Ктулху (сборник)

1

Чарлз Уорд, как мы уже знаем, впервые узнал о своем родстве с Джозефом Кервеном в 1918 году. Нет ничего удивительного в том, что он с пылким интересом принялся за поиски любых сведений, могущих пролить свет на тайну своего предка. Каждая неподтвержденная байка приобретала для Уорда огромное значение, ведь в нем самом текла кровь Кервена: на его месте любой увлеченный генеалог с богатым воображением начал бы систематический сбор информации о колдуне.

Поначалу он и не пытался скрывать свои изыскания, так что даже доктор Лайман затрудняется назвать точное время начала его безумия – ясно только, что это произошло до конца 1919 года. Юноша с удовольствием рассказывал о Кервене своей семье – хотя мать не шибко обрадовалась сомнительному родству, – а также сотрудникам различных музеев и библиотек. Подавая заявки на изучение личных семейных архивов, он не скрывал предмета своих исследований и разделял ироничный скептицизм родственников к письмам и дневникам предков. Он с восторгом говорил о своем желании выведать, кем на самом деле был Джозеф Кервен и что же произошло сто пятьдесят лет назад на потакетской ферме, местоположение которой ему так и не удалось найти.

Обнаружив дневник Смита и письмо от Иедедии Орна, пытливый юноша решил посетить Салем и узнать, чем занимался и с кем водил знакомства Джозеф Кервен в родном городе. Чарлз совершил это путешествие во время пасхальных каникул 1919 года. В институте Эссекса, хорошо знакомом ему по прошлым поездкам в этот великолепный старинный город осыпающихся фронтонов и теснящихся мансардных крыш, Чарлза приняли очень тепло, и ему удалось собрать немало сведений о Кервене. Его предок родился 18 февраля (по старому стилю) 1662 или 1663 года в Салем-виллидж, ныне Данверсе, что находится в семи милях от города. В возрасте пятнадцати лет Джозеф сбежал из дому и целых девять лет от него не было ни слуху ни духу. Затем он вернулся – одежда, речь и манеры выдавали в нем истинного англичанина – и уже окончательно поселился в Салеме. В те годы он мало общался с семьей и большую часть времени уделял диковинным книгам, привезенным из Европы, а также странным химическим веществам, которые ему присылали из Англии, Франции и Голландии. Его частые вылазки на природу стали предметом множества пересудов: ходили слухи, что по ночам на холмах кто-то разводит костры.

Единственными близкими друзьями Кервена были некий Эдвард Хатчинсон из Салем-виллидж и Саймон Орн из Салема. Окружающие нередко видели эту троицу за оживленной беседой, они регулярно ходили друг к другу в гости. У Хатчинсона был дом на окраине, почти у самого леса, и впечатлительные местные жители его недолюбливали: по ночам оттуда доносились чудные звуки. Поговаривали, что он принимает у себя странных гостей, а окна иногда светятся разными цветами. Его осведомленность в делах давно минувших лет у многих вызывала подозрения, а незадолго до начала охоты на ведьм Хатчинсон бесследно исчез. Тогда же покинул город и Джозеф Кервен, однако в городе скоро узнали, что он поселился в Провиденсе. Саймон Орн жил в Салеме до 1720-го, когда его моложавый внешний вид начал наталкивать горожан на определенные мысли. После этого он также исчез, а через тридцать лет в Салем приехал его сын-самозванец – точная копия отца. Он предъявил права на отцовский особняк и в конечном счете получил его, поскольку под всеми предоставленными документами стояла подлинная подпись Саймона Орна. Иедедия Орн жил в Салеме вплоть до 1771 года, когда преподобному Томасу Барнарду пришло некое письмо от жителей Провиденса, после чего Орн незаметно уехал из города в неизвестном направлении.

В институте Эссекса, судебных архивах и канцелярии города сохранилось немало свидетельств об этих странных личностях: от безобидных документов на земельную собственность и купчих до обрывочных сведений весьма провокационного характера. В судебных протоколах слушаний по обвинениям в колдовстве нашлось четыре или пять явных указаний на Хатчинсона, Орна и Кервена. Например, некая Гефсиба Лоусон 10 июля 1692 года заявила под присягой судье Готорну, что «в лесу за домом мистера Хатчинсона собираются сорок ведьм и Черный Человек». А некая Эмити Хау на слушании 8 августа того же года сказала Дж. Б. (преподобному Джорджу Берроузу) в присутствии судьи Гедни, что «мистер Г. Б. в ту ночь поставил дьявольское клеймо на Бриджит С., Джонатана А., Саймона О., Деливеренс У., Джозефа К., Сюзан П., Мехитабль К. и Дебору Б.».

Кроме того, сразу после исчезновения Хатчинсона обнаружился каталог его жуткой библиотеки и незаконченный текст, записанный неизвестным шифром. Уорд попросил снять для него фотостатическую копию, и, как только получил ее, без промедления приступил к расшифровке. В сентябре его работа приобрела неистовый и лихорадочный характер, а к октябрю или ноябрю ему удалось подобрать ключ к шифру. Но впоследствии никто так и не узнал, преуспел он в этом деле или нет.

Однако самый живой интерес Чарлза Уорда вызвали материалы по Орну. Анализ почерка очень скоро подтвердил то, что и так следовало из его письма к Кервену: Саймон Орн и его «сын» Иедедия – один человек. Как Орн писал своему другу, оставаться в Салеме было небезопасно, поэтому он решил отправиться в тридцатилетнее заграничное путешествие и вернуться за своим имуществом уже представителем нового поколения. Орн, по-видимому, тщательно уничтожил всю прежнюю переписку, однако сознательным гражданам, которые в 177 году приняли ряд решительных мер, удалось отыскать несколько старых писем и бумаг, вызвавших у них удивление. Среди таинственных формул и диаграмм, начертанных рукою Орна и других, которые Уорд сразу переписал или сфотографировал, было одно в высшей степени загадочное письмо, написанное каллиграфическим почерком – молодой исследователь без труда признал в нем руку своего предка Джозефа Кервена.

Листок этот, хоть и не датированный, явно не имел отношения к переписке с Орном, письмо из которой конфисковали в Провиденсе перед налетом. По некоторым свидетельствам, содержавшимся в самом письме, Уорд отнес его примерно к 1750 году. Полагаю, будет весьма уместно привести текст целиком, дабы у читателя сложилось представление о стиле и слоге человека со столь темной и жуткой историей. Письмо адресовано «Саймону», однако имя это отовсюду вымарали (то ли Кервен, то ли сам Орн, Уорд так и не уяснил).

«Провиденс, 1 мая.

Брат мой —!

Старинный и почтенный друг мой, да славится имя Того, чьему извечному могуществу мы служим! Сейчас только я наткнулся на нечто о Последних Пределах, что вам тоже знать полезно и должно. Я не могу последовать за вами, ибо возраст мне сего не дозволяет, тем паче в Провиденсе благосклонней относятся ко всему необычному и странному, нежели в Салеме, где на подобных нам давно объявили охоту. Будучи морской торговлей зело занят, я Вашему примеру последовать не в силах, к тому же сокрытое под фермой моей в Потакете не станет дожидаться моего возвращенья под новым именем.

Однако к лишеньям я не готов, как уже говорил Вам, и давно о путях возврата помышляю. Минувшей ночью прочел я слова, призывающие ЙОГГЕ-СОТОТЕ, и впервые увидел лик, описанный у Ибн-Шакабао в его «—». Оно сказало, что ключ запрятан в III псалме «Liber Damnatus». Когда солнце в пятом доме будет, Сатурн в трине, нарисуйте огненную пентаграмму и трижды девятый стих повторите. Оный стих читайте на каждое Воздвиженье и в канун Дня всех святых, тогда в Потусторонних сферах зародится Он.

Из старого семени родится Тот, кто оглянется в прошлое, не зная, чего ищет.

Сие однако будет втуне, ежели к тому времени не подготовим наследника и соли или же хотя бы верного способа сии соли изготовлять. Необходимых шагов я до сих пор не предпринял и мало пока что собрал. Добыть все нужное оказалось нелегко, я уже погубил десятки живых экземпляров, а всё новые потребны, хотя я неустанно нанимаю моряков в Ост-Индии. Местные жители начинают любопытствовать, но я их не подпускаю. Аристократы много любопытнее простонародья и о моих делах могут несравнимо обстоятельней рассказывать, тем паче их слову верят. Парсон и Меррит уже что-то разболтали, но опасности поколе нет. Химические препараты добываю без труда, в городе есть хорошие аптекари, доктор Боуэн и Сэм Кэрю. Я прилежно следую всем указаниям Бореллия и Абдула Альхазреда. Что сумею получить я, то получите и Вы. А пока ждете, не забывайте читать слова, кои я Вам посылаю. Записаны они верно, однако ежели хотите сами Его увидеть, используйте писания из «—», кои прикладываю к сему письму. Повторяйте стихи каждое Воздвиженье и канун Дня всех святых, и, коли не прекратите их читать, однажды к нам явится тот, кто оглянется и применит соли, каковые мы ему оставим. Книга Иова, 14:14.

Безмерно радуюсь, что Вы смогли вернуться в Салем, и надеюсь в скором времени Вас повидать. У меня хороший скакун и я подумываю приобрести экипаж, в Провиденсе уже один есть (у мистера Меррита), хотя дороги здешние сквернее некуда. Если надумаете отправиться в путешествие, заезжайте ко мне. Из Бостона можно добраться по почтовой дороге чрез Дедхэм, Рентам и Этлборо, во всех городах хорошие постоялые дворы имеются. В Рентаме останавливайтесь лучше у мистера Балькома, перины у него мягче, чем у Хэтча, зато у последнего лучше кормят. У Потакетского водопада поверните на Провиденс и езжайте мимо постоялого двора мистера Сайлса. Мой дом стоит против таверны Епенета Олни рядом с Таун-стрит, первый дом на северной стороне Олни-корта. От Бостона сюда примерно сорок четыре мили езды.

Засим прощаюсь, ваш добрый друг и брат в Альмонсине-Метратоне,

Джозеф К.

Мистеру – —,

Уильямс-лейн, Салем».

Именно из этого письма, как ни странно, Уорд впервые узнал о точном местонахождении кервеновского дома в Провиденсе – ни одно из прежде найденных свидетельств такой точной информации не содержало. Открытие это было вдвойне поразительно еще и тем, что последний дом Кервена, построенный в 1751-м на месте старого, до сих пор стоял в Олни-корте и был хорошо знаком Уорду по долгим прогулкам вдоль и поперек Стамперс-хилла. Место это находилось в каких-то считаных кварталах от его собственного дома на вершине холма и сейчас служило пристанищем негритянского семейства, услуги которого по стирке, уборке и чистке печных труб пользовались в округе большим спросом. Найти в далеком Салеме сведения о столь важном для семейной истории гнезде было очень удивительно для Уорда; он решил осмотреть дом сразу по возвращении в Провиденс. Остальные строки, которые юноша принял за некую причудливую разновидность символизма, озадачили и смутили его, хотя он с восторженным замиранием сердца отметил знакомые слова из книги Иова: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить? Во все дни определенного мне времени я ожидал бы, пока придет мне смена».

2

Юный Уорд вернулся домой приятно взбудораженным и следующее воскресенье провел за долгим и утомительным осмотром дома в Олни-корте. То был не особняк, а скромный полуразвалившийся деревянный дом с двумя этажами и чердаком, какие часто строили в колониальную эпоху: простая островерхая крыша, большая дымовая труба посередине и резная парадная дверь с веерообразным окном наверху, треугольным сандриком и элегантными дорическими пилястрами. Внешне дом почти не изменился, и Уорд чувствовал, что подобрался очень близко к зловещему предмету своих изысканий.

Теперешние чернокожие обитатели дома – старик Эйза и его дородная жена Ханна – знали Уорда и очень любезно показали ему старинные интерьеры. К великому прискорбию юного исследователя, от доброй половины изысканных украшений над каминами и резьбы на буфетах ничего не осталось, а деревянные панели и лепнина были покрыты пятнами, трещинами и сколами, а то и вовсе заклеены дешевыми обоями. В целом можно сказать, что осмотр дома почти не помог Уорду в его исследованиях, но ему было приятно даже просто постоять в стенах, где жил его зловещий предок Джозеф Кервен. Он с замиранием сердца отметил, что кто-то тщательно стер со старинного дверного молотка его монограмму.

С тех пор до окончания учебного года Уорд часами просиживал за расшифровкой фотостатической копии хатчиновской рукописи и различными письменными свидетельствами о ранних годах жизни Джозефа Кервена. Первая никак ему не давалась, зато из последних он извлек немало полезных сведений и отсылок к другим доступным источникам. К июлю Чарлз Уорд решил съездить в Нью-Лондон и Нью-Йорк, где должны были сохраниться различные переписки тех лет. Путешествие это оказалось весьма успешным: Уорд нашел письма Феннеров с описанием налета на потакетскую ферму, а также переписку Найтингейла и Тальбота, из которой он узнал о портрете Кервена, написанном прямо на деревянных панелях его библиотеки. Особенно Чарлза заинтересовал портрет – вот бы узнать, как выглядел ужасный Джозеф Кервен! – и юноша решил еще раз наведаться в старый дом: под слоями истлевших обоев или старой краски могли сохраниться черты далекого предка.

В начале августа он приступил к поискам и стал внимательно осматривать стены всех комнат, где могла помещаться библиотека злого колдуна. Особое внимание Уорд уделял большим резным панелям над каминами и примерно через час, к вящему своему восторгу, обнаружил на стене просторной комнаты на первом этаже, под несколькими слоями облупившейся краски поверхность куда более темную, нежели остальные крашеные или обитые деревом стены. Осторожно поддев слой краски тонким ножом, Уорд понял, что наткнулся на большой, написанный маслом портрет. Взяв себя в руки, как подобает истинному ученому, Уорд отказался от попытки расковырять портрет ножом и ушел за профессиональной помощью. Через три дня он вернулся с многоопытным реставратором и художником мистером Уолтером К. Дуайтом, у которого была своя студия у подножия Колледж-хилла. Сей умелый мастер, вооружившись нужными химическими веществами и инструментами, сразу принялся за работу. Прибытие странных гостей, разумеется, не на шутку встревожило старика Эйзу и его жену, поэтому им щедро заплатили за неудобства, связанные с нарушением привычного уклада жизни.

День за днем, пока шла реставрация, Чарлз Уорд с растущим интересом вглядывался в черты и тени, возникающие из пелены векового забвения. Дуайт начал снизу, а поскольку портрет был почти в полный рост, лицо появилось еще не скоро. Тем временем показался на свет темно-синий плащ, расшитый камзол, короткие штаны из черного атласа и белые шелковые чулки. Стройный и подтянутый, Кервен сидел на резном стуле на фоне окна, из которого виднелись верфи и корабли. Когда начала вырисовываться голова, юноша увидел аккуратный парик и узкое, спокойное, невыразительное лицо, которое и Уорду, и художнику показалось смутно знакомым. Лишь по завершению работы, с потрясением вглядываясь в тонкие бледные черты, заказчик и реставратор начали понимать, какую невероятную шутку сыграла кровь. Последнее движение острым скребком, последняя протирка маслом – и вот перед ними возник лик, который не видел света на протяжении полутора веков. В чертах зловещего прапрапрадеда пораженный Чарлз Уорд, любитель старины, узнал самого себя!

Уорд показал обнаруженную диковинку родителям, и отец без колебаний решил выкупить картину, хоть она и была написана на деревянной панели. Сходство с его мальчиком, несмотря на существенную разницу в возрасте, было поразительным: казалось, благодаря какому-то чуду природы Джозеф Кервен спустя полтора века обрел своего точного двойника. При этом миссис Уорд совершенно не походила на предка, хотя и припоминала в своем роду людей с похожими чертами. Находка ей очень не понравилась, и она посоветовала мужу не приносить портрет домой, а сжечь от греха подальше. Хотя до городских предрассудков ей не было никакого дела, в столь очевидном сходстве с Чарлзом миссис Уорд виделось что-то зловещее и жуткое. Мистер Уорд, однако, – хозяин нескольких хлопкопрядилен в Риверпорте и долине реки Потакет – был человеком практичным и слушать женские благоглупости не стал. Портрет поразил его до глубины души, и мальчик, на его взгляд, вполне заслуживал такого подарка. Нечего и говорить, что мнение это нашло горячий отклик в сердце Чарлза Уорда, и уже через несколько дней мистер Уорд-старший нашел теперешнего владельца дома – маленького человечка с крысиными чертами и гортанным акцентом. Чтобы предупредить неизбежный поток елейных просьб и предложений, мистер Уорд сразу установил весьма привлекательную цену и купил деревянную панель вместе с каминной полкой и резными украшениями.

Теперь оставалось лишь снять панель и перенести ее в дом Уордов, где ее должны были окончательно отреставрировать и установить над искусственным электрическим камином в кабинете или библиотеке Чарлза на третьем этаже – самому Чарлзу поручили следить за этим переносом. Двадцать восьмого августа два искусных мастера из ремонтно-отделочной фирмы Крукера приехали в старинный дом, под надзором юного Уорда осторожно сняли деревянную панель над камином и поместили ее в грузовик. За панелью оказалась голая кирпичная кладка дымовой трубы, а в ней – квадратная ниша примерно в фут глубиной, располагавшаяся прямо за нарисованной головой Кервена. Юноше стало любопытно, для чего могла предназначаться такая ниша: он подошел и увидел внутри под толстыми слоями пыли и сажи несколько пожелтевших листков бумаги, толстую записную книжку и волокна истлевшей ткани – по-видимому, то была лента, которой все бумаги когда-то скреплялись. Сдув с них большую часть пыли и золы, Уорд взял в руки блокнот и прочел надпись на обложке, начертанную хорошо знакомым почерком: «Дневник и заметки Джоз. Кервена, гражд. Провиденса, а ранее – Салема».

Восхищенный и завороженный своей находкой, Уорд показал книжку озадаченным рабочим. Их свидетельства не подлежат сомнению – на них-то доктор Уиллет и построил теорию о том, что Уорд не был безумен, когда в его поведении появились значительные перемены. Все остальные бумаги также были заполнены почерком Кервена, и одна из них показалась Уорду особенно удивительной, ибо заглавие гласило: «Тому, кто придет мне на смену: о преодолении времени и пространств».

Текст на втором листке был зашифрован: Уорд понадеялся, что ключ к шифру тот же самый, который использовал Хатчинсон (и который ему до сих пор не удалось разгадать). Третий – и здесь наш юный исследователь возликовал – явно содержал ключ к шифру. Четвертый и пятый были адресованы соответственно «господину Эдв. Хатчинсону» и «господину Иедедии Орну», «либо же наследникам или их представителям». Шестой – и последний – листок носил следующее заглавие: «Жизнь и путешествия Джозефа Кервена между 1678 и 1687 годами: где он побывал, где останавливался, что видел и чему научился».

3

Тут мы подошли к периоду, который психиатры академической школы считают началом безумия Чарлза Уорда. Найдя дневник и бумаги, юноша сразу же заглянул внутрь и, очевидно, прочел там нечто глубоко его поразившее. В самом деле, показывая рабочим заглавия, он словно бы нарочно не давал им прочесть сами тексты, а потом взялся за работу с таким волнением и ретивостью, каковые не может объяснить даже историческая ценность находки. Родителям он сообщил новость почти смущенно, будто бы хотел передать свой восторг от совершенного открытия, но самих бумаг не показывать. Он даже не продемонстрировал им заглавий – только сказал, что обнаружил кое-какие документы Джозефа Кервена, «главным образом зашифрованные», которые необходимо внимательно изучить, прежде чем делать какие-либо выводы об их истинном значении. Рабочим же Уорд показал находки лишь потому, что те проявили к ним живой интерес и подозрительная скрытность с его стороны послужила бы только лишним поводом для слухов.

В тот вечер Чарлз Уорд заперся в своей спальне и приступил к изучению дневника и бумаг. Село и взошло солнце, а он все читал и читал. Когда мать попыталась войти и узнать, что происходит, Уорд настоятельно попросил не тревожить его и приносить еду в комнату; днем он лишь ненадолго вышел из спальни, чтобы проследить за установкой панели с портретом в его кабинете. Следующей ночью он спал лишь урывками, не раздеваясь, и в минуты бодрствования лихорадочно трудился над расшифровкой текстов. Утром миссис Уорд заметила, что сын работает над фотостатической копией рукописи Хатчинсона, которую он много раз ей показывал; впрочем, он солгал ей, что ключ Кервена к этому шифру не подходит. Днем он отложил работу и завороженно следил, как мастера заканчивают установку портрета над весьма правдоподобной имитацией камина: тот немного выпирал из северной стены, как будто сзади помещалась дымовая труба, и боковые стенки обили такими же деревянными панелями, какими была оформлена вся комната. Сам портрет повесили на петли, так что сзади образовался своего рода стенной шкаф. После ухода мастеров Чарлз перенес все бумаги в кабинет и сел прямо напротив портрета, то и дело переводя взгляд с шифра на изображение предка, взиравшего на него из глубины веков, – казалось, это какое-то волшебное зеркало, состарившее его собственный облик.

Родители, вспоминая поведение Чарлза в тот период, предоставили потом немало любопытных подробностей о политике утаивания, которой стал придерживаться их сын. Например, он и не думал прятать свою работу от слуг, справедливо полагая, что тем не по силам разобраться в замысловатой и архаичной каллиграфии Кервена. С родителями, однако, Чарлз был куда более скрытен: зашифрованные тексты (например, с названием «Тому, кто придет мне на смену…») или бумажки с россыпью неизвестных символов он не прятал, а все остальное, стоило кому-то войти, тотчас прикрывал чистым листком. Ночью он хранил бумаги под замком в резном антикварном шкафчике и туда же складывал всю работу, отлучаясь из кабинета даже на несколько минут. Довольно скоро Чарлз вернулся к прежним привычкам и режиму работы, разве что перестал подолгу гулять и забросил все остальные увлечения. Школа нагоняла на него скуку (Чарлз теперь учился в последнем классе), и он часто говорил, что не собирается поступать в университет. Ему якобы предстояли куда более важные исследования, открывающие перед ним такие необозримые просторы для познания и самосовершенствования, какие не в состоянии предоставить ни один университет.

Разумеется, лишь человек и без того нелюдимый, книжный и чудаковатый мог долгое время вести подобный образ жизни и не вызывать подозрений. Уорд от природы был замкнутым и горячо увлеченным наукой юношей, а потому его родители не столько удивились, сколько опечалились полному затворничеству сына. Однако же и матери, и отцу показалось странным, что Чарлз не желает показывать им находок из тайника Кервена и ничего не рассказывает об успехах по расшифровке текстов. Эту скрытность сам Чарлз объяснял желанием дождаться окончательных результатов, но недели шли, работа не сдвигалась с места, и между юношей и его родителями стало возникать напряжение, усиливаемое неприязнью матери ко всему, что касалось Джозефа Кервена.

В октябре Уорд вновь начал посещать библиотеки, но история и древности его больше не увлекали. Ведовство и магия, оккультизм и демонология – вот чем интересовался теперь юный исследователь. Когда выяснилось, что источники Провиденса ничего нового ему открыть не могут, Уорд сел в поезд на Бостон и там припал к щедрому источнику знаний в богатой библиотеке на Копли-сквер, а затем в Гарвардской библиотеке Уиденера и Сионской исследовательской библиотеке в Бруклине, где хранилось немало редких текстов по библейской тематике. Кроме того, Уорд не жалел денег на новые книги и скоро установил в кабинете дополнительные стеллажи для оккультной литературы. Во время рождественских каникул юноша совершил несколько поездок в другие города, включая Салем, где изучал кое-какие архивы в институте Эссекса.

Примерно в середине января 1920 года в поведении Уорда стало проскальзывать явное ликование, природу которого он ничем не объяснял; родители заметили, что он больше не работает над шифром Хатчинсона, а тратит все время на химические опыты и изучение архивов, приспособив для первых пустующую комнату на чердаке и прочесывая всю доступную демографическую статистику Провиденса. Допрошенные местные аптекари предоставили следствию весьма любопытные, но ничего не объясняющие списки веществ и инструментов, которые он закупал. Однако служащие легислатуры, ратуши и различных библиотек без труда называют второй предмет его изысканий: то была могила Джозефа Кервена, с надгробия которой горожане прошлых веков осмотрительно стерли имя.

Постепенно в семье Уордов росло убеждение, что с их сыном творится неладное. Интересы Чарлза и раньше незначительно менялись, но эта скрытность и полное погружение в какие-то зловещие исследования были нехарактерны даже для него. В школе он почти не занимался, и хотя ни одного экзамена еще не провалил, всем было очевидно, что от его прежнего усердия и прилежания не осталось и следа. Теперь его заботило совсем другое; в свободное от химических опытов время Чарлз либо сосредоточенно изучал архивы кладбищ, либо безотрывно читал оккультную литературу – под неизменным присмотром своей почти точной копии, Джозефа Кервена, вкрадчиво глядевшего на него с большой панели над искусственным камином.

В конце марта Уорд стал не просто изучать кладбищенские архивы, но и бродить по различным древним погостам Провиденса. Причина выяснилась позднее, когда служащие городской ратуши сообщили следствию, что Уорд, по-видимому, обнаружил ключ к разгадке этой тайны. Цель его поисков внезапно изменилась: он стал разыскивать могилу не Джозефа Кервена, а некоего Нафтали Филда. Вскоре и этой перемене нашлось объяснение: следователи подняли те же бумаги, что изучал Уорд, и наткнулись в них на короткую архивную запись о похоронах Джозефа Кервена, которую заговорщики забыли уничтожить и в которой говорилось, что «свинцовый гроб закопали в 10 ф. на юг и 5 ф. на запад от могилы Нафтали Филда, на кладб…». Отсутствие названия кладбища сильно усложняло поиск, и могила Нафтали Филда могла показаться столь же недостижимой целью, что и могила Кервена, однако надписи с этого надгробия, по крайней мере, никто не стирал, и даже если архивные записи тех лет не уцелели, при большом желании ее можно было найти, просто прочесывая старые кладбища. Следователи выяснили, зачем Уорд наведывался на погосты и почему обошел вниманием церковь Святого Иоанна (прежде называвшуюся Королевской церковью), а также древнее конгрегационалистское кладбище на Суон-пойнт: в единственной сохранившейся архивной записи о Нафтали Филде (умершем в 1729 году) говорилось, что он был баптистом.

4

В конце апреля Уорд-старший обратился за помощью к доктору Уиллету: он предоставил ему все сведения о Джозефе Кервене, какие только успел выудить из сына, пока тот окончательно не замкнулся в себе, и попросил врача поговорить с Чарлзом. Беседа эта не принесла плодов: Уиллет постоянно чувствовал, что скрытный юноша прекрасно владеет собой и имеет дело с чем-то поистине важным, о чем не станет распространяться ни при каких обстоятельствах; зато из его слов врачу хотя бы стало понятно, отчего Уорд так странно ведет себя последнее время. Будучи юношей замкнутым и немногословным, он все же с охотой говорил о своих изысканиях, однако предмета их так и не открыл. Он утверждал, что в бумагах его предка якобы содержались некие весьма важные научные сведения, главным образом зашифрованные, по значимости своей сравнимые только с открытиями Роджера Бэкона, а то и превосходящие их. Однако сами по себе, в отрыве от области человеческих знаний, полностью забытой в наши дни, они лишены всякого смысла. Если явить их миру сейчас – миру, вооруженному лишь современными научными методами, – это принизит их значимость и лишит всякого очарования. Дабы они заняли заслуженно высокое место в истории человеческой мысли, необходимо сначала соотнести эти открытия с научным контекстом того времени – этой-то задаче и посвятил себя Уорд. Он пытался как можно быстрей ознакомиться с забытыми науками прошлого, глубокими познаниями в которых должен владеть всякий, кто хочет правильно истолковать наследие Джозефа Кервена, а затем наконец представить эти открытия ученому миру во всей их полноте и колоссальности – открытия столь революционные, что даже Эйнштейну еще не удавалось так кардинально перевернуть человеческие представления об устройстве мира.

Что же касается поисков могилы – Уорд и не думал утаивать их от Уиллета, – то на изувеченном надгробии Джозефа Кервена должны были сохраниться некие мистические символы, которые заговорщики по невежеству своему забыли стереть, – и которые могли оказаться решающей подсказкой к разгадке таинственного шифра. Кервен, по разумению Уорда, тщательно оберегал свою тайну и все сведения о ней изложил при помощи крайне замысловатой системы символов. Когда доктор Уиллет попросил ознакомиться с таинственными бумагами, Уорд попытался охладить его интерес демонстрацией фотостатической копии рукописи Хатчинсона и загадочных диаграмм Орна, но в конце концов показал Уиллету и дневник, и зашифрованный текст (с зашифрованным же заглавием), и испещренное формулами послание «Тому, кто придет мне на смену» – доктор все равно не смог бы разобраться в непонятных символах и значках.

Дневник он нарочно открыл на самой безобидной странице – просто чтобы показать Уиллету каллиграфический почерк своего предка. Врач внимательно изучил замысловатую вязь и быстро убедился в подлинности документа: почерк и слог несомненно свидетельствовали о том, что автор родился в XVII веке (хотя и застал существенную часть века XVIII). Содержание текста было весьма тривиальным, и Уиллет заполнил лишь небольшой фрагмент:

«Среда, 16 октября 1754 года. Мой корабль «Бдительный» сегодня вышел из Лондона с 20 новыми матросами из Ост-Индии, испанцами с Мартиники и двумя голландцами из Суринама на борту. Голландцы хотят дезертировать, ибо до них дошли слухи о моих плаваниях, но я попробую уговорить их остаться. Для мистера Найта Декстера везу 120 рулонов камлота, 100 рулонов тонкого камлота разных цветов, 20 рулонов синей байки, 100 рулонов шаллуна, 50 рулонов коломянки, по 300 рулонов чесучи и грубого индийского хлопка. Для мистера Грина: 50 галлоновых котлов, 20 грелок, 15 противней для выпечки, 10 коптилен. Для мистера Перриго: набор шил, для мистера Найтингейла 50 стоп лучшей писчей бумаги 13х8 дюймов.

Прошлой ночью трижды прочел «Саваоф», однако же ничего не добился. Нужно расспросить мистера Х. из Трансильвании, хотя нынче с ним трудно связаться. Зело неясно, что ему мешает разъяснить мне то, чем он благополучно занимается без малого сто лет. От Саймона за 5 недель ни слова, но скоро надеюсь получить от него весточку».

Когда на этих строках доктор Уиллет хотел перевернуть страницу, Уорд тут же выхватил дневник у него из рук – едва ли не вырвал силой, – и доктор успел увидеть на следующей странице лишь первые два предложения. Они, как ни странно, надолго запечатлелись в его памяти: «Стих из «Liber-Damnatus» надлежит пять раз прочесть на Воздвиженье и четыре в канун Дня всех святых, тогда из Потусторонних сфер, если сие правильно сотворить, придет Он и оглянется в прошлое. Для сего надобно приготовить соли или сырье для их приготовленья». Больше Уиллет ничего не разглядел, но строки эти отчего-то придали новую зловещую выразительность портрету Джозефа Кервена, взиравшего на них с северной стены. Еще долгое время Уиллета не покидало обманчивое чувство – по крайней мере, разум уверял его, что оно обманчиво, – будто человек на картине пытается следить (если не следит по-настоящему) за передвижениями Чарлза Уорда по комнате. Прежде чем покинуть кабинет, Уиллет подошел к портрету и внимательно изучил его, запомнив каждую мельчайшую черточку на таинственном бледном лице – вплоть до едва заметных шрамов и небольшой ямочки над правым глазом. Художник Космо Александр, решил Уиллет, был достоин страны, что породила великого Генри Реборна, и не менее достойным учителем блистательного портретиста Гилберта Стюарта.

Вняв заверениям врача, что душевному здоровью Чарлза ничто не угрожает и что он занят исследованиями, которые действительно могут принести весьма заметные плоды, заботливые родители довольно спокойно отнеслись к решению сына не поступать в университет. Он убедил их, что занят куда более важной работой, и признался, что в следующем году хочет совершить поездку за границу, дабы ознакомиться там с некоторыми научными трудами, недоступными в Америке. Уорд-старший, хоть и счел последнее желание сына абсурдным (мальчику-то восемнадцать лет!), все же не стал настаивать на поступлении Чарлза в университет. Словом, после не слишком блестящего окончания школы Моисея Брауна Чарлз на три года посвятил себя изучению оккультных наук и прогулкам по кладбищам. Он прослыл чудаком и нелюдимом, совершенно пропав из вида друзей семьи; все свое время он посвящал работе и только время от времени ездил в другие города изучать архивы. Однажды он отправился на юг, чтобы побеседовать с каким-то странным мулатом, жившим на болоте (героем любопытной газетной заметки), а вскоре после этого наведался в деревушку Адирондакс, жители которой, по слухам, регулярно устраивали ритуальные танцы и жертвоприношения. Но поездку в Старый свет, о которой он так мечтал, родители ему по-прежнему запрещали.

Достигнув совершеннолетия в 1923 году и получив в наследство небольшой капитал от деда со стороны матери, Уорд принял решение наконец совершить заветное путешествие по Европе. О предполагаемом маршруте он почти ничего не говорил, только сказал родителям, что научные изыскания могут завести его в самые разные места, откуда он непременно будет писать им подробные письма. Поняв, что сына не остановить, они прекратили сопротивление и решили помочь, чем удастся, так что в июне юноша уже отплыл в Ливерпуль. Родители проводили его до Бостона, где стояли на пристани «Белая звезда» в Чарльстоне и махали кораблю, пока тот не скрылся из виду. Вскоре от Чарлза пришло письмо, что он благополучно добрался и снял хорошие апартаменты на Грейт-Рассел-стрит, Лондон, где и планировал оставаться, избегая встреч с друзьями семьи, покуда не исчерпает ресурсы Британского музея по определенной теме. О своей жизни Чарлз писал мало – потому что писать было не о чем. Изучение документов и эксперименты отнимали все его время (в одной из комнат он устроил себе лабораторию). То, что сын ничего не писал о прогулках по великолепному древнему городу с манящими очертаниями куполов и колоколен на горизонте, затейливыми переплетениями улиц и переулков, с которых неожиданно открывались захватывающие дух виды, послужило его родителям верным признаком того, что новые интересы полностью захватили его разум и мысли.

В июне 1924 года Чарлз прислал родителям короткое письмо, в котором сообщил, что отправляется в Париж, куда до сих пор ездил лишь ненадолго и исключительно с целью посетить Национальную библиотеку. На протяжении трех месяцев от Чарлза приходили только почтовые открытки. Он поселился на рю Сен-Жак и упоминал редкие манускрипты, найденные им в частной библиотеке неназванного коллекционера. Новых знакомств Чарлз не заводил, а бывавшие в Париже друзья семьи его там не видели. Потом наступила долгая тишина, а в октябре пришла открытка из Праги: Чарлз приехал в Чехословакию с целью проконсультироваться у некоего загадочного старика, последнего на свете обладателя каких-то средневековых тайн. Он дал родителям свой адрес в Новом городе и заявил, что до января никуда оттуда не уедет. В конце зимы пришло письмо из Вены: Чарлз был там проездом и направлялся на восток страны, куда его пригласил давний знакомый по переписке, такой же любитель оккультных наук.

Следующая открытка пришла из Клужа, Трансильвания: Уорд сообщил родителям, что значительно приблизился к достижению своей цели. Он собирался посетить барона Ференци, чей замок находился в горах к востоку от Ракуси, и велел писать ему в Ракуси на имя сего почтенного господина. Неделю спустя пришла еще одна открытка: хозяин имения прислал за ним экипаж, и Чарлз отбывает в горы. Долгое время от него совсем не было весточек, и на частые письма родителей он ответил только в мае, сообщив, что летом не сможет встретиться с ними ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Риме (Уорды обдумывали поездку в Европу). Исследования, писал Чарлз, не позволяют ему отлучаться из дома, а в замке барона Ференци гостей не принимают: он стоит на утесе среди заросших дремучими лесами гор, а само место пользуется такой дурной репутацией у местных жителей, что нормальным людям там будет в высшей степени неуютно. Больше того, сам барон едва ли понравится воспитанным и консервативным аристократам из Новой Англии. В его манерах и поведении слишком много странностей, и ему столько лет, что даже написать страшно. Уорд посоветовал родителям дождаться его возвращения в Провиденс – скучать оставалось недолго.

Однако домой он вернулся лишь в мае 1926-го, вслед за несколькими почтовыми открытками, в которых предупреждал о своем приезде. Его корабль «Гомер» тихо вошел в бухту Нью-Йорка, после чего Чарлз сел на автобус и отправился в дальнюю дорогу до Провиденса, впервые за четыре года упиваясь видами родной Новой Англии: мимо проплывали зеленые холмы, цветущие сады и белые города весеннего Коннектикута. Когда автобус въехал на Род-Айленд, сердце Чарлза Уорда застучало быстрей при виде необыкновенной красоты золотистого весеннего дня, а потом – несмотря на страшные глубины тайных знаний, которые Чарлзу пришлось изведать, – зашлось от радости и восторга на подъезде к родному Провиденсу. На площади, где пересекались Броуд-, Уэйбоссет- и Эмпайр-стрит, его взору открылись знакомые, милые сердцу дома, колокольни и шпили родного города, объятые алым пламенем заката. На подъезде к вокзалу, что стоит за зданием гостиницы «Билтмор», Чарлз с любопытством вытянул шею, глядя на заставленный домиками зеленый холм на другом берегу реки и высокий колониальный шпиль Первой баптистской церкви, сияющий нежным розовым светом на фоне свежей весенней зелени крутого склона.

Ах, старый Провиденс! Именно этот город и его загадочная, освещенная веками история сделали Чарлза таким, каким он был, а после привели к удивительным чудесам и тайнам, подлинные глубины которых оказались неподвластны ни одному прорицателю. Именно здесь жила магия, чудесная или ужасная, к встрече с которой он готовился все эти годы, путешествуя по миру и читая запретные книги. Кэб промчал его по Пост-офис-сквер, позволив одним глазком взглянуть на реку, старое здание рынка, бухту и крутую извилистую Уотерман-стрит, над которой сияли, маня на север, залитые розовым светом ионические колонны и огромный купол Научной церкви Христа. Потом еще восемь кварталов вдоль любимых старинных домов и милых кирпичных тротуаров, по которым так часто ступали его детские ножки, и вот наконец слева от Чарлза показался белый фермерский домик, а справа – белое классическое крыльцо и элегантный фасад большого кирпичного особняка, где он родился. Спустились сумерки, и Чарлз Декстер Уорд вернулся домой.

5

Школа психиатров, настроенная чуть менее консервативно, нежели школа доктора Лаймана, считает это путешествие в Европу началом душевной болезни Уорда. Уезжая из дома, он был еще совершенно здоров, но по возвращении характер и поведение юноши претерпели катастрофические изменения. Однако доктор Уиллет не согласен и с этой гипотезой. Позднее с ним произошло еще что-то; некоторые новые странности в манерах Уиллет приписывает тому факту, что за границей Уорд практиковал различные сомнительные ритуалы, однако было бы глупо утверждать, что они подорвали его душевное здоровье. Хоть Уорд значительно повзрослел и возмужал за время странствий, его организм все еще нормально реагировал на внешние раздражители, и во время бесед с юношей доктор Уиллет отметил его необычайную выдержку и душевное равновесие – ни один безумец, даже на самой зачаточной стадии болезни, не смог бы так долго притворяться нормальным. Однако поводом для подозрений психиатрам послужили странные звуки, доносившиеся днем и ночью из лаборатории Уорда на чердаке, где он проводил почти все свое время. То были неразборчивые причитания, напевы и ритмичные громогласные молитвы – и хотя произносил их всегда голос Уорда, слышалось в нем какое-то новое звучание, от которого у любого свидетеля невольно мороз шел по коже. Заметили также, что Ниг – любимый всем семейством старенький кот – от определенных интонаций в голосе хозяина ощеривался и выгибал спину.

Кроме того, из лаборатории временами доносились весьма странные запахи – порой отвратительные и тошнотворные, но чаще приятные и неуловимые, словно бы навевавшие чудесные сны и видения. Почуяв их, люди вдруг представляли себе бескрайние виды со странными холмами или улицами, уходящими в бесконечность, по обеим сторонам которых стояли сфинксы и гиппогрифы. По возвращении домой Уорд не возобновил прогулок по городу, однако без конца читал привезенные из Европы книги. Родителям он говорил, что европейские источники информации открыли перед ним новые, недоступные прежде возможности, которые сулят обернуться в будущем великими открытиями. Повзрослевший и возмужавший, он стал еще больше походить на Джозефа Кервена, портретом которого доктор Уиллет частенько любовался после визитов к Чарлзу, восхищаясь поразительным сходством и подмечая, что лишь странная ямочка над правым глазом Кервена отличает давно почившего колдуна от юного Уорда. Визиты эти, на которых настаивали родители, весьма озадачивали самого доктора. Юноша никогда не отталкивал Уиллета, однако тот чувствовал, что не может добраться до самой сути его скрытной души. Часто доктор Уиллет подмечал в кабинете странные вещи: маленькие восковые фигурки причудливых форм или полустертые круги, треугольники и пентаграммы, начертанные мелом посреди большой комнаты. По ночам в этих стенах гремели зловещие ритмичные заклинания, так что очень скоро из дома стали уходить слуги, а по городу поползли слухи о безумии юного Уорда.

В январе 1927-го случилось нечто необычайное. Около полуночи, когда Чарлз вновь декламировал загадочные строки, отдававшиеся жутким эхом в стенах особняка, с бухты вдруг подул странный ледяной ветер, а земля едва ощутимо задрожала – это почувствовали все жители близлежащих кварталов. В то же время шерсть на спине кота встала дыбом, а на милю вокруг неистово залаяли собаки. Затем разразилась страшная гроза, каких в это время года не бывает, и грянул такой гром, что мистеру и миссис Уорд почудилось, будто молния ударила прямо в особняк. Они бросились наверх – посмотреть, не повреждена ли крыша, – но у входа на чердак их встретил Чарлз: бледный, решительный и зловещий, с пугающей смесью ликования и печали на лице. Он заверил их, что молния в дом не попала, а гроза скоро закончится. Родители на миг остановились и бросили взгляд в окно – в самом деле, он был прав: молнии сверкали все дальше и дальше от Провиденса, а деревья перестали гнуться на странном ветру. Гром перешел в низкое рокотание, а потом и вовсе стих. Показались звезды, и ликование во взгляде Чарлза Уорда наложило странную печать на его лицо.

В течение примерно двух месяцев после того происшествия Уорд был общительнее, чем обычно, и проводил меньше времени в своем кабинете. Он живо интересовался погодой и зачем-то наводил справки о времени первых весенних оттепелей. Однажды мартовской ночью Уорд вышел из дома и вернулся только утром: его бодрствующая мать услышала рокот двигателя у въезда для экипажей и чьи-то приглушенные ругательства. Она выглянула в окно: четыре темные фигуры вытащили из грузовика большой длинный ящик и внесли его в дом через черный ход. Затем на лестнице раздалось частое дыхание и тяжелые шаги, потом что-то грохнуло на чердаке. Шаги спустились к выходу, четверо неизвестных сели в машину и укатили прочь.

На следующий день Чарлз вновь заперся на чердаке, задернул все окна лаборатории шторами и начал работать над какими-то жидкими металлами. Дверь он никому не отпирал и упорно отказывался от всякой пищи. Около полудня с чердака донесся какой-то страшный грохот, а вслед за ним – душераздирающий крик и глухой удар. Когда миссис Уорд взволнованно забарабанила в дверь, ее сын через какое-то время тихо ответил, что все нормально и ничего плохого не случилось, а отвратительный запах, валивший из дверных щелей, абсолютно безвреден и, увы, необходим. Внутрь он пустить никого не может, но обязательно спустится к обеду. Днем, когда сверху перестало доноситься странное шипение, Чарлз наконец-то появился: он был в весьма растрепанных чувствах и заявил, что никто и ни при каких обстоятельствах не должен входить в его лабораторию. Это, как оказалось, было началом новой политики затворничества: отныне ни одному человеку не разрешалось посещать загадочную мастерскую на чердаке и прилегающее к ней помещение, которое он сам вычистил, обставил простой мебелью и превратил в свое неприкосновенное жилище и спальню. Сюда же он перенес книги из библиотеки, пока не купил себе бунгало в Потакете и не переехал туда вместе со всей литературой и оборудованием.

В тот день Чарлз Уорд первым взял вечернюю газету и словно бы по чистой случайности оторвал низ одной страницы. Позже доктор Уиллет, узнав от родственников точную дату, зашел в редакцию и попросил сохранившийся экземпляр. На месте оторванного клочка была небольшая заметка следующего содержания:

На Северном кладбище застали врасплох ночных гробокопателей

Роберт Харт, ночной сторож Северного кладбища, сегодня утром обнаружил в самой старой части владений грузовик и группу из нескольких человек, которых спугнул своим появлением, не дав им совершить задуманное злодеяние.

Это произошло в четыре утра: внимание Харта внезапно привлек звук работающего мотора за сторожкой. Выйдя на разведку, он заметил на главной аллее большой грузовик, однако подойти к нему не успел – шорох гравия под его ногами вспугнул нарушителей, они поспешно спрятали в кузов большой ящик и уехали. Поскольку ни одна могила потревожена не была, сторож сделал вывод, что они приехали не выкапывать, а, наоборот, закапывать.

По всей видимости, преступники давно орудуют на кладбище: Харт обнаружил большую яму на участке Амессы Филд, вдали от дороги, где надгробия за давностью лет почти не сохранились. Яма – по размерам и глубине соответствующая могиле – была пуста, и на этом месте, судя по архивам кладбища, никогда никого не хоронили.

Сержант Райли со второго полицейского участка осмотрел место и пришел к заключению, что яму выкопали коварные и безнравственные контрабандисты, искавшие надежный тайник для хранения нелегально перевезенных спиртных напитков. Судя по оставленным следам, грузовик направился вверх по Рошамбо-авеню, но судить однозначно сержант не берется.

В следующие несколько дней родственники почти не видели Чарлза Уорда. Устроив на чердаке спальню, он совсем перестал выбираться оттуда, распорядился приносить еду к двери и не забирал ее, покуда слуга не уходил. Монотонное чтение непонятных формул и напевы со странным ритмом регулярно повторялись, а иногда наверху звенело стекло, шипели химикаты, текла вода или ревело пламя. Возле двери порой стояли совершенно невообразимые и ни на что не похожие запахи; а когда юный анахорет все же выбирался из дома (однажды Чарлз ненадолго вышел в библиотеку за недостающей книгой, а в другой раз отправил курьера в Бостон за очередным таинственным изданием), лицо и тело его были так напряжены, что окружающие невольно принимались строить догадки и распускать слухи. Словом, все происходящее было крайне подозрительно: ни доктор Уиллет, ни семья не знали, что думать и что предпринять.

6

15 апреля эта история получила неожиданное продолжение. По сути своей ничего не изменилось, но странности в поведении Уорда стали настолько выраженными, что доктор Уиллет не мог не обратить внимания на эту перемену. На 15 апреля в том году пришлась Страстная пятница, каковое обстоятельство слуги сочли зловещим знаком, а остальные, что вполне естественно, – случайным и ничего не значащим совпадением. Днем юный Уорд начал громко повторять одни и те же строки, сжигая при этом некую пахучую смесь – запах был настолько едким и резким, что быстро заполнил весь дом. Само же заклинание было отчетливо слышно за дверью, и миссис Уорд, с тревогой прислушиваясь к происходящему на чердаке, невольно запомнила незнакомые слова и по просьбе доктора Уиллета записала их на бумаге. Позже ученые сообщили Уиллету, что строки эти весьма напоминают мистические писания Элифаса Леви, таинственного ученого, которому удалось краем глаза увидеть пугающую бездну за пределами человеческого разумения.

Строки эти звучали без остановки на протяжении двух часов, пока над всей округой не поднялся оглушительный собачий вой. О шуме, который они подняли, можно судить хотя бы по тому, что заметки о взбесившихся собаках на следующее утро появились во всех городских газетах, однако для обитателей дома Уорда все затмевал кошмарный запах, которым наполнились комнаты, – омерзительная, всепроникающая, ни на что не похожая вонь. Посреди этого смрада внезапно грянула молния – если бы за окном была ночь, а не день, она могла и ослепить. Вслед за молнией зазвучал жуткий незабываемый глас: поразительно глубокий и низкий, совершенно не похожий на голос Чарлза Уорда, он будто бы раздался с неба и сотряс весь дом. По меньшей мере двое соседей услышали его даже несмотря на вой собак. Миссис Уорд, в отчаянии сидевшая под дверью лаборатории, с ужасом и содроганием узнала дьявольский глас: давным-давно Чарлз рассказывал ей о дурной славе этого голоса в оккультных книгах и о том, как он прогремел над проклятой фермой в Потакете в ночь убийства Джозефа Кервена. Ошибки быть не могло: уж слишком ярко запомнились ей слова, произнесенные Чарлзом в ту пору, когда он еще открыто говорил о своих генеалогических исследованиях. На древнем забытом языке глас вещал: «ДИЕС МИЕС ЙЕХЕТ БОЭНЕ ДОЭСЕФ ДОУВЭМА ЭНИТЕМАУС».

Примерно в это же время дневной свет ненадолго померк, хотя до заката оставалось еще больше часа, а к прежней вони примешался второй запах, столь же чужеродный и невыносимый. Чарлз опять запричитал какие-то слова, и мать разобрала что-то вроде «Йи наш Йог Сотот хи лгеб сродаг», после чего раздалось оглушительное «ЙА!». А потом прозвучало нечто такое, отчего все пережитое на несколько минут стерлось из памяти миссис Уорд: жуткий вой, прогремевший точно взрыв и постепенно сменившийся истерическим дьявольским смехом. Напуганная до полусмерти, но одурманенная желанием спасти свое дитя, миссис Уорд принялась отчаянно барабанить в дверь, однако ее никто не услышал. Она постучала снова и обмерла: из-за двери донесся второй вопль, явно принадлежавший ее сыну, который слился с безудержным хохотом неизвестного существа. В следующий миг миссис Уорд лишилась чувств и до сих пор не может вспомнить почему. Человеческая память иногда в высшей степени милосердна.

Мистер Уорд вернулся из делового района города около шести вечера. Не найдя жены внизу, он обратился к слугам, и те испуганно сообщили ему, что она, должно быть, сидит под дверью Чарлза, потому что оттуда доносятся еще более страшные звуки, чем обычно. Взлетев по лестнице, он увидел, что миссис Уорд распласталась в коридоре под дверью лаборатории. Плеснув холодной воды ей в лицо, мистер Уорд с облегчением наблюдал, как жена приходит в чувство и изумленно открывает глаза. И тут его пробила сильная дрожь, едва не ввергшая его в то же состояние, из которого он только что вывел жену: из тихой лаборатории донеслись звуки приглушенного напряженного разговора – слов разобрать было нельзя, однако голоса внушали чистый ужас.

Да, Чарлз и раньше читал какие-то странные заклинания, но те звуки не имели с этими ничего общего. Было ясно, что за дверью кто-то беседует (или делает вид, что беседует): интонации менялись от вопросительных к утвердительным. Один голос несомненно принадлежал Чарлзу, а вот второй был таким низким и гулким, что юноше вряд ли удалось бы изобразить нечто подобное. В нем слышались какие-то омерзительные, почти богохульные, нездоровые нотки – словом, если бы не крик очнувшейся от обморока жены, который вывел его из оцепенения, Теодор Хаулэнд Уорд вряд ли смог бы и дальше хвастаться друзьям, что никогда не лишался чувств. Он схватил миссис Уорд на руки и быстро понес вниз, покуда она не успела расслышать страшную беседу за дверью, – однако ж не настолько быстро, чтобы самому не различить кое-что, отчего его ноги опасно подкосились на лестнице. Крик миссис Уорд, по всей видимости, услышал не только он: из-за запертой двери вместо приглушенной жуткой беседы донеслись первые отчетливые слова, всего лишь взволнованный окрик Чарлза, который почему-то нагнал на его отца неописуемый ужас: «Ш-ш! Пишите!»

За ужином мистер и миссис Уорд посовещались и решили этим же вечером серьезно поговорить с сыном. Как бы важны ни были его исследования, это безобразие необходимо прекратить. Последние события не укладываются ни в какие рамки и несут угрозу порядку и душевному благополучию всех обитателей дома. Их юный сын, по-видимому, окончательно лишился рассудка: нормальный человек не может издавать такие крики и вести вымышленные беседы неизвестно с кем. Всему этому надо положить конец, или миссис Уорд заболеет, а удерживать слуг в доме станет и вовсе невозможно.

После ужина мистер Уорд встал из-за стола и начал подниматься по лестнице на чердак. На третьем этаже, однако, он услышал странные звуки из бывшей библиотеки сына: кто-то разбрасывал книги и неистово шуршал бумагами. Ступив на порог комнаты, мистер Уорд увидел своего сына, лихорадочно сгребающего книги всех форм и размеров. Выглядел Чарлз осунувшимся, изможденным и от звука отцовского голоса в испуге выронил всю охапку книг на пол. Подчинившись приказанию, Чарлз сел и какое-то время покорно выслушивал заслуженные упреки. Скандала не произошло. В конце лекции Чарлз признал правоту отца: его крики, бормотания и запахи химикатов в самом деле никто не обязан терпеть. Впредь он обещает не создавать шума, но по-прежнему настаивает на полном своем уединении. Большая часть его дальнейшей работы все равно связана с изучением литературы, а для шумных ритуалов, проведение которых может стать необходимо впоследствии, он найдет другое место. Чарлз выразил глубокое раскаяние, что его работа стала причиной нездоровья матери, и пояснил, что разговор, услышанный родителями, был частью тщательно продуманной символической системы, призванной создать определенный душевный настрой. Мудреная терминология, которой пользовался Чарлз, привела Уорда в замешательство, однако разговор этот внушил ему полную уверенность, что сын здоров и владеет собой, хоть и практикует весьма сомнительные ритуалы. Правда, никаких конкретных сведений от Чарлза он так и не добился, а когда тот собрал книги и ушел, мистер Уорд проводил его недоуменным и озадаченным взглядом. Неразгаданной осталась тайна гибели старого Нига, чей окоченевший труп нашли в подвале часом ранее: глаза у кота были выпучены, рот раскрыт в испуганном оскале.

Одолеваемый любопытством, отец взглянул на пустые книжные полки: что же сын взял с собой на чердак? В библиотеке юного исследователя царил полный порядок, поэтому нетрудно было понять, каких книг – или хотя бы какого рода книг – не достает на полках. Тут мистера Уорда ждало странное открытие: вся литература по оккультным наукам и химии была на месте, Чарлз забрал с собой лишь современные издания по истории, естественным наукам, географии, философии и литературе, а также подшивки некоторых газет и журналов. В читательских вкусах Чарлза произошла какая-то странная перемена… Мистер Уорд замер, переполняемый ощущением странности происходящего: эта странность буквально теснила ему грудь, пока он крутил головой по сторонам и пытался разобраться, что же тут неладно. А неладное чувствовалось и на уровне подсознательного, и на уровне вполне ощутимого, зримого… В библиотеке мистер Уорд сразу же заметил, что чего-то не хватает, и в конце концов его осенило.

На северной стене все еще красовалась старинная резная панель из дома в Олни-корте, однако с потрескавшимся и тщательно отреставрированным портретом Кервена случилась катастрофа: время и неравномерный обогрев наконец сделали свое дело, и совсем недавно (на днях в комнате делали уборку) здесь произошло ужасное: понемногу отставая от дерева, хлопья краски сворачивались в крошечные свитки и в конце концов со зловещей внезапностью опали на пол. Джозеф Кервен навсегда прекратил свою слежку за юношей, который на него так походил, и теперь лежал на полу тонким слоем серо-голубой пыли.

1

Всю следующую за Страстной пятницей неделю родные видели Чарлза Уорда чаще обычного: он без конца таскал книги из библиотеки в лабораторию. Действия его были бесшумны и разумны, однако мать с тревогой отмечала напряженный, загнанный взгляд сына и ненасытный аппетит – Чарлз постоянно отдавал повару новые и новые поручения. Доктору Уиллету рассказали о пятничных событиях, и на следующий четверг он долго беседовал с юношей в библиотеке, на северной стене которой больше не висел портрет Джозефа Кервена. Беседа, как и всегда, плодов не принесла, но Уиллет вновь готов был поклясться, что юноша совершенно здоров. Уорд опять говорил о грядущих великих открытиях, для которых ему как воздух необходима уединенная лаборатория. О портрете он ничуть не горевал, наоборот, отнесся к его внезапной гибели с юмором – что было весьма странно, учитывая, как радовался он сначала своей находке.

Примерно на вторую неделю после Страстной пятницы Чарлз стал часто и надолго отлучаться из дома, и однажды, когда старушка Ханна пришла в особняк Уордов забрать белье на стирку, она сообщила, что мистер Уорд-младший регулярно наведывается в их дом с большим саквояжем и зачем-то спускается в подвал. Хоть он всегда добр и любезен к ним с Эйзой, в последнее время мальчик сильно чем-то обеспокоен – ей больно это видеть, поскольку она знает его с самого рождения. Еще одно донесение о действиях Чарлза пришло из Потакета, где его несколько раз подряд видели друзья семьи: он регулярно наведывался на курорт и в ангар для каноэ. Наведя соответствующие справки, доктор Уиллет узнал, что целью Чарлза всегда был огороженный берег реки, вдоль которого он уходил на север и возвращался очень не скоро.

В конце мая с чердака вновь стали раздаваться ритуальные чтения, немедленно пресеченные мистером Уордом. Чарлз рассеянно пообещал, что больше это не повторится, но однажды утром в лаборатории началось нечто весьма похожее на события Страстной пятницы. Юноша пылко спорил и ругался с самим собой: друг за другом последовало несколько громких криков, произнесенных на разные лады: требовательных, умоляющих и непреклонных. Миссис Уорд взбежала по лестнице и замерла у двери в лабораторию. Она расслышала немногое, всего несколько слов: «три месяца нужна кровь», и стоило ей постучать, как все звуки за дверью утихли. Когда отец позже устроил Чарлзу допрос, тот выразился весьма туманно: в сферах сознания неизбежны некоторые конфликты, решить которые под силу лишь опытному и умелому мастеру, но он, так и быть, постарается перенести эти конфликты в другие области и измерения.

В середине июня случилось еще одно странное ночное происшествие. С раннего вечера в лаборатории что-то громыхало, и мистер Уорд уже собрался идти на разведку, когда все шумы внезапно стихли. В полночь, когда они с женой легли спать, а дворецкий пошел запирать входную дверь, на подножии лестницы возник шатающийся Чарлз и жестами попросил выпустить его на улицу. Ни одного слова он не произнес, однако славный йоркширец сразу заметил лихорадочный блеск в его глазах и неуемную дрожь в членах. Он открыл дверь и выпустил юного Уорда, однако наутро попросил у миссис Уорд расчета. Было что-то богопротивное во взгляде, которым смерил его Чарлз Уорд: не пристало юным господам так смотреть на честных стариков! Дворецкий не пожелал остаться даже на ночь и сразу уехал. Миссис Уорд не стала ему мешать, но и большого значения его словам не придала. В ту ночь она долго не могла заснуть и слышала, как в лаборатории кто-то всхлипывает, ходит туда-сюда и вздыхает – то были звуки глубочайшего отчаяния, но не злости. Миссис Уорд давно привыкла прислушиваться к ночным шумам на чердаке: тайна сына вытеснила из ее головы все прочие заботы и тревоги.

На следующий вечер Чарлз, как и три месяца назад, выхватил газету из рук почтальона и «ненароком» потерял главный раздел. Об этом случае никто бы и не вспомнил, не предприми доктор Уиллет попытку связать все в единое целое и найти в истории слабые звенья. В редакции «Джорнал» он нашел пропавший раздел и отметил в нем две заметки, могущие иметь значение для следствия. Вот они:

И снова гробокопатели

Сегодня утром Роберт Харт, ночной сторож Северного кладбища, обнаружил, что кладбищенские воры опять взялись за свое. Они раскопали и разграбили могилу некоего Эзры Уидена, родившегося в 1740-м и умершего в 1824-м (согласно надписи на вырытом и расколотом надгробии). Работали воры лопатой, которую украли из сарая для инструментов.

Каковым бы ни было содержимое этого старинного гроба, погребенного более века назад, все бесследно исчезло: осталось лишь несколько прогнивших деревянных щепок. Все следы воры старательно замели, но один отпечаток все же удалось отыскать – ботинок явно принадлежал человеку знатному и богатому.

Харт связывает это преступление с последним инцидентом, произошедшим в марте, когда шаги сторожа вспугнули группу человек на грузовике. Однако сержант Райли не согласен с его теорией и указывает на существенные различия в двух преступлениях. В марте нарушители раскопали пустой участок, а на сей раз это была ухоженная могила конкретного человека. Кроме того, налицо явный признак злого умысла: разбитое надгробие.

Члены семьи Уиденов, когда их уведомили о случившемся, выразили скорбь и недоумение по поводу инцидента; у них нет врагов, которые могли бы столь варварски обойтись с могилой их предка. Хэзерд Уиден, проживающий по адресу Энджелл-стрит, 598, рассказал следствию о семейной легенде, по которой Эзра Уиден незадолго до революции якобы впутался в какую-то странную историю – не порочащую, впрочем, его имя, – однако причины для вражды в наши дни ему неведомы. Инспектор Каннингем, расследующий дело, надеется в ближайшее время обнаружить важные улики.

Собачий лай в Потакете

Примерно в три часа минувшей ночи жители Потакета проснулись от небывало громкого собачьего лая, раздававшегося на берегу реки к северу от исторического здания «Родс-на-Потакете». По свидетельствам очевидцев, лай этот имел крайне необычное звучание; Фред Лемдин, ночной сторож вышеупомянутого здания, утверждает, что он походил на вопли человека, охваченного смертельным ужасом. Конец этим звукам положила сильная и короткая гроза, разразившаяся у самого берега. Жители деревни связывают это происшествие со странными неприятными запахами – вероятно, исходящими от нефтяных резервуаров вдоль бухты, – которые могли послужить причиной такого поведения собак.

Чарлз с каждым днем выглядел все более загнанным и осунувшимся: позже все сошлись во мнении, что он, должно быть, хотел сделать какое-то признание, однако ужас и душевные муки ему не позволили. Напуганная мать теперь ночами напролет прислушивалась к звукам на чердаке и узнала о частых ночных вылазках Чарлза – большинство психиатров убеждены, что именно эти вылазки связаны с отвратительными случаями вампиризма, волна которого прокатилась по округе как раз в это время, но в котором до сих пор никого не уличили. Преступления эти получили широкую огласку в прессе, и нет нужды пересказывать их во всех подробностях: жертвами становились люди различных возрастов и общественного положения, жившие либо в окрестностях холма и Норт-Энда, рядом с особняком Уордов, либо на окраинах города, близ Потакета. Нападению подвергались как припозднившиеся путники, так и спящие в своих кроватях жители, не закрывавшие на ночь окон. Те, кому чудом удалось выжить, рассказывают о тонком и гибком чудище с пылающими глазами, которое хищно впивалось им в горло или в плечо и жадно пило.

Однако доктор Уиллет отказывается приписывать начало душевной болезни Чарлза даже этому периоду и предпринимает осторожные попытки объяснить вышеупомянутые ужасы. У него якобы есть своя теория, подробности которой он сообщать не желает и ограничивается весьма странным утверждением: «Я не скажу, кто или что совершило эти нападения и убийства, но заявляю со всей уверенностью, что Чарлз Уорд в них неповинен. У меня есть веская причина полагать, что юноша никогда не знал вкуса крови, и его растущая вялость и бледность говорят яснее всяких слов. Уорд вмешался в ужасные дела и поплатился за это, но злодеем и чудовищем он не был. А потом… не знаю, что с ним случилось, и не хочу даже думать. Вместе с переменами, поразившими его тело и разум, умер и сам Чарлз Уорд. По крайней мере, душа его погибла, ибо в том безумном теле, что исчезло из лечебницы Уэйта, жила совсем другая душа, мне незнакомая».

Мнение Уиллета заслуживает доверия хотя бы потому, что он часто навещал дом Уордов и лечил миссис Уорд – нервы ее не выдержали столь страшной нагрузки. Ночные бодрствования под дверью чердака породили ужасные галлюцинации, о которых она с опаской поведала врачу и которые он добродушно высмеял, – впрочем, они таки заставили Уиллета глубоко задуматься. Галлюцинации всегда имели отношение к тем едва различимым звукам, что якобы доносились с чердака – приглушенным стонам и всхлипываниям, раздававшимся в любое время дня и ночи. В начале июля доктор Уиллет настоятельно посоветовал миссис Уорд отправиться в Атлантик-сити восстанавливать силы, а мистеру Уорду и неуловимому Чарлзу велел писать ей только веселые и обнадеживающие письма. Вероятно, лишь благодаря этому вынужденному отъезду ей и удалось сберечь себе жизнь и душевное здоровье.

2

Вскоре после отъезда матери Чарлз начал вести переговоры о покупке бунгало в Потакете. То был грязный и запущенный деревянный домишко с бетонным гаражом, примостившийся на высоком пустынном берегу чуть выше по течению от «Родс-на-Потакете», но ни о каком другом доме Чарлз и слышать не желал. Он не давал спуску всем местным агентствам недвижимости, покуда одному из них не удалось чуть ли не силой выкупить бунгало у упрямого владельца – по заоблачной цене. Как только документы на собственность были готовы, Чарлз под покровом тьмы перевез в дом все содержимое своей лаборатории, включая старинные и современные книги (те, что он недавно перенес из библиотеки на чердак). В самый темный предрассветный час ночи он загрузил свой фургон и уехал – отец только помнит, как сквозь сон слышал приглушенные проклятия и топот ног. После этого Чарлз переехал обратно в свою спальню на третьем этаже, а чердак забросил раз и навсегда.

В потакетское бунгало Чарлз перевез и атмосферу таинственности, которая прежде окутывала его чердачное царство. Правда, теперь у него появились две новые тайны: зловещего вида португалец-мулат, который жил на Саут-мейн-стрит в прибрежной части города (он явно был Чарлзу слугой), и худощавый интеллигентный незнакомец в темных очках и с колючей, будто бы крашеной бородой – он, очевидно, имел статус коллеги. Напрасно соседи пытались завязать с этими двумя людьми хоть какой-нибудь разговор. Мулат Гомес почти не говорил по-английски, а бородач, представившийся доктором Алленом, охотно последовал его примеру. Уорд сам пытался вести себя приветливо и обходительно, но разговорами о своих химических опытах только привлек к ним лишнее внимание. Вскоре по городу поползли странные слухи о том, что в его окнах даже по ночам что-то горит, а когда гореть наконец перестало, соседи принялись судачить о невероятных количествах мяса, которые Уорд заказывает у мясника, и о приглушенных криках, напевах и стонах, доносившихся словно бы из подвала бунгало. Меньше всего этот странный дом на берегу нравился местным честным буржуа, и неудивительно, что проклятое бунгало и все происходящее в нем быстро связали с эпидемией вампиризма (к тому же страшные убийства и нападения теперь происходили исключительно в окрестностях Потакета и на прилегающих к нему улицах Эджвуда).

Большую часть времени Уорд проводил в бунгало, но спал иногда дома, поэтому в городе все равно считали, что живет он под родительской крышей. Дважды Чарлз надолго уезжал из города – до сих пор неизвестно куда. Он становился все бледнее, изможденней и уже не так бойко рассказывал доктору Уиллету старую, набившую оскомину историю про важные исследования и грядущие великие открытия. Уиллет обычно подстерегал юношу в родительском доме: Уорд-старший был глубоко озадачен и очень тревожился за сына, поэтому просил доктора как можно внимательней приглядывать за Чарлзом – насколько вообще можно приглядывать за столь скрытным и независимым взрослым человеком. Уиллет настаивает, что даже в ту смутную пору Чарлз был еще здоров, а в качестве доказательства приводит их многочисленные беседы.

Примерно в сентябре случаи вампиризма прекратились, но в январе Чарлз едва не навлек на себя серьезную беду. Вот уже несколько недель в городе перешептывались о загадочных грузовиках, подъезжающих к бунгало Уорда среди ночи, и вот однажды из-за случайной заминки стало известно, что за груз перевозил по крайней мере один из них. На безлюдном участке дороги близ Хоуп-вэлли бандиты, промышлявшие кражей спиртного, устроили одному из таких грузовиков засаду, но на сей раз их ждало страшное потрясение. В длинных ящиках, которые попали им в руки, оказалось нечто столь ужасное, что слухи об этом разнеслись далеко за пределы преступного мира. Воры поспешно закопали добычу, но потом весть дошла до полиции штата, и те начали тщательное расследование. Однажды в участок явился бродяга: заключив сделку со следствием и обезопасив себя от тюремного срока, он в конце концов отвел полицейских на место. Там, в наскоро сооруженном тайнике, они обнаружили нечто поистине ужасное и постыдное. Находка могла так навредить репутации города (а то и всей страны), что потрясенные следователи решили не разглашать сведений о ней. Ошибки быть не могло, даже самые недалекие офицеры все поняли, и в Вашингтон тут же полетели секретные телеграммы.

На вырытых ящиках стоял адрес потакетского бунгало Чарлза Уорда, и полиция штата немедленно нанесла ему весьма нелюбезный и серьезный визит. Они застали его в компании двух странных спутников; Чарлз был крайне бледен и взволнован, однако сумел предоставить им правдоподобное объяснение случившегося и доказательства своей невиновности. Определенные анатомические препараты были необходимы ему для исследований, о глубине и важности которых им может рассказать любой, кто общался с ним последние десять лет. Уорд заказал эти препараты у нескольких агентств и полагал, что это совершенно законно. О происхождении препаратов он ничего не знал и был глубоко потрясен, когда инспекторы намекнули ему, как страшно может сказаться подобное дело на общественном мнении и национальном достоинстве. В этой беседе со следствием его поддерживал коллега-бородач, доктор Аллен, чей до странного низкий и гулкий голос звучал куда убедительней, чем его – напуганный и дрожащий. В итоге инспекторы решили не привлекать Уорда к ответственности, но тщательно записали нью-йоркский адрес и имя человека, владения которого им предстояло обыскать. Впрочем, обыск этот ничего не дал. Стоит, пожалуй, добавить, что все препараты быстро и незаметно вернули на место, и широкая общественность так и не узнала о том, что их столь кощунственно побеспокоили.

9 февраля 1928 года доктор Уиллет получил письмо от Чарлза Уорда, которому он придает очень большое значение, и по поводу которого он нередко ссорился с доктором Лайманом. Лайман считает, что это послание служит явным доказательством dementia praecox, раннего слабоумия, однако Уиллет убежден, что несчастный юноша написал его в совершенно здравом уме. Он обращает особое внимание на почерк Уорда: хоть он и свидетельствует об определенном нервическом возбуждении, все же это почерк нормального человека – и, несомненно, самого Чарлза. Приводим здесь текст письма:

«Проспект-стрит, 100

Провиденс, Род-Айленд.

8 февраля 1928 года.

Уважаемый доктор Уиллет!

Чувствую, наконец пришло время сделать то, что я давно обещал и о чем Вы столь часто меня просили. Я буду вечно признателен Вам за терпение, с коим Вы дожидались этого дня, и за уверенность в моем полном умственном здравии.

Да, я наконец-то готов говорить, но прежде должен с унижением признаться, что триумфа, о котором я так мечтал, мне никогда не испытать. Вместо ликования меня охватил ужас, и мое письмо Вам – не радостный победный крик, но вопль о помощи. Я прошу спасти меня и весь мир от ужаса, неподвластного человеческому разумению. Вы ведь помните, что писал Феннер в своих письмах о налете на потакетскую ферму Кервена. Налет необходимо повторить – и быстро. От нас зависит больше, чем можно выразить словами, – вся человеческая цивилизация, законы природы, а может, и судьба Солнечной системы, целой Вселенной. Я вывел на свет чудовищную аномалию, но помните: я сделал это только ради знаний. Теперь – ради всей жизни на Земле – Вы должны помочь мне загнать это обратно во тьму.

Я навсегда покинул бунгало в Потакете, и мы должны как можно скорей уничтожить все, что там есть, живое или мертвое. Причины объясню при личной встрече. Я вернулся в родительский дом и надеюсь, что в ближайшее время Вы сможете нанести мне визит. Прошу Вас выкроить пять или шесть часов, чтобы выслушать мой подробный рассказ. Да, это займет много времени – поверьте, это Ваш самый что ни на есть профессиональный долг. Моя жизнь и рассудок – самое меньшее из того, что поставлено на карту.

Я не решаюсь посвятить в это отца, он не сможет понять и осознать угрозу в полной мере. Но я рассказал ему, что моя жизнь в опасности, и теперь вокруг дома круглосуточно дежурят четверо людей из детективного агентства. Не знаю, на что они годятся, ведь против них может подняться такая сила, которую не в силах вообразить даже Вы. Поэтому заклинаю Вас, приходите как можно скорей, если хотите увидеть меня живым и узнать, как спасти космос от сущего ада.

Жду вас в любое время – из дома я не выйду. Не звоните заранее, ибо тогда вашему приходу могут помешать. И давайте помолимся вместе любым богам, чтобы наша встреча все-таки состоялась.

Со всей серьезностью и в отчаянии,

Чарлз Декстер Уорд.

P. S. Как можно скорее застрелите доктора Аллена и растворите его тело в кислоте. Не сжигайте труп!»

Доктор Уиллет получил это письмо в 10:30 утра и сразу же освободил весь день и вечер для этого судьбоносного разговора. Он хотел явиться в особняк Уордов к четырем часам, а до тех пор настолько глубоко погрузился в размышления, что все необходимые действия совершал почти машинально. Каким бы безумным ни казалось письмо на первый взгляд, Уиллет своими глазами видел слишком много странного, чтобы принять слова Чарлза Уорда за обыкновенный бред сумасшедшего. Он был практически уверен, что происходит нечто ужасное и непостижимое, и строчки о докторе Аллене подтверждали потакетские слухи о загадочном компаньоне Уорда-младшего. Уиллет никогда его не видел, но столько слышал о его внешности и поведении, что невольно задавался вопросом, что могло скрываться за пресловутыми темными очками.

Ровно в четыре доктор Уиллет пришел к Уордам и к досаде своей обнаружил, что Чарлз не сдержал обещание и все-таки покинул дом. Стражи, однако, были на месте и сообщили Уиллету, что юноша все утро испуганно пререкался с кем-то по телефону, без конца повторяя фразы вроде «Я слишком устал и должен отдохнуть», «Я никого не могу принимать», «Вы должны меня извинить», «Прошу отложить любые решительные действия до тех пор, пока мы не придем к компромиссу» и «Мне очень жаль, но я вынужден полностью удалиться от дел, поговорим позже». Затем, словно бы осмелев от каких-то мыслей, Чарлз тихо и незаметно сбежал из дома: никто не видел, куда он ушел, однако ровно в час он вернулся и молча поднялся к себе. Там, по всей видимости, его вновь обуял страх, потому что из библиотеки донесся вопль ужаса, сменившийся частым затрудненным дыханием. Дворецкого, поднявшегося его проведать, Чарлз немедленно выдворил – его вид неизъяснимо напугал старика. Затем юноша принялся что-то искать на полках: сверху раздавался грохот, лязг и скрип, после чего Чарлз сразу же вышел из дома. Уиллет спросил, не оставил ли юноша ему какое-нибудь послание или сообщение, но нет, ничего не было. Дворецкого очень обеспокоили внешний вид и поведение молодого хозяина, и он поинтересовался, есть ли какое-нибудь средство для приведения в порядок расстроенных нервов юноши.

Доктор Уиллет почти два часа ждал Чарлза в библиотеке, разглядывая пыльные, наполовину опустевшие книжные полки и мрачно улыбаясь резной деревянной панели над камином, откуда еще год назад вкрадчиво смотрел на него старик Джозеф Кервен. Через какое-то время в комнате стали сгущаться тени, и жизнерадостные закатные краски уступили место смутному ужасу – предвестнику ночи. Наконец вернулся домой Уорд-старший: он был неприятно удивлен и раздосадован тем, что все его попытки оградить сына ни к чему не привели. Он не знал, что у Чарлза назначена встреча, и пообещал сразу же сообщить Уиллету, когда тот вернется. Пожелав доктору спокойной ночи, мистер Уорд еще раз выразил свое крайнее недоумение по поводу здоровья сына и снова попросил сделать все возможное, чтобы вернуть мальчику душевный покой. Уиллет с облегчением вышел из библиотеки – воздух ее был проникнут чем-то страшным и богопротивным, как будто осыпавшийся портрет оставил за собой печать зла. Картина никогда ему не нравилась, и даже теперь, хотя нервы у Уиллета были железные, пустая панель внушала ужас и желание поскорей выбраться на свежий воздух.

3

На следующее утро Уиллет получил от Уорда-старшего записку: Чарлз так и не вернулся домой. Зато позвонил доктор Аллен и сообщил, что Чарлз на неопределенное время останется в Потакете и просит его не беспокоить. Это необходимо, поскольку сам Аллен надолго отбывает в другой город, а их эксперименты нельзя оставлять без бдительного присмотра. Чарлз передает отцу привет и сожаления по поводу столь внезапной перемены планов. Мистер Уорд впервые услышал голос доктора Аллена, и он пробудил в нем какие-то странные неуловимые воспоминания, которые отчего-то встревожили его и почти напугали.

Противоречивые эти сведения завели доктора Уиллета в тупик: он не знал, что теперь делать. Письмо Чарлза не оставляло сомнений в его серьезности и правдивости, однако почему же он сразу нарушил данное обещание? Юный Уорд писал, что его исследования зашли слишком далеко, что все оборудование и даже бородатого коллегу необходимо стереть с лица земли, а сам он клянется никогда не возвращаться в потакетское бунгало. Однако, по последним сведениям, именно так он и поступил, вновь окутав себя плотным пологом тайны. Здравый смысл подсказывал Уиллету оставить юношу в покое – пусть сам разбирается в своих страхах и причудах, в конце концов! – но некий глубинный инстинкт не позволял выбросить из головы отчаянное письмо Уорда. Уиллет перечитал его и вновь не смог разглядеть безумия за выспренними и туманными словами. Ужас автора был слишком искренним, а вкупе с тем, что доктор уже слышал, письмо Уорда пробуждало яркие образы неподвластных времени и пространству кошмаров, затмевающие собой любые логичные объяснения. Безымянный ужас вырвался на свободу, и пусть не в силах человека было его одолеть, подготовиться к встрече с ним все же стоило.

Больше недели доктор Уиллет размышлял над вставшей перед ним дилеммой, и с каждым днем он все больше склонялся к тому, чтобы нанести Чарлзу визит. Ни один друг еще не отваживался вторгнуться в его запретное логово, и даже отец знал о внутреннем убранстве лишь то, что сын счел возможным описать. Однако Уиллет чувствовал, что должен во что бы то ни стало лично поговорить с пациентом. Мистеру Уорду приходили от сына короткие и уклончивые записки, набранные на пишущей машинке, и миссис Уорд в Атлантик-сити тоже подробных писем не получала. В конце концов доктор решил действовать: несмотря на дурные предчувствия, вызванные старинными легендами о Джозефе Кервене, а также недавними открытиями и предостережениями Чарлза, он храбро отправился в путь – к бунгало на крутом берегу реки Потакет.

Доктор Уиллет уже бывал в тех местах – из чистого любопытства и, конечно, никогда не сообщая о своем приезде, – поэтому точно знал, как добраться до нужного дома. Когда февральским утром он катил по Броад-стрит в сторону Потакета, его посещали странные и мрачные мысли о налетчиках, которые сто пятьдесят семь лет назад отправились в точно такой же путь и столкнулись с непостижимым ужасом.

Поездка по обветшалым окраинам города не заняла много времени: впереди показались опрятный Эджвуд и дремлющий Потакет. Доктор Уиллет свернул направо и проехал до конца по проселочной Локвуд-стрит, затем вышел из машины и отправился пешком на север, где над живописными изгибами реки и дымчатой долиной поднимался обрывистый берег. Здесь по-прежнему было мало домов, и доктор Уиллет сразу увидел на возвышении слева от себя одинокое бунгало с бетонным гаражом. Стремительно поднявшись по запущенной гравийной дорожке, он решительно постучал в дверь и без малейшей дрожи в голосе заговорил со зловещим мулатом.

Ему необходимо сейчас же встретиться с Чарлзом Уордом, сказал он, – по жизненно важному делу. Отказа он не примет, а если его все же выгонят, он немедленно пожалуется Уорду-старшему. Мулата это не проняло, и он крепко держал дверь, когда доктор попытался ее открыть. Тогда Уиллет повысил голос и повторил свои требования. Тут из-за двери раздался сиплый шепот, от звука которого доктора насквозь пробила дрожь, хотя он и сам не понял, что именно его напугало. «Пусти его, Тони. Коли господин настаивает, поговорим сейчас». Но, как бы ужасно ни звучал этот шепот, еще страшней было то, что за ним последовало. Заскрипели половицы, и перед доктором Уиллетом предстал сам говорящий – обладателем странного звучного голоса оказался не кто иной, как Чарлз Декстер Уорд.

Точность, с каковой доктор Уиллет записал состоявшуюся между ними беседу, свидетельствует о том, какое огромное значение он ей придает. Вот тут-то в сознании и разуме Уорда и произошла роковая перемена, убежден Уиллет, и у заговорившего с ним человека душа была совсем другая, нежели у того, за развитием и воспитанием которого он наблюдал двадцать шесть лет. Чтобы окончательно развенчать теорию доктора Лаймана, Уиллет называет точную дату начала душевной болезни: день, когда мистеру и миссис Уорд пришли от сына первые короткие послания, набранные на пишущей машинке. Они написаны совсем другим слогом, странным и архаичным, – отличным даже от того, каким написано последнее отчаянное письмо Чарлза Уиллету. В уме автора словно бы прорвало плотину, и его затопило почерпнутыми в детстве представлениями о старине. Ясно угадывалась попытка изъясняться современно, но общий дух и язык явно принадлежали прошлому.

Прошлое чувствовалось и в манерах Чарлза, когда он наконец соизволил принять доктора в своем темном бунгало. Юноша отвесил поклон, учтиво показал на кресло и сразу начал говорить тем же странным сиплым шепотом (который не преминул тотчас объяснить):

– Из-за проклятого речного воздуха меня одолела чахотка, потому и хриплю, вы уж не обессудьте. Смею предположить, вас направил сюда мой батюшка. Надеюсь, вы не сообщите ему ничего, что может лишить его покоя.

Уиллет внимательно прислушивался к хриплому голосу – и еще внимательней вглядывался в лицо говорившего. Что-то было неладно, и доктору невольно вспомнился рассказ Уорда-старшего о старике-дворецком, которого внезапно одолел неизъяснимый страх. В комнате было темно, однако Уиллет не стал настаивать на том, чтобы раздернули шторы. Он только спросил, почему Чарлз нарушил свое обещание, данное в письме чуть больше недели назад.

– Я как раз подошел к сему вопросу, – ответил хозяин дома. – Вы должны понимать, что нервы мои оказались в весьма плачевном состоянии, и я часто говорю или делаю то, что не в силах потом объяснить. Как вы многажды слышали, я стою на пороге великих открытий – их величие порой кружит мне голову и мутит рассудок. На моем месте испугался бы любой человек, однако я не из тех, кто малодушничает долго. Я окружил себя стражами и заперся дома по глупости, а на самом деле мое место – здесь. Любопытные соседи распускают обо мне скверные слухи, и я по душевной слабости едва сам в них не поверил. Однако же в моих делах нет ни капли злого умысла, и, если точно соблюдать процедуру, окружающие не могут пострадать от моих исследований. Умоляю вас потерпеть еще полгода, и я сполна вознагражу вас за ожидание!

Да будет вам также известно, что я изобрел способ узнавать подробности давно минувших дел – способ куда более верный, нежели чтение книг. Рассудите сами, какой неоценимый вклад я могу внести в историю и философию – просто открывая двери, к коим я подобрал ключ. Всем этим владел и мой предок, но неразумные соглядатаи вломились в его дом и убили его. Мне удалось восстановить знания предка – точней, малую их толику. На сей раз ничто не должно мне помешать, и уж точно я не позволю собственным глупым страхам взять надо мной верх. Заклинаю вас: забудьте все, о чем я вам писал, доктор! И прекратите страшиться этого места, я не творю здесь ничего дурного. Доктор Аллен – прекрасный и умнейший человек, я многим ему обязан и приношу глубочайшие извинения за низкие слова, каковые я осмелился произнести в его адрес. Мне жаль было его отпускать, но у нас возникли важные дела в ином месте. Его научный пыл и рвение равны моим, и посему, должно быть, испугавшись своих открытий, я испугался и своего главного помощника.

Уорд умолк, и доктор Уиллет тоже растерянно молчал, не зная что сказать или предпринять. Он почувствовал себя едва ли не дураком, услышав столь спокойный отказ Уорда от собственных слов. Однако его сильно покоробил тот факт, что в странной, нездоровой речи этого человека совершенно не узнать было того Чарлза Уорда, которого доктор знал с самого рождения. Уиллет попытался заговорить с ним о давних семейных событиях и таким образом настроить его на прежний лад; однако труды эти принесли самые неожиданные и необъяснимые плоды (позже с тем же столкнулись и остальные психиатры). Из памяти Чарлза Уорда будто бы стерлись огромные фрагменты, имеющие отношение к его личной жизни и современности, в то время как юношеское увлечение стариной вдруг вышло на поверхность, поглотив все остальное. Знания юноши о делах давно минувших дней были ненормальны и внушали ужас, поэтому он всячески пытался их скрыть. Когда Уиллет упоминал какой-нибудь старинный предмет, любимый Чарлзом с детства, юноша вдруг проливал такой яркий свет на его историю, что доктор невольно содрогался: ни один смертный не мог обладать столь точными сведениями.

Например, откуда ему знать, как 11 февраля 1762 года (в том году это был четверг) на спектакле в Актерской академии мистера Дугласа толстый шериф нагнулся что-то поднять и обронил собственный парик; или как актеры настолько бездарно искромсали текст «Искренних любовников» Стила, что горожане почти обрадовались, когда двумя неделями позже легислатура закрыла театр? Допустим, в каких-нибудь письмах вполне могли сохраниться сведения о том, какими «чертовски неудобными» были пассажирские вагоны в бостонском поезде Томаса Сабина, но кто и откуда мог знать, что скрип новой вывески Епенета Олни (аляповатая корона, которую он повесил над дверью после переименования своей таверны в «Королевскую кофейню») звучал в точности так же, как первые ноты новой джазовой мелодии, звучавшей в ту пору из всех радиоприемников Потакета?

Однако допрашивать Уорда в таком ключе удалось недолго. От вопросов о современном и личном он отмахивался, но и к рассказам о далеком прошлом быстро утратил всякий интерес. Очевидно было, что ему просто хочется поскорей ответить на все расспросы гостя, дабы впредь у него не возникло желания вернуться. С этой целью он даже предложил Уиллету осмотреть дом и лично показал доктору все комнаты от чердака до подвала. Уиллет внимательно смотрел по сторонам и отметил, что книг, лежавших на виду, было слишком мало, чтобы заполнить пустоты в домашней библиотеке Чарлза, а так называемая «лаборатория» – всего-навсего жалкий муляж. Не подлежало сомнению, что настоящие библиотека и лаборатория располагались в другом месте, но где – определить было нельзя. Потерпев полное поражение в своих поисках неизвестно чего, Уиллет вернулся в город еще до наступления сумерек и подробно рассказал об увиденном Уорду-старшему. Оба считали, что юноша явно помутился рассудком, но крайних мер пока предпринимать не хотели. Миссис Уорд тоже решили не беспокоить: пусть лучше она не знает о болезни сына, пока та сама не проявится в его странных записках.

Мистер Уорд решил нанести Чарлзу личный визит – причем неожиданный. Доктор Уиллет отвез его в Потакет на своем автомобиле и остановился вдалеке от бунгало, где его бы никто не заметил. Встреча затянулась, а когда мистер Уорд наконец вернулся к машине, вид у него был в высшей степени расстроенный и озадаченный. Его приняли примерно так же, как и Уиллета, вот только Чарлз очень долго не выходил к отцу, когда тот силой ворвался в дом и выпроводил слугу-португальца, а в поведении изменившегося юноши не было ни капли сыновней любви. Свет в комнатах горел очень тусклый, но Чарлз постоянно жаловался, что слепнет. Он говорил тихо, почти шепотом, ссылаясь на больное горло, однако в его хриплом голосе звучала какая-то недобрая и зловещая нотка, которую мистер Уорд никак не мог выкинуть из головы.

Решив объединить усилия и во что бы то ни стало вернуть Чарлзу душевное здоровье, мистер Уорд и доктор Уиллет принялись собирать информацию – их интересовало все, что могло иметь отношение к делу. Первым делом они изучили потакетские слухи: сделать это оказалось несложно, поскольку у обоих в деревне жили друзья. Большинство сплетен удалось разузнать доктору Уиллету, поскольку люди разговаривали с ним охотней, нежели с его влиятельным другом. Из этих бесед стало ясно, что молодой Уорд вел весьма и весьма странный образ жизни. Молва приписывала ему прошлогодние случаи вампиризма, да и грузовики, то и дело подъезжающие к его дому среди ночи, давали плодородную почву для зловещих сплетен. Местные торговцы перешептывались о странных заказах, которые приносил им жуткий мулат, а в особенности об огромных количествах мяса и свежей крови, поставляемых в бунгало из двух ближайших мясных лавок. Ни при каких обстоятельствах три человека не могли съесть столько мяса.

И еще были звуки, которые раздавались из-под земли. Слухи о них не успели особо расползтись по Потакету, но все смутные намеки сводились к одному и тому же: ритуальные песнопения и наговоры звучали из-под земли по ночам, когда в самом бунгало свет не горел. Конечно, они могли доноситься и из подвала, который Уиллет видел своими глазами, но, по слухам, под землей действительно существовали глубокие ходы и пещеры. Вспомнив старинные легенды о катакомбах Джозефа Кервена и сообразив, что бунгало может стоять на месте его фермы (поэтому Чарлз и настоял на его покупке), Уиллет и мистер Уорд с большим вниманием отнеслись к этим слухам и много раз безуспешно искали дубовую дверь в крутом берегу, упомянутую в старинных рукописях. Что же касается обитателей бунгало, то очень скоро стало ясно, что мулата-португальца народ презирает, доктора Аллена боится, а юного молодого ученого недолюбливает. За последнюю неделю-две Уорд очень изменился, бросил любезничать с соседями и стал затворником, а в те редкие случаи, когда выбирался из дома, разговаривал каким-то сиплым и крайне неприятным шепотом.

Вот какие обрывки сведений удалось собрать мистеру Уорду и доктору Уиллету. Каждый слух они подолгу обсуждали, используя все возможности дедукции, индукции и конструктивного воображения, а также сопоставляя известные факты из жизни Чарлза (включая последнее отчаянное письмо доктору Уиллету) с единичными уцелевшими сведениями о Джозефе Кервене. Они бы много отдали, чтобы взглянуть на бумаги, обнаруженные Чарлзом в тайнике, ведь ключ к его безумию несомненно лежал в том, что юноша узнал о колдуне и его занятиях.

4

Однако вскоре история получила новое развитие, и в том вовсе не было заслуги мистера Уорда или доктора Уиллета. Отец и врач, потрясенные и озадаченные столкновением с неизвестным и непостижимым, на какое-то время опустили руки и ничего не предпринимали. Послания от Уорда приходили все реже и реже. А потом начался новый месяц – время для улаживания всевозможных финансовых формальностей, – и служащие многих банков вдруг стали удивленно пожимать плечами и перезваниваться. Чиновники, которые знали Чарлза лично, пошли к нему домой и спросили, отчего на всех его последних чеках стоят поддельные подписи. Молодой человек хрипло заверил их, что беспокоиться нечего: недавно его хватил удар, из-за которого у него почти отнялась рука, и писать он теперь не может. Ему настолько трудно выводить буквы, что даже письма родителям он набирает на машинке – они это, разумеется, подтвердят.

Однако чиновников поставило в тупик вовсе не это обстоятельство – вполне понятное и едва ли подозрительное – и даже не потакетские слухи, отголоски которых, разумеется, до них долетали. Более всего чиновников озадачил странный монолог Уорда, из которого стало ясно, что он начисто забыл о важных финансовых делах, начатых всего месяц или два назад. Что-то было неладно; говорил он вполне рассудительно и разумно, однако нормальный человек не стал бы с плохо скрываемым равнодушием говорить о столь важных делах. Больше того, хотя никто из этих людей не водил с Чарлзом близкого знакомства, они не могли не заметить удивительных перемен в его речи и манерах. Да, все знали о его увлечении стариной, однако даже самые завзятые любители старины не используют устаревшие слова и жесты в повседневной жизни. А вкупе с хриплым голосом, парализованными руками и плохой памятью все это наталкивало на мысль о некоем серьезном расстройстве или заболевании, ставшем основой для многочисленных слухов. Городские чиновники решили провести серьезную беседу с мистером Уордом-старшим.

Итак, 6 марта 1928 года в кабинете мистера Уорда состоялся долгий и обстоятельный разговор, по окончании которого растерянный и беспомощный отец вызвал к себе доктора Уиллета. Доктор изучил неуклюжие подписи на чеках и сличил их мысленно с почерком в последнем письме Чарлза. Разумеется, перемена была разительной, однако что-то в этих буквах показалось Уиллету странно знакомым. Очертания букв выглядели ломаными, архаичными, да и наклон был незнакомый. Удивительно… где же Уиллет видел этот почерк? Впрочем, одно было ясно и не подлежало сомнению: Чарлз сошел с ума. А поскольку это угрожало и его финансовым делам – он не мог разумно распоряжаться своим имуществом и выходить в свет, – необходимо было как можно скорей предпринять какие-то меры для его лечения. Тогда-то отец и врач обратились за помощью психиатров – докторов Пэка и Уэйта из Провиденса и доктора Лаймана из Бостона, – которым они в мельчайших подробностях изложили дело. Наконец все пятеро собрались в заброшенной библиотеке фамильного особняка, чтобы изучить оставшиеся книги и бумаги и попытаться узнать из них что-то новое о душевном состоянии пациента. Ознакомившись с этими материалами и с последним письмом Чарлза доктору Уиллету, все единодушно согласились, что подобные исследования могли расстроить или хотя бы поколебать любой, даже самый крепкий рассудок. Работе психиатров очень бы помогли более личные записи и книги пациента, однако добыть их можно было лишь в самом бунгало. Уиллет взялся за дело с новым пылом: на сей раз ему удалось раздобыть показания рабочих, которые снимали и вешали портрет Кервена, а также восстановить уничтоженные газетные заметки.

В четверг, 8 марта, мистер Уорд и доктора Уиллет, Пэк, Уэйт и Лайман нанесли юноше роковой визит, не скрывая своих целей и с изрядной дотошностью допрашивая теперь уже признанного пациента. Чарлз – хотя вышел к гостям не скоро и все еще источал запах каких-то странных химикатов – ничуть не противился расспросам и спокойно признал, что память его и рассудок в последнее время значительно пострадали от тесного взаимодействия с трудными для понимания предметами и явлениями. Он не стал сопротивляться, когда ему сообщили о необходимости переезда в другое место, и, если не считать потери памяти, обнаружил весьма незаурядный ум. Такое поведение вполне могло сбить врачей с толку и убедить в нормальности пациента, если б не странная архаичная манера речи и очевидная подмена современных идей устаревшими – все это ясно свидетельствовало о психических отклонениях. О своей работе он рассказал докторам не больше, чем семье и Уиллету, а последнюю отчаянную мольбу о помощи списал на обыкновенное нервное расстройство и истерию. Чарлз также настаивал, что под его бунгало нет никакой тайной библиотеки или лаборатории, а на вопрос, почему от него пахнет химикатами, следов которых нигде не видно, ударился в заумные невразумительные объяснения. Соседские сплетни он назвал дешевыми домыслами любопытных невежд. О местонахождении своего бородатого коллеги в очках Чарлз распространяться не пожелал, однако заверил врачей и отца, что доктор Аллен вернется, как только в том возникнет необходимость. Выплачивая жалованье бесстрастному португальцу (который наотрез отказался отвечать на какие-либо вопросы) и запирая бунгало на ключ, Уорд-младший не выказывал ни малейших признаков волнения или тревоги; казалось только, что он все время прислушивается к каким-то едва уловимым звукам. Он отнесся к переезду спокойно и философски, словно это был пустяк, вынужденная несущественная заминка, которая совершенно не повредит его трудам, если уладить все быстро и без шума. Чарлз был абсолютно уверен, что острый незамутненный ум позволит ему без труда справиться со всеми недоразумениями, в которые он оказался втянут из-за своей плохой памяти, хриплого голоса, парализованной руки, затворничества и эксцентричных поступков. Миссис Уорд решили ничего не говорить, отец печатал ей письма от имени сына. Чарлза отвезли в тихую частную лечебницу на живописном острове Конаникут, в которой доктор Уэйт был главным врачом. Там его тщательнейшим образом опросили и осмотрели, в результате чего стало известно о странностях физиологического характера: замедленном обмене веществ, рыхлой коже и аритмичном дыхании и сердцебиении. Больше всего эти метаморфозы обеспокоили доктора Уиллета, поскольку он наблюдал за здоровьем Уорда всю жизнь и мог оценить эти физиологические перемены во всей их чудовищной глубине. Даже родимое пятно на бедре юноши куда-то исчезло, зато на груди неизвестно откуда появилась большая черная родинка или шрам – Уиллет невольно задался вопросом, не может ли это быть колдовским клеймом, какие якобы наносят людям во время известных ночных встреч в глухих и безлюдных местах. Доктора не покидали мысли об архивных записях из Салемского зала суда, которые давным-давно показывал ему Чарлз: «…мистер Г. Б. в ту ночь поставил клеймо дьявола на Бриджит С., Джонатана А., Саймона О., Деливеренс У., Джозефа К., Сюзан П., Мехитабль К. и Дебору Б.». Лицо Чарлза Уорда также наводило на Уиллета ужас, но он не сразу понял, почему: над правым глазом молодого человека оказался маленький шрамик, точно такой же, как у Джозефа Кервена – вероятно, они в разное время и на определенной стадии своих оккультных «карьер» стали участниками одного и того же ритуала, в ходе которого им сделали некий укол или надрез.

Пока доктора гадали над всеми этими странностями, за всеми письмами Уорда, адресованными ему или доктору Аллену, велось тщательное наблюдение – последние мистер Уорд-старший приказал доставлять к себе домой. Уиллет считал, что вряд ли из писем получится узнать что-то важное, поскольку всеми существенными сведениями они наверняка обмениваются через курьера. Однако в конце марта из Праги доктору Аллену пришло письмо, заставившее глубоко задуматься и доктора Уиллета, и отца. Письмо было написано острым архаичным почерком, однако складно и гладко – английский явно был родным языком автора, – при этом современную речь он приправлял теми же устаревшими словами и выражениями, что и Уорд-младший.

«Кляйнштрассе, 11

Старый город, Прага,

11 февраля 1928 года.

Брат мой в Альмонсине-Метратоне!

Сегодня только получил Ваше послание о том, что вышло из солей, кои я вам выслал. Произошла досадная ошибка: полагаю, надгробия переставили местами и Барнабас отправил мне не те экземпляры. Подобные недоразумения нередки в нашем деле, как Вы должны были уразуметь еще в 1769-м, когда получили экземпляр из королевской усыпальницы, и когда в 1690-м Х. едва не пал от рук полученного со старого кладбища экземпляра. 75 лет назад в Египте со мной случилось похожее происшествие: тогда-то и появился шрам, недавно замеченный мальчишкой у меня на лбу. Многажды я заклинал Вас: не взывайте к тому, что не сможете потом вернуть в небытие, будь то из солей или же из Потусторонних сфер. Слова для упокоения надобно во все времена держать наготове и без промедлений использовать их, стоит возникнуть хоть тени сомнения относительно того, кто явился на Ваш зов. Не забывайте, что девять надгробий из десяти перепутаны! Ни в чем нельзя быть уверенным, покуда лично не проведете допрос! Сегодня мне пришло письмо от Х., у коего возникли непредвиденные трудности с солдатами. Он жалеет, что Трансильвания отошла теперь Румынии, и с радостию сменил бы место жительства, не будь его замок полон сами знаете чего. Напоминаю, что с нетерпением жду Б. Ф. и зело надеюсь, что Вы сумеете его для меня раздобыть. Высылаю Г. из Филады, можете вызвать его первым, но не мучьте чересчур, ибо я тоже имею намерение с ним поговорить.

Йог-Сотот Неблод Зин,

Саймон О.

Мистеру Дж. К.,

Провиденс».

Мистер Уорд и доктор Уиллет в полнейшем замешательстве замерли над письмом, автором которого совершенно точно был безумец. Далеко не сразу до них дошел истинный смысл послания. Выходит, именно пропавший доктор Аллен, а вовсе не Чарлз, был вдохновителем и двигателем исследований в Потакете? Тогда понятно, откуда взялось открытое осуждение и мольба уничтожить Аллена в последнем письме Чарлза. Но почему же бородача в очках называют «мистером Дж. К.»? Намек очевиден, однако всякому безумию должны быть пределы… Кто такой «Саймон О.» – старик, которого Уорд посещал в Праге четыре года назад? Вполне может быть, но ведь был и другой Саймон О. – Саймон Орн, он же Иедедия из Салема, пропавший без вести в 1771 году, чей необычный почерк доктор Уиллет видел на фотостатических копиях рукописных текстов, которые Чарлз ему показывал. Что за кошмары и тайны, что за противоречия и аномалии вернулись в старый Провиденс полтора века спустя, чтобы вновь потревожить город теснящихся шпилей и куполов?

Озадаченные врач и отец отправились в лечебницу и постарались как можно деликатней расспросить Чарлза о докторе Аллене, о поездке в Прагу и о том, что ему известно об Иедедии Орне из Салема. На все вопросы Чарлз отвечал вежливо, но уклончиво: мол, доктор Аллен обладает уникальным даром входить в духовную связь с некоторыми душами прошлого, и человек из Праги, с которым переписывается бородач, по-видимому, наделен тем же даром. Покинув Чарлза, доктор Уиллет и мистер Уорд с досадой осознали, что это их на самом деле подвергли допросу: ничего толком о себе не сообщив, юноша без труда вытянул из них сведения, содержавшиеся в странном письме.

Доктор Уэйт, Пэк и Лайман были не склонны придавать большое значение этой переписке, поскольку знали о тенденции людей с одной манией сбиваться в группы. По-видимому, Чарлзу или доктору Аллену попросту удалось найти в Праге эмигрировавшего единомышленника – он наверняка видел почерк Орна и скопировал его в попытке выдать себя за восставшего из могилы персонажа. Аллен, должно быть, сделал то же самое и убедил Чарлза, что он – воскресший Джозеф Кервен. Такие случаи бывали и раньше, и на том же основании твердолобые доктора отмахнулись от тревожных опасений Уиллета касательно изменившегося почерка самого Чарлза Уорда (врачам удалось хитростью добыть несколько его образцов). Уиллет наконец понял, на что походил новый почерк Чарлза – то была рука самого покойного Джозефа Кервена. Данный факт остальные психиатры списали на очередной и вполне ожидаемый симптом вышеупомянутой мании – придавать ему какое-либо значение, положительное или отрицательное, они отказались. Убедившись в закоснелости их образа мыслей, доктор Уиллет посоветовал мистеру Уорду-старшему оставить у себя следующее письмо, адресованное Аллену и пришедшее из Ракуси, Трансильвания. Почерк, каковым написали адрес получателя на конверте, был настолько схож с почерком Хатчинсона, что отец и врач потрясенно замерли и несколько секунд разглядывали его, прежде чем вскрыть сургучную печать. Вот что там было написано:

«Замок Ференци,

7 марта 1928 года.

Дражайший К.!

Ко мне явился отряд милиции числом двадцать человек – проверять деревенские слухи. Надобно копать глубже, чтобы никто ничего не слышал. От румын один вред, они насели на меня точно мухи, тогда как от мадьяров можно было откупиться хорошим ужином и бутылкой вина.

В прошлом месяце я получил саркофаг пяти сфинксов из Акрополя, где должен был покоиться тот, к кому я желал воззвать. Я провел с ним три беседы. В ближайшее время саркофаг отправится в Прагу к С. О., а затем и к Вам. Он упрям, но вы знаете подход к таким экземплярам.

Вы мудро поступаете, уменьшая их количество, ибо тогда нет нужды и держать овеществленными стражей, и в случае беды меньше будет найдено. Теперь Вы можете без труда переехать в другое место и работать там, не заботясь об убиении, – впрочем, надеюсь, в ближайшее время ничто не вынудит вас к таковому шагу.

Безмерно рад, что Вы боле не ведете торговли с Потусторонними, ибо в том таится смертельная опасность, и Вы знаете, что будет, если испросить защиты у того, кто не желает ее давать.

Вы превзошли меня в искусстве записывания заклинаний так, чтобы их могли правильно прочесть другие, однако Бореллий полагал, что главное – найти правильные слова. Часто ли использует их мальчишка? Жаль, что в нем проснулась излишняя добродетельность, хотя я догадался о таком развитии событий еще тогда, когда он гостил у меня. Полагаю, Вы знаете, как его унять. Заклинаниями человека не возьмешь, ибо они действуют лишь на тех, кто встает из солей, но в Вашем распоряжении есть крепкие руки, острый нож и револьвер. Могилу вырыть нетрудно, а кислота растворит любые улики.

О. говорит, Вы обещали добыть для него Б.Ф. Непременно вышлите его и мне. Вам же я отправляю Б., пусть он расскажет о черных тайнах, что сокрыты под Мемфисом. Будьте настороже с теми, к кому взываете, и берегитесь мальчишки.

Уже через год мы сможем поднять из-под земли легионы, и тогда нашей власти не будет границ. Верьте мне, ибо у нас с О. было на 150 лет больше Вашего, и мы лучше понимаем в таких делах.

Нефреу – Ка наи Хадот

Эдв. Х.

Господину Дж. Кервену,

Провиденс».

Уиллет и мистер Уорд не показали этого письма психиатрам, но ряд мер, безусловно, приняли. Никакая заумная софистика не могла спорить с тем фактом, что доктор Аллен со странной бородой и очками, которого так страшился Чарлз в своем письме, состоял в неких близких и зловещих отношениях с двумя загадочными личностями, которых Чарлз посетил во время своей зарубежной поездки и которые открыто утверждали, что являются выжившими либо воскресшими друзьями Кервена, а сам он, доктор Аллен, считает себя Джозефом Кервеном и строит – либо же помогает строить – ужасные козни в отношении некоего «мальчишки» – несомненно, Чарлза Уорда. Эти трое замыслили нечто кошмарное; неважно, кто все затеял, исполнение плана теперь зависело от доктора Аллена. Возблагодарив Господа за то, что Чарлз в безопасности, мистер Уорд не теряя времени нанял частных сыщиков и велел им узнать как можно больше о загадочном бородатом докторе: когда он прибыл в Потакет, что о нем известно в деревне и где он находится сейчас. Дав сыщикам ключи от бунгало, он наказал внимательно обыскать бывшую комнату Аллена, которую обнаружили уже после отъезда Чарлза. Мистер Уорд разговаривал с сыщиками в старой библиотеке сына: покинув ее, они почувствовали явственное облегчение, словно бы вся комната дышала злом. Быть может, виною тому были жуткие легенды о старом волшебнике, чей портрет некогда висел над искусственным камином, а может, что-то совсем иное и не имеющее касательства к нашей истории нагнало на них страх; как бы то ни было, все они смутно ощущали едва уловимые испарения, которые сгущались у старинной резной панели над камином.

1

Вскоре после этого случилось ужасное событие, которое оставило неизгладимую печать страха в душе Марина Бикнелла Уиллета и состарило этого и без того немолодого господина еще на добрый десяток лет.

Наконец-то доктору Уиллету и мистеру Уорду удалось договориться о ряде мер, которые психиатры сочли бы смешными и нелепыми. В мире, решили они, затевается нечто кошмарное, напрямую связанное с некромантией даже более древней, чем Салемская. По крайней мере двое человек – об одном из которых они боялись и думать – преступно завладели умами и душами людей, живших в конце XVII века или даже раньше – это противоречило всем известным законам природы, однако не подлежало сомнению. Чем именно занимались эти жуткие личности – включая Чарлза Уорда, – было более-менее ясно из их писем, а также из тех немногих обрывочных сведений, что удалось раздобыть следствию. Они раскапывали могилы разных людей, включая величайших и мудрейших представителей мира сего, в надежде добыть из тлена те знания, которыми эти люди некогда владели.

Они наладили между собой чудовищную и омерзительную торговлю: легко, точно мальчишки, обменивающиеся учебниками на уроках, они пересылали друг другу древние мощи. То, что они извлекали из векового праха, должно было наделить их такой несметной силой и мудростью, каковыми мироздание еще никогда не наделяло одного человека или же группу людей. Негодяи нашли некий богопротивный способ поддерживать жизнь своей души – в одном теле или же в разных телах – и явно преуспели в пробуждении мертвых душ, истлевшие тела которых им удавалось найти. По всей видимости, в словах старого Бореллия была доля правды: даже из самых древних останков можно приготовить «соли», которые помогут воскресить дух давно умершего существа. Существовало заклинание для оживления такого духа и для возвращения его обратно в небытие. Некроманты настолько отточили свое мастерство, что могли успешно обучать ему других. Однако воскрешать мертвых следовало с осторожностью: надписи на древних надгробиях не всегда соответствовали истине.

Уиллет и мистер Уорд делали все новые и новые открытия, каждое из которых заставляло их содрогнуться. Души или голоса людей можно было вызвать не только из могил, но и из самых далеких мест, и здесь следовало быть крайне осторожным. Джозеф Кервен, несомненно, осторожности не соблюдал и взывал к запретным душам, но что делал Чарлз? Какие «чудовищные силы» пробились к нему из глубины веков и заставили обратить взор на давно забытые знания? Очевидно, он следовал чьим-то подсказкам. Чарлз встречался со страшным стариком из Праги и долго прожил в горных владениях другой жуткой твари в Трансильвании. По-видимому, в конце концов ему удалось найти и могилу Джозефа Кервена. Об этом свидетельствует та газетная заметка и страшные ночные звуки в лаборатории, подслушанные матерью Уорда. А потом он воззвал к чему-то ужасному, и оно ответило на его зов. Тот могучий глас с неба, раздавшийся в Страстную пятницу, и разговоры на чердаке… кто мог говорить такими низкими и гулкими голосами? Не предвещали ли они прибытие кошмарного доктора Аллена с потусторонним басом? О да, не зря мистера Уорда охватил суеверный страх, когда он услышал голос этого человека – если то был человек – в телефонной трубке!

Что за дьявольское создание или дух, что за призрак мог явиться в ответ на тайные заклинания Чарлза Уорда? Тот подслушанный разговор… «три месяца нужна кровь»… Святый Боже! Уж не о вампиризме ли, охватившем город вскоре после этого, шла речь? Раскопанная могила Эзры Уидена и ночные крики в Потакете – чей коварный ум замыслил возмездие и привел юношу в богопротивное логово, куда на протяжении полутораста лет не ступала нога человека? Бунгало, бородатый незнакомец, сплетни, страх… Последних перемен в поведении Чарлза ни доктор, ни отец объяснить не могли, но они чувствовали: душа Джозефа Кервена вернулась в наш мир и снова творит зло. Неужели Чарлз одержим дьяволом, неужели такое действительно бывает? В любом случае Аллен имеет к этому непосредственное отношение, и спасение Чарлза во многом зависит от того, удастся ли сыщикам разузнать что-то о его местонахождении. А тем временем необходимо разыскать подземные катакомбы – в их существовании уже не сомневался ни доктор, ни мистер Уорд. Помня о скептическом настрое психиатров, они решили предпринять тайный и тщательнейший обыск бунгало и договорились встретиться у его ворот на следующее утро, прихватив с собой саквояжи и инструменты для археологических раскопок и подземных исследований.

Ясным утром 6 апреля, ровно в десять часов, оба исследователя явились к бунгало. Мистер Уорд открыл дверь своим ключом, они прошли внутрь и провели поверхностный осмотр комнат. По беспорядку в комнате доктора Аллена они поняли, что здесь уже побывали сыщики, но все-таки решили обыскать помещение еще раз – вдруг те что-нибудь упустили. Впрочем, куда больше их интересовал подвал, куда они незамедлительно спустились и вновь прошли по помещениям, которые однажды осматривали в присутствии юного безумца. Поначалу им показалось, что ничего нового они не найдут: стены и пол были столь ровными и прочными, что в голову не приходило даже мысли о возможном ходе или люке. Уиллет подумал, что строители бунгало не могли знать о лежащих под ним катакомбах. Следовательно, ведущий под землю ход должен быть прокопан относительно недавно, когда Чарлз и его помощники узнали о существовании древнего склепа.

Доктор попытался поставить себя на место Чарлза и понять, откуда тот мог начать раскопки. Увы, такой метод не принес плодов. Затем он решил действовать методом исключения и внимательно, стараясь не упускать ни дюйма, изучил все горизонтальные и вертикальные поверхности. Скоро круг его поисков значительно сузился, и в конце концов осталась лишь небольшая деревянная панель за корытами, которую он безрезультатно осматривал раньше. Уиллет стал давить на нее с разных сторон и в итоге, приложив двойное усилие, сдвинул ее в сторону. Под ней лежала ровная бетонная плита с железным люком посередине, к которому тут же кинулся взволнованный мистер Уорд. Крышку поднять оказалось совсем несложно, и мистер Уорд уже почти сдвинул ее, когда Уиллет заметил странную бледность его лица. Затем его спутник пошатнулся, замотал головой, и только тут доктор понял, что вызвало такую реакцию: из открывшейся черной ямы вырывался поток зловонного воздуха.

Доктор Уиллет не мешкая вывел своего спутника наверх и побрызгал ему в лицо холодной водой. Мистер Уорд слабо застонал и пришел в себя, однако видно было, как сильно его отравил едкий воздух из подземелья. Не желая испытывать судьбу, Уиллет поспешил на Броуд-стрит, где поймал такси и отправил слабо протестующего мистера Уорда домой. Затем он вооружился электрическим фонариком, прикрыл рот и нос стерильной марлей и снова спустился в подвал. Ядовитая вонь немного рассеялась, и Уиллету удалось посветить фонариком в мрачную темницу. Примерно на десять футов вниз уходил круглый туннель с бетонными стенами и железной лестницей, после чего начинались древние каменные ступени – видимо, изначально они вели на поверхность земли немного к юго-западу от бунгало.

2

Уиллет без всякого стыда признается, что на мгновение ему стало страшно спускаться в зловонный туннель – слишком живы были в его памяти легенды о злом колдуне Кервене. Он не мог выбросить из головы мысли о том, что писал Люк Феннер про ту дьявольскую ночь. Но потом чувство долга взяло верх, и он устремился вперед, не забыв прихватить с собой большой саквояж – на случай, если внизу обнаружатся какие-нибудь важные бумаги. Медленно, как и подобало человеку в его возрасте, он спускался по влажным скользким ступенькам. Фонарик выхватывал из темноты древнюю каменную кладку, мокрую и заросшую отвратительным вековым мхом. Все ниже и ниже уходили ступени – не спиралью, а тремя узкими крутыми пролетами, где с трудом разминулись бы два человека. Доктор Уиллет насчитал примерно тридцать ступенек, когда до него донесся едва слышный звук… и после этого у него отпала охота что-либо считать.

То был неземной звук, низкий и злобный, точно разгневанный рев Природы. Глухой вой, обреченный крик, безнадежный вопль неизбывной тоски и животной боли – никакими словами было не передать омерзительных и тошнотворных обертонов этого звука. Не к нему ли прислушивался Чарлз Уорд, покидая бунгало? Ничего подобного Уиллет никогда прежде не слышал. Звук словно бы висел в воздухе, не прекращаясь, а доктор тем временем добрался до конца лестницы и осветил фонариком высокие каменные стены, взмывающие к циклопическим сводам и пронзенные бесчисленными черными арками. Зал, в который попал Уиллет, был высотой примерно четырнадцать футов и шириной около десяти-двенадцати. Пол – большие щербатые плиты, на стенах и потолке – каменная кладка с облицовкой. Длину подземелья Уиллет представить не мог: оно уходило в черную бесконечность. В некоторых арках были старинные двери в колониальном стиле, другие зияли чернотой.

Преодолев ужас, вызванный ядовитым запахом и жутким воем, Уиллет начал по очереди заглядывать в арки: за ними были комнаты среднего размера и неизвестного назначения, со сводчатыми каменными потолками. В большинстве комнат имелись очаги с весьма затейливыми дымовыми трубами, инженерное устройство которых и сейчас могло бы послужить предметом для научных исследований. Всюду Уиллет замечал диковинные, опутанные паутиной и засыпанные вековым слоем пыли инструменты – или подобия инструментов. Некоторые из них серьезно пострадали во время налета полуторавековой давности, ко многим никто с тех пор не подходил (видимо, здесь Джозеф Кервен проводил свои первые исследования, давно утратившие актуальность). Наконец пошли комнаты с явно современным оборудованием – или, по крайней мере, недавно использовавшимся. Здесь были пробирки, примусы, книжные полки и столы, стулья и шкафчики, а также заваленный бумагами стол – все разных возрастов, антикварное и современное. Тут и там стояли подсвечники и керосиновые лампы, и Уиллет, найдя спичечный коробок, зажег сразу несколько.

В свете ламп стало окончательно ясно, что перед ним – кабинет или библиотека Чарлза Уорда. Многие книги доктор Уиллет видел и раньше, мебель тоже перекочевала сюда прямиком из особняка на Проспект-стрит. Доктор встретил много знакомых вещей, и от увиденного его охватило такое странное чувство, что он на минуту забыл о запахе и вое – и то и другое здесь ощущалось вдвое сильней, нежели у подножия лестницы. Его первой задачей было найти и взять с собой как можно больше бумаг, имеющих отношение к делу; особенно те зловещие документы, что Чарлз обнаружил несколько лет назад в старом доме Кервена. Начав поиски, Уиллет понял, какой громадный труд ему предстоит: перед ним было несчетное число папок, забитых бумагами со странными надписями и значками. Чтобы расшифровать и понять все это, понадобятся месяцы, а то и годы. Уиллету попалось три толстых пачки писем с марками из Праги и Ракуси – почерк на конвертах принадлежал Хатчинсону и Орну. Их он тоже положил в груду бумаг, которые намеревался забрать с собой в саквояже.

Наконец, в запертом шкафчике красного дерева, когда-то украшавшем кабинет Уорда, Уиллет обнаружил стопку старых писем Кервена – несколько лет назад Чарлз показывал их доктору. С тех пор юноша, по-видимому, хранил их вместе: Уиллет нашел все бумаги с заглавиями, которые назвали ему рабочие. Однако писем, адресованных Орну и Хатчинсону, там не было, и зашифрованного листка с ключом тоже. Уиллет сунул находку в саквояж и продолжил осматривать папки. Поскольку на карте стояли здоровье и жизнь Уорда-младшего, первым делом надлежало изучить недавние, самые свежие документы; таковых рукописей оказалось предостаточно, и, листая их, Уиллет отметил одну странность. Нормальный почерк Чарлза был лишь на бумагах двухмесячной давности, все остальное же – внушительные стопки формул и символов, исторических и философских замечаний – было написано острым архаичным почерком Джозефа Кервена, но датировано недавним временем. По всей видимости, Чарлз задался целью в точности имитировать почерк колдуна – и достиг в этом блестящих результатов. Но следов третьей руки – Аллена – доктор нигде не обнаружил. Если он в самом деле руководил исследованиями, видимо, юный Уорд исполнял роль его личного секретаря.

В этих свежих документах и записях часто повторялось заклинание – а точнее, два заклинания, – которое к концу обыска Уиллет запомнил наизусть. Оно представляло собой два параллельных столбца: левый был увенчан древним символом «Голова дракона», которым во всех старинных календарях обозначали восходящий узел, а над правым, соответственно, стоял знак «Хвост дракона» – узел нисходящий. Доктор почти подсознательно догадался, что второй столбик представляет собой тот же самый текст, записанный по слогам наоборот, за исключением последних односложных слов и странного имени «Йог-Сотот», которое Уиллет научился узнавать в самых разных написаниях. Заклинание выглядело так (в точности так, неоднократно подчеркивал доктор), причем первые слова воскресили в его памяти какое-то странное полустертое воспоминание – позднее Уиллет понял, что слышал их в рассказах миссис Уорд о событиях прошлой Страстной пятницы.

ЙА’НГ’НГАХ,

ЙОГ-СОТОТ