Воспоминания солдата Гудериан Гейнц

Глава XII.

Окончательный разгром

15 марта штаб главного командования сухопутных войск был подвергнут сильной бомбардировке, которая длилась более 45 минут. На наш небольшой лагерь был сброшен такой груз бомб, которого хватило бы для бомбардировки крупного города. Мы были, бесспорно, военным объектом и не могли поэтому жаловаться и требовать, чтобы противник рассматривал нас как какое-то исключение. Когда в середине дня раздались звуки сирены, я, как обычно, направился в свой рабочий кабинет. Моя супруга как беженка из округа Варта по разрешению Гитлера жила вместе со мной; она сидела рядом с унтер-офицером и смотрела, как тот по карте следил за курсом самолетов противника. И вдруг бомбардировщики повернули от Бранденбурга не на Берлин, как это они обычно делали, а. прямо на Цоссен. Жена, не потеряв присутствия духа, быстро сообщила об этом мне. Я приказал всем отделам немедленно перейти в бомбоубежище. Едва я достиг своего подвала, как услышал разрывы первых бомб. Своевременные меры, принятые буквально в последнюю минуту, значительно уменьшили наши потери. Только оперативный отдел не послушался моих предостережений, поэтому генерал Кребс и несколько других работников были тяжело ранены. Кребс был ранен в висок; когда я посетил его через несколько минут после взрыва, он был уже без сознания. Несколько дней ему пришлось пролежать в госпитале.

В такой обстановке я принял Хейнрици, прибывшего в Цоссен уже в качестве командующего группой армий «Висла». Первой задачей, которую он получил, было прорвать кольцо окружения, созданное русскими вокруг небольшой крепости Кюстрин (Костшин). Гитлер хотел выполнить эту задачу, начав наступление с небольшого предмостного укрепления пятью дивизиями, которые мы имели близ Франкфурта-на-Одере. Я считал такое наступление бесперспективным, поэтому предложил уничтожить сначала предмостное укрепление русских у Кюстрина и установить непосредственную связь с гарнизоном этого города. Так как мнения расходились, начались продолжительные споры с Гитлером. Комендантом крепости, укрепления которой были сооружены еще во времена Фридриха Великого, был Рейнефарт, когда-то начальник полиции Варшавы, хороший полицейский чиновник, но отнюдь не генерал.

Но прежде чем касаться контрнаступления, следует сообщить об одном случае, который произошел в имперской канцелярии и касался политических вопросов. Произошел он 21 марта, когда я, договорившись предварительно с доктором Барандоном, посетил Гиммлера. Я хотел, чтобы рейхсфюрер СС отказался от безразличного отношения к вопросам ведения переговоров о перемирии. Я встретил Гиммлера в саду имперской канцелярии, где он вместе с Гитлером гулял среди развалин. Гитлер, увидев меня, подозвал к себе и спросил, чего я желаю. Я ответил, что хотел бы побеседовать с Гиммлером. Гитлер отошел в сторону, я мог говорить с рейхсфюрером СС наедине. Я заявил ему без обиняков о том, о чем он сам давно уже знал: «Войну уже нам не выиграть. Необходимо немедленно приостановить бессмысленное кровопролитие и разрушения. Вы, кроме Риббентропа, являетесь единственным человеком, который поддерживает связь с нейтральными странами. После того как министр иностранных дел империи отказался предложить Гитлеру начать переговоры о перемирии, я прошу вас использовать все ваши отношения с фюрером, обратиться к нему вместе со мной и предложить ему начать переговоры о заключении перемирия».

Гиммлер ответил: «Дорогой генерал-полковник, еще слишком рано!»

На это я отвечал: «Я не понимаю вас. Уже не без пяти минут двенадцать, а пять минут первого. Если мы не начнем действовать теперь, то потом будет бесполезно что-нибудь предпринять. Разве вы не видите, в каком плачевном состоянии мы находимся?» Наша беседа продолжалась в таком же духе несколько минут. Безуспешно я пытался уговорить этого человека: он страшно боялся Гитлера.

Вечером после доклада обстановки Гитлер задержал меня, спросив: «Я вижу, с сердцем у вас опять неважно. Вам нужен отдых. Берите немедленно отпуск на четыре недели». Это было бы самым лучшим разрешением моих личных дел, но я не мог принять это предложение при существовавшей в моем штабе обстановке. Поэтому я ответил: «В настоящий момент я не могу покинуть своего поста, так как у меня нет заместителя. Венк еще не выздоровел. Кребс тоже не может работать, так как 15 марта он был тяжело ранен во время воздушного налета противника. Аресты, проведенные вашим приказом после падения Варшавы, сильно снизили и без того незначительную работоспособность оперативного отдела штаба. Сначала я постараюсь найти подходящего заместителя, а уже потом пойду в отпуск». Во время нашей беседы доложили, что на доклад прибыл Шпеер. Гитлер приказал передать, что сегодня он его принять не сможет. Снова его охватил ставший уже стереотипным приступ гнева: «Всегда, когда кто-нибудь хочет говорить со мной с глазу на глаз, сообщает мне что-нибудь неприятное. Я уже не в силах переносить роковые известия. Его памятные записки начинаются фразой: „Война проиграна!“ – и вот он опять хочет повторить мне то же самое. Я уже давно кладу, не читая, все его памятные записки в сейф». Шпееру было передано явиться через три дня.

В эти тяжелые мартовские дни имели место еще несколько бесед, представляющих интерес. Однажды вечером Гитлер разразился гневом, узнав о сообщении западных держав, в котором указывалось очень большое число захваченных ими военнопленных. «Солдаты Восточного фронта сражаются значительно лучше. В том, что солдаты Западного фронта быстро капитулируют, виновата глупая Женевская конвенция, гарантирующая хорошее обращение с военнопленными. Мы должны отказаться от этой глупой конвенции!» Иодль решительно запротестовал против этого дикого и бессмысленного решения. Я поддержал его. Гитлеру пришлось отказаться от своей затеи. Иодлю удалось также убедить Гитлера не назначать одного генерала командующим одной из групп армий, которого совсем недавно наказали за грубое нарушение дисциплины и заставили уйти в отставку. Теперь и Иодль признавал необходимость единого руководства в генеральном штабе, считая свою прежнюю точку зрения по этому вопросу неправильной. Казалось, в последние дни он начал реально воспринимать многие вещи, как бы проснувшись от летаргии, в которую он впал после катастрофы под Сталинградом.

23 марта западные противники вышли к Рейну и его верхнем и среднем течении и форсировали его на широком фронте в районе севернее впадения в него р. Рур. В этот же день в Верхней Силезии русские прорвали наш фронт под городом Оппельн (Ополе).

24 марта американцы форсировали Рейн в верхнем течении и начали наступление на Дармштадт и Франкфурт-на-Майне. На Восточном фронте шли ожесточенные бои за Данциг (Гданьск). Русские перешли в наступление и в районе Кюстрина (Костшина).

26 марта началось новое наступление русских в Венгрии. Наша попытка установить связь с гарнизоном Кюстрина снова провалилась.

27 марта танки американского генерала Паттона ворвались в пригород Франкфурта-на-Майне. Упорные бои шли в районе Ашаффенбурга.

В этот день Гитлер был сильно расстроен провалом нашего контрнаступления под Кюстрином. В основном его упреки шли в адрес командующего 9-й армией генерала Буссе. Последний при подготовке наступления слишком мало израсходовал артиллерийских боеприпасов. В первую мировую войну во Фландрии расходовалось для такой же операции в 10 раз больше артиллерийских боеприпасов. Я указал Гитлеру на то, что Буссе не располагал большим количеством боеприпасов, а потому и не мог израсходовать больше того, что у него было. «Тогда вам следовало бы об этом позаботиться!» – воскликнул Гитлер. Я привел ему цифры, которые говорили, что находится в моем распоряжении, и сказал, что Буссе получил от меня весь наличный запас боеприпасов. «Тогда виноваты войска!» Я указал Гитлеру на очень большие потери обеих дивизий, принимавших участие в наступлении. Эти потери говорили о том, что части с величайшей храбростью выполняли свой долг. Доклад был окончен в удручающей обстановке. Вернувшись в Цоссен, я еще раз удостоверился в правильности цифровых данных относительно боеприпасов, использованных при наступлении, проверил цифры потерь наступавших частей и, составив подробную сводку, направил Кребса на вечерний доклад к Гитлеру: у меня не было ни малейшего желания вторично затевать с ним бесполезный спор. Кребс получил от меня задание добиться разрешения Гитлера на мою поездку завтра, 28 марта, в район франкфуртского предмостного укрепления на Одере. Я хотел лично на месте убедиться, выполним ли гитлеровский план наступления пятью дивизиями с этого небольшого предмостного укрепления с целью прорыва блокады Кюстрина (Костшина) восточное Одера. До сих пор мне не удавалось, высказывая одни лишь сомнения, отвергнуть план Гитлера.

