Посылка Фитцек Себастьян

Глава 10

«Сорри, мне нужно идти.

Всего вам хорошего!»

Небольшой самоклеящийся листок, на котором было мало свободного места, поэтому Салим написал свои прощальные слова мелкими печатными буквами.

Онемевшими пальцами Эмма сорвала желтую записку с деревянной рамы входной двери и зажмурилась. Снова пошел снег. На другом конце улицы, недалеко от перекрестка, дети играли в прятки между припаркованными автомобилями, но почтальона с его желтым грузовичком не было видно.

«Сколько времени я отсутствовала?»

Эмма посмотрела на наручные часы: 11:13.

«Значит, почти четверть часа я была без сознания».

И все это время входная дверь стояла открытой.

Не настежь, всего на несколько сантиметров, но тем не менее.

Эмма содрогнулась.

«А сейчас? Что мне делать?»

Самсон, как кот, терся о ее ногу, вероятно пытаясь на свой лад сказать, что становится чертовски холодно. Поэтому Эмма закрыла дверь.

При этом ей пришлось навалиться на нее, сопротивляясь неожиданно сильному порыву ветра. Ветер взвыл напоследок, в последнюю секунду попытался надуть в прихожую снега, затем дверь захлопнулась, и наступила тишина.

Эмма посмотрела налево. Ее раскрасневшиеся щеки отразились бы в настенном зеркале, не будь оно покрыто упаковочной бумагой.

Возможно, оно бы даже запотело от ее дыхания.

И на нем была бы надпись?

На мгновение Эмме захотелось сорвать бумагу и проверить, нет ли на зеркале тайных сообщений. Но она уже так часто это делала и еще ни разу не нашла никакой надписи на стекле.

Типа «Я вернулся» или «Твой конец близок». И ни разу Филипп не пожаловался, что ему приходится заново все восстанавливать.

– Мне очень жаль, – сказала себе Эмма, точно не зная, к чему именно относятся эти слова. Ее разговоры с самой собой, которые она постоянно вела в течение дня, все больше теряли смысл.

Ей было жаль, что она оставила Салима, не попрощавшись и не дав ему чаевых? Что она доставляет столько хлопот Филиппу? Не слушает его советов, избегает близости и уже несколько месяцев не позволяет прикасаться к себе? Или ей было жаль, что она так распустилась? Конечно, как психиатр, она знала, что паранойя – не слабость, а заболевание, и, чтобы справиться с ним, нужна терапия. Если на это есть силы. И что ее чрезмерные реакции как симптом этого недуга не исчезнут сами собой, если она просто «возьмет себя в руки». Обычные люди часто относятся к психически больным с подозрением. Они недоумевают, как всемирно известный актер или художник, у которого ведь «все есть», мог покончить с собой, несмотря на славу, деньги и множество «друзей», потому что они ничего не знают о демонах, которые поселяются, в основном, в чувствительных натурах, чтобы в моменты счастья нашептывать им об их недостатках. Душевно здоровые советуют человеку в депрессии не грустить, а параноику, как она, не глупить и не перепроверять входную дверь при каждом треске в потолочном перекрытии. Но это то же самое, как попросить человека со сломанной ногой пробежать марафон.

«И что теперь?»

Нерешительно она посмотрела под ноги на почту, которую принес Салим. Узкая белая коробка с контактными линзами может пока полежать в прихожей, как и медикаменты и коробка побольше с тапочками. Только продукты нужно отнести в холодильник, но в настоящий момент Эмма чувствовала себя слишком слабой, чтобы перетащить ящик на кухню.

«Я не могу одновременно нести и бояться».

Самсон у ее ног отряхнулся, и Эмме захотелось сделать то же самое: просто встряхнуться всем телом и избавиться от всего, что тяготит ее в настоящий момент.

– Ты бы ведь залаял? – спросила она его. Самсон навострил уши и наклонил голову набок.

Конечно, он бы залаял.

Самсон рычал на каждого незнакомца, который приближался к дому, так сильно он был привязан к своей хозяйке. Ни за что в жизни он не впустил бы в дом преступника.

Или все-таки впустил бы?

С одной стороны, Эмму угнетало, что она уже не может быть на сто процентов уверена, что находится в доме одна. С другой, не могла позвонить Филиппу и заставить вернуться без причины.

Или все же причина была?

В голову ей пришла идея.

– Сидеть! – приказала она Самсону и открыла стенной шкаф рядом с входной дверью, где была спрятана маленькая белая коробочка сигнализации. Цифры на панели управления засветились, как только ее рука потянулась к ней.

1—3—1—0

Дата их знакомства. На вечеринке по случаю дня рождения Сильвии.

Устройство было так запрограммировано, что в случае взлома Эмме на сотовый поступал звонок. Если она была недоступна или называла неправильное кодовое слово (Розенхан), к дому немедленно выезжала полиция.

Эмма нажала на пиктограмму, изображающую пустой дом, и активировала все датчики движения. А второй кнопкой (1Э) отключила датчики движения на первом этаже.

– Вот, теперь можно. Но мы останемся внизу, слышишь? – Если кто-то незаконно проник в дом, Эмма услышит это, как только он начнет передвигаться на верхнем этаже или в подвале.

Маловероятно, что кто-то спрятался на первом этаже. Здесь нет портьер в гостиной, больших шкафов, сундуков или прочих возможностей укрыться. Диван придвинут к стене, которая, в свою очередь, не имеет никаких выступов или ниш.

Но осторожность превыше всего.

Эмма вытащила сотовый из кармана халата, нажала на кнопку «фавориты» и положила большой палец на номер Филиппа, чтобы в случае необходимости тут же связаться с ним. Затем она хотела пойти с Самсоном в гостиную, но обернулась еще раз, потому что вдруг засомневалась, повернула ли ключ в замке два раза.

Перепроверив дверь и вновь преодолев соблазн посмотреть в зеркало, она последовала за Самсоном, который, шумно ступая по полу, добрался до своего коврика у камина.

«Нужно подстричь ему когти», – подумала Эмма, но не потому, что переживала из-за паркета. Он и так был обшарпан, и его следовало отциклевать сразу же, как только Эмма будет готова к гостям в доме.

Возможно, в следующей жизни.

Ей было стыдно, что Самсон так мало двигается. Сегодня утром, прежде чем отправиться на конгресс, Филипп вывел его на пятнадцать минут – прошелся разок вокруг квартала. Она же просто выпускала его в сад, всегда одного. Он послушно делал там свои дела у сарая с садовыми инструментами, рядом с кустом рододендрона, а она ждала за закрытой дверью, пока он вернется.

Тот факт, что пес вел себя мирно, был верным признаком того, что они одни в доме, по крайней мере на этом этаже. Самсон волновался при виде одной только мухи и начинал активно вилять хвостом. Даже в присутствии Филиппа он никогда полностью не расслаблялся, так сильно был зациклен на Эмме, которая всегда была рядом, из-за чего ее муж автоматически получал роль гостя, за которым нужно хотя и ласково, но непрестанно наблюдать.

Эмма села за письменный стол, его ящик все еще был выдвинут. Ей удалось запихнуть обратно рекламный проспект, который спровоцировал волну воспоминаний, даже не взглянув на бритвенный аппарат. Потом она решила отойти от своего обычного распорядка дня и повнимательнее рассмотреть посылку, прежде чем приняться за работу.

Она взяла посылку обеими руками и повернула. Сверток весил не больше трех плиток шоколада, так что это была скорее бандероль, но Эмма не особо разбиралась в подобных вещах. Все, что имело твердую упаковку и было больше обувной коробки, она считала посылкой.

Эмма потрясла ее у уха, как бармен – шейкер для коктейля, но ничего не услышала. Ни тиканья, ни жужжания, ни гудения, ничего, что указывало бы на электрический предмет или (упаси бог) на живое существо. Она лишь чувствовала, что внутри перекатывается что-то легкое. Содержимое казалось не особо хрупким, хотя Эмма не могла сказать это с уверенностью.

Она даже понюхала посылку, но не заметила ничего необычного. Никакого едкого, резкого запаха химиката или даже яда. Ничего, что заставляло бы заподозрить опасное содержимое.

За исключением того, что само существование этой посылки Эмма воспринимала как угрозу, отправление казалось самым обыденным и заурядным – в Германии таких ежедневно доставляют наверняка по десять тысяч.

Упаковочная бумага продается в любом магазине канцтоваров или прямо на почте, если там еще остались официальные филиалы. Уже «в прежние времена» многие позакрывались.

Бечевка точно такая же, из какой она мастерила в детстве: серые грубые волокна.

Эмма изучала наклейку на лицевой стороне посылки, где почему-то был указан только адресат А. Паландт, но отправителя в соответствующем поле не стояло. Ни фирмы, ни частного адреса.

Значит, ее послали с муниципальной упаковочной станции, только там принимают анонимные отправления. Эмма выяснила это в прошлом году, когда хотела послать маме рождественский подарок, но так, чтобы она не сразу догадалась, от кого он. Правда, тогда Эмма указала выдуманного отправителя (Дед Мороз, переулок Санты, 24, Северный полюс).

Здесь же поле просто не заполнено, что обеспокоило ее еще больше, чем тот факт, что она не знает никакого соседа по фамилии Паландт.

Почти брезгливо она снова отложила посылку в сторону, подтолкнув ее к краю стола, подальше от себя.

– Ты правда не хочешь составить мне компанию? – спросила Эмма и снова повернулась к Самсону. В часы одиночества она привыкла разговаривать с ним, как будто это маленький ребенок, который обычно внимательно следил за всем, что она делала на протяжении дня. Но сегодня он казался ей непривычно сонным. Самсон свернулся клубком и устроился поудобнее у камина, а не у ее ног под столом, как всегда делал.

– Ну ладно, – вздохнула Эмма, не дождавшись никакой реакции. – Главное, ты не наябедничаешь на меня. Ты же знаешь, что я обещала Филиппу этого не делать.

Но именно сегодня она не могла совладать с собой. Плевать, что он рассвирепеет, если узнает.

Она просто должна это сделать.

С мерзким чувством, что обманывает мужа, она открыла ноутбук и принялась за «работу».

Глава 11

Была лишь одна совместная фотография с Филиппом, на которой Эмма не ненавидела себя, и этот снимок сделал двухлетний воришка.

По дороге на выставку одного знакомого фотографа лет пять назад они, спасаясь от ливня, забежали в ресторанчик на Хаккешер-Маркт и попали в так называемую «ловушку для туристов» – «картофельный ресторан» с раскладными столами, напоминающими те, на которых клеят обои, и длинными скамьями, которые пришлось делить с десятком других спасающихся от дождя.

Вынужденные заказать не только напитки, они выбрали картофельные оладьи с яблочным муссом, и этот ничем не примечательный вечер в апреле стерся бы из памяти, если бы через день Эмма не обнаружила странные фотографии на своем сотовом телефоне.

Первые четыре были совсем темные. На пятой виднелся край стола, как и на следующих шести, где сначала можно было разглядеть только большой палец, а потом и виновника этих смазанных снимков целиком: светловолосая девочка с растрепанными волосами, измазанным манной кашей ртом и дьявольской улыбкой, на которую способны лишь маленькие дети, незаметно стащившие у кого-то мобильник.

В общей сложности на семи снимках без вспышки были изображены элементы Филиппа и Эммы. На одном они даже улыбались, но на самой красивой фотографии время, казалось, остановилось. Эмма и Филипп сидели рядом и смотрели друг другу в глаза, а их вилки зацепили один и тот же кусочек оладьи. Снимок напоминал кадр из фильма, когда звук – голоса пытающихся перекричать друг друга посетителей ресторана, детский плач и громкий звон приборов – вдруг обрывается и какофония сменяется романтической фортепианной музыкой, которая сопровождает стоп-кадр.

Эмма даже не знала, что она и ее муж обмениваются такими любящими взглядами, и тот факт, что снимок был сделан незаметно и любое подозрение на инсценировку исключалось, делал фотографию еще ценнее. И для Филиппа, который тоже любил этот снимок, хотя и считал свою неуклюжую позу слишком напоминающей Джеймса Дина, что бы это ни значило.

Раньше, «в прежние времена», Эмма видела это изображение каждый день в семнадцать часов, когда Филипп звонил ей, чтобы сказать, успевает ли он к ужину, потому что установила фото на его номер телефона. Распечатанный снимок лежал как талисман во внутреннем кармане ее любимой сумочки, а какое-то время изображение даже было заставкой на экране ее ноутбука, пока после очередного обновления системы не исчезло с компьютера по необъяснимым причинам.

«Как и моя уверенность, моя жизнерадостность. Моя жизнь».

Иногда Эмма задавалась вопросом, не перезапустил ли Парикмахер и в ней систему той ночью и не сбросил ли все ее эмоциональные установки до уровня заводских настроек. И она определенно была браком: поврежденный товар, не подлежащий обмену.

Эмма кликнула на иконку Outlook в нижней панели на экране, чтобы стандартная заставка исчезла и она могла приступить к неприятным, но необходимым задачам.

Ее ежедневная «работа» состояла в том, чтобы прошерстить Интернет в поисках последних сообщений о Парикмахере.

То, что Филипп категорически запретил ей делать после того, как произошла утечка закрытой следственной информации и газеты заполучили созданный им профиль преступника. Они трепали его несколько дней. Филипп боялся, что грубые сообщения бульварной прессы еще больше напугают Эмму, поэтому она действовала осторожно.

Тайно, словно какая-то преступница.

Она путешествовала по Интернету в режиме приватного просмотра, который не записывал в историю информацию о посещенных сайтах. А архив, где она в хронологическом порядке сохраняла все сообщения и данные о том случае, назывался «диета» и был защищен паролем.

В настоящий момент Сеть наводнили спекуляции, потому что Парикмахер объявился на прошлой неделе. Снова в берлинском пятизвездочном отеле, на этот раз на Потсдамер-плац, и снова проститутка умерла от передозировки ГОМК[4].

По крайней мере, остатки этого средства были обнаружены у нее в крови. Однако следователи не считали это неопровержимым доказательством. Эмма была психиатром. Заполучить этот медикамент, который в малых дозах действовал возбуждающе и часто применялся как «клубный наркотик», для нее было еще легче, чем сбрить себе самой волосы.

Статьи бульварной прессы больше распространялись о сексуальных предпочтениях Наташи В., чем о человеке, который в муках лишился жизни. А при знакомстве с комментариями читателей на интернет-форумах появлялось впечатление, что большинство считало женщин совиновными, потому что кто вообще отдается незнакомым мужикам за деньги?

И никому не приходило в голову, что жертвы тоже живые люди с чувствами. Русская, которая в ту ночь постучалась в дверь номера Эммы, сопереживала больше, чем все комментаторы, вместе взятые.

Жаль, что следователи не смогли разыскать ее. Правда, это неудивительно. Какая девушка из эскорта сообщит на ресепшн свое настоящее имя или скажет, в какой номер ей нужно? Подобные «девочки» были неизбежными, но и невидимыми гостями в фешенебельных отелях.

Хрясь.

В камине с треском перевернулось горящее полено, и если Самсон даже ухом не повел, то Эмма вздрогнула от ужаса.

Она посмотрела в окно, остановила взгляд на ели в саду, которую они каждый год украшали к Рождеству. Ее ветви прогнулись под снегом.

Природа была одной из немногих вещей, которые успокаивали Эмму. Она любила свой сад. Желание снова заботиться о нем было сильным стимулом для того, чтобы избавиться от проблемы в голове. Когда-нибудь она наверняка найдет в себе силы, решится на терапию и позволит другому специалисту проверить медикаментозное лечение, которое сама себе прописала.

Когда-нибудь, только не сегодня.

Эмма нашла в своем электронном ящике, в папке «спам», письмо, которое угрожало блокировкой всех ее кредитных карт, и несколько сообщений о новостях со словом «парикмахер», среди них одну статью в газете «Бильд» и другую в «Берлинер Цайтунг», с которой и начала. Выяснив, что ничего нового не появилось, Эмма скопировала статью в папку «Парикмахер_ТРИ_Расследование_НАТАША».

На самом деле это место Парикмахер предусмотрел для Эммы. Наташа была номером четыре.

«Просто я женщина, которая не берется в расчет».

Для каждой жертвы Эмма создала подпапки «Частная жизнь», «Работа» и «Собственные теории», но папки с информацией по официальным расследованиям были, разумеется, самые важные.

Здесь же хранилась и статья из «Шпигель» о первом профиле, который составил Филипп: преступник характеризовался как нарцисс-психопат. Состоятельный, ухоженный, с высшим образованием. Настолько влюбленный в себя, что не способен на продолжительные отношения. Считая себя идеальным, он винит женщин в собственном одиночестве. Женщин, которые привлекают мужчин и хотят от них лишь одного – денег. Это они несут ответственность за то, что такой видный парень, как он, не может контролировать свои инстинкты. Обривание, и тем самым «обезображивание» женщины, он рассматривает как услугу, которую оказывает мужскому миру.

Возможно, были и другие женщины, которых, как Эмму, после изнасилования лишили «только» волос. Вероятно, он убивал в силу необходимости, если считал своих жертв по-прежнему привлекательными и без шевелюры.

Это размышление привело Филиппа к мысли, что Парикмахер мог использовать во время преступлений прибор ночного видения, чтобы суметь оценить результат. Предположение, которое Эмма сохранила в папке «Теории», как и то, что преступник, возможно, не выносит вида крови. И все же во время бритья он порезал ее. В больнице ей обработали рану надо лбом и удалили запекшуюся кровь. Возможно, это спасло ей жизнь, потому что рана и кровь, видимо, настолько обезобразили Эмму, что Парикмахер посчитал свою миссию завершенной.