Дорога шамана Хобб Робин
Мне исполнилось двенадцать лет, когда посланец принес первое сообщение о наступающей с востока чуме.
Как ни странно, тогда это известие не произвело на меня особого впечатления. Тот год не слишком отличался от всех прочих. Ранним утром мы с сержантом Дюрилом, моим наставником в искусстве верховой езды, как всегда, отправились на тренировку. У моего отца был мерин по кличке Гордец, которым он ужасно гордился. Тем летом мне впервые разрешили на него сесть. Гордец был прекрасным скакуном каваллы, его не нужно было обучать боевым ударам копыт или выездке, но я сам еще мало что умел и учился у лошади не меньше, чем у сержанта Дюрила. Любые ошибки, которые мы совершали, делались по моей вине. Всадник должен составлять единое целое со своим скакуном, предвидеть каждое его движение, ему не следует слишком приникать к шее или, наоборот, отклоняться в сторону.
Но в тот день не было ни прыжков, ни атакующих ударов. Я должен был расседлать Гордеца и снять с него сбрую, а затем продемонстрировать, что способен взобраться на него и скакать без седла и уздечки.
Конь был высоким и стройным, с прямыми ногами, похожими на железные прутья. Когда Гордец пускался галопом, казалось, будто он летит. Несмотря на его терпение и добрый нрав, мне было очень трудно взбираться на него с земли – попросту не хватало роста, – но Дюрил настаивал, что мне необходимо овладеть этим искусством. Раз за разом я повторял свои попытки.
– Кавалерист должен уметь скакать на любой лошади при любых обстоятельствах, в противном случае ему придется признать, что у него сердце пехотинца. Неужели ты хочешь спуститься с холма и сказать отцу о своем намерении записаться в пехоту, вместо того чтобы служить в кавалле? В таком случае я лучше останусь здесь, поскольку не хочу быть свидетелем того, что он с тобой сделает.
Подобным образом Дюрил изводил меня постоянно, и я льстил себе, полагая, что переношу его издевательства лучше, чем большинство парней моего возраста. Он появился у двери нашего дома около трех лет назад, рассчитывая получить работу – ему пришлось по возрасту выйти в отставку, и мой отец охотно принял к себе бывшего подчиненного. Сержант Дюрил достойно отслужил в армии и считал, что для него только естественно жить на земле лорда Бурвиля и служить ему так, как он прежде служил полковнику Бурвилю. Мне кажется, он получал удовольствие, обучая меня, второго сына своего бывшего командира, сына-солдата, которому предстояло пойти по стопам отца и стать офицером.
Сержант был высохшим маленьким человечком со смуглым и подвижным морщинистым лицом. Он ходил в немного потрепанной, но удобной одежде – по ней сразу было заметно, что ее хозяин большую часть времени проводит в седле, даже после стирки она имела цвет дорожной пыли. Он неизменно носил кожаную шляпу с обвисшими полями, украшенную стеклянными бусинками и клыками диких зверей. Светлые глаза моего наставника пристально смотрели на мир из-под ее полей. В его каштановых волосах виднелись седые пряди. От одного уха у старого сержанта осталась лишь половина да уродливый шрам. В виде компенсации он постоянно носил ухо кидона в кошельке на поясе. Я видел его всего один раз, но не сомневался, что это именно ухо.
– Я взял его за то, что он попытался забрать мое. Варварский поступок, но в то время я был еще слишком молод. Кровь текла по шее, и я не совладал с гневом. Поздно вечером, когда сражение закончилось, я посмотрел на дело своих рук, и мне стало стыдно. Однако было уже слишком поздно, и я не смог его выбросить. С тех пор я ношу его с собой, дабы помнить о том, что война может сделать с молодым человеком, – сказал он мне. – И я поведал тебе эту историю не для того, чтобы ты поделился со своей маленькой сестричкой, а та со своей леди мамочкой, которая непременно пожалуется полковнику, что я учу тебя дикости.
Я хочу, чтобы ты подумал над моими словами. Прежде чем учить жителей равнин цивилизованному образу жизни, следует сначала показать им, что мы способны победить их в бою, причем не опускаясь до их уровня. Но когда человек сражается не на жизнь, а на смерть, об этом трудно помнить. В особенности если ты молод и тебя окружают одни дикари. Большинство наших парней были добрыми и честными, когда покидали дом, но со временем стали такими же жестокими, как жители равнин. Многие из них так и не вернулись домой. И не только те, кто погиб в сражениях, но и те, кто уже не имел больше права считать себя цивилизованными людьми. Они остались там, женились на женщинах равнин и стали частью того мира, который мы пытаемся укротить. Помни об этом, молодой Невар. Не забывай о том, кто ты есть, когда вырастешь и станешь офицером, как полковник.
Иногда он вел себя так, словно я был его собственным сыном, рассказывал истории из солдатской жизни, делился непритязательной мудростью о том, как выжить на войне. Но гораздо чаще он обращался со мной как с новичком-рекрутом или глупым псом. Однако я никогда не сомневался, что он меня любит. У сержанта было три сына. Он вырастил их и отправил служить и только после этого пришел наниматься к моему отцу. Как это часто бывает с простыми солдатами, он потерял с ними связь – за год он мог не получить весточки ни от одного из них. И его это не тревожило, ибо ничего другого он и не ждал. Сыновья обычных солдат становились солдатами. Так говорится в Писании: «Пусть каждый сын идет по стопам отца своего».
Конечно, со мной дело обстояло иначе. Я был сыном аристократа. «А тем, кто преклоняет колени только перед королем, следует иметь много сыновей. Первый будет наследником, второй пусть носит меч, третий станет священником, четвертый озаботится прекрасным, пятый умножает знания…» – и так далее. Я так и не заучил эту цитату до конца. У меня было свое место в этом мире, и я его знал. Я второй сын, рожденный «носить меч» и вести людей в бой.
В тот день я сбился со счета и уже не знал, сколько раз взбирался на спину Гордеца и ездил на нем по кругу без седла и упряжи. Перед каждым кругом мне полагалось оседлать и взнуздать коня, а потом расседлать и снять с него сбрую. Спина и плечи у меня болели от тяжелого седла, которое я то снимал, то взваливал на спину мерина, пальцы почти онемели от повторения заклинания «Держись крепко» над подпругой. Я в очередной раз боролся с упряжью, когда сержант Дюрил неожиданно приказал:
– Следуй за мной!
С этими словами он пришпорил своего коня и поскакал вперед.
У меня не оставалось дыхания даже для того, чтобы выругаться себе под нос, но я поспешно закончил возиться с подпругой и, торопливо сказав: «Держись крепко», вскочил в седло.
Те, кто не скакал верхом по равнинам центральных графств, могут рассказывать о том, какие они плоские и однообразные и как бесконечно они тянутся. Быть может, они кажутся таковыми пассажирам небольших суденышек, что движутся по водным артериям, разделяющим и объединяющим равнины. Я вырос в центральном графстве и хорошо знал, насколько обманчивы здешние плавные подъемы и спуски. Для сержанта Дюрила это тоже не являлось секретом. Мирные овраги и расселины вдруг разевали свои жадные пасти, готовые поглотить неосмотрительного всадника. Даже небольшие ложбины часто оказывались настолько глубокими, что могли скрыть коня вместе со всадником или бегущего оленя. То, что неопытный глаз принимал за обычный кустарник, оказывалось зарослями серповидных ягод, практически непроходимыми для лошади.
Внешность обманчива, часто повторял сержант. Он нередко рассказывал мне о том, как люди равнин использовали подобные особенности местности для устройства ловушек и засад. Они обучают лошадей ложиться на землю, и орда ревущих воинов возникает словно бы из-под земли, атакуя ничего не подозревающих кавалеристов, которые, не видя опасности, растянулись в цепочку. Вот и сейчас, даже сидя на рослом Гордеце, я уже не видел сержанта Дюрила и его коня.
Степные просторы казались пустынными. В Широкой Долине почти нет деревьев – если не считать тех, что посадил отец. Деревца, которым удавалось вырасти самостоятельно, обычно располагались возле родников, иногда пересохших, а порой еще дающих воду. Но по большей части растительность в наших краях представляла собой всевозможные кустарники, украшенные скудной листвой пыльного серо-зеленого цвета. Они удерживали воду в кожистых листьях или покрытых колючками ветвях. Я не стал торопиться, внимательно оглядев линию горизонта, но так и не увидел сержанта. Остались лишь едва различимые на твердой почве следы копыт Хруща. И я поехал по ним.
Мне приходилось наклоняться к самой шее Гордеца, чтобы не потерять след, при этом меня распирала гордость, что я так здорово справляюсь с задачей. Все это длилось до тех пор, пока мне в спину – весьма больно – не ударил камень. Я выпрямился, потирая ушибленное место – наверняка там появится новый синяк. Дюрил возник у меня из-за спины, держа в руках пращу.
– Ты мертв. Мы описали круг. А ты был настолько поглощен изучением следов, юный Невар, что перестал смотреть по сторонам. Этот камень вполне мог быть стрелой.
Я устало кивнул. Спорить было бесполезно. Бесполезно возражать, что, когда я вырасту, меня будет окружать отряд всадников и кому-то из них я поручу нести дозор, пока другие отыскивают след. Нет. Лучше уж смириться с синяком и молча кивнуть, чем часами выслушивать наставления.
– В следующий раз я не забуду, – пообещал я.
– Хорошо. Но хорошо только потому, что я метнул маленький камешек и у тебя будет следующий раз. А со стрелой следующего раза не жди. Поехали. Только прежде подними камень.
Он пришпорил Хруща и вновь ускакал прочь. Я спрыгнул на землю и довольно быстро отыскал камень. С тех пор как мне исполнилось девять лет, Дюрил «убивал» меня по нескольку раз в месяц. Поначалу я сам решил подбирать камни – наверное, слишком близко к сердцу принимал факт своей «смерти», мне даже казалось, что, если бы Дюрил был по-настоящему злым, моя жизнь действительно бы оборвалась. Когда Дюрил понял, что я делаю, он стал подыскивать для пращи снаряды поинтереснее. На сей раз это был отполированный временем кусочек красной яшмы размером с половинку яйца, который он нашел на берегу реки. Я засунул камень в карман, чтобы добавить его к коллекции на полке в классной комнате. Потом вскочил в седло и поскакал за Хрущом.
Вскоре я его догнал, и мы остановились на невысоком холме, откуда открывался вид на Тефу, лениво несущую свои воды. Перед нами расстилались поля хлопчатника, принадлежащие моему отцу. Их было четыре, но каждый год одно из них оставляли под паром. Я мог без труда отличить поле, засеянное третий раз подряд – на истощенной земле растения были чахлыми и низкорослыми. У нас в степях редко собирали хороший урожай на третий год. Следующим летом это поле оставят под паром – в надежде, что его плодородие восстановится.
Свои владения, Широкую Долину, мой отец получил в дар от короля Тровена. На многие акры простирались они по обоим берегам Тефы. Земли на северном берегу предназначались для нашей семьи и ближайших слуг. Здесь отец построил большой и удобный дом, разбил фруктовые сады, выделил место под поля хлопчатника и пастбища. Наступит день, и поместье Бурвиль станет известно всей Гернии, его будут называть «владения старого Бурвиля». Однако дом, земли и даже деревья были моложе меня.
Моему отцу недостаточно было иметь хорошее поместье и ухоженные поля. На южном берегу реки он щедро выделил земли вассалам, которых выбирал из числа воинов, служивших прежде под его началом. Город стал настоящим раем для вышедших в отставку рядовых солдат и сержантов. Отец хотел, чтобы и в дальнейшем этот порядок вещей сохранялся. Без Приюта Бурвиля, или просто Бурвиля, как его нередко называли, многие старые солдаты вернулись бы в города на западе страны, где большинство из них были бы вынуждены вести нищенское существование. Отец часто сожалел о том, что в Гернии отсутствует система, которая позволяла бы использовать навыки и умения постаревших или получивших серьезные ранения солдат. Рожденный быть офицером, отец принял от короля мантию лорда, но носил ее как военный. Он по-прежнему считал себя ответственным за благополучие своих людей.
Приют Бурвиля имел идеально ровные границы и больше напоминал крепость. Пристань и маленький паром, ходивший между южным и северным берегами, работали строго по часам. Даже функционировал с военной четкостью, открываясь на восходе и закрываясь на закате шесть дней в неделю, рынок. Улицы были построены так, чтобы два фургона могли свободно разъехаться, а карета – повернуть на любом перекрестке. Прямые дороги, подобно спицам колеса, вели от поселения к тщательно отмеренным наделам земли, которые получал каждый вассал, трудившийся четыре дня в неделю на полях отца.
Поселение процветало, и никто не сомневался, что вскоре оно превратится в город, поскольку его жители получали немалую прибыль от торговли, процветавшей благодаря реке и хорошей дороге вдоль берега. Старые солдаты отца привезли с собой жен и детей. Сыновья, естественно, покидали селение, когда наступал их черед становиться солдатами. Однако дочери оставались дома, и моя мать заботилась о том, чтобы в городе постоянно появлялись молодые умелые ремесленники, желающие найти себе невесту, чье приданое включало в себя и надел земли. Приют Бурвиля рос на глазах.
Движение по реке между восточной границей и старым фортом Ренолкс на западе было довольно активным. Зимой, когда вода в Тефе поднималась, вниз по течению тянулись баржи, тяжело груженные древесиной, заготовленной в диких лесах востока. Позднее они возвращались обратно с товарами для фортов. Упряжки мулов, тянувших баржи, оставляли пыльный след на южном берегу. Летом, когда обмелевшая река становилась несудоходной, баржи заменяли фургоны, запряженные все теми же мулами. Наше поселение славилось своими честными тавернами и хорошим пивом, а потому возчики охотно у нас останавливались, чтобы переночевать.
Но сегодня движение на дороге было чересчур тоскливым. Медленно плетущиеся фургоны растянулись на полмили, и за ними вился шлейф пыли. Вооруженные всадники охраняли караван, и легкий ветерок, дувший со стороны реки, доносил до нас их крики и щелканье бичей.
Три или четыре раза за лето по дороге проходили такие вот большие караваны. Им не предлагали остановиться у нас. Даже охранникам каравана не разрешали переправляться на пароме в городок, которым так умело управлял отец. В нескольких часах пути от Приюта Бурвиля отец приказал построить шесть хижин, соорудить место для большого костра и протянуть желоба, чтобы поить лошадей. Отец не был жестоким человеком, но проявлял щедрость по-своему.
Отец категорически запрещал моим сестрам глазеть на проходящие мимо караваны каторжников, поскольку среди преступников попадались насильники и извращенцы, не говоря уже о должниках, карманниках, шлюхах и мелких воришках. Его дочерям не следовало находиться рядом с подобным отребьем, но в тот день мы с сержантом Дюрилом почти час наблюдали за медленным продвижением каравана по пыльной дороге. Сержант даже не заикнулся о том, что это отец велел ему показать мне, как выглядит вынужденное переселение на восток, но я подозревал, что дело обстояло именно так. Довольно скоро я стану кавалеристом, и мне придется встретиться с теми, кого король Тровен приговорил к поселению на самых дальних границах своих земель. Отец хотел, чтобы я отправился выполнять воинский долг, хотя бы немного представляя, с чем мне придется иметь дело.
Караван ссыльных еле полз в нашу сторону. Состоял он из двух больших фургонов, нагруженных съестными припасами и самым необходимым, что могло понадобиться в пути. За ними брела длинная колонна скованных между собой пленников, их охраняли кавалеристы. Последними в трех фургонах ехали жены и дети преступников. Когда порыв ветра доносил до нас звуки каравана, казалось, их издают животные, а не люди. Я знал, что преступники будут скованы днем и ночью до тех пор, пока не прибудут к месту нового поселения. Их держат на воде и хлебе, и им положено отдыхать только после шести дней изнурительного пути.
– Мне их жаль, – негромко проговорил я.
Жаркое солнце, позвякивание цепей и пыль; даже трудно поверить, как преступники не умирают за время долгого марша к восточным границам.
– В самом деле? – Сержант Дюрил презирал такое проявление мягкосердечия. – Мне гораздо больше жаль тех, кто остался в городах, – им предстоит до самой смерти жить в нищете. Взгляни на них, Невар. Добрый бог решает, что должен делать каждый человек. Но те, на кого ты сейчас смотришь, презрели свой долг и не пошли по стопам отцов. А король дал им второй шанс. Когда они покинули Старый Тарес, они были пленниками и преступниками. Ведь если бы их не поймали, то они так и жили бы, как жалкие крысы, а то бы и собственные дружки их прикончили.
Однако король Тровен отправил их на восток. Да, им предстоит пройти долгий и трудный путь, но там их ждет новая жизнь. К тому времени, когда эти ссыльные доберутся до границы, все они обретут выносливость, станут сильнее. Около года им предстоит работать на строительстве Королевского тракта, уходящего все дальше и дальше на восток, после чего они получат свободу и два акра земли. Не самая худшая награда за два года тяжелого труда. Король Тровен подарил им шанс стать лучше, он даст им землю и возможность жить честной жизнью, вернуться к профессии своих отцов. Их преступления будут забыты.
Тебе их жаль? А как насчет тех, кто отверг милость короля, кому отсекли руки, которыми они воровали, или тех, кого посадили вместе с женами и детьми в долговую тюрьму? Вот кого мне жаль – тех, кому не хватило ума принять королевскую милость. Нет. Я не жалею этих людей. Им предстоит трудный путь и суровые испытания, но эта дорога куда лучше той, что они сами выбрали для себя.
Я смотрел на скованных цепями мужчин и размышлял о том, насколько оправданным было их решение выбрать такую судьбу. А как насчет их жен и детей? Был ли выбор у них? Однако мои раздумья прервал Дюрил.
– Посланец! – с тревогой воскликнул он.
Я перевел взгляд на восток. Плавные изгибы Тефы были видны на много миль, а рядом с рекой повторяла каждый ее поворот дорога. По ней ехали кареты и фургоны, шли пешие путники. Обычно почту привозили в фургонах: с запада письма солдатам от их семей и возлюбленных, с востока послания воинов, служащих на границе. Но крайне важные донесения с далеких застав и из столицы – Старого Тареса – доставляли курьеры короля Тровена. В обязанности отца как дворянина, получившего землю в дар, входило обеспечивать им смену лошадей и устраивать достойную встречу. Обычно после того, как курьеры передавали свои послания, их приглашали к нам в дом, поскольку отцу нравилось быть в курсе последних новостей с границы, и они всегда с радостью принимали его щедрое гостеприимство, ибо многодневная тяжелая скачка выматывала даже этих привыкших к суровой службе людей. Я рассчитывал, что за ужином у нас будет интересная компания, а в таких случаях беседа всегда получалась оживленной.
По дороге вдоль реки галопом несся всадник, за ним легким облаком клубилась пыль. Лошадь явно устала, и наездник, очевидно, уже не раз использовал шпоры. Даже с такого расстояния я видел желтый развевающийся плащ, который означал, что всадник является королевским курьером и ему следует оказывать возможное содействие.
На почтовой станции уже заметили приближающегося гонца. Я услышал звон колокола, и тамошние служащие тут же принялись за работу. Один побежал в конюшню, откуда почти сразу же вывел длинноногую лошадь под легким курьерским седлом. Он держал свежего скакуна под уздцы, а его товарищ выскочил с фляжкой и пакетом еды для спешащего гонца. Следом за ним появился отдохнувший курьер в желтом плаще. Он встал возле своей лошади, дожидаясь, когда ему передадут пакет.
Мы смотрели, как курьер подъехал к станции, и тут события приняли совершенно непонятный характер. Курьер остановил своего коня только в тот миг, когда поравнялся со свежим скакуном. Его ноги даже не коснулись земли – а он уже сидел в седле свежей лошади. Что-то прокричав почтовым служащим, он наклонился вперед, схватил фляжку и пакет с едой и тут же пришпорил нового скакуна. Через мгновение он уже мчался по дороге мимо каравана ссыльных.
Скованные ссыльные и их охранники шарахались на обочину, когда курьер проносился мимо. Потом послышались злобные крики – несколько преступников, те, кому не хватило прыти увернуться, попали под копыта лошади одного из кавалеристов. Не обращая внимания на хаос у себя за спиной, курьер мчался вперед, и очень скоро мы могли различить лишь крошечную фигурку, удаляющуюся на запад. Я проводил его взглядом, а потом повернулся к почтовой станции. Конюх пытался увести оставленную курьером лошадь, но передние ноги животного неожиданно подкосились, и оно рухнуло в дорожную пыль. Бедный скакун так и остался лежать, слегка подрагивая длинными ногами.
– Он загнал коня, – мрачно заметил Дюрил. – Больше этому красавцу никогда не носить на себе курьеров. Хорошо, если несчастное животное выживет.
– Интересно, какое же сообщение он должен доставить, если загнал свою лошадь и не доверил пакет отдохнувшему курьеру?
Мое воображение уже рисовало самые разнообразные картины. Я представил себе атаки спеков на приграничные города Диких земель или новое восстание кидона…
– Королевские дела, – коротко ответил сержант Дюрил.
Мы увидели, как один из служащих, что-то сжимавший в руке, побежал к нашему дому. Отдельное сообщение для моего отца? Он знал почти всех командиров застав на восточной границе и был осведомлен обо всем, что там происходило, ничуть не хуже, чем сам король. Я увидел, как в глазах старого сержанта загорелось любопытство. Дюрил посмотрел на солнце и неожиданно заявил:
– Пришло время садиться за книги. Мы же не хотим, чтобы наставник Перо-и-Чернила косо смотрел на меня, верно?
Он развернул своего коня, и мы поскакали к дому.
Дом моего детства стоял на невысоком холме возле реки. В угоду матери отец посадил вокруг множество деревьев: тополя, дубы, березы и ольху. Благодаря близости к реке была создана весьма удачная система орошения, поэтому летом зеленые раскидистые кроны дарили нам благотворную тень и защищали дом от постоянных ветров. Так возник небольшой островок деревьев посреди бескрайней степи, очень ухоженный и привлекательный. Иногда мне казалось, что он слишком маленький и какой-то ненастоящий. В другое время он представлялся мне зеленой крепостью, возведенной для отдохновения посреди продуваемых всеми ветрами засушливых земель. Мы возвращались домой, и лошади ускорили бег, зная, что скоро получат воду и пищу в конюшне.
Как сержант Дюрил и предсказывал, мой учитель уже стоял перед домом и ждал нас. Руки наставника Риссела были сложены на тощей груди – он наивно полагал, что в такой позе имеет грозный вид.
– Надеюсь, он не слишком сильно накажет тебя за опоздание, юный Невар. Мне кажется, что он может быть весьма жестоким – такой большой и страшный, – презрительно бросил Дюрил, зная, что Риссел его не слышит.
Я постарался сохранять невозмутимость. Дюрил знал, что ему не следует насмехаться над моим учителем, честным, но совершенно физически неразвитым молодым ученым, который приехал из далекого Старого Тареса, чтобы учить меня письму, истории, арифметике и астрономии. И хотя Дюрил и не думал сдерживать свой язык, он всегда награждал меня подзатыльником, если я позволял себе смеяться над его едкими шутками. Поэтому я изо всех сил старался даже не улыбнуться. Я попрощался с сержантом Дюрилом, и он увел наших лошадей, небрежно махнув мне рукой.
Я ужасно хотел отыскать отца и узнать, какую новость принес курьер, но прекрасно понимал, что за любопытство буду наказан. Хороший солдат исполняет свой долг и ждет приказов командира, не позволяя себе строить предположения. Если я намерен когда-нибудь отдавать приказы другим людям, мне нужно научиться самому подчиняться. Вздохнув, я последовал за учителем в классную комнату. Науки показались мне в этот день особенно скучными. Я старался не отвлекаться, понимая, что полученные сейчас знания помогут мне в дальнейшем учиться в Королевской Академии.
Когда долгие занятия закончились и мой учитель наконец отпустил меня, я переоделся к обеду и направился вниз. Хотя мы жили далеко от городов и высшего общества, моя мать настаивала, чтобы мы соблюдали тонкости этикета, диктуемые высоким положением отца. Мои родители имели дворянское происхождение. И хотя, не будучи первенцами, они не могли претендовать на титул, их все же воспитали так, что они умели вести себя в соответствии с наградой, полученной отцом за верную службу королю. Лишь позднее я смог в полной мере оценить преимущество хороших манер, привитых мне стараниями матери, – именно они позволили мне чувствовать себя в Академии гораздо свободнее, нежели другие юноши из провинции.
Мы собрались в гостиной чуть раньше, чем появился отец. Затем он повел мать в столовую, и все дети последовали за ними. Я помог сесть младшей сестре Ярил, а Росс, мой старший брат, ухаживал за нашей старшей сестрой Элиси. Ванзи, третий сын, будущий священник – в то время ему было девять лет, – произнес за всех нас краткую молитву. Потом мать позвонила в маленький серебряный колокольчик, стоявший на столе рядом с ней, и слуги начали подавать.
Наша семья принадлежала к «новой аристократии», ибо король даровал отцу титул лорда за доблесть, проявленную в войнах с жителями равнин. В связи с этим у нас не было слуг, живущих в нашем доме из поколения в поколение. При этом мать боялась людей равнин, а отец не хотел, чтобы они терлись около его дочерей – в результате, в отличие от других новых аристократов, у нас не было прислуги из покоренных народов. Вместо этого отец предоставлял работу лучшим своим солдатам, вышедшим в отставку, их женам и дочерям. А это означало, что большинство слуг-мужчин были немолоды или увечны.
Мать предпочла бы нанять прислугу в западных городах, но в данном вопросе отец проявил настойчивость, поскольку считал, что обязан обеспечить своих людей, и самый простой способ это осуществить – поделиться с ними собственной удачей, ведь без них он не смог бы проявить ту доблесть, что привлекла благосклонное внимание короля. Моей матери ничего не оставалось, как склонить голову перед волей мужа и постараться обучить наших слуг так, чтобы они были достойны дома, в котором служат. Более того, она сама позаботилась о том, чтобы найти подходящих мужей для солдатских дочерей, благодаря чему у нас появились двое молодых людей, способных умело прислуживать за столом, лакей для отца и дворецкий.
Мне удавалось сдерживать любопытство почти до самого конца трапезы. Отец говорил с матерью о садах и урожае, а она с серьезным видом кивала. Потом она попросила разрешения послать в Старый Тарес за горничной для моих сестер, поскольку обе скоро превратятся в юных леди. Отец обещал подумать, но я заметил, с какой тревогой он посмотрел на дочерей, понимая, что Элиси – уже почти невесте – не помешает поработать над манерами поведения в обществе.
Как и всегда за вечерней трапезой, он спросил у каждого из детей о том, как они провели день. Росс, мой старший брат и наследник всех наших владений, ездил вместе с управляющим в деревню беджави, находившуюся на севере Широкой Долины, где отец разрешил поселиться остаткам этого кочевого племени. Когда отец позволил им поставить хижины на своей земле, нашими новыми соседями стали в основном женщины, дети и старики, слишком слабые и больные, чтобы участвовать в Войне Равнин. Сейчас те дети превратились в молодых мужчин и женщин, и лорд Бурвиль хотел, чтобы они имели возможность нормально существовать. Из областей, населенных спеками, приходили слухи о восстаниях кочевников, которым надоела оседлая жизнь. В планы отца не входило, чтобы подобные настроения охватили беджави, обосновавшихся в Широкой Долине. Недавно он подарил им небольшую отару молочных коз, и довольный Росс рассказал, что за животными хорошо ухаживают и они обеспечивают бывших охотников работой и пропитанием.
Следующей была моя сестра Элиси. Она научилась играть сложную пьесу на арфе и начала вышивать стихотворение на больших пяльцах. Кроме того, она отправила письмо сестрам Кесслер в Речную Излучину и пригласила их к нам на праздник летнего солнцестояния, планируя провести пикники, концерты и фейерверки, посвященные ее шестнадцатилетию. Отец согласился, что это будет превосходным праздником для Ярил, Элиси и их друзей.
Потом пришла моя очередь. Сначала я рассказал о занятиях с учителем, а потом о тренировке с Дюрилом. А в самом конце упомянул о курьере и осторожно добавил, что мне было бы интересно узнать причину такой спешки. Мои слова повисли в воздухе, и я заметил, что Росс и мать напряженно ждут ответа отца.
Отец неторопливо пригубил вино.
– На востоке, на одной из дальних застав, произошла вспышка неизвестной болезни. Геттис расположен у подножия Рубежных гор. Курьера отправили с просьбой прислать пополнение, ибо гарнизон заметно поредел, а также целителей, чтобы вылечить больных, похоронить мертвых и охранять кладбище.
Росс набрался смелости и заметил:
– Сообщение действительно важное, но мне кажется, не настолько, чтобы курьер не мог доверить его другому.
Отец бросил на Росса неодобрительный взгляд. Он явно полагал, что разговоры о страшных болезнях и смерти не самая лучшая тема для беседы в присутствии его юных дочерей и жены. Весьма вероятно, он считал, что это исключительно военный вопрос и его не следует обсуждать с нами, пока король Тровен не примет окончательного решения. Однако, к моему удивлению, отец все же ответил Россу.
– Старший лекарь в Геттисе человек суеверный. Он отправил отдельный отчет королеве, в котором, как обычно, распространяется о магии местного населения, и приказал, чтобы курьер лично передал послание ее величеству. Говорят, наша королева интересуется сверхъестественными явлениями и награждает тех, кто может рассказать ей нечто новое. Она обещала титул лорда тому, кто докажет, что существует жизнь после смерти.
Теперь отважилась заговорить мать, – как мне кажется, ее речь предназначалась исключительно моим сестрам.
– Леди не пристало интересоваться подобными вещами. И я не одинока в своем мнении. Я получила письма от сестры и леди Рохе, испытавших искреннее недоумение, когда королева настояла на их участии в сеансе вызова духов. Сестра полагает, что все это трюки так называемых медиумов, которые устраивают подобные представления, но леди Рохе написала, будто она стала свидетельницей невероятных и необъяснимых событий, однако в течение месяца ее преследовали кошмары. – Она перевела взгляд с Элиси, которая была должным образом шокирована, на Ярил, в чьих широко раскрытых голубых глазах загорелось любопытство. Для Ярил мать добавила: – Истинных леди часто считают взбалмошными и невежественными. И я была бы очень огорчена, если бы одна из моих дочерей начала интересоваться сверхъестественными явлениями. Если вы хотите изучать метафизику, то начать следует с Писания, ибо там есть все, что нужно знать о загробной жизни. Требовать доказательств ее существования значит проявлять дерзость и оскорблять доброго бога.
Слова матери произвели на Ярил впечатление. Она сидела с задумчивым выражением лица, пока мой младший брат Ванзи рассказывал, что он прочитал трудный отрывок из святых текстов, написанных на варнийском, а потом два часа провел в размышлениях. Когда отец спросил Ярил о том, как она провела день, она сообщила, что поймала трех бабочек для своей коллекции и сплела кружева для летней шали. Затем, не поднимая глаз от тарелки, она робко спросила:
– А зачем нужно охранять кладбище в Геттисе?
Отец нахмурился – Ярил вернулась к теме, которую он уже считал закрытой.
– Потому что спеки не уважают наших погребальных обычаев и осмеливаются осквернять могилы, – коротко ответил он.
Ярил тихонько охнула – не сомневаюсь, что только я это услышал. Ответ отца лишь раззадорил мое любопытство, но, поскольку он спросил у матери, как прошел ее день, стало ясно, что он не намерен обсуждать данную тему.
Обед подходил к концу, подали кофе и сласти. Спеки заинтересовали меня даже больше, чем таинственная чума. Никто из нас в то время не знал, что эта болезнь окажется не просто еще одной непродолжительной напастью, что она будет возвращаться на заставы каждое лето, постепенно все глубже и глубже проникая в западные районы страны.
В первый же год вспышки болезни чума спеков изменила мое отношение к приграничным землям. Я и раньше знал, что наши дальние заставы располагаются уже у подножия Рубежных гор. Кроме того, мне было известно, что строительство Королевского тракта, который должен был упереться в предгорье, продолжается, но ожидалось, что работы будут завершены только через четыре года.
С раннего детства я слышал легенды о таинственных и неуловимых спеках, пестрых людях, которые бывают счастливы только под сенью родного леса. Истории о них почти не отличались от сказок о феях и эльфах, столь любимых моими сестрами. Само название народа стало в нашем языке синонимом безалаберности: если про тебя говорили, что ты сделал дневную работу спека, это значило, что ты весь день бездельничал. Если наставнику казалось, будто я замечтался над книжкой, он спрашивал, не коснулись ли меня спеки. Я вырос с убеждением, что спеки безобидный и довольно глупый народ, обитающий в заросших густым лесом горах. Для меня, привыкшего к открытым пространствам степей, горы представлялись столь же удивительными и чудесными, как и сами спеки, обитавшие там.
Но тем летом мои представления о спеках изменились. Теперь они были связаны со страшной болезнью, чумой, которой можно заболеть, купив мех у торговца спека, или изящный веер, сплетенный из лиан, растущих в их лесах. Интересно, размышлял я, что они делают с нашими кладбищами, как оскверняют могилы. Теперь они казались мне не только неуловимыми, но и коварными. Их тайны стали зловещими, потеряли очарование, а образ жизни отныне виделся отвратительным, а не идиллическим. Болезнь, вызывавшая двухдневную лихорадку у ребенка спека, десятками уносила жизни молодых солдат, находившихся в расцвете сил.
И все же, хотя слухи о жутких смертях продолжали распространяться, нас все это не касалось. Истории, доходившие до нас, не слишком отличались от рассказов о суровых зимних бурях, которые иногда обрушивались на прибрежные города, расположенные на юге Гернии. Мы не сомневались, что бури действительно случаются, но не испытывали настоящего страха. Мы знали, что все неприятности происходят только где-то очень далеко. Так же как и регулярные восстания среди покоренных людей равнин вспыхивают лишь на границах, где король, озабоченный поддержанием порядка, стремится оттеснить дикие племена подальше, чтобы принести в те края цивилизацию.
Нашим полям и стадам в Широкой Долине ничто не угрожало. Смерть от насилия, лишений и болезней считалась уделом солдат. Они поступали на службу, прекрасно понимая, что многие не доживут до отставки. А чума казалась новым врагом, с которым нашему народу необходимо вступить в схватку, но я не сомневался, что мы выйдем победителями в этой борьбе. И еще я знал, что сейчас должен учиться и тренироваться, не отвлекаясь на посторонние мысли. Проблемами, связанными с восстаниями людей равнин, чумой спеков или слухами о нашествии саранчи, следовало заниматься отцу, а не мне.
В последующие недели отец добился того, чтобы все разговоры о чуме прекратились, словно в обсуждении этой напасти было нечто непристойное или даже омерзительное. Однако его упорное молчание лишь еще больше усиливало мой интерес к запретной теме. Несколько раз Ярил пересказывала мне сплетни, принесенные ее подругами, истории о том, как спеки откапывают мертвых солдат, а потом устраивают дикие ритуалы, используя их тела. Поползли слухи о каннибализме и еще более чудовищных надругательствах. Несмотря на материнские запреты, мы с Ярил продолжали интересоваться спеками и их дикой магией. Иногда мы проводили в нашем тенистом саду целые вечера, пугая друг друга жуткими выдумками.
На следующее лето мне удалось частично удовлетворить свое любопытство, когда я подслушал разговор между отцом и моим старшим братом Россом. Мне было ужасно обидно, что меня исключили из общества мужчин. В то утро к нам наведался разведчик и провел весь день с моим отцом. Я узнал, что наш гость, взяв отпуск после трех лет непрерывной службы, теперь намерен посвятить три положенных ему месяца путешествию по городам Запада. Разведчик Вакстон познакомился с моим отцом много лет назад, когда они вместе участвовали в кампании против кидона. Тогда они оба были молодыми людьми. Теперь отец стал аристократом и вышел в отставку, а старый разведчик продолжал оставаться на службе у короля.
Разведчики занимали особое место в королевской кавалле. Они были офицерами, не имея официального звания. Некоторые приходили в армию обычными солдатами, но благодаря выдающимся способностям получали офицерский чин. Другие, по слухам, являлись сыновьями дворян, покрывших себя позором, и им приходилось служить доброму богу рядовыми солдатами, отказавшись от своего имени. Разведчиков всегда окружал ореол романтики и приключений. Даже офицеры обращались с ними уважительно, а отец, как мне показалось, выказал Вакстону особое доверие, хотя и не посчитал его достойным обеда с женой, дочерьми и младшими сыновьями.
Седовласый старик заворожил меня, и я ужасно хотел послушать его рассказы, но лишь мой старший брат был приглашен разделить дневную трапезу с разведчиком Вакстоном и отцом. В середине дня удивительный гость покинул наш дом, и я с тоской посмотрел ему вслед. Его одежда была странной смесью армейской формы и облачения жителей равнин. Он носил шляпу офицера каваллы, хоть и устаревшего образца, и при этом яркий платок, который защищал его шею от солнца. Краем глаза я успел заметить проколотые уши и покрытые татуировкой пальцы. Быть может, он старался выглядеть как житель равнин, чтобы легче было втираться к ним в доверие и вызнавать их секреты.
Я знал, что он стал офицером, хотя начинал рядовым, что он не достоин общества моей матери и сестер, и все же надеялся как будущий офицер принять участие в предстоящей беседе. Однако мои надежды не оправдались. Спорить с отцом мне в голову не приходило, а вечером, во время обеда, он почти ничего не рассказал о разведчике, упомянув лишь, что Вакстон сейчас служит в Геттисе и что втереться в доверие к спекам гораздо труднее, чем к людям равнин.
Росс и отец перебрались после обеда в кабинет, намереваясь выпить бренди и выкурить по сигаре. Я все еще был слишком молод, чтобы к ним присоединиться, поэтому направился в сад, собираясь немного погулять. Проходя мимо высоких окон кабинета, по случаю теплого вечера распахнутых настежь, я услышал фразу отца:
– Если они потворствуют этим гнусным ритуалам, то заслуживают смерти. Все предельно просто, Росс, такова воля доброго бога.
Нескрываемое отвращение в его голосе заставило меня остановиться. Отца вполне удовлетворяла его жизнь: его устраивала полученная от короля земля и то, чем он занимался. Он пережил трудные времена, будучи сыном-солдатом и офицером каваллы, сумел стать одним из новых аристократов короля Тровена и достойно владел своим титулом. Я редко слышал, чтобы он говорил о чем-то с гневом, и еще реже он демонстрировал такое сильное отвращение. Я осторожно приблизился к самому окну и остановился около развевающихся занавесок. Мне не следовало подслушивать, но я не сумел совладать с любопытством. Теплый летний воздух был наполнен тихим стрекотом насекомых.
– Так ты думаешь, что слухи правдивы? И что чума распространяется из-за сексуальных связей с женщинами спеков?
Мой брат, отличавшийся спокойным нравом, явно был в ужасе. Я весь подобрался. В своем юном возрасте я имел крайне расплывчатое представление об интимной жизни, и меня потрясло, что отец и брат так спокойно говорят о сексуальных связях с низшей расой. Как и любому мальчишке моих лет, подобные вопросы не давали мне покоя. Затаив дыхание, я старался не пропустить ни единого слова.
– А как еще? – послышался суровый голос отца. – Спеки живут в грязи, скрываясь в густой тени деревьев, их кожа покрывается пятнами из-за недостатка солнечного света, как заплесневевший сыр. Даже под гнилым бревном в болоте чище и лучше, чем в тех местах, которые они считают своим домом. Однако их женщины в молодости бывают привлекательными, и некоторые из наших глупых солдат, те, кому недостает гордости и воспитания, находят их соблазнительными и пикантными. Когда я служил на границе, за подобные развлечения наказывали поркой. Мы держались подальше от спеков, и никакой чумы у нас не было.
А теперь, когда на восточной границе командует генерал Бродг, дисциплина заметно ослабла. Он хороший солдат, Росс, можно даже сказать, превосходный, но ему самому не хватает пресловутых гордости и воспитания. Он честно дослужился до своего звания, тут я ничего не могу сказать, хотя некоторые глупцы утверждают, будто король оскорбляет солдат дворян, когда жалует чин генерала рядовому. Лично я считаю, что король имеет право возвышать того, кого пожелает, и что Бродг достоин генеральского чина. Но поскольку он выслужился из рядовых, то слишком уж сильно сочувствует простым солдатам. Подозреваю, он и сам вступал в связи с женщинами спеков и потому сквозь пальцы смотрит на подобные нарушения.
Мой брат что-то сказал, но я не разобрал его слов. Однако тон отца ясно дал понять, что он не согласен с Россом.
– Конечно, нужно сочувствовать тяготам простых солдат. Хороший командир обязан знать о том, что тревожит подчиненных, однако при этом не позволять им потворствовать своим низменным желаниям. Офицер должен стараться поднять уровень морали солдат до своего собственного, в противном случае им будет не к чему стремиться.
Я услышал, как отец встал, и отпрянул в тень под окном, до меня донесся звук его тяжелых шагов – он направился к буфету. Звякнуло стекло бокала.
– Половина наших солдат – новобранцы из трущоб. Некоторые считают, будто командовать такими людьми не слишком большая честь, но я скажу тебе, что хороший офицер способен сделать шелковый кошелек из свиного уха, если ему не будут мешать! В прежние времена любой второй сын дворянина был бы счастлив получить шанс служить королю и с радостью повел бы своих солдат в дикие степи, чтобы нести туда свет цивилизации. А теперь старая аристократия старается держать вторых сыновей поближе к дому. Они «служат», патрулируя территорию летнего дворца в Таресе, словно в этом и состоит долг офицера.
А солдаты просто распущены до предела, настолько, что на них и вовсе нельзя рассчитывать. Я постоянно слышу разговоры о том, что в приграничных поселениях воины каваллы погрязли в азартных играх, пьянстве и бесконечной возне со шлюхами – старый генерал Прод рыдал бы от ярости. Он никогда не разрешал нам иметь дело с жителями равнин – только торговать, – и пока мы их не покорили, они были хоть и диким, но достойным народом. Теперь некоторые полки используют их в качестве разведчиков, а новые аристократы берут в услужение их женщин в качестве горничных и нянек для своих детей. Ничего хорошего из такой ассимиляции получиться не может ни для людей равнин, ни для нас. Они захотят получить то, что им сейчас недоступно, возникнет зависть, которая приведет к бесконечным восстаниям. Но даже если до этого не дойдет, двум различным расам не следует смешиваться.
Отец все больше горячился. Я уверен, что он не заметил, как повысил голос. Теперь я отчетливо слышал каждое его слово.
– И это в еще большей степени относится к спекам. Они праздный народ, слишком ленивый, чтобы иметь собственную культуру. Если им удается найти сухое место для сна и откопать достаточное количество жуков, чтобы наполнить желудок, они вполне довольны жизнью. Их деревни – всего лишь несколько гамаков и большой костер. Стоит ли удивляться, что у них столько болезней. Спеки обращают на них не больше внимания, чем на блестящих маленьких паразитов, которые гроздьями висят у них на шеях. У них чрезвычайно высокая детская смертность, но они продолжают беззаботно размножаться, как живущие на деревьях обезьяны. Однако когда их болезни перекинутся на нас… Произойдет то, о чем рассказывал разведчик: заражены целые полки, половина солдат умирает, чума распространяется среди женщин и детей. И все из-за того, что один из низкородных новобранцев захотел попробовать чего-то более экзотического, чем честные шлюхи из борделя в форте.
Мой брат что-то ответил, но я не разобрал слов, уловил лишь, что он задал вопрос.
– Толстые? О, я множество раз слышал эти сказки. Страшные сказки, которые рассказывают молодым солдатам, чтобы они по вечерам не заходили в лес. Я ни разу сам этого не видел. И если чума оказывает такое действие, что ж, тем лучше. Пусть она отмечает их таким образом, чтобы все знали или догадывались, чем они занимаются. Быть может, добрый бог в своей мудрости захочет сделать из них пример, дабы все знали, какая расплата ждет грешников.
Брат встал и подошел к буфету.
– Значит, ты не веришь, – начал он, и я понял, что он тщательно подбирает слова, словно боится суровой отповеди, – что это может быть проклятием спеков, злой магией, которую они используют против нас?
Я ожидал, что отец рассмеется и отругает брата, но он ответил со всей серьезностью:
– Я слышал легенды о магии спеков. Большая часть этих историй чепуха, сын мой, или глупые верования невежественных людей. И все же в них может крыться малая толика правды. Хранящий нас добрый бог не в силах справиться со всеми тенями, оставшимися от старых богов. И я видел множество проявлений магии равнин, чтобы сказать тебе: да, у них есть чародеи ветра, которые могут направлять дым туда, куда они пожелают, и я сам видел, как гаррота пролетела через заполненную людьми таверну и обвилась вокруг горла солдата, оскорбившего женщину-мага.
Когда старые боги покинули наш мир, они оставили немного магии тем людям, кто предпочитает обитать во мраке, не принимая света доброго бога. Но у них сохранились лишь крохи прежнего могущества. Холодное железо побеждает эту магию, сковывает ее, не давая вырваться на свободу. Достаточно выстрелить в жителя равнин железной пулей, и его заклинания полностью теряют силу. Эта магия передается из поколения в поколение, но мы имеем дело всего лишь с магией. Ее время прошло. Она оказалась недостаточно живучей, чтобы противостоять цивилизации и новым изобретениям. Мы на пороге новой эры, сын мой. И нравится нам это или нет, но мы должны двигаться вперед, иначе окажемся раздавленными колесами прогресса.
Когда нам удалось скрестить лошадей шира с нашими и выковать плуг из железа, урожаи удвоились. В половине домов Старого Тареса уже есть канализация, и почти все улицы города вымощены. Король Тровен наладил сообщение между городами – дилижансы ездят по расписанию, регулярно доставляется почта. По всем большим рекам ходят торговые корабли. Теперь модно отправляться в путешествие вверх по Соудане до Кэнби, а потом обратно на быстроходных и очень комфортабельных пассажирских судах.
По мере того как все больше торговцев, исследователей и праздных туристов будет продвигаться дальше на восток, за ними потянутся и обычные люди. Небольшие поселения превратятся в города уже при твоей жизни. Времена меняются, Росс. И я намерен способствовать этим изменениям в нашей Широкой Долине. Болезнь спеков всего лишь болезнь. И ничего больше. Какой-нибудь лекарь найдет против нее средство, как это произошло с болотной лихорадкой или горловым гниением. От первой болезни теперь используют толченую кору кензера, от второй – полоскание джином. За последние двадцать лет медицина далеко продвинулась.
Я не сомневаюсь, что лекарство против чумы спеков будет найдено либо же люди научатся ее избегать. А до тех пор мы должны относиться к ней как к обычной болезни, а не выдумывать себе страхи, точно дети, принимающие забытый в постели носок за страшную буку. – Он помолчал, а потом добавил: – Жаль, что наш монарх не выбрал себе подругу, менее склонную к полетам фантазии. Интерес ее величества к чудесам и посланиям «с того света» привел к тому, что люди стали интересоваться подобной чепухой.
Я услышал более легкую поступь брата, когда он направился к окну. Он вновь заговорил, осторожно подбирая слова, поскольку знал, что отец не переносит даже малейшей критики в адрес нашего короля.
– Я уверен, что ты прав, отец. С болезнью должна бороться наука, а не заклинания и амулеты. И все же, мне кажется, часть вины за условия, способствующие возникновению болезни, лежит на нас самих. Кое-кто утверждает, будто наши приграничные города стали отвратительными рассадниками греха с тех пор, как король обязал должников и преступников искупать свою вину и начал их отправлять на восток. Я слышал, что там процветает преступность, люди живут в грязи, как крысы, среди собственных нечистот и мусора.
Некоторое время отец молчал, и я не сомневался, что брат затаил дыхание, ожидая резких упреков. Однако отец с большой неохотой признал:
– Вполне возможно, что король ошибся, когда проявил милосердие по отношению к преступникам. Логично было предположить, что человек, получивший шанс начать жизнь с чистого листа, на новом месте, оставит за спиной все прошлые грехи, станет строить дома, создаст семью и забудет о прежних привычках. С некоторыми так и происходит, и к ним следовало проявить милосердие и даже потратить деньги. Быть может, даже если один человек из десяти действительно сумеет побороть свои преступные наклонности, нам следует поступиться остальными девятью ради спасения этого одного. Но как всерьез рассчитывать на то, что король Тровен сумеет обратить в достойных граждан негодяев, которые не верят учению доброго бога? Что можно сделать для того, кто не желает протянуть руку для своего спасения?
В голосе отца появились жесткие интонации, и я прекрасно знал, о чем он сейчас будет говорить. Он был уверен, что человек сам определяет свою судьбу, в какой бы семье ему ни суждено было родиться. От отца, второго сына дворянина, все ждали, что он будет служить королю и стране. Так и произошло, но Кефт Бурвиль стал одним из избранных, кому его величество пожаловал титул лорда. И он не требовал от других людей больше, чем спрашивал с себя.
Я ждал, когда он пустится в рассуждения, но тут услышал голос матери. Мои сестры гуляли в саду, и она стала звать их домой.
– Элиси! Ярил! Возвращайтесь в дом, мои дорогие! Вас искусают комары, они испортят ваши личики!
– Идем, мама! – ответили сестры, привычка к послушанию и нежелание уходить из сада смешались в их голосах.
Я их не винил. Этим летом отец распорядился вырыть для них декоративный пруд, и он стал для сестер любимым местом вечерних прогулок. Множество разноцветных бумажных фонариков, которые, как ни странно, совершенно не затмевали свет звезд, делало беседку у пруда особенно уютной. Ее стены были увиты виноградными лозами, а тропинки, ведущие к ней, плутали меж кустов, окутанных по вечерам упоительными ароматами. Пришлось проявить немало изобретательности, чтобы в пруду не высыхала вода, к тому же один из молодых садовников дежурил около него по ночам, чтобы не позволить диким котам выловить оттуда безумно дорогих экзотических рыбок. Мои сестры с удовольствием сидели возле пруда, мечтая о своих будущих домах и семьях, и я часто проводил вечера вместе с ними.
Я знал, что, после того как сестры вернутся домой, мать вспомнит обо мне, поэтому бесшумно выскользнул из своего укрытия под окном и по усыпанной гравием дорожке подошел ко входу в дом, незаметно миновал парадную дверь и поднялся в свою классную комнату. На какое-то время я перестал думать о чуме спеков, но на следующий день попросил сержанта Дюрила сравнить нынешних солдат с теми, кто находился в его подчинении, когда они с отцом служили на границе. Как я и предполагал, сержант заявил, что выучка и моральные качества солдат прежде всего определяются достоинствами офицера, который ими командует, и что лучший способ быть уверенным в своих подчиненных – это самому всегда оставаться на высоте.
И хотя я уже слышал подобные изречения и раньше, я принял их как руководство к действию.
Глава 3
Девара
Я взрослел, одно время года сменялось другим. Тем долгим летом, когда мне исполнилось двенадцать, чтобы забраться в седло Гордеца, требовались его бесконечное терпение и вся моя мальчишеская ловкость. К тому дню, когда мне сравнялось пятнадцать, я уже мог положить руки на спину своего рослого скакуна и легко, не дрыгая бессмысленно ногами, запрыгнуть в седло. Эта перемена нравилась нам обоим.
Были и другие. С тощим, вечно недовольным мной учителем мы давно расстались. После него у меня сменились еще два преподавателя – наглядный пример того, что требования отца к моему воспитанию становились все более жесткими. Теперь по вечерам со мной занимался суровый наставник, на чьи уроки я не осмеливался опаздывать. Это был сухопарый старик со стянутыми в хвост седыми волосами и желтыми зубами, он обучал меня тактике, логике, а также письму и правильной речи на варнийском, официальном языке нашей древней родины. К сожалению, он не задумываясь использовал в качестве дополнительного аргумента очень гибкую линейку, которую, казалось, никогда не выпускал из рук. К тому же питался мастер Рортон, по-видимому, в основном чесноком и перцем, и его зловонное дыхание сводило с ума, когда я, сгорбившись, сидел за столом и аккуратнейшим образом выводил заданный урок, а он наблюдал за каждым движением моего пера, стоя у меня за спиной.
Днем своими знаниями и опытом со мной делился мастер Лейбсен, мрачный тип, приехавший к нам из далеких западных земель, он преподавал мне теорию и практику владения оружием. Я уже вполне прилично стрелял из пистолета и мушкета, стоя на земле и из седла. Он объяснял мне, как следует отмерять порох на глаз так же точно, как другие делают это при помощи весов, как самостоятельно отливать пули, поддерживать оружие в порядке и чинить его. Разумеется, мы тренировались, используя свинцовые пули. Более дорогие, железные, при помощи которых мы одержали победу над жителями равнин, естественно, отливали опытные кузнецы. Мой отец не видел необходимости тратить их на стрельбу по мишеням. Мастер Лейбсен научил меня также борьбе, боксу, владению палкой, фехтованию и, втайне от всех, после моих многочисленных просьб, метанию ножей и рукопашному бою кинжалом. Уроки Лейбсена я любил почти так же сильно, как ненавидел казавшиеся мне бесконечными вечерние занятия с мастером Рортоном с его вонью изо рта.
Весной того года, когда мне исполнилось шестнадцать, к нам приехал еще один учитель. Он пробыл у нас недолго, но запомнился мне больше остальных. Он поставил свой маленький шатер в низине у реки и ни разу не приблизился к нашему дому. Моя мать пришла бы в ужас и почувствовала себя оскорбленной, если бы узнала о том, что он находится менее чем в двух милях от ее юных дочерей, поскольку он был дикарем с равнин и исконным врагом моего отца.
В тот день, когда в мою жизнь вошел Девара, я, ничего не подозревая, выехал из дома вместе с отцом и сержантом Дюрилом. Отец время от времени приглашал нас на утренний объезд своих владений, и я решил, что так будет и на этот раз. Подобные прогулки всегда доставляли мне большое удовольствие. Мы никуда не торопились, останавливались, чтобы перекусить с кем-нибудь из отцовских воинов, заходили в дома и шатры, чтобы побеседовать с пастухами и садовниками. Я не взял с собой ничего лишнего, кроме того, что обычно может понадобиться во время неспешной прогулки верхом. Поскольку день выдался теплый, я не надел теплый плащ и остался в легкой куртке и широкополой шляпе, защищавшей от солнца. В той местности, где мы жили, только дурак выходил из дома без оружия. Я не стал брать пистолет, но на боку у меня висела старенькая, однако вполне надежная кавалерийская сабля.
Я ехал посередине между отцом и сержантом Дюрилом, и мне вдруг почудилось, будто они меня куда-то провожают. Вид у сержанта был недовольный. Он никогда не отличался веселым нравом, но в тот день в его молчании чувствовалось с трудом сдерживаемое осуждение. Сержант крайне редко расходился во мнениях с отцом, и его странное поведение вызывало в моей душе одновременно и страх и любопытство.
Когда мы отъехали от дома примерно на милю, отец сообщил, что мне предстоит встретиться с жителем равнин из племени кидона. Как и всякий раз, когда речь у нас заходила об отдельных племенах, он подробно рассказал мне о принятых у кидона правилах поведения и предупредил, что эта встреча касается только мужчин и мне не следует обсуждать ее с матерью или сестрами, даже упоминать о Девара в их присутствии.
На вершине холма, у подножия которого житель равнин раскинул свой шатер, мы остановились, и я с любопытством посмотрел на его странного вида жилище с непривычно круглой крышей, оно было покрыто оленьими шкурами, туго натянутыми на плетеную основу. Шкуры были выделаны таким образом, чтобы не пропускать внутрь влагу. Неподалеку паслись три лошадки с черными носами, большими животами и полосатыми ногами, каких разводили только кидона. Их черные гривы показались мне жесткими, как щетка для чистки очага, а хвосты скорее напоминали коровьи, а вовсе не лошадиные. На некотором отдалении от них около двухколесной повозки терпеливо чего-то ждали две женщины кидона. В их таратайку с огромными колесами была впряжена еще одна лошадка, в отличие от своих хозяек она уже потеряла терпение и начала перебирать ногами.
Перед палаткой горел маленький костер, но дыма почему-то не было. Сам Девара стоял, скрестив на груди руки, и смотрел на нас. Он знал о нашем появлении еще до того, как мы выехали на вершину холма, и замер в горделивой позе, обратив взгляд в нашу сторону. Его дар предвидения по-настоящему ужаснул меня, и я не смог сдержать дрожь.
– Сержант, можешь подождать нас здесь, – тихо проговорил отец.
Дюрил пожевал верхнюю губу, помолчал немного, а потом сказал:
– Сэр, я бы предпочел быть рядом с вами. На случай, если я вдруг понадоблюсь.
Мой отец посмотрел ему в глаза и ответил:
– Есть вещи, которым ни ты, ни я не можем его научить. То, о чем тебе не расскажет друг, можно узнать только от врага.
– Но, сэр…
– Подожди здесь, сержант, – повторил отец, и вопрос был закрыт. – Невар, поезжай за мной.
Он поднял руку в приветственном жесте, и Девара ответил ему тем же. Затем отец тронул коня коленями и начал медленно спускаться по склону холма к шатру кидона. Я взглянул на сержанта Дюрила, но тот, поджав губы, смотрел мимо меня. Я все равно ему кивнул и последовал за отцом. У подножия холма мы спешились и бросили поводья, зная, что наши отлично обученные лошади не сойдут с места.
– Подойдешь, когда я тебя позову, – едва слышно распорядился отец. – А до тех пор оставайся здесь. И не своди с меня глаз.
Отец с торжественным видом подошел к жителю равнин, и старые враги, демонстрируя огромное уважение, поприветствовали друг друга. Чуть раньше отец объяснил мне, что я обязан вести себя с кидона так же почтительно, как с другими наставниками. Будучи моложе, во время нашей первой встречи я должен склонить голову к левому плечу, не плевать в его присутствии и не поворачиваться к нему спиной, поскольку так не принято у его народа. Выполняя приказ отца, я стоял не шевелясь около лошадей и ждал. Мне казалось, что я чувствую, как сержант Дюрил буравит нас взглядом, но я не посмел оглянуться на него.
Мой отец и кидона некоторое время о чем-то разговаривали, но очень тихо и на торговом языке, поэтому я почти ничего не понял, кроме того, что обсуждалась какая-то сделка. Наконец отец позвал меня, и я вышел вперед, не забыв склонить голову к левому плечу. Затем я смутился, не зная, следует ли обменяться рукопожатием, однако Девара подобного желания не изъявил, и я замер на месте. Кидона принялся деловито меня разглядывать, словно я вдруг превратился в лошадь, выставленную на продажу. Я тоже воспользовался моментом, чтобы самому хорошенько его рассмотреть, ведь раньше с представителями этого племени наши пути не пересекались.
Он оказался меньше ростом и более жилистым, чем другие жители равнин, с которыми я встречался, но кидона были охотниками, нередко устраивали набеги на мирных кочевников и не брезговали копаться в мусоре и отходах. Они считали остальных жителей равнин законной добычей, и те их боялись. Из всех наших врагов справиться с кидона было труднее всего. Они вообще отличались крутым, даже жестоким нравом. Как-то раз, когда гернийский кавалерийский отряд одержал победу над племенем рью, кидона налетели на их разгромленное поселение и забрали все, что там еще оставалось. Отец всегда качал головой, когда упоминал их дикие обычаи, а сержант Дюрил до сих пор ненавидел.
Молодые кидона, принимающие участие в набегах, ели только мясо, а некоторые подпиливали передние зубы так, чтобы они становились острыми, точно кинжалы. Я заметил, что у Девара зубы именно такие. Он был в плаще, сплетенном из тонких полосок светлой кожи, возможно кроличьей, на который искусно нанесли рисунок, напоминающий отпечатки копыт, в широких коричневых штанах и белой рубахе с длинными рукавами, прикрывавшей бедра и подпоясанной ярким ремнем, украшенным бусинками. Обут он был в низкие сапожки из мягкой серой кожи. Голова оставалась непокрытой, и его седые короткие волосы напомнили мне спину ощетинившейся собаки или, что точнее, гриву его собственной лошади.
На боку у Девара висел короткий кривой клинок – «лебединая шея» – смертоносное оружие из бронзы, при необходимости кидона использовали его как хозяйственный инструмент. Рукоять клинка украшали заплетенные в косички человеческие волосы самых разных оттенков. В первую нашу встречу я решил, что это боевые трофеи, но позднее Девара развеял мои заблуждения. Оказывается, оружие у кидона передается от отца к сыну, а пряди волос, принадлежавшие предкам, являются их благословением. Клинок «лебединой шеи» был достаточно острым для сражения и крепким для разделки мяса к обеду. По сути, это диковинное оружие было самым лучшим, что могли создать кидона, не используя железа.
Девара некоторое время молча разглядывал меня, а затем повернулся к отцу, и они принялись торговаться на великолепном джиндобе по поводу оплаты за мою учебу. Лишь тогда я впервые осознал, что эта встреча устроена ради того, чтобы кидона взялся меня обучать, вот только не мог взять в толк чему. Я довольно слабо владел языком торговцев, и мне пришлось слушать очень внимательно, чтобы понять, о чем они говорят. Сначала Девара потребовал пистолеты для своих соплеменников, но мой отец ответил ему отказом, прозвучавшим как комплимент, – он сказал, что кидона совершенно виртуозно владеют своими «лебедиными шеями» и народ моего отца разорвет в клочья того, кто даст столь могучим воинам дальнобойное оружие. Это было чистой правдой. Отец не стал упоминать о королевском указе, запрещающем продавать пистолеты жителям равнин. Девара перестал бы его уважать, если бы он признался, что выполняет чьи-то приказы и не является господином самому себе. К моему великому изумлению, отец ничего не сказал кидона о свойстве железа разрушать его магию. Впрочем, я не сомневался, что Девара не нуждался в подобных напоминаниях.
Вместо огнестрельного оружия и пороха отец предложил тканые одеяла, копченую свинину и медные горшки для приготовления пищи. Девара хмыкнул: мол, в последний раз, когда он проверял, выяснилось, что он не женщина и его не слишком беспокоят одеяла, еда и ее приготовление. Более того, его удивило, что отца интересуют хозяйственные мелочи. Вне всякого сомнения, уважаемый воин, коим является его собеседник, может достать столько пороха, сколько ему потребуется. Отец покачал головой, а я помалкивал, зная, что тот же указ запрещает продавать жителям равнин еще и порох.
В конце концов они договорились: отец согласился заплатить за мое обучение один тюк лучшего табака с запада, дюжину ножей для разделки мяса и два мешка свинцовых шариков для пращи. Несмотря на показное равнодушие Девара к хозяйственным надобностям, мне представляется, что окончательную точку в сделке поставило обещание моего отца добавить большую бочку соли и такую же сахара. Многие жители равнин лишь с приходом цивилизации в их края узнали о существовании сладостей, а распробовав, ужасно их полюбили. Так что в результате, на мой взгляд, получилось весьма щедрое вознаграждение за несколько уроков. Я осмелился искоса посмотреть на женщин и увидел, как они радостно пихают друг друга и о чем-то тихонько переговариваются, закрывая лица ладонями.
Мой отец и Девара подтвердили сделку по обычаям племени кидона – завязали по узлу на торговом ремне. Затем Девара повернулся ко мне и добавил свое собственное условие к сделке, которое произнес на джиндобе:
– Если будешь жаловаться, я отправлю тебя в материнский дом. Если откажешься что-то делать или не будешь слушаться, я тебе порежу ухо, а затем отправлю в материнский дом. Если будешь колебаться или бояться, я врежу тебе в нос и отправлю в материнский дом. Это будет конец урокам, но я оставлю себе табак, соль, сахар, ножи и пульки. Твое слово, юноша?
Отец молча смотрел на меня, он даже не кивнул, но по его глазам я понял, что должен сказать.
– Я согласен, – ответил я жителю равнин. – Я не буду жаловаться, стану слушаться и выполнять ваши приказы. А еще не буду колебаться и бояться.
Воин смерил меня взглядом. А в следующее мгновение сильно ударил по лицу. Я предвидел его намерения и мог бы увернуться или хотя бы наклонить голову, чтобы смягчить удар. Я не ожидал такого поворота событий, но инстинкт подсказал, что мне придется принять это оскорбление. Щека горела, на губах появилась кровь, но я не издал ни звука, продолжая глядеть Девара в глаза. Я видел, как помрачнел отец, стоявший у него за спиной, но в его взгляде я прочитал гнев и гордость одновременно.
– Мой сын не трус и не слабак, Девара. Он достоин твоих уроков.
– Увидим, – спокойно проговорил воин, посмотрел на женщин и что-то рявкнул на своем языке. Затем он снова повернулся к моему отцу. – Они пойдут с тобой, возьмут плату и вернутся в наш дом. Сегодня.
Он бросал отцу вызов, словно проверял, не усомнится ли он в его честности. А действительно, выполнит ли Девара свою часть сделки, когда получит обещанную плату? Отцу удалось изобразить на лице удивление.
– Разумеется.
– В таком случае твой сын останется со мной. – Он наградил меня еще одним оценивающим взглядом, но на этот раз мороз пробежал у меня по коже. Я подчинялся суровым приказам отца и вынес все наказания и физические испытания, которым меня подвергал сержант Дюрил, однако взгляд Девара обещал мне нечто по-настоящему ужасное. – Забери его лошадь, кинжал и саблю. Оставишь его со мной. Я буду его учить.
Думаю, если бы в тот момент я мог, не унизив нас обоих, попросить отца расторгнуть сделку с Девара, я бы это сделал. Когда я отстегнул ножны с кинжалом, у меня появилось ощущение, будто меня раздели догола. Все тело онемело, а в голове крутилась единственная мысль: чему такому особенному может научить Девара, если гернийский полковник оставляет меня безоружным со своим древним врагом. Отец взял мой кинжал без единого слова. Он всегда говорил, что кидона умеют выживать в самых сложных ситуациях и обладают поразительной способностью видеть врагов насквозь и что это самое могущественное оружие, о каком только может мечтать солдат. Но с другой стороны, о жестокости кидона ходили легенды, и мне было известно, что у Девара на правом плече есть шрам от железной пули. Мой отец стрелял в него, потом надел кандалы и держал в качестве заложника несколько последних месяцев войны короля Тровена с кидона. Только благодаря усилиям врача каваллы Девара остался в живых после ранения и последовавшего за ним отравления. Я задавался вопросом, что сейчас им движет – долг отцу за проявленное им милосердие или желание отомстить.
Я расстегнул потрепанный ремень со старой кавалерийской саблей. Обмотав ножны ремнем, я протянул свое оружие отцу, но Девара неожиданно выхватил саблю у меня из рук. Я едва удержался от того, чтобы попытаться вернуть ее назад. Мой отец спокойно смотрел, как кидона вытащил саблю из ножен и провел большим пальцем по боковой поверхности клинка.
– Там, куда мы направляемся, она тебе не поможет, – презрительно фыркнув, сказал он. – Оставь ее здесь. Возможно, когда-нибудь ты за ней вернешься.
Ухватившись за рукоять, он с силой вонзил клинок в землю. Когда воин убрал руку, я подумал, что моя старенькая сабля похожа на надгробие. Девара бросил ножны в пыль, и внутри у меня все похолодело.
Отец попрощался со мной лишь взглядом, и в его глазах я прочел: «Надеюсь, что смогу тобой гордиться, сын». Затем он вскочил в седло Железноногого и взял в руки поводья Гордеца. Он выбрал более пологую тропу, чем та, по которой мы спускались к шатру Девара, потому что на сей раз за ним следовали женщины кидона с повозкой. Я же остался стоять рядом со своим новым учителем, в один миг лишившись всего, что у меня было, кроме одежды.
Мне ужасно хотелось посмотреть, оставил ли сержант Дюрил свой пост и последовал ли за отцом, но я не посмел. Прежде меня раздражало пристальное внимание сержанта, но теперь я мечтал только об одном – чтобы за мной кто-нибудь присматривал. Девара продолжал сверлить меня взглядом холодных серых глаз. Прошло довольно много времени, и я уже не слышал ни топота копыт, ни скрипа телеги, когда он наконец поджал губы и заговорил.
– Ты скакать верхом хорошо? – спросил он на ломаном гернийском.
– Отец учил меня, – ответил я на таком же неуверенном джиндобе.
Девара презрительно фыркнул и снова обратился ко мне на моем родном языке:
– Твой отец показать тебе сидеть в седле. Я научу тебя скакать на талди. Садись.
Девара показал на трех лошадок, и они, словно поняли, что речь идет о них, подняли головы и посмотрели на нас. Все три прижали уши, демонстрируя неудовольствие.
– На какого талди? – спросил я на джиндобе.
– Сам выбирай, сын-солдат. Думаю, еще я учить тебя разговаривать.
Последнее он сказал на языке торговцев, и мне стало интересно, оценил ли кидона мою попытку общаться на джиндобе, однако его лицо не выражало никаких чувств.
Я выбрал кобылу, решив, что она будет наиболее спокойной из всех троих. Она не подпускала меня к себе, но я сумел схватить ее за уздечку и заставил стоять на месте. Оказавшись рядом с талди, я понял, что это не совсем лошади, только похожи на них. Кобыла не ржала, а протестующе пищала, издавая звук, совсем нехарактерный для лошадей. Пока я на нее забирался, она умудрилась два раза меня укусить, за руку и ногу. Тупые зубы не поранили кожу, но я не сомневался, что получил пару солидных синяков. Кобыла фыркнула, резко дернулась и, едва я собрался потрепать ее по шее, развернулась. Затем она слегка наклонила голову, явно намереваясь снова меня укусить, но я отдернул ногу, и она до меня не дотянулась. Тогда она снова завертелась, стремясь избавиться от неугодного седока. Я молча сжал ее бока ногами. Талди предприняла еще две попытки меня сбросить, но я удержался у нее на спине, стараясь не обращать внимания на ее дурные манеры, поскольку не знал, как Девара отнесется к тому, что я попытаюсь воспитывать его животное.
– Кикша! – крикнул Девара, и она мгновенно успокоилась.
Но я не стал расслабляться. У кобылы был большой круглый живот и гладкая шкура, а вся ее упряжь состояла из одного недоуздка. Мне неоднократно приходилось скакать на лошади без седла, но именно на лошади, а не на существе, подобном этому.
Девара неохотно кивнул.
– Ее зовут Кикша, – сказал он. – Перед тем как сесть, произнеси имя, она знать, что должна слушаться. Если имя не назвать, она думать, что у тебя нет права. Все мои лошади такие. Сюда. – Он повернулся к одному из талди. – Дедем. Стоять.
Животное, к которому он обратился, дернуло ушами и подошло к хозяину. Девара легко взобрался на спину странного скакуна с большим животом.
– За мной, – приказал он и шлепнул Дедема по крупу.
Лошак тут же помчался вперед. Я несколько секунд удивленно смотрел им вслед, а затем повторил движение Девара – шлепнул Кикшу, и она сорвалась с места.
Сначала я изо всех сил цеплялся за гриву Кикши, потому как болтался у нее на спине, точно тряпичная кукла, привязанная к собачьему хвосту. Всякий раз, когда она касалась копытом земли, меня швыряло из стороны в сторону, и дважды я уже было решил, что сейчас свалюсь в пыль, но, как выяснилось, кобыла знала свое дело гораздо лучше меня, и в какой-то момент мне показалось, будто она сама меня удерживает. Когда эта мысль посетила меня вторично, я решил довериться Кикше, устроился поудобнее, и вскоре мы двигались точно единое целое. Она и до этого скакала более чем резво, но теперь у меня возникло ощущение, что мы стали мчаться в два раза быстрее.
Девара маячил далеко впереди, направляясь прочь от реки к пустошам, которые граничили с землями моего отца. Ландшафт изменялся, став более суровым – нас окружали каменистые холмы, крутые скалы и глубокие овраги, которые во время бурь заполняла вода. Ветер и дождь сотворили это необычное место. Тут и там из расселин в камнях, покрытых темно-пурпурными лишайниками, торчали тощие кусты с серо-зелеными листьями. Копыта Дедема выбивали фонтанчики пыли из сухой земли, которая, словно шлейф, стелилась за ними, забивая мне нос и рот. Девара мчался по тем местам, куда я ни за что не рискнул бы сунуться на Гордеце. Я следовал за ним, не сомневаясь, что он вскоре прекратит эту бешеную скачку и даст своему талди передохнуть, но он даже и не думал останавливаться.
Моя маленькая кобылка заметно приблизилась к Девара с Дедемом. Когда мы оказались на еще более пересеченной местности и начали подниматься на плато, мне стало гораздо труднее держать их в поле зрения. Низины и холмы походили на скомканное одеяло, и мне вдруг пришло в голову, что Девара специально старается сделать так, чтобы я отстал и потерялся, и, сжав зубы, я твердо решил не допустить такого позорного финала. Я прекрасно понимал, что одно неверное движение – и мы с моей кобылкой свернем себе шеи, но не пытался замедлить ее бег, а она, несмотря на очевидную усталость, продолжала мчаться за скакуном Девара.
Мы постепенно поднимались все выше и выше и вскоре оказались на плато. Вдали виднелись красные и белые скалы, а изредка встречавшиеся тощие кривые деревца указывали на места, где когда-то была вода. Мы миновали старую разрушенную крепость, похожую на полусгнившие зубы черепа или истрепанные временем башенки ветряного замка. Мой отец называл такие руины «шаманами» и как-то рассказал мне, что некоторые жители равнин считают, будто это дороги в подземный мир.
Девара продолжал мчаться вперед. Я уже изнемогал от жажды и был покрыт пылью с головы до ног, когда, взобравшись на небольшой холм, увидел, что он наконец остановился и ждет меня, стоя рядом со своим талди. Я подъехал к нему и с наслаждением соскользнул на землю с потной спины Кикши. Кобылка отошла от меня на три шага и опустилась на колени. Я пришел в ужас, решив, что загнал талди, но она перевернулась на спину и принялась с удовольствием кататься в сухой жесткой траве, растущей в низине. Я же с тоской подумал о мехе с водой, притороченном к седлу Гордеца. Однако я понимал, что мои сожаления напрасны.
Если Девара и удивился, что мне удалось его догнать, виду он не подал. Он вообще не сказал ни слова, пока я осторожно не поинтересовался:
– И что мы будем делать?
– Мы здесь, – был его ответ.
Оглядевшись по сторонам, я не увидел ничего такого, что отличало бы эту низину от десятка ей подобных, по которым мы промчались сегодня на бешеной скорости.
– Мне нужно позаботиться о лошадях? – спросил я.
Я знал, что, если бы скакал на Гордеце, отец первым делом потребовал бы, чтобы я им занялся. «Кавалерист без своей лошади превращается в неопытного пехотинца», – часто повторял он мне. Однако Девара лишь облизнул губы и сплюнул на землю. Я понял, что он нанес мне оскорбление, но промолчал.
– Талди были талди задолго до того, как на них стали ездить люди, – бросил он с презрением в голосе. – Пусть сами о себе позаботятся.
По выражению его лица я понял, что продемонстрировал слабость, показав, что меня беспокоит благополучие лошадей.
Впрочем, я сразу понял, что животные кидона действительно гораздо более выносливы и самостоятельны. Покатавшись по земле, Кикша присоединилась к Дедему, самозабвенно щипавшему жесткую траву. Глядя на них, я бы никогда не сказал, что всего несколько минут назад они скакали во весь опор по абсолютно не пригодной для этой цели местности. Если бы я сотворил такое с Гордецом, мне пришлось бы некоторое время ходить с ним, пока бы он не успокоился, потом насухо вытереть и в несколько приемов напоить, старательно соблюдая интервалы. Талди казались довольными жизнью, и, похоже, их нисколько не беспокоила грязь, впитавшаяся в пропотевшие спины.
– У животных нет воды. И у меня тоже, – через некоторое время напомнил я своему новому учителю.