Смерть в подлиннике Леонов Николай

Моргунов вынул из кармана очки, надел на нос и внимательно изучил удостоверение.

– Теперь вы мне поверили? – усмехнулся Гуров.

– Никому нельзя верить, – без тени улыбки ответил Моргунов. – Я должен знать, с какой целью вы пришли.

– Вы знакомы с Алевтиной Михайловной Голиковой?

– А что… – растерялся Моргунов.

– Знакомы или нет?

– Да, мы знакомы… были, – дернул головой Моргунов. – Я не видел ее долгое время.

«Слава богу, – выдохнул Гуров, в глубине души до сих пор сомневавшийся в том, что обратился по адресу. – Рогов или Громов оказался тем самым Моргуновым. А то бы пришлось стоять тут дурак дураком и что-то объяснять».

Гуров понял, что в дом его пускать не намерены – старик так и стоял в дверном проеме, держась за косяк. За его спиной виднелся темный коридор, заворачивающий за угол. Из квартиры пахнуло затхлостью, и Гуров на мгновение задержал дыхание. Он так и не смог привыкнуть к стойкому запаху, наполнявшему жилища некоторых пожилых людей. Так пахли одиночество, безысходность и равнодушие.

Разговаривая с Гуровым, Моргунов стоял на сбитой половой тряпке, которая, очевидно, служила ему придверным ковриком, но лежала не с внешней стороны входной двери, а сразу при входе в квартиру. «Так и споткнуться недолго, – автоматически отметил Гуров. – Особенно в темноте. Особенно в таком возрасте, как у него. Останется лежать, пока не умрет. В квартире прописан только он, но, может быть, он с кем-то живет?»

Как только свет с лестничной площадки упал на лицо Моргунова, стало понятно, что он не любитель бывать на свежем воздухе. Об этом говорила необычайная бледность кожи на его лице. Пропуская Гурова в квартиру, он неловко потоптался на месте, будто стараясь ни обо что не споткнуться. Лев Иванович сделал два шага вперед и остановился, ожидая дальнейших указаний. Моргунов захлопнул дверь, закрыл ее на замок и повернулся к Гурову.

– Прошу, – пригласил он и вытянул руку в сторону коридора. – Не разувайтесь. И не задавайте вопросов.

Вопросы возникли тут же. С лестничной площадки и при отсутствии освещения внутри квартиры коридор было не рассмотреть, но теперь, оказавшись непосредственно внутри, Лев Иванович обратил внимание на огромное количество всевозможного хлама, расставленного вдоль стен. Здесь были старые картонные коробки, доверху заполненные книгами и каким-то тряпьем, набросанным как попало, а уже дальше, по мере движения, можно было увидеть высоченную металлическую стойку напольного торшера, увенчанную тремя пустыми патронами. Разобранный журнальный столик, пакет из «Пятерочки» с непонятным содержимым – и вдруг тонкая высокая ваза с ярким орнаментом по краю горлышка, которой касался деревянный стул, а на нем был устроен второй, только ножками вверх. Гуров заметил только то, на что успел обратить внимание. Коридор был наполнен старыми вещами, от которых, как правило, предпочитали избавляться без особенных сожалений. «Коллекционер или псих? – потерялся Гуров. – С каких помоек он все это притащил? И куда он это потом денет, интересно?»

Та же обстановка царила и в комнате, куда Моргунов привел Льва Ивановича. Правда, в отличие от коридора здесь царил относительный порядок. Комнату Моргунов предпочел подарить книгам. Их было столько, что у Гурова зарябило в глазах. Они отвоевали подоконник, часть пола возле стены, стояли в широком книжном шкафу и кокетливо демонстрировали свои корешки даже из-под неширокой кровати, которой определенно пользовались. Ровно застеленная шелковым покрывалом, она четко указывала на то, что Моргунов все-таки не окончательно опустился на дно своего сознания.

Моргунов указал на стул, не занятый книгами. Сам присел на кровать и положил руки на колени.

– Живу один, – сразу обозначил он. – Поэтому я должен был удостовериться в том, что вы в самом деле тот, кем называетесь. Что вы не мошенник.

– Куда уж там, – прокряхтел Лев Иванович, усаживаясь на стул.

– При чем тут Алевтина Михайловна? – нетерпеливо спросил Моргунов. – И при чем здесь я?

– Третьего сентября она не вернулась вечером домой, – сообщил Гуров. – С тех пор о ней ничего не известно. Скажите, пожалуйста, Алексей Егорович, когда вы виделись с ней в последний раз?

Пальцы рук Моргунова изобразили короткий странный танец: сначала он медленно распрямил их, а после так же неспешно вернул на свои колени. На лице его в этот момент застыло крайне тревожное выражение. Впрочем, оно не исчезало с того момента, как он открыл дверь, но сейчас проявилось особенно отчетливо.

– Не виделись сто лет, – не слишком уверенно ответил он. – Я это помню абсолютно точно. Я же еще в своем уме. Мы расстались в девяностом году, в Москве. В последний раз мы виделись здесь. Да.

Гуров не поверил. Заключительное «да» предназначалось не для него – казалось, таким образом Моргунов пытался убедить в сказанном не следователя, а себя. Ну или просто не смог вспомнить свою последнюю встречу с Голиковой и не хотел в этом признаваться. Увы, Гуров уже сталкивался с подобным. У некоторых людей память легко стирала, казалось бы, самые яркие воспоминания, оставляя вместо них лишь слабые намеки на реальные события в их прошлом. Обычно в этом был виноват именно возраст, а не травмы, которые приводили к потере памяти. Человек с ослабленными нейронными связями в головном мозге все еще «помнил» какие-то события, но четко обрисовать их уже не мог. Тогда, чтобы скрыть свое беспамятство, он придумывал их и сам начинал в это верить.

– Подумайте еще раз, Алексей Егорович, – попросил Гуров. – Тут важно не ошибиться. Мы ищем человека, и ваша помощь нам бы очень пригодилась.

– Я очень давно не видел Алевтину, – блеснул глазами Моргунов. – Вы думаете, что я говорю неправду?

– Нет, я так не думаю.

– Мы были коллегами, – уже тише и спокойнее произнес Моргунов. – Долго работали вместе и очень тесно общались. Но все осталось в прошлом.

– Дружили? Или?..

– Можно и так сказать, – уклонился от прямого ответа Моргунов. – В любом случае расстались мы по-хорошему.

– А как вы оба оказались за границей? Насколько я знаю, получить работу за рубежом мог далеко не каждый.

– Да я и сам не знаю, как так вышло. Отец привил мне интерес к изучению немецкого, потому что искренне считал владение иностранным языком чем-то вроде счастливого билета в будущее. Неожиданно я и сам увлекся. С тех пор дома прописались репетиторы. К окончанию школы я трещал как настоящий немец. Потом поступил в педагогический, чтобы преподавать немецкий язык в школе, но понял, что не хочу возиться с детьми. Вот честно. Хотелось чего-то… более значительного. Устроился в редакцию журнала «Наука и жизнь», где через переводы подгонял статьи из зарубежных изданий под наше восприятие, но в какой-то момент решительно уволился и поступил на курсы переводчиков. Просто так туда было не попасть, но меня приняли. Думаю, я просто был хорош собой, – улыбнулся Моргунов. – А потом уже меня пригласили в Берлин. А Алевтина работала секретарем в Министерстве иностранных дел. Ее каким-то образом заметили, отправили на специальные курсы и предложили занять должность переводчика в посольстве. Но это был не блат – без отличного знания немецкого ее бы в Германию никто не пустил, а владела она им весьма неплохо. А вы знаете какой-то иностранный язык?

– Не моя тема, – улыбнулся Гуров.

– Зря, – приосанился Моргунов.

– Но уж как есть. Мы отвлеклись, Алексей Егорович.

– Послушайте меня, Лев Иванович. У меня плохая память на события и лица, но я точно знаю, что наша последняя встреча с Алевтиной произошла в Москве. Больше я ее не видел.

«Все в порядке у него с памятью, – не поверил Гуров. – Даже имя мое запомнил. И не псих, иначе бы уже что-то выкинул. Взгляд ясный, походка твердая. От него не несет мочой, а халат пахнет стиральным порошком. Он следит за собой. Хлам в коридоре тщательно выстроен вдоль стены, чтобы можно было спокойно передвигаться. В доме относительный порядок. Вон даже кровать застелена, а книги стоят ровными рядами, хоть и занимают половину пространства. Замкнут, не любит вторжения в свою жизнь. Таких, как он, тысячи за закрытыми дверьми. Неужели действительно не видел Голикову сто лет? Может, и так. Но почему же то и дело уводит разговор куда-то в сторону?»

Гуров позволил Моргунову говорить все, что он захочет. Пусть гнет свою линию дальше. В конце концов, он тут хозяин, а разговор толком и не начинался. «Посмотрим, проколешься ты или нет, – подумал Гуров. – Не факт, что вы виделись с Голиковой. Может быть, так оно и было. И не факт, что ты ее грохнул. Я даже про мотив ничего не знаю, и вообще был ли он у тебя? Но если все-таки Голикова встречалась с тобой третьего сентября, то почему ты упорно это скрываешь? Почему ты резко вспомнил про СССР? Или желаешь болтать о чем угодно, но только не о своей давней знакомой? А ведь ты только что узнал о том, что человек бесследно исчез. Или ты знал об этом раньше…»

Но Гуров ошибся. Моргунов заговорил не только о себе, но и об Алевтине.

– Нас познакомили в посольстве, едва я успел отойти от долгой дороги. Представьте мои восторги: после жесточайших проверок в КГБ и изматывающего обучения мне разрешили-таки покинуть родину. То есть дали доступ к другой жизни. К более яркой и свободной, как мне казалось. На тот момент Алевтина уже жила в ГДР несколько лет. Года два или что-то около того. Может, даже немного дольше. Она сразу взяла меня под свое крыло. В буквальном смысле даже не дала разобрать чемодан и потащила к себе в гости, угостила кофе с коньяком и подробно обо всем рассказала и расспросила. Наш дом был обычным блочным, он стоял рядом с посольством, там в отдельных квартирах проживали наши соотечественники. Мы с Алей стали соседями, а в скором времени поняли, что стена, которая разделяла наши квартиры, смотрится лишней.

В Берлине для меня все было в новинку. Ходил, как дикарь, и всему удивлялся. Потом, конечно, привык. Аля меня многому научила. Знакомила с людьми, давала советы. Помогала, если возникали сложности. Если у меня не было работы, то брала в помощники. В общем, помогла приспособиться. Кстати, благодарю за то, что меня услышали.

– О чем это вы? – не понял сначала Гуров. – А, ясно. Вы просили не задавать вопросов, когда я зайду в квартиру. Вы об этом?

Моргунов благодушно улыбнулся. При этом кожа на его черепе натянулась, увеличив лоб и мгновенно превратив подозреваемого в убийстве типа, страдающего невнятным расстройством ментального спектра, во вполне себе добродушного на вид дедушку.

– Да-да, я именно об этом. Вы тактичны, Лев Иванович, а это очень ценное качество для сотрудника полиции. То, что вы наблюдали в коридоре и частично в моей комнате, может многое обо мне рассказать. Я как бы старьевщик. Скупаю у людей подержанные вещи, привожу в божеский вид и продаю их. Сейчас у меня завал, поэтому вокруг полно коробок, сумок и свертков, но вы не найдете там ничего подозрительного. А вот все эти книги, – он повел руками перед собой, – совсем недавно принадлежали одному умному человеку. Только вот он умер после продолжительной болезни, а его библиотека оказалась никому не нужна. Ни его взрослой дочери, ни ее сыну-блогеру. Они продали мне ее за тысячу рублей. Я даже осматривать ничего не стал, хоть и считаю себя придирчивым человеком в этом плане. Заказал такси и в два захода вывез книги. Потихоньку разбираю вот…

Он вздохнул, снял очки и почесал левый глаз.

– Вот вы, наверное, думаете: «А какого черта он мне тут рассказывает про никому не нужные вещи?» Ведь я прав?

Гуров не выдержал, улыбнулся. Моргунов растянул губы в улыбке, показав прекрасно сделанные искусственные зубы.

– А дело в том, что если бы не Алевтина, то сегодня я бы, наверное, умер от голода. Это она привела меня в мир, покрытый вековой пылью. Именно так: вековой. Потому что во все времена находились люди, которые видели прелесть именно в подержанных вещах. Недаром скупщики и коллекционеры считались далеко не бедными людьми. Я, правда, совсем не роскошествую.

Алевтина очень ценила винтаж. Ее мало интересовали вещи, которые можно было купить в магазинах. Она говорила, что ей не хочется относиться к ним бережно, они будто неживые. Конечно, новый магнитофон выглядит модно и пользоваться им удобно, но он не идет ни в какое сравнение с патефоном в потертом кожаном чемоданчике. Совершенно разный внешний вид, а о функционале я уже и не говорю. Что выбрать? Тут уже дело вкуса и привычки. Чаще выбирают что-то современное и удобное в использовании, но лично я остановлюсь возле старого патефона. Через мои руки таких древностей прошло около десятка, и каждый я продал за хорошие деньги. А кому, сможете догадаться? Коллекционерам. Это люди с отменным вкусом, они с уважением относятся к старинным вещам.

Но вернемся в Германию. Вскоре после того как я обосновался, Алевтина потащила меня на ярмарку. Название городка, где она проходила, я уже не вспомню, я там был всего лишь раз, но теперь, оглядываясь назад, понимаю, что именно в тот день моя жизнь начала меняться. На ярмарке продавали всё: от домашней сметаны до высушенных лечебных трав. Но были там и те, кто продавал разную всячину типа поношенной одежды, старой посуды и сломанных игрушек. Этим вещам было очень много лет. Их сделали еще до Второй мировой войны. Но встречались и вещи, возраст которых был более сотни лет. Меня это не интересовало, я прошел мимо, но Аля попросила меня вернуться и посоветовала присмотреться к тому, что было разложено перед продавцом. Ее внимание привлекли шелковые дамские перчатки. Когда-то они выглядели белоснежными, ими наверняка дорожили, за ними ухаживали. Но со временем жемчужный оттенок ткани как бы помутнел, а ткань возле швов вытерлась. Продавец назвал цену всего в десять марок, и Алевтина сразу же купила те перчатки. Я спросил ее: «И куда ты теперь их денешь?» А она ответила: «Увидишь».

Вечером того же дня она сообщила, что нашла те перчатки в каком-то каталоге, там же было их описание. Оказалось, что перчатки с огромной долей вероятности могли принадлежать дочери короля Пруссии и императора Германии Вильгельма II. Вы только представьте! У него было семеро детей, но сначала на свет один за другим появились шесть мальчиков, а вот последним ребенком внезапно оказалась девочка. Назвали ее Виктория Луиза. А перчатки она получила от отца в качестве свадебного подарка. Не знаю, верить этому или нет, прямых доказательств я так и не нашел, оставив это дело профессиональным исследователям. Но мурашки, которые покрыли меня с ног до головы, когда я увидел фото в каталоге, возвращаются до сих пор. Кто бы тогда мог подумать, что спустя много лет интерес к никому не нужному хламу станет для меня куском хлеба?

Теперь Гуров уже не замечал беспорядка в комнате. После рассказа Моргунова он воспринимался как бесплатная выставка ценностей, которые только и ждали своего часа, чтобы оказаться в заботливых руках. Стены в комнате Моргунов также использовал в качестве витрин для экспонатов. Блеклые бежевые обои с неинтересным рисунком в мелкую коричневую крапинку покрывали всевозможные изображения, а от разнообразия обрамляющих их рамок могла закружиться голова. Небольшие законченные картины и карандашные наброски на клочках бумаги, немного фотографий и даже эстампы не то чтобы сразу бросились в глаза, но сначала не привлекли внимания Гурова. Ну, висит там что-то в рамочке – и пусть себе висит дальше. Но теперь, погрузившись в историю, рассказанную Моргуновым, Лев Иванович осмотрелся более придирчиво и понял, что каждый свободный сантиметр в комнате занят чем-то пожившим, завернутым в газету или без какой-либо упаковки, пыльным, сломанным или находясь в разобранном виде. От всего этого зарябило в глазах, но Гуров быстро собрался и сосредоточился именно на живописи. Дело было в небольшом портрете, висевшем над изголовьем кровати. На нем была изображена красивая молодая женщина с короткими темными волосами. Эту улыбку Гуров уже видел.

– Красивая дама, – уважительно произнес он. – Ваша знакомая?

Моргунов помедлил, затем надел очки и обратил взгляд на портрет.

– Я уже и не помню. Или не знаю. Кажется, эту картинку я купил на Арбате. Там уличные художники часто продают свои работы.

– Да, там можно найти настоящие шедевры, – эхом откликнулся Гуров.

Моргунов с трудом поднялся с кровати.

– Могу я вам чем-то еще помочь? – вежливо поинтересовался Моргунов. – Какие еще у вас будут вопросы?

Лев Иванович встал и подвинул стул к окну, где он был раньше.

– Что ж, если вы долгое время не общались с Алевтиной Михайловной, то они отпадают сами собой, – вздохнул Гуров. – Но один я все-таки задам. Где вы были третьего сентября? Сможете вспомнить?

– Это легко, – не задумываясь, ответил Моргунов. – Я был в больнице. Сердце. Забрали на «Скорой» в семь утра. Пробыл там с вечера второго до утра четвертого сентября. Вы очень кстати напомнили про это. Мне нужно принять лекарство. Так что, если вы не против, будем прощаться.

Гуров сел в машину, припаркованную возле подъезда, вынул из бардачка сигареты и бутылку воды. Сентябрь все еще радовал изумительной погодой, но сегодня было особенно жарко. Вода оказалась теплой, и Лев Иванович сморщился, сделав глоток.

Уезжать он не собирался. На сегодня дел у него больше не было. После встречи с Моргуновым осталось столько вопросов, что хоть вешайся. Старик оказался изворотливым, как змея. Секретов у него было предостаточно.

Тут как тут нарисовался генерал-майор Орлов. Увидев на экране знакомый номер, Гуров вышел из машины и поднес мобильный телефон к уху.

– Как там дела? – поинтересовался Орлов.

– Бывало и лучше, – признался Гуров. – Только что вышел от Моргунова. Пяти минут не прошло.

– Обнаружил что-то интересное?

– Думаю, да. Он быстро взял инициативу в руки, а я не стал сопротивляться. Рассказал мне о своей жизни в Германии и даже вспомнил про свои отношения с Голиковой. В общем, сделал все, чтобы предупредить мой интерес. В день ее исчезновения был в больнице. В последний раз видел Голикову еще в Берлине.

– Полагаешь, он что-то скрывает?

– Полагаю? – усмехнулся Гуров. – Да он делает все для того, чтобы избежать вопросов о своей знакомой. Не сомневаюсь, что он действительно был госпитализирован. Скорее всего, это правда. И то, о чем он мне рассказывал про свое прошлое, тоже не вызывает сомнений. Но о Голиковой он вспоминал только тогда, когда хотел, а не тогда, когда это было нужно мне. Кстати, зарабатывает на жизнь сбытом подержанного хлама. У него вся квартира уставлена старыми вещами, какими-то сумками и тонной книг. Сказал, что Голикова с молодости испытывала интерес к древним девайсам и могла с первого взгляда обнаружить в куче мусора ценную вещь. А вот ее квартиранты ни о чем таком не упоминали. Получается, что оставила свое хобби.

– Но не забыла о нем, – сказал генерал-майор. – Крячко пообщался с девушкой, которая брала у Голиковой частные уроки. И Голикова сама ей описывала свою жизнь в Германии, рассказывала о берлинских музеях, восхищалась архитектурой. Интерес к этому у нее не пропал. В частности, она несколько раз отмечала, что невзрачные предметы, которые обычно выносят на помойку, могут дорого стоить – был бы, как говорится, вкус.

– И на этом фоне она могла поддерживать отношения с Моргуновым, – предположил Гуров. – Только вот он отрицает этот факт.

– Поговори с соседями, – предложил Орлов. – Если я правильно понял, то ты ведь еще не уехал? Поболтай с бабками возле подъезда, подлови кого-нибудь. Не мне тебя учить, Гуров. Действуй.

За спиной Льва Ивановича раздался смех. Онобернулся – на детской площадке беззаботно резвилось некоторое количество детей. Тут же, в тенёчке, сидели на лавочке и обмахивались газетками несколько молодых женщин.

– Полина! Не подходи к качелям! – внезапно подорвалась одна из них и даже привстала со своего места. – Не мешай другим, пусть покачаются!

– Чего молчишь? – из трубки раздался нетерпеливый голос Орлова.

– Так точно, – произнес Гуров в трубку. – Пойду отрабатывать жилой сектор. После отчитаюсь, Петр Николаевич.

За его спиной открылась подъездная дверь. В проеме показалась детская коляска, которую одной рукой толкала перед собой совсем юная девушка в спортивном костюме. На другой руке у нее висел весьма упитанный малыш, похожий на яичный желток – уж очень солнечно выглядел яркий детский костюмчик.

Гуров бросился вперед и придержал дверь открытой, пока мать выкатывала на улицу самое первое в жизни ребенка транспортное средство. Девушка поблагодарила и принялась устраивать в ней ребенка.

– Спасибо вам большое, – выдохнула она, распрямившись. – А то бы я ее уронила.

– Коляску?

– И дочку.

– И как ее зовут?

– Даша.

Девушка взялась за ручку коляски, но осталась стоять на месте.

– А вы ведь только что были у Алексея Егоровича? – спросила она.

– Совершенно верно, – удивился Гуров. – Ваш знакомый?

– Мы соседи. Двери у нас рядом. А вы его сын?

– Коллега, – ответил Гуров.

– Вы не подумайте, я не подслушивала, – смутилась девушка. – Просто у нас дурацкая входная дверь. Мне слышно всё, что происходит на лестничной площадке. Мы уже привыкли, но иногда бывает что-то очень громкое. Просто надо поменять дверь, но все никак руки не дойдут. Я слышала, что к Алексею Егоровичу кто-то пришел, а сейчас узнала вас по голосу. И я подумала, что к Алексею Егоровичу приехал кто-то из родственников. Ну а вдруг? Просто он один живет, почти ни с кем не общается. Человек пожилой, всякое может случиться. А он ведь очень хороший. Когда я еще в школе училась, то подарил мне несколько книг на немецком языке. Ему моя мама рассказала, что я немецкий в школе изучаю. А он потом просто пришел и подарил.

– Жаль вас разочаровывать, но мы не родственники, – улыбнулся Гуров. – И извините, если вас побеспокоили.

– Ерунда. Вы хотя бы не шумели. Недавно к нему тоже приходили. Вот тогда было действительно громко. Но там была женщина, которая сильно ругалась.

– Да что вы? – притворно изумился Гуров.

– Она так кричала, что даже Дашка проснулась. – Девушка сочувственно взглянула на дочку. – Если вы с Алексеем Егоровичем коллеги, то навещали бы его почаще, что ли. Ему бы не помешало внимание. Когда я собираюсь в магазин, то всегда захожу к нему и предлагаю купить что-то нужное. Иногда он соглашается, но чаще всего заказывает что-то совсем дешевое. Например, хлеб или макароны. Но иногда даже мне дверь не открывает. На улицу он выходит очень редко. Уже и не припомню, когда видела его во дворе. Он приходил в скверик за домом, сидел возле клумбы. Там у нас тихо, дети не орут, даже фонтанчик есть. Алексей Егорович всегда был там один. По-моему, у него вообще никого нет. Ни знакомых, ни приятелей. Но возможно, вы не знали, что у него всё вот так, невесело. Просто не оставляйте его. Извините еще раз. Может, я лезу не в свое дело, но Алексей Егорович все-таки мне не чужой. Вот после того скандала он провел три дня в больнице.

– Сердечный приступ, да. Он поделился.

– И со мной поделился, когда мы в лифте столкнулись. А если бы не сказал, то я бы и не узнала. Никто бы не узнал.

– У вас очень доброе сердце, – искренне сказал Гуров. – Таких соседей сейчас еще поискать. Но вы что-то сказали про женщину. Может быть, это и был кто-то из его семьи? Приехала родня и они что-то не поделили?

– Я не знаю, кто это был, – призналась девушка. – Та женщина что-то кричала о долгах. Наверное, все в доме ее слышали. Причем Алексей Егорович в этот момент был в своей квартире и, кажется, что-то ей отвечал через закрытую дверь.

– Если о долгах напоминают повышенным тоном, то дело серьезное, – согласился Гуров. – А ту женщину вы раньше не встречали? Не может быть такого, что она уже приходила к Алексею Егоровичу?

– Если она и приходила, то очень редко. Но я ее в принципе не видела. Даже в глазок не посмотрела. Только слышала, как она кричала, что он ей должен. А он в ответ: «Успокойся, Галя!»

«Галя. Аля. Алевтина, – сложилось в голове Гурова. – Поздравляю вас соврамши, Алексей Егорович».

Малышка заворочалась в коляске. Молодая мамочка нырнула к ней, пошарила рукой под подушечкой, достала откуда-то розовую погремушку и вручила ее дочке.

– Мы пойдем, ладно? А то она плакать начнет.

– Конечно. Спасибо вам, – поблагодарил Гуров.

– И вам спасибо. Помогли мне эту бандуру из подъезда вытащить.

Гуров задрал голову и посмотрел на окна.

– Вернусь-ка я обратно и попробую разговорить Алексея Егоровича, – пробормотал он. – А то он ни слова о своих проблемах не сказал. А я думал, что у него все в порядке. Во всяком случае, у меня создалось именно такое впечатление.

– Я вас понимаю, – кивнула девушка. – Не обижайтесь на него, если не пустит вас в квартиру. С ним такое случается.

– Меня наверняка пустит.

– Только не говорите ему, что это я вас к нему отправила, – тихо проговорила девушка. – Пожалуйста.

– Обещаю. А когда именно к Алексею Егоровичу приходила та самая скандалистка?

– Второго сентября. Я почему запомнила? У мужа день рождения был. Гости тоже всё слышали. Даже пообещали скинуться нам на новую входную дверь.

Понимания и доброй улыбки от Моргунова Гуров не ждал и заранее приготовился услышать все, что о нем думают. Позвонив в дверь и услышав в квартире шаги Моргунова, решил, что и на этот раз тот станет его мариновать у порога, пытаясь узнать причину повторного визита. Но Моргунов снова удивил. Он не ударился в полемику и сразу же открыл дверь. Теперь он опирался на толстую деревянную трость. Пристально посмотрев в глаза Льва Ивановича, Моргунов произнес смертельно усталым голосом:

– Я знал, что вы вернетесь. Проходите, Лев Иванович. Дорогу вы уже знаете.