Зов крыльев Кристи Агата

1

Впервые Сайлас Хэмер услышал об этом от Дика Борроу. Промозглым февральским вечером они возвращались со званого обеда у Бернарда Сэлдона, специалиста по нервным заболеваниям. Борроу был необычайно молчалив, и Хэмер даже спросил его, о чем это он так старательно размышляет. Ответ Борроу оказался неожиданным:

– Понимаете, я вдруг понял, что из всех сегодняшних гостей лишь двое могли бы назвать себя счастливцами. И эти двое, как ни странно, это вы и я.

Слово «странно» было вполне оправданным, ибо не существовало людей более несхожих, чем Ричард Борроу, приходской священник из Ист-Энда[1] усердно пекущийся о благе паствы, и Сайлас Хэмер, холеный самодовольный делец, миллионы которого служили основной темой пересудов у родственников.

– Понимаете, вы крайне нетипичный миллионер, – рассуждал священник, – я знаком со многими весьма состоятельными людьми, но вы единственный, кто абсолютно доволен собой и своей жизнью.

Хэмер некоторое время помолчал, а когда он заговорил, в его тоне уже не было никакой светской шутливости.

– Я был жалким разносчиком газет. Тогда я хотел – и я этого добился! – иметь кучу денег, чтобы жить в комфорте и роскоши, но – и только. Деньги требовались мне не для того, чтобы получить влияние и власть, а чтобы тратить их не считая – исключительно на самого себя. Как видите, я вполне откровенен. Говорят, на деньги всего не купишь. Истинная правда, но лично я могу купить все, что хочу, – и потому я вполне доволен жизнью. Я материалист, Борроу, материалист до мозга костей.

Яркий свет уличных фонарей подтверждал это признание, прозвучавшее почти как клятва. Плотное пальто, отороченное мехом, мягко облегало далеко не стройную фигуру Сайласа Хэмера, а темный мех еще больше подчеркивал наличие изрядного второго подбородка. У Дика Борроу, напротив, было очень худое лицо – лицо аскета, и сияющие фанатичным блеском глаза.

– А вот вас, – проговорил Хэмер с нажимом, – я понять никак не могу.

Борроу улыбнулся.

– Я живу в нищете, постоянной нужде и голоде – испытываю все невзгоды, уготованные нашей плоти. Но небесные видения поддерживают мои силы. Это трудно понять тем, кто не верит в их существование… Вы, я полагаю, не верите.

– Я не верю ни во что, – твердо сказал миллионер, – чего сам не могу увидеть, услышать и потрогать.

– Именно так. В этом-то и вся разница между нами. Ну, до свидания, теперь земля поглотит меня, – то ли шутливо, то ли серьезно сказал он, так как они подошли к входу в метро.

Хэмер продолжил свой путь в одиночестве. Он был доволен, что отослал шофера, решив пройтись пешком. Воздух был свеж, пощипывал щеки морозцем, и тем приятнее было ощущать нежащую теплоту роскошного плотного пальто.

Он остановился у бровки тротуара, собираясь перейти улицу, и посмотрел налево. Огромный автобус приближался к перекрестку. Если бы Хэмеру вздумалось перейти дорогу перед ним, то следовало поторопиться. Но Хэмер торопиться не любил, и к тому же ему не хотелось нарушать состояние приятной разнеженности.

И тут вдруг на дорогу нетвердой походкой вывалился какой-то пьяный оборванец. Хэмер услышал крик, скрежет тормозов резко вильнувшего в сторону автобуса, а затем – даже не осознав сразу весь ужас случившегося – увидел бесформенную кучу тряпья на середине улицы.

Как по волшебству тут же собралась толпа, в центре которой стояли двое полисменов и водитель автобуса. Хэмер же, как завороженный, никак не мог отвести взгляд от безжизненной кучи, которая только что была человеком – в сущности, таким же, как он! Он вздрогнул словно от какой-то зловещей угрозы.

– Не переживай, начальник, – подбодрил его стоявший рядом потрепанного вида субъект. – Ты бы ничего не смог поделать. Ему бы и так и так крышка.

Хэмер ошеломленно посмотрел на него. Мысль о том, что бедолагу можно было попытаться спасти, даже не пришла ему в голову. Конечно, если бы он по дурости вдруг бросился в тот момент… Ему не хотелось даже думать о подобной возможности, и он пошел прочь от толпы зевак, гонимый безотчетным неутолимым страхом. Он был вынужден признаться себе, что напуган, дико напуган. Смертью… смертью, которая мгновенно и беспощадно могла настичь каждого, не разбирая, богат он или беден.

Он ускорил шаги, но страх не отступал, все больше засасывая его в свою леденящую пучину. Он удивлялся самому себе, ибо никогда раньше не был трусом. Лет пять тому назад, размышлял он, этот страх не мог бы поразить его. Ибо тогда жизнь не была столь приятной. Так вот в чем дело… Любовь к жизни – вот причина этой постыдной трусости. Он только-только почувствовал вкус к жизни. А у жизни, однако, был враг – Смерть-разрушительница!

Он свернул с освещенной улицы в узкий проулок между высокими стенами, чтобы кратчайшим путем попасть на площадь, где был расположен его дом, известный своей роскошью и изысканными коллекциями.

Шум улицы за его спиной стал постепенно ослабевать, он слышал теперь лишь глухой стук собственных шагов.

И вдруг из мрака донесся другой звук. У стены сидел человек и играл на флейте. Не иначе как один из многочисленного племени уличных музыкантов, но почему он выбрал такое необычное место? Понятно, уже почти ночь, и полиция начеку… Внезапно размышления Хэмера были прерваны тем, что он обнаружил: этот человек – калека. Пара костылей была прислонена к стене. И еще Хэмер увидел, что играл он вовсе не на флейте, а на каком-то странном инструменте, звуки которого были значительно выше и чище, чем у флейты.

Человек продолжал играть, никак не реагируя на приближение Хэмера. Его голова была сильно запрокинута, глаза закрыты – он всецело отдавался музыке, а звуки лились и лились, чистые и радостные, взмывая все выше и выше…

Это была странная мелодия – строго говоря, это была вовсе не мелодия, а лишь одна музыкальная фраза, чем-то напоминающая медленное чередование звуков в партии скрипок из «Риенци».[2] Повторяемая вновь и вновь, переходящая от одной тональности к другой, от созвучия к созвучию, она делалась все полнее, достигая с каждым разом все большей свободы и раскованности.

Хэмер никогда не слышал ничего подобного. Было в этом что-то совершенно необычное – что-то вдохновенное и… возвышающее… да-да… Ему даже пришлось вцепиться обеими руками в выступ, торчавший в стене, иначе бы он просто не устоял на ногах…

Внезапно до него дошло, что музыка больше не звучит. Безногий человек потянулся за своими костылями. А он, Сайлас Хэмер, все еще цеплялся, как сумасшедший, за каменный выступ, потому что несколько секунд назад у него возникло крайне нелепое ощущение – абсурдное донельзя! – будто он отрывается от земли, будто музыка несет его вверх…

Он засмеялся. Что за дикая фантазия! Разумеется, его ноги ни на мгновенье не отрывались от плиты, на которой он стоял… Что и говорить, странная галлюцинация!

Легкое постукивание подсказало ему, что калека уходит, Хэмер обернулся и долго смотрел ему вслед, пока фигура музыканта не растворилась во мраке. Странная личность!

Хэмер медленным шагом отправился дальше, но все не мог забыть то блаженное, ни с чем не сравнимое ощущение, когда, казалось, земля уходила у него из-под ног…

Подчинившись внезапному импульсу, Сайлас Хэмер вдруг развернулся и поспешил назад. Тот чудак не мог уйти далеко – он скоро его догонит.

Различив впереди силуэт калеки, Хэмер крикнул:

– Эй! Подожди минуту!

Человек остановился, терпеливо поджидая Хэмера. Уличный фонарь горел как раз над его головой, и теперь Хэмер мог как следует разглядеть его лицо. Он буквально остолбенел… Незнакомец был невероятно красив, ни у кого еще Хэмер не видел столь совершенных черт, столь безупречной формы головы. Что же касается возраста… безусловно, далеко не юноша. И тем не менее от него так и веяло молодостью и энергией – и какой-то неистовой силой!

Хэмер испытывал странную робость, не решаясь начать разговор.

– Послушайте, – наконец произнес он. – Я хочу знать. Что это за вещь вы сейчас играли?

Человек улыбнулся… И его улыбка словно преобразила все вокруг, наполнив весь мир радостью…

– Это старинная мелодия. Ей, наверное, уже много веков.

Его речь была очень правильной и какой-то чересчур четкой. Было ясно, что он не англичанин, однако Хэмер затруднялся сказать, какой он национальности.

– Вы ведь не англичанин? Откуда вы приехали?

Опять широкая радостная улыбка.

– Из-за моря, сэр. Я приехал очень давно, много-много лет тому назад!

– С вами, вероятно, произошло несчастье? И… давно?

– Не то чтобы очень, сэр.

– Какая страшная судьба – лишиться обеих ног.

– Они того заслуживали, – абсолютно спокойно проговорил человек. – Они были плохими.

Хэмер сунул ему в руку шиллинг и пошел прочь, вконец сбитый с толку и встревоженный. «Они были плохими!» Какая странная фраза. Очевидно, перенес операцию из-за какой-то болезни. И все-таки как странно это прозвучало.

Хэмер вернулся домой в полном смятении. Напрасно он старался все это выбросить из головы. Лежа в постели, он уже почти засыпал, когда часы в гостиной пробили час. Один удар, затем тишина, но кратковременнейшая… ее нарушили знакомые звуки… Сна тут же как не бывало. Хэмер почувствовал, как быстро колотится его сердце. Он был где-то рядом, тот человек из переулка…

Звуки текли, приятно обволакивая, плавная размеренность чередовалась с радостным будоражащим всплеском – той самой упоительной музыкальной фразой… «Это непостижимо, – пробормотал Хэмер, – непостижимо. Словно выросли крылья…»

Яснее и яснее, выше и выше – каждая волна звуков поднималась выше предыдущей и увлекала его за собой… На этот раз он не сопротивлялся, он позволил себя увлечь… Вверх-вверх… Волны несказанной благодати несли его выше, выше… Ликующие и безудержные, они целиком поглотили его.

Выше и выше… Теперь они преодолели грани человеческих возможностей, но они все равно продолжали наслаивать это блаженство – поднимаясь, все еще поднимаясь… Достигнут ли они конечной цели, полной гармонии, головокружительной высоты?

Еще один подъем…

…Что-то потащило его вниз. Что-то громоздкое, тяжелое и неодолимое. Оно тянуло – безжалостно тянуло его назад, вниз… вниз…

Он лежал в постели, пристально смотря на окно. Затем, мучительно, тяжело дыша, приподнял руку. Это немудреное движение показалось ему невероятно трудным. Тесной вдруг стала мягкая постель, и тягостно было смотреть на тяжелые плотные занавески, преграждавшие путь свету и воздуху. Потолок, казалось, давил на него. Хэмер почувствовал, что задыхается… Он слегка шевельнулся под одеялом, и вес собственного тела показался ему просто чудовищным…

2

– Я хочу с вами посоветоваться, Сэлдон, как с врачом.

Сэлдон чуть отодвинул свое кресло от стола. Он давно уже ждал, когда Хэмер заговорит о том, ради чего пригласил его вместе отобедать. Он редко виделся с Хэмером в последнее время. И сегодня в глаза ему бросилась некая перемена в поведении друга.

– Так вот, – сказал миллионер, – меня беспокоит мое состояние.

Сэлдон улыбнулся.

– Вы выглядите очень даже неплохо.

– Это не так. – Хэмер помолчал, а затем произнес: – Боюсь, что я схожу с ума.

Сэлдон с внезапным любопытством посмотрел на него и неторопливо налил себе портвейна.

– Почему вы так решили?

– Со мной творится нечто невероятное. Такого просто не может быть. А значит… значит, я действительно схожу с ума.

– Не торопитесь, – сказал Сэлдон, – и расскажите, что именно вас беспокоит.

– Я никогда не верил россказням о каких-то там особых мирах, – начал Хэмер. – Но это ощущение… Ладно, я лучше расскажу все по порядку. Это началось однажды вечером прошлой зимой.

Он кратко поведал о встрече с калекой-музыкантом и о странных переменах в своем мироощущении, последовавших за этой встречей.

– Так все началось. Я не смогу вам объяснить, какое оно – ощущение, которое я имею в виду, – но оно изумительно! С того вечера это продолжается постоянно. Не каждую ночь, но довольно часто. Дивная музыка, ощущение подъема, парения в вышине… и затем невыносимо тяжкое возвращение на землю, и после этого боль, самая настоящая физическая боль при пробуждении. Это как резкий спуск с высокой горы – знаете эти болезненные ощущения в ушах при спуске? Примерно то же самое, но гораздо сильнее, и еще ужасное ощущение собственной тяжести – когда ты скован, подмят собственным телом…

Он прервался, и наступила пауза.

– Прислуга уже думает, что я окончательно спятил. Я не могу находиться в доме – вот, оборудовал себе жилище на крыше, под открытым небом, без мебели и ковров, без занавесок и пологов… Но теперь мне мешают окрестные дома. Мне не хватает простора, открытого пространства, где можно дышать полной грудью… – Он посмотрел на Сэлдона. – Ну, что вы скажете? Вы можете как-то это объяснить?

– Гм… Объяснений множество. Вас загипнотизировали. Или вы сами все это себе внушили. Сдали нервы. А возможно… возможно, все это вам только снится.

Хэмер покачал головой.

– Ни одно из этих объяснений не подходит.

– Имеются, впрочем, и другие, – медленно произнес Сэлдон, – но они не очень… популярны.

– А вы лично признаете их?

– В целом да! Существует много явлений, которые мы не в состоянии понять, их невозможно объяснить обычным способом. Нам предстоит еще многое узнать. И для этого нужно просто держать открытыми глаза и уши.

– Но что делать мне? – спросил Хэмер, немного помолчав. – Что посоветуете?

Сэлдон наклонился к нему:

– Уезжайте-ка из Лондона и подыщите себе подходящее открытое пространство. И эти ваши грезы… или галлюцинации, возможно, прекратятся.

– Нет-нет, – возразил Хэмер. – Только не это. Я не хочу, чтобы они прекращались.

– А-а… так я и думал. Есть еще одна возможность. Найдите этого калеку. Вы приписываете ему всякие сверхъестественные способности. Поговорите с ним. Развейте чары.

Хэмер вновь покачал головой.

– Но почему?

– Я боюсь, – честно ответил Хэмер.

Сэлдон нетерпеливо повел плечом.

– Ну как можно так слепо во все это верить?! Эта мелодия – этот своего рода… э… э… проводник, с которого все пошло-поехало… на что, кстати, она похожа?

Хэмер принялся напевать – Сэлдон сосредоточенно слушал.

– Очень напоминает увертюру из «Риенци». Действительно возникает ощущение легкости, кажется, вот-вот взлетишь. Но смотрите – я не отрываюсь от земли, и никакого намека на крылья… А кстати, эти ваши полеты, они всегда одинаковы?

– Нет, нет. – Хэмер стремительно наклонился вперед. – Я чувствую себя все увереннее во время парения. И с каждым разом чуть больше вижу. Это трудно объяснить. Понимаете, я как бы приближаюсь к определенной точке – музыка несет меня туда – не плавно, а толчками, на гребне невидимых волн, и каждая волна поднимает выше, чем предыдущая, до некой точки, откуда уже невозможно двигаться выше. Я останавливаюсь там, пока меня насильно не возвращают назад… Это не какое-то конкретное место, а целая страна. Да-да. Не сразу, а спустя некоторое время я начинаю ощущать, что рядом есть и другие существа и они ждут того момента, когда я буду способен воспринимать их. Вспомните котенка. У него есть глаза, но рождается он слепым и должен научиться видеть. Примерно то же происходит и со мной. Глаза и уши там уже не могут мне служить, но появляются – правда, совсем еще слабые – какие-то иные органы восприятия информации – не телесные. Мало-помалу все это нарастает… Возникает ощущение света… затем звука… затем цвета… Все очень туманно и смутно. Это скорее познание вещей, нежели просто их восприятие… Всякий раз я этим своим новым зрением сначала видел свет, свет, который становился все сильнее и ярче, потом – песок, огромную пустыню из красноватого песка, пересеченную длинными полосами воды, очень похоже на каналы…

Сэлдон резко выдохнул.

– Каналы? Как интересно… Продолжайте.

– Это еще что! Самое главное было потом – то, что я не мог видеть, но слышал. Слышал звуки, подобные взмаху крыльев… Сам не знаю почему, но это вызывало ощущение невероятного блаженства! Не-ве-ро-ятного. А затем вам даруют другое наслаждение… Я видел их! Крылья! Ох, Сэлдон, Крылья!

– Но что это такое? Люди? Ангелы? Птицы?

– Я не знаю. Я не могу понять – пока еще не могу. Но этот цвет! Цвет Крыла – в нашей реальности такого нет – это потрясающий цвет.

– Цвет крыла? На что это похоже?

Хэмер нетерпеливо махнул рукой.

– Как мне вам объяснить? Как объяснить слепцу, что такое голубой цвет! Вам его никогда не увидеть – цвет Крыла!

– Ну?

– Вот и все. Потом падение вниз. И с каждым разом все более мучительное. Спрашивается, почему? В тот странный мир я отправляюсь без телесной оболочки. Почему же тогда мое возвращение причиняет такую страшную боль?

Сэлдон сочувственно покивал головой.

– Это что-то ужасное. Невыносимая тяжесть, затем боль – в каждом суставе, в каждом нерве, а в ушах будто вот-вот лопнут перепонки. Я хочу света, воздуха, простора – главное, простора, чтобы не задыхаться. И я хочу полной свободы.

Вот это-то и есть самое страшное. Я, как и прежде, обожаю всякие земные радости, если не больше, чем прежде. И вся эта роскошь и удовольствия тянут меня прочь от Крыльев. В душе моей идет непрерывная борьба. И я сам не знаю, чем это закончится.

Сэлдон сидел безмолвно. История, которую он выслушал, была просто невероятной. Фантастика! Было ли это иллюзией, повторяющейся галлюцинацией? Или же… действительностью – при всей своей невероятности? И если так, почему именно на Хэмера пал выбор? Этот материалист, не признающий никаких духовных начал, был самым неподходящим человеком для подобных испытаний. И ведь именно ему приоткрылся другой мир…

Хэмер с тревогой смотрел на друга.

– Я полагаю, – задумчиво подытожил он, – что вам остается только ждать. И наблюдать за тем, что произойдет дальше.

– Но я не могу ждать, не могу! Вы так и не поняли… Меня будто раздирают надвое, эта вечная борьба, она убивает меня, эта затянувшаяся битва между, между… – Он запнулся.

– Между плотью и душой? – предположил Сэлдон.

Хэмер, немного подумав, сказал:

– В сущности, вы правы. Как бы то ни было, это непереносимо… Я не могу стать свободным…

Сэлдон снова покачал головой, не зная, что и сказать. Наконец он решился на совет:

– На вашем месте я бы все-таки попытался разыскать этого калеку.

И, уже вернувшись домой, доктор рассеянно пробормотал:

– Каналы… ну и ну…

3

На следующее утро Сайлас Хэмер отправился к тому проулку, решив последовать совету приятеля и найти того странного человека с костылями. Но в душе он был убежден, что поиски окажутся напрасными. Надо думать, загадочный незнакомец исчез навсегда, как будто его поглотила твердь земная.

Темные здания стояли вплотную, и оттого в проулке было мрачно и таинственно. Только в одном месте, на полпути к улице, был просвет между стенами, и сюда пробился пучок золотых лучей, выхвативший из мрака фигуру сидящего на земле человека. Это был он!

Его диковинная флейта была прислонена к стене рядом с костылями, а он цветными мелками рисовал на плитах. Два рисунка уже были закончены: пейзажи необыкновенной красоты и изящества – и деревья, и ручей казались просто живыми. И вновь, как и в первый раз, Хэмера одолели сомнения. Кто же он? Уличный музыкант, художник? Или… кто еще?…

Внезапно самообладание покинуло миллионера, и он с неистовой злобой прокричал:

– Кто ты?! Ради бога, кто ты?!

Человек поднял голову и молча улыбнулся.

– Почему ты не отвечаешь? Говори, говори же!

В ответ человек с невероятной скоростью стал что-то набрасывать на чистой каменной плите. Хэмер следил за каждым его движением… Несколько смелых штрихов, и на заднем плане возникли гигантские деревья, затем появился плоский валун, а на нем – человек, играющий на свирели. Человек с необыкновенно красивым лицом и… с козлиными ногами…

Рука калеки сделала быстрое движение, и у человека на валуне исчезли ноги. Художник снова взглянул на Хэмера.

– Они были плохими, – пояснил он.

Хэмер не мог отвести взгляда от его лица. Оно было совсем таким же, как на картинке, но более одухотворенным и невероятно прекрасным… На нем не было ни следа страстей или суетных наслаждений, только всепоглощающая радость жизни.

Хэмер повернулся и почти бегом бросился вниз, к залитой ярким солнечным светом улице, непрестанно повторяя про себя: «Это невозможно. Невозможно. Я сумасшедший – сны уже кажутся мне явью!» Но прекрасный лик преследовал его – лик Пана…[3]

Он вошел в парк и опустился на скамью. В эти часы здесь почти никого не было. Несколько нянек со своими питомцами прятались в тенечке, а на зеленых островках газонов темнели фигуры развалившихся на траве бродяг.

Слова «жалкий бродяга» были для Хэмера символом всех земных невзгод. Но сегодня он позавидовал этим бродягам. Они казались ему самыми свободными существами на свете. Под ними – земля, над ними – только небо, и в их распоряжении целый мир, они вольные странники, ничем не связанные и не обремененные.

И вдруг он осознал, что тяжкое бремя несет он сам – бремя богатства. Как он о нем мечтал, как стремился его заполучить, ибо считал это самой богатой силой, какая только может быть. И теперь, опутанный золотыми цепями роскоши, он понял, что так оно и есть. Деньги крепко держали его – он был их рабом.

Но, может быть, дело не в деньгах? А в любви к деньгам? Да, он сам создал эти путы, не богатство само по себе, а любовь к богатству стала его оковами.

Теперь он окончательно осмыслил то, что с ним происходит. Две силы борются в его душе: тяжкая, заволакивающая любовь ко всему материальному, которая тянет его вниз, и противостоящая ему любовь к духовному – Зов Крыльев, как он назвал ее.

И если первая сила сражалась за него, не желала выпускать его из своей власти, то другая не снисходила до борьбы. Она только звала – кротко, но настойчиво. Он слышал ее так ясно, будто она разговаривала с ним.

«Ты не сможешь договориться со мной, – казалось, говорила она. – Ибо я превыше всего сущего. Если ты последуешь моему зову, ты должен от всего отказаться и оборвать путы, которые удерживают тебя. Ибо только свободному открыта дорога, по которой я поведу…»

– Я не могу! – закричал Хэмер. – Не могу!..

Несколько человек обернулось на его крик, но он этого не заметил.

Итак, от него требовалась жертва, причем пожертвовать он должен был самым дорогим, тем, что было частью его самого.

Частью его самого – он вспомнил человека без ног…

– Какими судьбами вас занесло сюда? – спросил Борроу. Действительно, визит в Ист-Энд, отнюдь не респектабельный, никак не соотносился с характером Хэмера.

– Я слышал множество всяких проповедей, – сказал миллионер, – их смысл таков: «Помоги ближнему своему». Обычно ваши коллеги расписывают, как бы они осчастливили страждущих, будь у них деньги. Так вот: деньги у вас будут.

– Очень мило с вашей стороны, – ответил Борроу с некоторым удивлением. – И большая сумма, сэр?

Хэмер усмехнулся.

– Все, что у меня есть. До единого пенни.

– Не понял.

Хэмер четко и деловито изложил все детали. У Борроу пошла кругом голова.

– Вы… вы хотите передать все ваше богатство в пользу бедных в Ист-Энде? И сделать меня своим доверенным лицом?

– Вот именно.

– Но почему?… Почему?

– Я не могу объяснить, – проговорил медленно Хэмер. – Помните тот наш разговор о… видениях? Ну, считайте, что это видение мне посоветовало.

– Это замечательно. – Глаза Борроу засияли.

– Ничего в этом нет замечательного, – сказал мрачно Хэмер. – Мне, в сущности, нет дела до ваших бедных. Все, в чем они нуждаются, – это выдержка. Я тоже был беден, но я выбрался из нищеты. А теперь я хочу избавиться от денег, и побуждают меня к этому вовсе не дурацкие благотворительные общества. А вам я действительно могу доверять. Накормите на эти деньги голодных и их души – лучше первое. Я голодал и знаю, каково это, но вы действуйте так, как считаете нужным.

– До сих пор ни с чем подобным я не сталкивался, – запинаясь, произнес Борроу.

– Дело сделано, и покончим с этим, – продолжил Хэмер. – Юристы все оформили, я все подписал. Мне пришлось полмесяца возиться с бумажками. Избавиться от имущества почти так же трудно, как и приобрести его.

– Но вы… вы хоть что-то себе оставили?

– Ни пенни, – сказал Хэмер радостно. – Нет, соврал. У меня в кармане завалялась пара пенсов. – Он засмеялся.

Попрощавшись со своим совершенно озадаченным другом, он вышел из здания миссии на узкую, дурно пахнущую улицу. Сразу вспомнились слова, только что произнесенные им с такой радостью, но теперь он испытал горечь – горечь потери. «Ни пенни!» У него не осталось ничего от всего его богатства. Ему стало страшно – он боялся нищеты, голода и холода. Жертва не принесла ему удовлетворения.

Тем не менее он понимал, что избавился от гнета ненужных обременительных вещей, что ничто больше не связывает его с прежней суетной жизнью. Освобождение от цепей оказалось болезненным, но предвкушение свободы придавало ему силы. Но свалившееся на него чувство страха и дискомфорта могло только приглушить Зов, но не уничтожить его, ибо он знал: то, что бессмертно, не может умереть.

В воздухе уже чувствовалась осень, и ветер был резким и холодным. Хэмера пробрала дрожь, к тому же ему страшно хотелось есть – он забыл сегодня позавтракать. Его будущее слишком быстро на него надвигалось. Просто невероятно, что он отказался от всего, что имел: от покоя, комфорта, теплоты. Все его тело вопило от отчаяния и безнадежности… Но тут же он ощутил радость и возвышающее чувство свободы.

Проходя мимо станции метро, он замедлил шаг. У него в кармане было два пенса – можно было доехать до парка, где две недели тому назад он позавидовал лежащим на газонах бездельникам. Он доедет до парка, а дальше… что ему было делать дальше, он не знал… Теперь он окончательно уверился в том, что он ненормальный – человек в здравом уме не поступил бы так, как он. Однако если это так, то его сумасшествие было прекрасной и удивительной вещью.

Да, теперь надо отправиться именно в парк, с его просторными полянами – и именно на метро. Ибо метро для него было олицетворением всех ужасов заточенной в склепе жизни, могилой, в которую люди сами себя загнали. Из этого плена он поднимется на волю – к зеленой траве, к деревьям, за которыми не видно было давящих громад домов.

Эскалатор быстро и неумолимо нес его вниз. Воздух был тяжелым и безжизненным. Хэмер остановился у края платформы, в отдалении от остальных. Слева от него чернел туннель, из него, извиваясь, вот-вот выбежит поезд.

Он почувствовал, сам не зная почему, какую-то тревогу. Вблизи, на скамейке, сгорбившись сидел парень, казалось, погруженный в пьяное забытье.

Издали приближался смутный рокот. Парнишка поднялся и тоже подошел к краю платформы и, чуть наклонившись, стал вглядываться в туннель.

И вдруг – все произошло так быстро, что невозможно было это сразу осмыслить, – он потерял равновесие и упал на рельсы. Сотни мыслей разом пронеслись в мозгу Хэмера. Ему вспомнилась бесформенная куча под колесами автобуса и хриплый голос стоявшего рядом работяги:

«Не переживай, начальник. Ты бы ничего не смог поделать». Но этого парня он еще мог бы спасти, только он… Больше никого не было рядом, а поезд уже рокотал совсем близко. Все это в какую-то долю секунды пронеслось в его сознании. Мозг работал четко и спокойно.

Ему потребовалось буквально мгновение, чтобы принять решение, и он понял в этот момент, что от страха смерти он все же не смог избавиться. Уже не имея ничего, он все равно ужасно боялся.

Испуганным людям на другом конце платформы казалось, что между падением мальчика и прыжком мужчины вслед за ним не прошло и секунды – поезд уже вынырнул из туннеля и на всех парах мчался к платформе.

Хэмер схватил паренька. Он так и не испытал прилива храбрости – его дрожащая плоть повиновалась приказу невидимого духа, который звал к жертве. Последним усилием он бросил парня на платформу и – упал.

И тут внезапно умер Страх. Материальный мир больше не удерживал его. Упали последние оковы. На миг ему показалось, что он слышит ликующую мелодию Пана, его нежную свирель. Затем – все ближе и громче – затмевая и заглушая все, возник радостный наплыв бесчисленного множества крыльев… они подхватили его и понесли…