Симода Задорнов Николай

Японцы и матросы, видимо, уже знавшие друг друга, перескочили с борта на свежепостроенный причал на сваях, закрепили канаты и поставили трап, делая все это дружно, без слов понимая друг друга, словно служили в одной команде.

Площадка частью вытоптана, а частью в кустарниках и молодых деревьях. Прокатана лесотаска, ведущая к причалу от ущелья. Наверху высокая круча вся в лесу, по ней столбом идет в туман крутое ущелье. По чаще наверху заметен лишь широкий желоб из лесных вершин. Он подымается и тонет в мохнатом потолке облаков.

Внизу, у скалы, обрывающейся к морю, примостилась жалкая лачужка. Из нее высыпало многочисленное население – лохматые ребятишки, женщины и японец, малый и щуплый, как подросток.

В ущелье, в стороне от тропы-лесотаски, на поляне, амбар с большой крышей. Крыша с навесом из травы, как толстый шлем с козырьком или дайканская шапка. Стены снизу не зашиты, чтобы ветер гулял низом и сушил лес, там видны доски и брусья.

– Чей амбар? – спросил Колокольцов.

– Ота-сан, – ответил Эгава.

Ота тут. Он поклонился.

Ябадоо тоже тут. Он тоже поклонился. Сегодня, может быть, решительный день, и Ябадоо прощался с семьей так, словно шел на войну. Ябадоо знает про себя, что он грубый, страшный, он строит рожи, всем грозит и наказывает зависимых от него рыбаков и рабочих. Надо, чтобы его боялись. Но он очень сердечный семьянин. Он помогает жене купать ребятишек. Свою младшую дочь-малютку он носит на руках, нежит ее, обнюхивает ее чистую головку. Страшный Ябадоо становится добрым, как старая баба, когда он дома. Поэтому на людях он старается казаться как можно грознее, чтобы видно было всем, что он настоящий самурай. Даже князь Мидзуно обязан с этим согласиться. Иначе он враг правительства.

Очень утешает Ябадоо, как обругал его вчера смело Ко-ко-ро-сан. Сильный императорский офицер, гибкий, как стальной прут, олицетворяет здоровье и крепость. Глядя на него и сознавая, что можно извлечь пользу и научиться европейскому кораблестроению, Ябадоо забывал о своей неприятности. А нет такого японца, который не смотрел бы далеко вперед и не желал бы иметь крепкую ограду у своего дома. Ко-ко-ро-сан обругал его грубо вчера. Он этим понравился. Он выказал дельное мужество, хозяйскую сноровку и скупость! Как раз это нужно.

Лесовский отошел к опушке леса, вымеряя площадку шагами. На мокрой траве оставались следы его кованых каблуков.

Стапель еще не проектировали, но Степан Степанович с видом хозяина прикидывал, как он встанет. Для стапеля площадка может быть покатой, это даже хорошо, но тогда грунт должен быть твердым.

Эгава записывал, сколько камня потребуется. В горах трудятся каменоломы, забивают в скалы деревянные клинья, потом этот клин бухнет и дерево ломает камень. Русские еще не подумали, а Эгава знает, что тут площадка сползет в море, если ее у воды не укрепить камнями, как берег в Осака у входа в реку, там, где построены две башни.

Все пошли за адмиралом к сараю, в котором хранился лес.

Запахло чем-то очень приятным – кипарисом, или сандаловым деревом, или просто хорошей душистой сосной.

– Доски и брусья заготовлены давно и хранятся здесь для постройки кораблей, – пояснил Ота, – но постройка фунэ прекращена до тех пор, пока мы не научимся от вас строить западные суда.

– Хорошей пилки. Сухие доски, – сказал Колокольцов.

