Мир, который построил Джонс Дик Филип

Глава 4

Флойда Джонса немедленно взяли под наблюдение. Это продолжалось в течение семи месяцев. В ноябре 1995 года кандидат от экстремистской Националистической партии победил на выборах в Верховный Совет. Через двадцать четыре часа Эрнест Т. Сандерс был приведен к присяге, а Джонса по-тихому арестовали.

За полгода Кассик растерял все свои юношеские заблуждения. Лицо его стало жестче и постарело. Теперь он меньше разговаривал, а больше думал. И как тайный агент он стал гораздо опытней.

В июне 1995 года Кассика перевели в район Дании. Там он встретил хорошенькую, веселую и очень независимую датчанку, которая работала в департаменте по делам искусств информационного центра Федправа. Ее звали Нина Лонгстрен, она была дочерью влиятельного архитектора; все родственники ее были богаты, талантливы и занимали положение в обществе. Даже после официальной женитьбы Кассик трепетал перед ней.

Приказ из полицейского управления в Балтиморе пришел как раз, когда они занимались ремонтом квартиры. Некоторое время он пытался привести мысли в порядок – в самом разгаре была покраска.

– Дорогая,– произнес наконец он,– нужно сматываться отсюда к чертовой матери.

Нина не сразу поняла, что ей говорят. Положив локти на стол в гостиной, ладонями подперев подбородок, она внимательно изучала таблицу цветов.

– Что? – пробормотала она с отсутствующим видом.

Гостиная представляла собой хаос первого дня творения: всюду валялись банки с краской, валики, распылители и прочее такое.

Забрызганная краской пластиковая пленка закрывала мебель. На кухне и в спальне стояли все еще упакованные бытовые машины, тюки с одеждой, мебель, завернутые свадебные подарки.

– Извини... Я прослушала.

Кассик подошел к ней и мягко вытащил из-под ее локтя карту красок.

– Сверху пришел приказ. Нужно лететь в Балтимору. Они начинают дело против этого Джонса. Я должен в нем участвовать.

– А-а-а...– едва слышно сказала Нина.– Понимаю.

– Не больше чем на два дня. Ты можешь остаться, если хочешь.– Он очень не хотел, чтобы она оставалась: они были женаты всего неделю, и, строго говоря, у него был медовый месяц.– Пирсон сказал, что дорогу оплатят обоим.

– Все равно у нас нет выбора,– с несчастным видом сказала Нина. Она выпрямилась и начала собирать рассыпанные карты цветов.– Думаю, на ремонт уйдет вся краска.

Она скорбно стала наливать скипидар в жестянку с кистями. Левую щеку ее пересекала зеленая полоса цвета морской волны – видимо, Нина поправляла свои длинные белые волосы. Кассик взял тряпку, намочил в скипидаре и осторожно вытер краску.

– Спасибо,– грустно сказала Нина.– Когда нам нужно ехать? Прямо сейчас?

Он посмотрел на часы.

– Лучше поспеть в Балтимору к вечеру. Его арестовали. Это значит, нужно вылететь из Копенгагена в восемь тридцать.

– Пойду приму ванну,– послушно сказала Нина.– И переоденусь. И ты тоже.– Она снисходительно потрепала его по щеке.– И побрейся.

Он кивнул:

– Все, что прикажешь.

– Наденешь светло-серый костюм?

– Лучше коричневый. Как-никак собираюсь на работу. К двенадцати часам я буду на службе.

– Это значит, нужно снова стать надутым и важным?

Он засмеялся:

– Нет, конечно. Но это дело меня беспокоит.

Нина наморщила нос:

– Беспокойся сам. И не жди, что я буду беспокоиться вместе с тобой. У меня и так есть от чего болеть голове... ты понимаешь хоть, что к следующей неделе мы не закончим?

– Наймем пару человек, они все сделают.

– Ну уж нет! – живо ответила Нина. Она скрылась в ванной, пустила горячую воду, вернулась и, сбросив туфли, стала раздеваться.– Ни один алкаш не переступит порога этой квартиры – для меня это не работа, это...– Стаскивая свитер через голову, она нашла нужные слова: – Это наша семейная жизнь.

– Гм,– проговорил Кассик суховато,– пока я не устроился на службу, я сам был одним из таких алкашей. Но как скажешь. Я люблю красить, все равно что.

– Тебе не должно быть все равно,– критически заявила Нина.– Черт подери, я хочу заронить искру понимания искусства в твою буржуазную душу.

– Ни слова о том, что это должно быть мне интересно. Это преступление против релятивизма. Сама интересуйся чем хочешь, но не говори, что и я должен.

Нина, хохоча, прыгнула ему на шею.

– Ты большой надутый дурак! Что мне с тобой делать, разве можно все воспринимать так серьезно?

– Вот уж не знаю,– нахмурился Кассик,– что нам с тобой делать с нами обоими?

– Это и вправду беспокоит тебя,– заметила наконец Нина, глядя ему в лицо, и в голубые глаза ее закралась тревога.

Кассик принялся собирать разбросанные по полу газеты. Притихшая Нина покорно наблюдала за ним, стоя в одних забрызганных краской спортивных штанах, нейлоновом лифчике, босая, и белые волосы в беспорядке падали на ее гладкие плечи.

– Ты расскажешь мне что-нибудь об этом деле? – спросила она.

– Конечно,– ответил Кассик. Сложив газеты, он вытащил из пачки одну, сложил ее и подал Нине.– Почитай это, пока будешь принимать ванну.

Статья оказалась длинной и глубокомысленной.

СВЯЩЕННИК СОБИРАЕТ ТОЛПЫ СЛУШАТЕЛЕЙ

ЕЩЕ ОДНО ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ВСЕМИРНОГО РЕЛИГИОЗНОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

Граждане пришли послушать предупреждение священника о грядущих бедствиях. Проникновение враждебных форм жизни предсказано в мельчайших деталях.

Ниже помещалась фотография Джонса, но теперь уже не на помосте уличного балагана. Новоиспеченный священник был в потертом черном сюртуке, черных ботинках, относительно выбрит и очень смахивал на бродячего проповедника, странствующего от деревни к деревне с горячими проповедями перед толпами крестьян. Нина быстро окинула статью взглядом, прочитала несколько слов, еще раз посмотрела на фотографию и, не говоря ни слова, повернулась и пошлепала в ванную, чтобы выключить кран. Газету она так и не вернула; когда через десять минут она появилась опять, газета словно испарилась.

– Ну что ты на это скажешь? – с любопытством спросил Кассик.

Он уже привел в порядок комнату и начал собирать вещи.

– Ты о статье? – Окутанная облаком пара после ванны, светлая, словно Венера, Нина рылась в шкафу в поисках чистого лифчика.– Я потом ее прочитаю, сейчас надо скорей собираться.

– Так, значит, тебе наплевать? – раздраженно сказал Кассик.

– На что?

– На то, что я делаю. На все, что касается моей работы.

– Милый, это все не моего ума дело.– И она хитро добавила: – К тому же ведь это тайна. Я просто не хочу совать свой нос.

– Послушай-ка,– сказал он спокойно. Подойдя к ней, он поднял за подбородок ее голову, пока она не взглянула ему прямо в глаза.– Дорогая,– продолжил он,– тебе хорошо известно, чем я занимался до того, как ты вышла за меня. Теперь не время выражать недовольство.

Какое-то время они вызывающе глядели друг другу в глаза. Потом быстрым движением она достала из шкафа пульверизатор и стала брызгать ему в лицо одеколоном.

– Марш мыться и бриться! – крикнула она.– И ради бога, надень чистую рубашку, тут их полный ящик. Я хочу, чтобы в самолете ты был красивым, а то мне за тебя будет стыдно.

Внизу, под брюхом самолета, простиралось безжизненное пространство Атлантического океана. Кассик нетерпеливо и хмуро поглядел вниз, потом попробовал сосредоточиться на том, что происходило на экране телевизора, вмонтированного в спинку переднего сиденья. Справа, у окна, в костюме из дорогой ткани, сшитом вдобавок у хорошего портного, Нина читала лондонскую «Таймс» и элегантно покусывала мятные вафли.

Угрюмо достав присланные инструкции, Кассик еще раз перелистал их. Джонса арестовали в четыре тридцать утра на юге Иллинойса, неподалеку от городка под названием Пинкивилль. Когда его выволакивали из деревянной лачуги, которую он называл «своей церковью», сопротивления он не оказывал. Теперь его содержали в судебном центре в Балтиморе. Генеральная служба юстиции Федправа уже закончила предварительное следствие, и приговор уже был предрешен. Оставалось только предстать перед судом и получить приговор официально...

– Интересно, помнит он меня? – произнес Кассик вслух.

Нина опустила газету:

– Что? Извини, милый, я читала про этот корабль-разведчик, который пробыл на Нептуне больше месяца. Боже, как там должно быть ужасно! Вечные льды, ни воздуха, ни солнца, одни мертвые скалы.

– От этого нет никакой пользы,– сердито согласился он.– Летать туда – значит бросать наши деньги на ветер.– Он сложил бумаги и сунул их в карман плаща.

– Кто он такой? – спросила Нина.– Ты не о нем мне рассказывал, что это какой-то предсказатель, прорицатель или что-то в этом роде?

– Это он и есть.

– И что, его решили наконец арестовать?

– Это было не так-то просто.

– Мне кажется, это все пустые слова. Я думаю, вы можете арестовать любого.

– Да, можем, но не хотим. Мы арестовываем только тех, кто может быть опасен. Как ты думаешь, стану я арестовывать твою кузину только потому, что она повсюду говорит, что единственная музыка, которую можно слушать,– это квартеты Бетховена.

– Знаешь,– лениво сказала Нина,– я ни слова не помню, что там написано у Хоффа. Конечно, в школе я читала его книгу. Мы это проходили по социологии.– Она продолжала болтать: – Я никогда не интересовалась релятивизмом... а теперь вот вышла за...– Она посмотрела по сторонам.– Кажется, об этом нельзя говорить вслух. Я все никак не могу привыкнуть ко всем этим тайнам.

– В этом нет ничего плохого.

Нина зевнула:

– Я просто хотела бы, чтобы ты занялся чем-нибудь другим. Хотя бы шнурками от ботинок. Даже чертовыми почтовыми открытками. От чего не было бы стыдно.

– Я не стыжусь своей работы.

– Да? В самом деле?

– Я городской живодер,– спокойно сказал Кассик.– Никто не любит живодеров. Дети молятся Богу, чтобы гром разразил живодера. А еще я похож на дантиста. Или сборщика налогов. Я один из тех, кто с неумолимым видом держит в руках листы, на которых написан приговор, и призывает людей к суду. Семь месяцев назад я еще об этом не догадывался. Теперь я это знаю.

– И все еще служишь в тайной полиции.

– Да,– сказал Кассик,– все еще. И скорей всего, прослужу всю оставшуюся жизнь.

Нина слегка запнулась:

– Но почему?

– Потому что Служба безопасности – меньшее из двух зол. Я повторяю, зол. Мы с тобой, уж конечно, знаем, что зла не существует. Кружка пива в шесть утра – это зло. Тарелка каши в восемь вечера – страшная вещь. Все эти демагоги, посылающие на смерть миллионы людей, разрушающие мир святыми войнами, заливающие его потоками крови, терзающие целые народы во имя очередной религиозной или политической «истины», все они для меня...– он пожал плечами,– подонки. Мерзавцы. Коммунизм, фашизм, сионизм – это всего лишь мнения и желания рвущихся к власти людей, навязанные целым континентам. И они не имеют никакого отношения к искренности лидера или его последователей. И от того, что во все эти «истины» кто-то верит, они становятся еще отвратительней. Люди убивают друг друга, сами идут на добровольную смерть, и из-за чего – пустых слов!..– Он замолчал.– Ты же видишь, как идет реконструкция. И ты знаешь, что мы будем счастливы, если у нас все получится.

– Но тайная полиция... Она кажется такой ужасной, жестокой... и... циничной, что ли...

Он кивнул:

– Да, я думаю, релятивизм циничен. Да, в нем нет ни капли идеализма. Он порожден тем, что людей всегда убивали, заставляли их проливать кровь и работать с утра до вечера из-за пустых слов, причем они всегда оставались нищими. А почему? А все потому, что из поколения в поколение люди только и делали, что выкрикивали лозунги, маршировали с ружьями и саблями, пели патриотические гимны, воспевали флаги и отдавали им честь.

– Но ты сажаешь их в тюрьмы. Ты же не позволяешь людям, которые с тобой не согласны, не соглашаться с тобой... хотя бы этому преподобному Джонсу.

– Джонс может с нами не соглашаться. Джонс может верить как угодно и во что угодно. Пускай верит, что Земля плоская, что Бог – это луковица, что дети рождаются в целлофановых мешках. Пусть высказывает любые мнения и по любому поводу. Но как только он станет убеждать всех, что это Абсолютная Истина...

– ...вы сажаете его в тюрьму,– закончила Нина с непроницаемым видом.

– Нет,– поправил Кассик.– Мы протягиваем руку и просто говорим: «Замолчи» или даже «Заткнись». Докажи, что ты прав. Если тебе хочется утверждать, что все зло от евреев,– докажи это. Говори, пожалуйста, но ты должен чем-то подкрепить свои слова. Иначе – поработай в лагере.

– Это,– она слегка улыбнулась,– это дело непростое.

– Это точно.

– Если ты увидишь, как я сосу через соломинку цианистый калий, ты не можешь меня заставить не делать этого. Никто не имеет права запретить мне отравиться.

– Я могу сказать тебе, что в бутылке цианистый калий, а не апельсиновый сок.

– А если я и так знаю?

– Боже мой,– сказал Кассик,– тогда это твое личное дело. Можешь налить его в ванну и купаться, можешь заморозить и носить на шее. Ты взрослый человек.

– И тебе...– губы ее задрожали,– тебе все равно, что со мной случится? Тебе все равно, что я пью, яд или апельсиновый сок?

Кассик посмотрел на часы. Самолет уже летел над Америкой. Полет подходил к концу.

– Мне не все равно. Вот почему я этим и занимаюсь. Мне не все равно, что будет с тобой и с остальными людьми.– Он добавил хмуро: – Но вовсе не в этом дело. С Джонсом мы провалились. Похоже, это как раз тот случай, когда блеф не пройдет.

– Почему?

– Представь, что мы говорим Джонсу: «Выкладывай, давай поглядим на твои доводы». И боюсь, этот ублюдок выложит их перед нами.

Джонс сильно изменился. Кассик молча стоял у двери и не обращал внимания на полицейских в форме, вглядываясь в человека, сидящего на стуле посреди комнаты.

За окном грохотали полицейские танки, за ними шагал батальон вооруженных солдат. Можно было подумать, что само присутствие Джонса вызывает какие-то болезненные сокращения военных мускулов. Но сам он ни на что не обращал никакого внимания. Сидел, курил, уставясь в пол, такой весь подтянутый и аккуратный. Очень похоже на то, как он сидел когда-то на своем помосте.

Но все же он постарел. Семь месяцев сильно его изменили. Отросла борода; лицо казалось зловещим в обрамлении грубых черных прядей, и во всем облике было что-то аскетическое и одухотворенное. Глаза лихорадочно сияли. То и дело он сцеплял и расцеплял пальцы, облизывал сухие губы, осторожным и беспокойным взглядом осматривал комнату. Кассик подумал, что если он и в самом деле провидец и мог знать будущее на год вперед, то эту встречу он мог предвидеть еще тогда, когда они встретились в первый раз.

Внезапно Джонс заметил его и поднял голову. Их взгляды пересеклись. И вдруг Кассик покрылся испариной: до него вдруг дошло, что уж если Джонс еще тогда согласился с ним разговаривать, да еще взял с него деньги, значит, он все предвидел. Он знал, что Кассик доложит об их встрече.

А это означает только одно: Джонс знал, на что он идет.

Из боковой двери вышел Пирсон с пачкой бумаг в руках. Одетый по полной форме, в сияющей каске и с надраенными ботинками. Он подошел к Кассику и без всяких предисловий сказал:

– Мы в дерьме. Просиживали задницы, ожидая, сбудется ли остальная его бредятина. Все сбылось. Все. Мы вляпались по самые уши.

– Но я же говорил вам,– ответил Кассик,– за семь месяцев наблюдения вы должны были получить кучу сбывшихся пророчеств.

– Получили, получили. Об этом составлен специальный доклад. И Сандерс – главный факт. Вы, конечно, слышали официальное разрешение публиковать данные о шлындах.

– Да, что-то такое слышал. Но у меня медовый месяц, и я специально не интересовался.

Пирсон сказал, раскуривая трубку:

– Надо бы этого парня купить. Но вот он говорит, что не продается.

– Так оно и есть. Он не похож на шарлатана.

– Точно, не похож. А вся наша чертова система основана на теории, что он обязательно должен быть шарлатаном. Хофф не мог принять в расчет, что заклинатель способен говорить правду.– Взяв Кассика за руку, он провел его сквозь группу полицейских.– Подойдите и поздоровайтесь. Может, он вспомнит вас.

Джонс сидел не двигаясь и спокойно наблюдал, как двое мужчин пробираются к нему. Он узнал Кассика, выражение его лица не оставляло в этом сомнений.

– Привет,– сказал Кассик. Джонс медленно поднялся, и они посмотрели в глаза друг другу. Потом он протянул руку. Кассик пожал ее.– Как жизнь?

– Нормально,– уклончиво ответил Джонс.

– Ты понял тогда, кто я такой? Понял, что я полицейский?

– Нет,– сказал Джонс,– само собой, не понял.

– Но ты ведь знал тогда, что окажешься здесь,– удивился Кассик.– Ты наверняка предвидел и эту комнату, и нашу встречу здесь.

– Я не мог раскусить тебя. Тогда ты выглядел совсем иначе. Ты не представляешь, как ты изменился за семь месяцев. Я знал только то, что в любом случае со мной захотят встретиться.– Говорил он бесстрастно, но с напряжением. Щека дергалась.– Ты похудел... сиденье за столом не пошло тебе на пользу.

– Что ты делал все это время? – спросил Кассик.– С карнавалами покончено?

– Сейчас я священник Высокочтимой Церкви Господа,– ответил Джонс, и судорога прошла по его лицу.

– Ты неважно выглядишь для священника.

Джонс пожал плечами:

– Маленькое жалованье. Сейчас еще мало кто интересуется. Но все еще впереди,– добавил он.

– Вам, конечно, известно,– вмешался Пирсон,– что каждое сказанное вами слово записывается. Все это прозвучит на процессе.

– Каком процессе? – грубо ответил Джонс.– Три дня назад вы собирались отпустить меня.– Худое лицо его судорожно задергалось, голос звучал холодно и угрюмо. Он глубокомысленно продолжил: – Теперь вы мне будете рассказывать басню. Я вам сейчас скажу какую, послушайте внимательно. Услышал как-то ирландец, что банки стали прогорать. Побежал он в банк, где лежали все его деньги, и кричит, мол, выдавайте все до последнего цента. «Хорошо, сэр,– вежливо отвечает кассир.– Как вы хотите, наличными или чеком?» Ирландец говорит: «Так они у вас есть? Тогда не надо. Вот если бы у вас их не было, я бы забрал их немедленно».

Наступило неловкое молчание. Пирсон с озадаченным видом поглядел на Кассика.

– Я собирался это рассказывать? – с сомнением спросил он.– В чем тут смысл?

– Он хочет сказать,– ответил Кассик,– что никто никого не дурит.

Джонс одобрительно улыбнулся.

– Не должен ли я заключить,– лицо Пирсона потемнело и стало некрасивым,– что вы думаете, что мы вам ничего не можем сделать?

– Я не думаю,– с довольным видом сказал Джонс.– Тут нечего и думать, вот в чем дело. Так как вы хотите получить мои предсказания, наличными или чеком? Выбирайте.

Окончательно сбитый с толку, Пирсон отошел в сторону.

– Ничего не понимаю,– пробормотал он.– У парня, кажется, крыша поехала.

– Нет,– сказал Каминский. Он тоже стоял рядом и все внимательно слушал.– Странный вы человек, Джонс,– обратился он к костлявому предсказателю, ерзающему на стуле.– Но я вот что не могу понять. Зачем вы, с вашими способностями, тратили время, валяя дурака на карнавале?

Ответ Джонса всех удивил. Прямота и неприкрытая искренность его всех буквально шокировали.

– Потому что я боюсь. Я не знаю, что делать. И самое ужасное,– он шумно сглотнул слюну,– у меня нет выбора.

Глава 5

Все четверо в кабинете Каминского вокруг стола курили и прислушивались к отдаленному глухому стрекотанию выстрелов на подступах к тому месту, где все происходило.

– Для меня,– хрипло сказал Джонс,– все это в прошлом. Вот то, что я сижу здесь с вами, в этом здании, для меня это было год назад. Не то чтобы я видел будущее, нет, скорее одной ногой я стою в прошлом. И я не могу от этого отделаться. Я как бы все время запаздываю. Я как бы постоянно проживаю год своей жизни дважды.– Он содрогнулся.– Снова и снова. Все, что я делаю, все, что я говорю, слышу, чувствую,– все это я должен проделывать дважды.– Он возвысил голос, в котором звучали крайнее страдание и безнадежность.– Я дважды проживаю одну и ту же жизнь.

– Другими словами,– медленно произнес Кассик,– для вас будущее остановилось. Вы знаете его, но это не значит, что можете его изменить.

Джонс холодно рассмеялся.

– Изменить? Оно абсолютно неподвижно. Оно более неподвижно и неизменно, чем эта стена.– Он яростно шлепнул по стене ладонью.– Вы думаете, что я более свободен, чем остальные. Не обольщайтесь... чем меньше вы знаете о будущем, тем вам лучше. Вы способны заблуждаться, вам кажется, что вы обладаете свободной волей.

– А вы нет.

– Нет,– горько согласился Джонс.– Я карабкаюсь по тем же ступеням, по которым карабкался год назад. И не могу изменить ни одной. Я знаю этот наш разговор слово в слово. В нем не прозвучит ни слова лишнего из того, что я помню, и ни слова не потеряется.

– Когда я был мальчишкой,– с расстановкой заговорил Пирсон,– я любил два раза ходить на один и тот же фильм. И во второй раз у меня было преимущество перед остальным залом... И мне это ужасно нравилось. Я мог выкрикивать слова персонажей на долю секунды раньше актеров. Это давало мне ощущение власти.

– Точно,– согласился Джонс.– Когда я был мальчишкой, мне тоже это нравилось. Но я уже давно не мальчишка. Я хочу жить как все, жить обычной жизнью. Меня никто не спрашивал, и не я придумал все это.

– Ваш талант представляет собой особую ценность,– тонко заметил Каминский.– Как говорит Пирсон, человек, который способен выкрикнуть слово на долю секунды раньше, обладает немалой властью. Он возвышается над толпой.

– Я очень хорошо помню,– сказал Пирсон,– как я презирал их восхищенные рожи. Их широко открытые глаза, глупые улыбки, хихиканье, страх, как они верят во все, что там происходит, как они ждут, чем все это кончится. А я-то все знал, и я ненавидел этих дураков. Они внушали мне омерзение. Отчасти поэтому я и кричал в зале.

Джонс не сказал ни слова. Сгорбившись на своем стуле, он уставился в пол и не поднимал головы.

– Как насчет работы у нас? – сухо спросил Каминский.– Старшим Политическим Руководителем?

– Нет, спасибо.

– Ваша помощь нам бы очень даже не помешала,– сказал Пирсон.– В деле реконструкции. Вы могли бы помочь в объединении людей и ресурсов. С вашей помощью мы могли бы внести важные коррективы в нашу деятельность.

Джонс окинул его свирепым взглядом.

– Только одно сейчас важно. Эта ваша реконструкция...– Он нетерпеливо махнул тонкой костлявой рукой.– Вы только даром тратите время... главное теперь – шлынды.

– Почему? – спросил Кассик.

– Потому что перед вами вся Вселенная! Вы тратите время, чтобы переделать эту планету... Боже мой, да у вас могли бы быть миллионы планет. Новых планет, нетронутых планет. Планетных систем с бесконечными ресурсами... а вы тут сидите и пытаетесь переплавить никому не нужный старый лом. Набираете стукачей, и эти бедняги за гроши ковыряются в дерьме.– Он с отвращением отвернулся.– Людей стало слишком много. Еды на всех не хватает. Какая-нибудь одна планета, пригодная для жизни, решила бы все ваши проблемы.

– Например, Марс? – мягко спросил Кассик.– Или Венера? Мертвые, пустынные и враждебные планеты.

– Я говорю не про них.

– А про что же вы тогда говорите? Наши разведчики обшарили всю Солнечную систему. Покажите нам место, где можно жить.

– Только не здесь. Только за пределами Солнечной системы. Центавр. Или Сириус. Выбирайте.

– И там непременно будет лучше?

– Межзвездная колонизация возможна,– сказал Джонс.– Как вы думаете, откуда здесь взялись шлынды? Дураку понятно, они решили здесь поселиться. Они делают то, что не мешало бы делать нам самим. Они ищут планету, на которой смогли бы жить. Они небось летели сюда миллионы световых лет.

– Ваш ответ нас не вполне устраивает,– промолвил Каминский.

– Он устраивает меня,– сказал Джонс.

– Догадываюсь,– кивнул Каминский. Он явно встревожился.– Вот это и беспокоит меня.

Пирсон с любопытством спросил:

– Вы что-нибудь еще знаете о шлындах? Кто может появиться через год?

Лицо Джонса бесстрастно застыло.

– Поэтому я и стал священником,– сурово ответил он.