Нечисти О`Санчес

Леха забыл плэер дома, на газету пожмотничал и теперь, по дороге к месту встречи, вынужден был размышлять. Тягостные мысли скорехонько переросли в тусклые мечты – о мести, о бессмертии, которое не бесконечно, но теоретически безразмерно, о правильном, но недостижимом мироустройстве, о собственном могуществе; но близок путь от Чкаловской до Сенной, когда сидишь в пустом вагоне и никуда не опаздываешь, а, наоборот, опережаешь график этак минут на пятнадцать.

Первые метров триста от метро и в сторону Невского Леха шел с усилием, как товарищ Сухов по барханам, и только после перекрестка Садовой и Гороховой улицы орды уличных продавал разредились до приемлемой пешеходной кондиции.

Леха завернул направо, в арку Апрашкиного двора…

– Братан, держи билет, лотерея типа…

– Нет. – Леха мотнул головой, шагнул вправо и вперед.

– Возьми, да? Бесплатно, в рамках рекламн…

– Отвали! – Леха повел левой рукой, но одновременный шаг вперед придал его толчку силу чуть большую, чем хотел применить Леха, так что чернявый парень, потеряв равновесие, пробежал два шага задом наперед и бубухнулся спиной в стену.

До Лехи внезапно, единым файлом, дошли эмоции и полумысли чернявого, шедшие чередой по отношению к нему, к Лехе: «Ломает всего… лох идет… тупой лох… братан держи… гад позорный, рот парашный…»

Леха клацнул зубами, развернулся на три четверти и в два скока оказался возле зазывалы, который только и успел, что разозлиться и сделать шаг навстречу драке. Удар привычно тряхнул запястье, ойкнули косточки пальцев, Леха так же резво крутанулся на пятках и, не глядя на результат, зашагал из арки направо, где уже вот она – дверь в «Денежку». Нокаут, и к бабке не ходи, и кожу на костяшках свез… Уголком зрения он все же зацепил, выделил из фона случайных зрителей неслучайные фигуры аналогичных «лотерейщиков», товарищей побитого… Гнев Лехи улегся так же быстро, как и вспыхнул… Ну елы-палы, дурила из Тагила! Ну когда он, наконец, научится не пылить по пустякам, не находить на свою голову? К тому же не стоило заводиться с этими шакалами, их много и наверняка там посерьезнее чуваки есть… На входе-то охрана, а вот… А впрочем… Леха вспомнил – кто он теперь и что при нем – и ухмыльнулся.

– Мне в администрацию, к Ольге Николаевне.

– А-а, ну-ну, тогда пройди, конечно.

Хорошо, когда тебя знают даже охранники: пустят бесплатно безо всякого колдовства, главное – соблюсти приличия при вранье…

– Леля, привет!

– Ой, Лешик! Что-то ты рано сегодня. Как сессия? Тебе «семерочку»?

– Сдал. Нет, «тройку» хочу и чебуреков со сметаной.

– Чичас! Ваших пока не было никого. Где ты сядешь, я принесу?

– Вон там, в углу. – Леха для верности ткнул пальцем. – Я пока по этажам сгоняю, гляну где чего.

У Лехи еще было минут десять до встречи, но он на всякий случай пробежался на второй этаж, на третий, заглянул во все закоулки – никого, ни Димона, ни вообще знакомых. К Ольге, барменше, своей ровеснице, он подкатывал пару раз для очистки совести, однако та держалась по отношению к Лехе приветливо, может быть чуточку лучше, чем к другим, но без огонька – у нее был парень и кроме него никто, похоже, ее не интересовал.

Кто сегодня? – Леха притормозил возле белого криво повешенного листочка с расписанием музыкального меню. В «Денежках» играли живую музыку, в иные ночи случалось так, что одновременно, на всех трех этажах выступали группы, и благодарные слушатели, опившись пива, вынуждены были разрываться в своих симпатиях между постпанком, рокабилли, готикой и платным туалетом, шастая с первого этажа на второй, со второго на третий, с третьего опять вниз. Группы были малоизвестные, но это никого не смущало: все помнили, с чего начинались «Король и Шут», «Краденое солнце»…

– Привет, зая! – Леху толкнули.

– А-а, тоже самое – тебе. Ты где?

Пухленькая девица в топе, в бриджах, в стрижке «полубокс» даже на своих немыслимых платформах была по грудь Лехе, Леха же, когда был выбор, предпочитал высоких. Однажды под утро, после буйной танцевальной ночи, он сумел познакомиться с этой девушкой очень близко: она, типа, жила неподалеку; но вот имя ее выскочило из головы… Неудобно даже…

– Понял… Одна? А я на первом. Ну еще увидимся; заранее, не дожидаясь белого танца, ангажирую тебя на нижний брейк. Чмоки…

Даст, если вдруг приспичит, это очевидно.

Пн. – ЧУП-МАРЗУП

Вт. – ДЖИНН СА, ОЛИГОФРЕЙД

Ср. – БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, КОВЕР-САМОСАД

Чт. – ЧУП-МАРЗУП, НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ

Пт. – ДЖИНН СА, ТОПУС, БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, МАЗЫХАКЕР

Сб. – НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ, ДЖИНН СА

Вс. – Всякое крошево-хорошево из дикарей и новеньких.

Это означало, что сегодня на третьем этаже будет просто дискотека, либо вообще замок на двери, а на нижних двух тоже дискотека, но сначала, для сугреву, на первом этаже команды будут играть живую музыку: на первое – модные рокабилльщики ЧУПЫ, на второе – густо панкующие «Вовы», они же – НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ. Леха порадовался, что угадал с первым этажом, где намечался «двойной лив», и через две ступеньку на третью ринулся к пиву и чебурекам со сметаной.

Когда успели? За те несколько минут, что Леха посвятил рекогносцировке, зал первого этажа уже подернулся синеватым дымком – набежавшие прихожане накурили. Фокус: только что зал был пуст, а теперь свободных столиков почти и не осталось, и у стойки очередь выстроилась.

