Черное и белое Гаррисон Гарри

Франческо Бруно перекрестился, быстро пробормотал молитву и уставился взглядом в металлическую тарелку, которая стояла перед ним на столе, сколоченном из необструганных досок. Голод донимал его, он не ел уже двенадцать часов, а не то он бы и не смог смотреть ни на меленькие, с черными точками фасолины, ни на квелую тушеную капусту. Поел он быстро, помня о темных фигурах, молчаливо наблюдавших за ним. Запивать пришлось водой.

— Покажи ему бумагу, — сказал один из мужчин, возможно, в сотый раз за три дня.

Бруно достал из бумажника сложенный, в пятнах листок. Протянулась черная рука, взяла листок. Вновь прибывший отошел к окну, в котором не осталось ни единого стекла, развернул листок к свету, чтобы прочитать. Последовала тихая дискуссия. Бруно огляделся. Ссохшаяся, седая женщина наклонилась над плитой, в дощатых стенах щели в палец. Бедность так и лезла в глаза. Даже в трущобах Палермо, где он вырос, и то было больше достатка.

Мужчина, который читал бумагу, вернулся к столу.

— Что у тебя с собой? — спросил он.

Бруно отрыл брезентовый вещмешок с выцветшими буквами США на боку, начал выкладывать содержимое на стол. Вещмешок ему дали вместо чемодана, с которым он уезжал из города. Телевизионная камера размером с ладонь, записывающее устройство, упаковка батареек, запасные кассеты с пленкой, смена нижнего белья, туалетные принадлежности. Мужчина пощупал все, указал на камеру.

— Это оружие?

Бруно не стал говорить о том, что с начала своего путешествия уже множество раз повторял одно и то же. Взял камеру, объяснил, как она работает, провел короткую съемку. Прокрутил пленку назад, и мужчины наклонились ближе, чтобы взглянуть на крошечный монитор.

— Эй, бабуля, ты в телевизоре. Ты будешь большой звездой, слышишь?

Пленку пришлось прокрутить еще раз для старухи, которая довольно посмеивалась, возвращаясь к плите. Просмотр пленки снял напряжение, мужчина, задававший вопросы, расслабился, плюхнулся на стул. Здоровенный, чернокожий, в заштопанной грязной армейской форме. На плече висел автомат, на груди — рожки с патронами.

— Можешь звать меня Чоппер. Ты откуда?

— Из Европы. Консорциум печатных изданий… — он замолчал. Черт, надо же попроще. — Я из Италии, с дальнего Юга. Работаю в газете. Пишу для газеты статьи. У нас много газет, много телевизионных станций. Нам дали знать, что мы можем прислать сюда одного человека. Все собрались, чтобы выбрать одного человека. Выбрали меня…

— Какой-то странный у тебя выговор.

— Я же сказал, я из Италии.

— Скажи что-нибудь на итальянском.

— Buon giorno, signore. Voglio andare al…[1]

— Может говорить, это точно, — уверенно заявил кто-то из заинтересованных слушателей.

Чоппер одобрительно кивнул, словно демонстрация знания иностранного языка имела решающее значение.

— Ты готов? Нам предстоит небольшая прогулка.

— Как скажешь, — Бруно торопливо забросил все в мешок, предварительно завернув вещи в полиэтилен. Пешие прогулки не удивляли. Ему уже пришлось и походить, и поездить на спине мула, в телеге, на грузовике. Обычно с повязкой на глазах.

Они пересекли крошечный дворик. Тощие, грязные курицы бросились врассыпную. Как обычно, после полудня небо потемнело, начал накрапывать мелкий дождь. Со временем, однако, он промочил их до нитки.

Но было тепло, от ходьбы даже стало жарко, в пропитанном влагой воздухе дышалось с трудом.

Чоппер указывал путь. Пройдя лишь несколько шагов по разбитой, но все же дороге, он свернул в сосны. Бруно думал только о том, как бы не отстать от своего, похоже, не знающего усталости проводника, и лишь мельком замечал, что туман сгущается и черные стволы деревьев один за другим пропадают в серой мгле. Два часа они шагали без перерыва, прежде чем вышли к заросшему стерней полю. Впереди крикнула птица. Чоппер схватил Бруно за плечи, повалил на землю. Потом рупором сложил ладони и откликнулся тем же криком. Они лежали, пока из дождя и тумана не материализовались двое мужчин с М-16 наперевес.

— Мы здесь, — позвал Чоппер.

Двое часовых пристроились сзади, и они двинулись по краю поля к проволочной изгороди, густо заросшей сорняками и вьюном. Там лежал мужчина в тяжелых армейских ботинках и потемневшем от дождя резиновом плаще и стальной каске. Он вглядывался в щель, проделанную в сорняках. Повернулся, сел. На каске заблестел круг из семи золотых звезд.

У верховного главнокомандующего армией Соединенных Штатов их было шесть.

— Как я понимаю, вы получили мое письмо. — В голосе мужчины не слышалось вопросительных интонаций.

— Оно у меня, — Бруно полез в карман. — Так, значит, его написали вы? May May…

Пока May May разглядывал письмо, Бруно изучал автора. Широкое лицо, темные глаза, кожа цвета капуччино, невыразительный рот под черными вислыми усами. Прочитав письмо. May May разорвал его пополам, половинки сунул в карман брюк.

— Ты прошел долгий путь… и тебе потребовалось много времени. Бруно кивнул:

— Задача была не из легких. Иммиграционная служба лютует, пришлось подготовить немало бумаг. И найти убедительную причину, которая позволила мне достаточно далеко проникнуть на Юг и встретиться с вашим представителем.

May May оглядел его с головы до ног.

— Для белого человека ты слишком темен.

— Для черного человека вы слишком светлы, — ответил Бруно, но, не заметив на лице собеседника и тени улыбки, торопливо добавил:

— На средиземноморском побережье, откуда я родом, люди более смуглые. Кто знает, возможно, поэтому меня и выбрали для…

May May улыбнулся, и на мгновение суровость и мрачность исчезли с его лица.

— Готов спорить, ты с Сицилии. Это совсем рядом с Африкой. Может, и в тебе есть капля черной…

Он замолчал, увидев, что вдоль изгороди, согнувшись, бежит молодой негр в рубашке и комбинезоне. Он нес новенький и, похоже, последней модели армейский полевой телефон. Черный провод тянулся следом. May May схватил трубку. Поднес к уху.

— Приближается грузовик, — сообщил он. — В сотне ярдов за ним следует джип.

Все побежали, Бруно — следом.

— Эй! — крикнул он. — Могу я вести съемку? May May так резко остановился, что Бруно едва не налетел на него. Негр почти на голову возвышался над репортером.

— Да, если потом я смогу посмотреть пленку.

— Абсолютно, все кассеты, — ответил Бруно спине May May и начал лихорадочно рыться в вещмешке. Камера и батарейки воды не боялись, остальные вещи от влаги оберегал полиэтилен. Бруно последовал за остальными, прикрыв объектив колпачком.

Они собрались в маленькой березовой роще на берегу узкой речушки. Вода убегала в трубу, проложенную под дорогой. Дорога, пусть и всего двухполосная, поддерживалась в хорошем состоянии, на ней виднелась даже разметка. В рощице их поджидали другие люди. Все смотрели налево, туда, где дорога исчезала в дожде и тумане. Шум двигателя приближающегося грузовика нарастал с каждым мгновением.

События разворачивались стремительно. Грузовик выскочил из тумана, большой армейский грузовик с множеством колес и брезентовым тентом. Ехал он очень быстро. И когда передний бампер практически поравнялся с трубой, дорога вздыбилась, сверкнула оранжевая вспышка. Моторную часть грузовика приподняло, а потом бросило вниз. Передние колеса аккурат попали в разрыв дороги, образовавшийся на месте трубы. Должно быть, раздались выстрелы. Бруно их не слышал, уши у него заложило, но в металлической двери кабины вдруг появились дыры.

В визге тормозов из тумана вырвался джип. На мокрой дороге его мотало от одной обочине к другой. Наконец он остановился, чуть не уткнувшись в задний бампер грузовика, в окно высунулось дуло автомата, прогремела очередь. По джипу ударили со всех сторон, к Бруно уже вернулся слух. Приоткрылась дверца, автомат выпал на мостовую, следом на асфальт соскользнуло тело солдата.

— Кто остался в живых — выходите! — крикнул May May. — У вас пять секунд, или мы разнесем все к чертовой матери. Выходить без оружия, с поднятыми руками.

Ему ответила тишина, потом скрипнули рессоры грузовика, брезент над задним бортом приподнялся, на асфальт упала винтовка. Следом медленно вылез солдат, капрал. Что-то шевельнулось на заднем сиденье джипа, появилась пара начищенных сапог, на дорогу вышел офицер. Левой рукой он сжимал правое предплечье. Кровь бежала по пальцам и капала на землю.

Автоматная очередь заставила Бруно повернуться к грузовику. Это Чоппер дал очередь по брезенту. Другой негр врезал капралу под колени, и тот повалился на землю. Негр ловко связал ему руки за спиной. То же самое проделал с лодыжками, а потом сунул в рот тряпку и залепил его липкой лентой. Капралу осталось только вращать глазами от страха.

— Возьмите в джипе аптечку первой помощи и перевяжите Белого, распорядился May May. — И дайте мне баллончик с дремой.

Он не глядя протянул руку, и баллончик лег ему на ладонь. Находящийся под давлением газ ударил в лицо капралу. Тот дернулся и обмяк. May May повернулся к офицеру.

— Готов, лейтенант?

Капли дождя упали с коротко стриженной головы офицера, когда он наклонил голову, чтобы посмотреть, как ему накладывают повязку. Потом вскинул глаза на May May, но ничего не ответил. Впрочем, холодная ярость, сверкавшая в его глазах, не требовала слов. Высокий негр рассмеялся и выстрелил струей усыпляющего газа в полное презрения лицо. Веки опустились, колени подогнулись. May May ткнул офицера в грудь, и тот повалился в сорняки рядом с дорогой. Застыл, широко раскинув ноги и руки. Послышались довольные смешки, и Бруно перевел камеру на улыбающиеся лица.

— Повеселились, и хватит, — рявкнул May May. — Убери камеру, подождал, пока Бруно опустит камеру и добавил:

— Подходите и забирайте все, что тут есть.

На другой стороне дороги речушка расширялась и втекала в болото. Из-под деревьев, растущих на берегу, появился один человек, другой, десяток, и к дороге потянулась целая толпа негров. Стариков, женщин, детей.

Один из мужчин через задний борт забрался в кузов, откинул полог. Первым делом выбросил окровавленное тело солдата. Его схватили за ноги и тут же оттащили в сторону. За солдатом последовали оружие и патроны, затем коробки и ящики. Мужчина все подтаскивал к краю, с машины добычу снимали другие. Если ящик попадался тяжелый, его брали двое. Дети с гордостью несли винтовки и рожки с патронами. Носильщики уходили по тропе, ведущей к болоту.

— Что нам досталось? — спросил May May.

— Всего понемногу, — ответил мужчина из кузова грузовика. — Сухие пайки, бумага для ксероксов, одеяла, гранаты…

— Что еще?

— Мыло, шампуни, туалетная бумага. Что ни назови, все есть.

— То, что может использовать армия, пригодится и нам, — радостно улыбнулся May May, потер руки. — Война у нас одна.

Ожидая своей очереди у грузовика, некоторые подходили к лежащим без сознания солдатам. Вдруг послышался шум, женщина закричала: «May May, иди сюда. Этот маленький мальчик был в Элленвилле и говорит, что видел там Белого».

Все застыли, тишину нарушили лишь тяжелые шаги May May. Он положил руку на хрупкое плечо мальчика, присел рядом с ним. Они о чем-то пошептались под взглядами остальных.

— Поторапливайтесь, нечего здесь рассиживаться, — рявкнул May May. Работа пошла веселее. Скоро последний ящик растворился в тумане. Кузов опустел. Двое вооруженных мужчин последовали за носильщиками. На краю болота они повернулись и вскинули вверх правые руки с сжатыми в кулак пальцами. Стоявшие на дороге ответили тем же.

— Джип загнать по тропе в болото и поджечь, — приказал May May. Проследите, чтобы он взорвался. Капрала бросьте в кузов. На поле оставьте побольше следов, понятно? — Тут он понизил голос, почти прошипел:

— Чоппер и Али, понесете лейтенанта. Мы забираем его с собой.

Бруно наблюдал, как двое мужчин откатили джип с дороги к краю болота и оставили на тропе. Один положил в кабину несколько гранат, затем прострелил дыру в бензобаке. Второй перекрутил какой-то поблескивающий металлом цилиндр, размером с карандаш, и бросил в лужу бензина. Оба бегом бросились к дороге.

— Мистер, идите на поле! — крикнул один. — Через минуту все взорвется!

Бруно повернулся и увидел, что на дороге он остался один, отряд растворился в дожде. Поспешил за двумя мужчинами. Половина поля осталась позади, когда от дороги донесся приглушенный взрыв.

Остальных они догнали быстро: люди May May особо не спешили. Офицера несли на носилках, сделанных из двух винтовок и одеяла. May May возглавлял колонну, хмуро вглядываясь в туман. Бруно несколько минут шагал рядом, прежде чем подал голос:

— Могу я задавать вопросы?

May May глянул на него, костяшками пальцев смахнул с усов капли воды.

— Безусловно, иначе что тебе тут делать? Бруно выудил из вещмешка диктофон.

— Я бы хотел все записать.

— Записывай.

— Ogge e il quarto di luglio…

— Говори по-английски.

— Сегодня четвертое июля, я нахожусь где-то на Юге Соединенных Штатов с человеком, имя которого не могу упомянуть…

— Упомяни.

— С человеком по имени May May, который не просто местный лидер сопротивления, но, по слухам, входит в Совет Черной Власти. Вы хотите прокомментировать мои слова?

May May мотнул головой.

— Я только что присутствовал при короткой стычке, одном из эпизодов жестокой войны, охватившей эту страну. Я собираюсь спросить его об этом, узнать, как он оценивает происходящее.

— Выключи эту штуковину.

Бруно передвинул рычажок выключателя. Какое-то время они прошагали молча. Тропа плавно перешла в извилистую проселочную дорогу, проложенную в лесу. Должно быть, раньше по ней вывозили срубленный лес. May May взял диктофон, зажал в кулаке.

— Сколько тебе потребуется времени, чтобы твои материалы попали в газеты или на телевидение?

— Минимум две недели. И тут я рассчитываю на вашу помощь.

— Ты все получишь. Но только через месяц. К тому времени эти материалы не принесут никакого вреда, потому что мы перебазируемся в другой район. А как ты вывезешь их из страны? Они ужесточили контроль после того, как венгры продемонстрировали фильм о резне в гетто Нового Орлеана.

— Точно сказать не могу. Но я оставлю вам адрес, куда надо доставить пленки. Потом, полагаю, они прибудут в Европу с дипломатической почтой дружественного государства.

— Видать, не такое оно и дружественное. Хорошо, — он вернул Бруно диктофон. Дождь перестал, но туман все еще висел над землей. May May посмотрел на небо, прищурился. — Мне сказали, что ты частенько молишься. Попроси Бога, чтобы дождь не прекращался, а туман не рассеивался. До заката еще три часа.

— Позвольте спросить… «зачем нам туман?

— Он защищает нас от самолетов и вертушек. Ты должен понимать, что мы — партизаны и сражаемся с армией. Наше единственное преимущество в том, что наши отряды — нерегулярные войска. Главный недостаток врагов — в чрезмерной организованности. По-другому у них и быть не может. У них есть командная вертикаль и приказ должен поступать с самого верха. У них не может быть людей, думающих самостоятельно, иначе воцарится хаос. А нам хаос только помогает. Эти большие военные умы наконец-то, пусть и с неохотой, признали, что по ночам дороги контролируем мы. А потому они должны пользоваться дорогами исключительно в дневное время. Слово „день“ накрепко засело у них в головах. И теперь они зачастую не замечают, что иные дни для нас ничуть не хуже ночей.

— Как сегодня?

— Ты улавливаешь мысль. Мы наносим удар и уходим. Конфискованные ценности направляются в одну сторону, мы — в другую. Военные находят наши следы и бросаются в погоню. Следам они не очень-то верят, они теперь ни во что не верят, но особого выбора у них нет. Какое-то время мы ведем их за собой, чтобы им было чем заняться до захода солнца, и на этом наши отношения заканчиваются. К утру мы исчезаем, захваченные нами трофеи исчезают, и мир возвращается к нормальной жизни, — он сухо усмехнулся, произнося последние слова.

— Тогда мы… образно говоря… приманка?

— Можно сказать и так. Но помни, приманку обычно кладут в ловушку.

— Не могли бы вы объяснить?

— Подожди, и все увидишь сам.

— Белый просыпается, — послышался позади чей-то голос.

Все остановились, дожидаясь носильщиков. Офицер уже открыл глаза и настороженно смотрел на негров.

— Поднимайся, — приказал May May. — Ты уже можешь идти, нечего лежать в детской люльке, — и протянул руку. Офицер ее словно и не заметил, перекинул ноги на землю, встал, его шатало.

— Фамилия?

— Эдкинз, лейтенант, войсковой номер 10034268.

— Что ж, Эдкинз, лейтенант, ты уже начал задумываться, а почему мы не оставили тебя на дороге, учитывая, что ты ранен? Мы ведь нечасто берем пленных с собой, не так ли?

Офицер не ответил, хотел отвернуться, но May May ухватил его за подбородок и с силой повернул к себе.

— Лучше тебе поговорить со мной, Эдкинз. А не то я могу сильно усложнить тебе жизнь.

— Так вы пытаете пленных? — Голос твердый, ровный, привыкший командовать.

— Обычно — нет, но на войне много чего случается, не так ли?

— О чем ты говоришь? Я предпочитаю называть происходящее уголовно-коммунистическим мятежом.

Бруно не мог не восхититься поведением офицера. Он не знал, как повел бы себя в аналогичной ситуации.

— Называй все это, как ты хочешь, Белый, как тебе больше нравится, продолжил May May. — По мне, это война, ты — на одной стороне, я — на другой. А во время войны чего только не бывает. И обычно плохого. Ты слышал, что произошло в Элленвилле?

Лицо лейтенанта чуть дрогнуло. Глаза чуть сузились. Бруно заметил все это лишь потому, что пристально наблюдал за ним. Но голос совершенно не изменился.

— Много чего произошло в Элленвилле. Ты о чем?

— Пошли. — May May отвернулся от лейтенанта. — Скоро прилетят вертушки, а до цели нам еще несколько миль.

Какое-то время все шли молча. Носильщики шагали рядом с лейтенантом, с винтовками на изготовку. Минут через пять May May остановился, приложил ладонь к уху.

— Уж не вертушка ли? Али, достань слухача, разберись.

Али закинул винтовку на плечо, извлек из кармана миниатюрный приборчик. Оливковый цвет корпуса указывал на его армейское происхождение. Сунул наушник в ухо, развернул акустическую антенну. Все наблюдали, как он медленно поворачивается на триста шестьдесят градусов. Наконец он посмотрел на May May, кивнул.

— Одного слышу точно. Возможно, есть и второй, но чуть дальше.

— Нас ищут. Прибавим хода, — приказал May May. Они побежали. Бруно выбился из сил и весь покрылся потом, пока они не добрались до нужной им поляны. Посреди поляны круговым валом лежала свежевырытая земля. В центре в глубь уходила нора шириной с ярд.

— Чоппер, нырни вниз и принеси „осу“, — приказал May May. — Потом остальные спускаются в убежище и приглядывают за Белым, — он повернулся к Бруно. — Ты останься. Думаю, получишь удовольствие.

Здоровяк-негр исчез в норе и минутой позже вернулся с каким-то аппаратом, похожим на установленный на треноге телескоп.

— Технология современной войны, — пояснил May May. — Военные обожают всякие штучки. Хвастаются тем, что они у них есть, требуют новых, чтобы оправдать и без того раздутые военные расходы. Более восьмидесяти процентов федерального бюджета тратится на армию, и продолжается это последние сорок, пятьдесят лет. Военным нравилось черное пушечное мясо, и во Вьетнаме, и потом, и наши ребята прекрасно знают, как управляться с этими штуковинами. Теперь, разумеется, армия сплошь белая, но многие черные научились нажимать на кнопки до того, как их вышибли со службы, — он помолчал. Стрекотание вертолета заметно усилилось. May May улыбнулся.

— А вот и воздушная кавалерия. Они знают, что целая толпа тащит их добро, и хотят побыстрее нагнать воришек. Потому что к утру все похищенное надежно спрячут, а воришки превратятся в мирных фермеров. Вот они и летают в своих вертушках, напичканных сложнейшей электроникой, вроде тепловых детекторов и прочей мути. Они скоро нас обнаружат. Но раньше их обнаружит „оса“. Она снабжена детектором звука. Устройство надежное, помехоустойчивое.

Стрекотание все усиливалось, вертолет, похоже, шел прямо на них. Бруно так и тянуло в нору. Он знал, на что способен штурмовой вертолет с его скорострельными пушками, ракетами, бомбами…

„Оса“ уже поворачивалась на треноге. Чоппер стоял рядом, с пультом управления в руке. Шнур тянулся к треноге.

— Цель в пределах досягаемости! — воскликнул он, и в тот же момент ракета выпростала огненный хвост и унеслась в туман.

Прошла секунда, две, три… и в небе прогремел мощный взрыв, сопровождаемый рубиновой вспышкой. Обломки посыпались на деревья и землю, и воцарилась тишина.

— Армия лишилась пары миллионов баксов, — May May указал на нору. — А теперь вниз, они сейчас прилетят.

Пока Бруно убирал камеру и взбирался на земляной вал, остальные двое уже скрылись в норе. Толстые ветви, врытые концами в стены, служили перекладинами лестницы. Бруно осторожно спустился по ним в темный и сырой колодец. Достиг дна и на ощупь нашел горизонтальный тоннель. На четвереньках пополз по нему и после двух поворотов под прямым углом добрался до подземного блиндажа. Тускло горели лампы, подключенные к аккумулятору. Стоять в блиндаже можно было лишь пригнувшись, но места хватало для того, чтобы все могли усесться вдоль стен. Бревна потолка опирались на еще более толстые столбы, врытые вдоль двух стен. В густом сумраке белело лишь лицо офицера.

— У нас есть три, максимум четыре минуты, — сказал May May. — Как только пропадет связь с вертушкой, они пошлют кого-то еще. Найдут обломки. Вызовут подкрепление. Сбросят множество бомб, в полной уверенности, что внизу толпятся черные, ожидая подарков с неба.

Раздался приглушенный взрыв, сквозь щели между бревнами посыпалась земля. May May улыбнулся.

— Три минуты. Они реагируют все быстрее. Бруно не знал, сколько времени длилась бомбежка. Отдельные взрывы вскоре слились в непрерывный гул. Под ногами дрожала земля, сверху сыпалась земля, от нарастающего грохота им пришлось зажимать уши. Уровень шума понизился, когда один из взрывов, прямое попадание, запечатал тоннель. Бруно практически не сомневался, что их похоронило заживо. Громко читал молитвы, но и сам не слышал слов. Мужчины вскидывали головы к потолку, потом смотрели друг на друга, быстро отводили глаза. Бомбежка продолжалась.

Наконец, по прошествии вечности, ее интенсивность пошла на спад. Взрывы удалялись, стали все более редкими, наконец, прекратились. Крыша над их головой выдержала, они остались живы.

— За дело. — Голос May May звучал для них глухо: сказывались звуковые удары по барабанным перепонкам. — Если начнем копать сейчас, выберемся до темноты. А ночью нам предстоит дальняя дорога.

Партизаны взялись за лопаты, землю в корзинах оттаскивали в дальний угол блиндажа.

Работали все, сменяя друг друга, за исключением пленного и одного охранника. Воздух в подземелье стал спертым и жарким, когда им удалось-таки докопаться до поверхности. Они вылезли, глубоко дыша, наслаждаясь неописуемой сладостью вечернего воздуха.

Бруно огляделся и ахнул. Дождь перестал, туман практически рассеялся. Ни от поляны, ни от окружающих ее деревьев не осталось и следа. Насколько хватал глаз, во все стороны уходили кратеры. Где-то валялись щепки, где-то куски железа. Он наклонился и поднял блестящий стальной шарик. Один из множества.

— Противопехотные бомбы, — пояснил May May. — В каждой пара сотен таких шариков, а сбрасывают их тысячами. При попадании такой вот шарик разрывает человека надвое. Армия отрицала, что использовала их во Вьетнаме, отрицает, что использует их сейчас. Врали тогда, врут и теперь.

— May May, о нас говорят по радио! — крикнул Чоппер, прижимая к уху маленький транзисторный приемник. — О взрыве грузовика. У армии трое раненых, у нас — тридцать семь убитых.

— Выключи эту хреновину и давай сюда Белого. Я хочу перекинуться с ним парой слов.

Они стояли друг против друга, черный и белый, на лицах обоих читалась холодная ярость.

— Засними это, Бруно, — бросил May May. В камере зажужжало: механизм настраивался на сумерки. — Лейтенант Эдкинз собирается рассказать, что произошло в Элленвилле. Говори, лейтенант.

— Мне нечего сказать.

— Нечего? Маленький мальчик, который помогал разгружать грузовик, тебя узнал. Он прятался на чердаке того магазина, и никто не стал его там искать, потому что лестница валялась на полу. Он сказал, что в тот день, вернее, вторую половину дня, ты руководил теми людьми. Вот что он сказал.

— Он солгал!

— А зачем маленькому мальчику лгать? Он сказал, что большинство белых для него на одно лицо, но вот тебя он никогда не забудет.

Лейтенант презрительно отвернулся и промолчал. May May врезал ему в челюсть так сильно, что лейтенант повалился на землю. Лежал, по щеке текла кровь, и ругался.

— Видел, ты это видел, ты — с камерой, кто бы ты ни был. Он ударил пленного, раненого пленного. Видишь, что это за человек? Я расскажу тебе, что произошло в Элленвилле. Девушка ехала в автомобиле, милая девушка, знакомая мне девушка, с которой мне однажды выпала честь потанцевать. Так ее убили. Возможно, это дело рук вот этой черной обезьяны!

— Ой, Белый, ну ты и трепло, — May May покачал головой. — Почему ты не сказал, что эта милая девушка была военной медсестрой и оказалась в автомобиле полковника, который прославился в этих краях не с самой лучшей стороны. И что в автомобиль попала минометная мина, а стреляли с другой стороны холма, и никто не знал, что едет полковник в компании с девушкой. Услышали об этом только по радио. И как вышло, что ты ничего не рассказал о другой милой девушке, черной девушке, которая, на свою беду, зашла в магазин на следующий день, когда солдаты подъехавшего патруля застрелили хозяина магазина, а потом принялись за девушку. Сначала изнасиловали, а потом тоже убили. Давай, расскажи об этом прессе.

— Ты лжец! — выплюнул офицер.

— Я? Я лишь повторяю слова маленького мальчика. Он сказал, что ты сшиб старика с ног, а уж потом его пристрелили. Он также сказал, что ты не седлал черную девушку вместе с остальными, но с удовольствием наблюдал за процессом. И он сказал, что убил ее именно ты, сунул ствол пистолета в рот и мозги полетели через затылок.

May May медленно, очень медленно наклонился к офицеру. Теперь уже он не говорил, а выплевывал слова:

— А теперь ты умрешь той же смертью, белый ублюдок, что и она.

Это было отвратительно, Бруно чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, но он заснял все. Офицер пытался сопротивляться, несмотря на раненую руку, но его пригвоздили к земле и принесли фонарь, который бил ему в лицо, когда винтовка May May застыла в дюйме от его лица.

— Хочешь сказать последнее слово, Белый? Попросить Господа упокоить твою душу?

— Не марай имя Господа своими толстыми, грязными губами, — прокричал офицер, вырываясь из держащих его рук. — Ты — черный иудо-коммунистический ниггер, пришедший с Севера, чтобы мутить воду… ты свое получишь, вы все свое получите. Или умрете, или отправитесь в Африку к остальным обезьянам…

Ствол ткнулся в рот офицеру, мушка вышибла передние зубы. May May кивнул.

— Теперь я услышал все, что хотел услышать. Нет у меня желания убивать невиновных.

И хотя Бруно закрыл глаза, когда прогремел выстрел, камера продолжала работать.

— Это… это ужасно, — он отвернулся, желчь выплеснулась в рот.

— На войне все ужасно, — ответил May May. — Пора идти, а не то нас поймают.

И сделал пару шагов, а потом вновь повернулся к итальянскому репортеру.

— Послушай, ты думаешь, мне это нравится? Теперь, может, и да, но не с самого начала. Война всех превращает в зверей, и скоро невиновных не остается ни на одной из сторон. Но ты должен помнить, что это мятеж, а люди не поднимают мятежа и не идут на смерть, не имея на то веской причины. А у нас эти веские причины копились две сотни лет. Так чего нам не сражаться, чего не убивать, если наше дело правое? Белые делают это постоянно. Помнишь Вьетнам? Белые думали, что они правы, сжигая напалмом школы и больницы. Белые учили нас, как это делается. Поэтому, сталкиваясь с такой дрянью, он пнул распростертое на земле тело, — мы знаем, как поступить. С такими можно говорить только языком оружия.

Бруно даже лишился дара речи. Несколько раз жадно схватил ртом воздух, прежде чем смог выдавить из себя:

— Вы хоть себя слышите? Знаете, что говорите? То же самое говорил Муссолини. Фашисты, когда захватывали власть в Италии. То же самое в вашей стране говорили берчисты, минитмены. Вы лишь повторяете их слова!

May May улыбнулся, но в улыбке этой веселье отсутствовало напрочь.

— Неужели? Полагаю, ты прав. Нам всегда твердили, что нам нужно учиться, чтобы стать другими, и, скорее всего, это тоже правда. Они нас научили. Мы все поняли. Мы выучили свой урок.

Он отвернулся и повел отряд в темноту.