Другая история войн. От палок до бомбард Калюжный Дмитрий
«Центр тяжести войны заключается в полевых сражениях; они составляют цель, ради которой создают армию». «Кто умеет искусно вступить в сражение с неприятелем, тому можно простить другие ошибки, допускаемые им в ведении войны». «Стиль стратегии римлян заключался прежде всего в том, что они вели, как говорят французы, войны кратко, но энергично». «Делать переходы, бить врага, становиться лагерем – вот три главных дела войны». «Не золото, как кричит вульгарное мнение, составляет нерв войны, а хорошие солдаты, ибо недостаточно золота для того, чтобы найти хороших солдат, а хорошие солдаты всегда найдут золото». «Когда выиграешь сражение, надо с возможной быстротой преследовать победу до конца».
И он же пишет: «Хороший полководец лишь тогда дает сражение, когда его к тому принуждает необходимость или когда представляется благоприятный случай». Находим мы у него и мнение, что не следует доводить неприятельское войско до отчаяния. Есть и такое замечание, что римляне после одержанной победы вели преследование не при помощи легионов, а легкими войсками и кавалерией, ибо преследующий в беспорядке легко может выпустить из рук победу. «Лучше, – говорит он в одном месте, – победить неприятеля голодом, чем железом, ибо победа гораздо больше зависит от счастья, чем от храбрости».
Однако, цитируя Макиавелли, мы вынуждены высказать такое суждение. Нас призывают верить этому автору как военному теоретику и историку, в том числе и когда он говорит о войнах античности. Причем античности, понимаемой как время давнее. И все же историки (Дельбрюк) сообщают, что когда Макиавелли выступает в качестве очевидца военного дела своего времени, то он «очень уязвим»:
«Казалось бы, что человек, обладающий столь острой наблюдательностью, человек, который по личным склонностям и по занимаемому им положению должен был направлять свое внимание па военное дело, который неоднократно объезжал Германию, Италию и Францию и практически занимался военным делом, – казалось бы, что такой человек должен давать вполне достоверные сведения. Однако на деле это не так. Сообщаемые им цифровые данные часто ошибочны, как то можно доказать документально… О швейцарцах, например, он неверно сообщает, будто они за тремя шеренгами копейщиков всегда ставили одну шеренгу алебардистов.
Хотя Макиавелли и наблюдатель, но прежде всего он теоретик и доктринер. Все, что он слышит и видит, он тотчас же вгоняет в рамки своей теории, а если это ему не удается, то факты должны уступать теории. Местами он проявляет поразительное отсутствие критического отношения – например когда он простосердечно повторяет слова какого-то француза, будто во Франции имеется 1 000 700 церковных округов и каждый округ поставляет на службу королю одного вооруженного вольного стрелка. Но это лишь единичные ляпсусы; гораздо хуже обстоит дело с теми искажениями, которые происходят от его отвращения к наемничеству и от его странного, надуманного подразделения народов – на вооруженных и невооруженных».
Войны XVI, XVII и XVIII столетий велись не по законам стратегии на уничтожение, а по законам стратегии на истощение. Макиавелли был, наверное, первым, кто теоретически обосновал такую стратегию, и не случайно наука следующих веков видела в нем, требовавшем к тому же всеобщей воинской повинности, великого военного мыслителя. Но он же указывал: «Если ты сумеешь выиграть у врага решительную битву, то, значит, все другие ошибки, допущенные в ведении войны, незначительны; если же ты этого не можешь, то если бы даже в остальных областях войны ты действовал безукоризненно, ты никогда не доведешь войны до почетного конца. Ибо главная битва, выигранная тобой, уничтожает последствия всех ошибок, когда-либо тобой совершенных».
То, чего требует здесь Макиавелли, есть стратегия на уничтожение, которая непосредственно устраняет врага и главную свою цель видит в истреблении вражеского войска. На чем основывался теоретик? Мы полагаем, на опыте войн предшествующего периода, к которому относим и период «античный». И вот неожиданное подтверждение находим у Франца Меринга:
«Макиавелли был, конечно, очень проницательным политиком, но не потому, что он видел вещи в темноте будущего, а потому, что видел их в свете действительности. Он писал под впечатлением длинного пути побед, по которому в его время шли швейцарские войска. Эти войска были народным ополчением со всеобщей воинской повинностью, и они применялись только в сражении на уничтожение. В мощных швейцарских колоннах он, подобно гуманистам, видел возрождение греческой и римской фаланги».
Стратегия и тактика, как считается сейчас, бурно развивалась в эпоху античности (разделение на рода войск, внезапное вторжение, осада и защита крепостей, морская блокада, заманивание, контрнаступление), но в Средние века, разумеется, все это было забыто, военное искусство находилось «в состоянии упадка», пока вновь не начало своего развития. И в большинстве своем это традиционное мнение сложилось под влиянием мифов и толкований, подверстанных к традиционной же, скалигеровской хронологии. Такая история противоречит и законам эволюции, и простому здравому смыслу.
Историки видят, что в творениях Макиавелли принципы стратегии сокрушения (уничтожения) и стратегии измора (истощения) изложены параллельно, но не согласованно. Да мы и сами находим у него сплошные «перемешивания» традиционных эпох и стратегий; римляне соседствуют с французами, греки – со швейцарцами. Он рассказывает об опыте войн римских императоров, перечисляя их десятками, но нет в его книге византийских императоров Комниных, Ласкарисов, Палеологов, ведших свои войны едва ли не на глазах самого Макиавелли.
Так давайте же вспомним о Византийской (Ромейской, Римской)
империи со столицей в Константинополе! Что означает название города? Латинское слово Константин – «крепкий, сильный, постоянный». То же самое означает и слово рим. Посмотрим Греческо-русский словарь А. Д. Вейсмана:
Р – город Рим;
– сила, крепость (как телесная, так и духовная); сила военная; сила политическая, могущество.
Яр. Кеслер вспоминает по этому поводу христианскую молитву: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…» – второе по-гречески и будет «Святой Рим», то есть – Айо, ромалэ!
В истории средневековой Византии легко найти и традиционную Древнюю Грецию, и, со сдвигом во времени (см. «римскую» волну синусоиды) – Древний Рим. В культурном, научном, экономическом, идеологическом и военном отношении Римская империя с центром в Константинополе развивалась с опережением по сравнению со своей западноевропейской окраиной. То, что уже было в Византии XI–XIII веков, в Европе взялись «возрождать», начиная с XIV века. Затем стараниями хронологов эта история попала в «древность», причем и в «греческую», и, с изрядным перекосом в миф, в «римскую».
Стратегия Византии, реального Рима – защита своих границ через ведение войны на чужой территории. Такова была военная доктрина, в соответствии с которой войска императора оказывались на территории соседей. А стратегия мифического «Рима» – выйти за пределы своих границ, чтобы захватить весь мир. Зачем? Да и как это можно сделать практически? Всем миром нельзя управлять из одного центра, и нельзя получить с него доход. Чтобы обеспечить подобную подчиненность, следует, потратив немыслимые деньги, всех римлян до одного отослать в иностранные гарнизоны. Однако опыт показывает, что если более 10 % населения отвлечь от хозяйства, – экономика рухнет, и станут невозможными вообще никакие походы.
В книге «Военная организация Византийской империи» В. Кучма впрямую сопоставляет стратегии Древней Греции, Рима и средневековой Византии:
«Самыми консервативными на протяжении всей истории военной организации Греции, Рима и Византии являлись принципы полиоркетики (военно-инженерного дела. – Авт.) и лагерного устройства; наибольшей динамичностью обладала тактика, связанная непосредственно с самым подвижным, переменчивым, подверженным максимальному воздействию извне комплексом, каким являлась материально-техническая база армии (прежде всего, элементы вооружения и снаряжения)».
Стратегия войны выстраивается от конкретного экономического строя. У Византии была оборонная стратегия, чтобы удержать границы. На протяжении всей имперской истории можно проследить замену военного удержания идеологическим и культурным: это мы и видим в так называемой эллинизации Востока. Но столь удачно эллинизированный Восток получил, таким образом, механизм собственного научно-технического развития. Противостояние перешло в религиозную сферу, и в результате от империи отпали арабские, а затем и западноевропейские земли. В ходе этих событий в Византии зародилась дипломатия, как средство невоенного взаимодействия с арабскими странами и Европой.
Можно предположить, что часть этой истории, только неправильно понятой, и отражена в истории мифического «Рима», с его завоевательной стратегией, требовавшей расширять границы. Расширив, – как собирались поддерживать порядок? Какими силами? Если своими, то какая для этого требовалась армия? Если наемная, то откуда наемники? И на какие средства наняты?
То же самое касается и мифической «Греции». Некоторые реальные события средневековой Византии, после их интерпретации политически ангажированными историческими писателями, превратились просто в сказку. Ведь это в сказке достаточно объявить о произошедшем небывалом событии, как о чуде, не утруждая себя объяснением, какими средствами «чудо» осуществлено, кем и зачем.
Совершеннейшим чудом выгядят военные походы Александра Македонского. Чего хотел получить он в Персии и Индии? Историки описывают его тактику, но в чем стратегия? Какова военная доктрина? Если верить «сказкам», он уводил из страны граждан Македонии и других провинций Греции, подрывая местную экономику и основу благосостояния жрецов. Он приходил с войсками в далекие страны, чтобы просто завоевать их, и все. Его поведение настолько противоречит здравому смыслу, его цели настолько необъяснимы, что наука история и не пытается ничего объяснять.
Ф. Шахермайр, посвятив десятки страниц своей книги об Александре описанию противостояния племен (образчик: «финикийская знать и купцы ненавидели греков, тем не менее легко воспринимали элементы греческой культуры») и войны в Месопотамии, говорит только о страхе, ужасе, мщении и прочих кошмарах. Вот пример.
По безвестной горной тропинке, ведомый местным пастухом, царь со стотысячным войском пробирается ночами по колено в снегу. Предлагаем тем из читателей, кому приходилось воевать в горах, представить себе этот поход как реальный: с бивуаками, лошадьми, организацией питания, болезнями и всей санитарией. Наконец, попадает он в тыл противника, выходя на равнину сразу со всей армией. «В беспредельном гневе царь велел перебить всех, кто попадется ему в руки». Персидский правитель добровольно передал ему город Персеполь; Александр велел разграбить город и поджег дворец. Зачем? Читаем объяснение историка:
«Запланирован ли этот пожар заранее или возник спонтанно, во всяком случае, он был грандиозен, почти символичен и завершил собой целую эпоху. Этим актом Александр мстил не только за греков, но и за египтян, вавилонян, за все подвластные персам народы и даже за самих иранцев. Этот эпизод как бы подвел итоговую черту под всем прошлым. Скоро, считал Александр, должно было наступить время, когда уже не будет ни побежденных, ни ненависти, ни мести. Теперь в последний раз эти чувства проявились во всей их торжествующей и безоглядной ярости…»
Сказку анализировать с рациональной точки зрения невозможно, так что перед нами не анализ, а болтовня.
Еще образчик текста Ф. Шахермайра:
«И только в кругу македонских военачальников продолжала нарастать тревога: какова конечная цель всего похода?»
Похоже, что тревога «нарастает» в кругу историков: действительно, а чего это он?… Ведь это безумие, устраивать войны без цели, без средств, без пользы своей стране!.. Наконец, пишет Ф. Шахермайр, «наступает момент, когда… встает вопрос о смысле войны и ее целях». Но хоть вопрос о целях и «встает», все это время «Александра волновал также вопрос, оставшийся для него неясным, но обсуждать который ему не хотелось: каковы же причины его гениальности?»
Да, гениальность налицо. В армии Дария насчитывалось, по сведениям Шахермайра, примерно 45 000 всадников и 200 000 пеших воинов, но есть и другие данные: Арриан называет наряду с 40 000 всадников около миллиона прочих воинов. Противник численно превосходит войско Александра, «видимо, не менее, чем в пять раз». И что же наш гений?
«Промедлив два года, Александр сам дал врагу возможность собрать такое огромное войско. Теперь ему предстояло решить, как с ним справиться». Вопрос о цели войны, как вы помните, еще не решен. Речь только о гениальности.
А вот и апофеоз научно-исторической мысли о «стратегии» или, если угодно, «военной доктрине» Александра:
«Такие действия можно было бы признать странными и необъяснимыми, если бы не притязания Александра на завоевание всего мира. Для властелина, считавшего покорение мира своей ниспосланной свыше миссией, все это совершенно естественно».
Для историка «совершенно естественно», что человек, герой его истории, осуществляет свои мечты, как Господь Бог, одним хотением. Ничто не составляет ему трудностей: ни экономика, ни финансы, ни особенности географии и погоды, ни физические возможности людей. Ему не требуется обоснования целей, да и самих целей иметь не надо, достаточно желания. Захоте – сотворил небо и землю. Захотел – подчинил себе все страны.
В самом начале XIX века еще один военный гений, Наполеон, не иначе, как начитавшись фантазий о подвигах Александра Великого, решил их повторить. Планы похода в Индию обсуждались вполне серьезно. В отличие от своего мифического предшественника, Наполеон владел стратегией и тактикой, он имел уже географические карты, он опирался на экономическую мощь почти всей Европы. И далеко ли он дошел? До Москвы, где и кончился его поход в Азию.
Его история доказывает мифичность походов Александра. А подлинные события, давшие основу мифу, надо искать в истории Византии. Переходя от мифов к реальности, именно в нескольких памятниках средневековой византийской литературы: «Стратегиконе Маврикия», «Тактике Льва», «Воинском законе», «Византийском Анониме VI в.», «De velitatione bellica» – можно найти первое изложение военной теории и военного права.
Цель каждой отдельной экспедиции, согласно этим памятникам, заключается в захвате добычи (подчинении и принуждении к выплате дани). Достичь этой цели можно, порой лишь уничтожив живую силу противника, его войска. Но византийская армия следовала завету «античных времен»: разбитому неприятелю должна быть непременно оставлена для спасения бегством одна безопасная дорога; сознание возможности сохранить себе жизнь удержит врага от самых отчаянных способов сопротивления. Своих же воинов за трусость следовало предать суровому наказанию:
«Если во время генерального сражения или битвы произойдет обращение в бегство без какой-либо разумной и видимой причины, мы повелеваем стратиотов той тагмы, которая первой обратилась в бегство… рассчитать по десять и… (каждого десятого) предать смерти».
Конечно, традиционная история называет и «древние» военно-теоретические труды. Но как это ни удивительно, хоть и названы они древними, но применялись и были очень популярны в Средние века. Среди таких трактатов можно назвать «Стратегикон» Онасандра. Автор находился на римской службе, трактат посвящен Квинту Веранию, а задуман был, по сообщению самого автора, как руководство для «хороших военачальников». Воинский успех, пишет Онасандр, не следствие слепого рока, а результат деятельности командиров, ссылка на превратности судьбы так же мало извиняет поражение, как и объясняет победу…
Нам любопытно сопоставить рекомендации этого римлянина Онасандра (I век, линия № 6 «римской» волны) и грека Энея (IV век до н. э., линия № 6 «греческой» синусоиды). Эней пишет только об обороне крепостей, Онасандр – только об их осаде. И в том, и в другом трактате можно обнаружить несколько интересных рекомендаций встречного характера. Например, в предвидении вражеской осады Эней предписывает выслать во все стороны от города специально обученных дозорных, конных и пеших, которые должны своевременно оповестить городские власти о приближении врага. Онасандр, со своей стороны, рекомендует стратигу, ведущему войско к городу, захватывать и задерживать всех, застигнутых вне его стен, чтобы они не успели ничего сообщить своему командованию.
Как видим, не только наша синусоида ставит Энея и Онасандра в одну и ту же эпоху! Но еще интереснее, что сами же историки сообщают: собственные наблюдения представлялись византийским писателям менее важными, чем свидетельства «древних», и нормой их творчества были текстуальные заимствования и стилистические подражания антикам. Например, В. Кучма пишет:
«В самом деле, если удается обнаружить, что «Византийский аноним VI в.» преподносит в качестве новых идеи, известные еще Энею (Тактику), писавшему на 900 лет ранее, если «Тактика Льва» лишь парафразирует свидетельства «Стратегикона Маврикия», хотя их разделяет трехвековой промежуток времени, если в «Тактике Никифора Урана» соседствуют свидетельства, одни из которых старше других на тысячелетия, то какой еще вывод можно сделать из этих фактов?»
Пожалуйста, мы можем предложить еще один вывод: хронология древности (античности) неверна. Да и что такое «древность» в понимании средневекового автора? Вот Лев Дьякон в Х веке пишет:
«… Древний император Никифор тоже был убит мисянами, только Константин Копроним победил мисян, а вслед за ним – его внук Константин, сын императрицы Ирины, и уже в наше время император Иоанн покорил их города. История не сохранила упоминаний о каком-либо ином из ромеев, победившем мисян на их земле».
А комментатор поясняет читателю, что Лев называет Никифора I древним в противоположность Никифору Фоке. Но к власти «древний» Никифор пришел в 802 году, свергнув тут же упомянутую императрицу Ирину. А сам Лев Дьякон родился около 950 года. Так что всей древности – около двухсот лет.
По «византийской» волне нашей синусоиды Х век Византии попадает на линию № 6, и, кстати, интересно, что «История» Льва Дьякона сохранилась только в двух рукописных списках: Парижском 1712 года – и Эскориала, который дословно повторяет Парижский. В список включен ряд авторов, и Лев Диакон лишь один из них, – и он охватывает события, как считается, от конца Х века, и почти до конца XV века. Датировка у авторов идет от Сотворения мира.
До создания единой шкалы времени было еще почти сто лет, и кто сводил этих авторов, как и по какому принципу выстраивал историю – загадка. На последних страницах, относящихся к 1422 году, есть запись: «От сотворения мира до сегодняшнего дня хотят считать 5353 года, но мы, как христиане, хотим считать, что имеется уже полных 7000 лет». В этом – основа для возможного хронологического сдвига на 1647 лет.
Лев VI Мудрый (886–912), автор «Тактики», в качестве древних авторов называет Элиана, Арриана и Онасандра (писатели той же линии № 6), но не упоминает Псевдо-Маврикия, «нового», по словам В. Кучмы, автора, хотя его трактат якобы послужил основным источником: «… Лев, упоминая свои заведомо второстепенные источники, не называет ни разу главного («Стратегикона Маврикия». – Авт.)».
Таким образом, мнение, кто у кого списывал (Лев у Псевдо-Маврикия или Псевдо-Маврикий у Льва), зависит только от хронологии. По сути (с чем согласен и В. Кучма), авторы «Стратегикона» и «Тактики» в известном смысле современники, ибо имели дело почти с одними и теми же исходными данными, какими были материально-техническая база и характер людских ресурсов византийского войска. Но в традиционной истории эти тексты разделяют 300 лет! «Между «Стратегиконом» и «Тактикой» имеется длительный хронологический перерыв. Но между этими трактатами не ощущается сколько-нибудь значительного логического перерыва», – уверяет нас В. Кучма. Если один написан в конце XIV, а другой в начале XV века, – как это следует из «византийской» волны синусоиды, – то в этом нет ничего удивительного. Удивительна тенденциозность историка. Ведь далее В. Кучма пишет:
«Исключение устаревших понятий Псевдо-Маврикия и его исторических сравнений – другой метод переработки Львом материала «Стратегикона»… Так, мы не находим у Льва упоминания Псевдо-Маврикия об аварах, «турках», персах и римлянах, скифах и т. д. Упоминание этих народов было бы явным анахронизмом для рубежа IX–X вв.».
Во-первых, как мы уже сказали, не ясно, кто кому предшествовал, а потому нельзя судить, были ли там вообще «устаревшие» понятия. Во-вторых, какие же названия, по мнению В. Кучмы, устарели для X века? Персы? Римляне? Да ведь византийцы только римлянами себя и называли! В-третьих, открываем книги других историков и с интересом узнаем, что сочинения ромейских писателей наполнены «архаизмами», «историческими реминисценциями» и т. п.
Наша синусоида работает почти безукоризненно по отношению к военно-историческим трактатам. Так, стратегемы Фронтина, автора I века н. э. (линия № 6) находят среди дополнений Павла Диакона, автора X века (линия № 6) к сочинению Евтрония, а также в главном этическом сочинении Policraticus английского богослова XII века Иоанна Солсберийского (та же линия № 6 «византийской» волны).
«Теория тактики» Элиана, жившего на рубеже I и II веков н. э. (лини № 7) «изучалась на протяжении тринадцати столетий и пережила свое второе рождение в период позднего средневековья» (XV век, линия № 7).
Нередко выводы, которые делает В. Кучма в своей книге о византийских войнах, противоречат всем известным утверждениям военных практиков. Так, он пишет, что «судьбу сражения могли решить удары даже немногочисленных кавалерийских частей, если им удалось войти в непосредственное соприкосновение с пехотными подразделениями», – это при том, что, считается, до XIV века конники не воевали с пешими. Но удивительнее всего следующая сентенция:
«… Если попытаться проследить истоки всех военно-научных концепций, когда-либо появлявшихся на византийской почве, все они в конечном счете приведут к «Стратегикону» [Маврикия] – не только потому, что он предшествует остальным византийским военным трактатам по времени, но и потому, что он оказался выше их по уровню… Поэтому «Стратегикон Маврикия», открывший перспективу развития византийской военной науки, остался и высшим достижением в этом развитии».
Какую «перспективу», в каком развитии он открыл? На основании чего делает историк свой вывод?…
Почему-то у наших оппонентов всегда получается одна и та же картина: то, что всему предшествует, оказывается и выше остального по уровню, «открывает перспективу». Выдумки и словоблудие – вот чем занимаются историки, а не анализом эволюции различных категорий общественной жизни.
То пишут, что пехота в русской армии традиционно играла значительную роль. То сообщают, что «в XIV и XV столетиях (русские) войска состояли почти исключительно из кавалерии, так что пехота рядом с ней совершенно пропадала, и ее даже не вводили в расчет войсковых частей, а присчитывали только при случае» (Брикс).
Рассуждая об органичном (эволюционном) развитии военного дела, мы отмечали, что пехота, способная противостоять коннице, появилась в Западной Европе в XIV веке. Но можно сделать вывод, что зарождение пехоты в Византии (сначала двоеборцев Александра Македонского, а потом и греческой фаланги, и римских когорт) произошло уже в XII или XIII веке. И, возможно, процентное соотношение между кавалерией и пехотой у «татаро-монголов» совпадает с оным у греко-римлян Византии!
В нашей версии развитие военной науки приобретает естественный вид. После периода варварских драк между племенами, в составе самих племен выделились специальные люди из числа элиты, образовавшие первичные воинские структуры. Применение коня в военных действиях, когда не было еще огнестрельного оружия, дисциплины, развитых приемов боя, быстро показало, что конные воины сильнее, хотя бы потому, что масса удара у них выше, чем у пеших. Началась эволюция рыцарских войск, но свой путь проделало и мастерство пеших воинов. Со временем появление новых видов оружия и освоение пехотой новых приемов боя привело к исчезновению рыцарства как основного рода войск.
С рыцарства началась эволюция военных структур. А в традиционной истории рыцарство – лишь средневековое преломление античных воинских забав!
От рыцарской конницы к кавалерии
В своей книге «История рыцарства» Ж. Ж. Руа относит начало рыцарства к X–XI векам, в крайнем случае – к VIII веку. Это, в общем, довольно давно сформировавшееся мнение историков-медиевистов. Однако исторические писатели не стесняются применять слово «рыцарь» к древности. Герои Гомера – рыцари, персы – рыцари… В книге Ф. Шахермайра «Александр Македонский» разноплеменные «рыцари» рассыпаны по всем страницам, будто горстями. И не только в этой книге, а и во многих других.
Не удивительно, что Ф. Кардини предложил рассматривать военное дело народов-всадников, начиная с IX–VIII веков до н. э. Во всяком случае, он пишет: «Парфяне и сарматы стали применять тяжелую кавалерию… Всадник и его конь были теперь закрыты латами. Высокий остроконечный шлем защищал голову конного воина. Атакующее оружие – длинное тяжелое копье и меч. Ряд вооруженных таким образом конных воинов сминал толпы легковооруженного противника. Сарматы без особого труда разбили скифов в черноморских степях, парфяне остановили наступление римских легионов, отбросив их от Тигра и Евфрата».
Мы выделили в этой цитате слово «теперь»: из него следует, что древние парфяне и сарматы уже задолго до появления тяжелой кавалерии имели воинские структуры, в том числе конные. Стало быть, и армейские структуры, и воинское искусство, и производство оружия и доспехов – все прошло в Азии и в апеннинском Риме свой эволюционный путь. Парфяне, сарматы, персы, греки, римляне воевали со своими соседями, и у тех, естественно, тоже сложилась армия, развились стратегия и тактика, появилось оружие и доспехи.
До этого «теперь», когда древние азиатские воины образовали тяжелую кавалерию, они удивляли тяжеловооруженных греческих и римских воинов умением быстро носиться на конях и очень быстро стрелять из лука. С. И. Лучицкая так и пишет: «У древних авторов – Геродота и Ксенофонта – тяжеловооруженные воины, гоплиты, противопоставляются всадникам и стрелкам из лука, кочевым народам, которых греки рассматривали как варваров».
Итак, всем историкам известно, что в древности тяжеловооруженным воинам из, условно говоря, Европы и Малой Азии противостояли легковооруженные воины из Азии, которые «теперь» – в той же древности – обрели тяжелую кавалерию и, надо полагать, продолжали свою военную эволюцию. И развитие это шло тысячу лет.
В V веке, когда германские варвары положили конец римскому господству над миром, скинув с трона последнего римского императора, в освободившемся от римской тирании мире – по всей Евразии, по данным самой традиционной истории, – здравствовали миллионы мужчин, обученных воинскому искусству. Оставим пока ситуацию в Азии и посмотрим на историю Европы. Предположим, что после завоевания Рима по какой-то причине (из-за эпидемии, например, или из-за глупости германцев) на территории Европы ВСЕ умелые воины умерли. Не осталось ни одного. Забытым оказалось и римское, и греческое военное мастерство. Лишь через несколько столетий, в VIII, а то и в X–XI веке германцы начали создавать военные структуры. Между новоявленными европейскими рыцарями немедленно начались войны, которые были еще не войны, а куртуазные «драки».
Как воевала рыцарская конница того времени? Чтобы сохранить строй к моменту схватки, рыцари подходили к противнику шагом, конница была «покойна и невозмутима, подъезжала не торопясь, как если бы кто-нибудь ехал верхом, посадивши впереди себя на седло невесту», – сообщает один средневековый автор. И, только подъехав совсем близко к врагу, рыцари бросали коней в более быстрый аллюр. Медленное сближение имело еще и тот смысл, что экономились силы лошади для решающего броска и схватки.
«… Рыцари очень любили сражаться, но совсем не хотели умирать – ни за сеньора, ни за святую церковь. Они должны были и хотели только побеждать», – пишет М. Горелик в книге «О Бальмунге, Дюрендале и их хозяевах». С такими намерениями – побеждать – они в конце XI, начале XII века вторглись на азиатские просторы, начав свою крестоносную эпопею. И что же? Они были изумлены невиданной тактикой противника!
С. И. Лучицкая в своей интереснейшей книге[55] пишет:
«Как рассказывают хронисты о мусульманской манере сражаться? Наиболее общие понятия о ней даны в лапидарной формуле Фульхерия Шартрского, описывающего одну из битв у Никеи в 1097 г.: «Их было триста шестьдесят бойцов, т. е. стрелков из лука. У них в обычае сражаться таким оружием. Все они были всадниками»… Именно эти черты портрета воина-мусульманина – лук и стрелы как неотъемлемая часть вооружения, искусная езда верхом – чаще всего бросаются в глаза хронистам. Они кажутся им в высшей степени необычными. Это то различие, на котором они сосредоточивают свое внимание… Хронисты подчеркивают разительное отличие мусульманской манеры сражаться от христианской. Так, Гвиберт Ножанский говорит: «Нашим же по опыту неизвестна была такая живость в верховой езде и такая поразительная ловкость (mira pernicitas) в умении избегать наших натисков и атак, особенно потому, что наши не имели обыкновение (non soleant) пускать стрелы или же сражаться во время бегства».
Похоже, если в Европе военная «рыцарская» эволюция едва началась, то в Азии она не только остановилась, но и пошла вспять; здесь уже позабыли о тяжелой коннице и опять, как когда-то римлян и греков, поражают европейцев своей манерой воевать. Лишь затем, в ходе боевого контакта, стали учиться и те воины, и эти. В Азии снова появилась тяжелая конница, например у Тимура. И рыцари Европы начали осваивать тактические приемы, – например построение «клином». Ведь когда отряд рыцарей медленно, шаг за шагом, приближается к врагу, он становится великолепной мишенью для лучников противника. А если наступать «клином», то впереди можно поставить самых бронированных воинов, спрятав остальных за ними.
«Клин», «кабанья голова», или «свинья», как называли его русские дружинники (любившие, кстати, это построение ничуть не меньше своих западных коллег), пожалуй, самое удобное построение для тяжелой конницы. «Кабанья голова» имела вид колонны, слегка зауженной спереди. Водить конницу в таких колоннах очень выгодно, так как в этом случае лучше всего сохраняется сила ее массированного, таранного удара. Но ведь до такого построения надо было додуматься!
Если бы историки расставили войны разных «эпох» в правильном хронологическом порядке, они увидели бы много интересного. Поскольку им невмоготу отказаться от традиционной схемы Скалигера, мы сделаем это за них, воспользовавшись книгой Дж. Денисона «История конницы», а особенно примечаниями к ней, написанными Г. Бриксом.
Мы дадим здесь цитаты из этой и других книг не в традиционной последовательности, а по «линиям веков» нашей синусоиды. Правда, в большинстве случаев здесь не устанавливаются даты; наше дело – определить направление процесса эволюции. Начнем с линий № 1–3, не забыв напомнить, что греки (византийцы) – в науке, технике и военном деле все же опережали Западную Европу.
Помните, мы говорили о тяжелой коннице парфян? Римские писатели видели в парфянах единственных соперников Рима в главенстве над всем миром. Любой историк знает это, но вот вдруг читаем:
«Около времени Карла Великого (IX век) стало заметно значение тяжеловооруженных всадников на поле сражения».
Впечатление такое, что автор, приступая к истории Средних веков, начисто забывает все, что известно об античности.
Воинская дисциплина была не просто слабым местом рыцарей, пишет М. Горелик, ее у них вообще не было. Рыцарь – индивидуальный боец, привилегированный воин с болезненно острым чувством собственного достоинства. В своем военном деле он равен любому из своего сословия, вплоть до короля, и в бою зависит только сам от себя. Любой приказ для него – урон чести.
И при этом «… рыцари умирали весьма неохотно. Они предпочитали бежать или сдаваться в плен в случае неудачи. В европейских войнах гибло их очень мало – единицы, и лишь в крупнейших битвах, решавших судьбы стран, – несколько сотен», – пишет М. Горелик.
Государственная и церковная администрация пытались привить хоть какой-то порядок, но он достигался только в случае, если в отряде рыцарей был сеньор, главенство которого добровольно признавалось всеми. Воинские уставы и распорядки содержали самые общие положения о дисциплине: не покидать и не ломать строй, стараться, в разумных пределах, обороняться при неудаче, а не сразу бежать, и до победы лагерь противника не грабить.
Более крепкий порядок был в бандах – отрядах рыцарей-наемников, расплодившихся в XII–XIV веках, предлагавших свои услуги кому угодно и грабивших всех подряд в мирное время. Для борьбы с этими бандами впервые в средневековой Европе французскими королями в XIV веке были созданы настоящие маленькие регулярные армии, где воины служили за плату постоянно.
Г. Брикс дает сведения о польско-литовской коннице, но в данном случае не только хронология, но и все, что он описывает, вызывает удивление, если смотреть с точки зрения традиционной истории. Оказывается, в X веке «их военное устройство… было довольно первобытное; оружие и доспехи состояли из луков, закаленных в огне палок (железа еще не знали? – Авт.) и деревянных седел; сабли попадались разве только у гетмана и у высших начальников. Вместо панциря они носили шкуры зубров, оленей, медведей и волков».
О коннице литовцев сообщается дальше, что она была вооружена до XVI столетия отравленными дротикам и мачугами – пулями, прикрепленными к цепи и употреблявшимися для пробития неприятельских лат. Мы думаем, что поляки и литовцы мало отличались от прочих, – если не до XVI столетия, то уж как минимум до XIV.
«Оружие было в первые годы средних веков почти то же, что и прежде: копья, пращи, мечи, луки со стрелами, топоры, палицы и косы; носили панцири или стеганые камзолы, шлемы с проволочными сетками и щиты… позже начали употреблять перчатки, сапоги со шпорами и принесенные крестоносцами из Азии кинжалы…»
У русских, пишет Г. Брикс, собственная национальная конница появилась только в конце X столетия, а потом была значительно усилена по образцу угорской, половецкой и печенежской.
«В X столетии, с введением ленных владений, рыцарство приняло определенную форму, по которой каждый свободный владелец земли, будучи, с одной стороны, ее неограниченным господином, с другой – вассалом более могущественного соседа, становился рыцарем (chevalier) с приобретением копья или палицы, лат и коня… В Средние века во Франции вследствие… тяжелого вооружения, исключавшего всякую возможность пешего боя и даже движения, единственным родом оружия была конница…»
Вот эти-то шевалье и занимались по всей Европе взаимным грабежом и похищением соседей ради выкупа. Уже в конце Х века церковь сделала попытку водворить мир. Сначала на юге Франции прошли провинциальные соборы, желая установить покровительство беззащитным людям – крестьянам, монахам, церковнослужителям. Предусматривалось, что те, кто нападал на них, подлежал отлучению от церкви. Это был так называемый Божий мир.
Собор в Тулузе (1041) пошел дальше: постановил, что все войны должны прекращаться на время праздников и воскресенья, на Филипповский и Великий пост и на вторую половину каждой недели. Это было Божье перемирие. Оно было утверждено и распространено на все христианские страны Клермонским собором (1095), на котором был объявлен 1-й Крестовый поход. Соблюдение этого перемирия обеспечило бы 240 дней мира в году. Однако данных о том, что оно соблюдалось, нет. Скорее всего, и не соблюдалось.
Зато есть учебники истории, повествующие, что в VIII веке до н. э. (как раз на линии № 3) в Древней Греции зародились Олимпийские игры, на время которых все войны прекращались. В отличие от средневекового случая, уж об этом-то «Божьем перемирии» историки располагают огромным количеством данных, – правда, почерпнутых не из первоисточников, а из их средневековых копий. Они с удовольствием расскажут вам и о видах спорта, и о победителях, вспомнят какие-то анекдоты о тайком проникшей на стадион матери спортсмена… Первые игры состоялись аж в 776 году до н. э., а последние в 394 году н. э., то есть вся эпопея продолжалась 1170 лет.
А для конца XI – начала XII века известно только, что во исполнение постановления соборов, в каждой епархии (по крайней мере, в одной части Франции) учредили общество мира под управлением епископа. Оно вроде бы имело свою казну, свой суд и даже свою «армию мира», состоявшую главным образом из прихожан, организованных в виде милиций и предводимых священниками. Однако, как пишут Э. Лависс и А. Рамбо, «несмотря на то что ученые много занимались изучением всех этих учреждений, мы в конце XII в. только с большим трудом можем отыскать некоторые их следы». На этот раз попытка установления перемирий не продержалась и ста лет. Нам это дает основание для вывода, что вся олимпийская греческая эпоха – плод литературного творчества европейских гуманистов.
Но посмотрим же, как шла история дальше.
«Из всех греческих народов фессалийцы слыли за лучших кавалеристов, и они же были, несомненно, первыми всадниками… Спартанцы, как большинство пелопонесских народов, почти не имели конницы; только по окончании Мессенской войны (680 до н. э.) стали ее заводить, а впоследствии государство само нанимало искусных учителей езды для обучения юношей».
И в средневековой Европе рыцарей было все еще очень мало.
Например, во всей Англии в 70-х годах XIII века было 2750 рыцарей. В боях участвовало их обычно несколько десятков, и лишь в больших сражениях они исчислялись сотнями. В это, предполагаем, время (линия № 5 или немногим раньше) у афинян вся кавалерия состояла из 96 человек, причем каждая из 48 навкрарий, на которые делился народ, выставляла по 2 человека. После победы над Ксерксом (480 до н. э.) число всадников увеличилось до 300, а позднее до 1200, и столько их было при начале Пелопонесской войны. У Фукидида набор 400 всадников и лучников на восьмой год Пелопонесской войны упоминается как чрезвычайная мера.
«Кавалерия у греков была вначале не очень многочисленна, потому что их страна, за исключением Фессалии, была бедна лошадьми. Вследствие этого верхом могли служить только люди, имевшие большое состояние и которые могли купить и содержать лошадь на собственные средства; благодаря этому всадники (профессиональные военные. – Авт.) и служба их были в особенном почете, и действительно они составляли во многих греческих государствах второе сословие в общественной иерархии».
Об этом пишет и Ганс Дельбрюк:
«Как в Спарте, так и в Афинах еще не созрели условия для образования действительно сильной конницы, хотя, например, в походе афинян на Сицилию всадники играют важную роль… Только во время Пелопонесской войны спартанцы завели у себя всадников и лучников для защиты своей земли от афинян, совершавших то здесь, то там набеги с моря».
Кольчуги, известные в Европе с XI–XII веков, были крайне неудобны. Более «продвинутые» в технике, по словам Г. Брикса, византийцы с XIII века ввели в своих войсках «древнеримские» лорика сегментата, которые были намного легче и удобнее. По образцу их уже и появились в XIV веке западноевропейские доспехи.
Европейские рыцари к XIII веку ощутили себя неким всемирным орденом, кастой, для которой не важны никакие территориальные границы. И дело не только в малом количестве благородных воинов, но и в том, что границы все время менялись. Области и целые государства переходили от одного короля к другому, а рыцари сидели в тех же замках, изъяснялись на французском языке и все, как один, считали себя слугами святой католической церкви. И убивать собрата, кто бы и откуда он ни был, становилось неприличным. Вот одолеть его – сбить с коня, взять в плен и, главное, получить выкуп – это победа. А что пользы от трупа? Войны превращались в массовые турниры. Но не превратились.
В Италии с начала XIII века (и до конца XV) военная сила оставалась в руках кондотьери. Их войска были почти исключительно конными. «Кондотьери потому предпочитали конницу, что, не имея поместий, они не могли получить высокого положения содержанием небольшого количества пехоты, много же они иметь не могли по недостатку средств. Что же касается конницы, то обладание ею и в малом количестве доставляло добычу и почет».
О том, как обучали кавалеристов, можно прочесть в книге «Греческие полиоркетики» Вегеция. Но разве не подходит его описание к военной практике XIII века? Читаем:
«Не только новобранцев, но даже и кадровых воинов должно всегда усиленно обучать вскакиванию на коней. Известно, что это обучение сохранилось и до нашего времени, правда, с некоторой небрежностью. Обыкновенно ставились деревянные кони («кобылы») зимой – под крышей, летом – на поле; на них заставляли вскакивать молодых новобранцев сначала невооруженными, чтобы приобрести навык, а затем и в вооружении. Такое внимание уделялось этому обучению, что новобранцев учили вскакивать и соскакивать не только с правой, но также и с левой стороны, при этом с обнаженными мечами или пиками. Это было проведено путем постоянного упражнения именно, чтобы обучившиеся так старательно во время мира могли в смятении битвы без задержки вскакивать на коня.
Нужно также неукоснительно приучать молодых новобранцев носить тяжести до 60 фунтов, идя военным шагом. Делать это во время трудных походов заставляет необходимость нести и продовольствие и оружие. Не нужно думать, что носить это трудно, если образуется навык: нет ничего такого, чего бы постоянное предварительное упражнение не сделало очень легким».
В «древности» воины следовали этим рекомендациям; мы знаем это из свидетельства самого Вергилия:
«Римлянин именно так, ревнивый к родному оружью, с ношей тяжелою в путь отправляется и, неожидан, перед врагом уж стоит в строю, устроивши лагерь».
Кто может сказать, что эти же рекомендации не были известны и не использовались в XIII или XIV веке?…
«Зарождение и совершенствование нового для Западной Европы рода войск – пехоты (в XIV–XV веках), постепенно утверждавшей свое преимущество перед рыцарской конницей, обусловило возрождение интереса военных специалистов к тактическим сочинениям античности. Наряду с сочинениями Онасандра, Элиана и Вегеция рекомендации Фронтина легли в основу тактики западноевропейской пехоты позднего Средневековья», – пишет В. Кучма.
Вегеций считается автором IV–V веков н. э. Однако из предисловия к его трудам узнаем, что «о личности Вегеция мы знаем мало. Неизвестны ни годы его жизни, ни род его занятий… Вызывает споры и датировка (его) сочинения – решение этого вопроса зависит от идентификации императора, которому посвящен трактат. Имя этого императора не названо ни разу; упомянутый в одном месте Грациан, как это следует из контекста, рассматривается как предшественник правящего императора (не обязательно непосредственный). В качестве адресата Вегеция исследователями назывались императоры Феодосий, Валентиан II, Валентиан III».
Вот как на самом деле обстоят дела: традиционная история не рискует определиться ни с годами жизни автора, ни с именем его адресата. А открыв БСЭ, мы получаем сухую справку: «IV–V вв». Это линия № 5 синусоиды, выносящая Вегеция в XIII век. В действительности, учитывая, что время написания его сочинения расположено на нисходящем траке «римской» волны, этот античный автор может оказаться не на линии № 5, а на линиях № 6 или № 7. Его «Краткое изложение военного дела» есть просто синтез военно-теоретической мысли всей «античности», выполненный в эпоху так называемого Возрождения.
XIII век очень даже не прост!
Большая часть испанской конницы состояла в это время из тяжеловооруженных всадников; о конных арбалетчиках тоже упоминается в XIII столетии. «Давно также (на самом деле, видимо, в ходе как раз всего этого столетия. – Авт.) существовала сформированная по маврскому (монгольскому, или македонскому. – Авт.) образцу легкая конница под именем альмогаваров… начальники которых назывались альмокадены (аль-мокадены – македоны? – Авт.)».
Как возник этот «маврский образец», который мы посмели назвать македонским?
«Когда Александр Великий вступил на престол, он прежде всего приложил особенные старания к усилению и увеличению кавалерии… Гетеры… составляли привилегированное войско – что-то вроде современной гвардейской кавалерии… Общая численность гетеров, по Диодору и Курциусу, доходила при начале действий против Персии до 1500–1800 человек, т. е. примерно по 375–450 человек на эскадрон».
Конные лучники – а именно легкой конницей отличались войска Византии от армий Западной Европы, – были, по-видимому, организованы немного позднее (в традиционной истории – в 329 до н. э., линия № 6), вероятно, по образцу подобных же всадников персидских, особенно дахов, и надо думать, из них и сформированы. Они встречаются числом в 1000 человек в первый раз на границе собственно Персии. Вот что читаем об армии Македонского:
«У латников (катафракты) человек и конь были защищены предохранительным вооружением с головы до ног… У лошадей были прикрыты ребра и голова… Не покрытые панцирем (афракты) делились на копейщиков и стрелков… Диамахи, или двоеборцы… предназначались для действий верхом и пешком и от этого получили свое имя».
Диамахи – будущая пехота. Ведь раньше пехоты как рода войск не было; пешие воины просто обслуживали своих конных хозяев. При преследовании Бесса, уводившего плененного им Дария, Александр посадил верхом вместо 500 всадников (рыцарей) столько же самых храбрых пехотинцев (то есть тех же вояк, но в легких латах) с их своеобразным вооружением и снаряжением. Впоследствии так выглядели драгуны – мобильная пехота, передвигавшаяся на лошадях.
Деление на роды войск, деление на тяжелую конницу и легкую кавалерию видим всюду на линиях веков № 6 и 7.
В войсках Карла Смелого Бургундского «английские наемники… состояли преимущественно из лучников… Итальянцы, напротив того, поставляли преимущественно тяжелую конницу, их пикенеры сидели большей частью на закованных в латы конях и отличались своей воинственностью, вооружением и снаряжением».
Также и английская конница состояла, вскоре после норманнского завоевания, частью из тяжеловооруженных рыцарей, частью из легких всадников. Первые были с ног до головы закованы в железо. Иногда сажали лучников на легких лошадей; они назывались в таком случае hobiler archers или просто конными лучниками, и встречаются под этим именем с 1347 года очень часто.
«В XIV и XV столетиях возрождение (в нашей версии – зарождение. – Авт.) пехоты и введение огнестрельного оружия возымели и во Франции влияние на рыцарство и обнаружили резче недостатки его и связанной с ним ленной системы».
Эффективность новых войск – пехоты – была такова, что, по словам Брикса, вплоть до XIX века «очень редко производилась (кавалерийская) атака на пехоту, так как она легко ее отбивала, благодаря своему глубокому построению с торчащими пиками и огнем».
О скифах, якобы появившихся в IV веке до н. э. и сгинувших с лица земли в III веке (и то, и другое – линия № 7 синусоиды), В. Е. Шамбаров сообщает, что у них «были хорошо развиты ремесла…» и что воины «носили чешуйчатые металлические панцири – предшественники кольчуг, шлемы, стальные мечи, короткие и длинные, щиты – бронзовые, деревянные или окованные железом».
Скажем прямо, это не исторические факты, имеющие археологические доказательства, – это псевдонаучные мифы XX века. «Высокая технология выработки стальных мечей с закаленной режущей кромкой отвечает позднему Средневековью», – пишет И. В. Давиденко о приведенном сообщении историка. Описание столь высокотехнологичных «скифов» можно отнести лишь к XV веку (линия № 7).
Введение огнестрельного оружия повлекло за собою большие перемены. Тяжеловооруженная конница быстро теряет свое значение.
«В XVI столетии, под влиянием распространения и усовершенствования огнестрельного оружия, жандармерия (здесь: рыцарская конница. – Авт.) стала уменьшаться в числе. Первоначально делали неудачные попытки ослабить влияние огнестрельного оружия утяжелением предохранительного вооружения, но во время гугенотских войн оно стало постепенно выходить из употребления и заменяться кожаным колетом, который, впрочем, тоже скоро был оставлен».
И тут мы вынуждены опять перенестись в античный Рим. Там отказались от металлических доспехов как бы без всяких причин. Об этом мы уже писали: император Адриан отменил в римской армии металлические кирасу и шлем, заменив их кожаным казакином и паннонской шляпой. Дело было во II веке, что по «римской» волне синусоиды соответствует средневековому «огнестрельному» XV веку. Впрочем, совпадения по «линиям веков» нас уже не удивляют.
Появление пистолетов и ружей подорвало значение конницы. Она перестала понимать свое значение и вплоть до наполеоновских войн оставалась в неведении относительно своей «главной силы».
Г. Брикс пишет об этом так:
«При действиях кавалерии против кавалерии обе стороны или проскакивали друг мимо друга в противоположном направлении, или атаковали по-старому в линии, после выстрела из пистолетов выхватывали шпаги, и начиналась рукопашная. Все это были довольно примитивные маневры, доказывавшие, что конница, бывшая так долго главным, а часто и единственным родом оружия, еще не поняла своей роли относительно пехоты и артиллерии и не осознала еще своей настоящей силы».
На протяжении всей истории снаряжение, экипировка и тактика конного воина были приноровлены к битве на коне. Все основывалось на мощной атаке, при которой сила тяжелого коня поддерживала силу удара копья. Рыцарское копье лишь постольку было страшным оружием, поскольку его удар поддерживался массой коня. Сила конницы – в производимом ею шоке, для которого нужны быстрота, мощь удара, выносливость. И вот на излете Средневековья, в XVI веке конница потеряла свое преимущество!
Оружие и доспехи рыцаря
А теперь посмотрим, чем же и в чем воевали рыцари.
Литература, особенно художественная, широко распространяет мнение, что европейское рыцарское вооружение было ужасно тяжелым и неудобным. Как только не измываются над рыцарями романисты: бедные всадники в их повествованиях не то что сесть на коня, но даже ходить затрудняются, а упав, сами с земли подняться не могут. Даже мы вслед за ними писали нечто подобное. А разобрались, что к чему – ахнули… Но писателей винить не за что, их вводят в заблуждение солидные труды военных и невоенных историков.
М. Горелик (чьей книгой «О Бальмунге, Дюрендале и их хозяевах» мы здесь широко пользуемся) сообщает:
«На самом деле рыцари не были врагами самим себе, да и вообще военное дело не терпит неудобств в снаряжении. И рыцарское оружие в этом смысле ничем не отличалось от любого другого. Просто на нем лучше, чем, пожалуй, на любом другом оружии, видны все изменения, происходящие со средствами нападения и защиты, которые диктует развитие военного дела, производства и социальных отношений».
К сожалению, подлинных западноевропейских доспехов XI–XII веков дошло до нас очень мало, и судить о них приходится по изображениям на памятниках искусства. А изображения показывают, что подавляющее большинство рыцарей защищало тело кольчугой.
Принято считать, что на Западе стали широко применять и делать кольчуги только с конца XI века, позаимствовав секреты их изготовления на Востоке. А до этого времени рыцари носили кожаные доспехи с нашитыми железными пластинками или кольцами. Немногие же кольчужные брони ввозились с Востока или из Руси. Причем историки почему-то считают кожаные доспехи с нашитыми металлическими пластинами «неудобными».
На самом же деле кольчуга, при всех своих удобствах, не обеспечивает надежной защиты. Ее не только разрубает меч и топор или пропарывает копье, – ее пробивает стрела. По этой-то причине воины достаточно долго предпочитали ей более надежные пластинчатые и чешуйчатые доспехи. И перешли к легкой кольчуге после того, как для всадников были придуманы большие миндалевидные щиты, закрывавшие их от носа до середины голени.
Сделанный из дерева, обтянутый слоями кожи и увенчанный железным навершием – умбоном, такой щит надежно укрывал от стрелы, а меч и копье если и разрубали его, то застревали в нем или даже ломались, стоило принять удар на умбон. Тут-то кольчуга, прекрасно укрывавшая от случайных ударов, и вышла на первое место. Сначала она имела рукава до локтей, да и ноги оставались открытыми. А в рубке мечами или под градом стрел легко было лишиться руки и ноги. И щит не помогал – его, такой большой и тяжелый, трудно было подставлять под сыпавшиеся со всех сторон удары.
Тогда в конце XI века рыцари стали надевать на ноги кольчужные чулки, а кольчуга обрела длинные рукава с варежками и капюшон, так называемый хауберк. Завершал полное прикрытие рыцарского тела шлем. В XI веке он почти всегда был куполообразным и имел широкий наносник. В специальной литературе такие шлемы называют норманнскими, но они – общее достояние всей Евразии. Если сначала шлем клепали из четырех и более сегментов в виде купола и сверху само собой получалось остроконечное навершие, то позднее научились ковать шлемы из одного куска.
Перикл в шлеме с личиной. Стилистика произведения выдает его средневековое происхождение. Бюст может быть отнесен ко временам Латинской империи на Балканах (XIII век).
В XII веке верхушка у этих шлемов загибается вперед, или же он как бы «распухает», приобретая яйцеобразную форму. Эти изменения вели к увеличению внутреннего объема, что давало больший защитный эффект, так как стенки шлема уже не прилегали непосредственно к голове. Тогда же шлемы обрели наличники – железные полумаски. Одновременно щит из миндалевидного стал треугольным, и уже не защищал лицо, но умбон он еще сохранял.
И вот этот описанный комплекс доспехов называют тяжелым. Якобы рыцарь в нем был неповоротлив, – в отличие от воинов Руси и Востока. А ведь комплекс весил в среднем не больше, чем защитный набор оружия в Восточной Европе и Азии. Пусть западная кольчуга имела рукава и капюшон и дополнялась чулками, – зато на Руси и Востоке она часто дополнялась или заменялась более тяжелым пластинчатым или чешуйчатым панцирем, на Западе применявшимся редко. И щиты у нас были такие же миндалевидные, и шлемы были, схожие по форме с норманнским. В XII–XIII веках они тоже снабжались железными масками.
В XIII веке начинается процесс сильного изменения рыцарского доспеха. Прежде всего, поменялась форма шлема. У яйцеобразного шлема макушка делается плоской, опускается затылок, железный наличник увеличивается книзу и в стороны – шлем принимает вид железного ведра с прорезями для глаз и дырочками для дыхания. По своей форме он и назван горшковидным. С такого шлема удары не соскальзывают, но любой прямой удар по нему уже не достигает цели, так как это «ведро» надевалось на специальную, с толстым мягким валиком-венцом, шапку, надетую, в свою очередь, поверх кольчужного капюшона. Так что такой шлем нигде и близко не касался поверхности головы, да еще его личина от глаз до подбородка частенько снабжалась дополнительным слоем металла.
С середины XIII века, или несколько раньше, в Европе начинает распространяться доспех, называемый бригандиной, – это панцирь, где железные пластины скреплены изнутри мягкой, тканой или кожаной основой. Было ли появление и распространение бригандины на Западе результатом развития местных традиций, или же ее заимствовали из Руси или с Востока – вопрос до сих пор не решенный.
С появлением такого усиленного доспеха отпала необходимость в тяжелом щите; отныне деревянный треугольник, уже без умбона, стал прикрывать тело сидящего на коне бойца от шеи до бедер. А раз уменьшился вес щита, то им стало возможно фехтовать, подставляя под удары. А чтобы рука, держащая его, меньше уставала, щит на специальном ремне вешали на шею: если он был не нужен или воин бился обеими руками, щит забрасывался за спину.
С XIII века не только сам рыцарь, но и его боевой конь получает усиленную защиту. Тканые или войлочные попоны, закрывавшие все тело коня, появились еще в XII веке и защищали его от дождя и зноя. Теперь же попона стала кольчужной. А голову коня закрывала железная маска, оставлявшая открытыми только глаза и рот животного.
Как мы видим, все изменения в доспехах XI–XIII веков происходили по внутренним закономерностям самого оборонительного вооружения, – одна его часть усиливалась за счет другой, хотя в XIII веке наблюдается общее увеличение веса средств защиты.
Усиление доспеха в XIII веке произошло потому, что именно в это время начинает изменяться форма меча. В XI–XII веках он был «античным»: не очень длинным, весьма широким и имел, как правило, округлый конец, то есть был приспособлен исключительно для рубящего удара. Но в XIII веке мечи вытягиваются и заостряются на конце, становятся более тяжелыми. Ими уже можно не только прорубить кольчугу, но и проткнуть ее.
Еще четыре вида оружия заставили усилить кольчугу пластинчатой броней. Прежде всего скажем про булаву (палицу, шестопер) – металлический шипастый многогранник. Булаву очень возлюбили в XI–XIII веках воины-клирики. Церковь запрещала своим служителям проливать кровь, а воевать князьям церкви приходилось. В такой ситуации булава оказалась как нельзя кстати: от ее удара по мягкой кольчуге получался такой ушиб, что пострадавший с кровоизлиянием или перебитыми костями часто отправлялся в лучший мир.
Э. Лависс и А. Рамбо пишут в своей книге «Эпоха крестовых походов» о применении булавы византийцами XI–XII веков:
«Монахи составили вооруженные шайки и бродили по Македонии, Пелопоннесу и островам Ионического моря. Они вели религиозную пропаганду на свой лад, поддерживали «священную войну» против туземцев, язычников или манихеев и проповедовали священную войну против латинян… Эти бродячие шайки сделались для областей настоящей «египетской казнью». Эти люди в черной одежде, вооруженные луками и железными палицами, сидя на арабских скакунах, с соколами в руке и лютыми псами впереди, охотились на людей и неслись по стране как «настоящие демоны». Они убивали всякого, кого подозревали в приверженности к язычеству или (католической. – Авт.) ереси, особенно же тех, чьи земли прилегали к их владениям…»
В это же время стал известен арбалет – станковый лук, машина огромной мощности, пробивавшая кольчужную ткань, как матерчатую. В начале XIV века появился фальшьон – огромный тяжелый тесак, запросто разрубавший кольчугу, и алебарда – насаженное на древко сочетание копья, топора и крюка. В руках швейцарских крестьян-пехотинцев алебарда раскалывала и протыкала не только кольчуги, но и шлемы, а крюк позволял сдергивать всадников с коня.
Все отмеченные тенденции в оружии нападения продолжали быстро развиваться и в последующие столетия, что повлекло соответствующее развитие доспеха из крупных железных пластин. В этот период распространилось поднимающееся забрало, изобретенное столетием раньше. Появлялись и новинки для прикрытия корпуса воина.
Были изобретены панцирные жилеты, кожа которых подбивалась большими прямоугольными пластинами металла. Затем появился доспех, состоящий из сплошной кирасы с юбкой из горизонтальных стальных полос (в XIV веке кирасу почти всегда упорно обтягивали тканью или надевали поверх нее короткий кафтан, так что ее и не было видно), наручей и поножей, состоящих из деталей, повторяющих анатомическое членение человеческих конечностей, а также железных перчаток. Оставалось лишь соединить между собой все части этого доспеха. На это ушла вторая половина XIV века.
Тогда же горшковидный шлем был заменен баскинетом – небольшим, заостренным на макушке шлемом с низким затылком. Спереди он имел подвижное забрало с сильно выступающей центральной частью, за что его называли «собачьей мордой». К баскинету крепилось длинное кольчужное ожерелье, прикрывающее шею и плечи.
Наконец, в XV веке был создан полный доспех, конструкция которого, составленная из больших сплошных стальных пластин, повторяла строение человеческого тела. Именно над этим доспехом издевались позднейшие авторы исторических исследований и романов, перенося его и на столетия раньше. А зря издевались. Доспех этого типа отличался великолепными боевыми качествами, был не только очень прочен, но и удобен. А весил он около 25 килограммов, – ничуть не больше, чем комплекты доспехов из Восточной Европы и Азии. Причем этот вес равномерно распределялся по всему телу, а поскольку все подвижные части набирались из узких пластинок, приклепанных к ремням, доспех совершенно не сковывал движений.
(М. Горелик сообщает, что в наши дни во время киносъемок спортсмены и артисты надевали подлинные доспехи, и оказалось, что тренированный человек спокойно работает в них 8 часов в сутки, ходит, ездит верхом, сам влезает в седло и поднимается с земли.)
Доспехи XV века, названные готическими за заостренные формы своих деталей, сменились в начале XVI века максимилиановскими, в которых вся поверхность брони покрывалась желобками, облегчавшими вес боевой одежки. Позднее доспех опять становится гладким: формы его соответствуют изменениям моды в обычной одежде.
Появление готического доспеха привело к яркому расцвету искусства оформления оружия. Раньше отдельные металлические детали украшали узкие, инкрустированные золотом каймы, теперь большое поле давало простор творческой мысли мастера. Забрала шлемов превращались в звериные морды или страшные маски с крючковатыми носами и стальными усами, конские оголовья ковались в виде голов химер и других чудовищ. С середины XVI века формы стали скромней, но отделка – богаче.
В XVII веке, с резким усилением пробивной способности огнестрельного оружия, доспех достигает максимальной толщины и веса – около 33 килограммов. Это был предел, после чего «доспешные мастера» отказались соревноваться с мушкетами и пистолями.
Лучшие мастера доспеха – платтнеры – добивались чистоты и законченности изделия. Немецкие мастера поражали полировкой и изящным силуэтом, итальянцы – неистощимым богатством мотивов оформления и виртуозных технических приемов. Не отставали от платтнеров и мастера-мечники. Рыцарский «готический» меч в XIV–XVI веках все более сужается, заостряется, вытягивается, пока, наконец, в XVI веке не превращается в шпагу.
Меч, эволюционируя, постепенно потерял рубящую функцию – ведь сплошной доспех им все равно не разрубить, зато острием можно проткнуть сквозь сочленения панциря. Изменялись и детали рукояти меча; отделка становилась все обильнее и сложнее. Тончайшая чеканка, гравировка, инкрустация, прорези и чернь украсили клинки, рукояти, ножны. Лучшие клинки изготовляли испанские мастера в Толедо и германские в Золингене.
Если в связи с усилением доспеха роль рыцарского меча несколько падает, то копье служит по-прежнему верно. К XVI веку оно превращается в толстый трехметровый шест с маленьким острием. Такую тяжкую пику, обладающую страшной пробивной силой, уже не удержать одной рукой. Поэтому ее подпирали стальной подставкой, привинченной к груди кирасы.
Откуда же взялась легенда о доспехах, в которых нельзя было ни встать, ни повернуться? Оказывается, такие тоже были! Это турнирные доспехи XVI века. Турниры, пышно обставленные игрища, призом на которых служили доспехи и конь поверженного соперника, известны с XI века. До конца XV века рыцари на турнирах бились в основном тупым оружием и в обычных боевых доспехах. Но в XVI веке правила ужесточились, стали драться острым оружием. Погибать в игре хотелось еще меньше, чем в бою, и доспехи для турнира «специализировались». Например, доспех для конного копейного поединка весил до 85 килограммов. Он закрывал только голову и торс всадника, но имел толщину около сантиметра и был почти неподвижен – ведь надо было только ударить копьем.
Облачали в него рыцаря, посадив на поднятое над землей бревно, так как с земли он сесть на коня не мог, да и выдерживал в нем боец очень короткое время. Турнирное копье имело вид настоящего бревна, с прикрепленным стальным кругом у рукояти – защитой правой руки и правой стороны груди. Конь для турнира также обряжался в особо толстый доспех, да еще поверх стального нагрудника клали толстый кожаный валик, набитый чем-нибудь мягким. Рыцарь сидел в огромном седле, задняя лука которого подпиралась стальными стержнями, а передняя была так широка, высока и простерта вниз, что, окованная сталью, надежно защищала ноги всадника.
И все это хозяйство покрывалось богатейшими геральдическими мантиями, попонами, на шлемах возвышались геральдические фигуры из дерева, копья обертывались лентами.
Но, скажем прямо, к истории боевой конницы такие изыски почти не имеют отношения.
Кони-звери
Вопрос, который, безусловно, имеет отношение к военной истории, но практически никогда историками не рассматривавшийся, – это вопрос о времени появления самого коня. Берем в руки учебник Р. Ю. Виппера (1859–1954) и читаем в главке про Новый каменный век (неолит):
«Караваны торговцев потянулись вдоль рек, по горным тропинкам и проходам; изделия несли на плечах, везли на тачках, навьючивали на верблюдов и лошадей, грузили в лодки».
Далее, в главке «Начало земледелия. Бронзовый и железный век»:
«Не скоро укротили быка; но раз его одолел человек, на быке стали перевозить тяжести, впрягать животное в телегу. Для той же цели человек захватил и быструю лошадь».
То, что написано в учебнике истории, не более, как мнение автора учебника, считающего к тому же, что неолит – страшно далекая от нынешних дней пора. Но мы помним, что еще в XI веке применялись каменные топоры, – а в глухих уголках, надо думать, и позже. Тачка в Европе появилась лишь в XIII веке. А лошадь? Она весьма затратна в ее содержании. Прикиньте сами: рискнули бы вы завести себе лошадь сейчас, даже имея шикарный сельский особняк?… В Средние века это было тоже не очень просто. Кормить ее, ухаживать, объезжать, приручать – для чего? Чтобы лошадь стала на селе животным обыденным, требовалось немало времени!
Ф. Кардини сообщает о раннем Средневековье:
«Высокая стоимость коня связана с процессом развития коневодства и повышением урожайности фуражных культур: более сильные животные и их более многочисленное поголовье требовали создания значительных кормовых запасов…»
На севере Европы пахали на быках. На юге – обходились ручным трудом, ибо урожайность была столь велика, что не нужно было иметь и обрабатывать большие участки. На Руси природные условия много хуже, чем в Западной, и даже остальной части Восточной Европы. Может быть, здесь лошадь появилась в незапамятную древность?
Судить об этом достаточно сложно. Археологические находки немы, как мы показали в одной из предыдущих глав. Памятники же письменности дают парадоксальные результаты. Как известно из традиционной истории, русскую азбуку (кириллицу) придумали Кирилл и Мефодий в IX веке. А глаголица применялась якобы еще раньше, так что тексты должны быть. Но вот открываем мы Историко-этимологический словарь П. Я. Черныха и читаем в статье о коне, что слово это впервые упомянуто под 6477 годом от Сотворения мира, то есть в 969 году, через сто лет после появления кириллической письменности. Тогда рек Святослав матери своей и боярам своим:
«Не любо ми есть в Киеве быти, хощю жити в Переяславци и на Дунаи, яко то есть средина земли моей, яко ту вся благая сходиться; от Греков паволокы, и злато, и вина, и овощи розноличныи; из Чех, из Угръ сребро и кони; из Руси же скора, воскъ, и мед, и челядь».
1. Простая уздечка, не ограничивает раскрытие рта; 2–5. Капсюли, ограничивающие открытие рта (2 – капсюль ганноверский, 3 – чешский, 4 – русский, 5 – мексиканский); 6. Мартингал, не дает лошади задирать голову выше горизонтального положения.
Смотрим тогда в Историко-этимологическом словаре слово «лошадь». Сия скотина впервые упомянута под годом 6619, то есть на полтора столетия позже коня, в XII веке. «Лошак» находим в XIII веке, а прилагательное «лошадиный» попало в словари с 1731 года.
1. Трензель (трензельное железо, удила) – состоят из грызла и двух колец, за которые трензель крепится к щечным ремням оголовья.
2. Пелям – комбинация мундштука и трензеля, имеет грызло и щечки с кольцами, комплектуется цепочкой.
Но для проверки можно выбрать разные слова! Идем по алфавиту. «Вожжи» упоминаются в русском письме с первой половины XVIII века, а из других славянских языков самое старое упоминание вожжей относится к 1551 году. «Дышло», одиночная оглобля, в польском языке – с XVI века, в русском позже, в словарях отмечено с 1704 года. «Узда» в древнерусском – с XI века. Но взнуздать коня мало, надо еще и о подковах озаботиться. Слово «ковать» появляется на письме тоже с XI века, равно как и «кузнъць».
Сходная картина и в Западной Европе. Коня узнали здесь поздно, работать с ним не умели, и наука обхождения с этим животным, его дрессировки развивалась долго. Из-за дороговизны коня иметь его могли только люди состоятельные, применявшие его для войны, а не для пахоты, – да еще купцы запрягали их в свои повозки с товаром. Вот почему столь поздно появились специальные названия для вьючной сбруи на письме; они просто не были широко известны.
Ф. Кардини в своем исследовании истории рыцарства пишет о требованиях к боевым коням раннего Средневековья:
«В связи с утяжелением вооружения и одновременным усовершенствованием техники фронтального столкновения возникла необходимость в таких лошадях, которые умели бы двигаться строго по прямой линии, не были бы нервозны и впечатлительны, послушно реагировали на команды, подаваемые голосом, могли бы выдержать внушительный вес всадника со всеми его доспехами и оружием, и в то же время не были бы медлительны…»
Итак, в Средневековье только лишь возникла потребность вот в таких боевых животных, но их еще не было. Но обратимся к «древности». О, здесь совсем другая картина! Здесь таких коней – на выбор:
«Если вы хотите иметь хорошую строевую (!) лошадь, – говорит Ксенофонт (ок. 430–335/54 до н. э.), – то должны испытать ее при различных обстоятельствах, какие она только может встретить, например: переплывать рвы, карабкаться на валы, подниматься и опускаться по крутым возвышенностям и носиться во весь карьер по неровной местности, по покатостям и дурным дорогам. Большая часть лошадей не соответствует ожиданиям не вследствие их недостатков, а потому что они не имеют должного навыка. Если они хорошего сложения, то для того, чтобы не были порочны, методическою дрессировкою следует приучать их ко всему».
Столько небылиц, сколько сочинено про античную конницу, не сочинили, кажется, ни про один другой род войск. Вот лишь некоторые из них, которые отметил сам Дж. Денисон, автор знаменитой книги «История конницы»:
«Если верить легендам, составляющим основание древнейшей истории римлян (!), то можно прийти к заключению, что кавалерийская служба была известна еще при основании Рима и получила некоторое развитие…» (VIII до н. э., линия № 2, соответствует традиционному Х веку н. э.).
«Нумидийцы, составлявшие легкую конницу Ганнибала, считались лучшими в это время представителями этого рода оружия… Лошади их были маленького роста, очень невидные. Сами они были крайне плохо снаряжены и почти совершенно нагие, ездили без седел, управляя лошадьми с помощью прута или ремня. Тем не менее услуги, оказанные ими Ганнибалу, столь велики, что с трудом можно верить рассказам о столь неудовлетворительном их снаряжении. Они не употребляли ни узды, ни поводьев…» (III–II до н. э., линия № 6–7 «римской» волны).
«Вообще греки не любили кавалерийской службы; они не придавали коннице большого значения и содержали ее очень мало. Богатые граждане, обязанные нести службу верхом, предпочитали заменять себя другими людьми, которым и передавали своих лошадей, а сами поступали в пехоту…» (III до н. э., линия № 7).
Можно долго и непродуктивно спорить о времени приручения лошади человеком. Можно рассмотреть вопрос этот с биологической точки зрения, а можно довериться Геродоту, который откуда-то знал о некоей равнине в Мидии, «на которой водятся величественные кони». Описания Геродота очень подходят к ахалтекинцам: грациозны, имели длинные, тонкие и гибкие шеи, большие глаза, сухие головы и длинные сильные ноги. И об упряжи много чего знал Геродот. И о колесницах в армии Ксеркса… Если б только знать достоверно, когда жил сам Геродот.
И. В. Давиденко пишет:
«Когда, где, кто и как превратил вольного тарпана или неукротимую лошадь Пржевальского в прекрасное домашнее животное, которое и под седло, и под вьюк, и в оглобли годится? Из зебры ничего подобного не вывели за время цивилизации. В книгax несложно прочитать, что среди 250 конских пород самыми древними считаются ахалтекинцы. Сам Тиглатпаласар за тысячу лет до новой эры приказал написать:
«Я захватил стада лошадей, мулов и другого скота с их лугов. Я заставил их заплатить дань в 1200 лошадей».
Читать бесплатно другие книги:
