Ринг за колючей проволокой Свиридов Георгий
Андрей обул деревянные башмаки и, чертыхаясь, поплелся к выходу. Ему было все равно, куда и зачем его ведут.
По дороге в канцелярию навстречу попался Трумпф. Уголовник злорадно усмехнулся:
— Попался боксмайстер! Сейчас получишь отбивные по ребрам, красная гадина!
Андрей хотел остановиться, но полицейский грубо толкнул его в спину:
— Топай, быдло! Топай!
Но в канцелярию они не пошли. Перед выходом на площадь завернули в седьмой блок. Там Андрея встретили и провели в умывальню. Едва он переступил порог, дверь захлопнулась, щелкнул замок.
— Проходи, проходи, — послышался голос Ивана Ивановича, — подсаживайся к нам.
В умывальне находились незнакомые заключенные. Лишь одного Андрей знал — то был Валентин Логунов, который возглавлял группу по борьбе с зелеными. Он протянул Андрею руку. Молча обменялись рукопожатием.
— Продолжаю, товарищи командиры. — Иван Иванович говорил вполголоса. — В каждом взводе нужно систематически заниматься изучением Устава и материальной части оружия.
Уж не ослышался ли Андрей? «Товарищи командиры!» Вот это да! От этих слов захватывало дух… «В каждом взводе». Если есть взводы, — значит, имеются и роты, батальоны! Вот тебе и Бухенвальд!
Подполковник Смирнов продолжал:
— Доведите до сведения каждого бойца его задачу. Пусть люди знают, что они должны будут делать в решающий момент. Пусть каждый готовится к этому часу.
Андрей слушал как завороженный. Он жадно ловил такие знакомые солдату слова, почти забытые в плену. Как много говорили они сердцу!
— А как же с оружием? — спросил один из командиров.
— Часть оружия уже есть. — Иван Иванович полез в карман и вытащил новый немецкий пистолет. — Военный завод у нас рядом, под боком.
Глаза у собравшихся сверкнули радостью. Худые руки нетерпеливо тянулись к пистолету. Дай-ка подержать!
Люди стосковались по оружию. Небольшой тяжелый предмет, а сколько веры вселяет, какие рождает надежды! Оружие — это уже не разговоры.
Но на этом не исчерпывались сюрпризы. Едва Андрей успел прийти в себя, как был потрясен новым чудом. Иван Иванович деловито достал из кармана и развернул перед собравшимися самодельную карту Бухенвальда. На ней были обозначены и бараки, и крематорий, и эсэсовский городок, и, самое главное, система охраны, пулеметные вышки, посты, блиндажи.
— Когда придет время, ваш батальон в составе бригады будет штурмовать здесь. — Иван Иванович провел указательным пальцем по проволочным ограждениям между больницей и главным входом. — А сейчас каждый из вас обязан детально изучить место будущего боя. Так, чтобы любой камень и кустик были знакомы. Ищите места наиболее удобные для прорыва колючей проволоки, готовьте постепенно людей.
Совещание командиров длилось недолго, но Андрей был готов сидеть здесь целую вечность. Подполковник на прощание каждому крепко пожал руку, сказал несколько теплых слов.
Боксеру он сказал:
— Андрей, останься, ты мне нужен.
Когда все ушли, Иван Иванович осуждающе досмотрел на Бурзенко:
— Ты что там воду мутишь?
— А что я, хуже всех? — не удержался Андрей. — Вы вот к бою готовитесь. Оружие, карты… А я? Почему не включаете меня? Не доверяете?..
— Мы надеемся на тебя, — подполковник немного помолчал. — Ты выступаешь на ринге…
— Да что бокс? Ни вы, ни Левшенков, никто из вас не ходит смотреть на бои. Думаете, я не вижу?
— Ничего ты не видишь, — в голосе Ивана Ивановича послышались суровые нотки. — Ничего не знаешь. Это военная тайна. Но я тебе верю и поэтому скажу то, что не обязан говорить. Так знай, когда идут боксерские состязания, большинство уголовников и всякая другая мразь толпятся возле ринга. Это нам как раз и нужно. Пока, идет боксерский поединок, вот эти самые командиры проводят занятия со своими бойцами. Теперь ясно, для чего нужен бокс?
Андрей был поражен. Как же он сам об этом не догадался? Мысли о побеге сразу стали ничтожными… Какой же он дурак!
— Простите меня, Иван Иванович, — Андрей виновато опустил голову.
— То-то, брат! — Иван Иванович проводил его к двери. — Есть у меня к тебе просьба…
— Просьба?
— Ты в последнее время слишком быстро заканчиваешь бои. Растягивай время. Нам каждая минута дорога.
— Есть! — Андрей счастливо улыбается и козыряет подполковнику.
Под вечер в барак из соседнего блока пришел Роман Крипиневич, польский коммунист, которого Андрей не раз встречал у Левшенкова.
— Андрей, ходи на минутку, — позвал Роман. Он был чем-то взволнован. — Надо бить морду. Крепко бить!
