Зеркало смерти Малышева Анна
– Я знаю этого горе-жениха. Грустно, что эти типы так высоко себя ценят. Он всерьез посчитал, что осчастливит Анюту!
– Анюта и впрямь была оскорблена этим сватовством?
– До глубины души, – отчеканила та. – Когда она отказала, он позволил себе намекнуть, что на старых дев спрос невелик.
– Ах, сволочь! Но он хотя бы не преследовал ее после?
Татьяна пожала плечами. Во всяком случае, она ничего об этом не слышала – Анюта не жаловалась. Да и Егор не такой человек, чтобы приставать после того, как его отвергли. У него своя гордость.
– Он, конечно, полное ничтожество, но все-таки не идиот, – с прежним презрительным оттенком проговорила женщина. – Не нужно его недооценивать. Я думаю, что предложение было сделано не без задней мысли – конечно, принимались в расчет и дом, и участок, да и Анютина внешность его привлекала… Потом, ему просто нужна была женщина в доме, хотя бы для того, чтобы готовить и копать огород… – Она снова усмехнулась – коротко и недобро. – Но Анюта отбрила его так, что повторных попыток он, конечно, не делал. Я в этом уверена.
А вот о деньгах, спрятанных в жестяной коробке, библиотекарша ничего не знала, хотя не слишком удивилась, узнав, что Илья оставил внушительное по местным меркам наследство. Заметила только, что всегда подозревала – парень копит на черный день. Скупость Ильи и его любовь к деньгам были известны всем и каждому. Кто-то подсмеивался над ним, но большинство соседей его уважало.
– Я рада, что Анюта получила хоть какую-то компенсацию за все свои мучения, – сказала она, и в ее голосе опять послышался упрек.
Только вот в чей адрес? Наташа начинала ежиться – ей казалось, что в комнате становится все холоднее. «Она как будто все время намекает, что я могла больше делать для сестры», – подумала женщина. И, как будто отвечая на ее мысли, библиотекарша продолжала:
– Понятно, что Анюта могла переменить свою жизнь, уехать к вам… Но только теоретически. А на самом деле, каждый человек действует только в тех рамках, в которые сам себя поставил. Теоретически Анюта могла уехать в любой момент. Но на практике, никогда не смогла бы покинуть дом и оставить брата – вот в чем беда.
– Меня удивляет, что деньги исчезли, – повторила Наташа.
– Меня тоже.
Библиотекарша хотела сказать что-то еще, но тут появились посетители – две девушки лет шестнадцати. Они спросили что-то из школьной программы, и Татьяна принялась рыться на полках. Наташа отошла к окну.
Какая знакомая улица! И какие знакомые лица мелькают за окном, за оградой маленького палисадника! Вот эту женщину она как будто знает – или нет? А эта молодая мать с коляской – неужели одна из ее бывших одноклассниц? Даже пробежавшая мимо рыжая собака показалась ей неуловимо знакомой. Все казалось таким милым, домашним и родным, но Наташе почему-то было неуютно, как будто ей снился много раз повторявшийся сон, каждый миг могущий обернуться кошмаром.
Девушки ушли, получив желаемые книги. Татьяна виновато улыбнулась обернувшейся гостье:
– Сейчас я выдала им кое-что из Анютиного наследства. У нас в наличии этих книг не оказалось, ну и вот… Пришлось. Я даже карточек еще не оформила.
Снова вошли посетители – на этот раз пожилые женщины. Они сдали какие-то романы, получили что-то взамен. Наташа проследила за ними, поймала на себе внимательные взгляды и подумала, что пора уходить. Что еще она могла тут выяснить? Того, что она уже узнала, хватило, чтобы окончательно потерять покой. Сестра все-таки готовилась к смерти…
– Еще один вопрос, – сказала она, когда женщины удалились, беззастенчиво кидая на нее изучающие взгляды.
– Вы насчет запертой кошки? Да, это тоже странно…
– Нет, насчет денег. Она не могла пожертвовать их на церковь?
Татьяна замялась. Было видно, что вопрос ей крайне не понравился.
– Да как вам сказать, – неохотно произнесла она. – Анюта бы все отдала, если ее попросить… Но вряд ли отец Николай просил.
– Тот, рыжий? – уточнила Наташа и тут же осеклась. Лицо ее собеседницы разом потемнело, напряглось – будто сжалось в кулак.
– Да, это он ее отпевал, – отчеканила она. – Но я никогда ни о каких пожертвованиях от Анюты не слышала.
«Еще одна богомолка! – грустно подумала Наташа. – Все старые девы, видно, к этому склонны. Уж не она ли обратила Анюту? В нашей семье никогда религиозностью не отличались. Когда я уезжала в Москву, Анюта еще и понятия не имела, как надо креститься».
– И все-таки мне хотелось бы с ним поговорить, – упрямо сказала она. – Нет так нет, тем хуже для меня. Я хочу знать, куда делись деньги. Уверена, это связано с ее смертью!
Татьяна снова разложила на столе библиотечные карточки. Не поднимая головы, она ответила, что повидать отца Николая проще простого. Священник живет неподалеку и в этот час должен быть дома, обедать. Если гостья может немного подождать, она отведет ее к нему.
– Мне только нужно закрыть библиотеку и забрать ребенка из детского сада, – сказала она. – Сегодня у нас короткий день, работаем до двух.
Наташа смутилась и присела, безмолвно выражая свое согласие. «Значит, я ошиблась, она не старая дева, – женщина уже не знала, что и думать. – Я как будто иду на ощупь, в темноте… Но вот богомолка точно, иначе откуда ей знать, где живет батюшка? Похоже, она бывает у него запросто!»
Библиотеку закрыли через полчаса. Посетителей больше не было. Детский садик тоже был неподалеку – в соседнем дворе. Наташа с улыбкой взглянула на крохотную пухлую девочку, удивительно серьезную для своих лет. Та подошла к матери чинным шагом и вложила в ее ладонь короткие толстые пальчики. Татьяна ее поцеловала.
– Я хочу есть, – требовательно заявил ребенок.
– Сперва мы пойдем к дяде, – сказала она. – Потом поужинаем.
– Тогда я пойду домой сама, – заявило самостоятельное дитя и немедленно вырвало руку.
Наташа уже не знала, что и думать. К какому еще дяде? Кто – дядя? Татьяна развеяла ее сомнения, изловив дочь и твердо взяв ее за руку. Она объяснила, что отец Николай – ее родной брат, младший. А дочка не любит у него бывать, потому что привыкла своевольничать, а у него дома детям этого не разрешают.
– Когда растишь ребенка одна, да еще отдаешь в детский сад, трудно за всем уследить, – доверительно сообщила она, идя с Наташей вниз по улице. – В садике их не очень-то воспитывают – просто присматривают, и на том спасибо.
Они шли к Акуловой горе, только по другой стороне болотистой низины. Повернув голову, Наташа увидела вдалеке свой дом – такой маленький, почти скрытый сиренью.
– Да, – сказала она. – Я бы тоже не хотела отдавать ребенка в ясли… Но что поделаешь? Мне нужно идти на работу.
И тут поняла, что, в принципе, на работу ей идти уже не нужно. А вот что действительно необходимо сделать – это вступить в право наследования и продать дом. К тому же сейчас самый сезон, летнее время – можно взять хорошие деньги. После этого она сможет себе позволить воспитывать ребенка так, как ей хочется, забыв о чужих детях, о школе, о вечной нехватке средств… И может быть, даже родить второго ребенка – почему нет?
«Какое мне дело до того, что скажут люди?» – снова подумала она, покорно следуя за Татьяной. Они все больше приближались к лесу. «Мы с Пашей ни в чем не виноваты. Наследство достается тому, кто пережил остальных родственников… Это и страшно, и справедливо одновременно. Я не добивалась этого, просто всех пережила».
Ей вдруг расхотелось идти к священнику, расспрашивать, уточнять, делать какие-то выводы. В Москве ее ждали сын и муж, которым она была действительно нужна. Здесь же у нее не осталось ничего, кроме опустевшего дома и нескольких могил на кладбище. Зачем же она так упорно цепляется за это отмершее прошлое? Кого этим можно воскресить?
– Сюда, – сказала Татьяна, сворачивая во двор.
То был последний многоквартирный дом на самой окраине города. Белый, панельный, давно облезший от ветров и дождей, он производил жалкое впечатление. Наташа как-то побывала тут в гостях у подружки и знала, что квартирки в этом доме тесные и душные, с невероятно низкими потолками. Правда, вид из окон превосходный – на закат, на Акулову гору…
– Ваш брат живет здесь? – изумилась она.
– Ну, что бог дал, – заметила та, открывая дверь подъезда. – Он ведь не богач.
Отец Николай жил на втором этаже, в трехкомнатной квартире. Навстречу гостям выбежали дети – две девочки почти точные копии малышки, только чуть постарше. Они тут же занялись кузиной, которая смотрела на них с явным неудовольствием. Отец Николай обедал – его пришлось поднять из-за стола.
Он тоже сразу узнал Наташу. Вопрос разрешился мгновенно. Никаких пожертвований ее сестра не делала, даже упоминаний об этом не было. Он был крайне удивлен, что такой вопрос вообще мог возникнуть.
Наташа, чувствуя себя страшно неловко, поспешила удалиться. Она почему-то представляла себе быт священнослужителей не таким, как у обычных людей. Более возвышенным, что ли… Но запах стирального порошка из ванной, где явно было замочено белье, шум воды на кухне, визг расшалившихся детей и звук включенного телевизора в дальней комнате… Все это было настолько обыденно, что ей захотелось сбежать куда подальше. Она даже не была уверена, что простилась с хозяевами должным образом.
«Ох, и дура же я! – думала она, спускаясь в низину по крутой тропинке. – Набросилась на невинных людей с какими-то идиотскими вопросами… А ведь это явно с Татьяниной помощью Анюту отпели как положено! Кто бы еще похлопотал за самоубийцу! Деньги – какие там деньги! Как он живет, этот отец Николай – мы с Пашей и то лучше. А я думала, священники богатые… По крайней мере, необычные какие-то… И он совсем еще молодой – почти мальчик!»
Она легко, привычно перепрыгнула через ручеек, пересекавший низину. На минуту остановилась под липой, слушая, как надрываются лягушки.
Ей припомнилось, как в детстве они с Анютой выдумали сказочного персонажа – Великого Лягуха, который живет в глубине болота и повелевает всеми остальными лягушками. Конечно, это Великий Лягух, и никто другой, кричал по ночам громче всех и дирижировал общим хором. Среди ночных лягушачьих трелей легко было выделить его сочный басовитый голос. Если все остальные были в этом оркестре гобоями и тромбонами, то он – басом-геликоном. Про Лягуха сложилась целая мифология, которую сестры пополняли чуть не каждый день. «Кто откусил кусочек луны?» – спрашивала Анюта, глядя в вечернее светлое небо, где луна казалась половинкой разрубленной серебряной монетки. «Великий Лягух, конечно!» – немедленно отвечала Наташа. «Наверное, он подавился, – притворно горевала Анюта. – Надо бы найти его и похлопать по спине…» Тут сестры начинали смеяться. Найти его? Великий Лягух не находим! Он волшебное, заколдованное существо, которое можно только слышать, но никак не видеть и не осязать!
Наташа грустно улыбнулась. Великий Лягух… Здесь ли он еще? Она прислушалась и, кажется, различила в нарастающем хоре его бас. «Ничего не меняется, – сказала она себе. – Вот и Анюта умерла, да и я тоже не вечна… Род приходит, и род уходит… Почему я вспомнила эту фразу? Ах да, я же была в гостях у священника. А Великий Лягух и сто лет спустя будет так же кричать на болоте, и луна будет такой же, и гора, и сосны на горе… Что я делаю здесь? Чего ищу? Пора возвращаться в Москву».
Она чувствовала себя невероятно разбитой, когда поднялась на гору и вошла в дом. Чтобы как-то занять время и отвлечься, Наташа включила приемник и взялась за уборку под аккомпанемент музыки и выпусков новостей. Подмела полы, вытерла пыль, навела порядок в кухонных и бельевых шкафах, даже вымыла окна. Она закончила уборку, когда уже вечерело, и теперь в самом деле устала до изнеможения. Выключив приемник, Наташа налила себе чаю и, усевшись за стол в кухне, сжала виски ладонями.
«Уеду завтра же, с утра, – твердила она себе. – Нечего тут делать. Паша прав – нужно все продать, все забыть. Как я смогу привезти ребенка сюда, где умирала вся моя семья? Никогда. Никогда больше я не проведу здесь лета!»
Ей показалось, что в висках застучала кровь, и она отняла ладони. Странно. Погода стояла ясная, теплая, совершенно летняя. Никаких признаков близкой грозы не замечалось, а в висках у нее давило только перед грозой… И все же этот противный, отчетливый стук, эта пульсация…
Женщина замерла, прислушиваясь. Теперь она отчетливо различила, что стук доносится не из ее головы, а откуда-то из глубины дома. Что-то негромко стучало там с удивительной механической размеренностью – будто метроном.
«Что это? АОГВ? Нет, ничего похожего. Форточка стучит?» В самом звуке не было ничего пугающего, но ей вдруг стало не по себе. Она встала, осторожно выбралась из-за стола. Выглянула в другую комнату. Еще не стемнело, и женщина с порога разглядела, что комната пуста, чисто вымытое окно закрыто. Тогда она обошла весь дом. Окна были закрыты, даже в комнате Анюты, которую пришлось долго проветривать…
Вечер был настолько тих, что казалось, слышался скрип прорастающей на грядках капусты. Других звуков не было – только заливистый хор лягушек, в котором все яснее различался голос Великого Лягуха. Но женщина больше не улыбалась. Стук повторялся, он шел откуда-то сверху. Она подняла голову, стараясь определить его источник, и увидела лестницу, ведущую на чердак. Люк был открыт – так его вчера бросил Павел, спустившись последним.
«Это кошка вернулась, – поняла она. – Как же ее звали? Марго? Маруся? Мурка? Как-то на «М». Я совсем про нее забыла! Что же с ней делать? Придется взять в Москву, не продавать же вместе с домом!»
Она стала взбираться по лестнице, прислушиваясь, останавливаясь через каждые две ступеньки. Стук становился все отчетливее, в нем было что-то невероятно знакомое, хотя и основательно забытое. Что-то из прошлого, из детства, что было неприятно вспоминать… Да не то что неприятно – страшно!
Она почувствовала беспричинный страх, замерев у чердачного люка. Откуда пришло это жуткое дуновение, этот смертельный ужас, наполнивший все ее тело, заменивший кровь, размягчивший кости? Она была готова упасть и устояла, только схватившись за гнилые перила.
– Муся… – слабо позвала она. Имени кошки Наташа не вспомнила, но ей хотелось услышать звук собственного голоса. – Марго? Мурка?
