Нечисти О`Санчес

Чет подобрал безвольное змеиное тельце, ужатое до полуметра, понянчил в руках, подул раз-другой… Аленка зашевелилась. Успокоенный Чет сунул ее за пазуху.

– Федоровна, а ты чего хихикаешь? Хороший мы с Сашкой тебе цирк показали? Давай-ка опять посуду под этого хлюпика… Так поищи! Что я его – под мышкой теперь буду носить? А я покуда мебель обратно высвищу… Где самовар?

Леха даже засмеялся – так ему понравился бабушкин рассказ.

– Прикольно! Аленка, ты у нас, оказывается, пожиратель джиннов. Бабушка, а из-за чего они спорили, дядя Саша с… папашей? На что они об заклад-то бились?

Ирина Федоровна осеклась, юркнула взором в сторону от Лехи, однако внук в своем простодушии и не заметил ничего.

– Ай, Лешенька, да разве я помню? Чего-то нужно им было… Ты вот что… Поел? Или еще будешь?

– Под завязку. А это – тот же самовар?

– Тот же. Тульский, шестилитровый, еще в сорок девятом купленный. А электричества жрет! Ну, коли сыт, тогда иди, погуляй, походи, а мне надо все как следует вспомнить да тебя собрать. Иди, Лешенька, иди, а то ты меня отвлекаешь.

И все-таки бабушка Ира неважно выглядела. Лехе даже показалось, что она опять конкретно позырилась на красный графин с «упырником», но спорить он не стал: бабка у себя дома и по крайней мере сегодня лучше его знает, что и как делать. Надо будет, как вернется, не забыть петлю на калитке поправить – шурупы повылезали.

Леха вышел из дома и не колеблясь пошел по серой утоптанной дорожке в сторону леса, через картофельное поле, через реденькую полоску молодых берез, через какие-то злаки… не кукуруза – это точно… А навозом-то как давит, со всех сторон!

– Алексей, добрый день! Куда это вы так целеустремленно движетесь?

Леха поднял глаза: Филатова… Юля, кажется…

– А, Юля, привет! Да, надо тут…

– А почему вы на дискотеку не ходите? Не танцуете? Или боитесь, что побьют?

Только деревенских страстей ему и не хватало! Послать ее сразу, что ли…

– Некогда, да и…

– Ой, вы не в духе, а я такая глупая. Простите, пожалуйста! Алексей, могу я вам чем-то помочь?

Нет, так-то она ничего. И на мордашку, и экстерьер, и не тупая… И, видимо, чует его состояние… Ну так естественно, это же деревня Черная, все они тут фокусники.

– Юля. Не можете вы мне ничем помочь в данную минуту. Настроение у меня на нуле, как говорится, и я вполне способен испортить и ваше…

– А…

– …Но я не хочу вам обламывать такой чудесный день и буду реально рад пообщаться, когда все наладится. Не сегодня. ОК? Договорились?

– Договорились. А почему «ока»?

– Это уменьшительно-ласкательное от слова о'кей. И… В такое утро нам уже пора переходить на «ты».

Юля невольно прыснула, а Леха спохватился:

– Ну все, чао…

– Чао.

Еще четырежды, пока добрался до леса, он встретил сельчан, и каждый раз приходилось приветливо здороваться. Даже если он кого и не узнавал в лицо – однозначно нельзя игнорировать: деревня, мать ее за ногу. А уж его точно все знают: городской и сын самого дяди Пети (уже покойного, о чем они еще не проведали). Надо же: и тот нечисть, и эта – нечисть, а на вид обычные люди, даже сморкаются пальцами… А сам он теперь кто?

Но в нем тоже сильна деревенская закваска: все эти полузнакомые деревья и травы-анонимы ему как родные и так успокаивающе на него действуют. Они не обманывают, они – то, что они есть, без двойного дна и притворства… Йо… ка лэ мэ нэ! Леха ступил на пригожую травяную площадочку и провалился левой ногой почти по колено в коричневую жижу… и туда же соскользнул правой. Ладно, сам виноват, умилился не в тему. А где это мы?…

Леха вернулся на тропинку, потряс ногами и вдруг поджался отчего-то, замер; сообразил, что забрался он очень далеко, а Мурмана рядом нет и дорогу обратно ему придется отыскивать самостоятельно. Шевельнулся ветер в деревьях за спиной. Надо обернуться… а не хочется… Леха резко развернулся лицом к предчувствию – никого и ничего не было в секторе обзора. Дорожка, по которой он сюда пришел, четкая, пора, пора возвращаться, и если пропадет тропинка из-за лешачьих проказ – идти так, чтобы солнце светило в правое ухо и смещаться чуточку влево. Не зря книги читаю… А все же стыдно бояться, здоровый мужик, колдун, можно сказать, днем, с Аленкой на шее… Аленка! Леха аккуратно снял Аленку…

– Ты что, спишь?

Во дела… Леха не мог знать всех повадок волшебной змеи, поскольку знаком был с ней без году неделя, но то понимание, которое дядя Саша колдовским способом прикрепил к подарку, однозначно говорило: здесь что-то не так, не должна Аленка спать.