– Лелик! Спасибо! – Леха старательно закивал головой, осторожно помахал поднятой кружкой…

– Димон, ты точен, как молодой швейцарский король, садись. Что? Ну? Не пугай меня… Нет, нет, о, нет!…

– Ты псих, Леха, ну точно – псих. Держи свою сотку. Нет в Швейцарии королей.

– Чеченская?

– Настоящая. Знаешь, как я сегодня запарился с твоим хламом? Реально чуть не пролетел.

– Чуть? В смысле, рентабельность не превысила двухсот процентов? Ладно, тебе – верю. Ступай за пивом, а то мое уже кончилось.

– Во как? Я ступай за пивом!? Я? Ну, ты…

– Не хочешь? Ну тогда я схожу. Тебе «нулевку»?

– Сам дурак. «Семерку» неси. Сейчас посижу, да побегу, надо еще добить кое-что…

Себе Леха опять взял «троечку», чтобы полегче… Димон вскоре ушел, как и обещал, свободные стулья умыкнула компания за соседним столиком… Каждый раз перед «разгуляем» приходил такой «мертвый» час, и каждый раз Леха вспоминал, что и в прошлые разы были моменты разочарования и скуки, когда пиво – дрянь, чебуреки съедены, знакомых не видно, одна тупость вокруг… Но, как правило, вечер постепенно разматывался, выправлялся в полный ночной рост, извлекая из призрачных пивом пропахших рукавов большие и малые чудеса и вымывая из памяти (до следующего раза) томительные моменты неприкаянности и мизантропии…

– Э, слышишь… – Леха обернулся. Перед ним стоял паренек типичной «приапрашкинской» внешности: смуглый, в дешевых штанах с мотней и накладными карманами по бедрам, очень короткие, равномерно отросшие волосы, тусклый тревожный взгляд… – Там тебя зовут…

– И кто меня зовет? – заинтересовался Леха, хотя в солнечном сплетении у него уже застыл правильный ответ.

– Девушка одна. Просит выйти. Она, типа, за вход не хочет платить и просит, чтобы ты к ней вышел.

Леха замялся на мгновение.

– Сейчас выйду, предупрежу только, чтобы столик не занимали.

И речи не могло быть – искать союзников и выйти «к девушке» не одному, а компанией – ситуация не та… Да и мало кто связываться захочет…

Всегда надо сначала думать, а потом руки-ноги растопыривать.

– Аленка, предупреждаю еще раз: пока я на ногах – сидеть в дупле, играть в молчанку.

Леха тронул за рукав охранника:

– Я на минутку, сейчас вернусь…

У входа в клуб отирался обильный, родной для клуба, но экономный, либо безденежный контингент, а немного поодаль, буквально метрах в двадцати, – безлюдье, если не считать группы стоящей полукругом серьезно настроенной молодежи исключительно мужеского пола, разной степени обдолбанности и накачанности.

Они ждали Леху. В коленках у него возникла противная, ослабляющая дрожь, в голове зашумело. Ему стоило немалых усилий делать шаги по направлению к ним и не спотыкаться. Умеренная злоба, почти нулевая опаска, вялая готовность увечить – Леха втянул в себя весь ком эмоций, исходящий из базарных «реваншистов» и мгновенно завелся, как это обычно с ним бывало в экстремальных ситуациях, соскочил с резьбы.

– А кто меня ждет? Каторый ыз вас дэвушкам?

Он, почти на бегу, вцепился пальцами в сложенную дубинку, резко развел руки, выдвигая ее на весь аршин, отпустил левую ладонь, и в то же мгновение палка-чудесница дернулась в правой руке и с сухим стуком разбила голову ближайшему парню, невысокому, но «бычастому», жирно-накачанному. Тот только и успел, что ойкнуть, перед тем как упасть на выщербленный, в грязных помоечных потеках асфальт. Было еще светло, при желании все происходящее можно было наблюдать чуть ли не с противоположного конца Апрашки; наверное, кто-то этим не преминул воспользоваться. Но Леха, который довольно часто бывал в «Денежках», волей-неволей знал о местных порядках: ментуры не будет до тех пор, пока все само собой не утрясется. Сегодня этот ментовский служебный стиль его не возмущал, напротив, он на него надеялся. Дубинка своими резкими и неожиданными рывками то и дело норовила растянуть ему кисть, но тем не менее из руки не выскальзывала, держалась как приклеенная. Пару раз Леха угадал ее намерения, проворно сопроводил рукой, и эффективность удара от этого моментально повышалась: падающие даже ойкнуть не успевали. Леха для страховки то и дело повторял про себя первоначальный приказ: «Не насмерть», но дубинка, похоже, строгалась мастерами, дело знала и поставленных пределов не переходила – била куда надо и с заказанным эффектом. И только Леха успел почувствовать свою деревянную соратницу, распробовать эффект взаимопонимания, как противники кончились. Леха с немалым усилием преодолел сопротивление (двое вырубленных зашевелились, один попытался встать) дубинки, сдвинул концы ее в прежнее, «спящее», положение, посчитал поверженных – одиннадцать баранов, легонечко пнул под ребра ставшего на четвереньки.

– Брателло, пятнадцать минут вам на сборы, не более. Не успеете срыгнуть в означенный срок – ваши проблемы.

Леха присел на корточки, спиной к невольным зрителям из околоденежкиной тусовки, чтобы перегородить им обзор, и продолжил наводить понты: дал сигнал Аленке. Та высунулась из-под воротника Лехиной рубашки, на мгновение вздулась одной головой и раскрыла пасть так, чтобы верхние клыки смотрели прямо в глаза очухавшемуся было парню. Руки у того подломились и он ткнулся лбом в крышку канализационного люка; однако сознание слабонервный лохотронщик потерял мгновением раньше и поэтому боли от новой травмы почувствовать не успел.