Поздно ночью Кребс вернулся из Берлина в Цоссен. Он сообщил мне, что Гитлер запретил мою поездку во Франкфурт-на-Одере и приказал явиться к нему 28 марта вместе с генералом Буссе для обсуждения «положения». Гитлер воспринял мою сводку как своего рода поучение и поэтому очень рассердился. Обсуждение обстановки должно было, следовательно, проходить весьма бурно.

28 марта 1945 г. в 14 час. в тесном бомбоубежище имперской канцелярии собрался обычный круг людей; был здесь и генерал Буссе. Появился Гитлер и приказал Буссе начать доклад. После нескольких фраз Гитлер прервал его, упрекнув в том, что он многие факты опускает, как раз те факты, которые, как мне казалось, были вчера мною опровергнуты. После двух-трех фраз меня охватил гнев. Я прервал Гитлера, указав ему на сообщения, которые я сделал 27 марта в устной и письменной форме.

«Разрешите прервать вас. Вчера я обстоятельно докладывал как в устной, так и в письменной форме, что генерал Буссе не виноват в неуспехе наступления под Кюстрином. 9-я армия использовала все боеприпасы, которыми она располагала. Войска выполнили свой долг. Об этом говорят их слишком большие потери. Поэтому я прошу не делать генералу Буссе никаких упреков». Гитлер ответил: «Я прошу всех господ, кроме фельдмаршала и генерал-полковника, покинуть помещение!» Когда все присутствовавшие вышли в приемную, Гитлер заявил сухо: «Генерал-полковник Гудериан! Ваше здоровье говорит о том, что вы нуждаетесь в немедленном шестинедельном отдыхе!» Я поднял правую руку: «Я ухожу в отпуск» – и пошел к двери. Я уже было взялся за дверную ручку, как Гитлер остановил меня: «Пожалуйста, останьтесь же до окончания доклада». Я молча занял свое место. Участников совещания пригласили в помещение, снова начался доклад, как будто ничего и не произошло. Правда, теперь Гитлер не решался делать выпадов против генерала Буссе. В течение доклада, который длился бесконечно долго, два или три раза меня просили высказать свое мнение. Но вот участники покинули бункер. Кейтель, Иодль, Бургдорф и я остались. «Пожалуйста, подумайте о восстановлении своего здоровья. За шесть недель обстановка станет критической. Тогда вы мне и будете особенно нужны. Куда вы хотите поехать?» – повторил Гитлер. Кейтель посоветовал мне поехать в Бад-Либенштейн. Ведь там так прекрасно! Я ответил, что там уже американцы.

«Вот что? Тогда в Гарц, в Бад-Заксу», – предложил заботливый фельдмаршал. Я поблагодарил его за участие, заметив, что сам выберу себе место отдыха, причем такой курорт, который противнику не удастся занять в течение 48 час. Подняв еще раз для приветствия правую руку, я покинул в сопровождении Кейтеля бункер фюрера, только теперь уже навсегда. На пути к стоянке машин Кейтель, беседуя со мной, заявил, что я поступил совершенно правильно, не став возражать на этот раз фюреру. Что я мог сказать ему на это? Напрасно было бы возражать.

Вечером я прибыл в Цоссен. Жена встретила меня словами: «Почему же так поздно?!» Я ответил: «Зато в последний раз. Я ушел в отпуск». Мы бросились друг другу в объятия. Для нас это было спасение.

29 марта я распрощался со своими коллегами, передав все дела Кребсу, собрал все свои вещи (их было очень немного) и 30 марта вместе с женой покинул Цоссен, сев на поезд, отправлявшийся на юг. Я отказался от своего первоначального намерения поселиться в Обергохе, в горах Тюрингского леса, так как американцы быстро продвигались в этом направлении. Мы решили остановиться в санатории Эвенхаузен под Мюнхеном, где я мог заняться лечением своего сердца. 1 апреля меня принял там врач доктор Циммерман, крупный специалист по сердечным заболеваниям. В санатории двое полицейских полевой полиции охраняли меня от надзора со стороны гестапо, о чем мне было сообщено моими друзьями.

1 мая я перевез свою жену в Дитрамжель, где она была тепло встречена супругой фон Шильхера; сам я направился в Тироль, чтобы там в штабе генерал-инспекции бронетанковых войск дождаться окончания войны. Вместе с этим штабом 10 мая 1945 г. после подписания безоговорочной капитуляции я сдался в плен американцам.

За событиями, которые происходили после 28 марта, я следил по радио. О них я не намерен говорить.

Глава XIII.

Государственные деятели Третьего рейха

В своей служебной деятельности я нередко сталкивался с рядом деятелей, оказывавших большое влияние на ход истории германского народа. Поэтому я считаю своим долгом рассказать о тех впечатлениях, которые сложились у меня об этих личностях при непосредственном общении с ними. При этом я отдаю себе полный отчет в том, что мои впечатления являются субъективными. Это – впечатления солдата, но отнюдь не впечатления политика; они не могут не отличаться во многих отношениях, в том числе и по своей направленности, от впечатлений политических деятелей; отправными моментами моих воспоминаний являются ставшие традиционными для нашей армии понятия воинской чести и солдатской доблести. Ясно, что мои солдатские впечатления нуждаются в дополнении наблюдениями и суждениями других людей, чтобы, сравнивая многочисленные источники, создать более или менее достоверный образ тех людей, от разумных действий или ошибок которых зависел ход событий, оказавшихся для нас роковыми и приведших к катастрофе.

Если до сих пор я стремился к тому, чтобы передать свои личные, непосредственные переживания и впечатления, не прибегая к другим источникам, то в заключительной главе я хотел бы использовать материал, ставший известным мне после нашей катастрофы из бесед и различных произведений.

В центре круга людей, влиявших на нашу судьбу, стоит личность Адольфа Гитлера.

Перед нами – человек из народа, выходец из мелкобуржуазной семьи, получивший небольшое школьное образование и недостаточное домашнее воспитание, человек, который со своим грубым языком и грубыми нравами чувствует себя на месте лишь в узком кругу своих земляков. Вначале он без предубеждения относился к высшим, культурным кругам общества, особенно во время бесед об искусстве, музыке и на другие подобные темы. Только позднее некоторые лица, составлявшие ближайшее окружение Гитлера и сами не отличавшиеся высокой культурой, сознательно вызывали у фюрера чувство глубокой антипатии к этим кругам. Эти люди стремились противопоставить Гитлера интеллигентным людям и людям высокого происхождения и исключить возможность их влияния на фюрера. Этому способствовало то обстоятельство, что в Гитлере жило злопамятство, он хотел мстить за свое низкое положение в детские и юношеские годы. Считая себя крупным революционером, он думал, что защитники различных традиций не только мешают ему, но и стремятся заставить его отказаться от своего пути. Здесь мы находим первый ключ к душе Гитлера. Она, будучи комплексом чувств, и породила его все увеличивающуюся неприязнь к князьям и дворянам, ученым и юнкерам, чиновникам и офицерам. И если вначале, после взятия власти в свои руки, он иногда и стремился усвоить нормы поведения в хорошем светском обществе и международный этикет, то потом, в годы войны, он окончательно от этого отказался.

Гитлер – в высшей степени умный человек, он обладал исключительной памятью, особенно на исторические даты, разные технические данные, цифры и сведения хозяйственных статистических отчетов. Он читал все, что ему попадалось на глаза, и восполнял таким образом пробелы своего образования. Он все больше и больше удивлял своей способностью абсолютно точно воспроизводить то, что он когда-то читал или когда-нибудь слышал во время доклада. «Шесть недель тому назад вы говорили мне совсем другое!» – эти слова будущего канцлера и верховного главнокомандующего наводили страх на его подчиненных. Если подчиненный осмеливался возражать, Гитлер немедленно проверял его данные по стенограммам, которые велись на каждом совещании.

Он обладал даром облекать свои мысли в легко доступные формы и убеждать слушателей в их правильности беспрестанным повторением. Почти все свои речи и выступления, независимо от того, выступал ли он перед многотысячной аудиторией или перед небольшим кругом людей, он начинал словами: «Когда я в 1919 г. решил стать политическим деятелем…», так же как свои политические речи и нравоучения он всегда заканчивал словами: «Я не пойду на уступки и никогда не капитулирую!»

Гитлер обладал необыкновенным ораторским талантом; он умел убеждать не только народные массы, но и образованных людей. В своих речах он исключительно умело подделывался под образ мышления своих слушателей. Перед промышленниками он говорил иначе, чем перед солдатами, перед последовательными национал-социалистами по-другому, чем перед скептиками, перед гаулейтерами иначе, чем перед мелкими чиновниками.