– Спасибо, – ответил Ота. – Эти доски я дарю вам… совершенно бесплатно…

Ябадоо бессилен. Но Ябадоо чадолюбив. Вечер вчера и все раннее утро сегодня он провел с детьми. Поэтому так мрачен. Нет от них радости. У него нет здоровых, крепких сыновей, каким сам он был в их возрасте. Он знал, что у захудалых самураев и у мелких пыжащихся чиновников, у этой мелкой сошки, выдающей себя за аристократов, часто дети нездоровые. В этих семьях стыдятся труда. Еще хуже у князей; их сытые, здоровые сыновья так истаскаются, что негодны быть отцами. Самое страшное для Ябадоо – остаться без крепкого наследника. Его первая цель в жизни – стать самураем. Вторая – иметь наследника. Чем сильнее наследник, тем лучше для Японии. Третье для себя – опередить Ота, стать богаче Ота… И научиться западному судостроению. Но держишь мальчишку на коленях и думаешь, что слабенький и глупенький. Как же тут не важничать на улице перед людьми?

Все выслушали мнение Ко-ко-ро-сан очень серьезно, и Ябадоо поглядел на него с благодарностью и надеждой.

– Здесь строились когда-то корабли для перевозки нашего камня в столицу, – объяснил Эгава, выходя.

– Поручик, произведете промер у берега, – сказал Путятин, обращаясь к Елкину.

– Зачем это пригодится? – спросил Уэкава Деничиро, чиновник из столицы. Третий по важности и чину после Накамура Тамея и Эгава. Он в прошлом году ездил на Сахалин по поручению правительства. Не член делегации Японии, но один из самых энергичных молодых ее служащих.

– Необходимо знать глубины для спуска корабля, – ответил Путятин. – А как называется это место? – обратился он к дайкану.

– Это Усигахора.

– Как перевести?

– Долина быка, – перевел Татноскэ.

– Чья же тут земля? – спросил Сибирцев.

Его начинали интересовать отношения крестьян и помещиков в Японии. Крепостного права нет, но есть зависимость, суть которой до конца непонятна.

– Это земля Ота-сан, – неохотно ответил Татноскэ.

– А чья гора?

– Это гора господина Ота.

– А мне сказали, что вся северная часть деревни принадлежит князю с прилегающими землями, а южная – другому князю?

Путятин – сам помещик, его также интересовали земельные отношения. Он взглянул на дайкана. Эгава понял, что придется объяснять. Все, что они хотят узнать, до сих пор, наверное, тоже являлось тайной. Вообще тайн так много! Но если посол зачислен в список Эдо, а страна открывается и подготавливается к международной торговле, то на такой вопрос можно ответить.

– Это владения князя Мидзуно из города Нумадзу, – сказал Эгава.

– Как же вы говорите, что земля и гора принадлежат Ота? – обратился Сибирцев к Татноскэ. – Может быть, земля в аренде у Ота?

– Да, да, – закивали японцы головами.

– Или собственность Ота?

И с этим согласились. Потом Татноскэ сказал:

– Нет, это не аренда. Это земля Ота.

– Или владения князя?

– Да, владения князя…

– Господа, довольно воду в ступе толочь! – объявил Степан Степанович Лесовский.

– Эти доски пойдут на лекала, – заметил Колокольцов.

Вызвали матросов и рабочих.

– Выносите все! Тонкие доски кладите отдельно, – велел Александр Александрович, – а плахи нужны для стапеля. Скажите переводчику, чтобы их люди помогли.

Вошли японские рабочие, прибывшие с Эгава и до того сидевшие на поляне на корточках.

Вася Букреев впотьмах не заметил чурбана и зашиб ногу.

– Едят тебя мухи! – запрыгал он.

Молодой японец Таракити с трудом подхватил опущенный конец плахи.

– Давай-ка, брат! – сказал Берзинь. – Бери… А теперь…

– Раз-два – взяли! – сказал по-русски Таракити. Это тот самый молодой японец, который в храме Хосенди, когда Колокольцов стал при всех иронически отзываться о японском судостроении, вдруг спросил серьезно: «А как у вас?» Еще тогда все обратили на него внимание.

Берзинь и японец подняли на плечи и вынесли тяжелуюдоску.

– В этом помещении, господа, можно расположить кузницу, – сказал Путятин, осматривая сарай снаружи.

Шиллинг перевел по-голландски, что помещение годно под кузницу, но надо переменить крышу. Соседний сарай адмирал приказал разобрать – нужна площадка для стапеля.

– Есть ли у вас кирпич? – спросил Колокольцов дайкана.

– Да, конечно, кирпич у нас есть. Сообщите, сколько надо. Мы доставим лодками.

– Мы вам уже говорили, что дальше нам не обойтись своими плотниками и кузнецами. Работы будет много.

– Все плотники этой деревни работают, выполняя заказы адмирала. Сюда идут плотники, судостроители из других мест. Всего завтра будет семь артелей.

Елкин вернулся с промера, когда адмирал и офицеры стояли у самого начала ущелья, казавшегося крутым, падавшим с неба желобом, заросшим лесом.

– Наверху хороший лес. – Елкин показал на обрыв. – Надо рубить самим и валить, не спрашивая цены.

– Как это, не спрашивая цены? – закричал Евфимий Васильевич.

– Алексей Николаевич, этот сарай разобрать, а тот – под кузницу, – велел Колокольцов. – Вы произведете съемку площадки и расчеты. Я полагаю, места тут вполне достаточно, однако часть горы придется срезать, чтобы поставить кнехты.

Колокольцов и Сибирцев прошлись по всей площадке. Потом оба враз ловко вскочили на каменный обрыв и рывками стали подниматься вверх по липкой и мокрой почве. За ними полезли матросы.

– Сосны – и тут же пальмы растут! – воскликнул Леша.

Внизу затрещали стены сарая, доски и стропила полетели на землю.

– Ой-ё-ё, Вася! – крикнул Маслов сверху, завидя Букреева у сушильни водорослей.

Когда все возвратились в деревню, у ворот чертежной стояла толпа девиц, глядя на часового.

– Их никакой силой не отгонишь, – пожаловался матрос.

– А что им надо? – спросил Лесовский.

– Да просто стоят, и ничего им не надо. Дети!

…Утро. Под открытыми окнами чертежной цветут красные камелии. Стенки убраны. Офицеры и юнкера без мундиров ползают по полу, лежат на листках бумаги с линейками, циркулями, кистями и чертежными карандашами. В окна заглядывают дети.

– Приглашен знаменитый математик и ученый, чтобы сделать точные расчеты и высчитать соотношения западных мер с японскими, – объяснил Татноскэ.

Ота-сан тут же. Он сам пригласил математика.

– Юнкер Корнилов, дайте рисунок крепления шпангоута с килем, – сказал Колокольцов. Он велел чиновникам потесниться, а плотникам сесть поближе.

Японцы окружили своими бритыми головами столик, на котором появился чертеж.

– Смотрите. Вот эти две части скрепляются стальной пластиной, которая согнута и образует прямой угол. Одна сторона крепится наглухо к килю, а другая – к шпангоуту. Ваши японские суда строятся целиком из дерева. На наших кораблях множество железных частей. Все рисунки будут готовы для кузнецов завтра.

Рассмотрев чертеж горна и мехов, Эгава сказал, что уже привезены японские мехи, которые для японских мастеров привычней, и что японцы будут разогревать поковки по-своему, а русские кузнецы могут ковать, как им привычно.

– У них мехи, Александр Иванович, – сказал кузнец Залавин, – как ящик с поршнем. Вроде паровой машины.

– Завтра, господа, с утра прошу представить мне ваших мастеров, с которыми я буду работать, – сказал Колокольцов. – Устройство корабля я должен объяснять не чиновникам, а мастерам. Срочно начинаем дело. А теперь адьё…

– Что такое «адьё»? – спросил Татноскэ. – На каком языке?

