Алхимический марьяж Элистера Кромптона Шекли Роберт
К ним приближался высокий негр с веселой физиономией и густой вьющейся шевелюрой.
— Мой что? — переспросил Кромптон.
— Человеку с тяжелым психическим расстройством, — сказала Сью, — в первую очередь необходим друг, особенно когда он потрясен прибытием в незнакомое место.
— Не понимаю.
— "Эйон Фаундейшн" каждого вновь прибывшего гостя обеспечивает другом. На эту работу нанимают добровольцев, и только на два часа, потому что быть другом абсолютно чужого и неинтересного тебе человека — это тяжкий и изматывающий труд.
— Эй, — сказал негр, — я Кави с Фиджи.
— Не нужен мне никакой назначенный друг, — возмутился Кромптон. — Я отказываюсь…
— Не говорите это мне, — сказала Сью. — Скажите все это вашему другу. Затем он к вам и приставлен.
— Скажи мне, детка, все, что думаешь, — предложил Кави, и Кромптон послушно поплелся за фиджийцем к ожидавшему их на улице такси.
Глава 5
Кави помог Кромптону устроиться в современном однокомнатном номере на бульваре Поляни. В комнате была установлена автоматическая видеосистема, записывающая каждое произнесенное слово и каждое движение. Предназначалась она для того, чтобы пациент мог проследить за своим поведением и таким образом наблюдать за процессом выздоровления. Кромптон, как и многие до него, отключил систему. Он хотел знать, когда начнется настоящее лечение, в чем оно будет заключаться и сколько часов в день займет. Кави объяснил ему, что никаких строго определенных процедур не будет.
— Вы должны запомнить, — сказал добродушный фиджиец, достав из своей роскошной шевелюры сигарету, зажигалку и пепельницу, — что Эйон — самый передовой центр терапии во всей Галактике. Здесь не существует какого-то одного вида лечения или процедуры, здесь преобладает эклектизм. Как у нас принято говорить, "все зависит"…
— Но от чего зависит? — спросил Кромптон.
— Этого мне никогда не объясняли, — признался Кави.
— А как лечат вас?
— Ко мне каждую ночь прилетает черный ворон и просвещает меня. Вас будут лечить иначе, если вы не страдаете, как я, психосимволической ритуальной поллюцией.
— У меня параноидальная шизофрения, — сказал Кромптон.
— О, таких, как вы, здесь немного, — сказал Кави. Два часа, отведенные им для дружбы, почти истекли. Новоиспеченные друзья договорились созвониться в ближайшие дни, вместе выпить и обсудить свои проблемы. Но это была чистая условность: друзья-на-два-часа редко поддерживали знакомство — может быть, отчасти по этой причине они и оказались в Эйоне.
Остаток дня Кромптон провел, осматривая центр города. Он ему очень понравился, особенно невысокие, окрашенные в пастельные тона дома, утопающие в зелени. Вокруг было много людей, и все они казались веселыми и дружелюбными. Большинство из них подвергалось групповым сеансам терапии прямо в пиццериях, кинотеатрах, парикмахерских и прочих заведениях. Это окутывало Эйон специфической атмосферой взаимопонимания и сочувствия, которая ощущалась даже в космосе, за сотни миль от планеты.
Тотальная приверженность Эйона к лечению и предельно искреннему общению приводила порой к мелким недоразумениям, как это случилось, например, с Кромптоном, когда он обратился в аптеку за лезвиями и кремом для бритья.
Продавец, бородатый коротышка в клетчатом костюме, отложил номер "Инслайта", журнала лилипутов-психологов, и спросил:
— Для чего вам эти предметы?
— Побриться, — ответил Кромптон.
— Но бриться вовсе не обязательно.
— Я знаю, — сказал Кромптон. — Но я люблю бриться.
— В самом деле? — понимающе улыбнулся продавец. — Не хочу заострять ваше внимание, но намного рациональнее обходиться без бритья.
— Не знаю, что вы считаете рациональным, — сказал Кромптон, — но я не понял, вы дадите мне крем и лезвия или нет?
— Не сердитесь, — сказал продавец. — Я просто пытался поставить себя на ваше место, используя те немногие данные, которыми располагаю. — Он выложил на прилавок набор лезвий и кремов. — Выбирайте, что вам нравится, и не обращайте на меня внимания, я всего лишь безликое ничтожество с единственным назначением в жизни — обслуживать вас.
— Я не хотел обидеть вас, — сказал Кромптон. — Мне только хотелось получить немного крема для бритья.
— Мне совершенно ясно, — сказал бородач, — что у вас куча важных дел, таких, например, как бритье вашего глупого лица, и что вам недосуг пообщаться с ближним, которому в этот быстролетный момент вдруг захотелось поделиться с вами соображением о том, что мы — это нечто большее, чем навязанная нам кем-то роль, чем наша телесная оболочка.., что мы — это наше самосознание, встретившееся с самим собой в необычных условиях.
— Да что вы говорите? — удивился Кромптон и покинул аптеку.
Выходя, он услышал за спиной дружные аплодисменты, которыми наградила бородача его психотерапевтическая группа.
…Кромптон уже успел заметить, что люди в Эйоне общаются друг с другом по малейшему поводу, словно они всегда слегка под мухой и просто жаждут стычек. Немного позднее в этот же день ему повезло наблюдать этот эйонский стиль во всей красе.
Две машины слегка столкнулись на одном из перекрестков. Водители, абсолютно целехонькие, повыскакивали из своих машин. И хотя один из них был маленький и толстенький, а второй — выше среднего роста и худой, оба они походили на банковских служащих, переживающих острый средневозрастной кризис. И оба вежливо улыбались.
Высокий осмотрел повреждения и сказал томным и довольным тоном:
— Кажется, нас настигла длинная рука судьбы и привела к столкновению, так сказать. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что вы, как говорится, заварили эту кашу и потому вся ответственность за последствия ложится на вас. Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя виноватым, вы же понимаете; я просто пытаюсь все расставить по своим местам, разумно, беспристрастно и объективно — насколько это возможно.
Из быстро собравшейся толпы послышались возгласы одобрения. Теперь все взоры обратились к коротышке, который, заложив руки за спину, покачивался на пятках, как, говорят, любил делать Фрейд, размышляя над вопросом, существует ли инстинкт смерти. Потом он сказал:
— Не кажется ли вам, что аргументы, основанные на предположении о собственной объективности, мягко говоря, несколько некорректны?
В толпе согласно закивали. Высокий непринужденно продолжил:
— Допустим, что все частные суждения по своей природе не могут не быть предубеждением. Но суждение — это единственный инструмент познания действительности, которым мы располагаем, и мы, как существа живые и развивающиеся, естественно, сначала распознаем явление, а затем неизбежно даем ему оценку в виде суждения. И так и должно быть, несмотря на парадокс субъективности, который подразумевается в любом "объективном" утверждении. Вот почему я недвусмысленно заявляю: вы были не правы, и никакие ссылки на дихотомию наблюдателя-наблюдаемого ничего не изменят.
Толпа одобрительно загудела. Многие что-то записывали, а на обочине сформировался небольшой дискуссионный клуб.
Коротышка понял, что допустил тактическую ошибку, которая дала оппоненту возможность произнести длинную речь. Он сделал отчаянную попытку перехватить инициативу и перевел дискуссию в другую плоскость:
— А вам самому никогда не приходилось подвергать сомнению свои слова? спросил он с ядовитой улыбкой Яго на устах. — Вы всегда прибегаете к таким вот сокрушающим атакам, чтобы доказать свою правоту? Как долго трудились вы над изобретением ситуаций, в которых всегда виноват кто-то другой, чтобы таким образом отдалить момент, когда вам придется волей-неволей признать свою изначальную и непоправимую вину?
Высокий, уже предвкушая победу, ответил:
— Друг мой, все это пустое психологизирование. Вы, очевидно, расстроены "демоническим" аспектом своего собственного поведения и намерены оправдать себя любой ценой.
— Ага, теперь вы уже читаете мои мысли? — парировал коротышка.
Зрители зашумели. Высокий нейтрализовал удар следующим заявлением:
— Нет, мой друг, я не читаю чужих мыслей, я просто использую широкие возможности своего подсознания для объяснения этиологии вашего поведения. Думаю, это ясно всем здесь присутствующим.
Толпа живо зааплодировала.
— Но, черт побери, — обратился к зрителям коротышка, — неужели вы не видите, что он просто играет словами? Факты свидетельствуют против него, не говоря уже о том, что эти подсознательные озарения — всего лишь плод его искренней веры в собственное всемогущество.
Послышался недовольный ропот, и один из зрителей шепнул на ухо Кромптону:
— Вечно они прибегают к аргументам ad hominem [Применительно к человеку (лат.). Argumentum ad hominem — доказательства, основанные не на объективных данных, а рассчитанные на чувства убеждаемого.] как к последнему средству!
…Высокий закончил дискуссию убийственным выступлением:
— Мой несчастный друг, вы непременно хотите сделать из меня виноватого? Прекрасно, я восхищен, я рад быть виноватым, если это хоть в какой-то мере поможет вашей больной психике. Но ради вашего же блага я вынужден подчеркнуть, что такие символические победы вряд ли послужат вам утешением, когда придет судный день. Нет, добрый мой товарищ, лучше взгляните смело в лицо реальности, посмотрите на окружающий мир — в нем есть страдания и боль, но есть и радость, и невыразимое блаженство в нашей, увы, быстротечной жизни на этой зеленой планете!
Воцарилось молчание, слышно было только шуршание кассет в записывающих устройствах. Потом коротышка закричал:
— Иди ты к такой-то матери, словоблуд, ублюдок чертов!
Высокий поклонился иронически, толпа заволновалась. Коротышка попытался сделать вид, что эта вспышка раздражения была умышленной пародией на обычный поведенческий стереотип. Но никто не попался на эту удочку, кроме Кромптона, который нашел весь этот спор крайне странным и непонятным.
Вернувшись к себе в отель, Кромптон обнаружил на столе повестку: завтра к десяти часам утра его приглашали явиться на прием в Центр взаимочувствующей терапии.
Глава 6
Центр взаимочувствующей терапии представлял собой обширный комплекс зданий, разных по форме и размеру, соединенных между собою крытыми аллеями, перекидными мостиками, переходами, аппарелями и другими архитектурными деталями. А по сути Центр был единым гигантским строением на территории в 115,3 квадратных мили. Это было одно из самых больших сооружений в данном районе Галактики, уступавшее только Центру переработанной пищи на Опикусе V, который занимал 207 квадратных миль.
Кромптон прошел в главные ворота, украшенные знаменитым девизом Центра: "Здоровый дух в здоровом теле — или крах!" Охранник обыскал его на предмет оружия, регистраторша проверила направление и отвела его в большой уютный кабинет на третьем этаже. Здесь его представили доктору Чейерсу, невысокому лысеющему толстяку с золотым пенсне.
— Присаживайтесь, мистер Кромптон, — сказал Чейерс. — Сейчас заполним вашу лечебную карту и начнем лечение. У вас есть ко мне вопросы? Пожалуйста, не стесняйтесь, спрашивайте обо всем, что вас интересует: мы все к вашим услугам.
— Очень мило с вашей стороны, — сказал Кромптон. — Не скажете ли вы мне, что последует за моим визитом к вам?
Доктор Чейерс сочувственно улыбнулся.
— Боюсь, не скажу. Этот вид информации предопределит ваши ожидания и тем самым затормозит выздоровление и подавит вашу интуицию. Вы же не хотите, чтобы подобное произошло?
— Нет, конечно, — сказал Кромптон. — Но вы, наверное, можете сказать, сколько времени займет курс лечения?
— Это зависит только от вас, — ответил Чейерс. — Скажу вам откровенно: бывало, хотя и очень редко, что пациенты выздоравливали прямо в этом кресле, во время подготовки к лечению. Но, как правило, процесс излечения длится гораздо дольше. Самое главное чтобы пациент созрел для выздоровления, ради этого мы и трудимся здесь. И, кроме того, я был бы не до конца искренен с вами, если бы не отметил, что динамика личного здоровья и рост динамики — это пока еще почти недоступная нашему пониманию переменная, или, как я предпочитаю ее называть, пучок взаимосвязанных модальностей потенциала.
— Я, пожалуй, понял, что вы имеете в виду, — сказал Кромптон. — Но вы лично — вы действительно уверены, что сможете вылечить меня?
— Наша уверенность выходит за рамки личного, — со спокойным достоинством ответил Чейерс. — Мы в Эйоне верим, что любое чувствующее существо от природы наделено здравым умом, а мы — лишь инструмент, призванный возродить его, и не более. У нас не бывает неудач — за исключением, разумеется, тех случаев, когда наши усилия оказываются безрезультатными из-за преждевременного прекращения жизненных процессов в организме пациента. К сожалению, мы не всесильны. У вас есть еще вопросы?
— По-моему, вы дали мне исчерпывающий ответ, — сказал Кромптон.
— Тогда почитайте эту расписку, — предложил Чейерс, протягивая ему супертермофакс. — В ней говорится, что вы осознаете, что лечение может окончиться смертью, потерей памяти, неизлечимым безумием, слабоумием, импотенцией и другими нежелательными последствиями. Мы, конечно, примем все необходимые меры, чтобы избежать их, но если, к несчастью, что-нибудь подобное случится, вы не будете возлагать на нас вину за это, и так далее. Подпишите вот здесь, внизу.
Он передал Кромптону "вечное перо". Кромптон заколебался.
— Но ничего такого почти никогда не случается, — подбодрил его Чейерс. Правда, терапевтическая методология включает в себя реальные ситуации с аутентичным исходом, и вас могут ожидать самые разные неожиданности, раз уж вы включились в эту игру.
…Кромптон вертел в руке "вечное перо" и думал о том, что такой расклад ему совсем не по душе. Все его нутро восставало против этой угрожающей и непредсказуемой авантюры, в которую вовлекал его Эйон. Если тебя с порога предупреждают, что здесь ты можешь продуться вчистую, имеет смысл поискать другую игру, где ставки будут пониже.
Но разве у него есть выбор? Он чувствовал, как его сожители, хотя и усыпленные, ворочаются, спорят и ссорятся внутри. Перед ним стояла проблема выбора Гобсона [Гобсон Томас (умер в 1631г., Англия) — владелец прокатной конюшни, который обслуживал клиентов по принципу, или бери ту лошадь, которая стоит ближе всего к дверям, или не получишь никакой.], излюбленного персонажа кроссвордов, о котором Кромптон вспомнил как о живом олицетворении своей теперешней ситуации.
И тут он услышал глухое бормотание Лумиса: "Эл! Че там у тея? Че деется?"
— Я согласен, — сказал Кромптон и поспешно, чтобы не передумать, нацарапал свою подпись.
— Ну и чудненько, — сказал доктор Чейерс, свернул расписку и положил себе в карман. — Добро пожаловать в мир терапии без обмана, мистер Кромптон!
Кресло Кромптона вдруг отъехало назад и стало опускаться в отверстие, открывшееся в полу.
— Стойте! Я еще не готов!.. — крикнул Кромптон.
— Вечно они не готовы! — проворчал где-то далеко вверху доктор Чейерс.
Отверстие закрылось, и Кромптон, сидя в кресле из искусственной кожи, бесшумно помчался вниз, в непроглядную тьму.
Глава 7
Наконец кресло остановилось. Кромптон встал и на ощупь определил, что находится в узком коридоре, один конец которого заблокировало кресло. Не отрывая руки от стенки, он пошел в темноте вперед по коридору.
Проснулся Лумис и спросил:
— Что происходит, Эл? Где мы?
— Это довольно трудно объяснить, — сказал Кромптон.
— Но что все это значит?
— Мы проходим спецкурс лечения. В результате мы должны стать цельной личностью.
— По-твоему, прогулки по адски темным туннелям — это и есть лечение?
— Нет, нет, это всего лишь пролог.
— К чему?
— Не знаю. Мне сказали, что этого лучше не знать.
— Но почему?
— Точно не знаю. Думаю, так у них построена система лечения.
Лумис задумался, потом сказал:
— Не понимаю.
— Да и я тоже, — признался Кромптон. — Но так мне сказали.
— Ну-ну, — сказал Лумис. — Нет, это просто потрясающе! В хорошенькую же историю мы вляпались по твоей милости! Ты считаешь себя умным, да? Так я тебе скажу кое-что: ты вовсе не такой умный, Эл! Ты просто дурак!
— Постарайся успокоиться, — попросил Кромптон. — Мы находимся в знаменитом и преуспевающем учреждении. Они знают, что делают.
— А по мне — все это чушь собачья, — заявил Лумис. — Давай слиняем отсюда и попробуем сами разобраться со своими проблемами!
— Боюсь, теперь уже слишком поздно, — сказал Кромптон. — А потом…
Вдруг непонятно откуда брызнул поток света и залил коридор, конец которого расширялся и превращался в огромный зал.
Кромптон вошел в него и обнаружил, что это операционная. В глубине зала, в тени стояли ряды стульев. В центре располагался операционный стол, окруженный людьми в белых халатах, резиновых перчатках и марлевых масках. На столе лежал мужчина с накинутой на лицо салфеткой. Радио негромко наигрывало прошлогодний земной топ "Клыкастые звуки" в исполнении Спайка Дактиля и группы "Парламентское охвостье".
— Ничего хорошего это нам не предвещает, — заметил Лумис. — Я, пожалуй, сделаю так, как советует мне мой внутренний голос: выйду из игры и буду искать забвения в своем обычном духовном занятии, которому привержен с детства сосредоточусь на собственных гениталиях.
Пробудился Стэк и спросил:
— Что здесь происходит?
— Много чего, но мне сейчас некогда рассказывать все заново.
— Я могу объяснить ему, — предложил Лумис.
— Да, пожалуйста, только потише, ладно? — сказал Кромптон. — Я должен разобраться в этой ситуации. — Он повернулся к врачам:
— Что тут творится?
У старейшего из докторов была раздвоенная седая борода и авторитарная манера поведения, которую он сочетал с ажурными разноцветными носками, возможно, для создания некоего двусмысленного стилистического контраста.
— Вы запаздываете. Надеюсь, вы готовы начать?
— Как это — начать? — испугался Кромптон. — Я ведь не врач. Я не знаю, что делать.
— Именно потому вас и выбрали, что вы не врач, — вступил в разговор маленький рыжий доктор из задних рядов. — Видите ли, мы полагаемся на вашу непредсказуемость и рвение.
— Пора, поехали, — сказал кто-то из врачей. Несмотря на сопротивление, Кромптона облачили в халат, натянули на руки резиновые перчатки и закрыли лицо марлевой маской. У Кромптона закружилась голова, он был как во сне. Странные мысли замельтешили в мозгу "Бывшие замены? Несвоевременный гамбит. Лабиринт забывчивости! А потом ореховое масло".
Кто-то вложил ему в руку скальпель. Кромптон сказал:
— Если я буду действовать на уровне реальности, произойдет что-то страшное.
Он снял салфетку и увидел лицо пациента — жирное, с родинкой на левой щеке.
— Смотрите, смотрите хорошенько, — сказал ему доктор с раздвоенной бородой. — Полюбуйтесь на свою работу. Это ведь вы, и только вы довели его до такого состояния, и это так же верно, как то, что Господь создал зеленые яблочки.
Кромптон собирался было возразить, но его остановило неожиданное появление рыжеволосой девушки в прозрачном платье с узким лифом и широкой юбкой.
Она вошла в операционную и спросила:
— Доктор Гроупер готов заняться мною?
— Нет, — прошипел один из врачей, неприметный человечек с выразительным голосом — мягким, липким и словно бы все время намекавшим на сальные непристойности.
Девушка кивнула и обратилась к Кромптону:
— Хочешь, покажу кое-что?
Это настолько ошеломило Кромптона, что он не смог ответить. Но Лумис в таких случаях всегда был тут как тут и, прервав свои попытки объяснить Стэку сложившуюся ситуацию, овладел телом и сказал:
— Всенепременно, дорогая, покажите мне кое-что. Девушка взяла в руки кошелечек, пришпиленный к поясу юбки, и достала оттуда маленькие серебряные ножнички.
— Я никогда никуда не хожу без них, — заявила она.
— Совсем никуда? Как интересно! — удивился Лумис. — Почему бы нам не прогуляться? Вы бы рассказали мне обо всем поподробнее. Между прочим, в этом заведении можно выпить хоть что-нибудь?
— Вы должны извинить меня, — сказала девушка. — Сейчас моим пустячкам пора в постельку. И она исчезла.
— Очаровательна! — промурлыкал Лумис и последовал бы за ней, если бы в этот момент Кромптон не вернул себе тело.
— Может, займемся делом? — ледяным тоном сказал он. И обратился к врачам:
— Насколько я могу судить, это каким-то образом входит в курс лечения? Ведь пациент здесь я, не так ли?
— М-да, здесь нужны некоторые пояснения, — сказал доктор с раздвоенной бородой, приподняв маску, чтобы почесаться, и приоткрыв при этом свою заячью губу.
— Но я так понял, что вам запрещено что-либо объяснять мне, — сказал Кромптон.
— Вы неправильно поняли. Нам можно объяснять все что угодно, только правду нельзя говорить.
— Но не подумайте, что это упрощает вашу задачу, — сказал, входя в зал, хирург-ординатор с небольшой доской для записей в руках. — Даже в нашем вранье есть для вас ценные крупицы.
— Иногда ложь и правда — одно и то же, — сказал бородатый доктор. — В любом случае, они — часть нашей интуиции.
Кромптон посмотрел на человека, распростертого на столе. Он никогда раньше не видел его. В голове продолжалась сумятица. Сначала его беспокоило левое колено, а теперь он не мог вспомнить что-то очень простое, но забавное, и это раздражало его. Он слышал, как шептались между собой Лумис и Стэк. Это взбесило его: как они смеют шуметь у него в голове именно тогда, когда он должен оперировать! Он посмотрел на скальпель, зажатый в руке. Им снова овладела нерешительность. Он постарался вспомнить, где и когда он посещал медицинский колледж. Тут же перед его глазами возникло шоссе в Нью-Джерси рядом с заливом Чиску-эйк. Ну и штучки вытворял с ним его мозг!
Он уставился на кусочек блестящей кожи между бровей пациента. Рассеянно поднял скальпель и глубоко рассек лоб.
Тут же в подвале раздался вой трансформатора символов, и скальпель в его руке превратился в розу на длинном стебле.
Кромптон ненадолго потерял сознание. Когда он пришел в себя, пациент, врачи, операционная — все исчезло.
Он стоял в английском парке на высокой скале, а над ним раскинулось бескрайнее синее небо, подернутое легкими облаками.
Глава 8
Когда-то раньше это, видимо, был прекрасный парк с правильными аллеями и симметричными дорожками. Но сейчас все в нем заросло, и он представлял собой печальную картину. Красная вербена пока чувствовала себя превосходно, и зубчатые листья каланхоэ имели вполне процветающий вид; но все вокруг покрыли цветущие одуванчики, а рядом с бельведером пристроился толстобрюхий кактус. Всюду на земле валялись консервные банки, газеты, собачьи испражнения и другие следы пребывания туристов.
Кромптон обнаружил, что в одной руке он держит грабли, а в другой — совок. И он знал, что от него требуется. Мурлыча себе под нос, он собирал в аккуратные кучи мусор, подбирал всякую вонючую дрянь и успел даже подрезать несколько кустов роз. Ему приятно было это занятие.
Но тут он заметил, что следом за ним распространяется зловоние, упадок и гибель. Куда бы он ни ступил, на этом месте появлялись участки гниющей земли.
Небо вдруг потемнело, по парку пронесся вихрь, тяжелые, черные тучи собрались над головой. Разразился сильный ливень, и парк мгновенно превратился в болото. И, будто этого было мало, всю окрестность потрясли оглушительные удары грома, а черно-синее небо располосовали зигзаги ослепительных молний.
Пропасть черных мух внезапно заполнила все пространство, за ними явились полчища перуанских долгоносиков и крохотных древоточцев. Затем пришел черед стервятников и игуан, и земля под ногами Кромптона задрожала, появились трещины, поднялась медленная зыбь.
Прямо перед ним разверзлась расщелина, в глубине которой Кромптон увидел серные всплески адского пламени.
— К чему все это, в самом-то деле? — спросил Кромптон.
На мгновение наступила жуткая тишина. Потом с небес грянул глубокий голос, шедший, казалось, одновременно со всех сторон:
— Дэниэл Стэк! Пришел твой час расплаты!
— Но послушайте, — сказал Кромптон, — я не Стэк, я Кромптон!
— А где Стэк? — громыхнул голос.
— Он тут, но лечат меня, а не его!
— Мне на это наплевать! — отпарировал голос. — Я получил приказ спросить по заслугам с Дэниэла Стэка. Может, ты будешь вместо него?
— Нет, нет! — взмолился Кромптон. — Мне хватает своих проблем. Одну минутку, он сейчас явится. Кромптон заглянул внутрь себя.
— Дэн!
— Оставь меня в покое, — сказал Стэк. — Я занимаюсь самоанализом.
— Тут кое-кто хочет побеседовать с тобой.
— Пошли их подальше, — сказал Стэк.
— Пошли сам, — сказал Кромптон и погрузился в столь необходимый ему и недолгий сон.
Стэк нехотя принял на себя контроль над телом со всеми его сенсорными элементами.
— Ну что там еще?
— Дэниэл Стэк! — снова воззвал голос с небес. — Пришел твой час расплаты. Я говорю от лица людей, убитых тобой. Ты не забыл их, Дэн? Это Арджил, Лэниган, Лэндж, Тишлер и Уэй. Долго же они ждали этого момента, Дэн, и теперь…
— Как звали последнего? — спросил Стэк.
— Чарльз Ксавьер Уэй.
— Я не убивал человека по имени Уэй, — заявил Стэк. — Других убивал, а его — нет.
— Разве ты не мог забыть, а?
— Вы что, смеетесь? Совсем уж за придурка меня держите? Чтобы я да не помнил тех, кого убивал? Кто этот Уэй, и почему он хочет повесить на меня всех дохлых кошек?
На время все смолкло, слышно было только шипение дождя, падающего в огненную расщелину. Потом голос заявил:
— Делом мистера Уэя мы займемся позже. Но вот, Дэн Стэк, твои мертвецы идут сюда, чтобы поприветствовать тебя.
Опять стало тихо. Потом откуда-то раздался раздраженный голос:
— Да сотрите вы этот парк! Бог мой, да пошевеливайтесь же, есть тут кто-нибудь?
И спустилась тьма, такая густая, как будто все кругом окутали пушистым мартышкиным мехом.
Глава 9
Встревоженный происходящим, Кромптон вернул себе контроль над телом. Он увидел, что стоит посреди большой комнаты, окрашенной в желто-коричневый цвет, с высокими узкими окнами и неуловимым запахом закона. На противоположной стене висела табличка: "Верховный кармический суд, секция VIII, председательствующий судья О. Т. Градж". Комната выглядела в точности как судебный зал в любом провинциальном американском городишке: ряды деревянных скамей для зрителей и заинтересованных сторон, столы и стулья для юристов, истцов, адвокатов и свидетелей. Кресло судьи стояло на возвышении, справа от него располагалась стойка для дачи свидетельских показаний.
Судебный пристав провозгласил:
— Всем встать!
В зал влетел судья Обадня Градж, маленький, почти лысый человечек среднего возраста с розовыми щечками и блестящими голубыми глазками.
— Прошу садиться, — сказал он. — Сегодня мы разбираем дело Дэниэла Стэка, существа чувствующего, у которого концы с концами не сходятся, и нам поэтому, попросту говоря, необходимо их связать в соответствии с законом причинности, в том виде, как он обычно трактуется в этом углу Галактики. Подойдите сюда, мистер Стэк.
— Я представляю его, ваша честь, — сказал Кромптон. — Он всего лишь один из компонентов моей личности, так сказать, мой подопечный, в чем вы, безусловно, разберетесь, если вникнете в детали этого случая. Стэка нельзя рассматривать как самостоятельного индивида с собственными правами. Он не персона и даже не персонаж, в том смысле, в каком обычно употребляют это слово критики, если мне позволено будет прибегнуть к этой аналогии. Стэк — это часть более значительной личности, то есть меня, извините за нескромность; его вычленили из меня по причинам, не зависящим от нас. И мы утверждаем, что Дэниэла Стэка нельзя судить в качестве индивидуума, поскольку его так называемая индивидуальность есть не более чем одна из граней меня самого, чьей тенью, по сути дела, он и является, если можно так выразиться.
— Мистер Кромптон, вы сами готовы понести наказание за те преступления, которые мы здесь докажем? — спросил судья.
— Ни в коем случае, ваша честь! Я, Элистер Кромптон, не совершал никаких преступлений, поэтому, если бы даже я захотел, меня за них судить нельзя. Но я настаиваю на том, что и Стэка нельзя судить по причине, как было изложено выше, отсутствия индивидуальности, а также потому, что у него просто нет тела, которое можно было бы подвергнуть наказанию.
— Нет тела?
— Нет, ваша честь! Его тело погибло. Он временный жилец в теле Элистера Кромптона, то есть в моем теле. Я сейчас нахожусь в процессе реинтеграции, которую можно рассматривать как смертный приговор тем остаткам индивидуальности, что еще находятся в распоряжении Стэка: он прекратит свое существование полностью, став чисто символической частью меня самого. И раз уж тело Стэка погибло и скоро прекратит свое существование его личность, я взываю к habeas corpus [Начальные слова английского закона 1679 г, о неприкосновенности личности.]: здесь нет ни ума, ни тела, ответственных за преступления Дэна Стэка.
— Ваши аргументы убедительны и связно изложены, мистер Кромптон, хихикнул судья. — Но мне не придется принимать их к сведению, так как они не относятся к делу. Самое интересное в ваших рассуждениях — это вопрос о том, что является частью целого и что можно считать дискретным, завершенным и самодостаточным. Но это чисто философский вопрос. Что же касается обвинения, тут все ясно, оно построено на основе бесчисленных прецедентов, цитировать которые нет нужды. Достаточно сказать, что, согласно закону, любое явление на одном уровне можно рассматривать как законченное целое, а на другом — как составную часть чего-либо. Поэтому ни ваше положение, ни мое качественно не отличаются от положения Дэна Стэка. Все мы в ответе за то, что творим, мистер Кромптон, независимо от того, насколько далеки наши характеры от цельности и завершенности.
— Но ваша честь, мне-то каково? Я, к своему несчастью, вынужден делить свое тело со Стэком. И любой вынесенный ему приговор падет на мою голову, что совершенно несправедливо.
— Чисто человеческая ситуация, мистер Кромптон, — мягко заметил судья.
— Но я невиновен в преступлениях, совершенных Стэком. А в основе юриспруденции, которую мы оба с вами исповедуем, всегда лежал принцип, что невиновный не должен пострадать ни в коем случае, даже если для этого придется освободить виновного!
— Но вы не невинны, — настаивал судья Градж. — Вы отвечаете за Стэка, а он за вас.
— Но как же так, ваша честь? И физически, и умственно мы были разъединены со Стэком, когда он совершал свои преступления.
— С позиции кармического закона шизофрения не может служить оправданием, заявил судья. — Все составные части ума/тела в ответе друг за друга. Или, проще говоря, левая рука так же подлежит наказанию, как и правая, укравшая варенье из банки.
— Отвод! — потребовал Кромптон.
— Отклоняю, — сказал судья. — Пусть выйдет сюда Стэк, процесс начинается.
Глава 10
Кромптон передал контроль над телом Стэку.
— Дэниэл Стэк? — спросил судья.