Самым выдающимся его качеством была его огромная сила воли, которая притягивала к нему людей. Эта сила воли проявлялась столь внушительно, что действовала на некоторых людей почти гипнотически. Я сам лично часто переживал такие минуты. В главном штабе вооруженных сил ему почти никто никогда не возражал; его сотрудники находились или в состоянии постоянного гипноза, как Кейтель, или в состоянии разочарования, как Иодль. Даже самоуверенные, храбрые перед лицом врага люди попадали под влияние Гитлера и отказывались от своих возражений, когда последний произносил речь со своей почти не опровергаемой логической последовательностью. Выступая перед небольшим кругом людей, он наблюдал за каждым слушателем, точно определяя результаты воздействия своих слов. Если он видел, что тот или другой слушатель не поддается силе внушения, что он не стал еще его «медиумом», то Гитлер говорил до тех пор, пока не убеждался в укрощении этого строптивого духа. Если ожидаемой реакции не наступало, то этот стойкий характер подвергался нападкам гипнотизера: «Этого человека я не убедил». От таких личностей Гитлер всегда стремился избавиться. Чем дальше он продвигался по пути успеха, тем нетерпимее он становился.

Из того факта, что Гитлеру удавалось сильно воздействовать на людей, сделали неправильный вывод о якобы особо впечатлительном характере немцев. У всех народов всегда находились такие выдающиеся личности, перед силой внушения которых не могли устоять люди, хотя действия этих личностей и не всегда соответствовали духу христианского учения. Из новейшей истории можно привести французскую революцию с ее крупными деятелями, затем после нее в качестве такого же примера можно взять личность Наполеона; французы шли за своим великим корсиканцем до наступления полной катастрофы, хотя они давно уже должны были знать, что его путь ведет к поражению. Народ Соединенных Штатов поддавался во время обеих мировых войн, несмотря на свое миролюбие, силе внушения своих президентов, стремившихся участвовать в этих войнах. Итальянцы преданно шли за Муссолини. О России, где народ-гигант вопреки своему первоначальному убеждению стал большевистским благодаря силе идей Ленина, нечего и говорить.

Тот факт, что немцы послушно следовали за Гитлером, имел тоже свои причины; эти причины были созданы в первую очередь ошибочной политикой, которую проводили державы-победительницы после первой мировой войны. Эта политика и создавала предпосылки, питательную среду, на которой смогло взойти семя национал-социализма, приведшее к безработице, тяжелым налогам, унизительным передачам части территорий страны другим государствам, потере свободы, отсутствию равенства и военной беспомощности. Пренебрежение четырнадцатью пунктами президента Вильсона во время заключения Версальского договора со стороны стран-победительниц в первой мировой войне подорвало у немцев доверие к великим державам. Стало быть, человек, который обещал народу освободить его от цепей Версаля, играл в сравнительно легкую игру, тем более, что формально существовавшая Веймарская демократия, несмотря на честные стремления, не могла добиться каких-либо крупных внешнеполитических успехов и не в состоянии была преодолеть внутренние трудности в стране. В таких условиях Гитлер смог, обещая благоприятные внутриполитические и внешнеполитические перспективы, собрать большое количество голосов, создать демократическим путем самую сильную в стране партию и по демократическим законам прийти к власти. Питательная среда была налицо, поэтому нельзя упрекать немцев в том, что они якобы более чувствительны к убеждению, чем другие народы.

Обещания Гитлера по внешнеполитическим вопросам состояли в том, чтобы освободить немцев от гнета несправедливого Версальского договора, по внутриполитическим вопросам – уничтожить безработицу и политические склоки партий. Эти цели были сокровенными желаниями каждого честного немца. И кто только об этом не мечтал? Выдвигая эти ясные цели, за которые готов был пламенно бороться каждый порядочный немец, он объединил вокруг себя уже в начальный период своей деятельности миллионы людей, начавших сомневаться в способностях своих государственных деятелей и в доброжелательстве бывших противников Германии. Чем больше конференций оканчивалось безрезультатно, чем больше увеличивался гнет репарационных платежей и чем больше увеличивалось неравенство, тем больше немцев собирала вокруг себя свастика. Попробуйте перенестись мысленно в 1932-1933 гг. и представить себе то отчаянное положение, в котором находилась тогда Германия. Более 6 миллионов безработных, т. е. вместе с семьями около 25 миллионов голодающих людей, рост беспризорности среди детей рабочих, которые скитались без дела по улицам Берлина и других крупных городов, рост преступности – все это позволило коммунистам собрать 6 миллионов голосов. Вне всякого сомнения, в дальнейшем они собрали бы еще больше голосов, если бы национал-социалистская партия Гитлера не увлекла за собой и эти миллионы, убедив их в полезности нового идеала и новой веры.

Каждый помнит, как незадолго до этого Франция и Великобритания запретили экономическое сотрудничество Германии и Австрии, которое, правда, весьма незначительно, но все же облегчило бы положение обеих стран, при этом совершенно не подвергая какой-либо опасности политическую мощь западных держав. Экономика Австрии также находилась в то время на краю пропасти вследствие Сен-Жерменского договора – документа Версальской системы; Австрия не может существовать без экономического союза с крупной промышленной страной. Надо надеяться, что эта проблема будет также решена Европейским экономическим союзом. В то время запрещение австро-германского экономического союза в высшей степени ожесточило в Германии даже весьма умеренных людей так называемой «западной ориентации», так как это было знаком полнейшего безрассудства и произвола, проводимого державами-победительницами 12 лет после окончания войны и 6 лет после принятия Германии в Лигу наций. Оценивая сложившуюся в то время обстановку, умеренные критики заявили, что такая политика стран-победительниц чрезвычайно способствовала успеху Гитлера на выборах в 1931—1932 гг.

Во всяком случае, Гитлеру удалось собрать под свое знамя такую сильную партию, мимо которой уже нельзя было безразлично пройти. Президент, престарелый фельдмаршал фон Гинденбург, назначил Гитлера после продолжительной душевной борьбы рейхсканцлером. Несомненно, что он с большим трудом решился на это, а вместе с ним и многие немцы отрицательно относились к личности Гитлера и к его методам прихода к власти.

Придя к власти, Гитлер устранил оппозицию. Бесцеремонность, с которой он расправился со своими противниками, раскрыла еще одну важную черту характера будущего диктатора. Он мог открыто проявлять это свое качество, ибо оппозиция была слабой и разрозненной и развалилась почти без борьбы, как только он начал против нее энергично действовать. Благодаря этому Гитлер смог провести законы, опираясь на которые он свел по существу Веймарскую конституцию к диктатуре одной партии.

Бесцеремонность, проявляемая Гитлером при подавлении внутреннего сопротивления, перешла в жестокость при расправе с Ремом. Правда, ряд убийств лиц, которые не имели никакого отношения к Рему, но были нежелательны по другим причинам, был совершен без ведома Гитлера; впрочем, никаких раскаянии в связи с такими злодеяниями не последовало. Президент фельдмаршал Гинденбург, находясь уже на пороге смерти, не мог больше вмешиваться в дела Гитлера. В то время Гитлер все же вынужден был извиниться перед офицерским корпусом за убийство генерала фон Шлейхера, обещая не допускать повторения подобных случаев.

Тот факт, что за упомянутыми злодеяниями, совершенными 30 июня 1934 г., не последовало никакого раскаяния, означал, что над германским государством нависла серьезная угроза. Кроме того, это в высшей степени укрепляло Гитлера в сознании своего могущества. Урегулирование вопроса преемственности после смерти Гинденбурга путем умело проведенного закона, а также умело обоснованного плебисцита привело, наконец, к тому, что Гитлер, пусть даже сначала формально, встал во главе рейха.

Перед Гитлером был поставлен вопрос, не хочет ли он укрепить и узаконить свои позиции путем восстановления монархии. Позднее в одном из своих выступлений перед офицерами в Берлине он заявил, что он весьма тщательно обдумывал этот вопрос. Он нашел якобы во всей истории только один пример, когда умный монарх терпел рядом с собой выдающегося канцлера, признавал его заслуги и считал его своим крупным партнером в политической игре до самой своей смерти; это были кайзер Вильгельм I и Бисмарк. Но все другие известные ему исторические примеры не дают монархов с таким величием души и с таким умом. Он, Гитлер, беседовав, со своим другом Муссолини по этому вопросу, который рассказал ему о тех трудностях, которые приходится преодолевать в Италии из-за короля; вот почему он, Гитлер, не хочет восстанавливать монархию.

Гитлер избрал диктатуру!

В результате этого он достиг значительных успехов: устранил безработицу, поднял дух рабочих, оздоровил национальное сознание, ликвидировал партийный хаос. Было бы неверно не признавать эти его заслуги.

Укрепив свою власть внутри страны, Гитлер перешел к выполнению своей внешнеполитической программы. Возвращение Саарской области, восстановление военного суверенитета, военная оккупация Рейнской области, аншлюсе Австрии – все эти действия совершались с одобрения германского народа. Их терпела и даже признавала заграница, проявляя тем самым понимание справедливых претензий германского народа. Это в первую очередь относится к западным народам, осознавшим, руководствуясь настоящим чувством справедливости, трагические ошибки Версальского договора.