Так-с… Идти назад – часа два, если без задержек, бежать – поменьше, но тоже долго. То есть за помощью торопиться некуда и, видимо, все сейчас и начнется. И закончится. Жалко Мурмана нет. Эх, бабушка, совсем ты теперь одна останешься…

По-прежнему было пусто в лесу, но в мозгу и в сердце паника, и Леха не знает, откуда ждать удара. Однако на открытом пространстве больше вероятность вовремя среагировать… Вперед, там полянка… Ничо, ничо…

– Аленка, проснись же, ну, дорогуша…

Аленка слабенько трепыхнулась в Лехиных пальцах… но и все… Полянка представляла из себя почти правильный квадрат, видимо – вырубка; зарасти успела только травой, реденькой и невысокой… Ох, ты, клубники до фига, уже красная… Леха, естественно, не стал нагибаться за ягодами, прошел поближе к центру поляны, подальше от деревьев.

– Уходи отсюда, мальчик Леша! – пропищал невидимый голосок. – Скорее уходи, не жди!

Леха, не стесняясь ужаса, завертелся на месте, подняв кулаки на уровень плеч. В переговоры он не вступил, язык от страха отнялся, но глазами зыркал и головой вертел быстро, сколько синапсы позволяли.

– Мальчик Леша, меня не бойся, – пропищал тот же голос, – я хочу помочь и мне тоже страшно. Я покажусь, но ты меня не бей. Да?

– Да. Н-не буду. П-покажись.

Из-под широченного, в две ступеньки, пня показался черный носик, а за ним и весь зверек – рыженькая лисичка.

– Ты лисичка? Это ты со мной говоришь?

– Днем я лисичка. – Зверек открывал рот, но звук шел как бы со всех сторон, а не из одной точки.

«Ты телепатка, что ли?» – подумал в ее сторону Леха.

– Говори вслух, мальчик Леша, иначе разговаривать с тобой трудно…

– Я тебя не бью, не обижаю, готов тебя слушать. Говори в чем дело. И почему ты меня называ…

– Потому что много лет назад ты спас меня от своего чудовища. И был ты мал тогда…

– Не припоминаю… Это от Мурмана?

– Да, так ты его звал…

Леха нервно обернулся.

– Потом обсудим. Говори скорее, что происходит. Кто мне угрожает?

– Я не смею. Уходи скорее. За тоб… – Лисичка приблизила морду к передним лапам и повалилась набок. Белое брюшко ее дрожало, но глаза были закрыты.

– Все норовят от меня убежать, даже те, кто приглашает, или думает, что приглашает.

Леха поднял голову на каркающий голос, распрямился. Все. Самое страшное – пытка неизвестностью – позади. Пощады не будет и надо фигачить их без разговоров и предисловий, первым, на авось!

– Ух ты какой серьезный, весь в папочку. Что же ты не бросаешься в бой, не нападаешь первым? Струсил? – Леха с ненавистью смотрел на странное существо перед ним. Ноги его не слушались… и руки… не очень… Но он-то – не лисичка. И даже не Аленка. Леха сосредоточился и сжал кулаки, потом с усилием разжал.

– Надо же, а я и не думал, что Сатана – это баба.

Рот пересох у Лехи, хоть бы плюнуть в нее.

– А я и не Сатана вовсе. И с чего ты взял, что я – бабского роду? Голос я любой могу сделать. Вот – детский. Нравится?

– Ну а кто ты, писклявое, – чревовещатель?

– Неужто не узнал?

– Буратино… сынок…

– Шутишь, а как бы тебе сейчас не описаться, не обкакаться, миленький. Я ведь смерть. Твоя, хотя и не только твоя.

– Неужели?… – Леха словно бы оглох эмоционально. Он сразу поверил, понял, что – да, сама смерть перед ним… Ну и что… не так и страшно… До этого страшнее было…

– А это потому, что ты в шоке, – охотно объяснило существо невысказанную Лехой мысль. – Ты меня не боишься, да?

– Не боюсь уже.

– Верю. Но… Это поправимо. Погоди… Сейчас я выполню, специально для тебя, кое-какие потешные условности: приму… ага, ты же хотел женский облик… саван с капюшоном… Что еще? Косу длинную… Глаза в черепе… Глаза обязательно, ибо ты в них посмотришь и кое-что поймешь… Итак… Погляди в мои глаза, миленький… Мальчик Леша… Так тебя эта рыжая фигулька называла?… Смотри.

Леха, гордый сознанием, что он не сплоховал и перед самой смертью, постарался ухмыльнуться понаглее и уперся в нее взглядом.

– Да ты повыше глазки подыми, к моим… Ну же…

«Не стану я туда глядеть», – подумал оробевший Леха и посмотрел.

Мурман тосковал на ходу – он торопился. Первые часы после битвы смутно осели в памяти, потому что все его истерзанное тело выло и требовало покоя и забвения, а душа выла и не хотела верить, что нет больше на свете вожака-хозяина и маленькой хозяйки; он подходил к горящим останкам, он нюхал, а он-то знает, как пахнет падаль.

