Пеппи Длинныйчулок поселяется на вилле «Курица» Линдгрен Астрид

Как Пеппи приглашают на чашку кофе

Как-то раз мама Томми и Анники пригласила на чашку кофе несколько знатных дам. По этому случаю она пекла пироги и решила, что поступит справедливо, если разрешит и детям позвать в гости свою новую подругу. «Мне будет даже спокойнее, — подумала она. — Дети будут вместе играть и не станут отвлекать меня от гостей».

Когда Томми и Анника услышали, что им можно позвать к себе Пеппи, они пришли в неописуемый восторг и тут же побежали приглашать её в гости.

Они застали Пеппи в саду. Она поливала из старой заржавленной лейки последние чахлые осенние цветы. Моросил дождик, и Томми заметил, что в такую погоду цветы не поливают.

— Тебе легко говорить, — сердито возразила Пеппи, — а я, может быть, всю ночь не спала ни минуты и мечтала о том, как буду утром поливать клумбу. Неужели я допущу, чтобы моя мечта не осуществилась из-за какого-то паршивенького дождика! Нет! Этому не бывать!..

Но тут Анника сообщила радостную новость: мама приглашает Пеппи на чашку кофе.

— Меня? На чашку кофе? — воскликнула Пеппи и так разволновалась, что стала поливать вместо розового куста Томми. — Ой!.. Что же делать!.. Я так нервничаю!.. А вдруг я не сумею вести себя как надо?..

— Что ты, Пеппи, ты будешь прекрасно вести себя! — успокоила её Анника.

— Нет… Нет… это ещё неизвестно, — возразила Пеппи. — Я буду стараться, можешь мне поверить, но мне много раз говорили, что я не умею себя вести, хотя стараюсь изо всех сил… Это вовсе не так просто… Но я обещаю вам, что на этот раз я буду ну прямо из кожи вон лезть, чтобы вам не пришлось за меня краснеть.

— Вот и прекрасно, — сказал Томми, и дети под дождём побежали домой.

— Не забудь, ровно в три часа! — уже издали крикнула Анника, выглядывая из-под зонтика.

Ровно в три часа перед входной дверью виллы, где жила семья Сёттергрен, стояла Пеппи Длинныйчулок. Она была разодета в пух и прах. Волосы она распустила, и они развевались на ветру, словно львиная грива. Губы она ярко накрасила красным мелком, а брови намазала сажей так густо, что вид у неё был просто устрашающий. Ногти она тоже раскрасила мелками, а к туфлям приделала огромные зелёные помпоны. «Теперь я уверена, что буду самая красивая на этом пиру», — довольно пробормотала Пеппи, позвонив в дверь.

В гостиной у Сёттергренов уже сидели три почтенные дамы, Томми и Анника и их мама. Стол был празднично накрыт. В камине пылал огонь. Дамы тихо беседовали с мамой, а Томми и Анника, расположившись на диване, рассматривали альбом. Всё дышало покоем.

Но вдруг покой разом нарушился:

— Р-рр-ружья напер-рр-ревес!

Эта оглушительная команда донеслась из прихожей, и через мгновение Пеппи Длинныйчулок стояла на пороге гостиной. Её крик был таким громким и таким неожиданным, что почтенные дамы просто подскочили в своих креслах.

— Р-р-рота, шаго-оо-ом мар-р-рш!

И Пеппи, чеканя шаг, подошла к фру Сёттергрен и горячо пожала ей руку.

— Колени плавно сгибай! Ать, два, три! — выкрикнула она и сделала реверанс.

Улыбнувшись во весь рот хозяйке, Пеппи заговорила нормальным голосом:

— Дело в том, что я невероятно застенчива и если бы сама себе не скомандовала, то и сейчас ещё топталась бы в прихожей, не решаясь войти.

Затем Пеппи обошла всех трёх дам и каждую поцеловала в щёку.

— Шармант[1]. Шармант. Великая честь! — повторяла она при этом.

Эту фразу при ней как-то произнёс один изысканный господин, когда его знакомили с дамой.

Затем она уселась в самое мягкое кресло. Фру Сёттергрен рассчитывала, что дети отправятся наверх, в комнату Томми и Анники, когда придёт их подруга, но Пеппи — это было ясно — не собиралась двигаться с места. Она похлопывала себя по коленям, то и дело поглядывая на накрытый стол, и вдруг сказала:

— Стол выглядит очень аппетитно. Когда же мы начнём?

Как раз в этот момент в гостиную вошла Элла, девушка, помогавшая фру Сёттергрен по хозяйству, и внесла дымящийся кофейник.

— Прошу к столу, — обратилась к гостям фру Сёттергрен.

— Чур, я первая! — крикнула Пеппи, и, прежде чем почтенные дамы успели встать с кресел, она уже очутилась у стола.

Недолго думая она наложила себе на тарелку целую гору сластей, бросила в чашку семь кусков сахару, вылила в неё не менее половины кувшинчика сливок и, откинувшись на стуле, придвинула к себе всю свою добычу.

