Ведьма с серебряной меткой. Книга 2

Теперь, глядя на обнаженную и исчерканную кровоточащими полосами спину, хотелось уже другого. И, не видя к тому никаких препятствий, он решительно перевернул Льер на спину и задрал ей подол. От вида ее искусанных в кровь губ и заплаканных глаз в бриджах стало невыносимо тесно. Ксеон дернул спереди корсет, затем нижнюю сорочку, обнажая совершенной формы грудь.

Льер молчала, мелко дрожала всем телом и молчала. Только ненависть во взгляде, от которой еще больше хочется взять, заклеймить эту непокорную и своенравную женщину.

– Ты поняла, как себя вести? – прошептал он, завороженно глядя на розовые бусинки сосков.

Она молчала, выжигая на нем клеймо одним только взглядом.

– Не слышу ответа. – Шелковые панталоны разорвались с раздражающе-громким треском.

Льер ничего не сказала. По щеке вниз потекла капля крови из прокушенной губы.

– Женщина должна быть покорной, Льер, – поучающе заметил Ксеон, расстегивая бриджи, – покорной. Ты понимаешь, что значит это слово? Молчишь? Тоже неплохо.

Она была совершенно сухой и узкой, но в этом тоже была немалая доля удовольствия. Покорять, подчинять. Поставить на место.

Льер лежала под ним неподвижно, как неживая, и не разжала губ, когда он слизывал с них солоноватую кровь. Льер молчала, когда он с силой вбивался в нее, делая своей, унижая, давя последние крохи гордости ненаследной принцессы. И не издала ни звука, когда он, задыхаясь и хрипя от острого удовольствия, придавил ее своим телом.

– Я хочу, чтобы ты запомнила этот урок, – наконец сказал он, приводя в порядок одежду, – иди к себе, встретимся за ужином. И запомни. Ты здесь не дома. И то, станешь ли ты королевой, полностью зависит от моей на то воли.

Льер ничего не ответила, и от этого ее молчания внезапно накатил тошнотворный, липкий ужас. Внутренности сжались в ледяной ком, во рту сделалось приторно-сладко.

«Да что со мной?» – он передернул плечами.

В самом деле.

Еще он бабы не боялся.

– Иди, – повторил он, не глядя на Льер.

Она бесшумно поднялась с дивана, одернула подол и, как была, с исхлестанной спиной, вышла прочь.

«Надо бы и Шана убрать, – подумал Ксеон, усаживаясь обратно в кресло, – а еще хорошего лекаря надо. Все-таки незачем портить такую красивую спину».

У Ксеона был на примете один очень одаренный лекарь.

Но вот беда, Ксеон не был уверен в его лояльности спустя пять лет после определенных событий.

***

Эльвина привезли к обеду, когда на королевский письменный стол уже был водружен серебряный поднос, а там – изящные канапе с ветчиной и оливками, сыры всех пород и мастей, какие только производились в королевстве, полупрозрачные ломтики вяленого мяса, исходящий ароматным соком стейк. Венчала все это великолепие бутылка красного эргерейского десятилетней выдержки.

По этикету нужно было обедать в Большой гостиной, но Ксеон, с наслаждением вытягивая ноги на пуфике, в который раз повторил себе, что он – король, и волен поступать так, как удобно. И плевать, что там по этому поводу написано в книге дворцового этикета.

Он плеснул себе вина, вдохнул свежий, немного терпкий аромат, который вобрал в себя и жаркие дни южных островов, и колкий ветер, что дует с заснеженных горных вершин, и запахи экзотических цветов, что цветут только душными ночами.

В этот момент в кабинет ввели Эльвина Лаверна.

Ксеон с интересом посмотрел на бывшего приятеля и самого верного последователя и сделал большой глоток. Эргерейское скользнуло вниз по пищеводу, оставив во рту послевкусие жаркого лета и цветов. Прямо как Льер.

– Ваше величество, – Эльвин отвесил глубокий поклон по всем правилам, – я счастлив поздравить вас с началом правления. Да будет оно долгим и справедливым.

Ксеон еще раз оглядел мужчину. Весь вид Лаверна говорил о том, что дела у него полностью наладились: дорогая одежда, изящная булавка с крупным бриллиантом вколота в кружевное жабо, да и сам он как будто только что от куафера.

– Садись, Эльвин, – отбросив формальности, сказал Ксеон, – я тоже рад тебя видеть в добром здравии. Сейчас ты выглядишь куда лучше, чем в замке Энц.

Он взял второй бокал, налил вина и протянул тому, кто раньше был верным другом.

Кем он будет теперь? Вот ведь вопрос…

Между тем Эльвин присел на край кресла, взял бокал, посмотрел сквозь вино на свет.

– Эргерейское?

– Разумеется. Помнишь, мы ведь его вместе пили, – Ксеон доброжелательно улыбнулся, – тебя, выходит, отпустили из замка Энц сразу же, как я сбежал?

Эльвин пригубил из своего бокала, посмотрел задумчиво.

– Почему спрашиваете, ваше величество? Вы ведь и без того все знаете. Наверняка ведь это было первым, чем вы заинтересовались…

Ксеон взял канапе, затем подвинул блюдо к Эльвину.

– Угощайся. И как тебе… быть агентом инквизиции?

По лицу Лаверна скользнула едва заметная тень. Он одним большим глотком осушил бокал, покрутил в пальцах хрустальную витую ножку, и ответил, не глядя в лицо.

– У меня, ваше величество, тогда был выбор: либо дальше гнить в тюрьме, либо сделать вид, что согласился. Впрочем, лично вам не было никакого вреда от того, что я работал на инквизицию. Так что не стоит меня упрекать в том, что я променял вонючую клетку на более-менее приемлемые условия жизни.

– Понимаю, – протянул Ксеон.

Ему очень хотелось доверять Эльвину. Ведь Лаверн был одним из немногих, что всегда поддерживал его, Ксеона, идеи. Даже ту, блажную, о равенстве механоидов и людей, которая была придумала специально для таких вот восторженных мечтателей с горячим сердцем и полным отсутствием мозгов. Эльвин тогда без особых раздумий пошел за ним, прикрывал спину. Но не повезло, попался в когтистые лапы инквизиции.

– Ты по-прежнему предан мне? – спросил Ксеон, – видишь ли… твое сотрудничество с инквизицией… Может, теперь ты полагаешь, что я во всем был неправ?

– Мы ведь говорили с вами в замке Энц, – Эльвин взял ломтик сыра, – еще тогда я сказал вам, что не изменил своей точки зрения на мироустройство. И теперь, когда вы стали королем Рехши, я буду надеяться на то, что механоиды перестанут быть бессловесными рабами, и что, коль скоро мы даем им жизнь и сознание, мы обязаны дать им и свободу выбора.

Ксеон невольно улыбнулся. Все-таки нет ничего лучше, чем преданный тебе идиот.

– Это произойдет не сразу, – заметил он, – необходимо, чтобы народ Рехши был готов к этому. Ну и потом, нужно будет дать механоидам место, где бы они могли жить. На это тоже потребуется время.

В голубых глазах Эльвина блестел искренний восторг.

– Ради этого я готов на многое, ваше величество, – пробормотал он, – мне хочется, чтобы вы мне верили. Да, я был агентом инквизиции, но в душе…

– Наши души темны даже для нас самих, – сказал Ксеон, разливая вино по бокалам, – давай выпьем, мой преданный друг, за новые дела и за завершение старых.

Эргерейское таило в себе всю прелесть южных ночей, и Ксеон поймал себя на том, что непозволительно размяк и расслабился. А вот Эльвин – наоборот, сидел прямо, преданно заглядывал в глаза, но вместе с тем Ксеон так и не мог быть уверенным в том, что Лаверн в самом деле по-прежнему жаждет свободы механоидам.

Это ж каким дураком надо быть, чтобы верить в такие сказки?

Лаверн же производил впечатление человека неглупого.

Может быть, познакомить его с арсеналом инквизиции и ведением допроса?

Ксеон задумался. Да, конечно, Эльвина можно скрутить, жечь его каленым железом и клещами вытянуть правду. Но после этого – если он все-таки сейчас говорит правду – сложно будет вести речь о лояльности.

И тут Ксеону пришла в голову замечательная идея.

– Послушай, Эльвин, – сказал он, – до меня дошли слухи, что мастер Нирс успел жениться до того, как случайно погиб на полигоне.

– Да, это так, – Лаверн сдержанно кивнул.

– Я хочу увидеть ту женщину, что ухитрилась пленить нашего инквизитора.

В глазах Эльвина скользнуло странное выражение, которое слишком уж походило на холодную, расчетливую ненависть.

– Я уже побывал в особняке мастера Нирса. Вдова пропала бесследно. Прислуга сбилась с ног, разыскивая ее по городу. Возможно, ее уже нет среди живых, – ответил Лаверн.

– Хм…

Выходило как-то не очень хорошо. Только Ксеон задумался о том, что неплохо бы утешить вдовушку, как она вздумала исчезнуть, а может, и вовсе умереть. Поворот сюжет оказался весьма неожиданным.

– Возможно, ей просто было куда пойти? – задумчиво произнес Ксеон, – возможно, она просто не хотела оставаться в доме, где все ей напоминало о мастере Нирсе.

– Я не знаю, ваше величество, – Эльвин все так же преданно смотрел в глаза, и ни тени сомнения не мелькнуло на его лице.

– Так узнай, дружище. Если ты хочешь, чтобы я доверял тебе как прежде, найди мне вдову мастера Нирса. Либо предоставь неоспоримые доказательства ее смерти.

Ему показалось, что Эльвин вздрогнул.

Неужели знает что-то такое, о чем не желает говорить?

И неужто теперь нет ни единой души, кому можно было бы довериться?

– Я выполню ваше поручение, – твердо сказал маг, – я переверну город вверх дном, и если жена Аламара Нирса мертва, то предоставлю ее тело. В противном случае, вы получите ее живой и невредимой.

– И готовой служить своему королю. Хорошо, Эльвин, я буду ждать. А теперь, дружище, есть для тебя работа. Видишь ли, наша будущая королева повредила спину… Надо бы подлечить…

Эльвин вскочил на ноги, оправил сюртук.

– Я готов, ваше величество!

Ксеон прищурился.

Лаверн выглядел слишком преданным, слишком честным… Слишком. И это не могло не настораживать.

С другой стороны, если он и правда разыщет жену Аламара, да еще и притащит ее во дворец, это будет говорить о том, что он не был слишком предан верховному инквизитору, раз уж отдает милую женушку в лапы заклятому врагу.

…Потом, когда Эльвин удалился в покои Льер, он долго мерил шагами кабинет. Спокойствия в душе не было, хоть тресни, и это невзирая на то, что все идет хорошо.

Да еще Эльвин напомнил про эти безумные идеи дать механоидам свободу…

Когда придумывал все это, и в мыслях не было, что кто-то подхватит саму идею приравнять людей и ими же созданных тварей. Но, выходит, порой зерна падали в плодородную почву и давали всходы – примерно, как в случае с Лаверном. Ведь именно поэтому целитель прикрывал спину своему принцу пять лет назад, именно потому, что верил: Ксеон печется о несчастных тварях.

«Глупости какие, – подумал Ксеон, – но ведь с этим придется что-то делать».

Душевное равновесие улетучилось окончательно. Теперь накатывало бешенство, холодное, безысходное. Хотелось что-нибудь разбить, сломать, растоптать. Внезапно стало душно, как будто и этот роскошный королевский кабинет был всего лишь очередной тюрьмой. И как будто не изменилось ничего: сперва затворник во дворце, потом – в замке Энц, и снова во дворце.

Ксеон выругался.

Надо что-то делать…

Он взял со стола магкристалл в ажурной кованой корзиночке и вихрем вылетел из кабинета. За ним пристроился было гвардеец, но Ксеон лишь рукой махнул – мол, стой где стоишь, сам обойдусь.

Он вышел на боковую лестницу, устланную синей ковровой дорожкой, и поспешил вниз. Вниз, вниз и вниз.

На первом уровне подвала ковровые дорожки закончились. Когда строили дворец, возвели его поверх казематов древнего замка, который принадлежал чуть ли не айхи и был разрушен землетрясением.

Сюда не проникал свет. Здесь было темно и холодно, а стены, казалось, до сих пор отражают стоны замученных узников.

Ксеон поднял повыше фонарь и пошел дальше, напряженно вслушиваясь в редкие звуки капающей воды. Пульс бухал в висках, и вместе с тем сердце замирало в сладком предвкушении.

Наконец он остановился перед низкой дверью, запертой снаружи на засов. Повесил фонарь на крюк, затем отодвинул заслонку смотрового оконца. Внутри Ксеон не увидел ничего, кроме кромешного, до тошноты, мрака.

– Эй, – сказал громко, – ты еще не сдох?

Тишина в ответ. А потом – едва слышимый звук, шкрябнуло железом по камню.

– Жив, значит, – удовлетворенно заметил Ксеон, – а я тут обустроился во дворце. Дал задание разыскать твою жену. Надо же утешить вдовушку.

Снова тишина. Ксеон даже дыхание затаил, в надежде расслышать хоть что-то.

Он испытал сильное желание поднять засов, войти в камеру и отвести душу, переломав узнику те ребра, что остались целыми.

Впрочем, Ксеон знал, что скоро кости срастутся. По периметру камеры были щедро разложены артефакты, изготовленные Мельхольмом, и они-то медленно исцеляли изломанное тело.

Так и не дождавшись ответа, Ксеон сказал в темноту:

– Она быстро найдет утешение, даже не сомневайся. Неужели ты думаешь, что она могла любить… тебя? Брось, кто может полюбить такое чудовище, как ты? А я… пожалуй, может случиться, что я буду в ее вкусе.

Что-то слабо звякнуло во мраке, и Ксеон не сдержал торжествующей улыбки.

Аламар Нирс прекрасно все слышал, и наверняка столь же прекрасно осознавал всю безнадежность своего положения.