— Кому? Что случилось?
Роман рассказал, что у них в блоке появился новый заключенный, бывший каратель. Он откровенно хвастает тем, что вешал русских партизан, жег их дома, насиловал партизанок.
— Когда я сказал ему: «Ты, пся крев, за это ответишь перед русскими», — он бросился на меня и пытался задушить.
Вместе с Андреем в польский барак пошли летчик Алексей Мищенко, который на нарах занимал место погибшего Каримова, и сибиряк Григорий Екимов.
Каратель — рослый, длиннорукий, с сильно выступающей нижней челюстью, — увидав Романа, оскалился, обнажая редкие крупные зубы:
— Пришел, большевистская холера!
Роман не остался в долгу и ответил на оскорбление.
Негодяй соскочил с нар и двинулся к Роману. Не подозревая, что рядом с ним стоят русские, он начал, ругаясь, грозить, что сейчас расправится с польским коммунистом так же, как расправлялся с русскими партизанами и партизанками.
— Тут тебе не Россия, тут мы хозяева! А тебя, Роман Крипеневич, холера большевистская, задушу, как котенка!
Андрей преградил путь карателю. Тот зарычал:
— Отступись!
Рядом с Бурзенко встали Алексей и Григорий.
— Мы — русские партизаны.
Тот от неожиданности оторопел. Потом круто повернулся и бросился к окну.
Добежать он не успел. Его перехватил Алексей Мищенко. Каратель брыкался, купался, визжал. Ему скрутили руки, выволокли в умывальню и сунули головой в цементную ванну для мытья ног…
Трое русских пленников действовали молча, решительно. Они ни о чем не договаривались. Все вышло как бы само собой. Гнев и ненависть, переполнявшие их души, вырвались наружу. Этот случай сразу сблизил Андрея с новичком летчиком Алексеем Мищенко и сибиряком-коммунистом Григорием Екимовым.
В ту же ночь, лежа на жестком матрасе, Алексей Мищенко показал Андрею самодельную записную книжку:
— Веду учет раздавленным гадам. Ты не знаешь, как звали карателя?
— Нет, не знаю…
— Надо у Романа спросить.
Бурзенко перелистал страницы, исписанные карандашом, прочитал фамилии предателей и вернул книжку владельцу.
— Где же ты их ухлопал?
Мищенко ответил спокойным шепотом:
— Здесь, в Бухенвальде. В карантинном блоке и Малом лагере.
Бурзенко тоже был в Малом лагере, там у него много знакомых.
— Ты в каком блоке жил?
— В пятьдесят шестом, — ответил Мищенко. — А ты?
Они беседовали чуть ли не до рассвета. Мищенко догадывался, что боксер связан с подпольщиками. Летчик жаждал борьбы. Андрей узнал, что весною прошлого года, в те дни, когда он с Усманом и Ефимом Семеновичем бежали из концлагеря и пробирались на восток, самолет Алексея Мищенко был сбит в неравном бою и загорелся. Мищенко спасся на парашюте. Он приземлился на территории, занятой врагом, в перестрелке был ранен в левую ногу, упал. Попытался подняться, но в это время получил удар прикладом по голове и потерял сознание. Так он попал в плен. Был в концлагерях под Орлом, Смоленском, Лодзем, Ноймарком. В Ноймарке создали подпольную группу, готовили групповой вооруженный побег. Но осуществить его не удалось. Гестаповцы схватили руководителя группы капитана Филиповского и Алексея Мищенко. Истязали ужасно. Голых, окровавленных, волоком тащили перед военнопленными, запугивая их ужасами пыток, чтобы они выдали организатора подполья. Гестаповцы не знали, что руководитель у них в руках. Но как они ни бесились, никто из товарищей по лагерю ничего не сказал. Наконец палачам надоело возиться с пленниками, и их отправили в городскую тюрьму.
— Мы с Филиповским не могли ни сидеть, ни лежать, — продолжал свой рассказ летчик, — ждали расстрела. К вечеру в коридоре тюрьмы послышался топот ног, голоса. Они приближались к нашей камере. Сердце мое ёкнуло. Мы поцеловались, пожали друг другу руки, приготовились к смерти… Вот загремел замок, раскрылась стальная массивная дверь. Из коридора нас с любопытством и страхом рассматривала толпа гражданских и военных. Слышались возгласы: «О! Комиссар! Руссиш комиссар!» Тюремщик объяснил, что «нас поймали вовремя, опоздай гестапо на день-другой, и мы подняли бы восстание в лагерях всей Померании». И мы поняли, в чем тут дело, что это за экскурсия. Очевидно, следователь гестапо, решив получить следующий чин или орден, раздул и приукрасил наши «преступления». Стало ясно, что виселицы нам не избежать. Но, как видишь, нас не повесили, а бросили сюда, в Бухенвальд.
Глава двадцать восьмая
Вымыв умывальник, прибрав барак, Андрей направился за кипятком для бака. Он шел и, размахивая пустыми ведрами, насвистывал любимую песню:
- Кто весел — тот смеется,
- Кто хочет — тот добьется,
- Кто ищет — тот всегда найдет…
Эта песня как нельзя лучше отвечала его душевному состоянию. Он хотел и, следовательно, добился своего, он искал и нашел то, к чему стремился… Встречному эсэсовцу он так лихо откозырял снятием шапки, что тот только самодовольно ухмыльнулся.
— Андрей, подожди, — из дверей ревира махал рукой Пельцер. — Ты что не заходишь?
Бурзенко повернул в ревир:
— В гости к старым друзьям всегда со всем удовольствием.
У Пельцера, несмотря на приветливую улыбку, в глазах была грусть. Это заметил Андрей.
— Ты что, старина, печалишься?
— А ты что, не знаешь? Разве радоваться есть время?
— Моя веселость никого не страшит. Я не Смоляк.
— Да нет, я не об этом, — Пельцер посмотрел на Андрея долгим взглядом.
— Умирают только один раз, — не унимается Андрей, — и хуже смерти ничего не бывает.
— Бывает и хуже, — и, немного помолчав, Пельцер спросил: — Ты Костю-моряка давно встречал?
— Костю? Черноморда? Недавно… — Андрей задумался: когда же они в последний раз виделись? — Ну, недели полторы-две тому назад… А что?
— Почему он не показывается? Не случилось беды с ним какой?
— Костя из огня выскочит и в воде не утонет.
— Ты еще юн, молодой человек. Я слышал, к ним в кочегарку фрау Эльза заглядывала. Там, где побывает Эльза, всегда трупы остаются… Хуже гадюки она, чирий ей на всю голову…
Андрей принес кипяток, залил бак. Спрятал ведра. «Странно, почему Пельцер о Косте беспокоится?» Андрей задумался. Когда же, действительно, он в последний раз встречался с Костей? Стал перебирать дни, недели. После памятной ночи, когда они вместе лупили зеленых, черноморец забегал только раза два. А потом? Потом продукты из кухни начал приносить другой товарищ. Испанец Перессо. Андрей спросил у него, где, мол, Костя, но тот ничего вразумительного не ответил. И вот уже продолжительное время с Костей они не встречаются. Беспокойство Пельцера передалось Андрею. А вдруг и в самом деле с Костей что-либо случилось? Может, ему помощь нужна? А я песенки распеваю.
И Андрей направился к старосте блока. «Если нет каких либо дел, — решил он, — попрошу поручения на кухню. Надо бы повидаться с моряком».
Альфред Бунцоль сидел у стола, положив голову на ладони. Когда он поднял голову, Андрей увидел в его серых глазах слезы.
— Что с вами? — Андрей подскочил к нему. — Больны?
— Не надо, не надо, — остановил его Альфред. — У меня вот тут болит, — он показал на сердце. — Душа болит…
И вдруг его словно прорвало. Стукнул ладонью по столу:
— Мы это ему не простим! Слышишь, Андрэ, никогда не простим! Сволочь! Выродок! Людоед двадцатого века!
Альфред махал кулаками, ругался, грозил всемирным судом истории. Андрей никогда не видел старосту таким возбужденным и не знал, что делать: стоять или уходить…
Израсходовав весь запас ругательств, Бунцоль сел, потом вскочил и, сжав руками голову, заходил по комнате:
— Какой ужас! Какой позор! Какое глумление над цивилизацией!
— Успокойтесь, не надо… — Андрей попробовал утешить его. — Вы же в концлагере. Здесь нечему удивляться. Ну, что вы от фашистов хотите?
— Все, только не это. Только не этого…
Успокоившись, Альфред рассказал Андрею, что сегодня он встретился с одним старым приятелем. Тот — художник. Попал в Бухенвальд за карикатуры. Они в детстве учились в одной школе. Зовут художника Макс. Макс находится в секретной мастерской патологии.
— Знаете, этот новый домик, выстроенный специально для жены коменданта фрау Эльзы Кох? Она там полная хозяйка. Под ее руководством в домике орудует «доктор» Вагнер. Отвратительная, мерзкая личность. Людоед двадцатого века. Вот к этому палачу и «прикреплен» художник. Бедный Макс! Что от него осталось! Весь седой, руки трясутся… Он долго не вынесет… Вагнер заставляет его художественно оформлять альбомы. Но какие альбомы! У меня волосы встали дыбом, когда Макс показал один из них. Со слезами на глазах художник переворачивал страницы и показывал чудовищные вещи. Представьте себе массивный богатый альбом. В нем собраны не семейные фотографии, не коллекция марок или открыток. Нет, нет… В нем собрана редчайшая коллекция — татуировок! Рисунки на человеческой коже… Эльза Кох лично подбирала их. Она в сопровождении Говена появлялась в рабочих комнатах и заставляла заключенных снять куртки и рубахи. Узники с радостью выполняли ее желание. Они думали, что это милосердие. Но на самом деле гиена в женском облике высматривала красивые татуировки. Она записывала в свою записную книжечку номер узника. А через день узника вызывали по радио к третьему окошку, и он попадал в гестаповскую тюрьму. Оттуда в руки «доктора» Вагнера. И через некоторое время кусок кожи с красивой татуировкой вставляли в страницу альбома…
Там собраны различные рисунки, — Бунцоль говорит тихо, — различные татуировки. Каждая страница — загубленная жизнь. Я смотрел, и у меня мурашки по спине бегали. Макс показал страницу, которую только кончил оформлять. На ней кусок кожи. Видимо, с груди моряка. Красивая татуировка. Трехмачтовый бриг носом разрезает волны.
— Трехмачтовый корабль? — переспросил Андрей.
— Да.
— Паруса надуты ветром?
— Кажется, есть паруса.
— А сверху маленькая звездочка есть? — У Андрея сухо стало в горле.
— Да, есть, — все так же безучастно ответил Бунцоль и, вдруг поняв вопросы Андрея, встрепенулся: — Андрэ, ты… Ты знал этого человека?
— Знал… — голос Андрея дрогнул. — И вы его знали… Такая наколка была у Кости-моряка…
— Костя-моряк?.. — глаза Альфреда становятся круглыми. — Тот, который был кочегаром на кухне?
— Тот самый…
— О, доннерветер! — простонал староста блока и сжал костистые кулаки.
В гибель Кости Андрею не верилось. Не может быть! Внутренний голос подсказывал, что Костя жив. Ведь староста мог и ошибиться. И почему именно Костя? Андрей даже удивился сам себе. Действительно, почему он решил, что та татуировка принадлежит именно Косте? Ведь такая наколка могла быть и у другого моряка? Могла. Сам Андрей альбома не видел. А со слов человека, даже такого честного и правдивого, как Бунцоль, но все же со слов, он не имеет права делать такие выводы. «Нечего распускать нюни, — Андрей выругал сам себя. — Надо проверить. Нечего панику разводить. Не может быть, чтоб подпольный центр допустил его гибель».
Но в тот же вечер Левшенков подтвердил, что Костю забрали в гестапо и оттуда направили в «хитрый домик». И никто не мог ему помочь. Чешские друзья, которые работают в канцелярии, несколько раз самоотверженно спасали моряка. Его номер три раза фигурировал в списках заключенных, предназначенных к вызову к третьему окошку. Чехи как бы «невзначай» переставляли личную карточку Кости в другой отсек картотеки. И центр делал все возможное, чтобы спасти моряка. Но судьба Кости была предрешена, им заинтересовалась сама Эльза Кох. Она несколько раз приходила в кочегарку. И по ее личному распоряжению его взяли…
Гибель Кости-моряка, товарища по неволе, друга по борьбе, была такой нелепой, такой чудовищной, что никак не хотелось верить в нее.
— Прощай, братишка!..
Крепкие кулаки боксера сжимались в яростной злобе.
Жизнь Бухенвальда с каждым днем становилась все напряженнее. Победы Советской Армии, ее стремительное движение на запад выводили эсэсовцев из себя. Они пытались палками и убийствами доказать беззащитным узникам, что Германия еще сильна. С особенным ожесточением избивали русских. На них фашисты отводили душу.
«Международное первенство скелетов», так презрительно именовали эсэсовцы состязания боксеров, превратилось в арену острой политической борьбы. Андрей был ненавистен хозяевам Бухенвальда. Уголовникам хотелось свести с ним счеты, но лагерфюрер Густ запретил убивать русского до тех пор, пока тот не будет побежден. Густ понимал, что уничтожить Андрея можно в любую минуту, но нельзя же просто убить общественное мнение?!
Между тем демонстрация превосходства высшей, арийской, расы с треском проваливалась. Уголовники, зеленые, всполошились. Откормленных арийцев-бандитов и других приспешников эсэсовцев побеждал голодный русский солдат. Побеждал честно, убедительно. Победы Андрея были бесспорными: все его противники побывали на земле…
В лагере, чтобы хоть немного умалить значение успеха Бурзенко, распускались слухи, будто он чуть ли не абсолютный чемпион СССР.
Напрасно уголовники выискивали сильных людей, бывших боксеров, кормили их до отвала и усиленно тренировали. Никто из них не смог устоять перед ударами советского боксера.
После победы Андрея над сильным польским спортсменом Бойко зеленые выдвинули нового противника. Это был французский профессиональный боксер Жак Дулье. «Чемпион Франции среди профессионалов, — рекламировали его зеленые, — неоднократно участвовал в первенстве мира. Он покажет русскому настоящий кулак!»