Колокольцов поспешно улыбнулся и постарался полюбезнее распрощаться с дайканом. Остальных чиновников, пожелавших задержаться, велел гнать из чертежной и никого не подпускать зря.

Ябадоо с крыльца вперил свой свирепый взгляд в топор, которым матрос тесал лекало.

Колокольцов вышел. Солнце грело по-весеннему. Ябадоо кланялся и, подойдя, о чем-то заговорил. Из лагеря слышались крики – там, видно, приводили в порядок войсковое имущество. Каждый у Путятина знал свое дело. Подоспевший Татноскэ объяснил Колокольцову, что Ябадоо приглашает его к себе на обед.

Колокольцов нащупал в кармане куски сахара, который сам завернул в японские чистые салфетки. Он брал сахар, чтобы раздавать детям.

Почтительно глядя на Колокольцова, самурай сморщил лицо, вытянул губы дудкой и все кланялся, а переводчик опять повторил, что Ко-ко-ро-сан приглашается на обед.

В храме Хосенди адмирал собрал за длинным столом всех, как на военный совет.

– Господа офицеры! – объявил он. – Приступаем к закладке первого в истории Японии европейского судна. Нечего говорить вам о значении этого. Господа! Я назначаю командиром строящегося корабля Степана Степановича. А заведующим постройкой – вас, Александр Александрович! Сам я в ближайшее время должен буду отправиться в город Симода, чтобы продолжить переговоры с японским правительством. Наш корабль – школа для японцев. Но все зависит от вас, господа, и также от наших людей…

– Сегодня же начнем проектировать стапель, – объявил Лесовский.

Вечером Колокольцов сидел у Ябадоо за лангустами, креветками и саке. Самурай вытягивал губы дудкой. Пили из маленьких чашечек. Ябадоо долго что-то объяснял. Оказалось, что он просит переехать Александра на новую квартиру.

Куда? Зачем?

Ябадоо ужасно смутился. Потом приосанился и пояснил, что если переехать к нему, то удобней будет работать вместе. Можно все время говорить о деле и советоваться, приходить пить чай. К этому дому ближе источник с хорошей водой.

«Однако, – подумал Колокольцов, – предложение, конечно, заманчиво».

Ябадоо добавил, что даст несколько комнат, Александру будет очень удобно и тихо, у него будут слуги.

Убраться с глаз капитана – ради одного этого стоит! Неплохо бы зажить вольной жизнью! При всей своей строгости, любви к делу и самодисциплине Александр полагал, что все же тут он зажил бы на славу! Японец – царь и бог в своей деревне. Но надо очень осторожно… Пока нечего и заикаться. А Ябадоо, кажется, умел брать быка за рога.

Вошла жена самурая, на этот раз с Сайо. Обе встали на колени перед Александром. Сайо, как статуэтка, она маленькая, у нее свежие щечки, взгляд глубокий, но острый и со странным оттенком как бы покорной оскорбленности. А все же что-то милое и очень привлекательное есть в скуластом обиженном личике.

«Обязательно надо переехать!» – решил Колокольцов.

На другой день Ябадоо-сан созвал рыбаков. Официально он беседовал только со старостами артелей, но к Дому Молодежи все собрались кто мог, и все тянули уши, желая знать, что скажет Ябадоо.

Необходимо было очень ясно объяснить рыбакам всю их ответственность. Время очень опасное. Эбису – это дикари, варвары. Их надо страшиться. Очень опасно просто приближаться к ним.

Рыбак Сабуро из дома У-Горы слушал и улыбался. Это дерзость, безобразие! Говорит самурай по надзору над рыболовством на опаснейшей морской границе, а парень из нищего дома У-Горы слушает с веселым видом.

Фамилий у батраков и крестьян не было. Запрещено иметь фамилии! Так они умудряются обходить запрет. Haзвание дому не запрещено давать. Есть дом «Кит», есть дом «У-Горы», и прозвища домов потом становятся привычными в обиходе и употребляются как фамилии крестьян и рыбаков.

Рыбаки – самые ничтожные, самые нищие люди в Японии. Самые низшие! Хотя и в крестьянском сословии. В части деревни князя Мидзуно есть шестьдесят один рыбак. А в другой части, принадлежащей Огасавара, – тридцать шесть рыбаков.

А У-Горы как бы сдерживал ухмылку. Безобразие! Плохой рыбак! Очень злой и пьяница. Совсем еще молодой, а говорит, что море знает лучше всех, умеет лучше других ловить рыбу. Но где водку берет? Вот мы спросим: на какие средства пьете водку чуть ли не два раза в месяц? Пьянчуга ужасный!

– Нельзя сближаться с эбису. Дикарь таким останется всегда. У них лживая, отвратительная религия, проповедует насилие, ложь, разврат, обман, кровосмешение, все их женщины – отвратительные чудовища. Но кто из вас обманется, кому покажется, что русские морские солдаты – хорошие и добрые и что у них очень добрые глаза или сильные, умелые руки, или если увидят, как они всегда ребятам дают хлеб и сахар и жалеют их, или кто услышит, что эбису помогали в Симода потерпевшим от цунами строить дома, тот может подумать, что русские – хорошие. Тогда от правительства все будут наказаны очень строго, до пытки огнем и железом. Это очень низко, страшно и бесчестно, ниже нашего достоинства – подходить к эбису. Отходите сразу, если они подходят. Рыбы не давайте. К источникам воды не подпускайте – могут отравить.

– Ах, так! – злобно вскрикнул старый рыбак.

Толпа заволновалась. Источниками воды богата деревня, все родники оберегаются.

– А они купаются в реке.

– Это ничего… Пусть… А то они очень грязные, вшивые и вонючие…

Опять прошел шум по толпе собравшихся у избушки Дома Молодежи.

– Мы их учим и стараемся отмыть. Если не хотите заболеть или чтобы зараза попала в дом, близко не подходите, не пускайте в дома и не разрешайте детям и девушкам подходить к ним близко. Это несносные люди, очень плохо плавали по морям, ленились. Корабль был плохой, разбился. Бакуфу их пожалело, как несчастных бродяг, и разрешило нам их кормить и дать им работу – сделать другое судно и скорее убраться прочь из Японии, чтобы никогда сюда не приходили. После их ухода будет огнем выжжен их лагерь, их дома. Вместе с их вещами будут заживо сожжены правительством все, кто с ними вел знакомство. Будет выжжена память о них из японских сердец. Поэтому вы – умные, честные рыбаки. Вам император Японии подарил песню. Начинается: «Счастливо при императоре…» И при песне корабль! Это честь! И вы должны оправдать…

Тут парень из дома У-Горы хмыкнул. У него в кармане деньги. Он украл рыбу из общего улова и отнес офицерам в Хосенди… И ничего страшного! Дикарь наш самурай, а не мы и не эбису!

Но самурай заметил ухмылку. И он увидел даже больше, чем было на самом деле, как бдительный страж правительства бакуфу, который очень строго, строжайше запрещает другим делать то, что сам делает. Но никто про это не знает, а некоторые догадываются и думают: мол, и нам можно… Нет, вам нельзя! Мы вас научим порядку! Заставим уважать песни императора!

Надо было наказать этого парня из дома У-Горы как следует. Что нам с ним делать? На чем бы его поймать?.. Наказать примерно в Доме Молодежи, который построен не только для собраний, но и для наказаний. Ябадоо посоветовался с Танака-сан, старшим инспектором полиции. Тот ответил: совсем необязательно иметь доказательства. Виноват каждый. Невиноватых нет. И чем меньше доказательств, тем надо страшней наказывать и тем это полезней, так как устрашает остальных рыбаков.

Убедившись, что старшины рыбаков озабочены, Ябадоо уже думает о возможной ужасной судьбе своих детей, о соблазнительном христианстве, за проповедь которого правительство приказывало кидать в кратеры вулканов целые семьи, о болезнях, зараза которых может проникнуть в дома, обо всем множестве опасностей, грозящих Японии…

Тут было рассвирепевший Ябадоо увидел идущего Ко-локольцова, наскоро отдал рыбакам распоряжения и, просияв, сложил губы бантиком, глядя с восторгом на своего кумира, поспешил к нему с поклонами и подал руку по-западному.

В доме Ота на полу, с которого убрали циновки, сидели семеро японцев. Все с утра вымылись чисто, надели новые халаты. Пришли с тушью, кистями, с бумагой, с измерительными инструментами, с угольниками и линейками.

Сидят, поджав ноги, и слушают.

Все видели, как матросы во дворе циркулями измеряли на досках что-то, мелом размечали доски и вырубали топорами лекала. Сегодня японские плотники познакомились с таблицей русских мер. К сожалению, старшины артелей все понимают медленно, поэтому Колокольцов обращался к молодым.

Теперь, как полагает плотник Таракити, надо ему нанести меры русские и японские на собственный угольник и на линейку с разных сторон, и, переворачивая инструмент, можно сразу переводить одни меры в другие. Но есть много еще неясного, надо будет узнать, спросить ученого-математика Матсусиро.

– Это не части корабля, который мы будем строить, – объяснял Колокольцов, – это лекала. По их размерам из кривых сосен будем вырубать части шпангоутов. Основа нашего строящегося корабля – киль. Постройка судна начинается с установки киля. Киль – это продольная балка, или, как называется у вас, кость дракона…

Плотники засмеялись.

Рядом с Таракити сидит старшина артели плотник Кикути. Тщательно перерисовывает киль на свою бумагу.

– Киль придает кораблю устойчивость, – продолжал свой урок Колокольцов. – Килевые суда проходят огромные расстояния, плавают вокруг земного шара, выдерживают штормы… Как вам должно быть известно, земля круглая… Японцы смогут плавать по всем морям, когда научатся строить килевые суда…

Когда лекция окончилась, Таракити попросил позволения поговорить.

– Говори, – сказал Колокольцов.

– Как и куда надо поставить киль и на чем он держится во время постройки?

– Строится стапель, и киль устанавливается на стапеле. Это увидите скоро. Но прежде чем строить стапель, надо расчистить площадку от кустов, колючек и ваших карликовых пальм, заготовить лес, построить причалы, свезти материалы… Начнем работу с изготовления лекал по чертежам. Прежде посмотрим на лекалах.

Таракити смотрел, как Сизов, глядя на рисунок, тешет топором доску. Таракити взял малую пилу и, ставя доску стоймя, начал выпиливать, глядя на чертеж. Пила в аршин длиной, но широкая, изогнутая, как дуга. Матрос смотрел, как может плотник управляться с таким инструментом. Плотник тянул ее к себе, а потом, казалось, пила сама тянет обратно, своей тяжестью давит и режет дерево, дело шло, и все получалось. Весь чертеж японец изрисовал иероглифами. Иногда измерял расстояние между меловых отметок и сверял по чертежу. К обеду он прислонил кривое готовое лекало к каменной стене двора.

– Был бы табак, стоило бы тебя угостить! – сказал ему Сизов.

Японец, кажется, догадался и достал коробочку с табаком. Матрос взял у него кусочек тонкой бумаги и скрутил цигарку.

– Алексей Николаевич, что вы не спите? – раздался ночью за перегородкой голос Можайского.

– Холодно, согреться не могу.

– Ужасный холод. Мне кажется, нигде так холодно не было, как в Японии.

– Это все из-за их жаровен! – послышался за другой перегородкой раздраженный голос Колокольцова. – Печей нет, какая-то хлябь, сырость, ни согреться, ни отдохнуть.

– Вот вам и страна цветов… И день и ночь зябнешь… Да, это из-за их способа обогреваться. Печей не строят, опасаются пожаров…