– Страх, Аленка, страх! Давай, насылай…

Внушать невидимо и на расстоянии беспричинный страх на некоторое время – была такая особенность у Аленушки, и Леха ее «вспомнил» (спасибо дяде Саше Чету), когда к делу пришлось, но он понятия не имел, как это все должно выглядеть в конкретном приложении. Аленка исправно сипела у него под рубашкой, шевелилась чего-то и Леха, погодив для верности еще с десяток секунд, встал и пошел обратно в клуб. До полуночи оставалось еще минут сорок.

Толпа у входа поспешно раздвинулась, и Леха даже возгордился на мгновение под ошалелыми взглядами.

– Ну ты даешь, – вползвука, как бы про себя сказал ему охранник (и Леха услышал его даже сквозь рок-н-ролльные завывания Маленького Ричарда), но ни в голосе его, ни в эмоциях не было восторга. Леха даже почувствовал секундное колебания клубного аргуса: «пускать, не пускать…», все-таки свежие впечатления и здравый смысл перевесили, потому как любая инициатива, выходящая за рамки прямых, прописанных в инструкции обязанностей, вредна рабочему человеку; и Леха, убедившись, что его любимый столик, который он почему-то называл про себя «Шериф», никем не захвачен, пошел опять за чебуреками и третьей кружкой пива.

У бандитствующих тоже есть своя бюрократия, с «хождениями по инстанциям», с «приемными часами», и «на сегодня» Леха не опасался продолжения мордобойным событиям. А завтра его уже в городе не будет. Да и вообще… Еще вопрос, кто кого должен теперь бояться…

Тем временем «Чупы» отдышались, слегка оттянулись халявным пойлом и вновь полезли на сцену – осуществлять смычку чухонского прононса и американского языка под аккомпанемент довольно громких музыкальных инструментов. Играть им оставалось меньше получаса, и они, словно обретя второе дыхание, дружно, во всю мощь хреначили удалыми пальцами в смычковые, щипковые и ударные. Толпа теперь вовсю плясала меж столиков, но трезвых среди них было все еще очень много.

Уже у стойки Леха вдруг передумал и вместо пива взял литровую коробку с черносмородиновым соком, а опустошенную кружку попросил сполоснуть.

– Да возьми лучше бокал, на, Леш!

– А? Не, из кружки прикольнее, спасибо. Прикольнее, говорю! Спасибо! Что? Еще бы… У этих микрофоны, у тебя микрофон, а я вживую надрывайся! Все, пошел!

– О-о, Руся! Корова сдохла, что ли? Откуда ты нарисовался?

Леха прислушался к внутреннему голосу: возникший возле столика парень, Руся, нервничает и очень боится… Это было бы и не удивительно, поскольку Руся, он же Руслан Пинчук, Лехин знакомый по университетской компании, еще с прошлого года занял у него тысячу рублей на два дня и до сих пор не отдал, предпочитая врать при случайных пересечениях и давать такие же бесстыдные обещания… В последний раз при встрече Леха даже двинул ему кулаком под ребра, но взамен обещания и денег получил лишь искреннюю клятву «отдать завтра»… Леха слышал от кого-то, что вроде бы Руся начал водить компанию с «торчками», и мысленно уже распрощался с надеждами когда-либо возвернуть свои кровные… И вот теперь… Отдать хочет, точняк! Драку видел.

– Я у тебя «тонну» брал… Вот… Ну, возвращаю. Десять сотен, пересчитай пожалуйста…

Леха протянул руку за деньгами, быстро пересчитал. Хотелось сказать что-то такое язвительное, отмщающее и при этом небрежное, рожденное острым умом и силой, но мысль, застигнутая врасплох, не хотела прыгать с языка, тормозила…

– Проценты за мной, Леха, честно, у меня семь колов осталось на дорогу и все. Я понимаю, что по жизни перед тобой на счетчике, но абсолютно пустой, эти – специально занял.

Леха опять напрягся для верности: не врет, занял и нету больше… Какие проценты он имеет в виду? Сам на себя их накинул, что ли?

– А хочешь «марочку», в счет расчета? А потом на днях две сотни еще добью, чтобы с процентами закончить?

– Да не нужны мне твои пр… Какую еще марочку?…

– Не кричи, пожалуйста… – Руся дернулся взглядом, вплотную наклонился к сидящему Лехе. – Обыкновенную «марочку», кисло-сладкую… Супертрипповая, испытано…

Десятки раз от знакомых и незнакомых людей «на халяву» и за деньги получал он предложения: «пыхнуть», «ужалиться», «подышать», «съездить за грибочками»… Один раз даже «понюшкой-дорожкой» пытались угостить… Если у Лехи и возникал при этом соблазн, то – слабенький, умозрительный, вовсе не способный справиться с тем чудовищным страхом перед наркотой, что выработался в нем под влиянием маминых нотаций и собственного опыта общения с «распробовавшими»…

А вот сегодня – вдруг согласился.

Алкоголь – тоже дурь, наркотик, но с ним сложнее. Вон, дядя Петя, родитель покойный, отъявленным энтузиастом был «ентого дела», а возраст эпохами мерил, а разум и аппетит не утратил, и мышца на нем была – в качалку не ходи! Но дядя Петя вообще был по жизни монстр, если непредвзято оценивать…

– А как оно на пиво ложится?

– Никак не влияет, мухи отдельно, тараканы отдельно…

Однако и с алкоголем Леха был себе на уме: пил очень осторожно, твердо соблюдал меру в частоте и количестве, предпочитая пиво и кислый красный сушняк. Было дело – однажды, на выпускном, нализался до рвоты, досрочно завершив праздник, и мама за ним до утра убирала и ухаживала с тазиком наготове. С тех пор – нет, только чтобы по запаху от трезвого отличить…

Но не было сил возвращаться в пустой дом, где почти все по-прежнему, где кактус в последний раз еще мама поливала, и кактус этот жив-здоров и пить пока не просит. Невыносимо отгонять от себя мысли и воспоминания, пытаться заснуть, когда… Опять до утра терпеть и носом шмыгать, будто барышня бессильная! Завтра он к бабке поедет, все-таки там, в другой обстановке, эмоционально полегче будет, а сегодня как-нибудь здесь перекантуется.

Нет, ну один-то разъединственный разочек можно «двинуться» молодому перспективному колдуну из хорошей семьи?

Тьфу! Почему ее «кислотой» назвали, пакость эту?

Леха спустил воду и как ни в чем не бывало пошел в зал, где завивался дым кривым коромыслом: НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ долбили новый, но уже коронный свой хит «Тушеная зайка». У «Вовов» была своя фишка: они почти не пели о любви и иных человеческих пороках, предпочитая, в духе старых мастеров перестроечной эпохи, изводить слушателей своей гражданской позицией по важнейшим политическим и экономическим вопросам современности. Были они по взглядам правые, поддерживали СПС, который, себе на беду, не подозревал о существовании нежданных союзников.

Лехе нравился этот хит и он на ходу, продираясь в свой угол, со всеми вместе подхватил припев: «Все плохо лежи-и-т! Все плохо стои-и-т!…»

Хотелось пить – и Леха угостился смородиновым соком из пивной кружки, хотелось есть – но нельзя приваживать в организм несвоевременные калории, это ложный голод, сам пройдет. Как назло – никого знакомых.

Лехино либидо уже царапнули пару раз прямые косяки в его сторону, но в дыму и полутьме не рассмотреть как следует, что там за подруги… А в эпицентр идти, танцевать – неохота, ломы…

Оп-па! А на втором этаже интересное что-то! Необычное! Леха внезапно ощутил, как сверху, в такт басам, сквозь потолок волнами, толчками пошли радость и удивление. Скорее туда! Язычок одной из волн обдал Леху с ног до головы, и он даже подпрыгнул от нетерпения, но толпы танцующих и несовершенство собственных ног не позволяли ускориться. Что в руке? Кружка в руке, ладно не помешает, сама растает постепенно…

Вот чудеса: только что позывные шли со второго этажа, вот именно из этого зала, а теперь вдруг тут… обычно. Дым, сумерки, пары танцуют. А радость-то снизу прет. Леха ринулся вниз и замер на полпути: а третий этаж он и не проверил, а обман – на то и обман, чтобы заманивать и обманывать. Ом мана мани ПУ!

Леха засмеялся и поскакал на третий этаж. Ну и ладно: отрицательный результат – тоже результат. Радость – она ведь никуда не исчезла, как родилась на первом этаже, так и растет там.

– Что, брат, на измену попал?

– Попадают на деньги… одни, а купаются в них другие… Я тороплюсь, друг, на первый этаж пора мне, к радости…

– Ну, беги. Во, блин, повело чувака, счастливый!…

Чувака повело, но это его личные наркоманские проблемы, а отнюдь не наши… Кружку надо поставить на место, и тогда никаких искажений не будет. Зря он также «марочку» лизал, вполне возможно, что из-за нее он не может обнаружить дерево радости, слизанная «кислота» его с поиска сбивает… Если только она не фальшивая… Но в любом случае это поправимо… «Вовы», быть вам монстрами рока. Быть! Быть! Да, вы синтезировали звук и цвет в одну циновку, трехмерную циновку для танцующих. Хорошо, гениальные вы мои!!!

Леха крикнул на выдохе и выдул замечательный пузырь, переливающийся всеми цветами радуги. Имя тебе – Радость, пузырь! Слова вылетали изо рта у Лехи такими же разноцветными, искрящимися пузырьками, только много меньшими, чем первый, который был Радость. Однако никого из окружающих это не изумило, что в свою очередь удивило Леху. Вечер чудес, да? Кружку он собирался поставить на место… А то зазналась у него в руке. Приструню тебя, кружка! Если они не удивляются, следовательно – его крыша едет. Логично, поскольку кислота была марочной, а значит – не фальшивой. Но – прочь голые руки, надо выдуть еще одну замечательную заключительную отрезвляющую серию пузырьков… Щас!

Леха аккуратно налил сок в кружку, пытаясь отмерить ровно половину, выпил его весь, поставил кружку на пульсирующий стол, осторожно, чтобы не задеть ему зыбкий позвоночник, и начал творить заклинание.

…куколь по полю… (ой, растворись или отворись?), отворись… черным пламенем… белым именем…

БЫТЬ ПО-МОЕМУ!

И словно бы только освещение в зале чуточку изменилось… и больше ничего. Нет же! Еще как изменилось!

Эйфорический морок соскочил с Лехи, но не весь – и не исчез без следа, а развернулся окрест, захватив все здание, включая полуоткрытые террасы наверху и трактир «Малинка», который был, типа, филиал по отношению к «Денежкам медовым» и имел отдельный вход с противоположной стороны здания.

Леха постиг! О, да, он все еще под остатками этого подлого воздействия, но они уже не властны над ним, они как легчайшая тюлевая занавесочка между ним и скучными, суетливыми буднями: дунь – и исчезнет! Леха дунул, веселое мерцание осталось на месте, а изо рта длиннющей гирляндой выскочили хохочущие мыльные пузыри. Хохот и радостный визг вокруг подтвердили: морок стал всеобщим. Пляшущие соседи протягивали руки, тыкали пальцами – в пять секунд от пузырей и следа не осталось.

– Прикольно, пиплы? – вскричал Леха, рот до ушей, руки воздеты над толпой, как у проповедника… И опять изо рта вырвалась колонна ярко-прозрачных пузырей… Леху это даже слегка достало: он повел рукой у самого рта, оборвав, ухватил гирлянду за кончик и отбросил в сторону. Пузырьки с веселым щебетом разлетелись в разные стороны и попрятались среди танцующих. Что это у него на руке? А, ссадины на костяшках… Леха уверенно дунул, словно бы ему не впервой, струя холодного зеленого пламени охватила на секунду кулак и предплечье… Вы здоровы, юноша… Вот чудеса!

– Прикольно! Круто! Давай, Змей Горыныч! Ура! Здорово!…

– Все это – ваше теперь!!!

А где мой сок? И вообще у меня рот, а не пиротехническая лавка.

И пузыри послушались Леху, перестали вылетать из его рта, но зато над всем залом вспыхнул необычайный фейерверк…

Люди смеялись, орали несусветное, мычали, и каждый звук рождал… нет, не пузыри, как у Лехи, но мелкие яркие летучие объекты, в которых можно было опознать шарики, буковки, особенно «о», «я» и «у», звездочки, цветочки, циферки, октаэдры, конфетти…

Стол был уже просто стол, а не вертлявая спина с горбом на неуверенных ножках… Музыканты на сцене безумствовали со всеми вместе, им было не до инструментов, но никто и не замечал отсутствия музыки… И отсутствия не было… Все было музыкой в этом зале (как, вероятно, повсюду в клубе) – смех, воздух, табачный сумрак. Люди прыгали, танцевали и каждый попадал в такт своим ощущениям…

Литровая коробка опустела. Что это так стесняет… Дубинка. А вот мы тебя модернизируем… Один хлопок ладонью по карману – и дубинка сплющилась в мягкий листок. Леха хохотнул вдруг, подпрыгнул и замер в воздухе на полсекунды дольше положенного… Во – нагородил огород!… Леха мысленно проговорил заклинание, понял, что ошибся словом и невероятно возросшим чутьем определил последствия ошибки: все словили его «торч», а он сам…

А он сам находится под воздействием ровно в той мере, чтобы понимать настроения околдованных, не больше.

Кроме того, его заклинания дали мороку реальность в пределах замкнутого пространства, то есть оживили глюки. Грезы наяву.

Кроме того, они, искаженные и подморочные, разбудили Лехины колдовские силы. Ненадолго, до утра, вероятно, и в том же пространстве (по крайней мере Леха не чувствовал эту силу неотъемлемой частью себя самого – как руку, скажем, или как гортань, скорее, как перчатки на руках).

Кроме того, Леха подцепил «пошуть».

Ум его, словно бы в компенсацию от перенесенного замешательства-помешательства, резал события точно и остро: да, ему хочется «балаганить» и чудить, но он реально осознает искусственность, «интервентность» этих хотений. Он трезв, но на эмоциональном уровне не шибко-то адекватен. Пошуть. Бабушка успела ему нарассказать всякое разное, что к добру, а больше к худу встречается на колдовском пути. Часто во время ошибок в колдовстве (а может, и в волшебстве, кто знает?), особенно если колдующий неопытен или дряхл либо нечисть невысокого полета, на него нападает так называемая пошуть, колдовская «измена»: соблазн шалить, шутить, озоровать, проказничать колдовскими же приемами. Чаще всего именно из-за этого «попавший» обнаруживает себя перед людьми, перед вражеской нечистью. Чем ниже ранг колдующего – тем больше власти имеет над ним пошуть. Чем круче, чем сильнее колдун, тем легче ему держать пошуть под контролем своего ума. В этом смысле, как бабушка рассказывала, в деревне Черной местные долго и неоднократно ошибались на свою голову в сторону дяди Пети, который, по крайней мере внешне, словно бы не просыхая, под пошутью ходил, – в оценке его сил и здоровья ошибались. Дядя Петя, его отец, был пришлый, не коренной, при Елизавете Петровне Романовой объявился в Черной, да так там и застрял… Местным никак не выковырнуть его оттуда было, а позже и притерпелись…

Пошуть – так пошуть. Леха оттолкнулся, плавным и сильным кувырком подлетел прямо к сцене. О! О, наконец-то я умею наяву! Леха сразу же узнал ощущение полета, он столько раз испытывал это счастье во сне и столько же раз разочарованно просыпался. Нет уж, теперь, но не сейчас, конечно, попозже, но он вдоволь налетается. И-и-их-ха-а!!! Есть такое мягкое слово: блаженство!

«Я – музыкант!» – торжествующий голос его накрыл на мгновение все остальные звуки, проросшие в зале. С ним никто не спорил, напротив – приветственно замахали руками, затрясли улыбками, осыпали фонтанами летучих сверкающих слов:

– Играй! Ура! Играй нам! Йо-о-о!

– Хорошо, сыграю! Я – Леха!

– Вау! Леха! Ваяй! Пой! Жми, Леха!

Ну, дурачок… Ой, дурачок… Что же я делаю, на каком, интересно, инструменте я музыкант?

Леха огляделся смущенно. А, все одно пропадать в позоре, закошу под Бенни Гудмена! «Как тебя… эй, кларнет, ну-ка, цыпа-цып сюда! Гули-гули-гули…» – Леха выставил руку по направлению к стойке, над которой были укреплены футляры с настоящими музыкальными инструментами, засучил тремя пальцами…

Кларнет курлыкнул неуверенно, заерзал в футляре – крепления лопнули – и черной с серебром змейкой мелькнул, резко ударился в Лехины пальцы, но Леха успел подхватить его, не дал благородному инструменту упасть в грязь лицом… Н-нуте-с, и куда прикажете вас целовать, млстивый гсдарь?

Леха набрал полную грудь густого темного воздуха, нажал наугад на кнопки-рычажки и дунул что есть мочи: какой странный звук – сильный, звонкий, чистый! Похожий на ощущение полета! Но это еще не музыка… Звук висел над потолком и, вырвавшись наконец после многолетнего заточения на свободу, не хотел исчезать, возвращаться в опостылевшее узилище.

– Не спи, звук! Вот тебе подмога! – Леха дунул еще раз, перехватив пальцами поближе к раструбу. Новый звук был мощнее, шире, хотя и не такой подвижный, он подплыл к своему товарищу и затрепетал рядом.

– Кого-то вы мне напоминаете, друзья? А ну, дружно и весело, как три богатыря на танцах – вот вам третий, Добрыня, оба-а-а!!! – Леха дунул третий раз и засмеялся, очень довольный собой: звуки, наконец, оправились от неожиданности и свились в странную, но очень даже прикольную плясовую, так что ноги сами норовили приерзывать и притоптывать.

Ну и ладно, и потанцуем… Леха аккуратно положил кларнет на маракасы и, не сходя со сцены, принялся было танцевать вместе со всеми, но остановился вдруг… Темное пятнышко на окраине сознания разрослось и переместилось поближе, к самому «Я». Что это еще такое, а? Зоркость новых умений и свет университетских знаний, проникших, несмотря на Лехино разгильдяйство, ему в голову и долгосрочную память, дали ответ: колдовской морок, царящий этой ночью в клубе, реален, но по структуре своей, по архетипу – точь-в-точь кислотный, наркотический, а стало быть, и по «карьере» своей практически идентичен. И вот сейчас, после долгих и мощных всплесков эйфории (вовсе не обязательных при «кислоте» и ей подобных) и глюков, постепенно подступает обязательная при употреблении наркоты реакция… Разная она бывает – глюкожуть, депрессняк, ломки – все от «материала» зависит, но вот чего не бывает, это чтобы не было этой реакции, грозной и подлой изнанки кайфа. Что такое массовый отходняк, кислотный, непредсказуемый?… Нельзя с этим шутить. Леха прикрыл глаза и ярко, почти как наяву, представил свою руку: она тянется, хватает это темное пятно, сжимает его, подносит поближе… Задергалась, поганка… Хлоп другой ладонью в ладонь! Вдрызг тебя!… Гуляй ребята, сегодня все бесплатно… Точнее, я заплачу, если что. А вслух крикнул:

– Не устали, народ?

– Нет! Нет… НЕТ! Н-е-е-ет! – в потолок выстрелили сотни разноцветных искрящихся фонтанчиков-ответов. Рожденные кларнетом звуки, поняв, что им ничего плохого не угрожает, взялись за дело с новой силой, да так, что только один Леха и удержался от веселого танцевального сумасшествия. Соскочил со стойки фарфоровый мужичок с зеленой бутылкой не по росту, откуда-то повыскакивали ковбои, индейцы, гномы в полосатых чулках, но не настоящие, а тоже местные клубные куклы; король Элвис-пелвис, человек-фотография, глядя в бушующий зал, одобрительно заржал в десяток глоток, затряс бакенбардами на жирных щеках… Любопытная лошадь из нарисованной на стене пустыни подошла вплотную и пыталась высунуть морду сюда, в обольстительное трехмерное пространство.

А это кто такая, желтая, смешная? Над стойкой тихо извивалась желтая матерчатая змея, мягкое тело ее не могло самостоятельно освободиться от металлических шпилек-креплений, но змея радовалась вместе со всеми и благодарно улыбалась и подмигивала ему, Лехе…

– А у меня тоже есть змея, Аленкой звать. А тебя? Ну-ка, лети сюда.

Скрепы убоялись Лехиного колдовства, разжались испуганно, и змея резво поползла по воздуху, почтительно зависла в полуметре от Лехи, продолжая улыбаться.

– Небось, говорить не умеешь? Ладно, назову тебя Клара и веселись помаленьку. Но от сцены далеко не уплывай, будешь, типа, на подтанцовках.

Клара была скроена предельно просто, и дальнейшая беседа с ней ничего интересного не обещала. Поэтому Леха махнул ладонью, очертил ей место и переключился на другое. Точнее, на другую змею, живую, не тряпичную… Какой позор: Аленушка, красавица, можно сказать – член семьи, его «ангел-хранитель», воспитанница, о существовании которой он почему-то абсолютно, в ноль, забыл и вот только что вспомнил. И где инструмент? А, на барабанчиках.

– Раздайся, народ! Место, место очистили! Во-от так, шире круг! Только у нас и только сейчас!… Парный смешанный танец: «Зеленый Чингачгук»! Исполняют диджеи Ле и Але!

Леха примерился к окрестностям, по-дирижерски взмахнул кларнетом: потолок подпрыгнул метра на четыре, да так и остался на новой высоте, разъехались в стороны столики между опорными колоннами и сами колонны, образуя изрядных размеров то ли зал, то ли ангар непонятного предназначения. Но Леха внутренним пониманием знал, что за пределами здания, и даже этажом выше никто и не заметил новаций с пространством, впрочем, там, на втором и на третьем, тоже веселье било через край… Леха метнул кларнет на место, в футляр над стойкой, вытер о рубашку потные ладони.

– Аленка, давай!

Аленка дрессированной бомбой вымахнула на свободу во весь двадцатиметровый экстерьер, четыре пятых своего невероятно длинного тела она завила в кольца по периметру очищенного для танцев круга, а четырехметровый остаток, увенчанный клыкастой головой, вытянула поближе к повелителю. Леха шутливо щелкнул по раздвоенному языку – «Спрячь швабру, щекотно же, дурочка» – и начал было прикидывать, как бы объяснить змее, что он от нее хочет. Но Аленка своим дремучим, но верноподданническим инстинктом легко разобралась в неясных его желаниях, она опустила туловище параллельно полу, на высоте примерно метра, а то и пониже, а кусок шеи, в метре от головы, прогнула, свесила седлом, чтобы Леха мог туда удобно усесться и при этом держаться на месте, не съезжать по гладкой коже вниз…

– Ух, молодец! Умница ты моя, Аленушка! Музыка-а-а!

Леха пожелал, чтобы на время танца образовался барьер между ним с Аленкой и зрителями: мало ли – хвостом неудачно махнет или увлечется в танце, жрать, типа, захочет… Барьер, словно гигантский прозрачный цилиндр, возник по периметру заранее очищенной «танцплощадки», но и змея очень тонко чувствовала расстояние и настроения повелителя: Лехин гнев во время лесного происшествия кое-чему ее научил.

Аленка словно бы слышала музыку своим безухим телом, или это серебряные звуки подлаживались под ее феерические па… Сколько весил Леха – девяносто, плюс съеденное и выпитое, минус туалет, плюс кроссовки, одежда с ключами, минус тревоги последних дней, плюс белье, носки, нестриженые ногти… Немало весил, но Аленушка неистовствовала, металась в танце, словно бы пытаясь заполнить все пространство магического «стакана» темно-зелеными волнами исполинского тела, секущего протабаченный воздух одновременно в ста направлениях. Лехины волосы, возмущаемые со всех сторон вихрями и ураганчиками, окончательно растрепались во все стороны, но сам он был почти неподвижен: участок шеи, приспособленный под седло, вплоть до Аленкиной головы продолжал висеть над полом метрах в двух, и только сама голова с полуоткрытой пастью мерно поворачивалась налево и направо, словно бы отсчитывая плясовой ритм и с тем, чтобы видеть повелителя, выражение его лица – доволен ли ею, удобно ли ему?

Повелителю, с одной стороны, было вполне удобно: грубые джинсы не елозили по змеиной коже, такой гладкой и нежной на первую ощупь, но такой «врагонепроницаемой», если вспомнить рассказы…

– Ну, а я так и буду сиднем диджеить? Как Маугли? Народы, хорош зевачить! Танцуют все! Аленка, жги! в пень тебя замуровать!

Уау!!! Мам-а! – Аленка с готовностью отъехала головой назад, метнулась вперед и тут же вниз и с поворотом, поворотом, поворотом… вверх… в пике… Леха уже ничего не видел вокруг: он до судороги сцепил ноги в замок под Аленкиным туловищем, руками обхватил другой его участок, возле головы, прижался к нему подбородком… Хорошо еще, что Аленка догадалась, нарастила два спасительных горба перед грудью и за спиной… О-о-о-а-аййй!… Сердце, желудок и душа Лехины в слепом ужасе метались по грудной клетке, но повсюду их настигал холодок невесомости, тут же сменяющийся тошнотой карусельных перегрузок и опять вниз… вверх… и к чертовой матери…

– Хватит!!! Ф-фу-уу… Уморила, животное… Еще ниже…

Аленка мгновенно, по-солдатски, выполнила приказ: замерла в той же позе, с которой начались «змеиные горки», а потом, повинуясь указаниям, наклонилась еще ниже, чтобы повелителю не надо было спрыгивать. Леха с усилием расцепил сразу же задрожавшие ноги, оперся на левую, а правую неуклюже перенес через Аленкину спину, но не выдержал – опять присел, как на скамейку.

– Нет, нет, господа, все аплодисменты ей, фрау подколодной… фу-у… Долой стену… Ого! – Оказывается прозрачный щит погасил все звуки вокруг, и теперь они вернулись шквалом аплодисментов, хохотом, свистом, просьбами «тоже дать попробовать»…

– Нет, лапочка, куда тебе пробовать с твоим позвоночником, когда во мне центнер весу, да меня и так уже укачало… Тем более, что ты летать не умеешь. Не умеешь ведь? Что я? Я? Не знаю, надо будет попробовать…

– Аленка, сократись, метров до пяти… Все! Ко мне не приставать, есть, пить и танцевать! Слышали, народы?

Леха огляделся. Веселье продолжалось, но, но… Вроде бы как поменьше стало летучих слов и разноцветных шариков из ртов выдуваться… Устали, что ли? Леха напряг бицепсы: есть еще порох в пороховницах. Сейчас, сейчас… только лимонадику холодного вдарить и можно будет продолжить… За окном что-то не так… Нет, вроде не опасное… Тогда и хрен с ним, после разберемся.

– Лель, ты как?

– Замечательно. Представляешь, у меня все пластмассовые ножики в сахарные превратились, в руках крошатся, хоть смейся, хоть плачь. Но все равно замечательно! Давно мне так в кайф не было! А лучше сказать – никогда не было!

– А почему – хоть плачь?

– Так с меня же высчитают…

– Проверь, должно быть все нормально. И дай мне… просто водички, газированной.

– Момент! Ай, Лешенька! Все в порядке с ножиками, спасибо, дай я тебя поцелую! Вскрыть? И сдачу не забудь… Ой, монеты сами скачут, смотри! Леша!

– Угу… Странно, все приплясывают, один я пешком стою. Лель, этот микрофон явно к тебе неравнодушен… Эротоман, похоже, твой микрофонец! Цыц, мембрана оральная! Вот так… Лель, станцуем?

– Вообще-то мне не… Давай! С удовольствием! Ну пойдем же!

– Зачем пойдем? Полетели! И-иэх, залетныя! – Зачем Лехе понадобился дурацкий этот кучерской вскрик? Да какая разница, когда весело, аж сердце замирает.

Звуки под потолком никак не могли истощиться в выдумках: одна мелодия переливалась в другую, другая в следующую, та еще дальше – и все танцевальные, нарядные… Леха подхватил Ольгу за талию, взмыл вместе с ней под потолок, та немедленно завизжала, и Лехе пришлось спуститься чуть пониже.

– Хорошо, что ты сегодня в джинсах, а не в юбке…

– Что, не расслышала?

– Я говорю, что мы сегодня и летать умеем! Не страшно?

– Теперь нет! Здорово! А как же мы будем танцевать?

– А под музыку. И все танцуют! Кто в себя поверит – тот взлетит! Ура!…

Ольга освоилась в новых условиях даже быстрее Лехи: главное было – не сомневаться, и тогда воздух, когда надо, стелется под твистующие ноги твердой площадкой, чтобы через мгновение поддать снизу вверх упругим трамплином – ты, крутясь юлой, взлетаешь над партнером по танцу – и вот уже опять вы глаза в глаза, но только кто-то из вас вверх ногами стоит…

Леха все же исхитрился и, не прерывая танца, сумел углядеть хохочущих и визжащих от восторга соседей, которые осваивали новую Лехину фишку: с высоты никто не брякнулся по-крупному, не ушибся, но мелких конфузов хватало на всех. Однако ни короткие юбки и девичьи достоинства и недостатки под ними, теперь открытые всем ветрам и взглядам, ни чужие случайные подошвы на прическе, ни неразбериха с законами физики не мешали оттягиваться так, как никогда, никогда, никогда до этого! Если это сон – это волшебный сон! Если это явь – это сбывшаяся мечта, которую ни за что уже не забудешь! Даже если вся выручка в итоге спляшет в чужие карманы, даже если вилки вслед за ножами превратятся в соль, а тарелки в оберточную бумагу – это неважно сегодня! Есть только неведомая музыка, чудо-музыка, есть счастье в сердце, есть Леша, такой странный и чудесный парень… Как он это делает? Нет, Андрей лучше, конечно же, но и с Лешкой замечательно танцевать… в полете… И ведь трезвые все…

Силы бушевали в Лехе и никак не хотели заканчиваться, а все же он слегка притомился. Наверное, человеческий мозг просто не приспособлен к большим и длительным порциям счастья, хотя народ вокруг балдеет на всю катушку и никто не жалуется на его избыток.

– Ладно, Лель, давай, я же понимаю. Постарайся скоренько: отпусти товар потребителям – и еще потанцуем! Только, чур, к микрофону не подходи, я ревную. Ревную, говорю!

Что-то было не совсем так… Он же видел… Забыл этот момент, елы-палы… Он пил воду, а угловым зрением отметил, что… Что… Ночь. За окнами не должно быть темно, там же белая ночь. Который час, а?

Да, за окнами было не по-летнему темно, в начале июля такого непрогляда не бывает даже в ненастье!

Леха вгляделся попристальнее во тьму и словно бы заметил там… шевеление… колебание эфира… Приближается что-то. Тревожное, но ему лично неопасное, если по Аленке судить… Пошуть соскочила с Лехи, улетучилось и веселье. Их несколько и от них пахнет болью. Леха хлопнул себя по карманам: колба на месте, а где дубинка? Лопух, сам же ее плоской сделал, надо вернуть…

– Аленка, ну-ка, во весь рост! Будь за спиной, секи внимательно.

Что бы там ни было, но Леха с некоторой гордостью осознавал, какое бесплатное во всех смыслах чудо он сумел подарить тем, кто оказался в эту ночь в клубе… Нельзя, нечестно будет, если все сделанное омрачить неудачной концовкой…

– Народы! Небольшой антракт: всем спать! Реальность перетекает в сон, такой же хороший! В Багдаде все спокойно!… – И по слову Лехиному очистился воздух от летающих и танцующих пар и одиночек, погасли фонтаны и фейерверки разноцветных слов и смешков, все мягко осели на пол и уснули, не разбирая места и чина. Может быть, в результате хаотического приземления и не всем стало удобно, однако никто этого не заметил по сонному делу.

Последние слова его еще висели в воздухе, как двери открылись от грубого толчка и в зал ввалились трое: двое из них – парень и девушка – целы и невредимы, на ногах, а между ними, волоком и словно в обнимку, третий, весь окровавленный…

– Родич! Помоги скорее! – Две пары горящих зеленым глаз безошибочно уперлись в Леху.

– Привет! А что такое, я н-не… Не врубился…

Леха махнул рукой и неуместная музыка смолкла враз.

– Слушай, а почему мы тебя не знаем? Это ты здесь маяк засветил? Хо! А эту змейку я знаю… Так это Чет здесь, что ли? Позови его скорее, Горь умирает! Ну же!

– Чета нет. Это теперь моя Аленка.

– Твоя??? – Девушка отпрыгнула в сторону и вытянула руки. Леха никогда не видел, чтобы глаза так яростно полыхали. – И нас теперь заманил?

– Жека, уймись, дура! Змея сожрет! Видно же, что наш! Я, по-моему, что-то слышал о нем!…

Леха одурело затряс головой. Он ничего не понимал, но окровавленный человек, потерявший одну из опор, накренился и бесчувственным кулем повис на парне… Что-то розовато-белое… ребра, точно… очень хорошо просматривались сквозь разорванную грудь…

– Что надо делать?

– Лечить, дурак! Сдохнет же сейчас!… Спасай же, идиот!

– Заткнись, Жека! Парень, срочно делай, что можешь, после поговорим, я его уже выпускаю, невмоготу мне…

Леха подошел вплотную… Паутинка сдерживающих заклинаний пульсировала вокруг туловища, но была уже совсем бледной, слабой.

Ну, вот хрен его знает, что нужно делать… Ладно…

– Кровь, кость, ткань, на место встань! Все на место вернуть! Будь по-моему! Лечись же, сраная болячка! – Леха водил растопыренными пальцами вдоль растерзанного тела, выкрикивая, что на ум взбрело, пыхтел и напрягался, как давеча (сто лет с тех пор минуло, не меньше!) в электричке, ни на секунду не веря в хоть сколько-нибудь положительный результат. Пальцы свело, скрючило хлестким морозным ударом, Леха моментально и начисто утратил чувствительность рук по самые локти… Уй!… – В мозг словно током долбануло и Леха затряс головой, даже матюгнулся от «шершавой» остроты ощущений… Дважды матюгнулся.

Сила, что из него выстрелила, жадно впиталась в умирающее тело и… Рубашка, джинсы по-прежнему в лохмотьях, в крови, но живот, грудь, руки – все цело! Вау! Как это? Я, что ли?

– Ого-го! Ну ты здоров, брат! – Парень так и держал раненого за руку, перекинув ее себе за шею, а другой недоверчиво щупая ему грудную клетку…

– Жень, глянь на Горика, вот чудеса в решете! – Девушка виновато охнула, метнулась к ним, подставила другое плечо…

– Горь, Горь!… А почему он в себя не приходит?

– Нет, ну дурной народ бабы! Скажи спасибо родичу, что дышит, рыбий глаз! Без сознания он, крови литра два потерял, а то и больше, зато жив и цел…

Вечер густел незаметно для глаза, но волшебную силу в Дениса качал исправно, так резво, что аналогий и не вспомнить было… Денис вышел на Дворцовую со стороны Миллионной и, как это было им заведено со школы еще, присел у подножия Александрийского столпа… Ему нравилось болтаться тут, просто сидеть, смотреть, редко с кем-нибудь, чаще в одиночку. Ну и что, что без компании, все равно – ништяк.

Кое-кто мазнул его взглядом, но и только.

– Не угостишь сигареткой?