Значительно труднее было действовать Гитлеру при освобождении судетских немцев, воспитывавшихся более двадцати лет в духе чешского национализма. Кроме того, чешское государство было связано договорными обязательствами с Французской республикой. Установленные в 1918 г. в нарушение права самоопределения народов границы этого государства отрицались Германией, что вело к расторжению союза с Францией, а возможно даже и. к войне. Гитлер оценивал государственных деятелей западных держав, руководствуясь своими впечатлениями. Сильно развитый политический инстинкт позволил ему определить, что большинство французского народа и все более или менее умеренно настроенные государственные деятели Франции не будут считать урегулирование этой когда-то несправедливо разрешенной проблемы поводом для войны. Так же внимательно следил Гитлер и за настроениями английского народа, с которым он хотел жить в мире. И он не ошибся. Вместе с другом Гитлера Муссолини в Мюнхен прибыли английский премьер-министр Чемберлен и французский премьер-министр Даладье, которые заключили с Гитлером соглашение, легализирующее политику Германии в отношении Чехословакии. Гитлер руководствовался при этом теми заключениями, которые были сделаны дальновидным политическим экспертом, английским наблюдателем лордом Рансиманом. Это соглашение сохранило мир, но одновременно усилило у Гитлера чувство собственного достоинства и сознание своего могущества перед западными державами. Может быть, эти государственные деятели Запада были достойными представителями своих стран, но в глазах Гитлера их полная готовность идти на компромисс была обесценена тем, что она проявилась сразу под давлением его личности. Предостережения немцев, о которых знали англичане, не встречали никакой реакции; более того, они укрепляли позиции Гитлера.

К началу 1938 г. все государственные органы всецело находились в руках Гитлера, кроме армии, – единственной организации, со стороны которой он все еще боялся встретить серьезное сопротивление своему режиму. Поэтому незадолго до аншлюсса Австрии армия была насколько ловко, настолько же необдуманно лишена своего командования (кризис Бломберга-Фрича) и втиснута в орбиту успехов. Все тогдашние военные руководители, правда, хорошо понимавшие события, но лишенные власти, молчали. Об истинном положении вещей не знало подавляющее большинство генералов, а тем более войска. Все намерения тех немногих лиц, которые были более или менее посвящены в дела государства, оказать сопротивление Гитлеру держались если не в голове, то уж, во всяком случае, где-нибудь в письменном столе авторов, если намерения были изложены на бумаге. Внешне такие люди создавали видимость лояльности. Слова предостережения громко не произносились, мысли об оказании сопротивления фюреру не высказывались; таких случаев не было и в вермахте. Оппозиция в армии слабела с каждым годом, ибо теперь каждый новый призывной возраст приходил из организации «гитлерюгенд»; ее члены, отбывая трудовую повинность и уже состоя в партии, обязывались служить Гитлеру. Также и офицерский корпус с каждым годом все больше и больше пополнялся молодыми национал-социалистами.

С ростом собственной самонадеянности, с укреплением власти внутри страны и с увеличением авторитета Германии за границей в результате одержанных успехов Гитлером все больше и больше обуревало чувство наглого высокомерия: он ни с кем и ни с чем не хотел считаться. Это высокомерие увеличилось до болезненных размеров благодаря посредственности и незначительности лиц, поставленных Гитлером на руководящие посты третьего рейха. Если вначале Гитлер прислушивался к деловым предложениям, по крайней мере, обсуждал их, то впоследствии он все больше и больше переходил к автократии. Это нашло свое выражение прежде всего в том, что с 1938 г. кабинет министров не созывался на заседания. Министры работали, руководствуясь отдельными распоряжениями Гитлера; совместных обсуждений крупных политических проблем больше не проводилось. С этого времени многие министры или совсем не могли попасть на доклад к Гитлеру, или попадали только в очень редких случаях, даже тогда, когда они этого усиленно добивались. В то время как министры пытались соблюдать порядок служебных инстанций, рядом с государственной бюрократией возникла партийная бюрократия. Гитлеровский принцип: «не государство командует партией, а партия командует государством!» создал совершенно новое положение. Таким образом, государственная власть перешла в руки партии, т. е. в руки гаулейтеров. Последние назначались на высокие государственные посты не потому, что имели способности государственных руководителей, а потому, что успешно справлялись с партийной работой в партийных органах; при этом на другие способности, как правило, не обращали особого внимания.

Так как многие партийные работники усвоили беспринципность Гитлера в достижении своих целей, политические нравы стали совершенно дикими. Государственные органы утратили свою власть.

То же самое происходило и с юстицией. Фатальный закон о предоставлении чрезвычайных полномочий дал диктатору право издавать постановления, имеющие силу закона, без обсуждения их в парламенте. Даже если бы парламент и участвовал в обсуждении этих постановлений, он после 1934 г. не сумел бы повлиять на ход событий, так как этот парламент лишь формально избирался на основе всеобщих и равных выборов при тайном голосовании.

Весной 1939 г. наглое высокомерие Гитлера дошло до того, что он решил присоединить Чехословакию в качестве протектората к рейху. Правда, этот его шаг не привел к войне, но над предостережениями, исходившими из Лондона, нужно было задуматься. После оккупации Чехословакии к рейху была присоединена Мемельская (Клайпедская) область. Государственная власть в стране казалась такой сильной, что можно было спокойно разрешить всё прочие национальные задачи. Но Гитлер был далек от такого мнения. Спрашивается – почему? Оказалось, он руководствовался странным предчувствием, – а их было много у Гитлера, – предчувствием ранней смерти: «Я знаю, что я долго не проживу. Я не должен терять времени. Мои преемники не будут обладать такой энергией, какой обладаю я. Им трудно будет в силу своей слабости принять серьезные решения. Такие решения должны быть приняты сегодня. Все это я должен сделать сам, пока жив!» Так он гнал вперед невероятным темпом себя, свой государственный и партийный аппарат и весь народ по избранному им пути.

«Если фортуна, богиня счастья, летит мимо на своем золотом шаре, нужно решительно прыгать и хвататься за край ее одеяния. Если этого не сделать, она исчезнет навсегда!» И Гитлер прыгал!

Осенью 1939 г. он поставил себе цель ликвидировать Польский коридор. Предложения, которые он сделал Польше, могут, окидывая взглядом прошлое, считаться умеренными. Но поляки, особенно министр иностранных дел Польши Бек, не хотели думать о принятии согласованного решения. Они положились на гарантию своей независимости, которую получили в то время от Англии, начали колебаться при выборе пути и избрали войну[49]. Выбрав такой же путь, Англия, а под ее влиянием и Франция объявили войну рейху. Разразилась вторая мировая война. Стремления Гитлера ограничить этот конфликт рамками Польши провалились.

Подписывая договор с Советской Россией, Гитлер действовал вразрез своей собственной антибольшевистской идеологии. В одном из своих высказываний, сделанном в моем присутствии во время завтрака в сентябре 1939 г., Гитлер выразил неуверенность, что народ правильно воспримет этот его шаг. Однако народ и особенно армия были довольны тем, что удалось обеспечить тыл империи с востока после того, как война вследствие нападения Западных держав расширилась в противоположном направлении. Германскому народу и его армии не нужна была война с Советским Союзом. Наш народ и наша армия были бы счастливы, если бы им удалось после окончания западной кампании 1940 г. получить справедливый мир.

После окончания западной кампании Гитлер находился в зените своей славы, но червь уже начал подтачивать государственное здание Германии после эвакуации англичанами своего экспедиционного корпуса из-под Дюнкерка. Совершенно прав был Уинстон Черчилль, когда это событие, несмотря на значительные потери англичан, он рассматривал и праздновал как победу и прежде всего как победу английских военно-воздушных сил над германскими[50]. Над Дюнкерком и немного позже над Англией германские военно-воздушные силы из-за неправильного их применения несли такие тяжелые потери, что навсегда утратили свое первоначальное и без того незначительное превосходство над английскими военно-воздушными силами.

В том, что наши военно-воздушные силы неправильно применялись, виновны в одинаковой мере как Гитлер, так и Геринг. Ни храбрость летчиков, ни их мастерство, ни тактико-технические данные наших самолетов не могли возместить тех потерь, какие понесли наши военно-воздушные силы из-за тщеславия своего главнокомандующего и мягкого отношения Гитлера к своему первому сподвижнику. Только позже Гитлер определил истинную ценность, точнее, малоценность Геринга, но характерно, что он не решился «по внутриполитическим причинам» произвести какие-либо изменения в командовании военно-воздушными силами, имеющие решающее значение для исхода войны.

Неоднократно утверждали, что Гитлер питал сильное доверие к своим «старым борцам». Если говорить о рейхсмаршале, то это предположение, к сожалению, верно. Правда, Гитлер нередко порицал его, но никогда не делал из ошибок Геринга ясных выводов.

Западная кампания 1940 г. выявила еще одну черту характера Гитлера. Гитлер был очень смел в разработке своих планов. Такими планами являлись: план захвата Норвегии и план танкового прорыва под Седаном. В обоих случаях он соглашался с самыми смелыми предложениями. Но когда при практическом осуществлении этих планов он сталкивался с первыми трудностями, он сдавал, в противоположность своей непоколебимой настойчивости при разрешении трудностей политического характера, пасовал перед военными проблемами, инстинктивно чувствуя недостаточность своей подготовки в этой области.

Так произошло в Норвегии, когда стало серьезным положение под Нарвиком и нужно было просто напрячь нервы, чтобы не уступать противнику. Только благодаря смелым действиям подполковника фон Лосберга и генерала Иодля в Норвегии удалось спасти положение.

Так произошло под Седаном, когда нужно было быстро и энергично использовать первоначальный успех, который был неожиданно одержан нами, во всяком случае, неожиданно для Гитлера и его советников. Но по приказам Гитлера (первый поступил 15 мая, второй 17 мая 1940 г.) я должен был приостановить наступление. То, что я не остановил наступления, не является заслугой Гитлера. Самым же пагубным было прекращение продвижения на р. Аа перед Дюнкерком, что позволило англичанам отойти и укрыться в крепости, а потом и эвакуироваться из нее. Если бы танковые соединения получили право свободно действовать, мы бы могли быстрее англичан достигнуть Дюнкерка и отрезать их тем самым от моря. Это был бы такой удар, который намного улучшил бы перспективы высадки нашего десанта на территории Англии, а последнее, возможно, заставило бы противника, вопреки противоположным стремлениям Черчилля, пойти на переговоры.

Была допущена и еще одна ошибка. Куцее перемирие с Францией, окончание западной кампании по достижении побережья Средиземного моря, отказ от немедленной высадки войск в Африке и от наступления в направлении Суэцкого канала и Гибралтара сразу же после окончания кампании во Франции – все это доказывает правильность утверждения: Гитлер был смелым, даже дерзновенным при составлении планов, но он был трусливым при выполнении своих военных замыслов. Куда лучше было бы для Германии, если бы Гитлер тщательно и осторожно планировал, быстро и целеустремленно выполнял свои планы, т. е. если бы он действовал по пословице: «Семь раз отмерь, один раз отрежь!».

Касаясь вопросов африканской кампании, следует добавить, что Гитлер возлагал большие надежды на Муссолини, находясь в плену чисто континентальных представлений о ведении военных действий. Он имел слабое представление о море в целом и не имел понятия о вопросах, связанных с господством на море. Я не знаю, читал ли он книгу американского адмирала Мэхена «Влияние морской мощи на историю», во всяком случае, в своих действиях он не придерживался принципов, изложенных в этой книге.

В результате этих недостатков летом 1940 г. он в нерешительности остановился перед неразрешенной проблемой – дать своему народу мир. Он не знал, как можно подступиться к англичанам. Его вермахт находился в боевой готовности. Полностью отмобилизованные вооруженные силы не могли пребывать долгое время в бездействии. Он чувствовал, что назревала необходимость действовать. Но что могло произойти? Старый идеологический противник, против которого он всегда боролся и борьба с которым привлекала на его сторону массу его избирателей, спокойно стоял на нашей восточной границе. Его одолевал соблазн учинить Советам расплату, используя время, предоставляемое Германии временным затишьем на основном, Западном фронте. Он ясно осознавал ту опасность, которая нависла над Европой и всем Западом со стороны коммунизма, который нашел свое воплощение в Советском Союзе и который стремится к мировому господству. Он знал, что такого мнения придерживается большинство нашего народа, даже очень многие порядочные европейцы во всех странах. Совсем другим вопросом являлась выполнимость этих его идей в военном отношении.

Он все больше и серьезнее начинал думать о планах войны с Россией. Но его необыкновенно богатая фантазия приводила к тому, что он недооценивал всем известную мощь Советской державы. Гитлер утверждал, что моторизация наземных и воздушных сил открывает новые перспективы на успех, которые нельзя сравнить с перспективами, имевшимися когда-то у шведского короля Карла XII и Наполеона. Он утверждал, что мы можем рассчитывать на то, что при успешном нанесении первых ударов по противнику его советская государственная система рухнет. Он надеялся далее, что русский народ воспримет тогда идеи национал-социализма. Но когда началась война, случилось много такого, что помешало этому повороту. Плохое обращение с населением оккупированных областей со стороны высших партийных инстанций, стремление Гитлера распустить русскую империю и присоединить к Германии большую часть территории России – все это сплотило всех русских под знаменем Сталина. Они сражались против иностранных захватчиков за «матушку Русь».

Одной из причин этого являлось неуважение других рас и народов. Ведь еще до войны оно проявлялось в Германии в роковой близорукости и безответственной жестокости при обращении с евреями. Теперь эта ошибка принимала худшие формы. Если уж говорить о том, что погубило дело национал-социализма и вообще Германию, то это – расовое сумасбродство.

Гитлер хотел объединить Европу; это намерение фюрера с самого начала было обречено на провал, так как он со своим пренебрежением к разнообразности национальных характеров народов пытался действовать нейтралистскими методами.

Война в России сразу выявила истинные силы и потенциальные возможности Германии. Но Гитлер не сделал из этого соответствующего вывода, он и не думал о приостановлении или, на плохой конец, об ограничении военных действий; он продолжал свою безрассудную авантюру. Гитлер хотел добиться низвержения России беспощадной жестокостью. В непонятном ослеплении он вступил также в войну с Соединенными Штатами Америки. Разумеется, военный декрет президента Рузвельта создал в стране такое положение, которое говорило, что война не за горами. Однако до объявления войны Германией могло бы пройти довольно много времени, если бы не наглое высокомерие Гитлера.

С этим чудовищным шагом – объявление войны Германией Соединенным Штатам – совпало крупное поражение наших войск на полях сражений под Москвой. Гитлеровская стратегия в результате отсутствия в ней последовательности и частых колебаний при принятии того или иного решения оказалась битой. Теперь бесцеремонная жестокость по отношению к собственным войскам должна была возместить то, чего недоставало в голове у этого решительного человека. Некоторое время это имело успех. Но невозможно было продолжительное время жить воспоминаниями о гренадерах Фридриха Великого и о жертвах, которые они несли по повелению всесильного короля и полководца. Невозможно было ставить свою собственную личность в один ряд с германским народом и недооценивать при этом его элементарные жизненные потребности.

Перехожу к личным качествам Гитлера, каковыми я их себе представляю. Каков был его образ жизни? Гитлер был вегетарианец, алкогольных напитков не употреблял, не курил. Сами по себе это были качества, достойные уважения, качества, гармонирующие с его убеждением и соответствующие его аскетическому образу жизни. Но была у него и роковая черта в характере – замкнутость, самоуединение. У него не было ни одного настоящего друга. Даже его старые партийные коллеги были всего лишь его сподвижниками, но отнюдь не друзьями. Насколько мне известно, Гитлер ни с кем не поддерживал дружественных отношений. Никому он не рассказывал о своих сокровенных мыслях, ни с одним человеком не беседовал откровенно. Как не мог он найти себе друзей, так не мог он иметь способностей страстно и серьезно любить женщину. Он так и остался холостяком. Детей у него никогда не было. Все, что делает земную жизнь священной – дружба с благородными людьми, чистая любовь к женщине, любовь к своим детям, – все это было Гитлеру совершенно чуждо. Одиноко шел он по миру, помешанный на своих гигантских планах. Мне могут возразить, указывая на дружеские отношения Гитлера и Евы Браун; я лично никогда ничего не знал об этих отношениях, никогда не видел Евы Браун, хотя, бывало месяцами, почти каждый день встречался с Гитлером или с его приближенными. И только уже находясь в плену, я узнал о его чувствах к этой женщине. Но, к сожалению, Ева Браун, очевидно, не оказывала на Гитлера никакого влияния. Именно она смогла бы, может быть, смягчить его чувства.

Таков был диктатор Германии, лишенный мудрости и чувства меры своих кумиров – Фридриха Великого и Бисмарка, одиноко и беспомощно рвавшийся от успеха к успеху, а затем также скатывавшийся от неудачи к неудаче, одержимый всегда гигантскими планами, всегда прибегавший к самым последним средствам для достижения успеха, считавший свою личность олицетворением нации.

Он превращал ночь в день. Было уже далеко за полночь, а в его кабинете один докладчик сменялся другим.