Жак был чуть ли не на голову выше Андрея, превосходно работал на дальней дистанции, легко передвигался по рингу и умело сочетал защиту с контратаками. Состязаться с ним оказалось трудно. Осторожный француз все время ускользал от схватки, тщательно избегал сближения и стремился, отвечая быстрыми ударами, набрать очки. Бил он слабо, но часто. Замысел его не отличался оригинальностью. Он просто хотел продержаться на ногах до конца встречи и победить по очкам. «Ну, что ж, пусть пока будет по-твоему», — решил Андрей, помня просьбу Ивана Ивановича.
В быстро чередующихся атаках и контратаках прошли два раунда. Француз радовал зеленых. Они уже готовились торжествовать. Наконец-то непобедимый русский потерпит поражение!
Но на последних секундах третьего раунда Андрей, проводя ложную атаку и якобы обескураженный сопротивлением Жака, сделал шаг назад. Француз бросился за ним, рассчитывая нанести два двойных прямых удара и снова отскочить на безопасное место. И в тот момент, когда кулаки противника начали движение вперед, когда уже нельзя было остановить начавшуюся атаку, Андрей неожиданно «нырнул» под руку Жака и сильно ударил его в корпус. В следующую секунду, распрямляясь и не видя головы Жака, Бурзенко наугад ударил в челюсть. Перчатка точно попала в цель. Жак упал. Нокаут.
Так поединок за поединком Андрей нокаутировал бывших профессиональных чемпионов Германии, Австрии и Венгрии, побеждал сильнейших югославских и итальянских боксеров.
Трудно было Андрею растягивать поединки. Внутренний голос подсказывал ему, что этот риск равносилен самоубийству: в конце концов у него может не хватить сил, чтобы в последнем раунде провести решающий удар, бросить противника на землю. Андрей знал, что если он не выиграет бой, зеленые тут же воспользуются этим и учинят над ним расправу.
Когда-то в Ташкенте Бурзенко читал в учебнике бокса, что спортсмен за один раунд расходует столько же мышечной энергии, сколько тратит ее землекоп за восемь часов работы. Энергия целого рабочего дня сгорает за три минуты раунда! Три раунда — три рабочих дня. Колоссальное напряжение!
И все же Андрей проводил трех-, четырех— и шестираундовые бои. Он всеми способами тянул время на ринге. А мысли его были там, за рядами зрителей, — в тесных умывальнях, в подвалах прачечной и в бане, там, где в эти минуты делали свое дело бойцы подпольной армии мстителей.
Андрей выходил на ринг, а в это время в подвале малого госпиталя, на чердаке восьмого блока Евгений Яльцев, Леонид Орлов, Владимир Холопцев и Борис Сироткин по винтикам, по частям, тайно вынесенным из цехов военного завода «Густлов-Верке», вручную собирали винтовки и пистолеты. В подпольной лаборатории Павел Лысенко заряжал взрывчаткой, приготовленной из ваты и кислоты, самодельные, изобретенные им, гранаты. Член подпольного центра Степан Бакланов опускался в канализационную трубу и испытывал оружие.
Андрей выходил на ринг, а рядом, в сорок четвертом блоке, командир подпольного батальона Валентин Логунов организовывал автороту. На чердаках и в подвалах шли очередные занятия подпольных подразделений. Бойцы, собравшись небольшими группами в пять-десять человек, повторяли Устав, изучали немецкое оружие, учились владеть самодельными гранатами и бутылками с зажигательной смесью.
Андрей выходил на ринг, а рядом в подвале кочегарки собирался командный состав подпольной военно-политической организации и во главе с Иваном Ивановичем Смирновым разрабатывал планы боевых операций, намечал места будущих атак и боев.
Андрей тянул время на ринге, а рядом, в секретном блоке патологии, шло заседание подпольного антифашистского интернационального центра, и руководитель русской военно-политической организации Николай Симаков докладывал о ходе подготовки к массовому освободительному вооруженному восстанию…
Глава двадцать девятая
Фрау Матильда не приехала. Густ, чертыхаясь, шагает по освещенному электрическими фонарями веймаровскому перрону. Ждать следующего поезда нет смысла. Очередной состав должен прибыть только под утро.
Лагерфюрер Густ раздосадован. Почтительно идущий чуть позади него фельдфебель Фишер говорит:
— Ваша супруга, возможно, прибудет завтра.
— Возможно, Фишер. Но тогда к чему было сообщать, что едет сегодня, и ставить меня в дурацкое положение!
Густ продолжает мерить платформу шагами. Наконец, поворачивается к фельдфебелю:
— Как ты думаешь, Фишер, может ли она приехать ночью?
— Ночью никак не может, герр оберштурмфюрер. Ночью ни одна молодая женщина не решится выехать в такое тревожное время.
— Ты прав, Фишер. Едем домой.
Подойдя к штабному «оппелю», Фишер услужливо распахивает дверцу перед обер-лейтенантом.
Лагерфюрер Густ молчал всю дорогу.
У въезда в эсэсовский городок концлагеря Бухенвальд, у контрольного поста, «оппель» остановился. Группа эсэсовцев во главе со Смоляком, не разглядев в сумерках, кто в машине, дружно воскликнула:
— Добро пожаловать, фрау Матильда!
Густ ответил ругательством. Оторопевшие эсэсовцы попятились. «Оппель», свернув с главной аллеи, направился к дому Шуберта.
Собственной виллы у Густа пока еще не было. Он занимал несколько комнат в доме своего начальника, первого помощника коменданта Макса Шуберта.
Эрих Густ был убежденным фашистом. Он верил в Гитлера, верил в то, что, когда победно окончится война и Германия, наконец, завоюет себе необходимое жизненное пространство, великий фюрер отрежет ему в одной из завоеванных стран солидный кусок земли. В честолюбивых мечтах Густ уже видел себя хозяином обширного имения, приносящего тысячные доходы.
Он твердо верил, что все низшие расы созданы для того, чтобы быть рабами в таких имениях. А чтобы приблизить радужное будущее, Густ, не стесняясь, готовился к нему сегодня: немецкие преступники, зеленые, судьба которых находилась в его руках, ежемесячно приносили оберштурмфюреру солидную дань.
Его молодая жена черноволосая Матильда, чистокровная арийка, наследница обедневших баронов фон Рабфальциг, весьма подходила для роли хозяйки будущего обширного владения. К тому же Матильда считалась красивой женщиной, а двадцатисемилетний оберштурмфюрер Густ, отличавшийся утонченной жестокостью, не был равнодушен к красоте.
Не скрывая досады, Густ поднялся в дом. Хозяйка виллы фрау Шуберт встретила его в передней. Узнав, что фрау Густ не приехала, она шумно затараторила, сильно картавя:
— Уж не случилось ли что? Ночью она, конечно, не приедет. Такую молоденькую бедняжечку могли не пустить и родители. Ах, как жаль, как жаль…
Густ посмотрел на редкие, пожелтевшие букли фрау Шуберт, на ее дряблые обвисшие щеки и молча прошел в кухню, откуда его окликнул хозяин дома. Макс Шуберт, толстый, лысый, в стеганом малиновом халате, стоял у кухонного стола. Одной рукой он крутил ручку мясорубки, другой подкладывал в нее небольшие куски свежей телятины. Стоя к Эриху спиной, он сказал, не поворачивая головы:
— Не волнуйся, твоя половина еще успеет тебе надоесть, — и, изменив тон, вполголоса произнес: — Моя дура живет со мной двадцать лет, а все еще не понимает меня, — Шуберт вздохнул: — Да что говорить! Полжизни носит знатную фамилию Шубертов, а не приспособлена к нормальной жизни. — В голосе его звучала злость. — Мои коты и кошечки не могут употреблять мясо, если оно прокручено на мясорубке только один раз. А эта дура не может приглядеть за прислугой и всегда обманывает меня, уверяя, что мясо прокручено дважды.
— Тебя сам черт не обманет, не только я! — раздался из передней голос фрау Шуберт.
Густ не стал слушать начинающийся дуэт супругов. Он прошел в переднюю, оттуда в узкий коридор и, наконец, попал в изолированную уютную трехкомнатную квартиру. Прежде чем открыть дверь, Густ брезгливо отшвырнул огромного дымчатого кота. Эти отвратительные твари бродят по роскошно убранным комнатам дома, как хозяева. Они играют, грызутся, наполняют дом мяуканьем и требуют на обед лучшие блюда…
Привязанность Шуберта к кошкам была безгранична. Они влезали к нему ночью под одеяло — причина, по которой фрау Шуберт давно отказалась спать на кровати мужа. Кошки прохаживались перед ним по столу, пока он обедал, выгибая спины и расправляя хвосты над тарелками.
Войдя в свою квартиру, Густ включил свет и сразу же увидел на широкой голубой тахте белую жирную кошку. Она зажмурилась от яркого света и настороженно взглянула на вошедшего. Угадав намерения Густа, любимица хозяина Альба вскочила, собираясь, как обычно, спрятаться под тахту. Но Густ успел схватить кошку за жирную шею и с силой вышвырнул за окно.
Молодой лагерфюрер прошелся по комнатам. В нем клокотала злость. В спальне накрыт небольшой стол на два человека: сардины, заливной поросенок, шоколад и фрукты. На подносе бутылки с ликером, коньяком. В ведре со льдом шампанское. Сегодня, черт возьми, он собирался провести вечер со своей молодой женой, а на завтра в доме Шуберта назначен банкет в честь ее приезда.
Густ подошел к столу. Налил коньяку. Выпил. Еще налил. Подцепил вилкой сардину. А кто, собственно, запретит ему провести весело вечер? Он уселся и плотно поужинал. Допил бутылку коньяку и, шатаясь, подошел к телефону. Почему бы ему сегодня не развлечься? Он снял телефонную трубку и вызвал фельдфебеля Фкшера.
— Карину… Ко мне… Только там не застревай. Живо!
Через полчаса венецианку Карину Джованандо, одну из обитательниц публичного дома, доставили к Густу. Публичный дом в лагере был открыт специально для эсэсовцев. Отличившимся зеленым иногда давались талоны для входа в это заведение. Туда было отобрано более сотни красивых молодых женщин из женского лагеря. Бессильные, сломленные, они являлись безответными жертвами нацистов.
Полупьяный Густ встретил Карину жадным пронизывающим взглядом. Семнадцатилетней девушкой Карина закончила хореографическую школу и дебютировала в венецианском театре, когда ее отца, антифашиста Джозефа Джованандо, схватили чернорубашечники. Его повесили, а семью бросили в концлагерь. Тонкая, изящная венецианка, с большими черными глазами, чем-то напоминала Густу его жену.
Густ перехватил голодный взгляд невольницы, устремленный на яства. Не поднимаясь из-за стола, бросил:
— Подойди!
Стройная фигура и сильные точеные ноги балерины едва обрисовывались под грубым арестантским платьем. Густ наполнил бокал:
— Пей.
Он поднес бокал к ее выпуклым губам:
— Пей… живо!
Захлебываясь, морщась, Карина пила один бокал за другим. Когда глаза девушки затуманились, а ноги стали подкашиваться, Густ короткими нервными движениями раздел ее, не оставив на теле даже тесемки. Приказав не двигаться с места, сел, откинувшись в кресло. Несколько минут, не отрывая взгляда от обнаженного тела балерины, затягивался сигарой.
— Танцуй!
Карина очнулась от равнодушного оцепенения. Не все ли равно перед кем танцевать? Перед этим молодым развращенным эсэсовцем или перед наглыми и еще более развращенными слугами фашистов? Она танцевала. Желтый свет торшера выхватывал из полутьмы очертания гибкого оголенного тела. Она танцевала под визгливые звуки немецкого походного марша, который изрыгал огромный двенадцатиламповый радиоприемник. Танцевала до тех пор, пока Густ не выключил торшер. Тогда наступила бессонная, еще более отвратительная ночь.
Перед рассветом Густа разбудил телефонный звонок. Ночь казалась ему и без того короткой. Он швырнул трубку. Но звонок тотчас повторился.
— В чем дело? — заорал Густ.
Дежурный эсэсовец торопливо сообщал, что прибыла фрау Матильда и что помощник начальника караула сопровождает ее к дому Шуберта.
Густ подскочил к кровати и с силой тряхнул спящую. В следующий же момент та была на ногах.
— Живо! Собирайся!
Он кидал перепуганной девушке ее вещи и сыпал ругательствами. Пока Карина дрожащими пальцами застегивала пуговицы, Густ торопливо вызвал по телефону Фишера.
— Продери глаза, сонная свинья. Что? Матильда приехала… Нет, не встречать. Живо ко мне! Ко мне, говорю… Отведешь Карину…
После их ухода Густ заметался по комнате, сгребая бутылки и рассовывая по буфету посуду. В коридоре уже слышались шаги.
Когда фрау Матильда вошла в комнату, здесь царил полный порядок. Большими красивыми глазами она оглядела комнату, потом перевела взгляд на помятое лицо мужа. Босиком, в парадном галифе, криво натянутом на живот, он выглядел совсем не таким, каким она его себе представляла. От нее не ускользнула растерянность Густа…
— Ты рад, что я приехала, дорогой?
— Конечно. Но почему ты не предупредила…
Глаза Матильды стали круглыми:
— Но, Эрих! У нас была бомбежка. Меня не пускала мама. Все-таки я уехала! Опоздала на утренний поезд… И все-таки я здесь!
Не переодеваясь, Матильда принялась осматривать комнаты. Что-то ее тревожило… Женский инстинкт всегда начеку. Достаточно малейшего намека, и воображение дополнит все остальное.
Пройдя гостиную, Матильда переступила порог спальни. Она увидела две огромные двуспальные кровати, белоснежные простыни, кружева пододеяльников, большие пуховые подушки… Вдруг Матильда вздрогнула: из обеих подушках — вмятины. Она закусила губу и медленно подошла к мужу. В ее взгляде скользнули недоверчивость и подозрение.
— Так ты рад моему приезду?
Густ молчал.
После полдника молодая супруга лагерфюрера почувствовала себя усталой. Дабы не выглядеть утомленной на предстоящем банкете, она решила отдохнуть.
В гостиной на тахте нежилась Альба. Матильда любила животных. Кошка сразу это почувствовала. Она спрыгнула с тахты и потерлась о ногу Матильды. Подсунув под голову подушку, фрау Густ прилегла на тахте. Кошка безмятежно устроилась на животе молодой женщины и, жмурясь, потягивалась под теплой ласкающей ее ладонью.
Матильда не заметила, как уснула, и не слышала стука в дверь. В коридоре перед дверью стоял в полной офицерской форме майор СС Макс Шуберт. Он пришел на обед, точнее на кошачий обед. Кормление кошек и котов он не доверял никому. Раскладывая по плошкам мясо, Шуберт заметил отсутствие Альбы. Не найдя ее в своих комнатах, Шуберт решил побеспокоить Густа. Он постучал и, не дождавшись ответа, переступил порог. Картина, увиденная лагерфюрером в гостиной, показалась ему настолько умилительной, что душа его наполнилась восторгом.
Вечером, когда в доме собрался «высший свет» эсэсовского городка, Шуберт не отходил от жены своего заместителя. Семеня тонкими ногами, он вертелся вокруг, услужливо выполняя все ее желания, стремясь всячески угодить фрау Матильде.
Матильда, в вишневом вечернем туалете из парижского панбархата, с открытой шеей и обнаженными локтями, выглядела эффектно. Ее огромные глаза выражали притворную грусть. Губы, формы круглого цветка, томно улыбались. Она чувствовала на себе взгляды офицеров. Пожалуй, здесь будет не так уж скучно! Изредка Матильда поглядывала на мужа. Молодой, статный и энергичный, он, безусловно, выглядел лучше своих сослуживцев. Но Матильда все еще не могла забыть вмятины на подушках. Кто же был до нее в эту ночь у Эриха? Не меняя выражения лица, она рассматривает дам. Вот фрау Эйзель. Беловолосая, безликая, высокая, с раскачивающимся, будто бесхребетным, станом. Нет, только не она… Далее фрау Ле-Клайре, толстая веснушчатая прусачка. В этой даме нет даже и тени благородства. Следующая фрау Бунгеллер. Она очень молода, у нее прозрачные голубые глаза. Но может ли такая сравниться с нею, с Матильдой? К тому же фрау Бунгеллер совсем недавно стала вдовой и, удрученная горем, не снимает траурного наряда. Ее муж лейтенант Бунгеллер погиб на Восточном фронте, подорвался на мине… Нет, бедной девочке сейчас не до интимных развлечений.
Далее следует фрау Вельпнер и фрау Шуберт, женщины, у которых приятные похождения остались только в памяти. Если верить словам фрау Шуберт, жена нового коменданта молода и красива. Однако ее муж жесток не только с подчиненными, но и со своей юной супругой. Он держит ее взаперти, ревниво следя за тем, чтобы молодые офицеры, упаси боже, не вздумали любезничать с ней. Он не пустил ее даже и на этот званый банкет. Матильда вновь обрела внутреннее спокойствие. Возможно, что она ошиблась. Ведь Эрих мог спать на двух подушках. Нужно просто забыть об этом неприятном инциденте. И Матильда милостиво обратила внимание на Макса Шуберта. Видя, с какой нежностью он гладит Альбу, она спросила:
— Вы так любите кошечек?
Лицо Шуберта расплылось в улыбке:
— Их нельзя не любить, дорогая фрау. Эти существа совершенно безвинны. Они добры и ласковы. Они никогда не причинят вам зла. Человек в наше время, дорогая фрау, гораздо хуже животных. Вы еще молоды, но придет время, и вы в этом убедитесь.
— Я тоже люблю кошек, — Матильда протянула ладонь к белой пушистой шерсти Альбы.
Фрау Шуберт и Густ между тем пригласили гостей к столу. Предвкушая удовольствие, они стали шумно рассаживаться. Матильда сразу отметила обилие всевозможных закусок и напитков. Она не догадывалась, что марочный коньяк, сверкающий в граненых бутылках и притягивающий к себе взгляды мужчин, взят ее мужем из посылки, присланной бывшему бельгийскому министру, замученному в Бухенвальде. Матильда не знала, что прозрачные бутылки новозеландского рома, который в ее семье употреблялся только как лечебное средство, изъяты Густом из объемистой посылки, присланной антифашисту польскому графу его родичами из Австралии, а бутылки шампанского в дубовых резных ведерках со льдом пришли из Франции. Тот, кому они предназначались, был расстрелян. Не знала молодая фрау и о том, что шоколад, наваленный горкой на серебряном блюде, предназначался умирающему от истощения в Малом лагере Бухенвальда голландскому финансисту, что многие закуски, украшавшие стол, изъяты из посылок международного общества Красного Креста.
В тот момент, когда офицеры и фрау подняли бокалы, дверь гостиной распахнулась и в комнату, словно ветер, ворвалась сияющая, с огненно-рыжими волосами фрау Эльза. То, что произошло при ее появлении, неприятно поразило Матильду. Мужчины вскочили и, опережая друг друга, уступали ей место. Майор Говен, капитан Эйзель и даже начальник гестапо Ле-Клайре, так томно поглядывавшие на Матильду, теперь толпились около этой рыжей с бесстыдно выпяченными бедрами женщины. Матильда поморщилась. По ее мнению, им не стоило бы воздавать столько внимания другой, когда здесь находится она, Матильда.
Фрау Эльза, окинув насмешливым взглядом сидящих за столом, подняла золоченый фужер и бесцеремонно выкрикнула:
— За Великую Германию! За молодых и красивых офицеров!
Читать бесплатно другие книги:
