Чумной остров

4

– Итак, Бенгтссон соврал, – произнес Нурдфельд. – Интересно, что за дела были у хорошо одетого господина в поселении подбирал… Как мы уже отметили, не все то золото, что блестит, но сейчас единственное, от чего мы можем отталкиваться, это именно то, что «блестит».

Комиссар развернул бумагу, в которую был завернут пиджак покойного, теперь уже сухой, но испачканный коричневатым речным илом. Подержал его, чтобы Нильсу было удобнее рассмотреть.

– Хороший пиджачок, – заметил он.

Снова сложив его и вернув обратно, поднял по очереди двубортный жилет из той же ткани, что и пиджак, пару брюк в мелкую клеточку, рубашку, сиреневый шелковый шарф с пятнами запекшейся крови и, наконец, один ботинок темно-вишневого цвета с дырчатым узором на мыске.

– Первосортные вещицы. Нам с вами такие не по средствам.

– И в карманах нет ничего, что намекало бы на то, кто он? – спросил Нильс.

– Все карманы пусты; ни монет, ни билетов в кино или чего-нибудь подобного. Это довольно странно…

Нурдфельд снова завернул одежду в бумагу, перевязал бечевкой и протянул Нильсу.

– Отнесите их к портному и спросите, говорит ли ему о чем-либо эта одежда. Где она могла быть куплена, пошита на заказ или фабричного производства… в таком духе. Разумеется, я мог бы послать обычного констебля, но, мне кажется, будет лучше, если это сделаете вы, Гуннарссон. У меня такое чувство, что этот случай особый, и мне пока не хотелось бы подключать других.

– Понятно… А нет ли какой-то ясности в местонахождении убийцы с фортепианной струной?

– Пока нет. Зовут его Арнольд Хоффман, и он сущий монстр. Помещать его вместе с другими осужденными нельзя, а тюремная охрана его страшно боится. В течение нескольких лет Хоффмана перебрасывали из тюрьмы в тюрьму или в дурку. Тюремные начальники утверждают, что он психически болен и должен находиться в психбольнице для осужденных. А начальство таких больниц утверждает, что голова у него отлично варит и что место ему в тюрьме. Где именно он находится сейчас, мне пока не удалось выяснить. Но если б он сбежал, это точно было бы известно.

Нильс отправился в путь, закрепив на багажном сиденье велосипеда большой сверток с одеждой. Он начал с магазинов мужской одежды попроще, почти полностью перешедших на вещи фабричного пошива, а затем переключился на ателье одежды на заказ. С седьмой попытки, когда Гуннарссон обратился в богатое традициями семейное предприятие, уже полвека обслуживавшее общество судовладельцев и клиентов, подвизавшихся в оптовой торговле, его усилия наконец увенчались успехом.

Когда старший констебль распаковал свой сверток на прилавке, опрятный закройщик слегка отпрянул в ужасе, а аккуратно зачесанные с безупречным боковым пробором волосы пришли в легкий беспорядок.

– Но одежда… совершенно испорчена! – воскликнул он.

– Она была на покойнике, найденном на реке Севеон, – пояснил Нильс. – Мы пытаемся выяснить, кто он. Может быть, вы дадите нам какую-то зацепку?

– Вы нашли его в Севеоне? Какой ужас!

Нильс согласно кивнул.

– Я и платка носового не намочил бы в Севеоне, – заверил закройщик с гримасой отвращения. – Вода там страшно грязная. Фабрики сливают туда все, что угодно… Просто помойка.

– Его нашли выше по течению, подальше от фабрик.

– Ну там, возможно, и почище. Но все же… – Закройщик посмотрел на пиджак и покачал головой. – Какая жалость! Шевиот такого качества не достать, если у вас нет специальных связей. Я свой заказываю в Лондоне. – Понизив голос, он доверительно добавил: – Через старые контакты моего отца на Сэвил-роу[1].

– Хотите сказать, что именно вы пошили пиджак? – спросил Нильс.

Закройщик посмотрел на него удивленно и обиженно.

– А кто же еще? Отца моего уже нет в живых. Уж не думаете ли вы, что кто-то другой в городе способен на такую работу? Ясно, что я.

– А вы не помните, кто был заказчиком?

– Если мне память не изменяет, это был директор Викторссон.

Стараясь как можно меньше прикасаться к вещам, закройщик осмотрел остальную одежду. Подцепил шелковый сиреневый шарф двумя пальцами, как пинцетом, и внимательно осмотрел, а затем, грустно вздохнув, дал ему упасть в кучу одежды.

– Да, это был он.

– Викторссон? – заинтересованно переспросил Нильс. – А как его имя?

– Мы не обращаемся к клиентам по имени, используем лишь титул и фамилию.

– Но, может быть, у вас есть его адрес или номер телефона?

– В этом не было нужды – директор Викторссон сам приходил сюда и забирал одежду.

– А что-нибудь еще вы о нем знаете? Например, директором какого предприятия он был? В какой отрасли? – продолжал Нильс.

Закройщик на секунду задумался и покачал головой.

– Нет, не знаю. Насколько мне известно, он был бизнесмен, селф-мейд-мэн. Похоже, богатый… Значит, он умер? В реке Севеон? Как печально… Он так следил за тем, чтобы выглядеть прилично! Всегда хотел самое лучшее. По моей рекомендации отдавал стирать рубашки в фирму «Нимбус» – единственную прачечную, которой можно доверять, когда речь идет о рубашках такого качества. Хотя, – добавил закройщик со скорбью во взгляде, – такое уже никак не отчистишь.

– Большое спасибо за помощь, – поблагодарил Нильс, снова укладывая одежду в сверток.

– О, не столь уж многим я смог помочь, – с сожалением ответил закройщик. – Но вот это пальто, что на вас, – глаза его вдруг зажглись, – вот тут я точно мог бы вам помочь. Мы получили отличные габардиновые плащи именно такого типа. Я мог бы показать вам несколько…

– Очень любезно с вашей стороны, – поблагодарил Нильс, – но, боюсь, они не для моего кошелька.

– Понимаю, понимаю, – согласился закройщик. – Но вот с этой шляпой на вас, – он сделал изящный жест в сторону его головного убора, – ваше пальто не кажется таким уж поношенным. Коричневый цвет вам идет.

Косматый белый пес со сложенной рубашкой в пасти украшал вывеску прачечной «Нимбус» с надписью «Сотни, нет – тысячи – клиентов довольны нашей стиркой и глажкой. Выбирая «Нимбус», вы получаете потрясающий результат!» Фирма явно нанимала рекламное бюро. И результат был действительно потрясающий.

Едва Нильс успел сформулировать свой вопрос, как расторопная приемщица начала листать книгу записей клиентов, одновременно отдавая указания в сторону внутренних помещений, скрытых паром, и принимая заказ клиента по телефону. Прижимая трубку телефона к уху, она что-то быстро записала на клочке бумаги и протянула Нильсу.

Вскоре тот уже катил на велосипеде по адресу, куда доставлялись рубашки директора Викторссона. Для статуса директора адрес был явно непримечательный.

На стук в дверь квартиры никто не ответил.

– Вам нужно это оставить? – спросила женщина в кофте и тапках позади него на площадке, показывая на сверток у Нильса в руках – оставить его на велосипеде полицейский не решился. – Директор Викторссон уехал по делам, – пояснила она, не дожидаясь ответа Нильса на свой вопрос. – Я могу сохранить пакет для него, это у меня он снимает квартиру.

– Очень любезно с вашей стороны, – сказал Нильс, – но было бы лучше, если б вы отперли дверь. Я из полиции. У нас есть основания считать, что с директором Викторссоном случилось несчастье, и мне необходимо войти в его квартиру.

Ошеломленно взглянув на его полицейский значок и кивнув, квартирная хозяйка быстро сходила за ключом и впустила полицейского.

Вкус Викторссона «ко всему наилучшему», очевидно, не включал меблировку квартиры. Она была обставлена по минимуму. С хозяйкой в качестве любопытного наблюдателя Нильс провел быстрый осмотр.

В гардеробе висели несколько отлично сшитых костюмов и рубашек. Однако трусы в ящике комода оказались заношенными и с дырками по швам. В кухонном шкафчике нашлись пакет овсянки, банка селедки и несколько сухарей.

– Он ест чаще всего в ресторанах, – пояснила хозяйка, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки и безотрывно следуя взглядом за Нильсом.

– Вы сказали, деловая поездка, – произнес тот, закрывая дверцу кухонного шкафчика. – Не знаете, куда он собирался?

– Понятия не имею. Он ездит в разные города. Очень занятой человек.

– У него есть свой автомобиль?

– Разумеется, и шикарный. Обычно его паркуют во дворе. Но сейчас его там нет. Вот почему я и решила, что он в деловой поездке… А он не в автомобильную катастрофу попал?

– Нет, в катастрофу другого сорта.

– Ох, сколько всего страшного происходит… – Она вздохнула. – Это все из-за механизмов: автомобильные катастрофы, крушения поездов, несчастья с электричеством… Раньше было спокойнее.

Нильс не ответил. Он рылся в кухонных ящиках. Домашней утвари было мало. Оставив кухню, полицейский вернулся в спальню; хозяйка следовала за ним по пятам.

В выдвижном ящике прикроватной тумбочки Гуннарссон нашел пропуск на Юбилейную выставку 1923 года, приуроченную к трехсотлетию города[2]. Как и многие другие, Викторссон сохранил его на память. Нильс вспомнил, каким важным для него самого было юбилейное лето. Неудивительно, что входной билет был сделан в виде паспорта. Выставка существовала как отдельная страна, и оказаться там было словно оказаться за границей. Теперь все в прошлом…

Паспорт был на имя Эдварда Викторссона. На фото – молодой мужчина с целеустремленным взглядом, квадратным подбородком и непокорными кудрями, выбивавшимися из-под полей шляпы. Нильс был абсолютно уверен в том, что это тот же человек, которого он видел в поселении подбирал и в морге.

– Стильный мужчина, не правда ли? – вмешалась хозяйка из-за его плеча.

Нильс положил паспорт в карман.

– Ну не буду вас больше беспокоить. Спасибо, что впустили меня в квартиру, – произнес он, направляясь к входной двери.

– Нашли то, что искали?

– Да, достаточно для первого раза. Возможно, я появлюсь еще.

– А директор? Он не вернется?

– Нет, не думаю.

Нильс взял пакет, оставленный у двери на стуле. Хозяйка смотрела на него так, словно хотела отдать правую руку для того, чтобы узнать, что там завернуто в бумаге.

С выставочным паспортом в кармане и свертком с одеждой на багажнике Нильс покатил обратно в полицейский участок и отрапортовал комиссару Нурдфельду. Тот сразу позвонил в центральную регистратуру на улице Шепсмангатан, где все жители города были занесены на карточки по оригинальной системе. Произошел разговор с долгими паузами, пока на другом конце провода шли поиски на полках; люди спускались и поднимались по лесенкам, рылись в ящиках с карточками. Наконец комиссар получил те сведения, которые искал, и положил трубку.

– Эдвард Викторссон родился в тысяча восемьсот девяносто седьмом году на Бронсхольмене.

– На Чумном острове? – удивился Нильс. – Там, где устроена карантинная станция?

– Карантинной станции больше нет. Теперь там нечем зарабатывать на жизнь. Викторссон перебрался в город еще в тысяча девятьсот тринадцатом году, когда ему было шестнадцать лет. Работал мойщиком посуды, рабочим на складе, шофером. Он сообщил об очень маленьком доходе за прошлый год, и ему толком не пришлось платить налоги. Владеет автомобилем марки «Хиллман» модели двадцать третьего года… Интересно, не правда ли? Простой парень из шхер, питающийся селедкой и сухарями, берущийся за низкооплачиваемую работу, – и директор, владеющий шикарной машиной, гоночным катером и заказывающий свои костюмы в самом роскошном ателье города… Будто это два разных человека.

– Или человек, ныряющий из одной жизни в другую, – и убитый посреди такого нырка, – заметил Нильс.

5

Дежурство Гуннарссона закончилось, но он задержался на последнем этаже, где в углу устроили небольшую библиотеку для следователей. Все чаще случалось, что старший констебль в конце рабочего дня садился здесь на неудобный деревянный стул и углублялся в чтение книги о каком-нибудь нашумевшем преступлении. Таким способом он на пару часов откладывал возвращение домой.

Раньше приходить домой было приятно. Нильс испытывал гордость и удовольствие, когда, оставив велосипед у старого деревянного дома в районе Мастхюггет, поднимался к себе на верхний этаж и запирал за собой дверь в квартирку, состоящую из одной комнаты и кухни. Но в последний год у него сдавливало грудь, когда он возвращался в тишину и одиночество. Ему тридцать один. Пора было обзаводиться женой, ждущей его к ужину с приветственным поцелуем. И некоторые из детей, играющих во дворе за окном, могли быть его…

Но если б у него была та жена, которую ему хотелось, кто знает, стала бы она ждать его к ужину или нет? И, конечно, они не жили бы тогда здесь, в рабочем квартале. Как бы выглядела его жизнь, если б Эллен вышла за него замуж? Да и возможно ли это?

Они встретились весной 1923 года, юбилейным летом, когда Гётеборг преобразился и вокруг происходило столько необычного. Осенью продолжали встречаться в кафе и у него дома. Эллен писала для газеты «Корона и лев», которую издавали специально для Юбилейной выставки; по ее окончании газета была закрыта. Эллен попыталась найти работу в другом издании. Результатом ее хождения по редакциям с подборкой вырезок своих публикаций стало лишь одно задание: репортаж о демонтаже Юбилейной выставки. Вместе с фотографом она побывала на пустынной выставочной территории и написала меланхолическое размышление на целую страницу о бренности всего сущего. Нильс ее сохранил.

Чтобы улучшить свои шансы на получение работы, Эллен пошла на вечерние курсы стенографии. Они проходили вечером по понедельникам и четвергам, но вскоре остались только понедельники, потому что вечером по четвергам Нильс был свободен, и Эллен оставалась у него. Затем он провожал ее на электричку. Родители Эллен ничего не знали об их отношениях.

Вскоре они стали близки физически. Это было ее желанием. Ей хотелось получить опыт. Нильс считал, что сначала им нужно пожениться, но Эллен высмеяла его, сказав, что он старомоден, – и убедила его. Его вообще было нетрудно уговорить. Никаких последствий это не имело, а когда Эллен получила нужный ей опыт, то осталась довольна и не желала больше рисковать. Такое впечатление, что она утратила к нему интерес. Возможно, он был лишь ступенью на пути к ее стремлению стать Новой женщиной, о чем много писалось в газетах: современной, живущей на собственный заработок и без предрассудков…

Однажды вечером Нильс собирался проводить ее на электричку. Они вышли из его подъезда. Было прохладно, и он прижал ее к себе. Возле дома стояла группа мужчин. Один из них что-то говорил, показывая своей тростью на фасад дома. Располневшие фигуры мужчин в отлично сшитых зимних пальто намекали на то, что они случайные посетители этого квартала. Возможно, представляли какие-то государственные структуры… Разговор шел о том, чтобы пустить на слом некоторые из местных старых деревянных лачуг и построить новые дома.

Когда Нильс и Эллен проходили мимо, мужчины расступились, и пара проследовала дальше, вниз под уклон, от холода тесно прижавшись друг к другу. Позднее оказалось, что один из упитанных мужчин был близким другом отца Эллен и узнал ее.

На следующий день инженеру Гренбладу стало известно, что его девятнадцатилетняя дочь выходила из подъезда одного из тех домов, которые в прессе именовались «крысиной норой», в обнимку с мужчиной лет на десять старше нее. Отец действовал безотлагательно. Уже на следующей неделе Эллен отослали в Браттеборгскую школу домоводства возле местечка Свенюнга, где, согласно рекламному проспекту, дотошно преподавали готовку простой и праздничной еды, искусство выпечки, сервировки стола, консервирования продуктов и оказания первой помощи на дому. Школа располагалась в деревне и не допускала никаких незаявленных посещений мужчин.

Эллен часто писала Нильсу длинные письма, смешные очерки про старомодных преподавательниц, блестящих соученицах и нелепых правилах. С чувством описывала, как они делают соленья и пекут хлеб. Приводила поэтические описания природы и погоды. Нильс отвечал по возможности, в лаконичной манере полицейского рапорта – он никогда не был силен в эпистолярном общении. Пару месяцев спустя письма Эллен стали приходить реже, а к лету вообще прекратились.

Незадолго до Рождества он столкнулся с ней в городе. Это было время покупок рождественских подарков. Они оба стояли перед окном витрины; он увидел ее отражение в стекле среди нарядных манекенов, но не узнал. И тут, у его плеча, раздался знакомый голос:

– Счастливого Рождества, Нильс.

Он обернулся.

Эллен изменилась – похудела, стала элегантнее… и появилось еще что-то.

– Я вижу, ты недоумеваешь, что во мне нового, – произнесла она. – Помогу тебе: я подстриглась.

Ну конечно! Прическа валиком исчезла. Каштановые волосы были подстрижены до уровня мочек ушей и направлены к скулам двумя уголками.

– Замечательно, – похвалил он, – тебе идет.

Эллен часто заговаривала о том, чтобы подстричься. Но Нильсу этого не хотелось. Ему нравилось вынимать шпильки из ее валика, так что длинные волосы падали, словно шаль, ей на спину и руки.

Они молча постояли среди публики, толпившейся у витрины. С церковной площади по соседству доносилось пение детского хора.

– Ты все еще занимаешься в школе домоводства? – наконец спросил Нильс.

– Нет, наш курс закончился в июле.

– Значит, ты теперь домохозяйка в полной боевой готовности?

Эллен состроила гримасу. Нильсу безумно захотелось поцеловать ее гримасничающее личико, но он сдержался.

– Не ахти какая, – с горечью произнесла она. – С меня хватило основного курса. Мои соученицы продолжили осенью. Тогда там начался разделочный курс, где учатся возиться с целой свиньей. Девицы многого от него ожидали. Не говоря уж об охотничьем курсе, когда учат обращаться с целым лосем… – Она закатила глаза вверх.

– Где же они берут лосей? – удивился Нильс.

– У местных охотников. Стало традицией оставлять школе одного лося каждую осень. Охотники привозят его на двор и кладут к ногам начальницы, как языческое приношение. Да, это правда, Нильс! А девицы стоят вокруг и смотрят, как мужчины рубят его на куски и в корзинах относят мясо на кухню.

Нильс засмеялся.

– Ты кое-что потеряла, Эллен.

Они отошли пару шагов назад, чтобы пропустить людей к витрине.

– Но я не могла больше выносить эту школу ни минуты, – продолжила она. – Я там себя ужасно чувствовала.

– В письмах этого не ощущалось.

Эллен вздохнула.

– Вначале было интересно. Совершенно новый мир. Настоящие крестьянские девушки, которые учились на деревенскую хозяйку и должны были выйти замуж за парня из соседского хозяйства. Работа на кухне. Раньше я совсем ничего не умела, дома вообще не помогала. Все было мне внове. Я смотрела, слушала и писала массу текстов, которые никогда и нигде не смогу опубликовать.

– Вместо этого ты посылала их мне. Интересно было их читать.

– Правда?

– Конечно.

Эллен засмеялась; пар от ее дыхания вился легкими струйками.

– Холодно, – заметил Нильс и потер руки. – Может быть, зайдем куда-нибудь в кондитерскую и выпьем по чашке кофе? Или лучше горячего шоколада? Я тебя приглашаю.

Эллен стояла в растерянности.

– Нет. К сожалению… Я жду своего жениха. Он в магазине, покупает мне подарок, – и она кивнула на витрину.

– О, понятно, – произнес он и улыбнулся, в то время как мир вокруг него рушился. – Тогда не буду больше мешать. Приятно было увидеться. А прическа действительно отличная.

Она вежливо улыбнулась в ответ. Нильс быстро развернулся и смешался с толпой, идущей вверх по улице. Метров через двадцать он встал за припаркованым грузовиком и затаился там, наблюдая за Эллен. Детский хор возле церкви пел «Сиянье над морем и берегом». Сердце Гуннарссона стучало так сильно, что он едва мог дышать.

Жених вышел с пакетом под мышкой. Он выглядел хорошо – смотрелся как иностранец. Одетый в пошитом по фигуре пальто с каракулевым воротником, он напоминал кого-то из русской знати, бежавшей за границу во время революции. Жених поцеловал Эллен в щеку и сказал что-то, заставившее ее засмеяться. Затем они направились в сторону Нильса, и ему пришлось быстро уходить. Он все еще пребывал в шоке, его тело била дрожь.

После этого он ее больше не видел.

Что привело его в такое смятение? Неужели он и вправду думал, что Эллен когда-нибудь захочет выйти за него замуж? Теплилась ли в нем надежда, несмотря на прерванную переписку и полгода молчания? Как глупо… Теперь она точно исчезла.

Нильс захлопнул книгу, которую читал – учебник по джиу-джитсу с картинками, – и поставил ее на полку. Взяв шляпу и пальто из кабинета, он собрался идти домой.

Приближаясь к стойке регистратора у входа, заметил жест фрекен Брикман, который часто наблюдал у нее, когда кто-то подходил к ней слишком быстро или почти неслышно: она что-то клала себе на колени под столом. Нильс знал, что она прячет журнал или книгу.

– У нас с вами есть кое-что общее, фрекен Брикман.

Она опасливо посмотрела на него. Может быть, подумала, что он с ней флиртует?

– Что вы имеете в виду, старший констебль?

– Мы оба любим читать. Что там у вас под столом сегодня? Роман или приключения?

Фрекен Брикман неохотно достала книгу и протянула Нильсу. Он поглядел на вычурную обложку: женщина в нижнем белье лежит на кровати с головой, повернутой к читателю, и с пустым взглядом. Она, очевидно, мертва. Полная луна через окно освещает сцену бледным светло-голубым светом.

– Ага. «Убийство в полнолуние» Лео Брандера… Значит, вы читаете детективы?

– Естественно. Ведь я работаю в уголовном розыске, – сухо сообщила фрекен Брикман.

– Ну ясное дело… Лео Брандер не так плох. Я и сам читал пару его книг. Но не многовато ли там для вас жестокости?

Фрекен Брикман хмыкнула.

– А-а, это же все выдумки…

Нильс уже собирался вернуть ей книгу, но тут его осенило.

Тот удивительный шрам на шее у Эдварда Викторссона! Теперь Гуннарссон вдруг вспомнил, где читал о чем-то похожем. В книге Брандера «Красный шарф» были обнаружены несколько убитых женщин, все с глубокой раной вокруг шеи. Авторское описание было таким детальным, что Нильс сразу же вспомнил недавнюю сцену в морге.

– Может быть, хотите взять ее почитать? – спросила фрекен Брикман. – Берите, если хотите. Я все равно уже догадалась, кто убийца.

– Догадались? Тогда вам лучше работать детективом…

– Мне и самой это иногда приходило в голову, – согласилась фрекен Брикман.

6

«Издательство Йенсена» всецело было детищем его владельца Ханса Йенсена. Он издавал книги для строителей домов, учебники, рождественские журналы и юбилейные сборники. В последние годы Йенсен рискнул сделать ставку на популярные детективы. Он в быстром темпе издал семь книг Лео Брандера, и это оказалось для него большой удачей.

Нильс разыскал Йенсена после утомительного утра, проведенного на берегах Севеона. Вместе с констеблем из участка в Лоренсберге, центре города, он ездил по плохим дорогам и разговаривал с возможными свидетелями. Но никто не видел и не слышал ничего необычного. Ни драк, ни криков, ни незнакомых автомобилей или лодок. Гуннарссон и не ждал ничего подобного. Мастерские и фабрики вдоль устья реки были по ночам закрыты, а выше по течению берега оставались заброшенными и безлюдными.

Пока Гуннарссон трясся на дорожных ухабах, он все время думал о романе «Красный шарф» Лео Брандера. Перед глазами у него стояла обложка: темный переулок, уличный фонарь, тень мужчины, прислонившегося к стене дома. А на переднем плане, естественно, – искаженное ужасом женское лицо. На обложках всех книг Лео Брандера рисовались либо охваченные страхом, либо мертвые женщины.

Накануне вечером Нильс достал свой экземпляр книги и полистал его, чтобы проверить память. Он помнил верно: убийца в романе использовал в качестве специального орудия смерти фортепианную струну, в точности как Арнольд Хоффман.

Писатель вряд ли мог быть вдохновлен убийствами Хоффмана, потому что их детали не были известны широкой публике. Но что, если Лео Брандер был как-то вовлечен в дело – например, служил полицейским?

Могло ли быть так, что книга Брандера на кого-то повлияла и Эдвард Викторссон был убит способом, который так реалистично описал автор? Так, что реальность стала литературой, а затем снова реальностью…

Столь дикие соображения Нильс, конечно, не мог предложить на рассмотрение комиссару Нурдфельду. Его просто высмеяли бы. Но отказаться от этой мысли он не мог.

После безрезультатных поисков вдоль реки Севеон Гуннарссона высадили у его отделения уголовного розыска, а констебль поехал дальше к гаражу своего участка в Лоренсберге.

Что и говорить, было бы намного удобнее, если б полицейское отделение Нильса на улице Спаннмольсгатан имело свой автомобиль. С другой стороны, это предполагало, что констебли могли бы его водить. Но большинство полицейских, и Нильс в том числе, не имели водительских прав, что порой приводило к неловким ситуациям. Например, когда подвыпившего водителя останавливали в результате нарушения правил, а затем служитель закона, устроившись на пассажирском месте, предписывал ему снова заводить мотор и ехать к полицейскому участку. Но обучение вождению поголовно всех сотрудников затягивалось. А пока они были вынуждены обращаться к коллегам с водительскими правами из отделения в Лоренсберге.

Вместо того чтобы отправиться к себе в отделение, Нильс обошел квартал и проследовал дальше по адресу, найденному в телефонном справочнике. И теперь он находился в душном кабинете издателя Йенсена, располагавшегося над типографией.

– Садитесь, пожалуйста, – любезно предложил Ханс Йенсен. Это был невысокого роста мужчина с живыми глазами и засученными рукавами.

Нильс нерешительно огляделся. Каждый сантиметр в комнате был завален стопками бумаг, брошюр и книг. Вдоль стен громоздились штабеля картонных коробок. На каждой из них стояло небрежно написанное мелом Брандер и первое слово названия романа.

– Ой, извините, – пробормотал Йенсен.

Он поспешно обогнул письменный стол и стал энергично расчищать место от огромной кучи бумаг. Вскоре показался ранее не видимый стул с кожаным сиденьем. Нильс сел. Снизу доносилось громыхание типографских прессов.

– Вы, вероятно, ожидали увидеть большое издательство? – продолжал Йенсен.

– Да, я вообще думал, что романы Лео Брандера публикует какое-то стокгольмское издательство, – признался Нильс. – А оказалось, что вы находитесь совсем по соседству… Должен вас поздравить. Книги, должно быть, потрясающе продаются.

– Пожалуй, что так, – с довольной улыбкой подтвердил Йенсен. – Может быть, выпьете чего-нибудь? Как насчет стакана пива?

– Спасибо, охотно, – согласился Нильс. Во рту у него пересохло от дорожной пыли.

Издатель поднял телефонную трубку и произнес:

– Не может ли кто-нибудь сгонять к Грете и прихватить два пилзнера? И два стакана. – Он положил трубку и повернулся к Нильсу. – Да, пора уже менять помещение. Но я всегда сидел здесь. Странно было бы переехать куда-то в другое место… Мне будет не хватать этого шума.

И он жестом показал на пол, из-под которого раздавалось лязгание прессов.

Они поболтали о книгоиздательской работе, пока не появился подмастерье в запачканном рабочем халате с двумя бутылками пива и двумя стаканами поверх горлышек. Йенсен налил им пива, и Нильс выпил несколько больших глотков. Пиво было холодное и отличное на вкус. Гуннарссон поставил стакан и слизал каплю пены с верхней губы.

– У Брандера захватывающие романы, – заметил он. – Но не слишком ли они жестоки для широкого читателя?

Йенсен засмеялся и покачал головой.

– Я тоже думал: «Такое народ не станет читать». Но я ошибался. Им нравится. Не всем, конечно. Но, что поразительно, многим. И мужчинам, и женщинам. Из всех слоев общества.

– Они здорово написаны, – признал Нильс. – Причем хорошо осведомленным человеком. Большинство писателей-детективщиков не знают то, о чем пишут. А Лео Брандер обладает впечатляющими знаниями о криминальном мире. Возможно, его корни в полиции?

– Не исключено, – согласился Йенсен. – Я ничего не знаю о его прошлом. Дело в том, что я вообще ничего не знаю о Лео Брандере.

– Полагаю, что его имя – псевдоним?

– Да, это так.

– А как его зовут в жизни?

– Понятия не имею.

Нильс удивленно поднял брови.

– Но это вы должны знать! Как его издатель. Вы же платите ему гонорар?

Во взгляде Йенсена появилось беспокойство.

– У Брандера есть доверенное лицо, которое занимается контактами. С договором помог юрист. Все происходит абсолютно законно, – торопливо заверил он.

Эта часть мало интересовала Нильса, но издателю не обязательно было это знать. Тогда он, возможно, более охотно поговорит о другом…

– А как зовут его доверенное лицо? – спросил он.

– Это в высшей степени уважаемая персона. Доктор Кронборг. У него частная практика на улице Линнегатан. Мы знакомы через братство ордена «Оддфеллоуз»[3]. Он показал мне рукопись Брандера. Иначе мне и в голову не пришло бы издавать детективы. Но доктор Кронборг сильно верил в книгу и, поскольку мы братья по ордену, хотел дать мне шанс, прежде чем обратиться в большие стокгольмские издательства. Как уже говорил, я сомневался. Но детективы стали модны, а у Кронборга хороший деловой нюх. Так что я решил сделать попытку.

– Не зная, кто автор?

– Да, это было его условием. И, как вы понимаете, я ни секунды не жалею. Лео Брандер поставляет две книги в год: одну к Рождеству, другую к лету. Аккуратные рукописи. На хорошем шведском. Требуют минимальной редактуры. А какой почерк! – Йенсен подошел к большому шкафу, открыл ключом, достал рукопись и протянул ее Нильсу. – Вот!

Гуннарссон открыл верхнюю папку. Почерк читался легко и выглядел привлекательно, без клякс. Линии шли безукоризненно прямо, хотя бумага не была разлинована.

– Мечта учительницы по письму, – констатировал он.