Память, что зовется империей

Arkady Martine

A Memory Called Empire

Copyright © 2019 by AnnaLinden Weller

© С. Карпов, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Эта книга посвящается всем тем, кто когда-нибудь влюблялся в культуру, пожирающую своих детей.

(А также Григору Пахлавуни и Петросу Гетадарцу – через века)

Наша память – мир более совершенный, чем вселенная: она возвращает жизнь тем, кого уже нет на свете.

Ги де Мопассан «Самоубийцы»

Я б не избрал даже жизни с Калипсо взамен дыма Константинополя. Я целиком одержим мыслью о множестве источников радости, окружающих со всех сторон: размах и красота наших храмов, длина здешних колоннад и протяженность дорог; дома и все прочее, обогащающее наш образ Константинополя; сборища друзей и беседы, а самое главное – мой златолив, они же твои уста и его цветы…

Никифор Уран, дука Антиохии, письмо 38

Прелюдия

Чему в Тейкскалаане нет конца – так это звездным картам и отбытиям.

Вот весь тейкскалаанский космос, раскинулся голограммой над стратегическим столом крейсера «Кровавая Жатва Возвышения», готового к развороту и возвращению домой, будучи в пяти вратах и двух неделях субсветового пути от столичного города-планеты Тейкскалаан. Голограмма – это покой в понимании картографов: «Все эти мерцающие огни есть планетные системы, и все они – наши». Сцена эта – какой-нибудь капитан разглядывает голографическое воссоздание империи где-то за размеченными пределами мира, – какую ни возьми границу, какую ни возьми спицу великого колеса, представляющего тейкскалаанское миропонимание – и отыщешь ее везде: сотню таких капитанов, сотню таких голограмм. И все до единого ведут войска в новую систему, несут все ядовитые дары, какие только могут: торговые соглашения и поэзию, налоги и обещание защиты, энергетическое оружие в черных кофрах и масштабную архитектуру нового губернаторского дворца, возведенного вокруг своего открытого небу лучезарного сердца – храма солнца. Все капитаны до единого повторят это вновь, превратят очередную систему в бриллиантовую точку на голографической звездной карте.

Вот великий размах лапы цивилизации, вытянувшейся на фоне межзвездной тьмы, вот утешение любому капитану, когда он заглядывает в бездну и надеется, что на него ничто не посмотрит в ответ. Вот звездные карты делят вселенную на «империю» и «прочее», на «мир» и «не мир».

«Кровавую Жатву Возвышения» и его капитана ждет последняя остановка перед тем, как начать обратный путь в центр их вселенной. Есть в секторе Парцравантлак станция Лсел: одна хрупкая вращающаяся жемчужина, тороид тридцати километров в диаметре, что крутится вокруг своей оси, зависнув в точке равновесия между удобно расположенным солнцем и ближайшей полезной планетой. Это крупнейшая из сети горнодобывающих станций, составляющих этот небольшой регион космоса – регион, уже ощутивший на себе касание длинной руки Тейкскалаана, но еще не ее вес.

Из спицы станции сплевывается шаттл, в несколько часов проходит путь до поджидающего золотисто-серого металлического корпуса военного корабля, передает свой груз – одна женщина-человек, багаж, указания – и возвращается невредимым. Ко времени его стыковки «Кровавая Жатва Возвышения» уже приступил к помпезному движению по вектору к центру Тейкскалаана, все еще подчиняясь субсветовой физике. Со Лсела он будет видим еще полтора дня, медленно съеживаясь, пока не станет точкой света, а потом и вовсе погаснет.

Дарц Тарац, лселский советник по шахтерам, наблюдает за удаляющимся кораблем – за его огромной дремлющей угрозой, тяжело нависшей и поглощающей половину горизонта, открытого из иллюминатора в зале Лселского совета. Для Тараца это вездесущее затмение знакомых звезд лишь очередное доказательство тейкскалаанского голода по космосу станционников. Скоро может наступить день, когда такой корабль не уйдет, а обратит ослепительный огонь энергетического вооружения на хрупкую металлическую скорлупку, где находятся тридцать тысяч жизней, в том числе жизнь Тараца, и брызнут они в убийственный холод, словно семена из раздавленного плода. Пути необузданной империи, верит Тарац, неизбежны.

Над стратегическим столом, за которым заседает на собраниях Лселский совет, не светится голограмма: здесь лишь голая металлическая поверхность, затертая множеством локтей. Тарац снова задумывается над простой загадкой, почему удаляющийся корабль по-прежнему излучает столь ощутимую угрозу, – и отворачивается от иллюминатора, возвращается на свое место.

Быть может, пути необузданной империи и неизбежны, но Дарц Тарац хранит тихий, решительный и лукавый оптимизм: необузданность не вечна, и ему об этом известно уже довольно давно.

– Что ж, с этим разобрались, – говорит Акнель Амнардбат, советница по культурному наследию. – Улетела. Улетела наш новый посол в империи, затребованный этой империей, которую, искренне надеюсь, посол от нас отвадит.

Дарцу Тарацу лучше знать: это он отправлял прошлого посла от Лсела в Тейкскалаан двадцать лет назад, когда еще был моложе и увлекался рискованными прожектами. Отправить нового посла – это еще не конец, даже если она уже вылетела на шаттле. Он упирается в этот стол локтями, как все последние двадцать лет, и опускает узкий подбородок на еще более узкие ладони.

– Было бы лучше, – говорит он, – если бы мы могли отправить ее с имаго, не устаревшим за пятнадцать лет. Ради ее же блага и нашего.

Советница Амнардбат – чей собственный имаго-аппарат, этот тонко настроенный неврологический имплантат, хранит записанные воспоминания шести предыдущих советников по культурному наследию, передававшиеся от одного к другому, – не может и представить того, чтобы говорить с Дарцем Тарацем без предыдущих пятнадцати лет опыта. Будь она сама новым членом Совета с отставанием в пятнадцать лет, то была бы калекой. Но сейчас Акнель пожимает плечами, не особенно переживая о том, что этих ресурсов лишена новая посланница в империю.

– Это ваш недосмотр, – говорит она. – Это вы отправляли посла Агавна, а Агавн за все двадцать лет службы не удосужился вернуться к нам больше одного-единственного раза, чтобы передать обновленную запись имаго. И вот мы высылаем ему на замену посла Дзмаре с тем, что он оставил пятнадцать лет назад, только потому, что Тейкскалаан потребовал…

– Агавн свое дело сделал, – говорит советник Тарац, и советники по гидропонике и по пилотам за столом согласно кивают: посол Агавн сделал свое дело – не дал станции Лсел и всем остальным мелким станциям в их секторе стать легкой добычей для экспансионистских настроений тейкскалаанцев, взамен на что советники согласились смотреть сквозь пальцы на его проступки. Теперь же, когда Тейсккалаан внезапно потребовал нового посла без объяснений, что стало с прежним, большая часть Совета не торопится с признанием изъянов Агавна, пока не станет известно, мертв ли он, скомпрометирован или попросту пал жертвой какого-то внутреннего передела власти в империи. Дарц Тарац всегда его поддерживал – Агавн считался его протеже. А Тарац, советник по шахтерам, все же первый среди шести равных в Лселском совете.

– И Дзмаре сделает свое, – говорит советница Амнардбат. Махит Дзмаре была ее выбором из всех возможных новых кандидатов: идеальный вариант, думала она, для устаревшего имаго. Те же способности. Тот же настрой. Та же ксенофилическая любовь к культурному наследию, что находится вне ведения Амнардбат: известный интерес к тейкскалаанским языку и литературе. Идеальный кандидат для того, чтобы выслать с единственной существующей копией посла Агавна. Идеальный кандидат, чтобы унести эту скверную и оскверненную имаго-линию подальше от Лсела – возможно, навсегда. Если Амнардбат не ошиблась в расчетах.

– Уверена, Дзмаре справится, – говорит советница по пилотам Декакель Ончу, – а теперь можно приступить к насущному вопросу перед Советом, а именно – что нам делать с положением у Врат Анхамемата?

Декакель Ончу чрезвычайно заботят Врата Анхамемата – дальние из двух прыжковых врат станции Лсел, которые ведут в регион космоса, куда еще не дотянулись руки тейкскалаанцев. За последнее время она потеряла не один разведывательный корабль – один еще можно было бы списать на несчастный случай, – а два, и оба в одном и том же месте. Потеряла из-за того, с чем не могла вступить в переговоры. Исковерканные и трещащие от радиоактивных помех сообщения, отправленные перед тем, как разведчики замолчали, казались тарабарщиной; что хуже, потеряла она не только пилотов кораблей, но и долгие имаго-линии памяти, к которым эти пилоты принадлежали. Обобщенные разумы людей и их имаго-линий не спасешь и не поместишь в разум новым пилотам, если не найти тела с имаго-аппаратами – а это невозможно, ведь они уничтожены.

Остальной Совет это мало заботит – пока что, но еще озаботит в конце собрания, когда Ончу включит те обрывки записей; озаботит всех, кроме Дарца Тараца. Дарц Тарац ощущает прилив ужасной надежды.

Он думает: «Наконец-то есть империя еще больше той, что пожирала нас по кусочкам. Быть может, время пришло. Быть может, моим ожиданиям конец».

Но эти мысли он держит при себе.

Глава 1

И вышел из-за крупного газового гиганта по координатам В5682.76R1 корабль, и встала на носу его императрица Двенадцать Солнечная Вспышка, и осияла пламенем своим бездну из края в край. Лучи света ее, раскинувшиеся подобно копьям-спицам ее трона, коснулись металлических корпусов, где обитали люди сектора В5682, и озарили их. Десять небесных тел зафиксировали сенсоры корабля Двенадцать Солнечной Вспышки, один наподобие другого, и впредь это число не росло. Мужи и жены в тех корпусах не знали ни времен года, ни подъема, ни упадка, но жили бесконечно на орбите, дома планетного не имея. Крупнейший из тех корпусов именовался станцией Лсел – что на наречии ее народа означает «станция, которая слышит и которую слышат». Но местные с годами замкнулись в себе и с неохотой шли на контакт, хотя были способны к языку и тотчас к обучению приступили…

«История экспансии», книга V, строки 72–87, аноним, приписывается историку-поэту Псевдо-Тринадцать Река, работавшему во времена правления императора всего Тейкскалаана Три Перигея

Для путешествия в империю Тейкскалаан требует следующие удостоверения личности: а) генетическая запись, подтверждающая исключительное право собственности на свой генотип и отсутствие клонродов, ИЛИ нотариально заверенный документ о том, что ваш генотип уникален как минимум на 90 процентов и ни одно другое лицо не имеет на него ЗАКОННОГО права; б) перечень товаров, имущества, валюты и объектов интеллектуальной собственности для ввоза; в) разрешение на работу от зарегистрированного в Тейкскалаанской системе работодателя, подписанное и нотариально заверенное, с указанием зарплаты и обеспечения, ИЛИ справка об отличных результатах на экзаменах Тейкскалаанской империи, ИЛИ приглашение от физического лица, государственной организации, бюро, министерства либо другого уполномоченного лица вместе с уточнением дат пребывания в космосе империи, ИЛИ справка, подтверждающая наличие средств для самообеспечения…

Анкета 721Q, заявление на получение визы в иностранных секторах

Махит опускалась к Городу – столичной планете в сердце Тейкскалаанской империи – на семени-челноке: скорее пузыре, чем судне, где едва ли вмещались ее тело и багаж. Она вылетела с борта имперского крейсера «Кровавая Жатва Возвышения» и прожигала атмосферу на траектории к поверхности планеты, из-за чего вид искажался. Таким она впервые увидела Город своими собственными глазами – не на инфокарте, голограмме или имаго-воспоминании: в нимбе белого пламени, светящимся, словно бесконечное мерцающее море: целая планета, обращенная в величественный и урбанистический экуменополис. Здесь даже темные пятна – еще не одетые в металл старые метрополии, пришедшие в упадок районы, укрощенные остатки озер, – казались населенными. Лишь океаны остались нетронутыми – но тоже переливались, словно сине-бирюзовый бриллиант.

Город был очень красивым и большим. Махит нередко бывала на планетах – ближайших к станции Лсел, не совсем враждебных для человеческой жизни, – и тем не менее увиденное повергло ее в благоговение. Быстрее забилось сердце; от пота прилипли ладони к ремням безопасности. Город выглядел именно так, как его всегда описывали в тейкскалаанских документах и песнях: жемчужина в сердце империи. С сияющей атмосферой в придачу.

<Такое впечатление и задумывалось>, – сказал ее имаго. Он был слабым привкусом помех на кончике языка, проблеском серых глаз и темной от загара кожи на периферии зрения. Голос на задворках разума, но не совсем ее: где-то ее лет, но мужской, и задорно-самодовольный, и рад оказаться здесь не меньше ее. Она почувствовала, как ее губы изгибаются в его улыбке – тяжелее и шире, чем комфортно мышцам ее лица. Они еще не привыкли друг к другу. Его выражения еще были слишком сильными.

«Проваливай из моей нервной системы, Искандр», – послала она ему мысль с шутливым укором. Имаго – то есть имплантированной, интегрированной памяти предшественника, наполовину обитающей в ее неврологии, а наполовину – в маленьком керамико-металлическом аппарате, прицепившемся к спинному мозгу, – не полагалось захватывать нервную систему без согласия носителя. Впрочем, в самом начале отношений согласие – штука сложная. Версия Искандра в ее разуме все еще помнила, что имеет тело, так что иногда он пользовался телом Махит как своим собственным. Ее это беспокоило. Между ними все еще оставалось расстояние – а пора бы уже стать единым человеком.

Впрочем, в этот раз он удалился легко: искрящая щекотка, электрический смех.

<Как пожелаешь. Можешь показать, Махит? Хочется еще разок полюбоваться>.

Опять взглянув на Город – уже ближе, и космопорт поднимался навстречу челноку, словно цветок из страховочных сеток, – она пустила имаго посмотреть ее глазами и ощутила прилив его восторга, как свой собственный.

«Что ты там видишь?» – подумала она.

<Мир>, – ответил имаго, который при жизни был лселским послом в Городе, а не звеном длинной цепочки живой памяти. Он ответил на тейкскалаанском, омонимом: одно и то же слово обозначало и «мир», и «Город», а также «империя». Уточнить невозможно, особенно на высшем имперском диалекте. Приходилось следить за контекстом.

У Искандра контекст был двусмысленным – к чему Махит уже привыкла. И терпела. Несмотря на все ее годы изучения тейкскалаанских языка и литературы, его владение находилось на качественно ином уровне – который достигается только после практики в языковой среде.

<Мир, – повторил он, – но и края мира>. «Империя – но и места, где империя заканчивается».

Махит тоже ответила на тейкскалаанском – вслух, потому что больше в челноке не было никого, кроме нее.

– Ты сказал бессмыслицу.

<Да, – согласился Искандр. – В мою бытность послом я привык говорить бессмыслицу. Сама попробуй. Это довольно забавно>.

В ее теле, один на один, Искандр пользовался самыми фамильярными формами обращения, будто они с Махит клонроды или любовники. Самой Махит не доводилось произносить их вслух. На станции Лсел у нее остался биологический младший брат – ничего более похожего на клонрода у нее никогда не будет, – но он понимал только язык станционников, так что говорить ему «ты» на тейкскалаанском было и бесполезно, и невежливо. На «ты» она могла бы обращаться к тем немногим, кто учился вместе с ней на языковых и литературных курсах – например, ее старая подруга и одноклассница Шарджа Торел поняла бы комплимент правильно, но Махит и Шарджа не разговаривали с тех пор, как Махит отобрали для того, чтобы стать новым послом в Тейкскалаане и принять имаго предыдущего. Причина их мелкой ссоры была очевидной и пустячной, и Махит об этом жалела – но исправить уже ничего не получится, разве что извиниться в письме из центра империи, который мечтали повидать и она, и Шарджа. То есть это вряд ли поможет.

Город приближался, заполнял горизонт – обширный изгиб, в который она падала. Обратилась к Искандру: «Я теперь посол. Могу говорить и со смыслом. Если захочу».

<Ты говоришь верно>, – ответил Искандр комплиментом, который тейкскалаанец может сказать малышу ясельного возраста.

Гравитация поймала семя-челнок и проникла в кости бедер и предплечий Махит, передавая ощущения вращения. Закружилась голова. Внизу распахнулись сети космопорта. Какой-то миг казалось, что она падает – что она упадет на поверхность планеты и останется только мокрое место.

<У меня было так же, – поспешил сказать Искандр на станционном языке – родном наречии Махит. – Не бойся. Ты не падаешь. Это все планета>.

Космопорт подхватил ее практически без толчка.

Теперь было время собраться с силами. Челнок ставили в длинную очередь таких же кораблей, везли по длинному конвейеру, пока каждый не опознавался и не прибывал к назначенному гейту. Махит поймала себя на том, что репетирует приветствие имперцев на другой стороне, будто студент-первогодка перед устным экзаменом. Имаго оставался бдительным, гудящим ощущением на задворках разума. Время от времени он пользовался ее левой рукой – пальцы барабанили по ремням в чьем-то чужом нервном жесте. Махит жалела, что они не успели свыкнуться друг с другом.

Но она не проходила обычную процедуру имплантации имаго и интегративной психотерапии в течение года, а то и больше, под внимательным наблюдением психолога с Лсела: ей с Искандром досталось каких-то жалких три месяца, а теперь они приближались к месту назначения, где придется работать вместе – работать как один человек, собранный из цепи воспоминаний и нового хозяина.

Когда прибыл корабль «Кровавая Жатва Возвышения», завис на параллельной орбите у солнца станции Лсел и потребовал нового посла в Тейкскалаан, никто не объяснял, что случилось с предыдущим. Махит не сомневалась, что в Лселском совете было немало политических прений по поводу того, что – и кого – отправить, с какими требованиями об ответах. Но одно Махит знала точно: она – из немногих станционников, которые уже доросли для работы, но еще не вступили в линию имаго, и из еще более редких станционников с подходящими дипломатическими способностями или подготовкой. Из них Махит была лучшей. Ее результаты в имперских экзаменах по тейкскалаанским языку и литературе граничили с результатами гражданина империи, чем она гордилась: еще полгода со времен экзаменов воображала, как однажды – когда-нибудь в среднем возрасте, уже остепенившись, – прилетит в Город и начнет коллекционировать впечатления, посетит салоны, открытые в этом сезоне для неграждан, будет собирать сведения для тех, с кем поделится своей памятью после смерти.

И вот, пожалуйста, она в Городе: что важнее любых тейкскалаанских экзаменов, ее результаты по имаго-способностям были сплошь «зелеными, зелеными, зелеными». Ее имаго стал Искандр Агавн, предыдущий посол в Тейкскалаане. Ныне чем-то не устроивший империю – умер, или опозорен, или – если еще живой – в заложниках. В указания Махит входила задача узнать, что же с ним не так, – но зато ей достался его имаго. И он – или по крайней мере его имевшаяся в наличии последняя версия, устаревшая на пятнадцать лет, – это лучший знаток тейкскалаанского двора, кого только мог найти для нее Лсел. Уже в который раз Махит задумалась, не будет ли ее ждать сам Искандр во плоти, когда она сойдет с челнока. Даже не знала, что проще: встретить его – опозоренного посла? Своего соперника? Но зато можно будет вернуть его новый имаго? – или же не встретить, а следовательно, он умер, так и не передав молодому преемнику все, что узнал за жизнь.

Имаго-Искандр в голове оказался ненамного старше ее самой, что одновременно и облегчало поиски общего языка, и смущало их – по большей части имаго были стариками или рано умершими станционниками, – но с Искандра последнюю запись знаний и памяти сняли, когда он возвращался на Лсел в отпуск, всего спустя пять лет после своей отправки в Город. С тех пор миновало еще полтора десятилетия.

Итак, он молод, как и она, а все возможные преимущества от интеграции подкосило слишком короткое время вместе. Две недели от прибытия курьера до момента, когда Махит сообщили, что следующим послом станет она. Еще три недели они с Искандром учились под присмотром станционных психотерапевтов жить вместе в теле, ранее принадлежавшем ей одной. Долгий растянувшийся срок на «Кровавой Жатве Возвышения», преодолевавшем субсветовые расстояния между прыжковыми вратами, рассыпанными по всему космосу, словно драгоценные камни.

Cемя-челнок растрескалось, как созревший плод. Втянулись в ложе ремни. Взяв в обе руки багаж, Махит ступила в гейт – и в сам Тейкскалаан.

Космопорт встречал просторной утилитарностью в виде износостойкого ковра и четких указателей на стенах из стекла и стали. Посреди рукава – ровно на полпути между челноком и самим космопортом – стояла имперская чиновница Тейкскалаана в кремовом костюме идеального покроя. Она была маленькой: узкие плечи и бедра, куда ниже Махит, волосы – в черной косе «рыбий хвост», лежащей на левом лацкане. Рукава – широкие, как трубы, пламенно-рыжего цвета у плеч, – <расцветка министерства информации>, подсказал Искандр, – и темнеющие до темно-красных обшлагов – привилегия титулованных придворных. На левом глазу она носила «облачную привязку» – стеклянный окуляр с нескончаемым и непроглядным потоком данных, идущих из имперской информационной сети. Устройство казалось лощеным и стильным – как и вся она. Большие темные глаза и тонкие скулы и губы были слишком изящными для тейкскалаанской моды, но по станционным меркам чиновница считалась интересной, если не откровенно прелестной. Она вежливо свела перед грудью пальцы и склонила голову.

я с Искандр вскинули руки Махит в том же жесте – и она уронила обе сумки с постыдным грохотом. Она пришла в ужас. Таких промашек они не допускали с самой первой недели совместной жизни.

«Твою мать», – подумала она и в тот же момент услышала, как <твою мать> говорит Искандр. Такое эхо не слишком-то успокоило.

Аккуратно нейтральное выражение лица чиновницы не изменилось. Она произнесла:

– Госпожа посол, я Три Саргасс, асекрета и патрицианка второго класса. Для меня честь принимать вас в Жемчужине Мира. По указу его императорского величества Шесть Пути я буду вашей культурной посредницей, – возникла долгая пауза, затем чиновница тихо вздохнула и продолжила: – Вам нужна помощь с вещами?

«Три Саргасс» было старомодным тейкскалаанским именем: инициаль-числительное – низкого достоинства, а финаль-существительное – название растения, хоть раньше Махит и не встречала такого слова в имени. Все финали тейкскалаанских имен – это какие-либо растения, инструменты или неодушевленные предметы, но большинство растительных – все-таки цветы. «Саргасс» – что-то запоминающееся. «Асекрета» означает, что она не просто из министерства информации, как предположил ее помощник, но и подготовленный агент высокого звания, причем с придворным титулом патриция второго класса: аристократка, но не особенно значительная или состоятельная.

Махит оставила руки так, как их сложил Искандр – и как полагалось по этикету, хоть она и злилась из-за способа, каким они туда попали, – и поклонилась.

– Посол Махит Дзмаре со станции Лсел. К вашим услугам и к услугам его величества, да будет его власть сияющим пламенем в бездне, – раз это ее первый официальный контакт с тейкскалаанским двором, она употребила почетное обращение, которое аккуратно подобрала после совещания с Искандром и Лселским советом: «сияющее пламя» – прозвище императрицы Двенадцать Солнечная Вспышка в «Истории экспансии, приписываемой Псевдо-Тринадцать Реке», где впервые упоминалось имперское присутствие в космосе станционников. Таким образом, сейчас Махит показывала как свою эрудицию, так и уважение к Шесть Пути и его титулу; а вот слово «бездна» аккуратно обходило тейкскалаанские претензии на те части космоса станционников, которые не являлись космосом.

Знала ли подтекст этой отсылки Три Саргасс, понять было трудно. Она терпеливо дождалась, пока Махит снова подхватит багаж, и тогда сказала:

– Держите покрепче. Вас срочно ожидают в Юстиции по вопросу касательно предыдущего посла, и по дороге вы еще встретите людей самого разного положения.

Ну хорошо. Махит не будет недооценивать способность Три Саргасс к ехидству – как и ее способности в остроумии. Она кивнула, и, когда чиновница развернулась на месте и двинулась по рукаву, последовала за ней.

<Здесь никого не стоит недооценивать, – заметил Искандр. – Культурная посредница провела при дворе половину твоей жизни. Она свою должность заслужила>.

«Нечего теперь поучать – сам выставил меня растерявшейся варваркой».

<Мне что, извиниться?>

«А ты раскаиваешься?»

Махит слишком легко представила его выражение лица: лукавое, спокойное, как у тейкскалаанца; полные губы, помнившиеся по его голограммам, раздвинули и перекосили ее собственные.

<Не хочу, чтобы ты чувствовала себя варваркой из-за меня. Этого ты еще вдоволь наслушаешься от них>.

Вовсе не раскаивается. Была хотя бы ничтожная вероятность, что он сконфужен, но если и так, то это он чувствовал в обход ее эндокринной системы.

В следующие полчаса ею руководил Искандр. Махит даже не могла обидеться. Он вел себя в точности так, как и полагается вести себя имаго – кладезю инстинктивных и автоматических навыков, которые еще не успела накопить сама Махит. Он знал, когда пригибаться в дверях, сделанных по росту тейкскалаанцев, а не станционников; когда прятать глаза от растущего блеска Города, отражавшегося в стекле лифта, который полз вниз по внешней стене космопорта; насколько поднять ногу, чтобы сесть в наземную машину Три Саргасс. Исполнял ритуалы вежливости, как местный. После промашки с багажом он остерегался двигать руками, зато Махит позволила ему командовать, как долго поддерживать зрительный контакт и с кем, под каким углом склонять голову в приветствии, – всеми мелочами, что обозначали: она не такая уж чужая, не такая уж варварка, в Городе по праву. Защитная окраска. Чтобы слиться с местными, не будучи местной. Она чувствовала, как любопытные взгляды соскальзывали с нее и приковывались к куда более интересному придворному платью Три Саргасс, и дивилась, насколько же Искандр любил Город, раз настолько в нем освоился.

В наземной машине Три Саргасс спросила:

– Вы уже много времени провели в мире?

Махит пора было перестать думать на любом языке, кроме тейкскалаанского. Три Саргасс заводила стандартный вежливый разговор – «вы уже были в моей стране?» – а для ушей Махит это прозвучало чуть ли не экзистенциальным вопросом.

– Нет, – сказала она, – но я с самого детства читала классику и часто думала о Городе.

Похоже, такой ответ Три Саргасс одобряла.

– Не хочу вам наскучить, госпожа посол, – сказала она, – но если желаете краткую устную экскурсию по достопримечательностям на нашем маршруте, то я с удовольствием зачитаю соответствующий стих. – Она щелкнула кнопкой со своей стороны машины, и окна стали прозрачными.

– Это не может наскучить, – честно ответила Махит. Город снаружи был сливающимся пятном из стали и бледного камня, по стеклянным стенам небоскребов скользили неоновые огни. Они находились на одном из центральных колец, что спиралью шло через муниципальные здания к самому дворцу. Собственно, это был скорее не дворец, а город-внутри-города. По статистике, в нем насчитывалось несколько сотен тысяч обитателей, и любой даже в мелочах отвечал за работу империи – от садовников до самого Шесть Пути: каждый подключен к информационной сети, гарантированной гражданам, и каждого постоянно омывал поток данных, диктовавший, где быть, что делать, как пойдет сюжет их дня, недели и эпохи.

Голос у Три Саргасс был великолепный. Она читала «Здания» – поэму в семнадцать тысяч строк с описаниями архитектуры Города. Махит не знала, какую именно версию она выбрала для декламации, но винить в этом могла только себя. В тейкскалаанском каноне у нее имелись свои излюбленные повествовательные поэмы, и в подражание имперской интеллигенции (и чтобы сдать устные части на экзаменах) она заучила столько, сколько могла, но «Здания» ей всегда казались скучноватыми. Теперь же, когда их читала Три Саргасс по пути мимо описываемых зданий, все было иначе. Она была умелым оратором и достаточно владела метрической схемой, чтобы вносить забавные и релевантные авторские штришки, где есть место импровизации. Махит сложила руки на коленях и следила, как за стеклянными окнами скользит поэзия.

Так вот он каков, Город, Жемчужина Мира, сердце империи: смешение повествования и восприятия – Три Саргасс на лету правила канонический текст, если само здание изменилось со времен написания. Через некоторое время Махит осознала, что Искандр читает с ней хором – слабый шепот на задворках разума – и что этот шепот успокаивает. Он этот стих знает, а значит, если потребуется, его знает и она. Для того, в конце концов, и нужны имаго-линии: чтобы полезные воспоминания переходили из поколения в поколение.

Через сорок пять минут и два затора Три Саргасс закончила строфу и остановила машину у подножия здания почти в центре дворцовых территорий – да не здания, а настоящего иглоподобного столба.

<Комплекс юстиции>, – подсказал Искандр.

«Это не к добру»? – спросила Махит.

<Зависит от того, что я сделал>.

«Что-то незаконное. Брось, Искандр, набросай хотя бы общее представление о возможностях. Что тебе надо было сделать, чтобы угодить в тюрьму?»

Махит показалось, будто Искандр вздыхает, но все же почувствовала в адреналиновых железах тошнотворное ощущение чьей-то чужой нервозности.

<М-м. Главным образом, крамола>.

Теперь она жалела, что не разбирается, когда он шутит, а когда – нет.

Столб здания Юстиции был окружен кордоном из охранников в серой форме, теснее всего стоявших у дверей: контрольно-пропускной пункт. Охранники носили длинные и тонкие темно-серые палки, а не энергетическое оружие, любимое тейкскалаанскими легионами. На него Махит насмотрелась на «Кровавой Жатве Возвышения» – но это видела впервые.

<Электродубинки, – сказал Искандр. – Электрические средства для сдерживания толпы – вот их в ходу не было, когда я возвращался на станцию. Это оружие для разгона беспорядков – по крайней мере, в массовых развлекательных вещах>.

«Ты устарел на пятнадцать лет, – подумала Махит. – Многое могло измениться…»

<Это центр дворца. Если они волнуются насчет беспорядков рядом с Юстицией, что-то не просто изменилось – что-то неладно. Теперь пойди и узнай, что я там натворил>.

Махит гадала, что же могло быть настолько неладно, чтобы собирать перед дверями министерства охранный фарс, и не приложил ли к этому руку Искандр. Она почувствовала, как по спине и рукам пробежали мурашки, неприятное ощущение в локтевых нервах, но не успела погрузиться в еще более тревожные мысли, потому что Три Саргасс уже вела дальше. Как и Махит, она сдала отпечатки больших пальцев, а потом вежливо отвернулась, пока охранница-тейкскалаанка целомудренно прощупывала карманы дорожной куртки и штанов Махит. Здесь же со всеми церемониями приняли багаж и обещали, что его вернут на выходе.

Когда охраннице надоело нарушать все табу личного пространства, она посоветовала Махит не отклоняться от маршрута без сопровождения, поскольку ее личность не записана в облачной привязке и не имеет других полномочий находиться в министерстве. Махит вопросительно подняла бровь, глядя на Три Саргасс.

– Были некоторые затруднения из-за оперативности, – объяснила та, бодро следуя через множество раздвигающихся дверей-диафрагм в прохладный вестибюль с облицованным полом, в сторону ряда лифтов. – Разумеется, вашей регистрацией и разрешением на перемещение по дворцовому комплексу займутся как можно скорее.

– Я находилась в пути больше месяца, но все равно были затруднения из-за оперативности? – спросила Махит.

– Мы ждали три месяца, госпожа посол. С тех пор, как послали за новым представителем станции.

<Должно быть, я натворил что-то масштабное, – сказал Искандр. – Здесь под землей есть тайные залы для суда и допросов – или так всегда говорили дворцовые сплетни>.

Лифт издавал сигнал в квартах.

– И после трех месяцев что-то значит какой-то лишний час?

Три Саргасс пригласила Махит в лифт перед собой – это был в каком-то смысле ответ, пусть и неинформативный.

Они спустились.

Внизу ожидал зал, который вполне мог бы быть судебным или анатомическим: сине-металлический пол, скамьи на амфитеатре вокруг высокого стола, где под тканью лежало что-то большое. Прожекторы. Три тейкскалаанца, все с широкими скулами и широкими плечами, один – в красной рясе, второй – с теми же кремово-рыжими цветами министерства информации, что и у Три Саргасс, и третий – в темно-сером костюме, причем цвет напомнил Махит не иначе как металлический отблеск электродубинок. Они приглушенно и возбужденно спорили вокруг стола, загораживая от Махит то, что на нем лежало.

– Перед его возвращением я бы все еще хотел провести собственный анализ для моего министерства, – сказал в раздражении придворный из министерства информации.

– Нет ни единой уважительной причины просто отдать его, – сказал непререкаемым тоном тейкскалаанец в красном. – Это нам не на пользу и может разжечь инцидент…

Темно-серый Костюм не согласился.

– Вопреки мнению вашего министерства, икспланатль, я совершенно уверен, что любой связанный с ними инцидент принесет хлопот не больше, чем укус насекомого, и уладить его будет ненамного сложнее.

– Ох, вашу мать, потом договорим, – сказал чиновник из Информации, – они уже здесь.

Как только они вошли, человек в красном обернулся навстречу, словно предугадывая их появление. Потолок здесь был в виде низкого купола. Махит представился пойманный под землей пузырь газа. Затем она поняла, что предмет на столе – это труп.

Он лежал под тонкой простыней, натянутой до голого торса, – руки сложены на груди, кончики пальцев соприкасаются, словно приветствуя какую-то загробную жизнь. Щеки запали, а открытые глаза подернуло синеватым туманом. Тот же оттенок проник в его губы и ногтевые ложа. Казалось, он мертв уже давно. Возможно… три месяца.

Так же четко, как если бы он стоял рядом, Махит с ужасом и изумлением услышала слова Искандра:

<Я постарел>.

Ее трясло. Сердце забилось чаще, заглушая представления Три Саргасс. Ни с того ни с сего захлестнуло головокружение – хуже, чем при падении на планету, – паника. Не ее паника – Искандра: ее собственный имаго переполнял тело ее же гормонами стресса, адреналином в таком количестве, что во рту почувствовался металлический привкус. Губы у трупа были вялыми, но в уголках она видела морщины от улыбки, представила, как мышцы Искандра со временем проложили бы их у ее собственных губ.

– Как видите, посол Дзмаре, – сказал человек в красном, чье имя Махит пропустила, – в новом после есть острая необходимость. Прошу прощения за то, что сохранили его в таком виде, но мы не хотели с неуважением повредить каким-либо похоронным процедурам, которые предпочитает ваш народ.

Она подошла ближе. Труп оставался мертвым – оставался неподвижным, безжизненным и пустым. <Твою мать>, – сказал Искандр шорохом тошнотворных помех. Махит с ужасной, беспомощной уверенностью знала, что ее сейчас стошнит. – <Ох, твою мать, я так не могу>.

Махит вспомнила (или вспомнил Искандр – ей стало трудно различать, а интеграции не полагалось проходить так, она не должна теряться, пока его биохимическая паническая реакция перехватывает эндокринную систему), что отныне Искандр существует только в ее голове. Она принимала в расчет, что он мертв, когда Тейкскалаан затребовал нового посла, представляла это умозрительно, готовилась, и все же – вот он – труп, пустая гниющая оболочка, и она паниковала, потому что запаниковал ее имаго, а всплеск эмоций – это самый легкий способ угробить незаконченную интеграцию: всплеск эмоций выжжет все крошечные микросхемы аппарата в ее разуме, и «твою мать, он мертв», и «твою мать, я мертв», и туман, тошнотворный туман вокруг.

«Искандр», – подумала она, пытаясь его утешить, но проваливаясь с треском.

<Подойди ближе>, – сказал он ей. – <Я должен видеть. Я не уверен…>

Он придвинул их раньше, чем она решила, подчиниться ему или нет. Она словно отключилась на время, за которое подошла к трупу, – моргнула и вдруг уже оказалась там, – и все шло очень, очень плохо, а она не могла помешать…

– Мы сжигаем наших мертвецов, – сказала она и сама не знала, кого благодарить за то, что сказала на правильном языке.

– Какой интересный обычай, – ответил темно-серый придворный. Махит показалось, что он сам из Юстиции; скорее всего, морг в его ведении, даже если патологоанатом – это человек в красном.

Махит улыбнулась ему – слишком широкой улыбкой для своего лица и слишком безумной – для Искандра, улыбкой, что ужаснет любого безмятежного тейкскалаанца.

– А потом, – сказала она, нашаривая правильный лексикон, опору, чтобы удержаться под накатывающими волнами адреналина, – мы едим прах, который считается священным. Сперва – дети и преемники. Если есть.

Придворному хватило вежливости побледнеть и упрямства – повториться.

– Какой интересный обычай.

– А что делаете вы? – спросила Махит. Подошла ближе к трупу Искандра, буквально сама не своя. Пока что рот вроде бы находился под ее управлением, но вот ноги принадлежали Искандру. – Прошу прощения за вопрос. В конце концов, я не гражданка.

– Обычно хороним, – сказал человек в красном так, будто отвечал на этот вопрос каждый день. – Желаете осмотреть тело, госпожа посол?

– Для этого есть какие-то причины? – спросила Махит, но сама уже оттягивала простыню. Пальцы вспотели, скользили по ткани. Труп был голым – мужчина лет сорока, кожа в самых прозрачных местах обрела тот самый голубоватый оттенок. Инъекционный консервант, во всем теле. Уколы так и бросались в глаза – дырки, окруженные нимбом из бледной и опухшей кожи, на каротидной артерии и локтевых венах обеих рук. Дополнительная точка у основания правого большого пальца, перекосившая ладонь. После очередной отключки она уставилась на нее: только что смотрела на лицо, а теперь – на запястье, словно имаго нужно было увидеть все изменившиеся места на своем старом теле. Даже если Махит, как преемнице, захотелось бы потребовать прах – а она сомневалась, что ей хотелось, – казалось очень неразумным употреблять внутрь то, что вводил человек в красном. Три месяца без признаков гниения. В горле так и чувствовалась желчь, где-то за металлическим эндокринным водопадом. Тела должны разлагаться и перерабатываться.

Но империя сохраняла все, снова и снова пересказывала одни и те же истории; почему бы не сохранять и плоть вместо того, чтобы найти для нее полезное применение?

Она касалась запястья, имаго водил ее пальцем по месту инъекции и дальше, по ладони, прослеживая след какого-то шрама. Плоть была резиновой, пластмассовой на ощупь, поддавалась одновременно слабо и чересчур – у ее Искандра еще не было этого шрама; ее Искандр еще не умер, – и вот очередная тошнотворная волна головокружения, зрение по краям заискрилось и замельтешило, и она снова подумала: «Мы так спалим всю проводку, прекрати…»

<Не могу>, – снова ответил Искандр – огромное отрицание в ее разуме, разрыв, словно ушедший в землю разряд, – и тут он пропал.

Мертвая тишина. Даже без ощущения, что он смотрит глазами Махит. Она почувствовала себя невесомой, переполненной эндорфинами, которые выплеснулись ненамеренно и в ужасном одиночестве. Язык отяжелел. Стал на вкус как алюминий.

С ней еще не происходило ничего подобного.

– Как он умер? – спросила она и поразилась, что говорит совершенно нормально, совершенно невозмутимо; спросила исключительно разговора ради. Ни один тейкскалаанец не знал об имаго, ни один даже не понял бы, что сейчас с ней произошло.

– Задохнулся, – сказал человек в красном, привычно дотронувшись до шеи трупа двумя пальцами. – Закрылось горло. Весьма прискорбно; но часто физиология неграждан так сильно отличается от нашей.

– Он съел то, на что у него аллергия? – спросила Махит. Какой-то абсурд. Она оцепенела от шока, и Искандр, похоже, умер от анафилаксии, и если она не будет держать себя в руках, то начнет истерически хохотать.

– На ужине с министром науки Десять Перл, не меньше, – сказал последний придворный – из Информации. Казалось, этот вылез из классической тейкскалаанской картины – его черты лица были невероятно симметричными: пухлые губы, низкий лоб, идеальный нос крючком; глаза – как глубокие бурые озера. – Вы бы видели новостные трансляции, госпожа посол; таблоиды как с ума сошли.

– Двенадцать Азалия не хотел вас задеть, – сказала Три Саргасс со своего места у дверей. – Новости не разошлись за пределы дворцового комплекса. Такое не стоит знать обычным гражданам.

Махит вернула простыню на подбородок трупа. Не помогло. Он все еще был там.

– И станциям не стоит знать? – спросила она. – Курьер, просивший о моем присутствии в Городе, выражался без нужды расплывчато.

Три Саргасс пожала одним плечом, едва заметным движением.

– Госпожа посол, хотя я асекрета, не каждый асекрета осведомлен о решениях министерства информации в целом.

– Что прикажете делать с телом? – справился человек в красном. Махит взглянула на него: высокий для тейкскалаанца. Его глаза, расслабляюще дружелюбные и зеленые, почти наравне с ее. Она даже не представляла, что делать с трупом. Сама она еще никого не сжигала; еще слишком молодая. Оба ее родителя живы. А кроме того, было принято звонить распорядителю похорон, и все устраивал он – желательно, пока тебя держит за руку кто-нибудь из твоих любимых и плачет с тобой из-за общей утраты.

Что делать конкретно с этим телом, она представляла еще меньше. По Искандру не заплачет никто, даже она, а во всем тейкскалаанском космосе не найдется ни одного сведущего распорядителя похорон.

– Пока ничего, – выдавила она и тяжело сглотнула, чтобы подавить остатки тошноты. Пальцы словно наэлектризовались – сплошь покалывание там, где они касались кожи мертвеца. – Я, конечно, все решу, когда лучше ознакомлюсь с доступными возможностями. До тех пор – ну, он ведь не сгниет, верно?

– Только очень медленно, – ответил человек в красном.

– Сэр… – Махит обратилась взглядом за помощью к Три Саргасс; она же тут культурный посредник, вот пусть и посредничает…

– Икспланатль Четыре Рычаг, – услужливо подсказала Три Саргасс. – Из министерства науки.

– Четыре Рычаг, – продолжала Махит, опустив титул – это означало «ученый» в очень широком смысле, любой ученый со степенью. – Когда гниение станет заметно? Возможно, еще два месяца?

Четыре Рычаг улыбнулся достаточно, чтобы чуть продемонстрировать зубы.

– Два года, посол.

– Превосходно, – сказала Махит. – Времени в достатке.

Четыре Рычаг поклонился над треугольником из пальцев, словно она отдала приказ. Махит заподозрила снисхождение. Смирилась. Ей пришлось. Ей нужно было пространство, чтобы подумать, а здесь его не найти – в кишках Юстиции, в присутствии трех придворных и икспланатля из морга, которые так и ждут, когда она совершит какую-нибудь непоправимую ошибку и закончит так же, как Искандр.

Предан собственной физиологией. После двадцати лет проживания в Городе, где ел то же, что едят тейкскалаанцы. Можно ли в это поверить?

«Искандр, – подумала она в пустое пространство, где должен был быть имаго, – во что ты нас втравил перед смертью?»

Он не ответил. Потянувшись в пустое пространство, она почувствовала, будто падает, хотя и знала, что ноги прочно стоят на полу.

– Я бы хотела, – начала Махит медленно и даже на правильном языке, стараясь скрыть головокружение и страх, – зарегистрироваться законным послом станций в Тейкскалаане, а также получить свой багаж.

Хотела она на самом деле убраться отсюда. Как можно скорее.

– Разумеется, госпожа посол, – сказала Три Саргасс. – Икспланатль. Двенадцать Азалия. Двадцать Девять Инфограф. Для меня, как всегда, удовольствие находиться в вашем обществе.

– Как и нам – в твоем, Три Саргасс, – сказал Двенадцать Азалия. – Наслаждайся общением с госпожой послом.

Три Саргасс снова пожала плечом, словно придворную асекрету по-настоящему ничего не могло задеть. Она вдруг понравилась Махит – и тут же стало понятно, что приязненность больше идет от отчаянного поиска союзника, не более. Без имаго ей так одиноко. Конечно, он скоро вернется. Как только пройдет шок. Как только уляжется эмоциональный всплеск. Все в порядке. Она в порядке. Даже больше не кружилась голова.

– Тогда в путь? – сказала Махит.

Глава 2

срочно направьте ваше внимание! / дальнейшее характеризуется важностью и необычностью / НЕМЕДЛЕННО на «Восьмом канале!»

Сегодня Семь Хризопраз и Четыре Платан сообщат новости с Одилии-1 в системе Одилия, где Двадцать Шестой легион под командованием младшего яотлека Три Сумах, завершив атаку на столицу Одилии-1, готовится покинуть орбиту; скоро Четыре Платан выступит с места событий на центральной площади столицы и проведет интервью с Девять Шаттлом, возвращенным в должность губернатора планеты; ожидается, что торговля через Врата Одилии вернется к обычному уровню в следующие две недели…

Ежевечерние новости «Восьмого канала!», трансляция по внутренней облачной сети Города, 245-й день 3-й год 11-го индикта императора всего Тейкскалаана Шесть Пути.

ПРОТОКОЛ ПОДЛЕТА К ПРЫЖКОВЫМ ВРАТАМ, СТР. 2 ИЗ 2

… замедлиться до 1/128 максимальной субсветовой скорости судна, чтобы приступить к маневрам уклонения в случае, если в то же время с другой стороны в прыжковые врата входят корабли нестанционников.

17. Известить о прыжке по местному радио.

18. Известить о прыжке команду и пассажиров.

19. На 1/128 скорости подойти к области самого высокого визуального искажения…

Руководство пилотов станции Лсел, стр. 235

Комнаты посла были полны Искандра, и Махит снова почувствовала в себе пустоту: словно ее вывернули наизнанку и окружили вещами имаго вместо того, чтобы напитать его памятью. Перед заселением помещения проветрили – по крайней мере, Махит на это надеялась и предположила из-за открытых окон и антисептического запаха чистящего средства, который сопротивлялся ветру из этих окон, колыхающего шторы, – но комнаты казались очень обжитыми, причем уже давно.

Искандр-человек любил синий цвет и дорогую с виду мебель из какого-то темного блестящего металла. Благодаря промышленным очертаниям рабочего стола и низкого дивана любой, кто вырос на станции или корабле, без планеты, почувствовал бы себя здесь как дома, но на полу лежали шелковистые и ворсистые ковры с узорами. Махит захотелось – мимолетное восторженное желание – ходить дома босиком чисто ради физического удовольствия, и тут снова вспомнилось, что имаго-преемники подбирались даже по эстетическим предпочтениям. Искандру нравилось ходить босиком по плетеной ткани; как выясняется, ей тоже, хоть раньше и не представлялось возможности.

За внутренней дверью находилась спальня. Искандр повесил на потолок над кроватью металлическую мозаику с тейкскалаанской картой космоса станционников, словно какую-то рекламу. «Спите здесь – спите со всеми богатствами целого сектора!»

Это произведение было столь прекрасно, что почти не казалось безвкусным. Почти.

На прикроватном столике лежала небольшая стопка кодексов и пластиковых листов-инфопленок, очень аккуратная. Махит сомневалась, что Искандр из тех, кто выравнивает вечернее чтение по краешкам, потому что сама точно была не из таких. Было бы проще просто спросить его – а что делать, если он не вернется? Если этот жуткий всплеск эмоций выжег все соединения между ее спинным мозгом и имаго-аппаратом раньше, чем они с Искандром успели полностью стать одним человеком? Проведи они вместе больше времени, аппарат бы не имел никакого значения – она стала бы Искандром, или Искандр – ею, или они вместе стали бы новым, более полноценным существом по имени Махит Дзмаре, которое знает все, что знал Искандр Агавн, и знает тесно: смешение их мышечной памяти, накопленных навыков, инстинктов и голосов, – как и задумано, новое звено в имаго-линии. Но теперь? Что ей прикажете делать? Написать домой и просить инструкции по ремонту? Вернуться домой – и бросить всю работу незаконченной, включая разгадку того, почему он умер? Хотя бы без его помощи не возникнет языковых барьеров – большую часть времени ей даже сны снились на тейкскалаанском; нередко снился и Город, – но стоило только потянуться туда, где со времен их объединения чувствовался его вес, как снова возвращалось то головокружительное, ужасное ощущение падения. Она села на край кровати и смотрела на ровные уголки кодексов, пока не убедилась, что не потеряет сознание. Их поправил тот, кто убирался в апартаментах, а это намекало, что все очевидно обличительное здесь уже убрали.

Она уже думает об «обличительном».

Ну, конечно, она думает об «обличительном». Предполагай обман, сказала она себе. Предполагай нечистую игру и подтексты. «Задохнулся». Аллергия – или надышался в какой-то накаленной атмосфере. Всегда политика. Таков уж Город. Здесь облачные привязки каждому нашептывают в глаза байки. Интриги и тройные агенты, а ведь она все детство читала и пересказывала эти сюжеты – о, лишь бледное подражание, речитатив с идеальным ритмом для бесстрастных и немых металлических стен станции, это очень помогло в детстве стать популярным и веселым товарищем по играм – да и какая уже разница.

«Думай, как тейкскалаанцы».

Обличающие сведения убрали или представили в невинном свете.

Или их спрятал Искандр, если знал или подозревал о том, что с ним случится. Если был не дурак. (Его имаго дураком не назвать; но имаго устарел. За пятнадцать лет люди меняются.)

Махит задалась вопросом, какой станет сама, если проживет здесь достаточно долго. Особенно без имаго – не так важно, что имаго устарел, важно то, что он пропал. И если не вернется (ну, конечно же, вернется, это просто мелкий сбой, ошибка, завтра она проснется – а он тут как тут), задуматься придется уже не только об «обличениях», но и о «саботаже». Что-то с ее имаго-аппаратом да случилось – либо саботаж, либо механическая неполадка. Или личная неспособность интегрироваться. Возможно, она сама виновата. Его отторгла ее собственная психология. Она передернулась. Руки вдруг закололо, они показались чужими.

– Ваш багаж осмотрен и теперь снова в вашем распоряжении, – сказала Три Саргасс, войдя в дверь-диафрагму спальни Искандра. Махит резко выпрямилась и постаралась сделать вид, будто ни в коем случае не находилась на краю нервного срыва. – Никакой контрабанды. Пока что вы весьма скучная варварка.

– Вы ожидали чего-то интересного? – спросила Махит.

– Вы моя первая варварка, – ответила Три Саргасс. – Я ожидаю всего.

– Вы же наверняка встречали неграждан. Это ведь Жемчужина Мира.

– Встречать – не то же самое, что и посредничать. Вы – моя негражданка, посол. Я открываю для вас двери.

Выбранный глагол был настолько архаичным, что мог считаться и идиоматическим. Махит рискнула показаться не таким хорошим знатоком языка, каким сама себя оптимистично считала, и ответила:

– Кажется, открывать двери – не самое достойное занятие для патриция второго класса.

Улыбка Три Саргасс была ярче большинства эмоций тейкскалаанцев; даже дошла до глаз.

– У вас нет облачной привязки. Вы буквально не можете открыть некоторые двери, госпожа посол. Город не знает, что вы настоящая. А кроме того, как вы без меня расшифруете свою почту?

Махит подняла бровь.

– А моя почта зашифрована?