Еда. Надо есть, надо все время много есть, так, чтобы брюхо уже не хотело и не вмещало бы в себя мясо – тогда силы вернутся к нему, а раны заживут, а сейчас даже лизать их некогда, потому что надо искать Леху, самого любимого и теперь уже единственного хозяина, отныне – вожака-хозяина.

Сверхзвериным чутьем своим он сначала правильно поймал направление и, пробежав через город, помчался на юг, буквально на секунды останавливаясь возле столбов или чтобы схрямкать зазевавшегося голубя или кошака… Но дунул ветер, не простой, а тот, что несет по пространству мысли и заклинания, и Мурман уловил вражеский «запах» – главного врага, страшной птицы и третьего, не совсем понятного… Это было мимолетное отвлечение, но его хватило, чтобы израненный и несчастный пес потерял голову от нового приступа ярости, сбился с курса и повернул на запад, вместо того чтобы бежать на восток, к деревне Черной.

Одно дело знать, что ты смертен, другое – постичь это.

На то она и неизбежность, что все пути ведут к ней.

Или сумасшедший уже зарядил охотничье ружье, чтобы подойти к остановке (на которую ты выйдешь из автобуса по досадной ошибке) с целью убивать всех подряд, или раковая клетка в твоем горле устала от тихого камерного безделья и решила развернуться на просторе – мир посмотреть и себя показать… Или тромб вот-вот аккуратно закупорит один из кровепроводов твоего тела, или ты расхнычешься от несправедливого жития и самостоятельно распорядишься остатками будущего… Неминуемость, неизбежность… А вот взять и пойти посмотреть, не торопясь, от финальной точки вспять, к той причине, а вернее сказать – к поводу, который заставил жизнь споткнуться и закувыркаться именно по данной траектории… «Ах, если бы тогда не застудил горло дурацкой шипучкой…» «И что меня понесло именно на эту сторону улицы?…» «Не надо было сковыривать родинку…» И принять меры.

Дружок… Не вздыхай, не переживай и не пытайся. Ничто и никто на свете не убережет тебя: однажды ты споткнешься или поскользнешься фатально, за секунду или за пятилетку до финала. Интересно, хотел бы ты заранее увидеть этот камушек-причинку? Или побоялся бы, предпочтя неизвестность? Или все же соблазнился бы любопытством своим? Или наивно заткнул бы глаза и уши, чтобы обывать до самого конца в слепой и глухой надежде? Или, словно головой в прорубь, решился бы?… Впрочем, если повезет, ты будешь жить так долго и счастливо, что добрый дедушка – маразм – избавит тебя от предчувствия неизбежного, оставив способность тихо улыбаться солнышку и каше, и твой бедный глупый организм даже не заметит, что остался один на один с Нею. Никто не собирается тебя пугать, или обманывать, или кодировать-зомбировать, тебе говорят правду. Правду. Правду. ПРАВДУ, Леша.

Не то чтобы Леха никогда не думал о смерти. Нет, думал и терял сон от страха. Это когда даже маму звать бесполезно: гладит она тебя по голове, шепчет что-то хорошее, но и она умрет. Умерла уже. Эх, если бы тогда… Ага, вот-вот: «Эх, если бы…»

Думал Леха о смерти. А тут она сама показала ему себя, без вуалей, при свете и по-честному, и он постиг ее. Не убежать.

Но еще не умер и даже не обделался. А мог, если бы только это помогло.

– Ты за мной пришла или ко мне?

– Есть разница?

– Да. Но ты уже ответила. Хотела бы под венец меня вести, не показывала бы пещеру ужасов. Что надо?

– Для мачо у тебя голосок слишком дрожащий, впрочем, мне почти не попадались мачо.

– Что за «мачо» такое?

– Неважно, мальчик Леша. Но это был не ты.

– Так что тебе от меня надо?

– Предварительное знакомство. Люди называют это интересом. Или обычаем. Чем-то это сродни клеймению скота: определенный сорт живущих я помечаю предварительным знакомством. Ну, говори.

– Тебе скучно жи… бывает?

– Избавь меня от пошлых и глупых вопросов. У нас есть еще немного этих… общих минут, воспользуйся ими, если хочешь.

Леха поразмыслил. Только разговоры и возможны, в смысле расспросы с его стороны… А что еще – не в чехарду же прыгать?

– Я смертен?

– Да.

– Это неизбежно?

– Ты повторяешься.

– Ну а если я буду жить очень долго… Неопределенно долго?

– Мне все равно. Живи, я подожду. Это для тебя неопределенно.

– А потом будет… то же самое, что я увидел? В смысле, понял? Или возможно, что будет нечто другое?

– Будет?… Я – буду, ты – нет.

– Тебя можно уговорить? На предмет непосещения?

– Нет.

– Подкупить, обмануть, запугать? Договориться как-то, а? Улестить?

– Нет.

– Никак и ничем?

– Ты повторяешься.

– А если кто за меня попросит?

– Мне без разницы.

– А как же загробная жизнь и бессмертная душа?

– Можешь верить сколько хочешь и во что хочешь.

Леха беспомощно огляделся. Вон – птица перепорхнула с березы на сосну. Ветерок по верхам кувыркается. Запах леса и поляны – не густой, но такой… обильный: сладким зеленым листочком пахнет, тинкой болотной, ягодами… И всего этого не будет. А народятся новые звери, флора и запахи… И его среди них не окажется… Такая банальная истина… листочки-фигочки, комарики-фигарики… Миллиарды раз испытанная до меня и… после. И это обязательно произойдет, как веревочка ни вейся.

– Ну, старая… Если тебя не подкупить и не запугать… Правильно я тебя понял?

– Договаривай.

– То проваливай к… любеням! Надоела.

– Как скажешь, мальчик Леша.

– Проваливай, проваливай, а то пинком оглажу…

– Проваливаю. Ты очень хотел выглядеть – в наших с тобою глазах – сильным и несгибаемым смельчаком. Крутым. И забыл, когда была такая возможность, спросить о своих родных. До встречи.

Ужас растаял, холод от него остался.

«Все правильно, забыл». Лехины ноги подломились, и он рухнул на упругую лесную землю, рядом с лисичкиным тельцем, заскулил без слез, раз, другой ударил кулаком вниз… Вместо сыроватого перегноя кулак наскочил на твердый корень… Больно… Леха прижал к животу обе руки, скрючился и завыл сквозь стиснутые зубы, но не от боли. И страх, и стыд, и раскаяние и… и то неизбывное знание, которым заклеймила его Смерть… Как это пережить и вообще – зачем теперь жить, когда он главное узнал? А о маме – забыл… и об остальных… Нет надо жить и кое с кем расплатиться. Спокойно, ты же мужчина, поморгай и пройдет. А оно никак не проходит.

Шипение… Это Аленка очнулась. Чудовище ты мое стоеросовое… Против Нее и ты бессильна… А?

Леха перекатился на карачки: Аленка сладко содрогнулась в последнем глотательном движении и завилась в широкую ленивую спираль вокруг повелителя, образовав таким образом на траве нечто вроде защитного круга двухметрового диаметра.

– Т-ты что, дура, рыжуху слопала??? – Леха словно поглупел: он как был на четвереньках, так и перевалился через барьеры Аленкиного тела и принялся шарить в траве вокруг пня… Лисички не было. Леху подбросило в полный рост.

– Сожрала, сволочь!

Аленка недоуменно зашипела, ромбовидная голова ее поднялась высоко и опустилась чуточку, чтобы лучше было видеть глаза повелителя…

– Она меня спасти хотела. Я ей обещал, что не трону! Ты, гадина зеленая, лучше бы ты на тот мешок с костями кидалась. Проспала!!!

Леха ударил слева и тут же справа. В удар справа он вложил все: боксерскую выучку, девяносто килограммов веса, стыд, потенцию будущего «великого колдуна», отчаяние и жажду хоть на ком-нибудь выместить многоярусную злобу; и если левую руку Аленка почти и не заметила, то от удара справа ее мотнуло на метр в сторону. Леха добавил пинком еще раз, наклонился, чтобы продолжить руками, но Аленка, испуганная тем, что увидела во взоре повелителя, стремительно съежилась в змейку-малявку и юркнула к Лехе за пазуху. Прятаться, искать защиты у повелителя же, то есть у него… А он… Опять у него все не так, все беды из-за него… На ней решил выместить… А она к нему за защитой… Это было последней каплей, переполнившей чашу: Леха стукнулся задницей в низенький пень, закрутил нечесаными патлами и заревел в полный голос, прежние «скупые мужские» растворились в потоках нестесняемых слез, по количеству и качеству ничем не уступающих тем, которые проливаются женщинами и детьми…

Леха долго плакал на полуденной жаре, а потом заснул. Злопамятность Аленки не распространялась на повелителей: она выскользнула из Лехиной рубашки, подросла в треть возможного, подсунула упругий бок ему под голову и выставила «перископ» – подняла голову на длинной шее – охранять. Но поляна, где еще не выветрился «запах» главного пугала для всего живого, где опасным тяжелым туманом слились и замерли ауры двух непохожих друг на друга пришельцев, отпугивала леших, глухоманников, оборотней и прочую невысокую нечисть. Разбежались подальше в стороны и докучливые насекомые; только солнце, бесцеремонно и ничего не боясь, вглядывалось в странную неподвижную пару – человека и змею на полянке посреди угрюмого леса.

– А-а… Ни фига себе я заснул! Аленка, ладно… Не оправдывайся, это я виноват – думал что умнее тебя. Эй, лес! Жители лесные! Не хотел я лисичку губить, простите, если можете!

Лес недоуменно молчал: кто съел, тот и прав, к чему эти звуки? За то время, которое чужаки бестолково прожили на солнечной полянке, несколько десятков тысяч живых существ, местных обитателей – бегающих, ползающих, летающих – стали частью метаболического обмена других живых существ, таких же местных уроженцев, и никто не раскаялся и не попытался выплюнуть добычу обратно.

Леха знал, что в любом лесу Аленку можно спокойно отпустить в «вольное ползание» и она не отстанет, не потеряет бдительности, и собрался было из любопытства на обратном пути так и сделать, но теперь, после того, что случилось… Змея – не болонка, поздно потом будет аукать ей в глотку, высматривая зазевавшуюся зверушку-симпатяшку, и так уже гнусно на душе из-за лисички. Пусть она не совсем лисичка, а видимо, перевертыш, но тем более можно сказать – ночной гуманоид… Леха смутно помнил бабушкины сказки: оборотни – днем чаще люди, а ночью звери, но и наоборот бывает, баб Ира объясняла… Вот интересно: с одной стороны, он помнит, что она рассказывала ему все это на полном серьезе, а с другой стороны, он воспринимал ее истории на уровне мультяшек. А еще… О смерти лучше не думать… А еще надо будет спросить насчет русалок… Какая чушь в голове. Почему он не способен подумать о серьезном и высоком, умно подумать, чтобы чему-то там было тесно, а чему-то просторно, вплоть до афоризма… нельзя о ней думать, и так поджилки трясутся…

– Тихо, Аленка, это я задним числом переживаю, тихо, не свисти…

– Бабушка, это я…

– А, вернулся, голубчик мой, а я, пока ты ходил…

– Погоди, баб Ира. Вот тут же… брось сковороду, я ее сам помою… Немедленно читай свои заклинания, эмоции, ну, насчет мамы… обратно выколдовывай. Пожалуйста!

Бабка поглядела на него пристально и жестко, жалеючи покачала головой, сняла с веревки сохнущее, уже высохшее, полотенце, вытерла руки, промакнула рот…

– Чего это тебе приспичило? Погоди, вспомню первые слова… «Лихо лыково, скорбь-трава, – драно-кошено, мыко-мука. Огорчи зеницу ясную…» Все, Лешенька… Ох, снесет меня сейчас сквозняком да прямо в фортку…

– Тебе, я смотрю, полегчало?

– А? Да нет… с чего бы… Просто…

– Угу. Себе хотела мою боль взять, да? Эх ты… Знал бы я раньше…

– Так и что с этого? Сам рассуди: тебе ведь для дела нужно было высвободиться. А теперь, как будешь тугу на сердце носить, не помешает тебе? Я ведь старая, Лешенька, привыкшая горе-то мыкать…

– Теперь не помешает. Оно сейчас, бабушка, меня даже отвлечет, если хочешь знать. Знаешь, кого я только что повстречал? Буквально часа полтора назад?

– Да уж чую: запах тот ни с чем не спутаешь. А не почуяла бы – и так догадалась, по глазам бы прочитала: вон они у тебя какие, словно у лешака ночного.

– Да? А тебе откуда тот запах знаком? И… мы об одном и том же говорим, баб Ира?

– О Ней, проклятой, о ком еще. А откуда я знаю – довелось как-то с Нею повстречаться…

– Ну и как? О чем беседа шла?

– Тьфу ты, Лешка! Нашел о чем спрашивать! Дай-ка сяду, успокоюсь. Ты не сердись на мой крик, а лучше подобное не спрашивай. Было – и отстало по дороге, вот так. Чем дальше живешь, тем страшнее вспоминать. Смерть – для всех одна, да своя у каждого. Тебе-то страшно было?

– И еще как! Чуть было не… Ты представляешь: Аленка вырубилась при ней, как заснула!

– Дело такое. Не знаю теперь – к добру ли, к худу сие? С одной стороны – добрый знак: если уж ты и Ею отмечен, значит не бывать тебе бессильным и незаметным. С другой стороны… Мне она явилась, когда мне было… уже не молоденькой была… а жила одна, в лесу… То-то было ужасу! Как она к тебе сразу явилась знакомиться, зрелости и силы не дожидаясь, – нехороший знак… Ой, что я несу, дура старая, откуда мне Ее знаки знать!…

– Неси, неси, баб Ира, не в бирюльки играем. Что знаешь, о чем догадываешься – рассказывай, все может пригодиться.

– Почти ничего не знаю. Сашке Чету являлась она, Петру Силычу тоже. Вот он Ее не боялся, если не врал. А и даже он не избегнул… Маме твоей – нет, не показывалась. Не хочу пустое гадать, как будет – так и будет. Руки чистые? Садись за стол, а потом собираться будем окончательно. Нашла я одно заклинание – простое, прямо детское, а от отравы и от водки хорошо помогает. Поешь, отдохнешь, будем вещи укладывать да разучивать наизусть – все занятие…

– …Травы я тебе вот сюда кладу.

– Какие еще травы?

– От зубной боли, поноса… да, не смейся, голубчик мой: приспичит – так и заклинание составить не успеешь… от приворота… Вон ведь какой красавец вымахал, всякая польстится… Каждое утро одну травинку обязательно добавляй в чай. Она же и от порчи. Хотя, по нынешним временам, какая порча от городских? Артюховы с Подгорной улицы – вот те всей семьей были мастера порчу наводить. Бывало, что ни день – заказчики приезжали, еще когда при советской власти… И теперь приезжают не меньше. Да. А сглазу тебе бояться не надо – сам кого хочешь сглазишь, когда в силу войдешь, глаз у тебя – настоящий колдовской: темный, дикий… Ну-ка, еще раз повтори заклинание, да не бубни, а четко, чтобы я каждую буковку слышала.

Леха захныкал жалобно – лоб гармошкой, губы выворотил и вытянул, как верблюд, шею перекосил, но послушался: в конце концов это – первое в его жизни настоящее колдовское заклятие.

– И еще разок повтори, Лешенька, потому снова ошибся: сначала идет «куколь по полю», а «мутица» после куколя… Я ведь тебе говорила: все слова должны идти друг за дружкой без путаницы и перебива, так уж заведено.

– Бабушка, а что я вхолостую-то учу? Давай я зачет сдам: сначала кружку самогонки, а потом заклинание. Если отрезвею – значит сдал зачет. А?

– Дури-то в тебе по молодости лет, как в Петре, батюшке твоем покойном… Успеешь еще, напроверяешься, а только надо, чтобы в любом виде от зубов отскакивало. Ты лучше скажи – запомнил, как с клубочком распрощаться?

– Да. «Клубок от ста дорог четырех сторон низкий тебе поклон теперь все знакомо ступай себе к дому». Я помню, баб Ира, хватит.

– То-то же. А здесь я сама его запущу…

– Ну все, баб Ира, все, я уже в ломках от этой учебы, если бы не твои оладушки – точно бы надорвался. Спасибо, но пора на каникулы. Так-с, мак-с, где Васька? Я беру Ваську – и к себе в сарай. Главное, на автобус не проспать.

– В ломках? Суставы, что ли? Или голова? Сейчас я поищу…

– Нет! Нет, бабушка, ничего у меня не болит, кроме учильных извилин. Просто сегодня день мой, как говорится, был очень богат на впечатления, а упырником, в отличие от тебя, я не подкреплялся.

– Что ты, Лешенька, что ты! Тебе и не надо!

– Я и не собирался. Васька! Цоб цобе, спать пойдем… колокольчик серенький…

Рано утром Леха проснулся сам, буквально за секунды до того, как Ирина Федоровна пришла его будить. Ну, почти сам: Аленка засипела, стала щекотать левое ухо, встрепенулся кот Васька – он спал под самой крышей, на широкой полке, предназначенной для деревенской огородной утвари, но по летней поре пустой…

– А ты уже проснулся, а я тебя будить иду. Вставай, голубчик мой, пора тебе.

– Но-но, баб Ира, только, чур, не плакать с утра пораньше. Выясню что к чему – и сразу вернусь. Иди, я сейчас встаю.

– Да я и рада бы не плакать, а они сами льются. Вставай, Лешенька. Васятка… Ох, какой тяжелый, ровно кабан… – Ведьма с котом на плече заторопилась – греть самовар, недавно вскипевший, собирать на стол, в сотый раз проверять сумку… Лишь бы только не думать о скором расставании с внуком. Вот так она и тех собирала – Петра да Сашку с Леной… Самой бы с ним поехать, да не выйдет… Да и силы не те: Ирина Федоровна третий раз прибегнула к помощи «упырника» и понимала – предел. А от бессильной – какая помощь?

А Леха был свеж, хотя и спал всего ничего: великий страх, пережитый им от встречи со Смертью, заглушенная и вновь обретенная боль утраты подкрепили и закалили его вместо того, чтобы обессилить. Он думал и переживал почти до рассвета и теперь – на время – отрешился от собственных бед для того, чтобы найти в себе силу, выявить врага и уничтожить его. А мало ли, враг победит его, вполне ведь реальная вероятность, то и горевать и рефлектировать будет некому. Но надо победить. В случае победы – сам поживет подольше, за предков отомстит, бабушку порадует… Ну и, там, человечество будет как-то спасено. Хотя Леха абсолютно не представлял себе погубленного человечества – поголовный мор или ядерная зима? И на хрен бы это надо силам Ада во главе с Сатаной? Может, он и мизантроп по жизни, этот Сатана, однако строить козни праведникам, губить души и вообще развлекаться подобным образом он может только при наличии действующей самовоспроизводящейся системы, сиречь – человеческой цивилизации? Но не спросишь ведь…

– Да-да, бабушка, рубашки в черном пакете, я помню… Если Мурман прибежит – за мной не пускай, пусть у тебя поживет. Ну что ты в самом деле… Ну люди же смотрят… Максимум через неделю я вернусь, совсем, до осени, или хотя бы дух перевести в родных пенатах… да нет, пенаты – это такое выражение, типа поговорки. Ну если уж совсем непредвиденное случится, то мамин ключ у тебя, адрес ты знаешь, должна помнить как добраться, на столе записка будет… Да… да это я так, просто чтобы предусмотреть все возможное… Давай вот я тоже расплачусь за компанию, чтобы все видели… Ну все, бабушка, не в армию же иду… Сейчас вернешься – и сразу спать, как обещала, а то кожа да кости…

Леха с трудом расцепил бабкины объятия, поднялся было в автобус, но вдруг вернулся, чмокнул в обе мокрые старушечьи щеки и скоренько полез вглубь, сквозь стены из пассажирских сумок и коробок, не оглядываясь.

Денис дрожал, но он сумел встать на ноги, он стоит и он – живой. Морка у него на руках, Ленька за спиной, какая-то темная груда поодаль – воздушный шар. Тучи, дождя нет. Как он здесь оказался? Денис совершенно не помнил, зачем он прошел эти десять или сколько там, в темноте не определиться, метров от корзины, где он пробыл без сознания сутки, а может, и двое… Что это? Денис чуть было не споткнулся о странный светящийся цветок под ногами… И не цветок вовсе, а скорее – пламя невидимой свечи, голубое и нетрепетное. Это пламя приближается к его глазам, оно все ближе… Нет, оно неподвижно. Это Денис опустился на колени перед ним, растущим из выпуклого, темного, голого, словно бы выжженного пятна на земле. Черная радость из самых потаенных глубин подсознания трепыхнулась и потекла навстречу призрачному сиянию, Денис осторожно вытянул губы трубочкой и вдохнул его. Даже там, в стратосфере, разреженный морозный воздух не был столь обжигающ. Денис почувствовал, что легкие его – лишь стоит шевельнуться – лопнут, как стекло в термосе, и заскрипят ледяной пылью… Однако прошла секунда, вторая, холод перевернулся теплом, уютным, согревающим, бодрящим. Денис попытался вдохнуть еще, но странное голубое сияние иссякло.

И мгла вокруг прояснилась, стала похожей на простую предрассветную тьму при пасмурной погоде. Точно, рассвет скоро. Денис оперся правой рукой на ствол засохшего деревца и встал. А мог бы и не опираться, сил хватило бы. Батюшки, это не ствол… то-то ровный слишком… это могильный крест. Он сидел, лежал на чьей-то могиле. Какая странная могила – вдали от кладбища, и этот огонек…

– Морка, ты где? Морик…

Верный ворон сидел тут же, на земле – взлететь на ветку он уже не мог. Денис только что обретенным чувством осознал, что Мору очень плохо и дело не только в перебитом крыле – ребра сломаны, связочки порваны. Он присел перед вороном, осторожно поднял птицу к себе на колени, зажмурился. Да-а… А отец говорил ему, что легче в блин расплющить гантели, чем поранить Морку… Денис вспомнил и тут же постарался отогнать из памяти предсмертный крик того, кого он привык считать своим отцом. С кем же они связались, елы-палы? Мама… Об этом после, никто не уйдет, и ничто не забыто.

Неспроста это пламечко, ну и попробуем тады.

– Морка, потерпи, мой дорогой… – Денис бережно приподнял на руках ворона и вдруг понял, что он должен искать: то ощущение, с которым он гонял им же сотворенных мух, читал заклинание забвения для Ники, и извергал из груди своей молнию, убившую врага… Ладони и подушечки пальцев зазудели, ч-чок – словно бы искра сквозь них…

Ворон вскрикнул от неведомого удара, выворачиваясь из рук, подпрыгнул и захлопал крыльями. И тут же опустился к Денису на плечо и попытался клюнуть Леньку, который по-прежнему, поджав под себя длинные паучьи лапы, тише мыши сидел у Дениса за спиной.

– Эт-то что такое! Морка, я тебя! Ферботен, кому сказано! Еще раз при мне задерешься к Леньке – налысо отмодерирую, как гуся на Новый год. Он-то, между прочим, тебя не трогал, в инвалидности твоей. Ну, как себя чувствуешь, птичка?

Птичка Мор явно чувствовал себя очень хорошо, потускневшие было глаза его вновь налились багровым светом, клюв распахнулся и оттуда вылетел торжествующий скрежещущий крик.

– Будет и «кр-рови», но попозже. Тебе-то хорошо, а меня опять ноги не держат… – Денис плюхнулся рядом с могилой на траву. – Еще бы синенького на заглоточку… Видишь, Морка, на тебя собственное здоровье извел, не пожалел, а ты мне тут коммуналку устраиваешь.

Кое-кто из одноклассников Дениса все еще жил в коммунальных квартирах, и он слышал их рассказы… Не верить им не было причины, но и представить реально все это было выше его сил.

Волшебная сила, добытая из могильного светляка, действительно почти иссякла, но и остатков ее хватило, чтобы Денис уже мог ходить, говорить и действовать, как простой человек… И даже чуточку лучше.

– Ну что, чертово войско, ну-ка, построились по ранжиру, нечего тут сидеть, тунеядствовать. Морка, подтянул живот! Ленька – это что, строевая стойка, подбородочек повыше! Равнение на – меня. Рассвет и здравый смысл подсказывают нам, что мы по-прежнему находимся в так называемой в средней полосе России, а точнее, в северо-западной ее части. Укатанные дороги опять же намекают нам, что населенные пункты в пределах нашей пешеходной досягаемости. Ставлю задачу: разбиться на группы по три существа в каждой, и каждой из групп самостоятельно прорываться к Питеру, уничтожая по ходу движения все запасы подходящего нам провианта. Нежить питается нежитью, теплокровные – по обстоятельствам. Хотя на данный момент я бы сожрал и привидение. В разговоры не вступать, свидетелей… не убирать. Без моего специального приказа. Вот дорога, не хуже всякой другой. Кто меня любит – за мной.

Укатанная грузовыми автомобилями дорога с утомительными колеями по бокам постепенно выцвела в пешеходную тропу, а потом и вовсе растрепалась на едва заметные отводочки-тропиночки. И вернуться бы надо, но Денис в своем городском упрямстве продвинулся очень уж далеко: по часам уже полвторого дня, а он хоть и шел, не бежал, но зато и ни разу не останавливался. Ломы – в обратную сторону идти. И очень хочется есть. Леньке-то что – век его не корми и больше – выдержит, и Морка явно успел плотно заморить червячка, – одних мышей-полевок он добыл как минимум трех, – это только на его глазах… А Денис сколько не ел? Как тогда пообедал… Ох… Ведь это было позавчера или позапозавчера, а будто бы год миновал. Настоящий Робинзон: денег не захватил, зажигалки нет, часы – на руке, это хорошо, а спичек – тоже нету, есть-кушать сырое – нечего, да и «свежевать» не умеет. Ну, предположим, добычу Морка обеспечит, потрошить и шкуру сдирать – нож есть… Бр-р-р… Нет. Да, но есть-то хочется…

Дитя мегаполиса, Денис попытался было утолить голод ягодами, но очень скоро понял бессмысленность этого: съедобных было мало, да и от них только слюна выделялась в промышленных масштабах. Попить можно из… типа ручейка… но какой мерзостный вкус и запах у родниковой воды! Наверное, это и не родник. Надо срочно выбираться, не то через дизентерию живенько вольешься в природу, без остатка.

– Морка! А ну-ка, тихо! Слышу я, слышу, не каркай… Морка, держись в поле зрения, но чтобы тебя не видели, понял? Надо будет твоя помощь – почуешь, а без нужды не показывайся.

Все сразу: дымок от костра, благопринесший аромат варимой пищи, треск веток, невнятные голоса – здорово как! Ну не зажлобятся ведь, покормят? Жалко, что денег в карманах нет, а так, самому просить – все же неудобно.

– Добрый день!

– Добрый…

– Простите, я, похоже, капитально заблудился, со вчерашнего дня ищу дорогу в город. Вы не подскажете, куда идти? Смешно, но вот так…

«Жигуль» шестой, маленькая палатка, мангал, кипящий котел на металлических рогулинах над огнем… Похоже, их двое и есть…

Двое мужчин, лет по тридцать каждому, может, одному из них чуть побольше, на пару лет. Который посветлее и помладше, первый вошел в разговор:

– Как же вас угораздило потеряться? Да проходите, сейчас бухулерчик будет готов. С бараниной, с картошечкой, с укропчиком. Проголодались поди?

– Не откажусь, если честно. Мы на двух машинах еще позавчера на пикник приехали… Я так думаю, что позавчера. Отмечали сессию. Я перебрал, короче, ну и потерялся. Утром просыпаюсь в кустах: где я, что я – не знаю. Стал искать – нет никого. Я кричал, аукал – бесполезняк. Тут ближайший поселок какой, а то я совсем в этих краях не ориентируюсь?

– Так ты не из Тихвина? – Это второй спросил, бородатый. Что он такой мрачный, супа ему жалко?

– Из Питера.

– Далеко вас на пикник занесло. С девушками, небось?

– Не без того. Теперь, наверное, предки на ушах стоят, надо поскорее им сдаваться. Может, у вас мобильник есть? Нет, ну ладно, вы мне только направление разъясните, а там я доберусь. Главное, чтобы я опять не заблудился.

– Дорога – вот, прямо по ней и только по ней. К вечеру в Тихвин попадешь, если Бог даст. А там электрички, рейсовые автобусы либо такси, в зависимости от степени твоей русской новизны. Мы бы тебя подвезли до Тихвина, но извини, нас свои дела ждут.

– Это понятно. Ладно, спасибо огромное… Ну… я, наверное, пойду…

– Э-э, это ты брось, молодой человек. Без бухулера не отпустим – ни хрена себе сутки не жрать! Как тебя? Денис? Я – Игорь, он – тоже Игорь, по прозвищу Борода, а я без прозвища. Мы с ним – типа этнографов, изучаем всяческий фольклор на местах. Географический-топографический.

– Да я после позавчерашнего, как очнулся, до вечера думать не мог о еде или о бухалове – сразу выворачивало, а ближе к ночи так подперло – хоть волком вой.