До катастрофы под Сталинградом он иногда устраивал часы отдыха, проводя их в кругу работников верховного командования вооруженных сил. Потом он стал принимать пищу один, редко приглашая одного или двух гостей. Торопливо съедал он свои овощные или мучные блюда, запивая их холодной водой или солодовым пивом. Заслушав последний вечерний доклад, он часами просиживал со своими адъютантами и секретаршами, обсуждая до рассвета свои планы. Затем он ложился спать. Отдыхал очень мало; когда уборщицы в 9 час. убирали его спальню, он был уже на ногах Принимал невероятно горячую ванну, чтобы прогнать сонливость. Пока все шло хорошо, не было очевидных последствий такой ненормальной жизни. Когда же последовало одно поражение за другим, когда нервы начали не выдерживать, Гитлер стал все чаще и чаще принимать лекарства; ему делали впрыскивание для укрепления сна, для придания организму бодрости, для успокоения сердца. Его личный врач Морель давал ему все, что тот требовал, но пациент нередко не соблюдал предписанной ему дозировки, особенно много он принимал возбуждающих средств, содержащих стрихнин, – все это подтачивало постепенно его тело и душу.

Когда я увидел Гитлера после катастрофы под Сталинградом (я не встречался с ним 14 месяцев), я заметил, что он сильно изменился. Левая рука тряслась, сам он сгорбился, глаза навыкате смотрели застывшим, потухшим взглядом; щеки были покрыты красными пятнами. Он стал еще более раздражительным, терял в гневе равновесие, не отдавал себе никакого отчета в том, что он говорил и какие решения принимал. Окружавшие его люди привыкли к выходкам Гитлера, со стороны же признаки его все большего заболевания становились все более очевидными. После покушения, совершенного на него 20 июля 1944 г., у Гитлера подергивалась не только левая рука, но и вся левая половина туловища. Когда он сидел, то левую руку придерживал правой, правую ногу клал на левую, чтобы сделать менее заметным их нервное подергивание. Его походка стала вялой, сутулой, движения – очень медленными. Когда он садился, требовал, чтобы ему подставляли стул. По характеру же по-прежнему был вспыльчивым; но эта вспыльчивость имела что-то зловещее, потому что она исходила из неверия в людей, из стремления скрыть свое физическое, душевное, политическое и военное поражение. Он постоянно стремился к тому, чтобы ввести себя и окружающих в заблуждение относительно истинного положения вещей, пытаясь сохранить хотя бы видимость крепости своего государственного здания.

С упорством фанатика он хватался, как утопающий, за соломинку, чтобы спасти от катастрофы себя и свое дело. Всю свою невероятную силу воли он направлял на мысль, с которой он постоянно носился: «Никогда не уступать, никогда не капитулировать!».

Как часто он об этом говорил! Теперь он также должен был руководствоваться этим принципом в своих действиях.

В этом человеке, которого германский народ сделал своим вождем в надежде, что он создаст новый социальный порядок, поможет стране оправиться от катастрофы в результате первой мировой войны, обеспечит спокойную, мирную жизнь, демон побеждал гения. Все добрые духи покинули его тело, он кончил свою жизнь вместе с полной катастрофой своего дела, и вместе с ним в пропасть был повержен добрый, великодушный, трудолюбивый и верный германский народ.

Находясь в плену, я беседовал с врачами, знавшими Гитлера и его болезни; они называли его болезнь «paralisis agitans» или «Паркинсонова болезнь». Дилетант в области медицины мог, конечно, определить только внешние симптомы этого недуга, но отнюдь не поставить правильный диагноз. Врач, который первый правильно определил, как мне помнится, это было в начале 1945 г., болезнь Гитлера, берлинский профессор де Кринис, вскоре покончил с собой, и его диагноз остался неизвестным. Личные врачи Гитлера молчали. Имперский кабинет министров не имел, вероятно, ясной картины о состоянии здоровья Гитлера; но даже если бы он знал об этом, то вряд ли бы он сделал из этого соответствующие выводы. Можно предполагать, что причиной такого ужасного заболевания является не какая-нибудь ранее имевшая место венерическая болезнь, а сильная простуда, например грипп. Но пусть врачи занимаются этим делом. Германскому народу следует только знать, что человек, стоявший во главе его, человек, которому народ так доверял, как ни один народ не доверял никогда ни одному вождю, был больным человеком. Эта болезнь стала его несчастьем, его судьбой, а также несчастьем и судьбой его народа.

Если не говорить о заместителе Гитлера Рудольфе Гессе, то Герман Геринг, который должен был стать преемником Гитлера, был самой выдающейся личностью национал-социалистской партии Германии. Геринг – кадровый офицер первой мировой войны, преемник Рихтгофена, летчик-истребитель, кавалер ордена «Пур-ле-Мерит» («За заслуги»), в послевоенное время – один из основателей штурмовых отрядов.

Грубый человек, с совершенно бесформенным телосложением, он проявил на первых порах своей деятельности большую энергию и заложил основы современных военно-воздушных сил Германии. Без этой энергии, направленной на строительство третьего вида вооруженных сил, вряд ли удалось бы создать действительно современные, способные решать оперативные задачи германские военно-воздушные силы. Представители двух старых видов вооруженных сил недооценивали необходимость развития авиации. Первый начальник генерального штаба военно-воздушных сил генерал Вевер, несмотря на свои блестящие способности, не мог бороться с ними.

Но создав германские военно-воздушные силы, Геринг поддался соблазнам вновь приобретенной власти; он выработал привычки феодального властелина, начал коллекционировать ордена, драгоценные камни, разные антикварные вещи, построил знаменитый дворец «Карингаль» и обратился к кулинарным наслаждениям, причем достиг в этой области заметных успехов. Однажды, углубившись в созерцание старинных картин в одном замке в Восточной Пруссии, он воскликнул: «Великолепно! Я теперь человек эпохи Возрождения. Я люблю роскошь!» Он одевался всегда вычурно. В Карингале и на охоте он подражал в одежде древним германцам, на службу он появлялся в форме, не предусмотренной никакими уставами: в красных юфтевых ботфортах с позолоченными шпорами – обуви, совершенно немыслимой для летчика. На доклад к Гитлеру он приходил в брюках навыпуск и в черных лакированных башмаках. От него всегда пахло парфюмерией. Лицо его было накрашено, пальцы рук украшены массивными кольцами с крупными драгоценными камнями, которые он любил всем показывать. Эти ненормальные явления с медицинской точки зрения объясняются нарушением деятельности желез внутренней секреции.

Будучи уполномоченным по проведению четырехлетнего плана, Геринг оказывал большое влияние на экономику Германии.

В политике он был дальновиднее своих коллег по партии. В самый последний момент он пытался предотвратить войну, используя для этого своего шведского знакомого Биргера Далеруса, но его действия, к сожалению, не имели успеха.

Во время войны действия Геринга были исключительно пагубными. Он переоценивал авиацию и был повинен в остановке наступления перед Дюнкерком и в упущении момента для нападения на Англию. Он не выполнил обещания снабжать воздушным путем окруженную в Сталинграде 6-ю армию; это обещание побудило Гитлера отдать приказ об удержании города. Он виновен во многих поражениях нашей армии.

Геринг, каким я знал его после 1943 г., был очень плохо осведомлен или даже совсем не осведомлен о действиях военно-воздушных сил. Вмешиваясь в действия сухопутных сил, он действовал безрассудно, проявляя чувство неприязни к армии. Его роль как вероятного преемника Гитлера побуждала его вести себя крайне самонадеянно.

Только в августе 1944 г. Гитлер заметил недостатки своего главнокомандующего военно-воздушными силами. В присутствии Иодля и моем он обрушился на Геринга с руганью: «Геринг! Военно-воздушные силы никуда не годятся. Они недостойны того, чтобы их называли самостоятельным видом вооруженных сил. В этом виноваты вы. Вы лентяй!» Слушая эти слова, тучный рейхсмаршал пустил слезу. Он ничего не мог возразить. Это была такая неприятная сцена, что я предложил Иодлю выйти и оставить их вдвоем. После этого разговора я порекомендовал Гитлеру сделать соответствующие выводы и заменить рейхсмаршала каким-нибудь способным генералом авиации. Я сказал ему, что явная неспособность Геринга грозит успешному окончанию войны. Но Гитлер ответил: «Этого я не смогу сделать по государственно-политическим соображениям. Партия не поймет меня». Мое возражение, что именно государственно-политические соображения требуют замены главнокомандующего военно-воздушными силами, если только вообще желательно сохранить государство, не имело успеха. Рейхсмаршал сохранил до конца войны свое место и свои почести; в последние месяцы он демонстративно снял с себя в знак протеста против критики Гитлером военно-воздушных сил все свои ордена и маршальскую «ламетту», храня их подобно Галланду[51]. Правда, по приказу Гитлера ему по-прежнему приходилось присутствовать на обсуждениях обстановки, но он являлся в скромном костюме, без знаков различия и орденов, в солдатском головном уборе.

Геринг редко отваживался говорить Гитлеру правду.

Только своим поведением в тюрьме и своей смертью он исправил некоторые свои ошибки. Он стойко защищал свои действия и покончил жизнь самоубийством, избежав тем самым наказания земных судей.

Самой темной личностью из свиты Гитлера был рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Этот невзрачный человек со всеми признаками расовой неполноценности внешне казался заурядным существом. Он всегда стремился быть вежливым и в противоположность Герингу вел почти спартанский образ жизни.

Но фантазия Гиммлера не знала границ. Он не жил на земной планете. Исповедуемая им расовая теория была ошибочной и привела его к тяжким преступлениям. Его попытка воспитать германский народ в духе национал-социализма погибла в концентрационных лагерях. Еще в 1943 г., спустя довольно продолжительное время после катастрофы под Сталинградом, он твердо верил, что ему удастся заселить Россию вплоть до Урала немцами. Когда однажды в разговоре я заявил ему, что теперь, пожалуй, уже невозможно колонизировать восточные земли и заселить их добровольными переселенцами, он ответил, что принудительные переселенцы и военнообязанные крестьяне могут сделать немецкой всю территорию вплоть до Урала.

Я ничего не могу сказать конкретно о пороках расовой теории Гиммлера. Гитлер и Гиммлер держали эту часть своих планов в совершенном секрете.

Всем достаточно известны «методы воспитания» Гиммлера при помощи концлагерей. В период его деятельности наша общественность мало знала об этих методах. Нечеловеческие злодеяния, которые совершались в концлагерях, получили гласность только после войны. Тогда узнал о них и я. Систему, обеспечивающую сохранение в тайне методов, применявшихся в концлагерях, можно назвать просто гениальной.

После 20 июля Гиммлер заразился военным честолюбием; оно заставило его занять пост командующего армией резерва и даже командующего группой армий. Но на военном поприще Гиммлер потерпел первую и полную неудачу. Его оценку наших противников можно назвать просто детской. Страх руководил действиями, когда он командовал группой армий «Висла» в 1945 г. Однако почти до самых последних дней он оставался ушами Гитлера. Но и этот паладин также всегда трепетал перед диктатором. Я неоднократно был свидетелем того, как Гиммлер проявлял в присутствии Гитлера отсутствие чувства собственного достоинства и гражданского мужества. Наглядным примером, этого может служить его поведение 13 февраля 1945 г.[52]

Гиммлер был создателем охранных отрядов СС. После катастрофы все эсэсовцы поголовно были привлечены к судебной ответственности. Это нельзя признать справедливым.

СС возникли из личной охраны Гитлера. Стремление контролировать не только рядовых фольксгеноссе, но и партийные организации привело к увеличению СС. После учреждения концлагерей Гиммлер поручил СС охрану мест заключения. Затем из СС выделились чисто военные формирования, получившие название «войск СС» в отличие от «общих СС». Обучение командного состава войск СС было поручено бывшему пехотному генералу Гаусеру, моему старому начальнику по службе в Штеттине. Гаусер был очень способным генералом, умным и храбрым солдатом, прямым и честным человеком. Войска СС должны быть бесконечно благодарны этому выдающемуся офицеру, по крайней мере, хотя бы за то, что он спас их от диффамации, которой подвергались войска СС в Нюрнберге после разгрома Германии.

Во время войны Гиммлер все больше и больше увеличивал войска СС. Начиная с 1942 г., многочисленные эсэсовские части и соединения начали пополняться не только добровольцами, но и призывниками, так же как и обычные дивизии сухопутных сил. Это лишило их особого характера добровольческой партийной гвардии. Правда, Гиммлер использовал все свое влияние, дабы обеспечить войскам СС предпочтение при пополнении личным составом и вооружением. Это обстоятельство, способное вызывать зависть, отступало на задний план на полях сражений, где соединения СС и сухопутных сил объединял дух боевого товарищества. Я сам видел, как сражались солдаты дивизии СС «Рейх». Будучи генерал-инспектором бронетанковых войск, я часто инспектировал многочисленные дивизии СС и могу сказать, что с моей точки зрения эти соединения всегда отличались дисциплинированностью, сильным духом товарищества и стойкостью в бою. Дивизии СС сражались плечом к плечу с танковыми дивизиями сухопутных сил (это были наши дивизии, и в ходе войны они все больше и больше сливались с армией).

Вне всяких сомнений, Гиммлер» умножая войска СС, преследовал другие цели. Гиммлер и Гитлер не доверяли армии; пути этих фюреров были темны, они боялись натолкнуться на сопротивление в том случае, если их намерения будут разгаданы. Поэтому они и довели, несмотря ни на какие трудности, войска СС почти до 35 дивизий. Все больше и больше создавалось иностранных формирований, некоторые из них были вполне надежными соединениями, на другие нельзя было полагаться. В конце концов Гитлер потерял доверие даже по отношению к тем, кто считался его наиболее верным оплотом. Лишение эсэсовцев нарукавных знаков в марте 1945 г. показывало, как далеко зашло расхождение между Гитлером и войсками СС.

Совершенно иначе следует оценить «общие СС». В них также были идеалисты, верившие вначале, что они вступают в какой-то рыцарский орден, который налагает на них особые обязательства и даст им взамен особые привилегии. Среди них было много морально здоровых людей из различных слоев населения и принадлежащих к различным профессиям, которых Гиммлер зачислял в СС, как правило, не спрашивая их желания. На этих людей возложили полицейские обязанности сомнительного характера, и в результате картина изменилась. Части «общих СС» также имели оружие. Непрерывно увеличивалось количество иностранных формирований, но по своим боевым качествам они стояли гораздо ниже соединений войск СС. Вспомните действия бригад Каминского и Дирлевангера при подавлении в 1944 г. восстания в Варшаве.

Со службой безопасности (СД) и ее оперативными группами я никогда не сталкивался в своей служебной деятельности, поэтому не могу о них сообщить ничего нового.

Гиммлер покончил жизнь самоубийством, хотя раньше он всегда осуждал этот шаг, презирал самоубийц и запретил своим эсэсовцам кончать жизнь самоубийством. Таким путем он избежал земного суда, свалив свою тяжелую вину на плечи других, менее виновных.

Одним из самых умных людей из непосредственного окружения Гитлера был доктор Иозеф Геббельс, гаулейтер Берлина и имперский министр просвещения и пропаганды. Он был искусным оратором и смело боролся с коммунизмом, собрав на выборах большое количество голосов берлинцев. Но он был в то же время опасным демагогом; беззастенчиво вел агитацию против церкви и евреев, против родителей и воспитателей. Он является одним из организаторов пресловутой «кристальной ночи» в ноябре 1938 г.

Хотя Геббельс и видел ошибки и слабости национал-социалистской системы, но у него не хватало мужества сообщить о них Гитлеру и отстаивать до конца свои взгляды. Перед Гитлером он был так же, как Геринг и Гиммлер, небольшим человеком. Он боялся и обожал его. Мало кто в такой степени поддавался присущей Гитлеру силе внушения, как Геббельс Он пытался угадывать мысли Гитлера и в своей почти гениально организованной пропаганде выполнял все желания диктатора.

Я сильно разочаровался в Геббельсе, когда он в 1943 г. не нашел в себе мужества взяться за «слишком горячее железо», как он назвал вопрос о реорганизации верховного командования и государственных органов. Этой нерешительностью он готовил себе и своей семье ужасный конец, который он уже в то время предчувствовал.

Второй (после Гиммлера) темной личностью гитлеровского окружения был рейхслейтер Мартин Борман – неотесанный, грубый, мрачный, замкнутый человек с плохими манерами. Он ненавидел армию, считая ее заклятым врагом, стоящим на пути национал-социалистской партии к неограниченному господству. Он пытался вредить армии, где только мог, сеял недоверие к ней, принимал все меры к тому, чтобы удалять порядочных людей из окружения Гитлера, смещать их с видных государственных и военных постов и заменять своими ставленниками.

Борман препятствовал тому, чтобы Гитлер имел ясное представление о внутриполитическом положении в стране. Он даже запретил гаулейтерам обращаться непосредственно к Гитлеру. Поэтому я и столкнулся с таким смехотворным фактом, когда гаулейтеры, прежде всего Форстер из Западной Пруссии и Гейзер из округа Варта, обратились ко мне, солдату, к которому относились с недоверием, с просьбой помочь им попасть на доклад к Гитлеру. По партийной линии они не могли пройти к фюреру, так как их не пропускал Борман.

Чем хуже становилось здоровье Гитлера, чем больше ухудшалась обстановка на фронтах, тем меньшее количество людей получало доступ к диктатору. Все проходило через руки Бормана – этой темной личности, методы которого увенчались успехом!

С Борманом я неоднократно имел бурные столкновения из-за того, что он своей недальновидной, узко партийной политикой срывал проведение важнейших мероприятий и пытался, в ущерб общему делу, вмешиваться в чисто военные вопросы.

Борман был серым преосвященством третьего рейха.