Она никогда не считала себя способной на подвиги, но один подвиг все-таки совершила. Одолела последнюю ступеньку и приказала себе войти на чердак. Кошку она уже не звала – ей было слишком страшно.
В первый миг женщина не увидела ничего. Маленькое грязное окошко давало слишком мало света. Когда глаза привыкли к сумраку, Наташа огляделась. Все, как прежде – сгнившее ореховое кресло рококо, картонные коробки с рухлядью, старая обувь, сломанная лопата, куча всякого хлама, копившегося здесь годами. И над всем этим запустением громко, торжествующе слышался мерный сухой стук – будто кто-то долбил клювом крышу, будто капли падали на подоконник – тик-так, тик-так…
И тогда она увидела часы.
Ей часто случалось слышать или читать, что люди сознают, как сходят с ума, но никогда она не применяла этих описаний к себе. А теперь вдруг поняла, как это происходит. Просто что-то слегка сдвигается в мире – как подтаявший лед на реке или мороженое, которое вдруг начинает сползать с палочки, или капля, которая висит-висит на ветке да вдруг упадет…
…Так-так, так-так…
Часы с кукушкой, остановившиеся в незапамятные времена, сломанные безнадежно и так же безнадежно забытые, теперь пошли. Маятник громко щелкал, а стрелки показывали точное время – Наташа машинально взглянула на свои наручные часы. А затем присела на пол, рядом с чердачным люком. Ей удалось не упасть, сохранить хотя бы часть сознания. Она сидела на пыльных досках и смотрела, как мерно, очень заметно дергается длинная стрелка, отмечая ход минут. А потом стрелка дошла доверху и остановилась…
– Девять, – сказала Наташа.
Наверху приоткрылась дверца, и оттуда высунулась кукушка. Она попыталась что-то выкрикнуть, но вдруг захрипела и беспомощно повисла на рычаге. Дверца старалась захлопнуться, но ничего не выходило – она каждый раз ударяла птичке по голове, отчего та дергалась, как в конвульсиях.
И тут Наташа засмеялась.
Она смеялась до тех пор, пока какой-то последний часовой, стойко оставшийся на страже разума, не закричал, что наступает безумие, нужно немедленно остановиться, пока не поздно, бежать отсюда, бежать…
Глава 4
Она спустилась почти на ощупь, закрыв за собой чердачный люк. Постояла внизу у лестницы, держась за перила и прислушиваясь. Ей казалось, что если она опять услышит этот стук, то окончательно сойдет с ума. Но теперь было тихо.
Охотнее всего Наташа уехала бы в Москву, но поняла, что не дойдет до станции – ноги подгибались, ей едва удалось добраться до родительской спальни. Там она упала поперек кровати и закрыла глаза. Через неплотно пригнанные рамы до нее донесся голос соседки – та кого-то отчитывала на своем участке, в нескольких шагах отсюда. И это успокаивало – Наташа окончательно пришла в себя и даже слегка удивилась, почему испытала наверху такой мистический ужас.
Значит, придется провести ночь здесь. Одной. И дело не в том, что дом никогда не бывал так безлюден. И не в том, что она боялась одиночества. Но эти часы…
Отец сломал их в тот вечер, когда узнал, что жена не выживет, что осложнения после родов слишком серьезны, к врачу она обратилась поздно – мешали дети и домашние дела… И страшные боли, которые она молча перемогала последние полгода, означают не что иное, как близкую смерть. Он вернулся из больницы уже пьяным, дома выпил еще, а потом – так рассказывали братья – ударил пустой бутылкой по часам с кукушкой, когда им вздумалось заявить о себе в час ночи. На этом часе они и остановились. После похорон матери часы отнесли на чердак. Отремонтировать их никому и в голову не пришло – было не до того.
Наташа не помнила этой сцены – ей было всего три года, когда умирала мать, да и к тому же в час ночи она наверняка спала. Зато хорошо помнила кукушку – поиграть с этой птичкой, поймать ее в кулак было ее заветной мечтой. Но будучи девочкой послушной, она на это не решалась. Анюта и кукушки не помнила. Историю о сломанных часах сестры знали только со слов Ивана – тому было тогда уже десять лет и он присутствовал при всей сцене от начала до конца.
Шли годы, а часы так и оставались на чердаке. Сейчас Наташе пришло в голову, что, скорее всего, они не были безнадежно сломаны… А может, не были сломаны вообще – никто этого не проверял. От удара стрелки остановились, а внутри что-то хрустнуло – так вспоминал Иван. Дверца с кукушкой немного перекосилась и отошла в сторону, так что можно было разглядеть птичку. Часы наверняка можно было починить, но никто в семье не хотел их больше видеть, никто не скучал по жутковатой смуглой кукушке, грубо вырезанной из дерева.
– Боже мой, – Наташа перевернулась на спину. Теперь она глядела в потолок, широко раскинув руки на ватном одеяле. – Они пошли. Они даже показывают точное время.
Это пугало ее больше всего. Часы могли пойти сами собой от какого-нибудь сотрясения. Например, в них могла забраться мышь и толкнуть какое-нибудь колесико… Но самостоятельно подвести стрелки ни мышам, ни деревенским ходикам было явно не под силу.
Как давно они шли? Конечно, все время, пока она занималась уборкой. Если бы не включенный приемник, она услышала бы часы намного раньше. Теперь, закрыв за собой чердачный люк, Наташа не слышала ничего. Идут они еще или нет?
«Кто их мог завести? Кто их починил? Еще вчера они были сломаны, все в пыли, я же сама смотрела. Паша? Да он не умеет! Соседи? Глупость. Бродяга? Залез в дом и тайком починил?! Чего ради?»
Она еще раз прошлась по дому, заглянула в каждый уголок, в каждый шкаф. Никого не нашла, выяснила, что ничего не пропало, но это ее не успокоило. Ноги понемногу начинали ее слушаться, но стоило подумать о часах, идущих наверху, или взглянуть на закрытый чердачный люк, как ею снова овладевала слабость.
«Может, попроситься спать к соседке? – малодушно подумала женщина. – Конечно, меня пустят на одну ночь… Нет, стыдно. Подумают, что я боюсь спать одна. А я и в самом деле боюсь. В доме кто-то побывал с тех пор, как я ушла в библиотеку, ведь утром я не слышала никаких часов, а люк был все так же открыт. Каким образом сюда забрались? Дверь я заперла, замки неплохие – Илья постарался в свое время. Залезли в окно?»
Она старалась думать о простых, понятных вещах, отгоняя вопрос: кому и зачем понадобилось проникать в дом с такой странной целью, как починка часов?
Сейчас все окна были заперты изнутри на шпингалеты. Наташа запирала их, по мере того как мыла. Уборка была затеяна еще и для того, чтобы будущий покупатель дома остался доволен его видом, и хозяйка не хотела, чтобы через открытые окна снова налетела пыль. Забраться в дом после уборки не мог бы никто – для этого нужно было разбить стекло. Но были ли окна заперты, когда она вернулась домой?
Этого Наташа утверждать не могла. Они были закрыты, но заперты ли? Окон слишком много, она попросту не обратила на это никакого внимания, когда взялась за уборку. «Как уследишь за такими мелочами? – подумала она. – Пока был жив Илья, окна наверняка запирались, когда все уходили из дома. Он любил все прятать и запирать. А я как-то не обращаю на это внимания… Даже в Москве не запираю дверь днем – как в деревне. Паша меня за это ругает. Перед сном нужно проверить, хорошо ли я закрыла дверь…»
Она думала, что долго не заснет, но за день так устала и изнервничалась, что на нее сразу навалился глубокий сон – черный, глухой, без единого сновидения. Наташа проснулась лишь раз, от духоты. Выпила стакан воды, заготовленный возле кровати на тумбочке и тут же уснула опять, даже не вспомнив о своих вечерних страхах.
Разбудил ее стук в окно. Наташа села, ошалело прижимая к груди простыню. Было уже совсем светло. В окне маячила соседка, знаками показывая, что желает войти в дом.
Фигурой Елена Юрьевна больше всего напоминала связку воздушных шаров – огромных, средних и совсем маленьких. Шарообразно в ней было все – щеки, подбородок, плечи, грудь и живот. Даже глаза у нее были навыкате и походили на два крохотных голубых шарика. То была маленькая, необыкновенно деятельная женщина лет шестидесяти, установившая в своем семействе строгий матриархат. Она командовала мужем, своей волей выдала замуж двух дочерей, заставляла учиться в институте сына – сущего лоботряса, по ее собственным словам. Бережлива она была не меньше покойного Ильи, но в отличие от него, славилась своей отзывчивостью. Именно эта женщина чаще всех соседок появлялась в доме Лычковых, когда у них умерла мать. Она присматривала за детьми, готовила, стирала, возилась с Анютой. Благодаря ее заботам дети не выглядели покинутыми и запущенными сиротами.
Наташа отперла дверь, и связка шаров неторопливо вплыла в кухню.
– Ты что это мужу вчера не позвонила? – строго спросила соседка. – Он уж сам спозаранку звонит, спрашивает у меня, все ли в порядке?
Наташа ахнула:
– Забыла!
– Решила от него отдохнуть? – догадалась та, одобрительно осматриваясь по сторонам. – Убиралась вчера? Я видела. Правильно, нечего грязь разводить. Есть хочешь? Пойдем к нам!
Наташа отказалась. Она торопливо умылась в крошечной ванной, слушая, как Елена Юрьевна громко разговаривает с ней через дверь.
– Вот ты ко мне заходила, спрашивала насчет церкви. Я тебя не успела тогда спросить – что, какие-то деньги пропали?
«Ну, дает… – подумала Наташа, снимая с вешалки полотенце. – Прямо насквозь все видит! С ней нужно поосторожней. И зачем я вчера так откровенничала с Татьяной? Сама не понимаю… Можно ведь было намекнуть, а я все ей выложила, даже примерную сумму назвала. Как под гипнозом!»
– Так были какие-то деньги? – допытывалась соседка.
Наташе пришлось сознаться. Однако на этот раз она была намного сдержанней и на вопрос о сумме ответила, что точно ничего не знает. Точно одно – у сестры были кое-какие накопления, остались после Ильи, а теперь от них и следа не осталось. Этот ответ вполне удовлетворил соседку и в то же время встревожил ее.
– Так я и знала, ты зря спрашивать не станешь, – расстроилась Елена Юрьевна. – Значит, все-таки пропали деньги… Ты имеешь в виду те, которые она за машину получила?
– Те самые.
– И правда, – все больше расстраивалась та. – Анютка жила скромно, ничего себе не покупала, я ее даже ругала за это… Ходила в линялых тряпках, как старуха. Она бы всего не потратила.
Женщина нахмурилась и тут же возразила сама себе:
– Или потратила бы? Все-таки со смерти Илюши три года прошло… А продукты так подорожали!
Они сошлись на том, что Анюта вполне могла истратить на питание всю сумму, вырученную за «Жигули». О тайнике в часах Наташе рассказывать не хотелось. Соседка немного успокоилась.
– А я-то вчера все думала, почему ты меня спрашивала про деньги и церковь. С Анюты сталось бы все им отдать…
– А почему она вообще туда зачастила? – поинтересовалась Наташа. Она уже успела поставить чайник. Елена Юрьевна присела за стол, не сводя глаз с окна. Отсюда был виден край ее участка, и она, даже придя в гости, контролировала ситуацию у себя дома.
– Да, ты же редко приезжала, ничего не знаешь, – заметила она. Но в ее голосе не было упрека, скорее гордость. Соседка, та самая маленькая девочка, которая росла у нее на глазах, выучилась в институте и теперь живет в Москве. Татьяна вчера говорила то же самое совсем по-другому.
И Наташа узнала, что сестра впервые отправилась в церковь в ту роковую зиму, когда подряд потеряла отца и старшего брата. Семья не была религиозна, но крещены были все, так что девушка решила заказать панихиду.
– А после этого она туда зачастила. Сперва раз в месяц, потом – чуть не каждое воскресенье. Чаще не могла, потому что Илья не любил, чтобы она где-то шаталась. Ну а уж когда он умер…
Елена Юрьевна махнула рукой и таинственно добавила:
– И еще эта Танька из библиотеки… Скажу я тебе…
– А что она? – сразу насторожилась Наташа.
– У нее же младший брат – батюшка. А с Анютой она всегда дружила. Ну, одно к одному… Анюта тогда загрустила, с Ильей было невесело… Вот и стала ходить в церковь.
И авторитетно добавила:
– Я этого не осуждаю, хотя сама туда не хожу. Лучше церковь, чем что-то другое.
– Да, лучше, – машинально согласилась Наташа. Она думала о другом. Татьяна – ближайшая знакомая Анюты, о деньгах слышала впервые. Ее младший брат начисто отрицал факт получения каких-то денег от своей прихожанки. Но куда-то же они делись? Куда?
И тут она вспомнила о часах.
– Знаете, я вчера уходила из дома на несколько часов. Ко мне никто не заглядывал?
– Никого не видела. А что – ждешь гостей?
– Да нет, – замялась Наташа. – Наоборот – никого не ждала, а кажется, тут кто-то побывал.
На этот раз она решила ничего не скрывать. В вопросе о деньгах ее удержала от полной откровенности деликатность – не хотелось порочить невинных людей. А Елена Юрьевна выносила обвинительные приговоры, как дрова рубила – сплеча. Обвинить священника и его сестру в присвоении чужих средств было бы для нее пустячным делом.
Пожилая женщина переполошилась:
– Воры?!
– Да напротив… Ничего не взяли, а сделали кое-что полезное. Давайте поднимемся, я покажу…
Она уже не так сильно боялась того, что таилось на чердаке. Ее успокаивало присутствие этой женщины, которую она привыкла уважать и даже слегка побаиваться. С ней было не страшно. Елена Юрьевна, взбудораженная до предела, первой ринулась на чердак. Наташа дождалась, когда та откинет люк, и крикнула снизу:
– Входите, не бойтесь. Сейчас сами увидите.
И последовала за ней.
Елена Юрьевна стояла посреди чердака и удивленно озиралась.
– Давно я тут у вас не была, – сказала она, обводя взглядом стены. – Хламу-то, хламу… Повыбрасывать бы половину…
Она говорила еще что-то, кажется, спрашивала, зачем они все-таки сюда взобрались, но Наташа уже не слушала. Она видела и слышала только часы… Точнее, уже не слышала их, а только видела. Часы остановились и стрелки теперь показывали час. Ровно. Она сообразила, что это, должно быть, час ночи. Часы встали, когда она уже спала.
– Ну, так что ты хотела показать?
– Часы… – пробормотала Наташа.
– А что? – деловито спросила Елена Юрьевна. Подошла к ним и вдруг всплеснула руками: – Вот они где! Сколько лет я их не видела! Ведь это же их твой папаша разбил, когда узнал…
Она осеклась и продолжала более спокойно и печально:
– Их после похорон куда-то убрали… Я думала, выбросили, а они вон где… И даже время то же самое… Мне запомнилось, что они показывали час ночи. Даже не знаю, почему запомнила, ведь столько всего уже забыла!
Наташа, не отрываясь, смотрела на циферблат. Стрелки и впрямь оказались на тех же местах, на которых простояли тридцать лет. «Час ночи, – пронеслось у нее в голове. – Их разбили в час ночи, и они снова остановились в час… И тоже ночи. Что происходит? Шли они вообще или мне все это привиделось?!» Она была так растеряна, что сейчас не смогла бы ответить на этот вопрос. А соседка продолжала допытываться, что случилось.
– Ты, детка, говоришь, что тут кто-то побывал, так? Почему?
– У меня было такое впечатление, – нерешительно произнесла Наташа. – Дело в том, что когда я вернулась домой, часы почему-то шли… Показывали точное время – я нарочно проверила.
– Так они же сломаны!
– В том-то и дело… Я тоже так думала. Но они шли и тикали так громко, что внизу было слышно. Не знаю, как они тикали раньше, плохо помню… Из них даже кукушка попыталась выскочить – ровно в девять… Я чуть с ума не сошла!
Елена Юрьевна продолжала недоумевать. Она открыла переднюю панель и заглянула вовнутрь. Затем, отстранившись, показала Наташе скопище колесиков и рычажков:
– Да взгляни, как они могли идти? Тут половина деталей на дне валяется.
Наташа убедилась в этом, в свою очередь заглянув вовнутрь. Механизм был испорчен, на этот раз безнадежно. Но вместо того чтобы усомниться в собственном рассудке, она неожиданно обрадовалась.
– Я абсолютно уверена, что вчера они были исправны, – твердо сказала Наташа. – С этими повреждениями часы идти не могли!
– Ох, детка… – Теперь Елена Юрьевна казалась задумчивой. Она бросила в ее сторону косой взгляд: – Ты так думаешь?
– Разумеется! С ума я пока не сошла.
– И как ты все это объяснишь?
– Вчера кто-то их пустил. Кто-то или что-то – человек или механический толчок… Хотя, судя по тому как точно они шли, это был все-таки человек. А потом с ними что-то случилось. Может, механизм сам развалился, не выдержал нагрузки… Или их кто-то сломал?
Последняя мысль ее поразила. Ведь когда она спускалась вниз, часы шли! Значит, кто-то побывал тут еще раз? Когда она спала? Ее передернуло.
– А почему они показывают то же время, что раньше? – не отступала соседка.
– Случайно…
– Уж очень много случайностей! Случайно пошли, случайно сломались, да еще на том же самом месте… Знаешь, выбрось это из головы, – решительно посоветовала та. – У тебя сейчас других забот хватит. Спустимся… Нужно поговорить.
Она больше не желала слышать о часах, и Наташа бросила на них прощальный взгляд, последней спускаясь с чердака.
Чайник давно кипел, исходя паром и зловеще погромыхивая крышкой. Наташа налила чаю, предложила гостье печенья, но та от всего отказалась. Вид у нее стал чрезвычайно серьезный.
– Что ты собираешься делать с домом? – спросила она.
– Продавать.
Наташа сама не ожидала, что это слово вырвется так легко. Соседка даже вздрогнула. Несколько поколений Лычковых жили в этом доме. Его выстроил Наташин прадед, которого она знала лишь по фотографии. После его достраивал дед, затем дом достался отцу… Последние изменения внес Илья – он установил обогреватель для воды, покончил с печным отоплением и окончательно придал дому цивилизованные черты. Так или иначе, все поколения что-то делали для этого старого деревянного дома, и вот… Наконец он будет продан.
– Ты хорошо подумала?
У Елены Юрьевны даже голос сел – так она взволновалась.
– А что мне с ним делать?
– Могла бы жить здесь с семьей. Ребенку лучше на воздухе. Где вы в Москве обитаете?
Наташа назвала район, та поморщилась:
– Наверняка нечем дышать!
– Ну почему же? Мы с мужем довольны, и ребенок не болеет.
– Все это до поры до времени, – зловеще сказала Елена Юрьевна. – Значит, дом тебе не нужен… А кому продашь?
И Наташа поняла, что тревожило соседку. Окрестности давно уже стали заселяться состоятельными людьми, покупавшими сразу по два-три участка. Вокруг поднялись особняки – красивые и уродливые, двух– и трехэтажные. Таких соседей и боялась Елена Юрьевна. Она знала, что купив небольшой участок Лычковых, новые хозяева на этом не остановятся и непременно позарятся на ее владения, находящиеся рядом. И тогда может быть все что угодно – от простой соседской ссоры до настоящей осады с применением оружия…
– Покупатель-то есть? – допытывалась она.
– Пока нет. Да и документы еще не готовы, нужно будет все оформить… Думаю, это не быстро.
– До осени провозишься, и то если повезет. – Но в голосе не слышалось облегчения. – Столько бумаг нужно… Но все-таки, как ты будешь продавать дом? Через агентство или?..
– Лучше через агентство, – вздохнула Наташа. – Потеряю деньги, но зато избавлюсь от лишних хлопот.
Елена Юрьевна страшно расстроилась. Она заверила Наташу, что покупателей обязательно нужно искать самой. Большое дело – оформить бумаги! Лучше потерять время, чем деньги! Она говорила и говорила, постепенно все больше распаляясь, а Наташа, слушая ее, понимала истинное значение этих речей.
– Вы боитесь, что соседи будут неприятные? – прямо спросила она.
– И этого тоже боюсь, – призналась та. – А вообще, что впустую переживать?.. Будут ли еще какие-то соседи?
– Почему бы нет?
И соседка, таинственно понизив голос, заметила:
– Дом-то… Его не скоро продашь. Уж очень у него дурная слава!
Наташа сама удивилась тому, какую бурю чувств вызвало в ней это заявление. Только что она бесстрастно отреклась от родового гнезда. Явись перед ней покупатель – он бы завладел домом в тот же миг, как показал бы деньги. Разве этот дом дорог ей? О, не дороже того, что за него заплатят! Разве она оставила здесь дорогих людей? Все умерли. Но эта фраза… Такая странная, зловещая и пренебрежительная… Наташа возмутилась.
– Если его и купят, то разве кто-то со стороны, – продолжала соседка. – А местные – ни за что!
– В чем дело? – Наташа с изумлением услышала, что ее голос дрожит. – Это вы о чем?
– Деточка, да разве ты сама не понимаешь?
Елена Юрьевна говорила почти жалостливо. Но при этом глядела так пристально, что Наташе становилось все больше не по себе. Она настояла на объяснениях и услышала…
– Это с твоей мамы началось… Она умерла в двадцать восемь лет, совсем была молодая. Я-то еще раньше замечала, что ей нехорошо. А потом как-то столкнулись у колонки, она подняла ведро и вдруг согнулась. Я спрашиваю – что случилось? А она отвечает – не знаю, но кажется, мне конец… – Елена Юрьевна торопливо обтерла пухлые розовые щеки – говоря о смерти бывшей подруги, она всегда начинала плакать: – Как в воду глядела… Родила и вскоре умерла. Я же за вами маленькими ходила…
– Помню, – коротко отозвалась Наташа. Все, что касалось смерти матери, задевало ее очень больно. Иногда у нее появлялось ощущение виновности в том, что она ничего не помнит о материнской болезни. Как будто ее участие могло спасти мать!
– Потом папаша твой… – Елена Юрьевна продолжала плакать, но уже скупо, будто для вида. – Черт его дернул в речку нырять! Нашелся тоже, рыбак!
– К чему вы клоните? – не выдержала Наташа. – Они оба умерли своей смертью, как все люди умирают! Оба перед смертью болели! При чем тут дурная слава?!
– А Иван?
О нем соседка говорила в таких выражениях, что Наташа похолодела. Она впервые узнала, что смерть ее старшего брата долго и неоднозначно обсуждалась на Акуловой горе. От некоторых подробностей ей стало попросту страшно.
– Говорят, был пьян… – авторитетно высказывалась Елена Юрьевна. – А когда он не был пьян? Я его впервые застукала пьяным в шестнадцать лет. Отругала, по-матерински, да что толку – он с тех пор и не просыхал! Свалился, мол, с горы, разбил голову… Слушай, он на эту гору взбирался тридцать лет, и ничего! А тут вдруг на – упал! И как – все вокруг в крови, сам без сознания, встать не смог, позвать не смог… А на работе его приятели говорят, что Иван выпил не больше обычного. Во всяком случае, домой не на карачках пошел!
Наташа решилась ее перебить:
– Но ясно же – раз на раз не приходится! С горы можно свалиться и в трезвом виде.
– Ваню я знала, как тебя, – категорически ответила та. – Как бы он там ни напился – все равно пришел бы домой на двух ногах. А если был трезвый – тем более. А тут что? – И резко подвела черту: – Убили парня!
Наташа вскочила:
– Что вы говорите?!
– Да что есть. Что все говорят, – хладнокровно ответила та.
– Да было же следствие! Решили, что это несчастный случай!
– А где ты была, когда шло следствие? – парировала та. – Семейные дела решала, так? Замуж выходила? Ты хоть знаешь, что следователь говорил?
И Наташа узнала… Узнала, что дело закрыли только за недостатком улик, да еще потому, что никто не хотел возиться с несчастным алкоголиком. Иначе бы…
– Голова вся была разбита, и снег вокруг истоптан. Не Ваней истоптан, он и встать-то после такого удара не мог, – безжалостно говорила Елена Юрьевна. – Несчастный случай, скажешь? Убийство! Зачем, почему – непонятно, но ясно, что парня убили. Может, не так на кого посмотрел, может, не так ответил… Ты же знала его, он был такой… Вроде Анюты.
Читать бесплатно другие книги:
