Время вне времен Столяров Андрей

Трагедии мирового масштаба разворачиваются по-разному. Нередко они начинаются с малозначительных, практически незаметных событий, на которые обыденное сознание просто не обращает внимания. И только позже, когда будущие историки, роясь в архивах, проводят анализ причин, вызвавших глобальную катастрофу, становится ясным, что эти малозначительные события и послужили источником всех последующих пертурбаций.

Когда с генуэзского корабля, вернувшегося в 1347 году в Италию из зараженной чумой крымской Каффы (нынешняя Феодосия), сбежали на берег несколько корабельных крыс – явление совершенно обычное даже для наших дней – никто, разумеется, и представить себе не мог, что вместе с ними в Италию пришла «черная смерть» и что уже в ближайшие годы она снимет жатву со всей Европы. Около 25 миллионов жизней, почти половину тогдашнего населения, унесет эта внезапная эпидемия, добравшаяся на севере до Англии и Норвегии, на западе – до Португалии и Испании, откуда полутора веками позже двинутся первые корабли на завоевание мира, а на востоке – до самого центра Московского государства. Великие города Италии будут стоять пустыми, в Лондоне за короткий срок погибнет более половины его жителей, а по Риму будут бродить толпы босых, полуголых, кающихся грешников, «флагеллантов», стегающих себя кожаными плетьми и взывающих к Господу и Святой Деве об избавлении.

Точно также, в октябре 1917 года, когда одна из множества политических партий тогдашней революционной России вооруженным путем захватила власть в Петрограде, никто даже не подозревал, к каким последствиям приведет этот, как многим тогда казалось, незначительный эпизод. Предполагалось, что большевики продержатся всего несколько дней, несколько недель, в крайнем случае – несколько месяцев, после чего неизбежно уйдут и в стране восстановятся закон и порядок. Однако вопреки всем прогнозам, сделанным, кстати, людьми весьма умными и образованными, советская власть просуществовала почти три четверти века, победив сначала в опустошительной гражданской войне, пылавшей от Пскова до Владивостока, а затем осуществив грандиозный социальный эксперимент, приведший к возникновению «империи» СССР, появлению административно-государственной экономики, и сознательному уничтожению в лагерях миллионов людей.

Однако история предлагает нам и другие примеры – когда признаки надвигающейся катастрофы заметны буквально каждому, когда они очевидны настолько, что о них невозможно не знать, и когда, тем не менее, мировая трагедия разворачивается с какой-то дьявольской неотвратимостью.

Более восьми месяцев длилась «странная война» между Англией и Францией, с одной стороны, и фашистской Германией, рвущейся к мировому господству, – с другой. К тому времени были уже захвачены Чехословакия, Польша, Дания и Норвегия, уже Генеральным штабом Третьего рейха замысливалась операция «Морской лев», предполагающая вторжение в Великобританию, гарь мировой войны уже застилала небо Европы, а между тем солдаты французской армии и британских экспедиционных сил на линии Мажино пили шампанское, доставляемое им из тыла, слушали пластинки на патефонах, как будто даже не задумываясь о том, что их ждет. Они считали себя в безопасности. Иллюзия закончилась в мае 1940 года. Немецкие войска нанесли удар в обход линии Мажино – через Бельгию, Голландию, Люксембург, 14 июня без боя был сдан Париж, а 22 июня – знаменательная для Россия дата – на небольшой поляне в Компьенском лесу было подписано соглашение о капитуляции Франции.

Нынешняя ситуация в мире напоминает именно об этом катастрофическом поражении. После 11 сентября 2001 года евро-американская «линия Мажино» (технологическая мощь Европы и Соединенных Штатов, высокоточное оружие нового поколения, войска быстрого реагирования, готовые действовать в любой точке земного шара), за которой Европа и США после крушения СССР чувствовали себя в безопасности, оказалась не то чтобы прорванной стремительной лобовой атакой, но – обойденной оттуда, откуда нападения просто не ждали. Выяснилось, что она вовсе не прикрывает Западную цивилизацию несокрушимой стеной, и удар террористов по зданиям Всемирного торгового центра в Нью-Йорке продемонстрировал это со всей очевидностью.

Мир вступил в новую фазу глобального противостояния. Сейчас, за порогом третьего тысячелетия, начинает разворачиваться трагедия, которая по масштабам своим может превзойти все до сих пор известное человечеству. Признаки ее уже налицо. Дым от пожаров в Нью-Йорке застилает не только Европу и США, но и самые отдаленные регионы планеты. Вероятно, ни одна страна в мире не может считать себя в стороне от разгорающегося конфликта, и никакое правительство, насколько бы оно ни было озабочено своими внутренними проблемами, не может строить политику, в том числе и экономическую, без учета этой новой реальности.

И вместе с тем, если судить по интегральной реакции мирового сообщества, возникает странное ощущение танцев на поверхности оползня. Никто как будто даже не подозревает об истинных размерах надвигающейся катастрофы. Никто как будто не видит, что сроки мирового обвала уже близки.

Это – слепота пассажиров гибнущего «Титаника», и она может иметь те же самые роковые последствия.

Напомним некоторые общеизвестные факты.

Первая мировая война, длившаяся четыре с небольшим года, закончилась поражением Тройственного союза (стран Австро-Германского блока, стремившегося к переделу Европы), крушением Российской империи, Австро-Венгерской империи, Османской империи и установлением неравновесного мира, который несмотря на все усилия Лиги наций, продержался немногим более двадцати лет. Эта война охватила около 40 стран и привела к гибели 9,5 миллионов людей.

Вторая мировая война, длившаяся ровно шесть лет, закончилась поражением стран фашистской оси, крушением Британской империи, Японской империи, империи «тысячелетнего» Рейха, и практически без перерыва перешла в следующую фазу мирового противостояния. Она охватила уже 61 государство и привела к гибели только в результате прямых военных потерь 27 миллионов людей.

Третья мировая война, начатая Фултонской речью Черчилля 5 марта 1946 года, длилась примерно сорок пять лет и закончилась распадом «империи» СССР и крушением мировой системы социализма. Эта война не случайно получила название «холодной»: она велась, большей частью, на территории третьих стран – в форме ограниченных военных конфликтов. Тем или иным образом в ней участвовали почти все страны мира, а количество жертв, в том числе и от применения биологического оружия, еще требует беспристрастной оценки.

Теперь, всего лишь после десятилетнего перерыва, разгорается новый глобальный конфликт, и его с полным основанием можно квалифицировать как Четвертую мировую войну. В эту войну вовлечены с одной стороны громадный Исламский мир, объединяющий более 40 стран с населением в 700 – 800 млн. человек, а с другой – индустриально «продвинутое» ядро христианского мира: по крайней мере, 10 – 15 высоко развитых стран с населением в 650 – 700 млн. Конечно, трудно пока предсказать все перипетии этого только еще разворачивающегося сюжета, однако, если следовать формальной исторической логике, высвеченной предыдущей эпохой, он должен привести к распаду Западной цивилизации – новой «империи зла» в глазах подавляющего большинства стран и народов.

Войны являются мощными движителями истории. Каждая большая война неизбежно порождала реальность, принципиально отличающуюся от довоенной. Фактически, она порождала будущее. Четвертая мировая война, видимо, не составит здесь исключения. Она тоже породит новое бытие, контуры которого уже немного просматриваются.

Итак, существующий мир, скорее всего, универсален. Это означает, что независимо от способа его происхождения – актом божественного творения, вызвавшим «нечто» из «ничего», или в результате Большого взрыва, приведшего к возникновению нашей Вселенной, – он обладает единством, что выражается во всеобщих законах, которые представительствуют на всех онтологических уровнях.

В отношении глобальной человеческой цивилизации этот универсализмпроявляется и в единстве всего живого: способ генетического кодирования белковой жизни одинаков как для амеб, так и для высших приматов, и в биологическом единстве самого человечества, о чем свидетельствует скрещиваемость всех народов, всех наций, всех рас, и в единстве техносферы (совокупности материальных признаков цивилизации): различия в способах получения пищи, строительства жилья, производства товаров имеют по большей части декоративный характер, и в единстве исторического развития: различные этносы, даже изолированные друг от друга, с поразительным упорством образуют сходные социальные и экономические структуры.

Вместе с тем, глобальная человеческая цивилизация– это понятие, скорее, теоретическое, чем реальное. В действительности человечество уже многие тысячелетия разделено на вполне самостоятельные локальные цивилизации, которые с той или иной степенью остроты противостоят друг другу.

Современный американский исследователь Самюэль Хантингтон полагает, что сейчас таких цивилизаций примерно восемь. Это: 1). Западная цивилизация, объединяющая ныне Европу и США, 2). Конфуцианская (китайская) цивилизация, вероятно, наиболее древняя из существующих, 3). Японская цивилизация, территориально самая маленькая, 4). Исламская цивилизация, объемлющая собой мусульманский мир, 5). Индуистская цивилизация, несколько выходящая за границы собственно Индии, 6). Славяно-православная цивилизация, куда, помимо России, включены Сербия и Болгария, 7). Латино-американская цивилизация, занимающая практически весь соответствующий континент, и, возможно, 8). Африканская цивилизации, которая в подлинную цивилизацию, по его мнению, еще не превратилась [1].

Английский историк Арнольд Дж. Тойнби в более ранней работе доводил число локальных цивилизаций до тринадцати, а по всему масштабу истории насчитывал более двадцати [2].

Противоречий здесь нет: цивилизации возникают и распадаются, вырастают из потока истории и снова уходят в небытие. Это не столь уж принципиально. Принципиально здесь то, что различия между цивилизациями действительно существуют и что именно это служит источником большинства конфликтов в истории.

Вся история человечества представляет собой «столкновение цивилизаций».

Так же принципиально здесь следующее. Расхождение цивилизаций порождается не их «физическими реальностями», которые, как мы указывали, представляют собой онтологическое единство, а «реальностями метафизическими», обусловленными той трансценденцией, которая эту «метафизику» образует.

Иными словами, оно обусловлено матрицамицивилизаций.

Под матрицей мы, в свою очередь, понимаем всю совокупность мистических, научных и социальных представлений о мире, которая для данной цивилизации является абсолютной. Матрица обычно имеет религиозный характер: христианство, иудаизм, буддизм, даосизм, ислам – это именно матрицы, определяющие параметры различных цивилизаций. Они служат для цивилизаций источниками идентичностей. Однако матрица может иметь и светскую форму: социализм, фашизм, либерализм – тоже матрицы, образующие собственные реальности. Их можно считать чисто социальными матрицами, хотя заметим, что в каждой присутствует и обязательная мистическая составляющая.

Фактически, матрица есть сопряжение материального с трансцендентным, наличного «фактурного» бытия с идеализированным представлением о нем. Актуализируя трансцендентную неопределенность существования, то, что, пользуясь известной метафорой, можно назвать «вызовом слепого ничто», матрица переводит ее в конкретную философию и культуру, в мировоззрение, в идеологию, в государственные законы, в господствующую бытовую мораль и порождает те поведенческие стереотипы, те особенности, те «правила жизни», которые обычно определяют как «национальный характер».

Так возникают разные цивилизационные универсумы: «китайская реальность», «русская реальность», «исламская реальность», «европейская реальность»...

Это, пожалуй, главное противоречие бытия: единство «физической реальности» мира и разобщенность множества «национальных реальностей». Единство глобальной цивилизации и разобщенность множества цивилизационных матриц.

Собственно, это противоречие между онтологией и гносеологией, противоречие между «абсолютной реальностью» и относительностью наших представлений о ней.

Такое противоречие даже в принципе неразрешимо.

И тем не менее, спецификой нынешнего исторического состояния является мощный процесс, пытающийся согласовать различные матрицы, трансформировать их, найти области совмещений, и если уж не сплавить в итоге в нечто универсальное, то по крайней мере привести к единому знаменателю.

Этот процесс называется глобализацией.

Глобализация, если говорить коротко, это тотальная унификация мира, введение единых форматов экономического и социального бытия. И прежде всего, это образование единой мировой экономики, функционирующей, соответственно, по единым для всего мира правилам.

Собственно, возник этот вектор очень давно. Уже древние деспотии Шумера, Египта, Китая, Ассирии, Вавилона, а также государства инков, ацтеков были по-своему глобализованными. Это выражалось в регламентации всей их социальной и экономической жизни, подчиненной единым законам, обязательным для исполнения. И беднейший крестьянин, возделывающий клочок земли, и чиновник высокого ранга, управляющий целой провинцией, были включены в одну и ту же механику бытия и неукоснительно соблюдали все ее ритуалы. Правда, глобализация здесь была «местной»: она заканчивалась на границах данной цивилизации.

Далее наблюдаются попытки «имперского глобализма», провоцируемые большей частью прогрессом в военном деле. Мир пытались унифицировать в македонской версии (имеется в виду империя Александра), в версии Римской империи, вобравшей в себя почти все европейские земли, в версии Средневековой Европы (периода крестовых походов), в монгольской версии, в версии Тамерлана, в версии Наполеона. Затем последовали – нацистская версия, советская версия. Все эти глобалистские устремления оказались бесплодными. Мощности тогдашних коммуникаций не доставало для связывания больших мировых пространств. Управляющие сигналы опаздывали, деформировались, ослабевали, империя разваливалась, как только достигала предела коммуникативной целостности.

Особую роль в процессе глобализации сыграли колониальные империи Нового времени. Метрополия не только подстраивала местную экономику под свою, но и непрерывно транслировала в колонии европейские эталоны существования.

Обе мировые войны, разразившиеся в ХХ веке, это тоже – попытки глобализовать европейский рынок. Борьба здесь шла лишь за руководство данным процессом: англо французская версия боролась против австро-германской. В итоге победила версия Соединенных Штатов.

Однако по-настоящему глобализация начала обнаруживаться только с повышением коммуникативной связности мира. Когда, с одной стороны, появилось надежное транспортное, морское и железнодорожное, сообщение, а с другой – средства связи стали обеспечивать все более и более быстрый информационный контакт. Сюжет глобализации пошел в нарастающим ускорением. Основные его этапы можно представить так.

1650 г.Начало массовой работорговли, организованной европейцами. В мировой обиход входит понятие «экспорта дешевой рабочей силы». [1776]и1789 гг.Революции в Америке и во Франции. Сокрушены традиционные институты власти. Появляется понятие «общечеловеческих ценностей». 1840 г.Изобретен телеграф. Через 20 лет проложен первый трансатлантический кабель. Это приводит к образованию фондовых рынков. 1850 гг.Возникают крупнейшие агентства, работающие с информацией: Havas, Wolff, Reuters. Образование самостоятельного информационного рынка. 1860 –1870 гг.Созданы первые международные организации, устанавливающие единые правила для всех государств-участников: Международный Телеграфный Союз, Всемирный Почтовый Союз. В декларации последнего сказано, что весь мир рассматривается как «общая почтовая территория». 1876 г.Изобретен телефон. 1895 г.Изобретено радио. 1923 г.Изобретено телевидение. Средства массовой информации порождают массовую культуру. 1929 г.«Великая Депрессия» в США, первая «кризисная» демонстрация единства мировой экономики. 1944 г.На конференции в Бреттон Вудсе возникает прообраз единой валюты – американский доллар. Созданы первые транснациональные финансовые структуры: Всемирный Банк и Международный Валютный Фонд. Начало современного этапа глобализации. 1945 г.Создана Организация Объединенных Наций. 1947 г.Подписано Генеральное соглашение о тарифах и торговле. Позже на его основе будет создана Всемирная Торговая Организация. 1952 г.Бельгия, Франция, ФРГ, Италия, Нидерланды и Люксембург создают Европейский союз угля и стали. 1957 г.Запуск Советским Союзом первого искусственного спутника Земли. Начало глобальных спутниковых коммуникаций. 1958 г.Создано Европейское Экономическое Сообщество. 1963 г.Создана Организация Африканского Единства. 1969 г.Министерство обороны США создает первую компьютерную сеть ARPANET. 1970 г.Компания Intel создает первый компьютерный чип. 1977 г.Компания Apple начинает массовое производство персональных компьютеров. 1973 г.Мировой энергетический кризис. Осознание зависимости мировой экономики от энергоносителей. 1979 г.Избран Европейский Парламент. Изобретен сотовый телефон. 1970-е гг.В широкое обращение входит термин «глобализация». 1982 г.Рождение Интернета. 1985 г.Объем мирового экспорта достиг 1,9 трлн. долларов. 1989 г.Подписано соглашение о создании общеевропейской денежной единицы. 1991 г.Начало (телекомпанией CNN) прямых трансляций из кризисных точек. 1991 г.Интернет действует более чем в 30 странах мира, доступ к сети имеют около 4 млн. пользователей. 1993 г.Создан общеевропейский рынок. Начинает действовать Глобальная Система Позиционирования. 1995 г.Создана Всемирная Торговая Организация. Объем прямых международных инвестиций достиг 331 млрд. долларов. 1998 г.Первые массовые выступления антиглобалистов. 1998 г.Создана общедоступная система спутниковой телефонии. 2000 г.Объем прямых международных инвестиций достиг 1,3 трлн. долларов. В мире действует 63 тыс. транснациональных компаний. 2002 г.Число пользователей Интернета приближается к 80 млн. 2002 г.Введена в обращение общеевропейская денежная единица «евро». 2002 г.Интернет связывает 689 млн. людей. 2003 г.В мире насчитывается более 3 млрд. Интернет-сайтов. 2003 г.В состав ВТО входят 146 государств [3].

Сейчас глобализация, по-видимому, выходит на максимум. Поскольку трансляция координирующего сигнала стала занимать уже не месяцы, недели и дни, как в предшествующие эпохи, а часы и минуты, что обеспечивает Интернет, производство товаров начало постепенно утрачивать чисто национальную, государственную локализацию и распределяться по тем экономическим зонам, где какая-либо промежуточная операция оказывается дешевле. Теперь управляющая фирма может находиться в одном месте, проектирующая организация – совсем в другом, производство исходных деталей – в третьем, четвертом, пятом, сборка и отладка изделия – в шестом и седьмом, дизайн – разрабатывается в восьмом месте, а продажа готовой продукции осуществляется – в десятом, четырнадцатом, двадцать первом... Западные технологии, западные способы производства начинают стремительно распространяться по миру.

С другой стороны, демографический спад в странах Запада и все возрастающая их потребность в низко квалифицированной рабочей силе вынуждает и Европу, и США к импорту трудовых ресурсов с «краев гауссианы». То есть из беднейших, но богатых людскими резервами стран Третьего мира. За период с 1950 по 1998 годы Западная Европа приняла более 20 млн. иммигрантов, а США, Канада и государства Латинской Америки около 34 млн [3].

По «дороге глобализации» таким образом идут два встречных потока: вестернизация– внедрение западных паттернов (эталонов жизни и деятельности) на Юг и Восток, и ориентализация– внедрение в Западную цивилизацию паттернов Востока и Юга.

Символом глобализации стала сеть ресторанов Макдоналдс. Ныне она имеет 30 тысяч своих представительств более чем в 120 странах мира. Правда, точно таким же символом глобальных процессов стали сети китайских, корейских, японских ресторанов, распространившихся по всему Западу.

В результате происходит непрерывное перемешивание «национальных реальностей». Мир вместо привычных этнокультурных разграничений приобретает черты фрактальности: между любыми двумя его точками, относящимися к одному множеству (одной экономике, одной культуре), всегда можно поместить третью, относящуюся к другому множеству (другой экономике, другой культуре). Метафорически это может быть выражено цитатой, которую, иллюстрируя процессы глобализации, любят приводить журналисты: «Во Франции английская принцесса с арабским бой-френдом на немецком автомобиле, управляемым испанским шофером, напившимся шотландского виски, разбилась в окружении итальянских папарацци, о чем тут же сообщили российские средства массовой информации» [1].

Таковы основные черты процесса глобализации.

То есть, глобализация – это не своеволие Запада, стремящегося переустроить мир по своему образцу, не прихоть «новых магнатов», мечтающих о власти над человечеством. Глобализация – это закономерный «сквозной» вектор истории, и его не удастся ни «погасить», ни, вероятно, даже сколько-нибудь существенно трансформировать.

Глобализация все равно будет идти.

Другое дело, что, как и всякий исторический вектор, данный процесс является сильно поляризованным. Он по-разному проявляет себя в истоках – там, где подлинная унификация мира только еще зарождается – и в своем высшем развитии, где она уже сейчас переходит в принципиально новую сущность.

Подчеркнем еще раз отличие западной, ныне евро-атлантической цивилизации, включающей в себя Европу и США, от цивилизаций восточных, прежде всего – Китая и Индии. Любая универсальная матрица, представлена ли она светской формой, такой как фашизм и социализм, или формой религиозной, такой как христианство, буддизм, ислам, должна, тем не менее, исполнять несколько базовых функций. Во-первых это когнитивная функция – создание холистической (целостной) картины мира, внутреннее согласованной и понятной каждому человеку. «Земля плоская и покоится на трех китах, которые плавают в Мировом океане». Во-вторых, это функция аксиологическая – создание и освящение, то есть абсолютизация, системы нравственных ценностей, которые в свою очередь определяют все поведенческие стереотипы. «Соединенное богом человек да не разлучит». «Не делай другому того, чего не желаешь себе». Распаковка матричной аксиологии рождает государственные законы. И в-третьих, это психотерапевтическая функция – согласование человека и мира, поскольку личное представление о реальности у конкретного человека, как правило, не совпадает с тем, что он наблюдает в действительности.

Однако главной, хотя и не всегда четко осознаваемой функцией любой матрицы является преодоление «страха смерти», присутствующего в сознании, разрешения известного противоречия между краткостью (ограниченностью) отдельной человеческой жизни и необозримой длительностью (неограниченностью) существования всего человечества. Продолжение в той или иной форме «личного бытия», обретение бессмертия, в каком бы виде оно человеку ни было явлено, – пожалуй, самый мощный аттрактор, обеспечивающий историческое существование каждой матрицы.

И вот здесь проходит граница между Западом и Востоком. «Механизм спасения», который предлагают восточные трансценденции: реинкарнация (переход с одного уровня бытия на другой), слияние с Дао или приближение к «совершенномудрым» персонам древности требует от человека исключительно личного совершенствования; он не предполагает никакой светской деятельности и предпочитает оставить мир в «естественном состоянии». Восток ориентирован не на деятельность, а на деяние, не на лучшее будущее, а на идеальное прошлое. В то же время западная трансценденция, будучи устремленной вовне, предполагает деятельность человека в миру как почти обязательный элемент «спасения». Это совершение «благочестивых поступков» в католической версии или «профессиональный успех» в версии протестантской. То есть Восток не требует улучшения мира, он требует только улучшения человека. Запад же, напротив, – именно улучшения мира, вместе с которым будет совершенствоваться и человек. Христианство таким образом является «деятельностной религией», что вместе с «сюжетным временем», которое оно порождает, оказывается мощным катализатором технологического развития.

«Цивилизации Логоса», то есть культуры, целенаправленно преобразующие реальность, идут по дороге истории гораздо быстрее, чем «цивилизации Номоса», рассматривающие бытие как неизменную данность. В координатах прогресса это различие означает, что европейская (евро-атлантическая) цивилизация намного быстрее прошла не только начальный период индустриальной фазы развития, но и ее конечный этап, который называется модернизацией.

Между двумя этими периодами есть принципиальная разница.

«Начальный индустриализм» (мануфактурное и фабричное производство), хотя и стал сразу же мощным движителем экономики Нового времени, однако на первых порах вовсе не являлся «сплошным»: индустриализация охватила лишь сравнительно узкий, собственно промышленный, сектор и почти не затронула другие области социума. Население даже в передовых европейских странах большей частью еще оставалось аграрным, а организация общества и в идеологии, и в социальных структурах сохраняла в значительной мере прежний, «традиционный» характер. Это проявляло себя, и в жесткой регламентации социума, особенно по политической вертикали, и в ориентации мысли не на новизну, а исключительно на традицию, не подлежащую критическому осмыслению, и в восприятии человека не как личности, обладающей определенной свободой, а как части незыблемой социальной общности – семьи, поселения, профессии, церкви.

Модернизация, которая привела к появлению крупных промышленных агломератов, полностью изменила лицо европейской цивилизации. Прежде всего индустриализация стала сплошной: ей подверглось и сельскохозяйственное производство, где в результате вторжения промышленных технологий освободились миллионы и десятки миллионов людей, и культура, сразу же породившая «коммерческие», то есть унифицированные виды искусства, и наука, превратившаяся в структурную (производительную) силу общества, и политика, начавшая охватывать собой многомиллионные массы. Кроме того, она вызвала к жизни такую новую социальную составляющую как молодежь – страту людей, главной целью которых являлось приобретение знаний. Основным инструментом социализации стала теперь не семья, где закреплялись традиции, а начальная школа, завод, фирма, колледж, университет, производство. Это повлекло за собой тотальное плавление идентичностей: человек, вырванный из традиционной парадигматики, ранее упорядочивавшей бытие, переставал понимать – кто он, где он, откуда, зачем он живет? Нарастала социальная энтропия, рвущая привычные связи, хаос «великого перемешивания» увеличивал температуру общества, и освобожденная энергия, которая не могла быть поглощена собственно индустриализацией, начала структурироваться в идеи пассионарного типа.

Этот процесс уже подробно описан в литературе [4].

Модернизация Франции, начатая реформами Тюрго, привела сначала к Французской революции (1789 г.), выступавшей, кстати, под лозунгами типичного универсализма: «свобода», «равенство», «братство», а затем к империи Наполеона, пытавшегося унифицировать всю Европу на основе единого гражданского законодательства.

Модернизация Германии, начавшаяся чуть позже и, как полагают, именно под воздействием наполеоновской оккупации, привела на первом этапе к образованию Германской империи, сразу же проявившей громадный экспансионистский потенциал, а затем – к империи Третьего Рейха, также пытавшейся распространить свою «национальную матрицу» на всю Европу и даже на все человечество.

Россия с модернизацией экономики несколько опоздала, запустив ее обороты лишь незадолго до Первой мировой войны, зато «энергия отсроченных изменений», накопленная в консервативных структурах, была так велика, что ее последующая консолидация породила громадную унифицированную реальность – империю советского типа, простершуюся от середины Европы до Тихого океана.

Несколько менее интенсивными были модернизации в Италии или Турции: обе эти страны на уровень настоящих имперских держав так и не вышли. Хотя Италия все же пыталась осуществить «имперское расширение» в Африке и даже в Европе, а в Турции на какое-то время возобладала имперская идеология пантюркизма. Зато пример Японии, по трансценденции – типично восточной культуры, которая, подключившись к модернизации в «эпоху Мэйдзи» (1868 г.), немедленно вслед за этим образовала империю Восходящего солнца, показывает, что данный процесс есть действительно «сквозной» исторический вектор. Локальные цивилизации находятся в поле глобальной цивилизационной динамики, и потому подвержены сходным социоэкономическим трансформациям.

Это помогает понять некоторые специфические черты современности.

Нарастающая пассионарностьстран Третьего мира, которую США и Европа пытаются сейчас сдерживать экономическим и военным путем, есть прямое следствие процессов модернизации, начавшихся недавно в прежде отсталых, периферических регионах. Как и в случае Запада, модернизация связана здесь с необратимым распадом традиционной реальности и все ускоряющимся переходом к обществу «высокого индустриализма».

Освобождающаяся при этом социальная и психологическая энергия, энергия «матричного распада» структурируется в разных странах по-разному. Индия, обладающая типичной «внутренней трансценденцией», утилизует ее в мелких и средних технологических инновациях, реализуя тем самым концепцию «медленного развития», главной целью которой является «цивилизационное выживание». Ни на что большее она пока, по-видимому, не рассчитывает. Индонезия и Малайзия, бурно развивающиеся сейчас страны Тихоокеанского региона, в основном мусульманские и потому имеющие «внешнюю трансценденцию», овеществляют ее в ультрасовременных западных технологиях, пытаясь таким образом преодолеть свою этническую гетерогенность. Главной проблемой здесь также является выживание этих цивилизационных культур. С другой стороны, Китай, перед которым подобные трудности не встают, напротив структурирует свою избыточную пассионарность в «диаспоральной экспансии». Китайские диаспоры, разбросанные по всему миру, – это очень сплоченные, организованные, тесно связанные с метрополией этнические образования; почти 60% всех инвестиций, идущих ныне в Китай, – это деньги именно «зарубежных», в том числе «американских» китайцев. Китай создает империю безо всяких территориальных захватов.

Однако, всплеск пассионарной энергии, конечно, наиболее ощутим в мире ислама. Это выражается и в военных конфликтах исламских стран друг с другом, примером чему является недавняя ожесточенная война между Ираком и Ираном, и в тотальном террористическом противостоянии подпольных исламских организаций фундаменталистского толка, типа Аль-Каиды, всему Западу, прежде всего – Соединенным Штатам, и в периодическом обострении «исламского фактора», то в одном, то в другом регионе планеты. «Повсюду сегодня легко заметить признаки возрождения ислама. На Филиппинах действуют исламские сепаратисты. В Индонезии мусульманские войска сражаются с сепаратистами-христианами. От Палестины до Пакистана толпы людей на улицах рукоплескали разрушению Пентагона и уничтожению Всемирного торгового центра. Талибский Афганистан на протяжении многих лет служил убежищем для Усамы Бен Ладена... Организация „Хезболлах“ вытесняет Израиль из Ливана и подстрекает... палестинцев на продолжение интифады... В Турции и Алжире выборы 1990-х годов привели к власти исламские режимы, которые удалось сместить методами, далекими от демократических. В Египте мусульманские экстремисты возобновили преследования и казни христиан-коптов. В десяти северных провинциях Нигерии ныне действует „закон Корана“... Мы наблюдаем самый настоящий „исламский прилив“. В 2000 году впервые в истории человечества мусульмане превзошли численностью католиков» [5].

Данное явление вполне объяснимо. «Исламская матрица», несомненно, имеет свои особенности, выделяющие ее среди других. В частности, в исламе осуждается ростовщичество, «неправедный капитал», говоря современным языком, кредитные банковские операции, что, конечно, тормозит развитие экономики в мире ислама. Кроме того, шариат (свод религиозных законов) излишне регламентирует в государствах ислама светскую жизнь. Это тоже является сдерживающим цивилизационным фактором. И, наконец, мировоззренческая «фатальность» ислама, приверженность мусульманина не личной деятельности, а «судьбе», которая в значительной мере предопределена, также не способствует ускоренному развитию. Не случайно страны ислама, которые в течение Средних веков находились примерно на таком же технологическом уровне, что и Европа, (может быть, даже в чем-то превосходили ее), постепенно, уже в Новое время, начали отставать и в конце концов были оттеснены на цивилизационную периферию.

Однако, с другой стороны, исламская трансценденция представляет собою, по сути, продолжение трансценденции европейской. Это – религия принципиально того же типа, основанная на «внешнем боге», «сюжетном времени» и, следовательно, на представлении о прогрессе. Разница между ними в основном хронологическая. Ислам как религия сложился почти на семьсот лет позже, чем христианство. «Внутреннее время» ислама, по-видимому, соответствует сейчас периоду «крестовых походов», когда Европа в противостоянии с Югом впервые начала ощущать себя отдельной цивилизацией. К тому же исламский мир, как и Европа в аналогичный период, чрезвычайно неоднороден. Там есть богатые страны, заинтересованные в сохранении «статус кво», есть страны, пытающиеся «вестернизироваться», как, например, Египет и та же Турция (хотя, по-видимому, этот процесс легко обратим), и есть страны, придерживающиеся радикальной ориентации, которые подпитывают и прикрывают стратегии терроризма. Единого цивилизационного лидера мир ислама пока не выделил [6]. Более того, пока еще не произошла реформация исламской религии, подобная той, что была в свое время осуществлена христианством. Ислам до сих пор слишком скован фундаментальной догматикой. И вместе с тем именно исламская цивилизация сейчас является центром противостояния Западу. Поляризация вектора глобальных преобразований идет прежде всего в этих координатах.

Наиболее интересно здесь следующее обстоятельство. Если в реальности сугубо физической, в реальности военных и промышленных технологий, западная цивилизация имеет значительное превосходство над миром ислама, о чем свидетельствуют, например, военные операции США в Ираке и Афганистане, а также отступление Ливии и Ирана перед требованиями мирового сообщества, то в реальности метафизической, в реальности матричной, которая социализирует «предельные» ценности, Запад чем дальше, тем больше обнаруживает свою фатальную слабость.

Завершив модернизацию экономики, длившуюся почти столетие, и начав в конце ХХ века переход из индустриальной фазы развития в когнитивную, западная цивилизация неожиданно оказалась в колоссальной смысловой пустоте, и последствия этого могут быть разрушительнее, чем любое военное поражение.

Фактически, возникает вопрос о самом существовании западной цивилизации.

Смысловая пустота Запада образовалась не сама по себе. Она также является результатом довольно долгого исторического процесса, который начался около двух тысячелетий назад и завершается, по-видимому, только в нынешнюю эпоху.

Речь идет о тотальной деконструкции бытия.

Современный человек, как впрочем и человек прошлого, живет не в реальности, какой бы самодовлеющей она ни была, он живет в ее отражении, которое создается культурой. Говоря иными словами, человек существует в определенном бытийном тексте. Этот «текст» (матричная реальность) может в значительной мере не совпадать с текущей реальностью, что на практике не такая уж редкость, может, напротив, почти полностью с ней совпадать, может совпадать лишь частично, в каких-то основных опорных моментах, однако несомненно одно: при несовпадении «текста» с реальностью, побеждает, как правило, «текст».

Показательным примером здесь является «текст» советского социализма. Подавляющее большинство граждан СССР было твердо убеждено, что, несмотря на отдельные трудности, испытываемые «здесь и сейчас», оно живет в лучшей стране мира, за которой – историческое будущее. Факты, свидетельствующие об обратном: более высокий уровень жизни на Западе, наличие там социальной защиты и гражданских свобод, более мощная экономика и более высокие темпы развития, факты, которые, кстати, легко просачивались сквозь любую цензуру, общественным сознание просто не воспринимались. В советском мире «текст» преобладал над реальностью.

Приведем более близкий пример. Как известно, оружие массового поражения в Ираке найдено не было. Оно не было найдено даже тогда, когда поисками его занялись подразделения американских оккупационных частей, прямо заинтересованных в том, чтобы его обнаружить. Видимо, ядерным арсеналом Ирак все-таки не обладал. И тем не менее, согласно социологическим наблюдениям, проведенным в конце 2003 года, около трети американцев были твердо убеждены, что оружие массового поражения в Ираке все же имеется. Неизвестно, откуда эти сведения были ими получены, предполагается, что из прессы – газет, радио, телевидения, которые, разумеется, ни о чем подобном не сообщали, но убежденность в них была почти абсолютной и как следствие почти абсолютной была убежденность в оправданности агрессии против Ирака. «Текст», откуда бы он ни возник, победил реальность.

Причем «текст», в котором человек существует, имеет определенную внутреннюю структуру. В каждую историческую эпоху в нем можно выделить некий источник, или, как его называют некоторые аналитики, центральный текст, обладающий одним важным свойством: он абсолютно законен, и законность его ни у кого сомнений не вызывает. Все же остальные «тексты» эпохи, точно так же как и все социальные практики, рожденные ими (то есть то, что в итоге образует матричную реальность), обретают законность только в соотнесении с этим «центральным текстом».

Для христианской эпохи таким «текстом», конечно, являлась, Библия. Все научные, художественные или мистические концепты, развернутые в этой эпохе, все типы власти и все способы организации общества, все образы жизни и все эталоны социального поведения имели большую или меньшую легитимность лишь в соотнесении с ней. Христианское бытие было строго центрировано, и в центре онтологической иерархии находился бог.

В последовавшей затем эпохе европейского Просвещения, эпохе модерна, начатой периодом Возрождения еще в Средних веках, аналогичным «центральным текстом» являлась, как это ни удивительно, та же Библия, только Библия, воспринимаемая теперь уже принципиально иначе, Библия, усилиями просветителей переведенная в чисто светский формат, где стремление к Царству божьему истолковывалось как прогресс, само Царство Божие – как разумная (рациональная) организация мира, личное спасение – как успех в профессиональной деятельности и так далее. Эта десакрализация матрицы имела исключительно большое значение, так как, лишая христианский контент мистической неприкосновенности, позволяла создавать на основе его сюжеты целенаправленного развития. Так возникло, в частности, социальное проектирование, которое во многом определило ход европейской истории. То есть, бытие эпохи модерна было также центрировано, однако онтологическим центром ее, «мерой всех вещей» стал человек.

Эпоха же постмодернизма, в которой мы сейчас пребываем, третья смысловая эпоха, начавшая проступать в реальности со второй половины ХХ века, произвела одно любопытное действие. Постмодернизм этот «центральный текст» полностью размонтировал. Исчезла не только сакральность «предельных смыслов», образованных трансценденцией, но и вся согласованная через них понятийная иерархия. Причем понятно, почему это было сделано. С точки зрения постмодерна, «центральный текст», в какой бы форме, светской или религиозной, он в данный исторический период ни существовал, это «текст» абсолютно тоталитарный, «текст», который всегда выстраивает культуру и общество «под себя». Все, что не совпадает с «центральным текстом», обычно им репрессируется. Все, что противоречит матрице, считается ложным или, по крайней мере, сомнительным. То есть, постмодернизм боролся прежде всего против тотальности. В этом смысле демонтаж матрицы был явлением прогрессивным: признавались равными все этносы, все нации, все культуры, все языки, все религии, все традиции, все мировоззрения, все образы жизни. Просвещенческий концепт равенства получил здесь предельное выражение. Однако тут же обнаружила себя и негативная сторона «философии завершения». Признавая одинаково значимыми все наличествующие в текущей реальности смысловые дискурсы, что нашло идеологическое воплощение в доктрине мультикультурализма, она просто вынуждена была включить в их число и социальные патологии. С точки зрения постмодерна, нет особой разницы между гуманистическими практиками и практиками насилия, между практиками разрушения и практиками созидания. Постмодерн, по крайней мере в теории, считает их все имеющими право на существование.

В результате образовалась полностью размонтированная среда, ризома(термин, который, правда в несколько ином смысле, ввели в 1970-х годах Делез и Гаттари), среда без какой-либо матричной иерархии, естественно децентрированная, среда «тотальной равнозначности».

В гносеологическом отношении это повлекло за собой важное следствие. Для пользователя, за исключением некоторых специальных случаев, такая среда превращается в какофонию. Она превращается в набор равнозначных сигналов – и одинаково важных, и одинаково не имеющих никакого значения. Поскольку нет «текста», нет «центра», нет «абсолютного эталона», то контент, содержание, информацию не с чем соотнести.

А это, в свою очередь, означает, что главной проблемой современного мира становится проблема истинности.

Подойдем к этой же теме с несколько иной стороны. Посмотрим как вообще эволюционирует наше представление о реальности, какой тип знания наиболее характерен для нашей эпохи.

Основное направление здесь, вероятно, выглядит так.

Существуют три парадигмы знания, которые появлялись в европейской истории одна за другой.

Во-первых, классическая парадигма: знание объективно и соответствует реальной действительности. Эта парадигма возникла еще во времена Просвещения. На ней строится классическая наука, классическое образование и классическое (традиционное) представление о реальности.

Во-вторых, неклассическая парадигма: знание субъективизировано наблюдателем. Эта парадигма пришла к нам из квантовой физики, когда выяснилось, что даже простое наблюдение за явлениями микромира уже влияет на их параметры. То есть, наблюдение здесь зависит от наблюдателя. И если в физическом макромире этими эффектами можно пренебрегать, они слишком ничтожны и не сдвигают существующего баланса закономерностей, то в мире метафизическом (в мире «второй реальности») они несомненно работают. Это уже давно было замечено в социологии: «каков вопрос – таков и ответ». Само исследование, независимо от инструментария, накладывает отпечаток на получаемые результаты.

И, наконец, постнеклассическаяили модельная парадигма, характерная, прежде всего, для настоящего времени. Она принципиально отличается от двух предыдущих. Здесь мы вообще не задаемся вопросом, насколько данная совокупность знаний соответствует реальной действительности. Нам достаточно, что такая модель работает.

Примером модельного знания может послужить история, произошедшая несколько лет назад. Осенью 2003 года президенту России была подана докладная записка одного российского аналитика, которая сигнализировала о существовании заговора в государственных силовых структурах. Образовалась утечка в прессу, и разразился грандиозный скандал, ныне, что характерно, уже совершенно забытый. Однако, самое интересное случилось потом. Буквально через несколько дней, а, может быть, и часов, другим аналитиком была подана президенту другая аналитическая записка, где на основании этого же фактурного материала делался точно такой же вывод о существовании заговора. Только уже не среди силовых структур, а среди олигархов. Понятно, что ни та, ни другая модель никакого отношения к действительности не имели. При желании на том же материале можно было построить, к примеру, модель «заговора банкиров», или модель «заговора отраслевых менеджеров», стремящихся утвердить сырьевой диктат, или модель «заговора высших чиновников президентской администрации». Все они оказались бы равнозначными – в том смысле хотя бы, что не поддавались бы никакой проверке.

В ризоме, в размонтированной среде, преобладает именно модельное знание. Модели плывут, как пузыри по воде – лопаются и не оставляют следов. Критерием истинности здесь является лишь эффективность. Если такой фантом позволяет увеличить «личный ресурс» (иными словами – приносит ощутимую прибыль), значит он является истинным – по крайней мере с точки зрения автора.

Еще одним примером модельного знания является образ все того же Ирака, созданный перед последней войной. Ирак, как легко установить по западной прессе, был представлен тогда в качестве новой «империи зла», в качестве сильного агрессивного государства, обладающего мощной армией и спецслужбами, развертывающего в нарушение всех законов оружие массового поражения и, главное, готового это оружие применить. Сейчас уже ясно, что большинство обвинений действительности не соответствовало: данные спецслужб, представивших эти сведения, были, как сейчас принято выражаться, «заточены под заказчика» – в данном случае под желания правительств Соединенных Штатов и Англии, в связи с чем несколько позже также разразился грандиозный скандал. Дело, однако, уже было сделано. На основе именно этой «модели» было принято решение о войне, повлекшее за собой большие геополитические последствия. Причем «модель» продемонстрировала хорошую эффективность: США формально достигли тех целей, которые они тогда перед собой ставили.

Собственно, механизм возникновения информационных фантомов описал еще Умберто Эко в романе «Маятник Фуко». Там на основании действительных исторических фактов была создана впечатляющая картина криптоистории, грандиозного заговора, протянувшегося от Средневековья к нашему времени. Модель также оказалась высоко эффективной – приведя сначала к возникновению секретной организации, а потом – к смерти одного из ее участников.

Бесспорно фантомным (модельным) знанием являются также и «исследования» по всемирной истории академика А. Т. Фоменко с коллегами.

То есть, в эпоху постмодернизма знание утратило универсальность. Оно утратило целостность, которая обеспечивалась существованием матрицы. Произошла его вторичная «медиевизация». В Средние века знание, как известно, было в значительной степени индивидуальным: химия существовала в виде алхимии, то есть результат исследований во многом зависел от автора. Новое время сделало знание универсальным: алхимия стала химией, и результат исследований перестал быть авторизованным; теперь его мог воспроизвести любой человек – разумеется, обладающий определенной квалификацией. Сейчас, в ризоме, в демонтированной среде, вновь доминирует индивидуальное знание: химия, во всяком случае «социальная химия», снова превратилась в алхимию, критерии объективности (универсализма) исчезли, и результат, каков бы он ни был, опять стал зависеть от автора.

Это, в свою очередь, означает, что мы вернулись в магическому восприятию мира. Магическое сознание, которое Л. Леви-Брюль называл «первобытным» [7], не видит в мире объективных законов (универсалий), продуцирующих независимо от человека связную механику бытия. Напротив, оно полагает, что для каждого события или явления, для каждого случая или факта существует свой конкретный источник, лежащий на пределами нашей реальности: «воля духов», «воля местных богов», перетекание «астральных энергий» и тому подобное. Воздействуя на такой источник с помощью заклинания, произведя обряд, мы можем получить соответствующие результаты. В древности этим занимались жрецы, шаманы, колдуны, маги, знахари. Теперь этим занимаются астрологи, экстрасенсы, провидцы, специалисты по оккультным наукам. Иногда, правда, они называют себя «политтехнологами» или «советниками по стратегическому планированию». Суть от этого не меняется. «Новое средневековье», по выражению того же Умберто Эко [8], вступает в свои права.

Онтологические характеристики постмодерна пока не слишком понятны. Однако уже сейчас становится очевидным, что эта мировоззренческая формация не представляет собой универсальный механизм демонтажа любой парадигмальной реальности. Конечно, переход от одной крупной исторической фазы к другой – это всегда системная катастрофа: происходит полная деконструкция всех социальных, экономических и понятийных структур, прежняя картина мира прекращает существование, но до сих пор здесь наблюдалась одна железная закономерность: сквозь хаос распадающейся реальности немедленно проступала новая универсальная матрица. Так христианство начало структурировать метафизику бытия почти за четыре столетия до физического распада Римской империи, а протестантская матрица в виде множества еретических сект стала прорастать сквозь Католическое единство задолго до собственно Реформации.

Сходным образом обстояло дело и на более низких системных уровнях. В физике, например, квантовая картина мира начала возникать, когда еще господствовала классическая механика Ньютона, эволюционная теория Дарвина пробивалась сквозь тотальную убежденность в неизменности всего живого.

Общего распада реальности при этом не происходило. Ризома как состояние полностью редуцированного бытия, по-видимому, не образовывалась. Это – нечто принципиально новое, вероятно, впервые появившиеся в истории человечества.

Здесь можно опять-таки провести аналогию с агрегатными состояниями вещества. Первые три из них – жидкое, твердое и газообразное – были осознаны еще в древнегреческой философии (правда, назывались они тогда совсем иначе), а вот четвертое состояние – плазма, в котором, как полагают, находится большая часть вещества нашей Вселенной, было открыто только в 1923 году Ленгмюром и Тонксом. Для ее описания потребовалось проникновение в те сферы физического строения материи, о которых классическая наука даже не подозревала.

Правда, есть и принципиальная разница. Плазма как особое состояние вещества всегда наличествовала в физике мира. Лишь несовершенство способов наблюдения не позволяло ее обнаружить, выявить ее феноменологические характеристики. Ризома же не является имманентным (изначально присутствующим) качеством «второй реальности», она возникла только как результат ее последовательного развития.

В связи с этим эволюцию «второй (отраженной) реальности» можно, видимо, разделить на несколько крупных периодов:

Пустотаили «ничто» – «второй реальности» еще не существует.

Даоили «нечто» – существует что-то, о чем мы не можем сказать ничего конкретного. (Согласно классической формулировке, «Дао, которое можно выразить словами, не есть Дао»).

Хаос– «чистая жизненность», энтелехия, жизнь, еще не обретшая форму. В древнегреческой философии хаосу соответствует дионисийство.

Космос– «структурное бытие», жизнь, обретшая конкретные бытийные формы. В античном мышлении, ставшем потом европейским, – это аполлоническая, эстетизированная реальность.

Хтонос– «структурность, лишенная жизненности», вследствие чего она приобретает монструозный характер. Примером хтонического состояния бытия является, на наш взгляд, «период развитого социализма» в СССР.

Ризома– «вырожденное бытие», полный распад, реальность, утратившая не только жизненность, но и структурность.

Не следует, как нам кажется, опасаться эклектичности подобной «сборки», где представления первобытных народов совмещены с древнекитайской и древнегреческой философией, а она, в свою очередь, – с новейшими воззрениями синергетики о связи хаоса и структурности. Это эклектика – мнимая. Она вызвана ограниченностью частных цивилизационных матриц. Как сюжет гигантской мозаики становится обозримым лишь после укладки в его основу множества смальт, кстати отличающихся друг от друга по цвету, по размеру, по химическому составу, так и глобальную трансценденцию,видимо, единую для всего человечества, можно реконструировать, лишь совмещая различные гносеологические конструкты. Только тогда проступает в движении бытия некий сюжет, только тогда удается заметить в нем некие закономерности.

Очевидно, например, что говорить о матричной (структурированной, парадигмальной) реальности, той реальности, которая объединяет личный смысл с социальным и далее – с трансцендентным, можно только начиная со стадии Космоса, хотя какие-то протоматричные структуры в виде верований, доктрин, конфессий, индивидуальных прозрений, зарождаются еще в онтологии, образованной Хаосом. Другое дело, что утвердившаяся затем универсальная матрица может в процессе развития переплавить их до полной неузнаваемости. Как, например, христианство, соответствующим образом трансформировав, включило в себя многие языческие обряды.

И также вполне очевидно, что в каждом последующем онтологическом состоянии присутствуют все предыдущие. В ризоме присутствуют и Пустота, и Дао, и Хаос, и Космос, правда в таких количествах, которые зачастую трудно идентифицировать. Это нечто вроде реликтового излучения, оставшегося в мире со времени образования нашей Вселенной. Наиболее отчетливо здесь, разумеется, представлен Хтонос – бывшая матрица, «теневая реальность», являющаяся, тем не менее, для многих истинным бытием. Жизнь без жизни – характерный признак ризомы. Не случайно Папа Римский Иоанн Павел II назвал современную западную цивилизацию «цивилизацией мертвых».

В такой ситуации трудно сделать какое-либо прогностическое обобщение. Ризома, «безматричная реальность» – действительно новое состояние бытия, с которым человечество раньше не сталкивалось. Если трансмутация «отраженной реальности» представляет собой некий Вселенский цикл, повторяющийся раз за разом в течение нескольких тысячелетий, значит впереди у нас – Пустота, определить которую сейчас невозможно, а затем, видимо, новое восхождение по ступеням Дао, Хаоса и Структурного Космоса. Причем, учитывая накопленный человечеством экзистенциальный опыт, можно полагать, что это будут «другие» Дао, Хаос и Космос.

Если же трансмутация – процесс векторный, то есть необратимый, имеющий определенное направление, значит через какое-то время может возникнуть новая универсальная матрица, новое воплощение трансценденции, которая интегрирует собой совокупность «частных реальностей». Тогда «время вне времен» завершится, мир вновь обретет некую целостность. Правда, что это будет за целостность, мы пока представить не в состоянии. Возможно, это будет нечто такое, что абсолютно противоречит нашим сегодняшним представлениям.

Однако также вполне вероятно, что ризома – это надолго. Процесс деконструкции прежней, индустриальной реальности еще не закончен. Об этом свидетельствует и агрессивный характер нынешнего постмодернизма, который демонтирует практически все, имеющее хоть какую-то целостность. Это, кстати, любопытное противоречие. Равенство, провозглашенное «деконструкторами», вводится насильственными, тоталитарными средствами. Оно само становится тоталитарным. Так, дойдя до максимума, смыкаются две экзистенциальные крайности.

Наконец, возможно, что ризома – это просто форма существования когнитива. Это его онтологическая среда, даже в принципе не приемлющая никакой интеграции.

Это действительно новый, парадоксальный статус реальности.

И теперь он приобретает всеобщий характер.

Переход в состояние «вырожденного бытия» означает для западной цивилизации полную деконструкцию христианской матрицы. К началу третьего тысячелетия христианство утратило два таких своих фундаментальных качества, как универсальность и трансценденция.

Любая мировая религия, помимо механизма спасения – мистического, выраженного в слиянии души с богом, или даже физического, через множество последовательных воплощений, – привлекает миллионы сторонников еще и тем, что предлагает им абсолютную идентичность, заведомо более действенную, чем идентичность семейная, родовая, национальная, расовая или государственная. В христианском «тексте» это выражено известной формулой «несть ни еллина, ни иудея», которая подразумевает, что принадлежность к данному вероучению важней всего остального. Предполагалось, что единство во Христе, безоговорочно доступное каждому, преодолеет все те различия, которые до сих пор порождали большинство конфликтов в истории, сделает людей равными, поскольку при общении с богом социальный статус значения не имеет, превратит человечество в общность, руководствующуюся законами справедливости.

Сейчас понятно, что эти надежды не оправдались. Единства мира на основе заповедей, провозглашенных две тысячи лет назад, не возникло. Более того, его нет и среди самих христиан. Ведь даже поднимая вопрос о существовании всей христианской цивилизации, скажем, в сфере ее противостояния мощным цивилизациям ислама и конфуцианства, западное сознание подразумевает под ней, как правило, лишь США (в основном довольно «позднюю» протестантскую версию христианства) и Европу (специфически модернизированное протестантско-католическое сообщество). При этом остаются за скобками вся Латинская Америка, где исторически преобладает «чистый» католицизм, и Россия, где основной религией является православие. Хотя и та, и другая конфессия стояли у истоков христианского мировоззрения. К той же области относятся бомбежки Соединенными Штатами Югославии (христиане вершат насилие над христианами) или отсутствие в Конституции объединенной Европы каких-либо упоминаний о ее христианском формате. То есть, обнаруживает себя принципиальный фактор: цивилизационные различия, накопленные крупными этносами за предшествующие столетия, – различия в культуре, социальных структурах, национальности, обыденной жизни и языке – являются для них более актуальными, чем мистическая религиозная общность. При решении острых международных проблем никому и в голову не приходит апеллировать к христианским принципам. Очевидно, что христианство, несмотря на формальную принадлежность к нему примерно миллиарда людей, перестало быть универсальной доктриной даже для своих приверженцев.

Это, вероятно, еще один «сквозной» исторический вектор. Глобальная трансценденция, что бы под этим в разных культурах ни понималось, сначала была разделена мировыми религиями – иудаизмом, буддизмом, конфуцианством, христианством, исламом, затем сегментирована конфессиями, в случае христианства это – православие, католицизм, протестантизм со всеми его ответвлениями, далее национализирована государствами в виде конкретных национальных церквей и, наконец, по крайней мере на Западе, полностью приватизирована, став личным делом каждого отдельно взятого человека. Частное вновь начало преобладать над общим. Принадлежность к партии, этносу, государству стала для человека важнее, чем принадлежность к единому вероучению. Формально христианство еще сохраняет черты мировой религии, но по сути оно уже давно трансформировалось в конгломерат самостоятельных сект.

С другой стороны, исчезает и само божественное (чудотворное) содержание христианства. Почти вся его сверхъестественная атрибутика, до недавнего времени рассматривавшаяся исключительно как прерогатива господа бога, ныне полностью технологизирована и сведена к набору вполне обыденных, бытовых операций. Получение огня, первоначально «дара богов», превратилось, после изобретения спичек и зажигалки, в привычное повседневное действие. Прежнего мистического изумления оно больше не вызывает. Всеприсутствие, тоже качество, долгое время считавшееся божественным, сейчас, благодаря Интернету, вошло в реальную жизнь. Пользователь Всемирной Сети может, если не физически, то виртуально, присутствовать почти в любой точке земного шара. При желании даже – в нескольких точках одновременно. Всемогущество, понимаемое прежде всего как возможность уничтожения целых стран и народов, перешло к современным армиям, которые могут справляться с этим вполне успешно. А кодификаты морали, выраженные первоначально в Десяти заповедях Моисея и Нагорной проповеди Иисуса Христа, переведены сейчас в Декларацию прав человека и сугубо светское государственное законодательство. Даже спасение души более не связано с верой. В основных протестантских конфессиях, как мы уже говорили, оно осуществляется через профессиональную деятельность: собственно вера здесь от человека не требуется, а решения Второго Ватиканского собора (1965 г.), постановившего, что спасение возможно даже для атеистов, если, конечно, они ведут праведный образ жизни, что уже само по себе является признаком благоволения божьего, свидетельствует о том, что спасение без веры возможно теперь и в католицизме.

Христианская трансценденция таким образом почти полностью утилизирована. Западная цивилизация овеществила ее в конкретных технологических и социальных конструктах. Это, конечно, еще далеко не Царство Божие, составлявшее общественный идеал Европы в течение многих веков, но мистическая перспектива, которую христианство ранее перед человечеством открывало, ныне, по завершению индустриальной фазы развития, оказалась безнадежно исчерпанной. Западное сознание утратило мистическую вертикаль. Вечность превратилась во время, лишенное метафизической перспективы.

Истощение трансцендентного измерения породило на Западе жестокий кризис футурологии. Фактически, западная цивилизация не имеет сейчас целостной концепции будущего и при стратегировании развития, переводимого затем в конкретные геополитические решения, опирается на доктринальные прозрения Ф. Фукуямы, Э. Тоффлера и С. Хантингтона. Эти доктрины не сводимы пока в единый концептуальный сюжет, но как палеонтологи по разрозненным костям, найденным при раскопках, более-менее достоверно восстанавливают облик древних рептилий, так по базисным дискурсам ведущих западных футурологов можно реконструировать нынешнюю прогностическую направленность евро-атлантической цивилизации.

Френсис Фукуяма, американец японского происхождения, повторяет вслед за Гегелем мысль о «конце истории». По мнению Фукуямы, после крушения фашизма и коммунизма у либерального (западного) мировоззрения нет больше стратегических конкурентов: российский (советский) экспансионизм, скорее всего, уже не возродится, китайский (коммунистический) экспансионизм тоже безвозвратно исчез, теократические или националистические государства бесперспективны, поскольку представляют собой прошлое, а не будущее. Мы присутствуем при завершении идеологической эволюции человечества, при торжестве западной демократии как окончательной формы правления. В результате основной коллизией современности Фукуяма считает конфликт между странами, уже принадлежащими к «постистории» (то есть, собственно Западом и его союзниками – АС), и теми странами, которые по-прежнему пребывают «в истории» (то есть, развивающимися государствами Третьего мира – АС) [9].

Позже, однако, наблюдая подъем коммунистического Китая, взлет «восточных тигров»: Южной Кореи, Тайваня, Малайзии, Сингапура, возрастающую пассионарность Мира ислама, отвергающего западное представление о либерализме, Фукуяма несколько скорректировал свои выводы, назвав главной трудностью Запада уже не конфликт двух времен – истории и постистории – а эпоху разрыва, определяющую собой все остальное, то есть переход от индустриальной цивилизации к информационной, за который, как он считает, человечеству придется заплатить огромную цену [10].

Примерно то же, хотя и в более общих координатах, утверждает концепция Тоффлера. Придерживаясь разработанной им крупномасштабной схемы истории, Элвин Тоффлер,приобретший известность еще в 1970-х годах книгой «Футурошок», также считает, что основной конфликт нашей эпохи – это не конфликт «Запад – Юг» или «Запад – Восток», а конфликт трех миров, существующих одновременно: аграрного, промышленного и информационного. Причем, по мысли Тоффлера, информационное общество, которое сейчас возникает, станет обществом по-настоящему творческим (креативным), главным его ресурсом будут не капиталы, а знания, в связи с чем власть от демократии большинства перейдет к транснациональному меньшинству. Утвердится своего рода «постиндустриализм для избранных». Этим новое общество будет принципиально отличаться от предыдущих форм человеческой цивилизации [11].

Однако наибольшее прикладное значение имеет, на наш взгляд, концепция С. Хантингтона о конфликте цивилизаций. Профессор Гарвардского университета Самюэль Хантингтонзначительно конкретнее других авторов. Он прямо утверждает, что период господства одной (западной) цивилизации завершается, мир вступает в эпоху мультицивилизационного взаимодействия: модернизация экономики привела к росту могущества незападных цивилизаций, и культурное разнообразие Востока и Юга ныне бросает вызов западному универсализму. Войны наций, характерные для XIX века, и войны идеологий, преобладавшие в веке XX, сменяются войнами цивилизаций с расстановкой сил по принципу «Запад и все остальные». Этот процесс, с одной стороны, обостряется глобализацией, которая, делая мир «тесным», способствует возрастанию числа межцивилизационных контактов (предъявлению идентичностей), а с другой стороны, провоцируется и самим Западом, фактически силой навязывающим Третьему миру свою систему ценностных приоритетов [12].

Значимость концепции Хантингтона – в ее конкретных геополитических рекомендациях. Хантингтон полагает, что Западу необходимо принять ряд мер, которые обеспечили бы его цивилизационное выживание. Это, во-первых, включение в «Запад» нескольких регионов, имеющих с ним значительную цивилизационную общность, прежде всего – стран Восточной Европы и Латинской Америки. Во-вторых, это – сохранение военного превосходства Запада, а значит ограничения для Третьего мира в новейших стратегических вооружениях. Отсюда – последовательная борьба западных государств за нераспространение оружия массового поражения. В-третьих, это – провоцирование трудностей в исламско-конфуцианских отношениях, поскольку именно две эти цивилизации (мусульманскую и китайскую) Хантингтон считает наиболее опасными соперниками для Запада. Далее это – поддержка групп прозападной ориентации во всех странах и усиление роли тех международных организаций, которые отражают политические и экономические интересы Запада [12].

Нетрудно заметить, что нынешняя геополитика лидирующих индустриальных держав в своих основных чертах исходит именно из концепции Хантингтона. Действия Соединенных Штатов и их союзников в Югославии, Ираке и Афганистане, занесения ряда стран (Северной Кореи, Ирана, Ливии) в «список изгоев», против которых может быть применена военная сила, поспешное расползание НАТО по Восточной Европе с одновременным проникновением самих США в Грузию, Азербайджан и Среднюю Азию, почти насильственное «вскрытие» (либерализация) экономики государств Третьего мира с помощью ключей-кредитов, предоставляемых лишь на определенных условиях – все это слишком хорошо вписывается в концепцию Хантингтона, чтобы быть простым совпадением.

Запад, то есть Европа и США, действительно втягиваются сейчас в войну цивилизацийи рассчитывают ее выиграть, используя свое нынешнее военное и экономическое превосходство.

Это стратегия «продолженного настоящего», стратегия удержания распадающейся реальности. Подлинного будущего, будущего, имеющего перспективу, она не создает.

Современный исследователь задает вопрос: О какой стране идет речь, если учитывать следующие ее характеристики? «Форма политического правления – республика; каждый полноправный гражданин участвует в выборах местных и центральных властей. Международное положение – доминирующее; в мире нет военной силы, которая могла бы тягаться с данной страной. Главные черты исторического развития за предшествующие 200 лет – безостановочное расширение границ и возрастание численности населения. Этнический состав – конгломерат многих национальностей при господстве одного официального языка. Состояние экономики – уверенный рост общенационального богатства на основе развитых рыночных отношений [13]».

Ответ кажется очевидным: Соединенные Штаты Америки конца XX – начала XXI века. Однако, если назвать Древний Рим конца II века до нашей эры, ошибки тоже не будет.

Сходство действительно необыкновенное. Древний Рим периода своего расцвета тоже, как представлялось, не имел реальных стратегических конкурентов. Влияние его простиралось фактически на всю европейскую Ойкумену, захватывая Северную Африку и Среднюю Азию. Казалось, что так будет всегда. Весь мир будет устроен по римскому образцу. Чем это закончилось мы знаем. Об этом в центре итальянской столицы свидетельствуют развалины Колизея.

Конечно, исторические аналогии – вещь рискованная. Всегда можно сказать, что на дворе – совсем другая эпоха. Тогда была конная эстафета, теперь – Интернет. Тогда были луки, копья, мечи, теперь – танки, ракеты и сверхзвуковая авиация. И все же просто отмахнуться от аналогий тоже нельзя. В аналогиях отражаются внутренние механизмы истории. Они проявляют себя в любой эпохе, и «Римский проект», который сейчас пытаются осуществить Соединенные Штаты, подвержен тем же закономерностям, что и проект эпохи Цезаря или Домициана.

Если отбросить частности, заслоняющие суть идущих сейчас глобальных процессов, то западная версия бытиявыглядит следующим образом.

Существуеткогнитивное общество: Соединенные Штаты, Европа и примыкающие к ним «родственные государства» – мир завтрашних технологий, мир высокого уровня жизни. Этот мир опирается на «экономику знаний» («штабную экономику», экономику, управляющую мировой экономикой) и концентрирует в своем ареале практически весь духовный и материальный потенциал человечества. И существует аграрно-индустриальное общество– мир низкого уровня жизни, промышленная зона западных стран, источник сырья, кадров, источник дешевой рабочей силы.

Экономическими посредниками, регулирующими отношения двух разных миров, являются мощные негосударственные организации, возникшие за последние десятилетия: транснациональные корпорации, Международный валютный фонд, Всемирная торговая организация и другие. Они извлекают прибыль из разницы между дешевым производством в аграрно-индустриальном мире и высокой ценой конечного продукта на Западе, продаваемого большей частью опять-таки в индустриальный мир, и направлять эту прибыль на поддержание и развитие «когнитивного общества».

Гарантом же подобного мироустройства являются, в свою очередь, военные силы Запада, готовые «навести порядок» в любой точке земного шара.

Фактически, это концепция «золотого» и «черного» миллиардов, концепция «новой буржуазии» и «нового пролетариата». Меньшая часть человечества будет пребывать в будущем, пользуясь всеми благами, которые накопила к этому времени цивилизация: патрицианский уровень жизни и демократия, социальное страхование и личная медицина, свобода перемещений и мгновенный доступ к любой информации, а большая часть человечества останется в «диком» прошлом, где будут царствовать реальная нищета, неграмотность, эпидемии, диктаторские режимы, конфликты на этнической или религиозной почве.

Такая «версия бытия» вряд ли по-настоящему осуществима. Она соотносится с конкретной реальностью так же, как теория коммунизма с практикой построения социализма в СССР, как первоначальные представления о Царстве Божьем с крестовыми походами, инквизицией и нынешними кровавыми религиозными распрями.

Можно указать по крайней мере на три фактора, свидетельствующих о том, что западная цивилизация приближается к катастрофе.

Во-первых, это «вечное желание варваров сокрушить Рим». На языке социопсихологии это называется «стремлением к справедливости». Неравноправность экономических отношений Запада с Третьим миром вполне очевидна: одни только Соединенные Штаты потребляют сейчас около 40 – 45% всех мировых ресурсов, это при том, что население их составляет менее 5% общей численности человечества. Колоссальное количество ресурсов поглощает Европа. Что-то приходится на долю Японии и «близких Западу стран». В результате Третьему миру остаются такие крохи, которых не хватает даже на поддержание чисто биологического существования. Иллюстрацией здесь может служить пример Индии, где несмотря на интенсивно осуществляемую модернизацию производства, сотни тысяч людей в крупных промышленных центрах вынуждены обитать прямо на тротуарах, не имея представления о том, что такое собственное жилье. За каждой семьей закреплен свой участок, который переходит «по наследству» из поколения в поколение.

Причем, в рамках индустриальной фазы данное противоречие неразрешимо. Никакая политическая риторика насчет того, что либерализм, то есть свободный рынок, автоматически принесет процветание в отсталые страны, не может заслонить вполне очевидного факта: ресурсов на всех не хватит, и при существующем экономическом мироустройстве большая часть человечества обречена на постоянную нищету.

Это осознают и некоторые западные экономисты. В частности, Джордж Сорос, человек в области мировых финансов достаточно компетентный, считает, что глобализация, по крайней мере в ее современном формате, создает явный экономический перекос в пользу развитых стран: богатые становятся еще богаче, а бедные – еще беднее, и предлагает даже специальный механизм (особый налог) по перераспределению мировых доходов [14]. Предложение, надо сказать, утопическое. Чтобы реально изменить удручающую ситуацию в Третьем мире, Западу надо расстаться с такой долей своих нынешних прибылей, которая сразу же скажется и на его развитии, и на уровне жизни. На это западная цивилизация не пойдет никогда, а значит конфликт «Запад и остальные» будет приобретать все более острую форму.

Вторым же фактором, на наш взгляд, является «преобразованное» соотношение сил. Глобализация, которые первоначально привела западную цивилизацию к процветанию, в данном случае начинает работать против нее. «Штабная» западная экономика все больше виртуализируется. Это значит, что основную прибыль она получает уже не из реального (физического) производства товаров, а из тех операций, которые целиком лежат в непроизводительной сфере: информационный бизнес, реклама, сфера услуг, «имиджевый капитал», управление, игра на курсах валют и акций. В США, например, реальное производство дает сейчас только 20% внутреннего валового продукта, остальные 80% образуются там, где никаких товаров не производится [15]. Вытеснение «грязной» индустриальной экономики в Третий мир сделало Запад зависимым от него в товарном и сырьевом отношении. Это продемонстрировал еще энергетический кризис 1973 г., буквально потрясший всю западную систему. «Впервые Юг диктовал свою волю индустриальному Западу, и Запад отступал, бросая оружие и пленных. (Были) выброшены из истории сверхзвуковые авиалайнеры. Сданы на слом пассажирские трансатлантики. Поставлены на прикол танкеры. Пошли на свалку автомобили. Остановлены почти все космические программы» [16]. Нет сомнений, что в кризисной ситуации этот удар может быть повторен.

И, наконец, глобальные связи, делающие государственные границы прозрачными, размывают не только этнические особенности Третьего мира, подвергающегося вестернизации, но и цивилизационную общность самого Запада. Вынужденный, вследствие острого демографического кризиса, импортировать рабочую силу из бедных стран, Запад становится все менее «европейским» и «американским». «Арабизация» Франции, «тюркизация» Германии, «албанизация» Италии, «латинизация» Соединенных Штатов – процесс, который, вероятно, уже не остановить. Причем, если раньше иммигранты достаточно быстро ассимилировались в среде Запада, пополняя уже в первом, в крайнем случае, во втором поколении число его лояльных, законопослушных граждан, то теперь они образуют изолированные анклавы, целые регионы, сохраняющие свой язык, культуру, свои обычаи. «В Европе христианские конгрегации вымирают, церкви пустеют, зато мечети заполняются все активнее. В одной только Франции сегодня проживает пять миллионов мусульман, а на территории Европейского союза в целом – от двенадцати до пятнадцати миллионов. В Германии насчитывается пятнадцать тысяч мечетей.... Ислам вытеснил иудейство с позиции второй по распространенности религии в Европе» [5]. Не лучше, впрочем, положение и в Соединенных Штатах. Число граждан США мексиканского происхождения составляет сейчас более 20 миллионов. Считается, что еще 6 миллионов находятся там нелегально. «(Они) не испытывают ни малейшего желания учить английский... их дом Мексика, а не Америка... они кичатся тем, что по-прежнему остаются мексиканцами.... Они имеют собственное радиовещание и телевидение, собственные газеты, фильмы и журналы; ныне мексиканские американцы создают в США испаноязычную культуру, отличную от американской. То есть, фактически становятся нацией внутри нации» [17].

Запад необратимо утрачивает внутреннее единство, и, возможно, завоевание этого цивилизационного ареала произойдет вовсе не военным путем, требующим колоссальных жертв, а вполне обыденным мирным. Как раньше Запад, используя свое технологическое превосходство, колонизировал Юг и Восток, так теперь Юг и Восток, используя свое демографическое превосходство, постепенно, за счет «ползучей миграции», колонизируют Запад.

Впрочем, призрак военного столкновения тоже вполне реален. Не следует обольщаться громадным технологическим превосходством западным стран, действительно побеждавших последнее время почти во всех локальных конфликтах. Юг и Восток уже выработали собственную стратегическую инициативу. У них уже давно есть ответ, способный поставить под сомнение все западное могущество.

Культурологи, занимающиеся проблемами будущего, не случайно пишут о начинающемся в наше время «конфликте цивилизаций». Именно цивилизационные, исторические особенности мировых культур начинают сейчас играть все большую роль в глобальном противостоянии. И конкретная экономическая конфигурация какого-либо крупного государственного образования, и его политика, и его военная мощь представляют собой лишь технологическое выражение особенностей данной культуры. Победы и поражения зарождаются вовсе не на заводах, выпускающих, пушки, танки и самолеты, они зарождаются, прежде всего, в культурном самосознании нации.

В этом смысле индустриальные страны Запада имеют колоссальную слабость перед странами Востока и Юга: в западной культуре традиционно высока ценность человеческой жизни. Это связано с тем, что основные очаги западной цивилизации исторически развивались в умеренных и высоких широтах, где суровые по сравнению с южными странами климатические условия останавливали демографические показатели на достаточно низком уровне. Северные народы всегда были заметно малочисленнее, чем южные. Здесь отсутствовало классическое рабовладение, обезличивающее и обесценивающее человека, и даже в самые жестокие времена средневековых конфликтов, военные действия велись таким образом, чтобы избегать слишком больших потерь среди гражданского населения. В Европе не было ни опустошительных войн «степного» типа, которые практиковали кочевники, ни истребления целых народов, как это было принято в некоторых азиатских завоеваниях.

Такое отношение к человеку сохранилось в западной цивилизации и поныне. Точнее, оно даже усилилось, поскольку стоимость жизни в обществе культивируемого индивидуализма существенно возросла, а спад рождаемости, затронувший почти все развитые индустриальные страны, сделал жизнь каждого человека поистине уникальной.

Страны Запада при осуществлении военных действий панически боятся людских потерь и стараются избегать их всеми возможными способами. Гибель одного-единственного солдата при проведении какой-нибудь «миротворческой» операции вызывает целый шквал общественного негодования, ветеранам «Бури в пустыне» каждое недомогание до сих пор компенсируется громадным количеством весьма дорогих государственных льгот: еще бы, они пострадали в «битве за демократию», а за судьбой нескольких рядовых, случайно попавших во время Косовского конфликта на территорию Югославии, с напряженным вниманием следила чуть ли не вся Америка.

Напомним, что миротворческие подразделения США покинули Сомали после того, как 18 солдат угодили в засаду и были убиты. А когда президент Клинтон приказал бомбить Сербию, он одновременно распорядился, чтобы самолеты не опускались ниже 15 тысяч футов – нельзя рисковать жизнями американских пилотов [18].

В рамках классической «европейской войны» эта специфическая слабость Запада использована быть не может: здесь, в основном, происходит столкновение техники, а не людей. Зато она вполне успешно может быть использована в русле тех новых военных стратегий, которые современный Запад называет «террористическими».

Президент той же Югославии, Слободан Милошевич, например, мог если и не выиграть необъявленную войну против стран НАТО, то по крайней мере нанести им удар такой силы, от которого общественное сознание Запада оправилось бы очень не скоро. Для этого ему нужно было только собрать старую сельскохозяйственную авиацию, которой у Югославии вполне достаточно, загрузить ее бомбами средней мощности, что для югославских военных также проблемы не составляло, и в хаотическом порядке, ночью направить через Адриатику. Полетное время до итальянской границы примерно сорок минут, цели, движущиеся на малой высоте и с низкой скоростью, обнаруживаются радарами плохо, ночное время ограничило бы возможность использования истребителей с американских авианосцев, а противовоздушная оборона Италии, по сообщениям самих же итальянских газет, в случае нападения продержалась бы всего две-три минуты.

Южная Италия в тот момент была забита складами горючего, смазочных материалов, техники и боеприпасов для войск НАТО. Огненный ад, который бы там возник, похоронил бы все надежды стран Запада на бескровное умиротворение.

Конечно, на подобный беспрецедентный шаг еще нужно было решиться, и президент Милошевич как политик, принадлежащий именно к европейскому типу сознания, осуществить такую акцию просто-напросто не осмелился, но ведь в том-то и заключается специфика восточной и южной цивилизационных культур: жизнь человека имеет здесь совершенно иное ценностное измерение, использование смертников для достижения цели представляется вполне естественным.

В христианской религии человек устремлен к богу, наивысший смысл жизни – соединиться с создателем, однако при этом за человеком все-таки остается свобода выбора и конкретный путь к спасению души он выбирает самостоятельно. В исламе же человек богу – принадлежит, жизнь его предначертана и заранее определена божественной волей, человек не имеет права уклониться от исполнения долга и, если бог во имя высоких целей требует жизнь, то человек ее безропотно отдает.

Эта разница трансценденций обеих культур определяет разницу мировоззрений, образов жизни, социальных устройств, политики, экономики.

Она же определяет и разницу «естественных» технологий войны, используемых обоими гигантскими суперэтносами.

«Камикадзе», священным ветром, назвали японцы ураган невероятной силы, разметавший в 1281 году флот монгольского хана Хубилая, посланный для завоевания Японии.

В конце второй мировой войны, находясь уже в преддверии тотального поражения, японцы даже сформировали особые части летчиков-камикадзе, которые загружали свои самолеты бомбами и взрывчаткой, взлетали – иногда без шасси, чтобы исключить возвращение – и затем таранили американские корабли. Решающего ущерба флоту США камикадзе не нанесли, фатальный для Японии ход войны переломить таким способом не удалось, но идея профессиональных смертников, ради победы жертвующих собой, была впервые воплощена в жизнь.

Сейчас, с появлением новых технологических средств, она обрела необыкновенную силу.

Западный мир беззащитен перед стратегиями «неограниченного террора». Он ничего, по крайней мере в данный момент, не сможет противопоставить тому, что сотни и тысячи смертников начнут просачиваться на его территории – подрывать себя в магазинах и государственных учреждениях, на вокзалах, в автобусах, в самолетах, в офисах крупных фирм. Даже несколько согласованных акций подобного рода, как показывает недавний опыт, способны вызвать панику, охватывающую целые города, а если счет действий террора возрастет, например, на порядок, государственная система Запада просто утонет в хаосе.

Еще большие потрясения может вызвать применение биологического оружия. Дело здесь, конечно, не в письмах с таинственным порошком, посланных в свое время в Государственный департамент Соединенных Штатов и якобы содержащих споры сибирской язвы. Эта акция, скорее всего, имела целью лишь психологическое устрашение. Письма, в конце концов, можно перехватить. Однако достаточно нескольким десяткам людей, скажем, подросткам или даже женщинам с грудными детьми, получившим инъекции остро заразного боевого вируса, потолкаться в течение часа в крупнейших аэропортах Европы и США, откуда пассажирские рейсы уходят буквально каждые десять минут, и грандиозная эпидемия, сравнимая разве что со средневековой чумой, охватит весь Западный ареал.

Конечно, в координатах европейского гуманистического сознания подобные акции выглядят просто чудовищно. Однако, не следует забывать, что с точки зрения восточных и южных цивилизаций индустриальные страны Запада также ведут против них игру без правил. Силовые операции НАТО, проводимые односторонне, без учета мнения мирового сообщества, безусловно разламывают существующий международный порядок, и, следовательно, в противостоянии им, которое Юг и Восток рассматривают исключительно как оборону, также можно не считаться ни с какими правилами и законами.

Кстати, Наполеон, вторгшийся когда-то в Россию, тоже жаловался на то, что русские воюют против него не по правилам: партизанскими отрядами разрушают коммуникации войск, нападают с тыла, захватывают обозы с продовольствием и боеприпасами. Тогда как, согласно главенствующим воззрениям той эпохи, гражданское население во время военных действий должно было сидеть по домам и после исхода кампании безропотно перейти под управление победителя.

Причем, не слишком вероятно, что стороны смогут договориться между собой. Слишком велики уступки, на которые потребуется пойти в данном случае участникам конфронтации. Исламский мир должен будет отказаться от религиозной экспансии, которая все чаще приобретает экстремистский характер, а, в свою очередь, Запад – от экспансии экономической, извлекающей прибыли из неравноправных торговых и производственных отношений. Издержки здесь предвидятся колоссальные. Для Востока это будет означать размывание его религиозной культуры светской, прагматической, индустриальной культурой Запада, а для стран евро-американского ареала – замедление темпов развития и существенное снижение уровня жизни.

К тому же Соединенные Штаты сейчас чисто психологически не способны к переговорам. Считая себя, и не без оснований, победителями в Третьей мировой (холодной) войне, результатом которой было исчезновение с мировой арены их главного стратегического оппонента СССР, они настолько свыклись за последнее десятилетие с ролью мирового диктатора, что переход к более скромному состоянию будет означать для них национальное унижение.

Головокружение на вершине могущества, «звездная болезнь» в переоценке своих возможностей – это, пожалуй, самая распространенная психопатология государств имперского типа. Такое головокружение испытывала Германия накануне и первой, и второй мировой войны, которые закончились для нее сокрушительным поражением, такое головокружение испытывала Россия, начав «маленькую победоносную войну» с Японией, которая также привела к поражению и революции 1905 года, аналогичное головокружение испытал Советский Союз, вторгшийся в Афганистан и увязший там в бесплодных сражениях на целое десятилетие.

Исторический опыт показывает, что стремление к широкомасштабной экспансии, желание провести «маленькую войну», которая увенчала бы победителя эффектными лаврами, – верный признак будущего крушения государства.

Правда, тот же исторический опыт свидетельствует, что еще ни одна страна в мире, ни одна нация, ни одно правительство, какие бы благородные намерения они не провозглашали, никогда не отказывались добровольно от своего лидирующего положения – пусть даже обременительного, истощающего стратегические ресурсы.

Смысловой тупик в данном случае неизбежен.

И все-таки версия глобального апокалипсиса вряд ли осуществится. Инстинкт самосохранения присутствует не только у отдельных людей, но и в целом у государств. Никто не захочет броситься в пламя всепожирающего катаклизма. Гораздо более вероятным поэтому представляется «средний» сценарий: длительное военное противостояние, прерываемое формальными и, в общем, безрезультатными переговорами. Выработка определенного соглашения, вольное или невольное его нарушение одной из сторон, удар другой стороны, как следствие – ответный удар, выработка нового соглашения – весь цикл повторяется, как это было уже в истории более чем полувекового арабо-израильского конфликта.

Это «промежуточное» развертывание событий также окажется не в пользу Соединенных Штатов. Единственное, что может утвердить их могущество и авторитет – быстрая и решительная победа над своими цивилизационными оппонентами. А поскольку такая победа исключена, поражение США становится только вопросом времени. Изматывающий военный конфликт будет постепенно сокращать зону доллара как основной мировой валюты, из-под влияния Запада начнут ускользать страны, которые еще недавно следовали в фарватере евро-американской политики, трудности в экономике США опять-таки приведут к снижению уровня жизни, и наконец произойдет то, что ранее было нелепо даже предполагать: отделение части штатов (с преобладанием испано-язычного населения) и образование из них самостоятельного американского государства.

Признаки такого распада уже очевидны. Закон о необязательности преподавания в школах английского языка, принятый недавно Конгрессом Соединенных Штатов, по-видимому, как образец политкорректности и утверждения прав национальных меньшинств, уже в ближайшие годы приведет к возникновению внутри американской империи мощного «латинского» очага, который и станет центром кристаллизации нового государственного образования.

США перестанут существовать в качестве мировой сверхдержавы. Френсис Фукуяма внезапно окажется прав. История действительно завершится – по крайней мере в той ее части, которая до сих пор была исключительно европейской.

Более пяти столетий – с эпохи Великих географических открытий и до начала XXI века – господствовала в мировой истории европейская (западная) цивилизация. Перейдя, благодаря христианству, быстрее других к векторному, «сюжетному» времени и овеществив его в согласованных социальных и технологических инновациях, западная цивилизация, фактически, стала ретранслятором будущего в настоящее. Были созданы громадные колониальные империи, раскинувшиеся по всему миру, которые начали реально глобализовать экономику. Была осознана проектность развития, и началось воплощение в жизнь разнообразных социальных доктрин. Человек освободился от диктатуры коллективной реальности и превратился в личность, обладающую неотъемлемыми онтологическими правами. Энергия освобожденной личности, в свою очередь, инвестировалась в развитие.

Это сделало мировую историю по преимуществу европейской. Почти пять веков судьбы мира вершились исключительно внутри западного цивилизационного ареала. Евро-американская цивилизация, в силу явного технологического превосходства над остальными народами, фактически навязала им свое представление об эталонном образе существования. Никакие национальные или культурные особенности в расчет при этом не принимались. Христианские ценности считались единственно достойными для организации всего мирового сообщества. Демократия, понимаемая как приоритет личности над государством, являлась сутью социального мироустройства, а индустриальная (товарная, рыночная) экономика – способом достижения всеобщего благополучия.

История действительно приобрела европейский формат. Даже Организация Объединенных Наций, созданная как раз для урегулирования спорных вопросов межнационального бытия, была выстроена именно по евро-американской цивилизационной модели – как прообраз будущего мирового правительства, могущего реализовать западные мировоззренческие идеалы в планетарном масштабе.

Теперь происходит крушение этого христианского универсума. Незаметно, заслоненные длительным противостоянием идеологических сверхдержав, США и СССР, выдвинулись в авангард истории гигантские этносы Востока и Юга, заявившие о своих цивилизационных правах. У них имеются собственные представления о приоритетных ценностях бытия, и они не собираются от этих представлений отказываться.

В координатах социомеханики можно диагностировать наличие в современности сразу двух фазовых переходов, каждый из которых создает новую геополитическую реальность.

С одной стороны, это переход от традиционной реальности к индустриальной, осуществляемый сейчас Востоком и Югом. Избыточная пассионарность овеществляется здесь в религиозной и товарной экспансии. Юг и Восток все больше теснят Запад и в ментальной, и в экономической, и в демографической сферах. С другой стороны, это переход от индустриальной реальности к когнитивной, осуществляемый Западом. Здесь избыток социальной энергии, рожденный плавлением идентичностей, утилизуется, во-первых, объединительным проектом Европы, а, во-вторых, имперской (талассократической) экспансией США.