Доктор воровских наук Гусев Валерий

Глава IV

ЧЕРНЫЙ МОНАХ

Утром меня разбудили звон инструментов и ворчание дяди Федора под капотом, пение птиц и мамин голос:

– Давно я так хорошо не спала. Прямо как в детстве.

А папа ей ответил:

– И я здорово выспался. Даже весь вчерашний день забыл. Мы очень много рыбы наловили?

Мама помолчала, вспоминая, и ответила:

– Очень. Две бочки.

– А где они?

– Не помню.

Тут дядя Федор отозвался от машины:

– Будет вам. Вы прямо как эти водилы с фуры, ничего не помните. Никакой рыбы мы не наловили. Все еще впереди.

– Правильно, – сказал папа. – Пошли?

Я выглянул из палатки. И успел заметить, как за кустами движутся к пруду два длинных удилища, и услышал теряющийся вдали голос дяди Федора:

– Не, Саныч, мы сейчас этих карасей тыщу штук на завтрак наловим.

– Не, – ответил далекий папин голос. – Так много не надо, нам столько не съесть. Сотню-две – и хватит.

– Годится, – согласился дядя Федор. – А что не съедим, то на запчасти сменяем.

Я разбудил Лешку, и мы выбрались из палатки.

Кругом было здорово. Над головой – чистое небо и в нем мелькают ласточки. В траве блестит роса такими радужными капельками. В деревне лают собаки, звенят ведра и орут петухи. А мама жарит на плитке картошку.

– Доброе утро, – сказала она, откидывая со лба прядь своих красивых волос. – Как спали?

– Как дети, – сказал Алешка. – Мне самолет с крыльями приснился.

– А мне, – добавил я, – машина с колесами.

– Удивительные сны, – засмеялась мама. – Садитесь завтракать. Только умойтесь хорошенько.

Мы сбегали к ручью и так хорошо умылись, что вернулись мокрые с головы до ног.

– А чего ты картошку жаришь? – спросил Алешка. – Давай карасей подождем. Сто штук. Хватит?

– Долго ждать придется, – вздохнула мама. – А если уж дождемся, то мы их лучше продадим и купим на эти деньги колбасы.

– А кто продавать будет? – спросил Алешка.

– Ты, – ответила мама, накладывая ему полную миску поджаристой картошки. – Выйдешь на дорогу, сядешь на обочине и запоешь: «Сами мы люди не местные…»

Алешке идея понравилась. Но он внес свои коррективы:

– Лучше вы с папой сядете на обочине, у вас все равно отпуск. А дядя Федор будет бегать вокруг и приговаривать: «Ах, какие рыбки! Прямо золотые. По два кило штука!»

Мы посмеялись, доели картошку и пошли на ручей мыть посуду. И поняли, что не такая уж это беда, что мы тут застряли. Даже наоборот. Место очень красивое. Деревня Пеньки веселая. В пруду все время караси с удочек срываются. А совсем рядом – старинный монастырь, полный загадок и тайн.

Когда мы вернулись, папа и дядя Федор наворачивали картошку и хвалились, сколько бы они наловили карасей, если бы…

– Подсекаешь слабо, Саныч, – ворчал дядя Федор. – Карась – рыба не простая, он только ловкому рыбаку дается.

– А ты много подсек? – спросил папа.

– Не считал, – отмахнулся дядя Федор. – Но поболе твоего.

– А где рыба-то? – спросил Алешка, заглядывая в пустое ведро.

– В пруду, – сказала мама. – Отныне и навеки.

– Не преувеличивай, – обиделся папа. – Все хорошее еще впереди.

У дяди Федора научился.

– Зато поспали хорошо, – поддержал его дядя Федор. – А я вот долго не засыпал. Все мечтал. О новой машине.

Эти мечты у дяди Федора – постоянные. В нашем доме, а может – и во всем районе, дядя Федор самый лучший автомеханик. А свою машину никак в порядок не приведет. Все у него времени не хватает. Потому что он всем другим водителям без конца помогает. Как во двор ни выйдешь, дядя Федор то под чьей-нибудь чужой машиной лежит, то из-под капота попой торчит. И главное – всем бесплатно машины ремонтирует. Как он говорит, из любви к искусству.

А дядей Федором его прозвали за доброту и простодушие. И за то, что все время ходит в шапке с ушами. Одно ухо у нее висит, а другое вверх задралось. В общем, здорово на симпатичную дворнягу похоже. Но, конечно, Шариком его называть неудобно, а «дядя Федор» прижилось.

В общем, он очень хороший человек. Только вот рыба у него все время с крючка срывается.

Тут мама все мечты прервала, дала нам пустое ведро из-под яблок и велела отнести его в деревню.

– Там коза, – попытался упереться Алешка.

– Она уже давно в самые дальние леса убежала, – сказала мама. – Как только узнала, что ты здесь объявился.

Мы взяли ведро и, как послушные дети, пошли по тропке в деревню Пеньки. А как только скрылись от маминых глаз, сразу, как непослушные дети, свернули к монастырю, который здорово нас привлекал своими тайнами. И романтической стариной, как сказала бы мама.

…В этот раз монастырь нам еще больше понравился. Всем своим видом. Он, хоть и был разрушен веками, все равно красовался своей мощью. Толстенные и высокие стены, угрюмые башни с бойницами, из которых выглядывали не пушки и всякие самострелы, а кудрявые приветливые березки, которые неизвестно на чем там растут.

– Во! – сказал Алешка. – Попробуй такую крепость взять, да? Просто так на стену не залезешь, а уж когда в тебя стрелы летят и кипяток на голову льют… Ты бы полез?

Мы согласились – что да, не полезли бы. Но тем не менее, войдя в ворота, заглянули в боковые ходы воротной башни.

Там шли наверх крутые, развалившиеся ступени, заваленные обломками камней и какими-то железяками.

Недолго думая, мы полезли по ступеням. Они уже все расшатались и гулко постукивали под нашими ногами.

На самом верху у этой воротной башни была площадка, огражденная каменными зубцами. И здесь тоже березки росли. И ящерицы на зубцах грелись.

– Здорово, да? – сказал Алешка, когда мы подошли к самому краю и стали обозревать окрестности.

Вокруг, во все стороны и во все дали, лежала земля древней Смоленщины. Кругом были просторы. Леса, поля, деревни. Блестели под солнцем изгибы рек. Сверкали пруды и озера. Тянулось невдалеке неутомимое шоссе, по которому бежали и бежали всякие машины.

Кругом было безлюдье… Но не во дворе монастыря. Мы вдруг услышали какой-то стук и, повернувшись, увидели, как неизвестно откуда появился человек в черной куртке с капюшоном на голове.

– Черный монах! – шепнул Алешка и присел за каменным зубцом.

Я тоже пригнулся и стал наблюдать.

Человек в черной куртке, откинув на спину капюшон, вытащил из кармана блокнот и стал, поглядывая по сторонам, что-то в нем рисовать и записывать.

– Шпион? – спросил меня Алешка.

Ну да – шпион. Тоже мне, объект для разведки – старые развалины. Я об этом нашептал Алешке в ухо. А он мне в ответ:

– Ну и что? Может, он здесь старинный клад ищет? И на свою родину его увезет? Нет, что ли?

Тем временем неопознанный «шпион» стал замерять рулеткой разбросанные камни и записывать замеры в блокнот. Ну уж камни-то он на родину не потащит…

Я неосторожно переступил с ноги на ногу, со стены сорвался камушек, шмыгнул между зубцами и звонко упал вниз. Черный монах поднял голову и спросил:

– Ну и что?

Мы, затаившись, промолчали. А потом все-таки выглянули из-за зубцов.

– Нашли что-нибудь интересненькое? – спросил незнакомец. – А я нашел. Спускайтесь – покажу.

Вид у него был вполне безобидный. На шпиона не очень похож. Узенькая бородка с редкой сединой, очки на кончике носа и веселые глаза. Впрочем, как выглядят шпионы, мы все равно не знали, не видели их живьем ни разу. Ни одного.

Мы спустились в монастырский двор и подошли к незнакомцу.

Он с интересом оглядел нас поверх очков и сказал, слегка наклонив голову:

– Афанасий Ильич. А вас я уже знаю по именам. Дима и Алеша, верно?

– Откуда вы знаете? – насторожился Алешка, подозревая все-таки в нем шпиона.

– От вас самих. Вы так звонко перекликались…

– А чего вы нашли? – спросил я.

– Много чего! – Он снял с плеча сумку и раздвинул «молнию». И стал доставать свои находки.

Ничего там особенного не оказалось, на первый взгляд: какие-то камешки, черепки, железячки. Но у нашего нового знакомого блестели глаза и даже подрагивали пальцы, когда он перебирал свои «сокровища».

– Вот это, – он показал нам замысловатый черепок с загогулинкой, – это фрагмент глиняной кружки. Лет четыреста ей, не меньше.

– Я таких фрагментов, – пренебрежительно сказал Алешка, – сто штук вам на свалке наберу. Даже поновее, чем четыреста лет.

Но Афанасий Ильич только снисходительно улыбнулся.

– А вот это, – и он протянул Алешке круглый черный камень, величиной с теннисный мячик, – это настоящее пушечное ядро шестнадцатого века, кованое.

– Булыжник, – поморщился Алексей и, принимая камень, едва не уронил его мне на ногу – такой он оказался тяжелый.

– Чугун, – пояснил Афанасий Ильич. – Я это ядро из западной стены выковырял. О чем это говорит? – и он ткнул Алешку пальцем в грудь.

– О чем, о чем? – проворчал Алешка, возвращая ядро. – Что стены из ядер строили, что ли? Чтобы покрепче были…

Афанасий Ильич улыбнулся. Улыбка у него хорошая была – снисходительная такая, но не обидная. От такой улыбки дураком себя не чувствуешь.

– Это говорит, ребята, о том, что монастырь в далекие времена подвергался осаде. Враги обстреливали его из пушек, вели подкопы под стены и взрывали их бочками с порохом, шли на приступ… Вы вообще-то знаете, что такое монастырь?

– А как же! – заносчиво похвалился Алешка. – Это государство в государстве. Там монахи живут. Богу молятся. Промыслы всякие…

Афанасий Ильич внимательно и даже с некоторым почтением посмотрел на него:

– Откуда такие сведения, коллега?

– Из разных источников, – уклонился Алешка от прямого ответа, чтобы не подвести папу – вдруг эти самые сведения не соответствуют действительности.

– В целом ты прав, – согласился Афанасий Ильич. И достал еще одну реликвию, бережно завернутую в мягкую чистую тряпочку. – Самая главная находка, – пояснил он и, развернув тряпочку, показал нам большой красивый медный крест, весь позеленевший от древности. – Не исключено, что этот крест носил на груди сам настоятель монастыря.

И еще он показал нам два здоровенных гвоздя. Очень необычных. У них были мощные квадратные шляпки, и сами гвозди в сечении тоже были квадратные. Ну очень старинные…

Мы уселись на теплый гладкий камень, согнав с него пригревшихся на солнышке ящериц, и Афанасий Ильич, набив и раскурив трубку, стал нам рассказывать про монастыри. Хотя мы об этом его и не просили…

Глава V

«ПРЕДАНЬЯ СТАРИНЫ ГЛУБОКОЙ…»

Афанасий Ильич не был никаким шпионом и никаким археологом. Он был архитектором, знатоком старинных зданий и сооружений и специалистом по их восстановлению и реставрации.

Сюда, на землю древней Смоленщины, он приехал, чтобы составить описание монастыря и подготовить свои научные соображения по его восстановлению. Потому что этот монастырь, заброшенный и полуразрушенный, представлял собой необыкновенную историческую ценность. Он был типичным монастырем – крепостью на смоленской земле и ограждал всю Русь от всяких нашествий с Запада: от литовцев, поляков, шведов и других завоевателей. Недаром город Смоленск, обнесенный высокой стеной, издавна называли «ключом государства Московского». Он стоял на пути всяких интервентов, с самой глубокой древности и до наших дней.

– Ведь не случайно, – говорил, попыхивая трубкой, дядя Афоня, – монастырская архитектура чаще всего была крепостной. Высоченные стены, почти в пятнадцать метров; крепкие, толстые. У основания они достигали пяти метров толщины, представляете?

– Ага, – сказал Алешка. – У нас в Москве самая большая комната как раз пять метров в длину.

Это он хорошо запомнил, когда еще совсем мальцом мечтал достать где-нибудь небольшого динозаврика. Но папа его быстренько разочаровал. Он сказал, что пять метров – это даже на один динозаврий хвост маловато.

– …А башни строили, – продолжал архитектор, – высотой в тридцать метров. Это десятиэтажный дом!

– Знаем, – сказал Алешка. – Уже полазили, по зубцам попрыгали. Только они что-то не крепкие, шатаются. От старости, наверное.

– А вот и нет! – воскликнул Афоня. – Вы думаете – что?

– Что мы думаем? – спросил недоуменно Алешка.

– Вы небось думаете, что зубцы на стенах и башнях нужны были при обороне только для того, чтобы за ними стрелки прятались, да?..

Да, подумал я, не белье же между ними сушиться вешали.

– А вот и нет! – Архитектор увлекся рассказом, как ребенок, даже трубка у него погасла. – Зубцы эти нужны были на самый крайний, критический случай. Представляете, нападающие преодолели обстрел, перебрались через глубокий ров у самой стены и ринулись на приступ. – Он вскочил и, размахивая трубкой, стал прямо-таки изображать этот самый приступ. – Они приставляют к стенам штурмовые лестницы и лезут наверх, как муравьи. Прикрываясь щитами от стрел и камней, а то и от кипятка, которым нещадно поливают их защитники крепости… Врагов все больше и больше. Они облепили все стены и лезут все выше и выше. Иные уже добрались до самого верха, до гребня стены; кричат, визжат, машут саблями…

Мы сидели с Алешкой, как в театре, на сцене которого очень образно дядя Афоня разыгрывал сцену осады старинной крепости. Здорово у него получалось. Мы даже на всякий случай отодвинулись подальше, чтобы он в пылу боя не зацепил нас своей трубкой, которой размахивал, как острой саблей с окровавленным клинком.

– …Защитники крепости копьями и специальными шестами, вроде двузубых вил, пытаются опрокинуть лестницы, оттолкнуть их от стены. Но – поздно! Они все усеяны врагами, тяжесть их велика, опрокинуть лестницы не хватает сил. И тогда бородатый воевода, в кольчуге и шлеме, кричит громовым голосом: «Навались, робяты!» И «робяты» наваливаются, подсовывают под зубцы кто копья, кто мечи и сбрасывают их со стены. Огромные тяжеленные камни обрушиваются и летят вниз, сметая все на своем пути. Шум, треск, вопли… Обломки лестниц, вражеские воины, оружие – все обрывается и грохается на дно рва…

– Здорово, – сказал Алешка. – Ни за что бы на стены не полез.

– Да я бы тоже, – усмехнулся дядя Афоня. – Хотя, конечно, кто знает… Смотря, коллега, зачем лезть. Если по зубцам попрыгать, это одно. А вот если…

– Ну да, – сказал Алешка. – Если за свободу и независимость… Тогда, конечно. Но я бы все равно что-нибудь другое придумал. – Он немного призадумался, будто ему прямо сейчас на приступ идти, но сказал совсем другое: – Афанасий Ильич, я вот только не совсем вас понял про монахов. Они ведь мирные люди. Молятся богу, никого не обижают… Как же они в своих… этих… капюшонах до пят еще и сражаются?

– Ты хотел сказать – в рясах? А вот и сражаются. Вы здесь, коллега, немного заблуждаетесь. Уж если монах взял в руки вместо посоха острый меч – берегись, супостат! Монахи – лихие воины, они даже специальную подготовку проходили. Александра Пересвета помнишь?

Алешка важно кивнул:

– Куликовская битва. Тыща триста восьмидесятый год.

– Он ведь тоже монах был. Из Троице-Сергиева монастыря. А как сражался в поединке!.. О! – архитектор взглянул на часы. – Мне пора, коллеги.

Он собрал свои находки в сумку, снова раскурил трубку и пошел к воротам, дымя как паровоз.

Оказалось, что Афанасий Ильич живет рядом, в Пеньках. Снимает там комнату с окнами в сад. У той самой бабули, которая вяжет во сне всякие шерстяные изделия.

Мы пошли его проводить, очень кстати вспомнив про ведро из-под яблок. Оно так и стояло в воротах, одинокое такое, пустое, с мятыми боками.

– Козу Ваську, – говорил уже на местные темы Афанасий Ильич по дороге в деревню, – я тоже очень боюсь. Беспринципная какая-то. Ей все равно, кого бодать. Однажды даже на мотоцикл участкового напала. Бак ему пробила.

– Участковому? – ахнул Алешка, наверное, бак с боком спутав.

– Мотоциклу. Участковый деда Степу за это оштрафовал и теперь в деревню ездить боится – вдруг дед козе пожаловался… А вот местный доктор, Иван Павлович, – интересный человек. Творческая натура. Он не ограничивает свою врачебную деятельность горчичниками, градусниками и клизмами. Он все время что-то изобретает, всякие новые лекарственные препараты. Он у себя в саду, в самом дальнем тенистом уголке целую научную лабораторию организовал, в сарайчике. И создает там новые лекарства…

– И на своей корове их испытывает? – вдруг догадался Алешка.

– Когда на корове, когда на жене. Она его преданный соратник.

– Корова? – спросил Алешка.

Архитектор рассмеялся:

– Пожалуй, и корова тоже. Но я в данном случае Ирину Петровну имел в виду.

Что-то тут в моей голове забрезжило, какая-то смутная догадка. Но как забрезжила, так же быстро увяла и загасла.

Мы попрощались с архитектором у бабулькиной калитки, договорились о новой встрече в монастыре, и он подарил «коллеге» Алешке свое бесценное ядро с пожеланием новых археологических открытий. И мы пошли к синему дому с белыми наличниками, гремя ведром, в котором с грохотом катался тяжелый чугунный шар, вспоминая, наверное, свою боевую горячую молодость.

Глава VI

ГРАНАТЫ К БОЮ!

И рина Петровна , когда мы к ней пришли, на этот раз не спала и даже не зевала. Она стояла в глубине двора и держала за рога симпатичную, пеструю, как спаниель, корову. А человек в белом халате и белой шапочке делал ей (корове, конечно) укол в… заднюю ногу, можно сказать. Корова, повернув к нему печальную морду с карими очами в длинных ресницах, молча и грустно смотрела на него, будто хотела сказать: «Когда же это кончится, Ваня?»

Попробовал бы он козе Ваське какой-нибудь укол сделать!

– Все, все, Милка, – сказал доктор и похлопал корову по круглому пятнистому боку. – Иди спать.

Корова легонько, вежливо так выпростала свои рога из рук Ирины Петровны, повернулась и, вздохнув, послушно побрела в сарай.

Оказывается, мы брали молоко и яблоки там, где делать этого нам не советовали – в доме доктора.

– Сегодня Милку не доить! – распорядился доктор. – А утреннее молоко – мне в лабораторию, на анализ. А вы чего? – он повернулся к нам. – Простудились?

– Мы ведро принесли, – сказал я.

– Зачем нам ведро? – удивился доктор. – У нас своих полно.

– Это я им давала, – объяснила Ирина Петровна. – С яблоками. Еще возьмете? – Это она нас спросила.

Мы подумали и согласились.

– Только ведро верните, – опять напомнила она на прощанье.

Мы поблагодарили, попрощались и потащили ведро к своей любимой палатке.

Алешка был задумчив. Он машинально грыз яблоко за яблоком и о чем-то усиленно размышлял, даже лоб морщил.

Не зря папа говорит, что у Алешки какой-то там аналитический ум. Он, говорит папа, мыслит нестандартно. И делает всегда свои выводы – дикие, но симпатичные, как сказал Карлсон. Если, к примеру, прилетают птицы, то кто-то скажет: «Весна!», а Лешка подумает и скажет: «А может, их просто кто-то спугнул?» И чаще всего оказывается прав…

На самом краю деревни, из густых кустов, появилось вдруг на нашем пути непреодолимое препятствие. В виде козы Васьки. Она и не думала удирать в далекие леса.

Коза стояла посреди дороги в боксерской стойке. Или как бегун на старте. Голова опущена рогами вперед, ноги напряжены, хвостик подрагивает от предвкушения большого удовольствия.

Мы остановились и огляделись – где же ее хозяин, дед Степа? И не сразу заметили, что он сидит, свесив ноги, на толстой ветке придорожной ветлы. Дед болтал ногами – ветка поскрипывала – и хихикал, тоже очень довольный. Ну и Пеньки!

– Ща она вам задаст! – сказал дед. Ему Васька, видно, уже задала. – И скомандовал: – Фас!

Коза ринулась на нас, как камень из рогатки. Но Алешка не растерялся. Выбрал из ведра самое большое и крепкое яблоко, взвесил его в руке. И когда Васька, пыля копытами и азартно задрав хвост, приблизилась на хорошее расстояние, Алешка точно и смачно влепил ей в нахальный лоб, прямо между рогами, зеленое яблоко. Оно брызнуло во все стороны, словно взорвалось. А Васька, от неожиданности затормозив сразу всеми копытами, позорно вильнула в сторону и скрылась в кустах.

Хорошо еще, что Алешке в ведре яблоко попалось, а не чугунное ядро XVI века.

– Так ей и надо! – взвизгнул предатель-дед и так подскочил на ветке, что она треснула и рухнула на землю.

Справедливость восторжествовала!

Мы помогли деду выбраться из ветвей. Он оглядел себя, ощупал и остался доволен:

– Во грохнулся, да? Давно я так не падал.

Мы тоже подумали, что давно, лет шестьдесят, не меньше.

– И что с ей делать? – дед развел руками. – Продать, что ли?

– А вы ее к доктору сводите, – посоветовал я. – Пусть он ей какой-нибудь усмирительный укол сделает.

– Еще чего! – взвыл дед. – Она и так с придурью. Чего он ей там вколет? Еще лаять начнет! Или песни петь! Ну его, обойдемся. Яблочком-то угости, – попросил он Алешку.

По глазам братца я понял, что за такие шуточки он и впрямь с удовольствием угостил бы деда яблочком. Как и его козу. Прямо в лоб. С удобного расстояния… Но пожалел все-таки – то ли дедов лоб, то ли красивое яблоко.

Мы забрали ведро и постарались поскорее удрать из этих одичавших Пеньков с их лающими козами и поющими коровами.

– Добытчики явились! – провозгласил папа.

Они с дядей Федором занимались благоустройством нашего походного лагеря. Даже ямку для мусора выкопали. Похоже, что мы застряли здесь надолго. Потому что дядя Федор, поворчав под нос, сказал: