Ярость Смит Уилбур

– Па, я тут подумал, – серьезно заговорил Лотар. – Я не хочу быть юристом, как ты, а медицина кажется мне слишком трудной.

Манфред уступчиво кивнул. Он уже смирился с мыслью, что Лотар не блещет в учебе, а просто хороший средний ученик. Но он преуспевал во многом другом. Уже было ясно, что его сила заключается в умении быть лидером, в решительности и храбрости, и он обладал исключительными спортивными талантами.

– Я хочу пойти в полицию, – неуверенно произнес мальчик. – Когда я окончу школу, мне хочется поступить в полицейскую академию в Претории.

Манфред сидел молча, стараясь скрыть свое удивление. О таком он сам, пожалуй, подумал бы в последнюю очередь.

Наконец он сказал:

– Ja, почему бы и нет? Ты будешь там хорошо учиться. – Он кивнул. – Это хорошая жизнь, посвященная служению твоей стране и твоему народу.

Чем больше Манфред думал об этом, тем сильнее осознавал, что Лотар сделал блестящий выбор, – и, конечно, тот факт, что его отец министр полиции, совсем не повредит карьере мальчика. Он надеялся, что сын не передумает.

– Ja, – повторил он. – Мне это нравится.

– Па, я хотел спросить… – начал Лотар, но тут конец удочки резко дернулся, потом выпрямился, а затем сильно изогнулся.

Старая шляпа Манфреда слетела с катушки спиннинга, когда леска стала с шипением разматываться.

Отец и сын вскочили, а Манфред схватил бамбуковое удилище и отклонился назад, натягивая леску.

– Да это чудище! – воскликнул он, почувствовав вес рыбины.

Катушка продолжала разматываться, хотя Манфред уже прижимал ее рукой в старой кожаной перчатке. Через несколько секунд от перчатки стал подниматься голубой дымок.

Когда казалось, что на веретене катушки осталось всего несколько витков лески, рыба остановилась, и в двухстах ярдах где-то там, под мутноватой серой водой, начала трясти головой так, что толстый конец удилища заколотил в живот Манфреда.

Лотар подпрыгивал рядом, подбадривая отца криками и советами, а Манфред начал вываживать рыбу, понемногу наматывая леску на катушку, пока та почти не заполнилась снова, и он уже ожидал увидеть бьющуюся добычу в прибое за камнями. Потом рыба внезапно снова рванулась прочь, и ему пришлось заново начать напряженно и кропотливо сматывать леску.

Наконец они увидели ее глубоко в воде под камнями – бок рыбины блестел, как огромное зеркало, когда на него падал солнечный свет. Удилище сгибалось, словно большой лук, когда Манфред тянул рыбу вверх, пока та тяжеловесно не заколыхалась, раскачиваясь взад-вперед под напором волн, сверкая радужными оттенками розового и жемчужного, и ее огромные челюсти не начали судорожно разеваться от утомления.

– Острога! – закричал Манфред. – Скорее, Лоти, скорей!

Мальчик спрыгнул к краю воды с длинным шестом в руках и вонзил острие остроги в бок рыбы, сразу за жабрами. Пятно крови окрасило воду, и тут же Манфред бросил удилище и поспешил помочь Лотару управиться с острогой.

Вдвоем они вытащили рыбину, бьющуюся и дергающуюся, на камни над высокой линией прибоя.

– Да она весит сотню фунтов, не меньше! – восторгался Лотар. – Мама и девочки будут ее мариновать до полуночи!

Лотар понес удочки и ящик с рыболовными принадлежностями, а Манфред перекинул рыбину через плечо, пропустив через ее жабры короткую веревку, и они направились обратно по изгибу белого пляжа. На камнях следующего мыса Манфред опустил рыбу на землю, чтобы несколько минут передохнуть. Когда-то он был олимпийским чемпионом среди боксеров в полутяжелом весе, но с тех пор слегка раздобрел, его живот стал мягким и выпуклым, а дыхание – коротким.

«Слишком много времени провожу за письменным столом», – уныло подумал он, садясь на черный валун. Вытирая с лица пот, он огляделся по сторонам.

Это место всегда доставляло ему удовольствие. И его огорчало, что в своей напряженной жизни он мог выкроить так мало времени, чтобы приезжать сюда. В давние студенческие дни они с Рольфом Стандером, его лучшим другом, ловили рыбу и охотились на этом диком нетронутом участке побережья. Оно принадлежало семье Рольфа уже в течение ста лет, и Рольф никогда не продал бы ни кусочка этой земли никому, кроме Манфреда.

В конце концов он продал Манфреду сто акров за один фунт.

– Я не хочу богатеть за счет старого друга, – засмеялся он, когда Манфред предложил ему тысячу. – Давай только внесем в договор купли-продажи условие, что я имею преимущественное право выкупить эту землю обратно за ту же цену в случае твоей смерти или когда ты захочешь ее продать.

За мысом, на котором только что сидели отец и сын, стоял коттедж, построенный им с Хейди, с белыми оштукатуренными стенами и тростниковой крышей, – единственный признак человеческого присутствия. А принадлежавший Рольфу домик для отдыха прятался за следующим мысом, но туда легко можно было дойти пешком, чтобы собраться всем вместе, когда обе семьи могли отдохнуть одновременно.

Здесь таилось так много воспоминаний! Манфред посмотрел на море. Именно здесь поднялась на поверхность немецкая подводная лодка, когда привезла его сюда в начале войны. Рольф ждал его на пляже и вышел в море на гребной шлюпке, чтобы доставить Манфреда и его снаряжение на берег. Это были безумно волнующие дни, дни опасности и сражений, когда они старались поднять африканеров на восстание против любителя англичан Яна Кристиана Смэтса, надеясь провозгласить Южную Африку республикой под протекторатом нацистской Германии… и ведь они были так близки к успеху!

Манфред улыбнулся, и его глаза засветились при этих воспоминаниях. Ему хотелось бы рассказать обо всем сыну. Лоти понял бы его. Несмотря на юный возраст, он понял бы мечту африканеров о республике и гордился бы ею. Однако эта история должна была навсегда остаться в тайне. Попытка Манфреда убить Яна Смэтса и тем самым дать сигнал к восстанию провалилась. Манфред был вынужден бежать из страны и до завершения войны томиться в безделье в дальних краях, в то время как Рольфа и других патриотов заклеймили как предателей и бросили в концлагеря, униженных и оскорбленных, и они оставались там, пока война не закончилась.

Как все изменилось с тех пор! Теперь они хозяева этой земли, хотя никто, кроме самого узкого круга, не знал о той роли, которую Манфред де ла Рей сыграл в те опасные годы. Они были хозяевами, и мечта о республике снова ярко разгорелась, как пламя на алтаре стремлений африканеров.

Мысли Манфреда прервал рев низко летящего самолета, и он поднял голову. Это была элегантная серебристо-голубая машина, которая резко разворачивалась к аэродрому, находившемуся сразу за первой грядой холмов. Этот аэродром был построен департаментом общественных работ, когда Манфред получил министерское кресло. Было очень важно, чтобы Манфред всегда оставался доступным для своего министерства, а с этого поля самолет мог забрать его за несколько часов, если бы вдруг срочно понадобилось его присутствие.

Манфред узнал этот самолет и знал, кто его ведет, но с досадой нахмурился, вставая и снова поднимая огромную тушу рыбы. Он ценил уединенность этих мест и яростно сопротивлялся любым нежданным вторжениям. Они с Лотаром начали последний длинный переход к их коттеджу.

Хейди и девочки увидели их издали и побежали по дюнам им навстречу, а затем окружили Манфреда, смеясь и выкрикивая поздравления. Он тяжело шагал по мягкому песку, а девочки вприпрыжку бежали рядом, и наконец он повесил рыбу на деревянную стойку у кухонной двери. Пока Хейди ходила в дом за своей камерой «Кодак», Манфред снял рубашку, перепачканную рыбьей кровью, и наклонился к крану цистерны с дождевой водой, чтобы смыть кровь с рук и соль с лица.

Когда он снова выпрямился, вода капала с его волос и стекала с обнаженной груди – и тут он внезапно заметил присутствие постороннего.

– Дай полотенце, Руда, – рыкнул он.

Старшая дочь помчалась исполнять его приказ.

– Я вас не ожидал. – Манфред сердито уставился на Шасу Кортни. – Мы с семьей предпочитаем находиться здесь одни.

– Простите. Я понимаю, что вторгся некстати. – Ботинки Шасы были покрыты пылью. Посадочная полоса располагалась в целой миле от коттеджа. – Уверен, вы поймете, когда я объясню, что мое дело безотлагательное и личное.

Манфред вытер лицо полотенцем, стараясь скрыть раздражение, а потом, когда Хейди вышла с фотоаппаратом в руке, неохотно представил ее.

За несколько минут Шаса очаровал и Хейди, и девочек, они заулыбались, но Лотар стоял за спиной отца и лишь неохотно вышел вперед, чтобы пожать руку нежданному гостю. Он научился у отца с подозрением относиться к англичанам.

– Какой потрясающий коб! – восхитился Шаса рыбой на стойке. – Я за много лет такого огромного не видел! Да они и дорастают до таких размеров редко. Где вы его поймали?

Шаса настоял на том, чтобы сфотографировать всю семью рядом с рыбиной. Манфред все еще не надел рубашку, и Шаса заметил старый синеватый сморщенный шрам сбоку на его груди. Шрам походил на след от огнестрельного ранения, но ведь была война, так что многие мужчины теперь носили шрамы. Подумав о военных ранах, Шаса бессознательно поправил повязку на собственном глазу, возвращая фотоаппарат Хейди.

– Вы останетесь на обед, минхеер? – сдержанно спросила она.

– Мне не хотелось бы досаждать вам.

– Мы рады вам.

Хейди была красивой женщиной с большой высокой грудью и широкими полными бедрами. У нее были густые золотисто-русые волосы, и она заплетала их в толстую косу, свисавшую почти до талии… но тут Шаса заметил выражение лица Манфреда де ла Рея и быстро сосредоточил внимание на нем.

– Моя жена права. Добро пожаловать. – Прирожденное гостеприимство африканера не оставило Манфреду выбора. – Идемте, посидим на передней веранде, пока женщины не позовут нас к столу.

Манфред достал из ящика со льдом две бутылки пива, и они рядом уселись в шезлонгах, глядя поверх дюн на колеблемую ветром синеву Индийского океана.

– Вы ведь помните, где мы с вами впервые встретились? – нарушил молчание Шаса.

– Ja, – кивнул Манфред. – Отлично помню.

– Я побывал там два дня назад.

– Залив Уолфиш?

– Да. У той рыбной фабрики и причала, где мы подрались… – Шаса слегка замялся. – И где вы поколотили меня и сунули головой в гору дохлой рыбы.

Манфред удовлетворенно усмехнулся при этом воспоминании:

– Ja, я помню.

Шаса старательно держал себя в руках. Те события до сих пор мучили его, а самодовольство этого человека выводило из себя, но зато воспоминание о детской победе смягчило настроение Манфреда, как и рассчитывал Шаса.

– Странно, что тогда мы были врагами, а теперь стали союзниками, – продолжил Шаса и позволил Манфреду немножко подумать об этом, прежде чем снова заговорил. – Я самым тщательным образом обдумал ваше предложение. Хотя нелегко поменять сторону и многие люди начнут строить худшие предположения о моих мотивах, теперь я вижу, что мой долг перед страной – сделать то, что вы предлагаете, и применить мой талант на благо нации.

– Значит, вы примете предложение премьер-министра?

– Да, вы можете сказать ему, что я войду в правительство, но в свое время и своим путем. Я не стану просто менять место в парламенте, но, когда парламент будет распущен в связи с предстоящими выборами, я откажусь от членства в своей партии и буду баллотироваться от Национальной.

– Хорошо, – кивнул Манфред. – Благородный путь.

Ничего благородного в этом пути не было, и Шаса прекрасно это понимал, так что снова немного помолчал.

– Я благодарен вам за участие в этом деле, минхеер. Я знаю, что вы немало посодействовали в том, чтобы я получил эту возможность. Учитывая то, что произошло между нашими семьями, это необычайный жест.

– В моем решении не было ничего личного. – Манфред покачал головой. – Это просто возможность получить наилучшего человека для определенной работы. Я не забыл, что ваша семья сделала с моей… и никогда не забуду.

– Я тоже не забуду, – тихо произнес Шаса. – Я унаследовал чувство вины… справедливо это или нет, – я никогда не буду знать точно. Однако мне хотелось бы предложить вашему отцу некоторое возмещение.

– Как бы вы это сделали, минхеер? – напряженно и сухо спросил Манфред. – Как бы вы могли компенсировать человеку потерю руки и годы, проведенные в тюрьме? Как бы вы заплатили человеку за искалеченную этой тюрьмой душу?

– Этого мне никогда не компенсировать полностью, – согласился Шаса. – Однако я внезапно и совершенно неожиданно получил возможность вернуть вашему отцу бо`льшую часть того, что было отобрано у него.

– Продолжайте, – предложил Манфред. – Я слушаю.

– Ваш отец получил рыболовную лицензию в двадцать девятом году. Я поискал ее в бюро регистраций. Она до сих пор действительна.

– Что теперь делать с этой лицензией старому человеку? Вы не понимаете – он и физически, и душевно искалечен.

– Рыболовная индустрия в заливе Уолфиш сейчас ожила и процветает. А количество лицензий строго ограниченно. Лицензия вашего отца стоит больших денег.

Он заметил, как что-то мелькнуло в глазах Манфреда, маленькая искра интереса, тут же спрятанная.

– Вы думаете, отцу следует ее продать? – сухо спросил он. – А вы, случайно, не заинтересованы в том, чтобы ее купить? – Он саркастически улыбнулся.

Шаса кивнул:

– Да, конечно, мне хотелось бы ее купить, но, возможно, это не стало бы наилучшим вариантом для вашего отца.

Улыбка Манфреда погасла, он такого не ожидал.

– А что еще он мог бы с ней сделать?

– Мы могли бы снова открыть фабрику и работать по этой лицензии вместе, как партнеры. Ваш отец вкладывает лицензию, а я вкладываю капитал и мои деловые навыки. Через год или два доля вашего отца почти наверняка будет стоить миллион фунтов.

Шаса, говоря это, внимательно наблюдал за Манфредом. Это было больше, гораздо больше, чем деловое предложение. Это было проверкой. Шаса хотел пробиться сквозь гранитную броню этого человека, эту монументальную кольчугу пуританской праведности. Он хотел нащупать слабые места, найти несколько ненадежных звеньев, которые он мог бы использовать позже.

– Миллион фунтов, – повторил он. – Возможно, даже намного больше.

И он снова заметил в светло-огненных глазах этого человека искры, вспыхнувшие всего на мгновение, маленькие желтые искорки жадности. В конце концов этот мужчина оказался просто человеком.

«Теперь я смогу с ним договориться», – подумал Шаса и, чтобы спрятать облегчение, поднял стоявший рядом с ним на полу портфель и открыл его у себя на коленях.

– Я составил примерное соглашение. – Он достал пачку печатных листов. – Вы могли бы показать его отцу, обсудить все с ним.

Манфред взял листы.

– Ja, я с ним повидаюсь, когда вернусь домой на следующей неделе.

– Тут есть одна небольшая проблема, – признался Шаса. – Лицензия была выдана очень давно. Правительственный департамент может ее не признать. Их политика – позволить всего четыре лицензии…

Манфред поднял взгляд от документов.

– С этим проблем не будет, – сказал он.

Шаса поднес к губам кружку с пивом, скрывая улыбку.

Они только что разделили их первый секрет. Манфред де ла Рей собирался использовать свое влияние в личных целях. Как и при потере девственности, в следующий раз будет легче.

Шаса с самого начала осознавал, что будет в кабинете националистов-африканеров аутсайдером. Он отчаянно нуждался в надежном союзнике среди них, а если этот союзник будет связан с ним финансово и еще какими-нибудь нечистыми тайнами, то это закрепит его лояльность и обеспечит Шасе безопасность. Только что Шаса этого достиг, и он пообещал себе добиться огромной прибыли, чтобы подсластить сделку. «Хорошая работа для одного дня», – подумал он, со щелчком закрывая замочек портфеля.

– Очень хорошо, минхеер. Я благодарен вам за то, что уделили мне время. А теперь оставлю вас наслаждаться без помех остатками выходных.

Манфред поднял голову:

– Минхеер, моя жена готовит для нас обед. Она расстроится, если вы уйдете так скоро. – На этот раз его улыбка была дружелюбной. – А вечером я жду в гости хороших друзей на браавлейс, барбекю. У нас много свободных спален. Оставайтесь на ночь. Вы можете улететь завтра, рано утром.

– Вы очень добры.

Шаса откинулся на спинку шезлонга. Между ними что-то изменилось, но интуиция предостерегала Шасу, что в их отношениях остаются тайные глубины, до которых еще предстоит докопаться; и когда он улыбнулся, глядя в топазовые глаза Манфреда де ла Рея, он вдруг ощутил легкий холодок, леденящий порыв ветра сквозь щель воспоминаний. Эти глаза преследовали его. Он пытался что-то вспомнить. Нечто, остающееся затуманенным, но каким-то странно угрожающим. Он гадал, могло ли это исходить из их детской драки. Но нет, он так не думал. Это было нечто другое, ближе по времени и более опасное. Он уже почти поймал это, но тут Манфред снова уставился в контракт, как будто ощутив, что именно ищет в памяти Шаса, и тень ускользнула прежде, чем Шаса успел ее ухватить.

Хейди де ла Рей вышла на веранду в фартуке, но она сменила поблекшую старую юбку и уложила косу на макушке головы.

– Обед готов – и я очень надеюсь, минхеер Кортни, что вы едите рыбу.

За обедом Шаса постарался очаровать всю семью. С Хейди и девочками это было легко. А вот юный Лотар был другим, подозрительным и замкнутым. Однако у Шасы имелись трое собственных сыновей, так что он принялся рассказывать истории о полетах и охоте на крупную дичь, пока наконец глаза мальчика не засияли любопытством и восхищением вопреки его собственной воле.

Когда они встали из-за стола, Манфред нехотя кивнул:

– Ja, минхеер, я должен помнить, что вас никогда нельзя недооценивать.

Этим вечером небольшая компания, состоявшая из мужчины, женщины и четверых детей, пришла через дюны с юга, и дети Манфреда бросились им навстречу и повели на веранду.

Шаса держался в сторонке во время шумной встречи двух семей. Они явно находились в давних близких отношениях друг с другом.

Конечно, Шаса узнал главу второй семьи. Это был крупный мужчина, даже более мощно сложенный, чем Манфред де ла Рей. Он тоже был членом команды боксеров на берлинских Олимпийских играх 1936 года. Потом он работал преподавателем права с университете Стелленбоса, но недавно ушел в отставку, чтобы превратиться в младшего партнера фирмы «Ван Шур, де ла Рей и Стандер», в которой Манфред де ла Рей стал старшим партнером после смерти старого ван Шура несколько лет назад.

Кроме юридической практики, Рольф Стандер выступал главным организатором партии Манфреда и руководил предвыборной кампанией Манфреда в 1948 году. Хотя он сам не был членом парламента, он представлял важную фигуру в Национальной партии, и Шаса знал, что он почти наверняка был и членом Брудербонда, Братства, тайного общества элиты африканеров.

Когда Манфред де ла Рей начал представлять их друг другу, Шаса увидел, что Рольф Стандер узнал его и слегка растерялся.

– Надеюсь, вы не начнете снова забрасывать меня яйцами, минхеер Стандер, – поддразнил его Шаса, и Рольф усмехнулся:

– Только если вы произнесете еще одну дурную речь, минхеер Кортни.

В ходе выборов 1948 года, когда Шаса проиграл Манфреду де ла Рею, этот человек организовал настоящую банду хулиганов, которые срывали встречи Шасы с избирателями. И хотя сейчас Шаса улыбался, он ощущал столь же сильное негодование, как в то время. Но это было стандартной тактикой националистов – срывать митинги оппонентов.

Манфред де ла Рей почувствовал враждебность между ними.

– Скоро мы окажемся на одной стороне, – сказал он, умиротворяюще вставая между ними и кладя руки им на плечи. – Давайте-ка я найду для вас пиво, и мы все выпьем за то, чтобы прошлое оставить в прошлом.

Мужчины отвернулись друг от друга, и Шаса быстро окинул взглядом жену Рольфа Стандера. Она была худой, почти изможденной, и в ней ощущались смирение и усталость, и даже наметанному взгляду Шасы не сразу удалось увидеть, какой хорошенькой она, вероятно, была прежде и какой привлекательной осталась до сих пор. Женщина ответила ему таким же внимательным взглядом, но тут же опустила глаза.

Хейди де ла Рей не упустила этого обмена и теперь взяла женщину за руку и подтолкнула вперед.

– Минхеер Кортни, это моя дорогая подруга Сара Стандер.

– Aangename kennis. – Шаса слегка поклонился. – Приятно познакомиться, мефроу[8].

– Как поживаете, командир эскадрильи? – тихо откликнулась женщина, и Шаса моргнул.

Он не пользовался этим званием со времени войны. Просто из скромности.

– Мы уже встречались? – спросил он, слегка растерявшись, но женщина быстро покачала головой и повернулась к Хейди, чтобы заговорить о детях.

Шаса не смог продолжить разговор с ней, потому что в этот момент Манфред протянул ему пиво, и мужчины с кружками спустились с веранды, чтобы посмотреть, как Лотар и старший сын Стандера, Якобус, разводят огонь для барбекю. Хотя мужской разговор был содержательным, а идеи собеседников интересными – и Манфред, и Рольф были людьми хорошо образованными и высокоинтеллектуальными, – Шаса поймал себя на том, что его мысли то и дело возвращаются к худенькой бледной женщине, знавшей его воинскую должность. Ему хотелось найти возможность поговорить с ней наедине, но он понял, что это едва ли возможно и к тому же опасно. Он прекрасно знал, как оберегают и ревнуют своих женщин африканеры и как легко все могло бы обернуться безобразным инцидентом. Поэтому он держался подальше от Сары Стандер, но весь вечер внимательно наблюдал за ней и постепенно начал замечать скрытые течения в отношениях двух семей. Мужчины, похоже, были очень близки, и не вызывало сомнения, что дружат они очень давно, но вот с женщинами дело обстояло иначе. Они держались друг с другом мило и предупредительно, высоко ценили друг друга… а это было явным признаком глубокого, скрытого женского антагонизма. Шаса приберег для себя то, что он обнаружил, потому что человеческие страсти и слабости были весьма существенным инструментом в его деле, но позже в тот же вечер он сделал еще два важных открытия.

Он перехватил неосторожный взгляд, брошенный Сарой Стандер на Манфреда де ла Рея, когда тот смеялся вместе с ее мужем, и Шаса мгновенно распознал в нем ненависть, именно ту разъедающую ненависть, которую испытывает женщина к некогда любимому человеку. Эта ненависть объяснила Шасе усталость и смирение, почти погубившие красоту Сары Стандер. Это объясняло также и неприязнь, испытываемую женщинами друг к другу. Хейди де ла Рей, должно быть, узнала, что Сара в прошлом любила ее мужа и, возможно, продолжала любить, несмотря на ненависть. Игра чувств и эмоций зачаровывала Шасу, он узнал так много ценного и столько достиг за этот единственный день, что был вполне удовлетворен к тому времени, когда Рольф Стандер созвал свою семью:

– Уже почти полночь, давайте все сюда! Нам еще до дома добираться.

У каждого из них был при себе фонарь, и, пока девочки и женщины шумно обменивались поцелуями, сначала Рольф Стандер, а затем его старший сын Якобус подошли к Шасе, чтобы пожать ему руку.

– До свидания, – сказал Якобус с той естественной вежливостью и уважением к старшим, что прививались каждому ребенку-африканеру с раннего возраста. – Мне бы тоже хотелось когда-нибудь поохотиться на черногривого льва.

Мальчик был высоким, хорошо сложенным, на два или три года старше Лотара; его, как и Лотара, зачаровали охотничьи истории Шасы, но в нем было нечто знакомое, что не давало Шасе покоя весь вечер. Лотар сейчас стоял рядом с другом, вежливо улыбаясь, и внезапно Шасу осенило.

У мальчиков были одинаковые глаза, бледные кошачьи глаза де ла Рея. На мгновение он затруднился это объяснить, но потом все встало на свои места. Ненависть Сары Стандер получила объяснение. Манфред де ла Рей был отцом ее сына.

Шаса стоял рядом с Манфредом на верхней ступени лестницы веранды, и они оба провожали взглядами семью Стандеров, шагавшую через дюны, – лучи их фонарей метались в разные стороны, пронзительные детские голоса постепенно затихали в ночи, – и Шаса задавался вопросом, сможет ли он когда-либо сложить вместе все кусочки головоломки, собранные им за этот вечер, и в полной мере выяснить уязвимость Манфреда де ла Рея. Однажды это может оказаться жизненно важным.

Не представило бы особого труда тайком поискать записи о дате регистрации брака Сары Стандер и сравнить их с датой рождения ее старшего сына, но как выудить у нее истинное значение того, что она упомянула его воинскую должность? Она назвала его командиром эскадрильи. Она его знала, сомневаться не приходилось, но откуда? Шаса улыбнулся. Он наслаждался хорошей загадкой, Агата Кристи была одним из его любимых авторов. Он поработает над этим…

Шаса проснулся, когда серый рассвет едва просочился сквозь полог над его кроватью, а пара сорокопутов пронзительно пела один из своих сложных дуэтов в кустах на дюнах. Он снял пижаму, которую дал ему Манфред, и надел халат, прежде чем тихо выскользнуть из безмолвного коттеджа и спуститься к пляжу.

Он плавал обнаженным, разрезая холодную зеленую воду взмахами рук, ныряя под очередную пенную волну прибоя, пока не освежился как следует; потом он медленно поплыл параллельно берегу в пяти сотнях ярдов от него. Шанс нападения акул был невелик, но такая возможность лишь обостряла наслаждение. Потом, поймав волну, он вместе с ней докатился до берега и выбрался на сушу, смеясь от возбуждения и радости жизни.

На крыльцо веранды он поднимался тихо, не желая побеспокоить семью, но какое-то движение в дальнем конце веранды остановило его. Манфред сидел в одном из шезлонгов с книгой в руках. Он уже побрился и оделся.

– С добрым утром, минхеер, – приветствовал его Шаса. – Вы сегодня снова собираетесь рыбачить?

– Сегодня воскресенье, – напомнил ему Манфред. – Я не ловлю рыбу по воскресеньям.

– Ах да.

Шаса удивился тому, что вдруг почувствовал себя виноватым из-за наслаждения купанием, а потом узнал древнюю черную книгу в кожаном переплете.

– Библия, – заметил он, и Манфред кивнул:

– Ja, я читаю по несколько страниц перед началом каждого дня, но в воскресенье или когда мне предстоят сложные дела – мне нравится прочитывать целую главу.

«Хотелось бы знать, сколько глав ты прочитал перед тем, как соблазнить жену лучшего друга», – подумал Шаса, однако вслух сказал:

– Да, эта книга приносит большое утешение.

Но он попытался не поддаваться ханжеству, когда шел одеваться.

Хейди приготовила гигантский завтрак, от бифштексов до маринованный рыбы, но Шаса съел лишь яблоко и выпил чашку кофе, прежде чем извиниться и встать из-за стола.

– Прогноз по радио обещает сегодня дождь, попозже. Я хочу вернуться в Кейптаун до того, как испортится погода.

– Я провожу вас до аэродрома. – Манфред быстро поднялся.

Никто из них не проронил ни слова, пока они не добрались до гребня холмов, и тогда Манфред внезапно спросил:

– Ваша матушка – как она поживает?

– С ней все хорошо. Она всегда хорошо себя чувствует и, похоже, даже не думает стареть. – Наблюдая за выражением лица Манфреда, Шаса продолжил: – Вы всегда спрашиваете о ней. А когда вы с ней встречались в последний раз?

– Она удивительная женщина, – невозмутимо произнес Манфред, уклоняясь от ответа.

– Я пытался как-то исправить те беды, что она причинила вашей семье, – не отступал Шаса, но Манфред словно и не слышал.

Он остановился на тропе, словно для того, чтобы полюбоваться пейзажем, но его дыхание стало неровным. Шаса взял слишком высокий темп при подъеме.

«А он далеко не в блестящем состоянии», – позлорадствовал Шаса. Его собственное дыхание не сбилось, а его тело было стройным и крепким.

– Это прекрасно, – сказал Манфред, и, лишь когда он широким жестом обвел горизонт, Шаса понял, что он говорит о стране.

Шаса посмотрел в ту же сторону и увидел, что вдали за океаном поднимаются голубые хребты Лангеберга, и это действительно было прекрасно.

– «И сказал ему Господь: „Вот та земля, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: «Семени твоему дам ее»“»… – тихо процитировал Манфред. – Господь даровал ее нам, и наш священный долг – сохранить ее для наших детей. Ничто другое не важно по сравнению с этим долгом.

Шаса молчал. Он не собирался это оспаривать, хотя ему это казалось слишком театральным.

– Нам даровали рай. Мы должны ценой жизни противостоять всем усилиям разрушить его или изменить, – продолжил Манфред. – А очень многие попытаются это сделать. Они уже объединяются против нас. И в грядущие дни нам понадобятся сильные люди.

Шаса снова промолчал, но теперь молчание окрасилось скептицизмом. Манфред повернулся к нему.

– Я вижу вашу улыбку, – серьезно произнес он. – Вы не видите угроз тому, что мы построили здесь, на оконечности Африки?

– Как вы и сказали, эта земля – действительно рай. Кому бы захотелось ее изменить? – спросил Шаса.

– Сколько африканцев у вас работает, минхеер? – Манфред, казалось, хотел сменить тему.

– В целом почти тридцать тысяч, – недоуменно нахмурился Шаса.

– Тогда вы скоро поймете всю серьезность моего предостережения, – проворчал Манфред. – Среди коренного населения подрастает новое поколение бунтарей. Это носители тьмы. Они не уважают старые порядки, которые так тщательно создавали наши предки и которые до сих пор надежно нам служили. Нет, они хотят все разрушить. Как марксистские монстры уничтожили общественный строй в России, так и они хотят уничтожить все, что построил в Африке белый человек.

Когда Шаса ему ответил, в его тоне звучало пренебрежение:

– Огромное количество наших чернокожих счастливы и законопослушны. Они дисциплинированы, послушны властям, их собственные племенные законы точно так же строги и так же их ограничивают, как наши законы. Сколько среди них агитаторов и велико ли их влияние? Не много и не велико, я бы так предположил.

– Мир за короткое время после войны изменился сильнее, чем когда-либо за сотню лет прежде. – Манфред уже отдышался и заговорил горячо и выразительно на своем родном языке. – Племенные законы, которые управляли нашим чернокожим народом, теряют силу, когда люди покидают сельские районы и стекаются в города в поисках лучшей жизни. Там они учатся всем порокам белого человека и созревают для ереси носителей тьмы. Уважение, которое они питали к белому человеку и его правительству, может легко превратиться в презрение, особенно если они заметят в нас хоть какую-то слабость. Черный человек уважает силу и презирает слабость, и их новые черные агитаторы намерены изучить наши слабости и выставить их напоказ.

– Откуда вы знаете? – спросил Шаса и тут же разозлился на себя. Обычно он не задавал банальных вопросов, но Манфред ответил совершенно серьезно:

– Мы имеем среди чернокожих всеобъемлющую сеть информаторов, это единственный способ, с помощью которого полиция может эффективно выполнять свою работу. Мы знаем, что они задумали масштабную кампанию неповиновения закону, особенно тем законам, которые были приняты за последние несколько лет, – Акту о групповых территориях, Акту о регистрации населения и закону о пропусках, – иначе говоря, законам, необходимым для защиты нашего сложного населения от зла расового смешения.

– В каком виде они начнут эту кампанию?

– Преднамеренное неповиновение, попрание закона, бойкот предприятий, принадлежащих белым, и массовые забастовки на рудниках.

Шаса нахмурился, производя подсчеты. Такая кампания напрямую угрожала его предприятиям.

– Саботаж? – спросил он. – Уничтожение собственности – они и это планируют?

Манфред покачал головой:

– Похоже, что нет. Тут агитаторы разделились. Среди них, кстати, есть и белые, некоторые старые товарищи из коммунистической партии. Есть несколько человек, которые выступают за насильственные действия и саботаж, но большинство явно готово ограничиться мирным протестом – на данный момент.

Шаса облегченно вздохнул, а Манфред снова покачал головой:

– Не стоит слишком расслабляться, минхеер. Если мы не сумеем это предотвратить, если мы сейчас проявим слабость, это лишь обострит ситуацию, притом не в нашу пользу. Посмотрите, что происходит в Кении и Малайе.

– Почему бы вам просто не арестовать зачинщиков сейчас, пока все не началось?

– У нас нет таких полномочий, – напомнил ему Манфред.

– Тогда вам следовало бы получить их, черт побери!

– Ja, нам нужны такие полномочия, чтобы делать свою работу, и скоро они у нас будут. А пока мы должны позволить змее высунуть голову из норы, а уже потом отрубить ее.

– Когда все это начнется? – требовательно спросил Шаса. – Я должен принять меры, чтобы подготовиться к забастовкам и беспорядкам…

– Это как раз то, в чем мы не уверены, и мы не думаем, что Африканский национальный конгресс уже принял решение…

– Африканский национальный конгресс! – перебил его Шаса. – Но разве они не за нас? Они существуют уже лет сорок или около того, и они всегда предпочитают мирные переговоры. Их лидеры – достойные люди.

– Были такими, – поправил его Манфред. – Но старых руководителей сменили молодые, более опасные фигуры. Люди вроде Манделы и Тамбо и прочие, еще более злонамеренные. Как я уже говорил, времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними.

– Я и не представлял, что угроза настолько реальна.

– Мало кто представляет, – согласился Манфред. – Но уверяю вас, минхеер, в нашем маленьком раю подрастает змеиное гнездо.

Какое-то время они шли молча к глиняной посадочной полосе, где стоял голубой с серебром «москит» Шасы. Пока Шаса забирался в кабину и готовил машины к полету, Манфред стоял у крыла и наблюдал за ним. Когда Шаса закончил проверку, он вернулся к Манфреду.

– Есть один верный способ победить этого врага, – сказал Шаса. – Этот новый воинственный Африканский конгресс.

– Какой же, минхеер?

– Опередить их. Отнять у черных людей причины жаловаться, – сказал Шаса.

Манфред молчал, глядя на Шасу своими неумолимыми желтыми глазами. А потом спросил, тщательно подбирая слова:

– Вы предлагаете дать туземцам политические права, минхеер? Вы думаете, что мы должны уступить попугайскому крику «Один человек – один голос»? Вы этому верите, минхеер?

От ответа Шасы зависели все планы Манфреда. Он гадал, мог ли он настолько ошибиться в своем выборе. Любой человек, верящий в подобное, никогда не смог бы стать членом Национальной партии, не говоря уже о том, чтобы нести ответственность в ранге члена кабинета министров. Он испытал огромное облегчение, когда Шаса презрительно отверг эту идею:

– Боже милостивый, нет! Это стало бы нашим концом и концом белой цивилизации на этой земле. Черным незачем голосовать, им нужен кусок пирога. Мы должны поощрять развитие чернокожего среднего класса, он станет буфером между нами и революционерами. Я еще никогда не видел человека с полным животом и набитым бумажником, которому захотелось бы что-то менять.

Манфред усмехнулся:

– Это хорошо, мне нравится. Вы правы, минхеер. Нам нужно огромное богатство, чтобы заплатить за нашу концепцию апартеида. Это обойдется дорого, мы признаем. Вот почему мы выбрали вас. И рассчитываем, что вы поможете найти деньги, чтобы оплатить наше будущее.

Шаса протянул руку, и Манфред пожал ее.

– Теперь о личном, минхеер: я рад слышать, что ваша жена приняла к сведению ваши предупреждения. Донесения моего специального отдела говорят, что она вышла из этой ее либеральной левой ассоциации и больше не принимает никакого участия в политических протестах.

– Я убедил ее, что все это бессмысленно, – улыбнулся Шаса. – Она решила заняться археологией вместо большевизма.

Они рассмеялись, и Шаса снова поднялся в кабину. Моторы завелись с прерывистым ревом, и голубой дымок вырвался из выхлопных отверстий, быстро тая. Шаса вскинул руку в салюте и закрыл фонарь кабины.

Манфред провожал его взглядом, пока самолет катил к концу взлетной полосы, потом с ревом возвратился обратно и взмыл ввысь вспышкой серебра и голубизны. Манфред прикрыл ладонью глаза, наблюдая за удалявшимся на юг «москитом», и снова ощутил странную, почти мистическую связь крови и судьбы с этим человеком под плексигласовым куполом кабины, когда Шаса покачал крыльями, прощаясь. Хотя они сражались и ненавидели друг друга, их народы были связаны схожими узами и в то же время разделены религией, языком и политическими убеждениями.

«Мы братья, ты и я, – подумал Манфред. – И за ненавистью кроется потребность выживания. Если ты присоединишься к нам, за тобой могут последовать и другие англичане, ведь все равно никто из нас не сможет выжить в одиночку. Африканеры и англичане, мы связаны так крепко, что если упадет один, то мы оба утонем в черном океане».

– Гаррик должен носить очки, – сказала Тара, наливая свежего кофе в чашку Шасы.

– Очки? – Он оторвался от газеты. – Что ты имеешь в виду, какие очки?

– Я имею в виду стекла для глаз – очки. Я сводила его к окулисту, пока тебя не было. У него близорукость.