал и ушел в него. Вот и все, – закончила я.

– Нет, не все. – В голосе Первого брата зазвенел металл. – Ты забыла рассказать, какой артефакт принесла некроманту, прикрыв лечебными снадобьями.

– Я не приносила никаких артефактов!

– Кто дал тебе этот артефакт, позволивший черному нейтрализовать защиту и дотянуться до своей магии? – продолжал Первый брат, словно не услышав меня.

– Не было никакого артефакта, – повторила я. – Он вытянул магию из зелья, вот же, у вас в руках доказательство! Магия, поддерживающая раствор исчезла, и кристаллы снова стали кристаллами! Ну знаете, как если растворить соль в кипятке и остудить – она выпадет в…

– Вытянул? Из зелья? Которое ты принесла?

Я кивнула. В животе что-то мелко дрожало. Как ни крути, выходит, что я все же виновата – ведь если бы я не принесла снадобий, черному неоткуда было бы добыть магию.

– А где ты взяла снадобье? – спросил Первый брат, поднимаясь со стула и подходя ко мне.

– Сделала, как и всегда.

Все сестры делали и зачаровывали снадобья сами. Считалось, что мы всегда можем отправиться в странствие, где некому будет готовить зелья для нас, поэтому все должны уметь. А еще демоны могли убить зельевара, и как тогда справляться, не умея готовить зелья?

Травы мы собирали по очереди для всех – это было одним из послушаний, готовила каждая сестра для себя сама.

– Сделала. – Первый брат посмотрел на меня сверху вниз, и мне захотелось раствориться в камне, исчезнуть. – Сестра, которая еще вчера была послушницей…

И вовсе не вчера, а месяц назад! К тому же, все знают, что сила дара не зависит от давности посвящения. Да, случается, что Пресветлый, видя, сколь истово служение сестры, через годы одаривает ее своей благодатью, прибавляя сил, – но это бывает так редко, что все эти сестры причислены к святым. Обычно сила дара понятна сразу. Не знаю уж, за какие заслуги Господь не обделил меня редкими способностями.

Может быть, в этом и дело? Может, ослепленная своей силой, я поверила в собственную исключительность безо всяких на то оснований.

– Влила столько силы, что некроманту хватило открыть портал, – продолжал Первый брат. – Ты насмехаешься над нами.

Глава 6

– Я и не думала насмехаться, брат! – воскликнула я. – Правда, все так и было!

Он взял меня под локоть и повел к углу, в который я до сих пор старалась не смотреть. Туда, где через крюк в потолке тянулась веревка. На низком столе в бурых пятнах лежали странного вида инструменты – впрочем, трудно было не узнать клещи, – а рядом стояла жаровня. Пока, по счастью, остывшая, но при одном взгляде на нее меня сначала бросило в жар, а потом затрясло в ознобе.

– Знаешь, как мы допрашиваем упорствующих, сестра? – притворно-добродушно спросил Первый брат.

– Да уж, видела результаты. – Я зажала руками рот, ловя вылетевшие слова, но было поздно. – Простите, я не хотела дерзить. Но мне нечего… – Голос сорвался. – Мне нечего рассказать, правда. Я просто хотела избавить его от боли, чтобы он мог прислушаться к увещеваниям и спасти свою душу. Все так и было!

– Мое терпение лопнуло. – Первый брат сунул мне в руки склянку со снадобьем. – Сумеешь хотя бы зажечь светлячок – поверю, что все так и было. Ну!

Господи, помоги мне! Сейчас мне казалось, что я не сумела бы коснуться магии даже без блокирующего артефакта – ни одной мысли в голове не осталось, ни единого чувства, кроме страха.

Страха и обиды. Мне всю жизнь твердили, что посвященные Фейнрита – одна большая семья. Но разве в семье обвиняют, не разобравшись? Запугивают и карают за малейшую провинность?

Вслед за обидой пришла злость. Они думают, что я вру? Изворачиваюсь, чтобы увильнуть от наказания, – и это при том, что я не сказала ни слова неправды? Так я докажу! Если некроманту удалось вытащить из моих снадобий достаточно магии, чтобы сотворить сложнейшее заклинание портала, то уж мне сам Господь велел справиться с требованием, каким бы невозможным оно не выглядело.

Закрыв глаза, чтобы не видеть насмешки на лице Первого брата, я потянулась к дару и снова ухнула в тот черный водоворот, что открылся на месте средоточия магии. Позволила ухватить себя, закружить, как совсем недавно в камере. Вот оно, течение силы. Тонкое, едва заметное, если не искать, так и не увидишь. Слиться с ним, осторожно, не торопясь. Рывок!

Оказывается, силой тоже можно захлебнуться, и я уже не смогла собрать ее во что-то оформленное. Просто выпустила наружу.

Сквозь закрытые веки пробилось сияние, такое яркое, что мне захотелось зажмуриться. Я заставила себя открыть глаза – и сощурилась. Да уж, это не светлячок, это целый фонарь, в свете которого, казалось, можно было разглядеть каждую щель в каменной кладке.

– Вот видите! Я говорю правду! – воскликнула я. – Никто меня не подговаривал и не было никаких амулетов.

На лице Первого брата отразился… страх? Он схватил меня за руку с блокирующим браслетом, вытаращился на него, словно на гадюку, обвившую мое запястье. Я тоже посмотрела туда и оторопела, не сумев удержать заклинание.

Яркий свет погас, но и в приглушенном было видно: толстую полосу железа изъела ржа, разрастаясь на глазах. Еще несколько мгновений – и браслет осыпался рыжей пылью.

– Кто готовил артефакт? – взревел Первый брат, вцепившись в мое запястье так, что я вскрикнула от боли.

– Я, – отозвался тот брат, что заковывал меня, и вид у него был ошарашенный. – Обычный артефакт, и делал обычно.

Он тоже схватил мою руку, разглядывая, – как будто это могло вернуть оковы на место.

– Я не…

«Я не хотела», – пыталась сказать я, но Первый брат оборвал меня на полуслове:

– Эту – в камеру. Другую, не ту, откуда сбежал черный. Проверить там блокирующие артефакты. И если кто-то пронесет девчонке что угодно, где хоть крупица магии – даже в чаше отпущения, отправится на костер вместе с ней.

– Что? – выдохнула я.

– Ты продала душу Алайрусу в обмен на силу.

Обвинение было настолько нелепым, что я не смогла даже ответить – только вытаращилась на Первого брата, раскрыв рот. А он продолжал:

– Ты помогла сбежать некроманту, приговоренному к смерти.

– Я не…

– Ты сама призналась, что принесла ему зелья, из которых он добыл магию.

Я осеклась. В самом деле, ведь это я пришла к черному. Да, я вовсе не собиралась его освобождать, но тут Первый брат прав.

Я помогла некроманту сбежать. И это не оставят безнаказанным.

И все же – костер?

Не самые грязные работы, не плети и даже не каторга с блокировкой магии до истечения срока наказания?

– Значит, займешь его место, – завершил Первый брат. Рванул с моей шеи амулет Фейнрита – цепочка больно рассекла кожу, так, что я вскрикнула. Кивнул стражникам.

– Увести.

В камере, куда меня впихнули, даже было оконце. Под самым потолком, маленькое, кошке не пролезть, потому на него не стали тратить решетку. Я глянула на небо и поспешно отвернулась – закат окрасил его розовым, точно отблесками костра, который мне предстоял.

Нет. Не буду думать об этом. И отчаиваться рано. В конце концов, еще должен состояться суд. Может быть, к тому времени гнев Первого брата утихнет. Вдруг судьи поверят, что я не хотела ничего дурного. Может, я смогу смягчить их искренним раскаянием – а я в самом деле раскаивалась. Да, мои намерения были чисты, но Фейнрит велел судить о дереве по плодам, а о людях – по деяниям. Некромант сбежал из-за меня, из-за меня снова будет твориться зло.

И если не врать самой себе – когда прошла первая оторопь, где-то в глубине души я обрадовалась, что мне не придется сопровождать к костру этого человека с насмешливым взглядом и злым языком.

Поймав себя на этой мысли, я испугалась. Осенила себя священным знамением, торопливо прочла молитву.

Сопровождать его к костру не придется. Я сама на нем окажусь.

Нет. Еще не все потеряно. После суда приговор передают светским властям, лишь они вправе казнить и миловать. Были ли случаи, когда приговор не подтверждали? Я не знала, в селе, где стояла наша обитель, некромантов не водилось. Была одна ведьма, которая уморила ребенка, принимая роды, но она сбежала, почуяв опасность, прежде чем братья пришли за ней.

Вдруг случится чудо, и светские власти не подтвердят приговор? Пусть каторга, с каторги выходят, с костра…

Окошко погасло, камера погрузилась в темноту. Я проваливалась в сон, снова просыпалась. Крутила в голове одни и те же мысли, переходя от надежды к отчаянию, от молитвы – к проклятьям. Доставалось и моей глупой самоуверенности, и черному, из-за которого все случилось, и Первому брату, осудившему меня.

Когда гнев иссякал вместе с силами, я опять засыпала и опять просыпалась резко, как от толчка. В какое-то из этих пробуждений пришел стражник, сунул мне кружку воды – оказывается, я хотела пить – и, не проронив ни слова, исчез. Напившись, я обнаружила, что кусочек неба в окошке стал голубым.

Только сейчас я заметила что здесь было холодно. Я взобралась на нары с ногами, стараясь не касаться стены, обхватила руками колени. Остался бы со мной дар, смогла бы согреться, пусть и сил бы на это потребовалось много, но к чему их сейчас беречь? Однако артефакты, подавляющие силу, работали исправно, а у меня не было ничего, в чем оставалась бы хоть искра магии, чтобы проскользнуть вслед за ней к источнику.

Как будто, если бы оставили магию, мне бы это помогло. Я не некромант и не способна, призвав силу смерти, превратить камень стен в песок, которым он неминуемо когда-нибудь станет. Я не инквизитор и не знаю боевых заклинаний. Могу лишь призвать огонь, да что толку – обожгу одного стражника, прибежит еще дюжина вместе с братьями. К тому же, напав на охрану, я признаю, что виновна.

Все, что мне оставалось, – сидеть и ждать своей судьбы.

Дверь снова распахнулась, впустив брата Михаэля.

– Здравствуй, сестра, – улыбнулся он мне так же тепло, как улыбался на верхушке сторожевой башни – как давно, кажется, это было!

– Здравствуй. – Несмотря ни на что, я была рада ему, как была бы рада любому живому человеку, пришедшему меня подбодрить.

Или…

– Ты пришел меня проведать или принес вести?

– Проведать, – снова улыбнулся он, подходя ближе. – Ты скрасила мою скуку, и я подумал, что могу скрасить твое одиночество. Можно я сяду?

Я кивнула, отодвинулась на край нар, чтобы ему хватило место, но брат Михаэль сел совсем рядом, прижавшись своим бедром к моему. Я попробовала потесниться еще, но двигаться было некуда, только если встать… Но прежде, чем я начала подниматься, Михаэль обнял меня за талию.

– Что ты делаешь? – растерялась я. Попыталась оттолкнуть его, но свободной рукой он поймал мое запястье.

– Тебе говорили когда-нибудь, что ты очень красивая?

– О чем ты? – Я хотела дернуться, но он крепко прижал меня к себе, не забывая удерживать и руку, – так что и шелохнуться не получилось.

– Красивая, нежная, невинная… И все это не достанется никому, – продолжал он, заглядывая мне в лицо.

– О чем ты? – повторила я, по-прежнему не понимая. – Мы посвящаем себя Фейнриту, и обеты…

Он покачал головой, склонился к моему лицу.

– Неужели ты никогда не хотела узнать, что такое жар мужских объятий?

– Ты в своем уме? – Я снова попыталась вывернуться из его рук, и снова ничего не вышло.

Вот значит, как он решил скрасить мое одиночество! Но какая-то часть меня никак не могла поверить в происходящее. Грязные вопросы черного возмутили меня – но чего ожидать от некроманта? Домогательства Михаэля словно превратили в ледяную статую – настолько неожиданны и неуместны они были.

– Уходи, брат. – Я очень старалась, чтобы голос прозвучал твердо, но так и не смогла справиться с оторопью, и это было слышно. – Уходи и не греши.

– Неужели ты в самом деле не хочешь, хотя бы перед тем как взойти на костер, узнать, что такое чувствовать мужчину внутри себя?

Костер! На несколько мгновений это слово заставило меня забыть даже о нежеланных объятьях. Костер. Значит, все решено. Чуда не будет.

Я застыла оглушенная, а Михаэль, видимо, приняв мою растерянность за согласие, развернулся ко мне, схватил одной рукой за затылок, а другой за грудь – так по-хозяйски, словно я уже принадлежала ему, – и поцеловал.

Я опомнилась не сразу – никак не получалось поверить, что это происходит со мной. Язык пролез в мой рот, противно и скользко.

И это – поцелуй? То, от чего, как пишут в романах, которые послушницы тайком передавали друг другу, трепещет сердце и наливаются жаром ланиты? Если мое сердце и затрепетало, так только от отвращения.

Я стиснула зубы. Михаэль вскрикнул, отпрянув.

– Ненормальная!

– Пошел вон отсюда! – закричала я. Вскочила, шарахнулась в угол, подальше от него. – Убирайся, пока я не позвала стражу!

– Стража ничего не сделает, – ухмыльнулся он. – Они свою мзду получили.

Михаэль шагнул ближе ко мне, я попятилась, вжимаясь в стену. Мзду? Он заплатил, чтобы… чтобы… Купил меня, точно уличную девку? Меня, посвященную Фейнрита, свою сестру в Господе?

Меня, пособницу некроманта, приговоренную к смерти.

Эта мысль опять оглушила меня. Подкосились ноги, и затошнило. Я опустила лицо, борясь с головокружением. Михаэль снова оказался рядом.

– Вижу, ты поняла. Будь ласковой, Эвелина, и я тоже буду ласковым. Говорят, близость смерти придает остроты ощущениям, эта ночь может стать самой приятной в твоей жизни. Или я буду груб, и тогда пеняй на себя.

Глава 7

– Ласковой? – вскинулась я. – А не шел бы ты…

Не знаю, откуда в моей памяти нашлись эти слова – те, за которые девочек-послушниц сестры шлепали по губам, а то и заставляли вымыть рот мылом. Но Михаэль лишь улыбнулся.

– А я всегда говорил, что в таких скромницах таится настоящая…

Конца фразы я не услышала. Взбешенная, я совсем забыла, что лишена магии и потянулась к ней. Черный водоворот увлек меня, затянув под воду, но мне было уже все равно. Если я и не вынырну, то тем лучше. Лучше умереть сейчас, чем дождаться, пока меня возьмут силой – ведь я никак не могу себя защитить, – а потом отправиться на костер.

Что-то больно и остро врезалась в ладонь. Запахло паленым, а потом в уши пробился крик, вышвыривая меня в реальность. Загремела, открываясь, дверь.

Я сжимала в кулаке медальон посвященного Фейнрита – разорванная цепочка выскользнула из ушка. Михаэль отлетел от меня на другой конец камеры, щеку его покрывали волдыри вперемешку со струпьями – четким отпечатком ладони.

– Ведьма! – завопил он.

– Господь дал мне силу защититься от тебя! – крикнула я в ответ. – Уходи!

Двое стражников подхватили меня под локти. Медальон зазвенел о пол: моя рука разжалась, когда до меня дошло, что я обожгла человека. Да, он мерзавец и греховодник, но… Я сожгла ему половину лица едва ли не до кости. Меня затрясло.

– Успокоились, все! – Неожиданно повелительный голос матушки Епифании заполнил камеру, так что даже стражники, кажется, вздрогнули. Она огляделась. – Ты, Михаэль. Подбери свой амулет и вон отсюда! Первый брат непременно узнает, при каких обстоятельствах ты получил этот ожог.

– Я пришел утешить, а она набросилась…

«Утешить». Я нервно хихикнула.

– Так же, как ты утешаешь вдовушек? Убирайся.

Михаэль испарился. Матушка сняла с шеи амулет посвященной, повернулась к стражникам.

– Оставьте нас с сестрой.

– Но матушка, что если она и на вас…

– Заберите медальон и оставьте нас, – повторила она.

Стражники – о чудо! – исчезли почти так же стремительно и безмолвно, как Михаэль. Закрылась дверь. Я бросилась матушке в объятья и разрыдалась.

Слезы лились градом, и я не пыталась их останавливать, пока поток не иссяк сам.

Оказывается, матушка Епифания что-то говорила.

– …и вот до чего довела тебя гордыня. Желание доказать свою правоту. Кому ты что доказала?

Я всхлипнула в последний раз, вытерла слезы рукавом. Голова стала пустой и гулкой.

– Что толку сожалеть сейчас? Уже ничего не изменить. Власти подписали?

– Да. Я получила аудиенцию у его величества, он сказал, что отступники в лоне ордена – дело ордена, и он не станет оспаривать решение посвященных.

Вот значит как… Тогда надежды действительно нет.

– Но меня пугают твои речи, – продолжала она. – Неужели некромант настолько отравил твою душу?

– О чем вы, матушка?

– Что значит «поздно сожалеть»? Без раскаяния нет отпущения.

Отпущение, да… Надеяться поздно – хотя я по-прежнему всем существом своим надеялась на неведомое чудо. Но все же надо подумать и о душе. Жизнь коротка, а потом – вечность.

Как-то слабо это утешало. И все-таки я попыталась отринуть неуместные мысли. Опустилась на колени.

– Исповедуйте меня, матушка.

Пауза показалась слишком долгой. Я подняла взгляд и увидела на лице матушки смятение.

– Я здесь не как посвященная Фейнрита, а как женщина, которая тебя воспитывала.

– Но…

– Ты видела, я сняла свой амулет, символ принадлежности Господу. Я здесь как частное лицо.

В который раз за этот безумный день я совершенно перестала что-либо понимать.

– Я прошу только об исповеди и отпущения. Почему вы отказываете в этом?

– Я не смогу дать тебе чащу отпущения. Первый брат запретил приносить тебе все, в чем есть хоть толика магии.

Это было настолько нелепо и несправедливо, что я вскочила.

– Значит, вы отказываете моей душе в спасении? Обрекаете ее на вечные муки? Только потому, что…

Она перебила меня:

– Не я, а ты сама погубила свою душу, связавшись с некромантом. Не я, а ты обрекла ее на вечные муки.

Я задохнулась от возмущения. Наверное, матушка была права – не хватало мне смирения, и сейчас не хватило.

– Но для того и существует таинство отпущения! Все мы грешны, но исповедь, покаяние и отпущение спасают, не вы ли учили меня этому! И… – До меня дошло кое-что еще. – Значит, и чашу последнего отпущения мне тоже не дадут? Только из страха, что я дотянусь до силы?

Матушка покачала головой.

Значит, меня ждет не просто смерть, а смерть мучительная? И на том свете не будет покоя?

Хотя нет, считается же, что огонь для того и нужен, чтобы очистить от грехов. Кажется, я в самом деле начинаю повторять за черным. Удивительно, насколько одни и те же слова звучат по-разному в зависимости от того, по какую сторону от двери камеры ты остаешься после того, как она закрывается. И от того, с какого ракурса предстоит смотреть на костер.

– Значит, в угоду Первому брату вы лишаете меня покаяния? Отказываете в единственной оставшейся мне милости – быстрой смерти? Вы, кто всегда твердили мне, что долг превыше всего и…

– Опомнись! – Голос матушки Епифании похолодел. – Ты сама виновата во всем, что с тобой случилось, и вместо смиренной молитвы еще смеешь обвинять? Ты не единственная сестра под моим попечением, и я должна думать, как позаботиться об остальных. И мне еще объясняться с Первым братом, почему сестра, которую я так высоко ценила, за которую ручалась, помогла сбежать некроманту!

– Это Первый брат должен объясняться, почему в его храме стражники продают заключенных братьям за мзду, точно уличных девок! Это он должен объясняться за то, что осудил невиновную!

Я не успела договорить, как дверь камеры распахнулась, явив Первого брата.

Значит, и тут черный был прав – тайны исповеди в этом храме не существует.

– Как ты смеешь, мерзавка, обвинять честных…

От его голоса, под его гневным взглядом внутри меня все смерзлось. Захотелось упасть на колени и молить о прощении, я даже качнулась вперед. Но что-то внутри —наверное, все та же гордыня, что погубила меня, – заставило распрямить плечи и вскинуть голову. Мне нечего терять. Хуже уже не будет.

– Брат Михаэль сказал, будто заплатил стражнику, чтобы он впустил его и закрыл глаза и уши, что бы ни происходило в этой камере. Разве я могу не верить словам моего брата? Разве он не честен?

– И вот эту змею вы пригрели на груди, матушка. – Первый брат сокрушенно покачал головой. – Пойдемте. – Он взял ее под локоть. – Я вас не виню, все мы совершаем ошибки.

– Только не всех за ошибки отправляют на костер! – выплюнула им вслед я.

Матушка Епифания вздохнула:

– Она обезумела. Моя вина – не следовало подпускать юную душу к средоточию зла.

– Похоже на то, – кивнул Первый брат. – Пришлите четырех крепких духом сестер присмотреть за ней. После того, что она сотворила с братом Михаэлем…

– Жаль, что я ухватила его за лицо, а не за другое место!

– И, пожалуй, не обойтись без кандалов, – закончил он.

Оба покачали головой, по очереди осенили меня священным знамением. Закрылась дверь, и я опять осталась одна.

Вспышка ярости прошла так же внезапно, как накрыла. Я рухнула на нары, удивляясь самой себе. Куда делись мои кротость и послушание – в самом деле, как будто демон вселился.

Может, они правы? Может, зло действительно отравило мою душу? Я никогда бы не осмелилась спорить со старшими, а сейчас мой язык словно жил собственной жизнью. И ладно бы он помог мне оправдаться – только хуже сделал. Еще и закуют в кандалы, точно преступницу.

Кузнец – тот же, что надевал на меня артефакт, блокирующий магию, пришел в сопровождении двух крепких братьев. Как будто я в самом деле была опасна. Цепь, соединяющая ручные и ножные оковы, оказалась слишком короткой – не распрямиться во весь рост, не вытянуться лежа. Мне оставалось только сидеть или лежать, свернувшись калачиком и стараясь не шевелиться – при каждом движении грубые железные края ранили кожу. Впрочем, зачем мне было двигаться?

Четыре сестры, пришедшие вслед за кузнецом, были мне едва знакомы. На мое неуверенное приветствие не отреагировала ни одна, словно я была пустым местом. Сестры расселись на складных стульчиках по углам камеры и замерли, не сводя с меня взглядов. Словно я была опаснее черного мага.

Эта мысль заставила горько усмехнуться. Что ж, меня хотя бы не пытали. Зато прислали приглядывать, хорошо хоть сестер, а не братьев. Я снова попыталась заговорить, и опять меня проигнорировали. Все, что мне оставалось, – свернуться на нарах и молиться, испрашивая у Фейнрита смирения, которого мне так недоставало.

То ли молитвы мои были недостаточно искренни, то ли они не достигли небес – но как я ни старалась, смириться не могла. Трудно смириться со страшной смертью в восемнадцать лет, и перспектива вечной жизни не утешала. Еще труднее оказалось смириться с несправедливостью.

Утро наступило слишком быстро. В который раз отворилась дверь, и те же два брата, что вчера сопровождали кузнеца, велели мне выходить. С первым же шагом я едва не свалилась, но упасть мне не дали, подхватили под руки, повлекли вперед. Можно было бы и ногами не перебирать, пусть волокут – но я заставила себя выпрямиться, насколько позволяла цепь, и шагать. Не знаю, почему мне было так важно это – чтобы меня не увидели раздавленной и сломленной, ведь на самом деле всем было наплевать. Взойду я на эшафот сама, или меня затащат, рыдающую и брыкающуюся, конец один.

При каждом шаге оковы врезались в лодыжки, но я согласилась бы идти так бесконечно – ведь боль означала, что я еще жива. Идти бесконечно, стереть ноги до костей, но жить.

И все же во мне, наверное, отыскалось то самое смирение, потому что сейчас мысли мои были заняты не жалостью к себе. Я жадно впитывала краски, запахи, звуки. Как ярко, оказывается, светит рассветное солнце! Как звонко поют птицы! Какие милые котята спят под кустом, прижавшись друг к другу. Как вкусно пахнет свежим хлебом из храмовой кухни – несмотря ни на что, у меня подвело живот, ведь я постилась почти сутки.

Я потянулась к дару – после дней, проведенных под воздействием подавляющих артефактов, все мое существо рвалось к нему, как рвется к воздуху человек, вынырнув из воды. Но едва я коснулась дара, меня словно ударили молотком по виску.

– Не рыпайся, – сказал один из братьев. – Хуже будет.

Значит, они решили, что люди надежнее артефактов. Или не захотели портить артефакты огнем. Я не знала, как пламя действует на них. Странно, но этот вопрос на несколько мгновений показался мне очень важным, однако спрашивать было бесполезно. Сопровождающие, за исключением брата, предупредившего, чтобы «не рыпалась», не удостоили меня ни словом.

Но если меня избавили от артефактов, может, расщедрятся и на последнее отпущение? Я не стала спрашивать и об этом, как не стала тешить себя надеждой – не так горько будет разочаровываться.

Мне помогли взобраться в телегу, вокруг выстроились братья, и среди их серых ряс матушка Епифания в белом одеянии выделялась, точно белая голубица между сизых собратьев. За эту ночь матушка, казалось, состарилась лет на десять, а взгляд ее блуждал, то устремляясь к небу, то опускаясь к земле, но ни разу не остановился на мне. Я тоже не стала на нее смотреть. Может быть, вчера я действительно была безумна, но и сегодня не пожалела ни об одном сказанном слове, хотя едва ли решилась бы их повторить. Лучше смотреть в небо – пока его не затянет дымом, а потом мне станет ни до чего.