Национал-социалистской партией Германии руководили рейхслейтеры и гаулейтеры. Все отрасли жизни немецкого народа были охвачены партийными организациями и включены в организационную схему партии, которая начиналась с организаций «гитлеровская молодежь» и «союз немецких девушек». Выйдя из рядов гитлеровской молодежи, юноши переходили в «имперскую службу трудовой повинности» рейхсфюрера по рабочей силе Гирля. Эта организация возникла из добровольной «службы трудовой повинности». Благодаря честности ее руководителя и его помощников «имперская служба трудовой повинности» сыграла положительную роль, хотя сегодня и могут поставить в упрек ее строго военную организацию и методы воспитания. Затем немецкие рабочие переходили в ведение рейхслейтера по делам организации доктора Лея. Организация «сила через радость» заботилась об отдыхе рабочих, организации «зимняя помощь» и «национал-социалистское обеспечение» помогали семьям бедняков; частная и церковная благотворительность считались нежелательными и ограничиваясь.

В Германии был рейхсфюрер здравоохранения, рейхсфюрер крестьянства и так далее.

Разработкой вопросов права в национал-социалистском духе занимался рейхслейтер Франк. Но как раз в этой области национал-социализму и недоставало творческих сил.

Во внешней политике наряду с министром иностранных дел орудовал Альфред Розенберг; он руководствовался в своих действиях экзальтированным идеализмом и часто шел в разрез с официальной политикой, что наносило большой вред государству.

Даже спорт был регламентирован. Рейхсфюрер спорта фон Чаммер унд Остен с достоинством выполнял свои обязанности и поддерживал авторитет третьей империи на олимпийских играх.

Этот ряд завершала женщина – рейхсфюрерин немецких женщин.

Вышеприведенный список не является исчерпывающим; я привел его только для того, чтобы разъяснить самый принцип организации. Мы видим, что в действии находились весьма противоречивые силы. Все они функционировали наряду с правительством и поэтому неизбежно во многих случаях действовали и против правительства.

Этот организационный хаос станет еще очевиднее, если мы посмотрим на следующую категорию национал-социалистских сановников – на гаулейтеров.

Национал-социалисты хотели придать германской империи новую форму и с этой целью они решили заменить территориально-административное земельное деление делением на округа. Для содействия проведению этой новой организации и были назначены гаулейтеры. После аншлюсов Австрии, создания Богемско-Моравского протектората, а также после захвата Познани и Западной Пруссии возникли имперские округа, которые находились за пределами границ старых немецких земель. Но эта реорганизация была проведена только наполовину, как и другие планы, за которые руководители Германии сначала энергично принимались, но потом не доводили до конца.

Гаулейтеры были по существу наместниками Гитлера; в имперских округах они так и именовались рейхсштатгальтерами, т. е. имперскими наместниками. При подборе и назначении гаулейтеров учитывалась только их деятельность в партии, их административные способности, а личные качества не принимались во внимание. Поэтому среди гаулейтеров можно найти наряду с весьма достойными личностями и нежелательные элементы, которые обесчестили немецкое имя и национал-социализм.

Только в некоторых районах Германии управление гаулейтера было объединено с высшей правительственной инстанцией; так было, например, в округе Майнфранкен, где гаулейтер был одновременно правительственным президентом. Как правило, гаулейтеры работали отдельно от правительственных президентов, оберпрезидентов провинций и премьер-министров земель.

Стало быть, государство фюрера, к которому стремились и которое пропагандировалось Гитлером и его партийной программой, фактически не существовало. Более того, как раз в области государственного управления господствовала становившаяся все более опасной анархия, которая все больше и больше увеличивалась назначением многочисленных рейхскомиссаров, генеральных уполномоченных, особых уполномоченных и т. д.

Грандиозные планы строительства имперских автострад, здания для проведения партийных съездов, реконструкции Берлина, Мюнхена и других городов остались незавершенными, точно так же и имперская реформа была только начата. Ничего не вышло ни из школьной реформы бесталанного министра образования Руста, ни из реорганизации евангелической церкви, предпринятой имперским епископом Мюллером. Видны лишь наброски гигантских планов, но незаконченная работа, ибо руководителям Германии недоставало мудрости и чувства меры и всюду царило чванливое высокомерие. Война окончательно нарушила все эти планы.

Картина, изображающая руководящих политических личностей партии, содержит больше тени, чем света. Знание Гитлером людей не оправдало себя при подборе руководящих партийных работников. Это кажется нам тем более странным, что в окружение Гитлера входил ряд тщательно отобранных молодых людей, которые сохранили чистоту, несмотря на все соблазны. Военная и партийная адъютантура была укомплектована хорошо, почти все работники этих органов отличались вежливостью, благовоспитанностью и скромностью.

В последнее время отрицательное влияние на Гитлера оказывали, кроме Бормана, постоянный заместитель Гиммлера бригаденфюрер СС Фегелейн, который, женившись на сестре Евы Браун, стал свояком Гитлера и начал бестактно использовать свою близость к фюреру. Личный врач Гитлера Морель, занимавшийся сомнительными гешефтами, и, к сожалению, генерал Бургдорф, ставший после смерти Шмундта начальником управления личного состава сухопутных войск, также не отличались благородством своих поступков. Эти люди образовали клику интриганов и окружили Гитлера кольцом, которое мешало фюреру узнать всю правду о событиях. Они предавались безудержному пьянству; их поведение, особенно в последний дни перед катастрофой, дает нам печальный пример!

Наряду со своеобразным партийным аппаратом существовало и имперское правительство. Созданный Гинденбургом имперский кабинет состоял в основном из министров – представителей буржуазных партий. В него входило всего лишь несколько национал-социалистов: Гитлер, министр внутренних дел Фрик и министр авиации Геринг. Но впоследствии в кабинет министров были введены другие национал-социалисты: имперский министр просвещения и пропаганды доктор Геббельс, имперский министр воспитания Руст, имперский министр продовольствия Дарре, имперский министр связи Онезорге, министры без портфеля Гесс и Рем.

Продолжали оставаться на своих постах вице-канцлер фон Папен, имперский министр иностранных дел барон фон Нейрат, имперский министр финансов граф Шверин фон Крозигк, имперский военный министр фон Бломберг, имперский министр экономики Гугенберг (после него Шмитт, затем Шахт), имперский министр юстиции Гюртнер, имперский министр транспорта барон Элтц фон Рюбенах, а позднее Дорпмюллер. Все они были хорошими, а некоторые даже выдающимися министрами – специалистами в своих областях; но на Гитлера они оказывали незначительное влияние.

С упрочением нацистской партии государственная власть все больше и больше концентрировалась в руках Гитлера. Роль министров настолько уменьшилась, что после 1938 г. они перестали собираться на заседания кабинета и только руководили своими учреждениями. На политику они не оказывали ни малейшего влияния. В области внешней политики изменение состояло в замене барона фон Нейрата на посту имперского министра иностранных дел фон Риббентропом. В этот же день Гитлер стал имперским военным министром и верховным главнокомандующим. Папен был устранен уже после 30 июля 1934 г. Немного позже Шахт был заменен Функом. В 1941 г. Гесс улетел в Англию.

Ближе всего я был знаком с имперским министром финансов графом Шверином фон Крозигк, с имперским министром труда Зельдте, с обоими назначенными во время войны министрами Тодтом и Шпеером (министерство вооружения и боеприпасов) и с министром продовольствия Дарре.

Граф Шверин фон Крозиг представлял собой совершенный тип высокопоставленного германского чиновника. Он получил образование в Англии, был воспитанным и сдержанным человеком.

Зельдте, некогда бывший руководитель «Стального шлема», – порядочный, но не пользовавшийся влиянием человек.

Тодт – благоразумный, умеренный человек, старавшийся смягчать противоречия.

Шпеер – чувствительный, душевный человек, деятель последних лет третьей империи, хороший товарищ, обладавший открытым и отзывчивым характером. Когда-то он был свободным художником, архитектором; затем, после преждевременной смерти Тодта, стал министром. Шпеер не любил бюрократов и всегда трезво и вдумчиво брался за любое дело. В работе мы великолепно понимали друг друга и, само собой разумеется, там, где это было возможно, помогали друг другу. Мало о ком я могу это сказать. Шпеер был всегда человеком дела. Я никогда не видел, чтобы он излишне раздражался. Он умерял некоторых своих чересчур темпераментных сотрудников и примирял ведомства, если не был в состоянии добиться чего-нибудь большего.

Шпеер находил в себе мужество открыто высказывать Гитлеру свое мнение. Он своевременно сказал ему, приводя обоснованные доводы, что войну не выиграть и что ее следует прекратить, чем навлек на себя гнев Гитлера.

Дарре имел столкновения с Гитлером еще до войны. Однако он вскоре потерял влияние в партии, о чем, вероятно, постарались его конкуренты.

В общем и целом следует сказать, что имперский кабинет министров не был, к сожалению, в состоянии оказывать влияние на события, происходившие в третьей империи.