Поставив блюдо со сладким пирогом себе на колени, Пеппи с необычайной быстротой принялась макать в кофе печенье и совать себе в рот. Она так набила рот печеньем, что, как ни старалась, не могла произнести ни слова. С той же стремительностью она расправилась и с пирогом. Затем, вскочив с места, Пеппи начала бить в тарелку, как в бубен, и кружиться вокруг стола, выискивая, чем бы ещё полакомиться. Почтенные дамы бросали на неё неодобрительные взгляды, но она их не замечала. Весело щебеча, Пеппи продолжала прыгать вокруг стола, то и дело засовывая себе в рот то пирожное, то карамельку, то печенье.

— Как мило с вашей стороны, что вы меня пригласили. Меня ещё никогда не звали на чашку кофе.

Посередине стола красовался огромный сливочный торт, украшенный красным цукатным цветком. С минуту Пеппи стояла, заложив руки за спину, не в силах отвести глаз от красного цветка, и вдруг она нагнулась над тортом и выкусила из него весь цукатный цветок. Она проделала это так стремительно, что до ушей вымазалась кремом.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась Пеппи. — Теперь давайте играть в жмурки. Но мне придётся всё время водить, я ничего не вижу.

Пеппи высунула язык и принялась облизывать губы и щёки.

— Что и говорить, случилась беда, — сказала она. — Но так как торт всё равно погиб, мне ничего не остаётся, как поскорей его прикончить.

Сказано — сделано. Вооружившись лопаточкой, Пеппи быстро заглотала торт и с довольным видом похлопала себя по животу.

В это время фру Сёттергрен как раз вышла за чем-то на кухню, поэтому она не знала, что происходит в гостиной. Но другие дамы строго глядели на Пеппи. Видно, им тоже хотелось отведать этого торта. Пеппи заметила, что дамы недовольны, и решила их ободрить.

— Не следует огорчаться по пустякам, — сказала она им. — Берегите своё здоровье. В гостях надо всегда веселиться.

Она схватила сахарницу с пиленым сахаром и вывалила сахар на пол.

— Ой, что я наделала! Как я могла так опростоволоситься! Ведь я же думала, что здесь сахарный песок. Верно говорят: пришла беда — отворяй ворота. Если рассыпаешь пиленый сахар, есть только один способ выйти из положения: надо тут же рассыпать песок.

Пеппи схватила со стола другую сахарницу, на этот раз с сахарным песком и, набрав полный рот песку, принялась что было силы дуть, фонтаном разбрызгивая песок по комнате.

— Если уж это не поможет, то ничего не поможет!

И она перевернула сахарницу и высыпала остатки песка на пол.

— Прошу всех обратить внимание, на этот раз я не ошиблась, рассыпала сахарный песок, а не кусковой сахар, значит, я исправила свой промах. Знаете ли вы, как приятно ходить по песку? — спросила она у почтенных дам и недолго думая сняла туфли и чулки. — Уверяю вас, вам тоже следует попробовать, — снова обратилась она к дамам. — Лучше ничего на свете нет, поверьте мне!

Как раз в эту минуту фру Сёттергрен вернулась из кухни. Увидев, что по всему полу рассыпан сахар, она резко схватила Пеппи за руку и повела её к дивану, где сидели Томми и Анника. Сама же она подсела к своим гостям и предложила им ещё по чашечке кофе. Обнаружив, что торт бесследно исчез, фру Сёттергрен очень обрадовалась, решив, что дамы по достоинству оценили её кулинарное искусство.

Пеппи, Томми и Анника тихо разговаривали на диване. В камине по-прежнему пылал огонь. Дамы пили кофе, и в гостиной снова воцарились тишина и покой. И как всегда, когда дамы пьют кофе, разговор зашёл о домашних работницах. Говорили о том, как трудно сейчас найти хорошую работящую девушку и как все они небрежно относятся к своим обязанностям. И дамы сошлись на том, что вообще не стоит держать домашних работниц, лучше всё делать самим — будешь по крайней мере знать, что всё сделано на совесть.

Пеппи сидела на диване и молча слушала разговор дам.

— У моей бабушки была работница, которую звали Малин, — вдруг сказала она громко. — У этой Малин был только один недостаток: её мучили мозоли на ногах. Как только к бабушке приходили гости, Малин кидалась на них, норовя укусить в икру. И ругалась… О, как она ругалась! На весь квартал было слышно! Впрочем, ругалась она не всегда, а только когда была в весёлом настроении. Но гостям ведь было невдомёк, что Малин так веселится. И вот однажды к бабушке пришла с визитом очень старая дама, жена пастора. Малин тогда ещё только поступила к бабушке. Не успела пасторша усесться в кресло, как в комнату ворвалась Малин и вцепилась зубами ей в ногу. Пасторша так завопила, что Малин с испуга ещё плотнее сжала челюсти. И потом, представьте себе, она уже не смогла разжать их до пятницы. Так что бабушке пришлось самой чистить картошку. Но зато картошка была хоть раз почищена как следует. Бабушка чистила её так усердно, что, когда кончила, перед ней на столе лежала гора очисток, а картошки вообще не осталось. Только одни очистки! Но после той пятницы пасторша к бабушке больше ни ногой: старушка не понимала шуток. Зато Малин была в отличном настроении. Но характер у неё — спору нет — был всё-таки нелёгкий. Однажды, когда бабушка пырнула её вилкой в ухо, она целый день дулась.

Пеппи огляделась вокруг и дружески улыбнулась дамам.

— Да, вот какой была эта Малин… Приходится терпеть, — раздумчиво произнесла она и со вздохом сложила руки на животе.

Дамы делали вид, что не слышат болтовни Пеппи, и продолжали свой разговор:

— Если бы моя Роза была хотя бы чистоплотной, её ещё можно было бы держать в доме, — сказала фру Берггрен, — но она такая грязнуля, настоящий поросёнок.

— А вы бы поглядели только на Малин, снова громко произнесла Пеппи. — Вот неряха так неряха! Бабушка говорила, что никак на неё не нарадуется, и даже долго считала её негритянкой, такая она была чёрная. Но потом выяснилось, что это просто неотмытая грязь. А однажды на благотворительном балу в ратуше Малин получила первый приз за самые грязные ногти… Даже страшно подумать, — весело закончила Пеппи, — до чего же люди бывают грязны!

Фру Сёттергрен строго взглянула на Пеппи.

— Представьте себе, — сказала фру Гренберг, — как-то на днях моя Бритта, отправляясь на гулянку, напялила на себя моё синее шёлковое платье! Ну разве это не нахальство!

— Конечно, конечно, — подхватила Пеппи, — я вижу, ваша Бритта из того же теста, что и наша Малин. У бабушки была розовая кофта, которой она очень дорожила. Но вся беда в том, что Малин просто с ума сходила по этой самой кофте. И вот каждое утро бабушка и Малин начинали спорить, кому надеть эту кофту. Наконец они договорились, что будут носить её по очереди, через день, это по крайней мере справедливо. Но вы и представить себе не можете, до чего с Малин было трудно. Даже в те дни, когда была бабушкина очередь надевать эту кофту. Малин могла вдруг заявить: «Если вы мне не дадите розовой кофты, я не дам вам вишнёвого мусса на сладкое». Ну и что же оставалось делать бедной старушке? Ведь вишнёвый мусс был её любимым блюдом! Приходилось уступать! И когда Малин, надев розовую кофту, возвращалась на кухню, она сияла как начищенный пятак и так старательно взбивала вишнёвый мусс, что забрызгивала все стены…

На минуту в гостиной воцарилось молчание. Его прервала фру Александерсен:

— Я, конечно, не поручусь, но всё же подозреваю, что моя Гульда крадёт. Я не раз замечала, что вещи исчезают из дома…

— А вот Малин… — начала было Пеппи, но её строго оборвала фру Сёттергрен.

— Дети, — сказала она, — немедленно ступайте к себе наверх.

— Сейчас, я только расскажу, что Малин тоже крала, — не унималась Пеппи. — Крала как сорока. У неё прямо руки чесались… Она даже вставала среди ночи и немножко воровала. Иначе, уверяла она, ей не заснуть. Однажды она украла бабушкино пианино и ухитрилась спрятать его в верхнем ящике своего комода. Бабушка всегда восхищалась её ловкостью…

Но тут Томми и Анника схватили Пеппи за руки и потащили к лестнице, а дамы налили себе по третьей чашечке кофе.

— Не то чтобы я могла жаловаться на свою Эллу, — сказала фру Сёттергрен, — но вот посуду она бьёт…

И вдруг на лестнице вновь показалась рыжая головка.

— А сколько Малин перебила посуды — не сосчитать! — крикнула сверху Пеппи. — Все знакомые просто диву давались, уж поверьте мне на слово! Для этого дела она отводила один день в неделю — тогда она ничем другим не занималась. С утра до вечера только и делала, что била посуду. Бабушка говорила, что это бывало по вторникам. Каждый вторник, часов в пять утра, Малин отправлялась на кухню бить посуду. Начинала она с кофейных чашечек, стаканов и других мелких вещей, затем бралась за плоские и глубокие тарелки, а под конец принималась за блюда и суповые миски. Всё утро в кухне стоял такой шум, что сердце радовалось, как говорила бабушка. А если у Малин выпадал свободный часок после обеда, то она, вооружившись молотком, отправлялась в гостиную и колотила развешанные там по стенам старинные тарелки, — закончила Пеппи и исчезла, как кукушка в часах.

Но тут у фру Сёттергрен лопнуло терпение. Она побежала наверх, влетела в комнату детей и, подскочив к Пеппи, которая как раз в это время учила Томми стоять на голове, закричала:

— Не смей больше приходить к нам, раз ты себя так плохо ведёшь!

Пеппи с изумлением взглянула на фру Сёттергрен, и глаза её наполнились слезами.

— Недаром я боялась, что не сумею себя вести как надо, — сказала она очень грустно. Мне не надо было и пробовать, всё равно я этому никогда не научусь. Лучше уж я бы утонула в море…

Пеппи вежливо поклонилась хозяйке дома, попрощалась с Томми и с Анникой и медленно спустилась по лестнице. Но как раз в это время почтенные дамы тоже поднялись, собираясь уходить. Пеппи присела в прихожей на ящик для галош и наблюдала, как дамы перед зеркалом поправляют шляпки и надевают плащи.

— Как жалко, что вы не одобряете своих домашних работниц, — сказала вдруг Пеппи. — Вот была бы у вас такая прислуга, как Малин… Другой такой не сыщешь — так всегда говорила бабушка. Подумайте только, однажды в июле, когда Малин должна была подать к обеду жареного поросёнка… Знаете, что она сделала? Она вычитала в поваренной книге, что в июле поросят подают к столу с бумажными розочками в ушах и свежим яблоком во рту. Бедная Малин не поняла, что яблоко и розочки должны быть во рту и в ушах у поросёнка… Вы бы только поглядели, на кого она была похожа, когда она, с розочками из папиросной бумаги в ушах и с огромным яблоком в зубах, внесла в столовую блюдо с поросёнком. «Малин, вы скотина!» — сказала бабушка. А бедная Малин не могла даже и слова вымолвить в ответ. Она только трясла головой, так что бумага в ушах шуршала. Прада, она пыталась что-то произнести, но получилось только: «Бу-бу-бу». И укусить она никого не могла — мешало яблоко, а как раз за столом сидело столько гостей… Да, трудный выдался денёк для бедняжки Малин… — печально закончила Пеппи.

Дамы уже были одеты и прощались с фру Сёттергрен. Пеппи тоже подошла к ней и прошептала:

— Простите, что я не умею себя вести. Прощайте.

Затем Пеппи надела свою огромную шляпу и выбежала вслед за дамами. У калитки их пути разошлись. Пеппи свернула налево, к своей вилле, а дамы — направо. Но не прошло и нескольких минут, как они услышали за спиной чьё-то прерывистое дыхание. Обернувшись, они увидели, что их догоняет Пеппи.

— Знаете, бабушка очень грустила, когда Малин ушла от неё. Представьте себе, однажды во вторник после того, как Малин разбила больше дюжины чайных чашек, она вдруг собрала свои вещи, села на пароход и куда-то уплыла, так что бабушке пришлось самой добивать посуду, а она, бедняжка, была к этому непривычна и поранила себе руки. Так бабушка больше никогда и не увидела Малин. А она была отличной девчонкой, говорила бабушка.

Выпалив всё это, Пеппи повернулась и побежала назад, а дамы продолжали свой путь. Но, когда они прошли всю улицу, до них вдруг долетел крик Пеппи:

— А ещё-ё Ма-ли-н ни-ко-г-да-а не подметала под кро-ва-тя-ми-и!

Как Пеппи спасает двух малышей

Однажды в воскресенье после обеда Пеппи сидела дома, раздумывая, чем бы ей заняться. Томми и Аннику она не ждала — её друзья ушли со своими родителями в гости.

День прошёл незаметно в приятных занятиях. Пеппи встала рано и подала Господину Нильсону завтрак в постель: фруктовый сок и булочку. Обезьянка выглядела так трогательно, когда она сидела в светло-голубой ночной рубашке на кровати, держа обеими руками стакан. Затем Пеппи скребницей почистила лошадь и задала ей корм, попутно рассказав длинную историю про свои странствования по морям. После этого Пеппи отправилась к себе в комнату и нарисовала прямо на обоях большую картину, изображающую толстую даму в чёрной шляпе и красном платье. В одной руке эта дама держала жёлтый цветок, а в другой — дохлую крысу. Этой картиной Пеппи осталась очень довольна — по её мнению, она украшала комнату. Покончив с художеством, она уселась возле комода и принялась перебирать свои сокровища: птичьи яйца и ракушки, которые вместе с папой собирала в разных далёких странах или покупала в маленьких заморских лавчонках. Когда Пеппи надоело рыться в ящиках, она попыталась обучить Господина Нильсона танцевать твист. Но он наотрез отказался. Она вздумала было поучить танцевать лошадь, но вместо этого поползла на четвереньках в чулан и накрылась там ящиком — это называлось играть в сардины, но игра не клеилась, потому что не было Томми и Анники, которые обычно изображали других сардин.

Но вот начало смеркаться. Девочка прижалась носом, похожим на картофелину, к оконному стеклу и глядела в сад, в котором сгущались серые осенние сумерки. Тут она спохватилась, что ещё не ездила верхом, и решила немедленно отправиться на небольшую прогулку.

Она надела свою огромную шляпу, кликнула Господина Нильсона, который сидел и перебирал пёстрые морские камешки, оседлала лошадь и вынесла её в сад. Они двинулись в путь — Господин Нильсон верхом на Пеппи, а Пеппи верхом на лошади.

После захода солнца подморозило, и копыта лошади звонко цокали по затвердевшему грунту. Господин Нильсон пытался срывать листья с деревьев, мимо которых они скакали. Но Пеппи так гнала лошадь, что ему это не удавалось. Наоборот, ветки всё время стегали его по ушам, и Господин Нильсон с трудом удерживал на голове свою соломенную шляпку.

Пеппи скакала во весь опор по улицам маленького городка, и люди шарахались в сторону, уступая ей дорогу.

Конечно, в нашем маленьком городке, как и в каждом городе, есть своя главная площадь. На неё выходят выкрашенная охрой ратуша и старинные красивые особняки, среди которых возвышается большой трёхэтажный дом. Он построен недавно, и все его называли небоскрёбом, потому что это самый высокий дом в городе. В эти воскресные предвечерние часы город, казалось, дремал, погружённый в тишину и покой.

И вдруг тишину прорезал дикий крик:

— Небоскрёб горит! Пожар! Пожар!

Со всех сторон к площади бежали перепуганные люди. По улице с пронзительным воем промчалась пожарная машина. И две девочки на тротуаре, которым сперва казалось, что смотреть на пожар очень весело, вдруг заплакали — они испугались, что и их дом загорится. Вскоре на площади перед небоскрёбом собралась огромная толпа. Полиция пыталась её разогнать, потому что огонь мог перекинуться и на соседние дома. Из окон небоскрёба уже вырвались языки пламени. Под дождём искр в клубах чёрного дыма пожарные продолжали мужественно бороться с огнём. Пожар вспыхнул на первом этаже, но пламя со стремительной быстротой охватило весь дом. И вдруг люди, стоящие на площади, похолодели от ужаса. Окно мансарды под самой крышей распахнулось, и в нём показались два маленьких мальчика. Несчастные мальчуганы плакали и молили о помощи.

— Мы не можем отсюда выйти, — крикнул старший мальчик, — кто-то развёл костёр на лестнице!

Старшему минуло пять лет, его брат был на год моложе. Мать их ушла по делу, и они остались дома одни.

Толпа на площади волновалась. Многие плакали, глядя на малышей. Брандмайор[2] не на шутку встревожился. У пожарных была, конечно, раздвижная лестница, но она не доставала до мансарды. А войти в дом, чтобы вынести детей, было уже практически невозможно. Неописуемый ужас охватил всех, когда стало ясно, что дети обречены на гибель — ведь пламя вот-вот доползёт до мансарды. А малыши по-прежнему стояли у окна и громко ревели.

В толпе на площади была и Пеппи. Не слезая с лошади, она с интересом рассматривала пожарную машину и уже прикидывала в уме, не сможет ли она купить себе такую же. Машина эта понравилась ей потому, что была ярко-красного цвета и к тому же гудела на редкость пронзительно. Затем Пеппи стала наблюдать, как пламя всё яростнее охватывает дом, и пожалела, что искры не долетают до неё.

Как и все толпившиеся на площади люди, Пеппи сразу заметила малышей в окне мансарды, и её удивило то, что у малышей такой перепуганный вид. Она никак не могла понять, почему пожар их не забавляет, и даже спросила у стоящих рядом людей:

— Скажите, почему эти дети орут?

Сперва ей в ответ раздались лишь всхлипывания. Но потом какой-то толстяк сказал:

— А ты бы не орала, если бы стояла там наверху и не могла бы оттуда выбраться?

— Я вообще никогда не плачу! — огрызнулась Пеппи. — Но раз дети хотят спуститься и не могут, почему им никто не поможет?

— Да потому, что это невозможно. Как им помочь?

Пеппи удивилась ещё больше:

— Неужели никто не притащит сюда длинную верёвку?

— А что проку в верёвке! — отрезал толстяк. — Дети слишком малы, чтобы спуститься по верёвке. Да и вообще сейчас уже поздно — добраться до них по верёвке нельзя! Ты что, сама не понимаешь?

— Это ещё как сказать, — спокойно ответила Пеппи. — А ну, достаньте-ка мне верёвку.

Никто не верил, что Пеппи сможет что-нибудь сделать, но верёвку ей всё-таки дали. Возле фонтана, перед небоскрёбом, росло высокое дерево. Его верхние ветки были примерно на уровне окон мансарды, но метра на три не доходили до них, а ствол дерева был гладкий как столб. Даже Пеппи не могла по нему взобраться.

Пожар бушевал, дети в окне мансарды кричали, люди на площади плакали.

Пеппи соскочила с лошади и, подбежав к дереву, крепко привязала верёвку к хвосту Господина Нильсона.

— А теперь ты будешь умницей, ну лезь, — сказала Пеппи, поднесла обезьянку к дереву и подсадила её.

Господин Нильсон прекрасно понял, что от него хотят, и послушно полез по гладкому стволу — для обезьяны это было дело плёвое. Люди на площади затаив дыхание следили за Господином Нильсоном. Вскоре он добрался до кроны, сел на сучок и вопросительно поглядел вниз, на Пеппи. Пеппи кивнула ему, как бы говоря, что можно спуститься. Обезьянка послушалась, но стала спускаться по другой стороне ствола, перекинув тем самым верёвку через сук. И когда Господин Нильсон снова оказался на земле, Пеппи держала в руках оба конца верёвки.

— До чего же ты умён, Господин Нильсон, тебе бы профессором быть! — воскликнула Пеппи и отвязала верёвку от хвоста обезьяны.

Неподалёку от небоскрёба ремонтировали дом. Пеппи помчалась туда и выбрала крепкую длинную доску. С доской под мышкой она вернулась к дереву. Ухватившись свободной рукой за верёвку и опираясь ногами о ствол, она начала быстро и ловко карабкаться вверх. Люди на площади от удивления перестали плакать. Добравшись до кроны и положив доску на развилку ветвей, она осторожно стала продвигать её к окну. Наконец доска достигла окна, легла концом на подоконник и образовала своеобразный мост между деревом и горящим домом. Люди на площади молчали, от напряжения никто не мог вымолвить ни слова. А Пеппи пошла по доске, весело улыбаясь мальчишкам в мансарде:

— Ну, чего вы ревёте, ребята? У вас, может, животы разболелись?

Дойдя до окна, Пеппи спрыгнула в мансарду.

— Что и говорить, здесь жарковато. Сегодня вам больше топить не придётся, за это я ручаюсь. А завтра слегка протопите, не больше четырёх поленьев…

Сказав это, Пеппи взяла на руки обоих мальчиков и двинулась по доске обратно.

— А теперь мы немножко позабавимся. Балансировать с вами на доске — всё равно что танцевать на проволоке.

Когда Пеппи дошла до середины доски, она задрала ногу точно так же, как, помните, она сделала в цирке. Шёпот ужаса пробежал по толпе. А когда с её ноги соскочила и полетела вниз туфля, несколько пожилых дам упали в обморок. Но Пеппи благополучно добралась с мальчиками до дерева, и стоящие на площади люди так громко закричали «ура», что заглушили на мгновение треск и рёв пожара.

Пеппи подтянула верёвку, один конец её она крепко привязала к толстому суку, а другим обвязала младшего мальчика и стала медленно и осторожно спускать его, он попал прямо в руки матери, которая, не помня себя от счастья, схватила своего сынишку и, громко рыдая, принялась его целовать. Но Пеппи закричала с дерева:

— Эй, вы! Отвяжите верёвку! Здесь ждёт ещё один мальчик, и летать он пока не умеет!

Люди кинулись развязывать верёвку, но это было нелёгким делом, потому что Пеппи умела завязывать крепкие морские узлы. Она научилась этому у матросов, когда плавала по морям со своим папой.

Но вот верёвка наконец снова оказалась в руках Пеппи, и она спустила на землю второго мальчика.

Пеппи осталась одна на дереве. Она опять выбежала на доску, и толпа разом притихла. Никто не понимал, что она собирается делать, но секунду спустя все ахнули. Пеппи плавно поднимала и опускала руки, она кружилась в танце на узкой доске и пела своим хриплым голосом:

Но слова песни едва доносились до людей на площади. А Пеппи пела и кружилась всё быстрее и быстрее, так что многие люди зажмуривались, боясь, что она разобьётся.

Из окна мансарды вырывалось огромное пламя. И в его свете отчётливо вырисовывался силуэт Пеппи. Когда же на неё посыпался дождь искр, она подняла руки к вечернему небу и громко крикнула:

— Какой великолепный пожар!

Затем она вернулась на дерево и, крикнув: «Эй!» — с быстротой молнии соскользнула по верёвке вниз.

— Давайте прокричим четырёхкратное «ура» в честь девочки по имени Пеппи Длинныйчулок! — громко провозгласил брандмайор. — Да здравствует Пеппи!

— Ура! Ура! Ура! Ура! — прокричали все люди, стоящие на площади.

И лишь один голос крикнул «ура» пять раз. Этот голос принадлежал самой Пеппи.

Как Пеппи празднует свой день рождения

Однажды Томми и Анника получили письмо, они вынули его из почтового ящика на двери своего дома.

На конверте стояло:

«ТММИ и АНКЕ»

А когда они вскрыли конверт, то нашли в нём кусочек картона, на котором были старательно выведены неровные буквы:

«ТММИ и АНКЕ»

Тми и Анка далжны прити к Пеппи на пир в день раждения в завтра посли обеда

Одежда любая

Томми и Анника так обрадовались, что начали прыгать и кружиться по комнате. Они прекрасно поняли, что там было написано, хотя письмо и выглядело несколько странно. Пеппи было очень трудно написать это приглашение. Она, например, нетвёрдо знала, как пишется буква «И». Но так или иначе, она всё же смогла написать, что хотела. В те годы, когда она ещё плавала по морям, один из матросов пытался по вечерам научить Пеппи писать, но особенно усердной ученицей Пеппи никогда не была.

— Нет, Фридольф (так звали того матроса), я уж лучше залезу на мачту и погляжу, какая завтра будет погода, — говорила она обычно, — или пойду поиграю с корабельным котом.

Всю ночь просидела она, сочиняя пригласительное письмо. А когда стало светать и погасли последние звёзды, Пеппи опустила конверт в ящик на двери.

Как только Томми и Анника вернулись из школы, они начали готовиться к празднику. Анника попросила маму причесать её получше. Мама завила ей локоны и завязала огромный розовый шёлковый бант. Томми тщательно расчесал волосы на пробор и даже смочил водой, чтобы они не вились — в отличие от сестры, он терпеть не мог всяких локонов. Анника хотела надеть своё самое нарядное платье, но мама ей не позволила, сказав, что от Пеппи они всегда возвращаются ужас какие грязные. Так что Аннике пришлось удовольствоваться своим почти самым нарядным платьем. Что до Томми, то его нисколько не интересовало, что надеть, только бы рубашка была чистой.

Конечно, они купили Пеппи подарок, выпотрошив для этого свою копилку. Возвращаясь из школы, они зашли в игрушечный магазин и купили… Впрочем, пока это ещё тайна. Пока подарок лежал, завёрнутый в зелёную бумагу и перевязанный шнурком. Когда дети были готовы, Томми взял подарок и они отправились в гости. А мама с порога кричала им вслед, чтобы они берегли свои костюмы. Анника тоже хотела понести немножко подарок. Так они шли, передавая зелёный свёрток из рук в руки, пока не решили нести его оба.

Стоял ноябрь, и темнело рано. Прежде чем открыть калитку Пеппиного сада, Томми и Анника взялись за руки, потому что в саду было уже темно и старые чёрные деревья грозно шуршали последними, ещё не опавшими листьями.

— Осторожно, — говорил Томми на каждом шагу.

Но тем приятнее было увидеть впереди яркий свет в окнах и знать, что идёшь на пир по случаю дня рождения.

Обычно Томми и Анника входили в дом через чёрный ход, но сегодня они решили войти с парадной двери. Лошади на террасе не было. Томми постучал. Ответил глухой голос:

— Это привидение пожаловало ко мне на пир?

— Нет, Пеппи, это мы, — крикнул Томми, — открой!

И Пеппи отворила дверь.

— О Пеппи, зачем ты говоришь о привидениях? Я так испугалась, — сказала Анника и со страху даже забыла поздравить Пеппи.

Пеппи расхохоталась и распахнула двери. О, как хорошо было попасть в светлую и тёплую кухню! Пир должен был состояться именно здесь. Ведь в Пеппином доме было всего две комнаты: гостиная, но там стоял только один комод, и спальня. А кухня была большой, просторной, и Пеппи так хорошо убрала её и так забавно там всё устроила. На полу лежал ковёр, а на столе — новая скатерть, которую Пеппи сама вышила. Правда, цветы, которые она изобразила, выглядели весьма странно, но Пеппи уверяла, что именно такие растут в Индонезии. Занавески на окнах были задёрнуты, а печь раскалена докрасна. На шкафчике сидел Господин Нильсон и бил кастрюльными крышками. А в самом дальнем углу стояла лошадь.

Тут наконец Томми и Анника вспомнили, что им надо поздравить Пеппи. Томми шаркнул ножкой, а Анника сделала реверанс. Они протянули Пеппи зелёный свёрток и сказали:

— Поздравляем тебя с днём рождения!

Пеппи схватила пакет и лихорадочно развернула его. Там оказался большой музыкальный ящик. От радости и счастья Пеппи обняла Томми, потом Аннику, потом музыкальный ящик, потом зелёную обёрточную бумагу. Затем она принялась крутить ручку — с позвякиванием и присвистыванием полилась мелодия: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…»

А Пеппи в упоении всё крутила и крутила ручку музыкального ящика и, казалось, забыла обо всём на свете…

Вдруг она спохватилась:

— Да, дорогие друзья, теперь вы тоже должны получить свои подарки.

— У нас же сегодня не день рождения, — сказали дети.

Пеппи с удивлением взглянула на них и сказала:

— Но у меня сегодня день рождения. Неужели я не могу доставить себе удовольствие сделать вам подарки? Может быть, в ваших учебниках написано, что это запрещено? Может быть, по этой самой таблице уважения выходит, что так делать нельзя?..

— Нет, конечно, можно, хотя это и не принято… Но что касается меня, то я буду очень рад получить подарок.

— И я тоже! — воскликнула Анника.

Тогда Пеппи принесла из гостиной два свёртка, которые она заранее приготовила и положила до времени на комод. Томми развернул свой свёрточек — там оказалась дудочка из слоновой кости. А Анника получила красивую брошку в форме бабочки, крылья которой были усыпаны красными, синими и зелёными блестящими камешками.

Теперь, когда все получили подарки по случаю дня рождения, настало время пировать. Стол был уставлен блюдами с булочками и печеньем самой причудливой формы. Пеппи уверяла, что именно такое печенье пекут в Китае. Она принесла шоколад со взбитыми сливками, и все хотели уже садиться за стол, но Томми сказал:

— Когда у нас дома бывает званый обед, мужчины ведут дам к столу. Пусть и у нас будет так.

— Сказано — сделано! — воскликнула Пеппи.

— Но у нас это не получится, потому что я здесь единственный мужчина, — огорчённо произнёс Томми.

— Вздор! — перебила его Пеппи. — А что, Господин Нильсон барышня, что ли?

— Ой, правда! А я и забыл про Господина Нильсона, — обрадовался Томми и, присев на табуретку, написал на листке бумаги:

«Господин Сёттергрен имеет удовольствие пригласить к столу фрёкен Длинныйчулок».

— Господин Сёттергрен — это я! — важно пояснил Томми.

И он передал Пеппи своё приглашение.

Затем он взял ещё четвертушку бумаги и написал:

«Господин Нильсон имеет удовольствие пригласить к столу фрёкен Сёттергрен».

— Прекрасно, — сказала Пеппи, — но лошади тоже надо написать приглашение, хотя она и не будет сидеть за столом.

И Томми написал под Пеппину диктовку приглашение для лошади.

«Лошадь имеет удовольствие спокойно стоять в углу и жевать печенье и сахар».

Пеппи сунула бумажку под морду лошади и сказала:

— На, читай и скажи, что ты насчёт этого думаешь.

Так как возражений у лошади не было, Томми предложил Пеппи руку и повёл её к столу. Зато Господин Нильсон явно не имел ни малейшего желания предложить свою руку Аннике. Поэтому Анника сама взяла его на руки и понесла к столу. Обезьянка уселась прямо на стол. Шоколада со взбитыми сливками она не захотела, но, когда Пеппи налила в кружку воду, Господин Нильсон схватил её обеими руками и принялся пить.

Анника, Томми и Пеппи пили и ели сколько хотели, и Анника сказала, что, когда вырастет, она обязательно поедет в Китай, раз там пекут такое вкусное печенье. Когда Господин Нильсон выпил всю воду, он надел себе кружку на голову. Пеппи немедленно последовала его примеру, но так как она не успела выпить со дна свой шоколад, то по её лбу и носу потекла коричневая струйка. Но Пеппи вовремя высунула язык и поймала капельки.

— Как видите, всё можно исправить, — сказала она.

Наученные её примером, Томми и Анника тщательно вылизали свои чашки, прежде чем надеть их на голову.

Когда все гости, в том числе и лошадь, напились и наелись, Пеппи быстрым ловким движением схватила скатерть за четыре конца и подняла её. Блюда и блюдца, чашки и ложки оказались словно в мешке. Всё это она засунула прямо так в шкаф.

— Сегодня я ничего не хочу убирать, — пояснила она.

И вот настало время веселиться. Пеппи предложила игру, которая называется «Не ступать на пол». Играть в неё очень просто: надо обежать вокруг кухни, ни разу не коснувшись ногой пола. Кто первый обежит, тот и выиграл. Пеппи вмиг справилась с этим заданием, но для Томми и Анники выполнить его оказалось куда труднее. Надо было очень широко расставлять ноги, передвигать табуретки и строить настоящие мосты, чтобы добраться от плиты до шкафчика, от шкафчика до водопроводной раковины и оттуда до стола, а затем, шагнув по двум стульям, перескочить на угловую полку. Между этой полкой и скамейкой было расстояние в несколько метров, но там, к счастью, стояла лошадь, и если суметь взобраться на неё и проползти от хвоста до головы, то можно было, наловчившись, прыгнуть на скамейку.

Так они играли, пока почти самое нарядное платье Анники не превратилось в далеко-далеко-далеко не самое нарядное, а Томми не стал чёрным как трубочист. Дети решили, что пора переменить игру.

— Давайте поднимемся на чердак и вызовем привидение, — предложила Пеппи.

У Анники даже дыхание перехватило от страха:

— Ра-ра-раз-ве там есть оно?

— Ещё бы, — ответила Пеппи. — И не одно. Там просто кишмя кишит разными духами и привидениями. На них натыкаешься на каждом шагу. Пошли туда?

— О! — воскликнула Анника и с упрёком взглянула на Пеппи.

— Мама сказала, что духов и привидений вообще не существует, — с деланой бодростью сказал Томми.

— Возможно, — ответила Пеппи. — Возможно, их нет нигде, потому что все они живут у меня на чердаке… И просить их убраться отсюда бесполезно… Но они не опасны, они только так жутко щиплются, что остаются синяки. И ещё они воют и играют в кегли своими головами.

— И-и-г-ра-а-ают в к-е-е-е-гли свои-ми голо-о-ва-а-ми? — прошептала Анника.

— Ну да, — подтвердила Пеппи. — Ну пошли скорей, поднимемся, поговорим с ними… Я хорошо играю в кегли.

Томми не хотел показать, что он трусит, да и как было бы здорово увидеть хоть одно привидение своими глазами, а потом рассказать об этом ребятам в школе. Он успокаивал себя тем, что в присутствии Пеппи привидения не посмеют напасть, и согласился идти на чердак. Бедняжка Анника сначала и слышать не хотела о том, чтобы подняться наверх. Но потом ей пришло в голову, что если она останется на кухне, то какое-нибудь захудаленькое привидение может прошмыгнуть к ней. И она решилась. Лучше быть вместе с Пеппи и Томми в окружении тысячи привидений, чем с глазу на глаз с одним, пусть даже самым завалящим.

Пеппи шла впереди, она открыла дверь, ведущую на чердачную лестницу. Там было темно, хоть глаз выколи. Томми судорожно ухватился за Пеппи, а Анника ещё судорожнее за Томми. Каждая ступенька скрипела и стонала у них под ногами, и Томми уже раздумывал, не повернуть ли назад. Что до Анники, то она была в этом уверена.

Но вот кончилась лестница, и они очутились на чердаке. Здесь было уже не так темно, лунный свет, проникая сквозь слуховое окно, полоской лежал на полу. При каждом дуновении ветра во всех углах что-то вздыхало и ухало.

— Эй, привидения, где вы! — крикнула Пеппи.

Были ли они там или нет, неизвестно, но, во всяком случае, ни одно из них не отозвалось.