Нотки кориандра Лебедев Игорь

– И чего? – не понял Троекрутов.

– Докладывает, табакерку ему на продажу принесли.

Евсей Макарович какое-то время обдумывал, какой вывод следует сделать из этого сообщения.

– И чего? – опять не понял он.

Хныкин не выдержал и, не переставая кланяться, двинулся к начальнику участка.

– Уж больно дорогая табакерочка по виду, ваше благородие, – пояснил он причину беспокойства. – Хотел справиться, нет ли на ней какого дела?

Подойдя, торговец с очередным поклоном протянул карманную табакерку. Изящная золотая коробочка была покрыта синей эмалью по гильошированному[9] фону и украшена накладным серебряным орнаментом. По центру размещался откидной медальон с вензелем Николая II из алмазных роз, под которым Евсей Макарович обнаружил миниатюрный портрет самого императора, исполненный акварелью по слоновой кости.

Вещица была явно не рядового порядка. Эдакая и в царских руках смотрелась бы нестыдно. Повертев драгоценность в руках, пристав обратил вопросительный взгляд на Облаухова.

– По заявлениям пропаж не было, – тут же доложил Константин Эдуардович, без лишних слов отгадав, каким вопросом желал озадачить его начальник. – И в управлении нет, я справился, – добавил он, будучи горд проявленной расторопностью.

– А кто принес-то? – оборотился Троекрутов к Хныкину.

– Да в том-то и дело, ваше благородие, – понизив голос, заговорил лавочник и приблизился вплотную к господину майору. – Подозрительный человек принес.

– Чем подозрителен-то?

– Одет прилично, тут ничего не скажу.

– Так что ж ты барагозишь?[10] – Троекрутов никак не мог взять в толк, что озадачило хозяина лавки.

– Увечье у него имеется, – помявшись, признался Хныкин таким тоном, словно говорил о чем-то неприличном. – Вместо ладони только три пальца торчат – длиннющие, как у паука! – Лавочник ткнул тремя пальцами в лицо Евсею Макаровичу, отчего тот слегка пошатнулся. – И верткие – страсть! Он их наподобие гадюк из рукава выпрастывает.

– Пальцы – не преступление, – подумав, вынес определение Троекрутов, вернул табакерку и собрался было двинуться к себе в кабинет.

– Евсей Макарович, это еще не все! – поторопился задержать начальника Облаухов.

Участковый пристав в нетерпении обернулся, всем видом показывая раздражение от этих глупых разговоров.

– Слух такой про него идет, будто это Кура-Цыруль, маравихер[11] из Одессы, – вращая глазами, сообщил главное опасение Хныкин.

Это уже было посерьезней. Евсей Макарович задумался и протянул ладонь, на которую лавочник с готовностью опустил золотую штучку.

– На гастроли, что ли, к нам? – пробормотал начальник участка.

Образовалось молчание, во время которого был слышен только грохот железных молотков, которыми артельщики налаживали систему отопления.

– Так что прикажете с табакерочкой, ваше благородие? – спросил Облаухов.

– Оформляй временное изъятие, – пришел в себя пристав. – А ты вот что, Хныкин, – ткнул он в живот лавочника. – Ежели придет к тебе этот господин, вели ему ко мне идти – мол, полиция желает по этой табакерочке справки навести. Уж больно, скажи, подозрительный запашок от нее идет.

– Слушаюсь, ваше благородие! – с чувством отозвался Хныкин.

Глава 9

Версии

– Экспертиза дала ожидаемые результаты, Илья Алексеевич, – без всяких вступлений начал Жарков, когда Ардов закончил наконец писать кучу обязательных отчетов и заглянул в прозекторскую.

Криминалист пребывал в том состоянии воинственного возбуждения, в которое обыкновенно приходил к концу дня, незаметно потягивая бурую жидкость из эрленмейера[12], стоявшего в стеклянном шкафчике с реактивами. То обстоятельство, что сегодня свою дневную норму Петр Павлович умудрился выполнить к полудню, говорило о чрезвычайном расположении духа, в которое почему-то он впал.

– Обе жертвы получили пули из одного и того же револьвера, – сказал он и как-то странно хмыкнул, глядя в сторону. – А это значит, что в убийстве замешан кто-то третий.

Илья Алексеевич опешил от столь причудливого кульбита мысли.

– Какой же третий? – спросил он. – По-моему, ваша экспертиза лишний раз подтверждает версию господина пристава.

– Безусловно, – еще более парадоксально высказался Жарков, – но лишь в той части, которая касается вопроса супружеской неверности. Думаю, жена Лундышеву оказалась неверна, да-с.

С этими словами криминалист полез в шкафчик унимать накатившее волнение.

– Мне это утверждение совсем не кажется безусловным, но пока я не готов вступать в полемику по этой части, – как можно аккуратнее поделился мнением Ардов. – Однако же откуда вытекает ваша уверенность в участии третьего?

– Такие, как Лундышев, самоубийством не кончают… не-е-е-ет, не кончают… – Жарков склонился к уху Ильи Алексеевича и жарко зашептал: – Есть все основания полагать, что Лундышев был застрелен неизвестным, и эту линию надо расследовать.

– Какие «такие», Петр Павлович? Люди как люди.

– Он член Комиссии по изготовлению броневых плит, допущенный к государственным тайнам первого разряда.

– Откуда вы узнали про комиссию?

– Навел справки, – неопределенно отозвался Жарков и опять хмыкнул. – Я думаю, некто пришел вместе с Лундышевым! – без каких-либо обоснований выпалил он, как будто полагал, что от многократного повторения этой гипотезы она сама собой наполнится жизнью и обретет черты правдоподобия. – Убил Чептокральского, а потом и самого Лундышева.

Сделав паузу, Петр Павлович опустошил колбу с бурой жидкостью и на несколько мгновений впал в задумчивость.

– Как вы понимаете, пороховые следы отлично подтверждают эту версию, – сказал он, вынырнув из инобытия.

Илья Алексеевич никак не мог понять, зачем Жаркову понадобилось приплетать в эту историю еще кого-то. Безусловно, имелись некоторые улики, говорившие в пользу третьего участника: свидетельство о некоем одноухом, оказавшимся во дворе в момент убийства; свежий клочок ткани на крыше, по которой он мог оставить место преступления; наконец, бочонок у дровяного сарая, очевидно, заранее приготовленный для удобства побега. Но, во-первых, этот набор пока не находил в голове Ильи Алексеевича никакого разумного положения и катался подобно бильярдным шарам из стороны в сторону, а во-вторых, ни одно из этих обстоятельств не могло быть известно Жаркову.

– Пороховые следы говорят лишь о том, что выстрел был произведен с близкого расстояния, – сухо заметил Ардов. – Напомню вам также, Петр Палыч, что вы сами определили направление раневого канала снизу вверх, что фактически свидетельствует в пользу самоубийства.

– Отнюдь, – энергично возразил Жарков. – Отнюдь! Почему вы исключаете, что убийца мог встать, например, на колено?

– Он же не цирковой номер исполнял! – возмутился Илья Алексеевич.

– Да при чем здесь! – вспыхнул криминалист. – Опустился, чтобы проверить, жив ли Чептокральский после ранения, пощупал пульс, зрачки… потом схватил револьвер и – бац! – всадил пулю в Лундышева. И – стрекача через окошко.

– А Чептокральского кто убил?

– Он же и убил. Он ведь был заодно с Лундышевым. Потому и беспокойства своим поступком у него не вызвал…

Больше всего Ардову сейчас хотелось спросить товарища напрямую, что произошло и почему он решил наводить тень на плетень, но Илья Алексеевич хорошо знал Жаркова и понимал, что такой прямой выпад не приведет к положительному исходу – ответом будут обида и повышение градуса беспокойства.

– А мог и сам Лундышев убить, – продолжил городить гипотезы Петр Павлович. – Не вижу тут ничего удивительного. Лундышев убил Чептокральского, а третий отоварил его самого.

– Зачем им надо было убивать Чептокральского? – Илья Алексеевич сделал попытку призвать к логике.

– Да какая разница! – воскликнул Петр Павлович, чем окончательно сбил с толку сыщика. – Не в нем дело!

– А в чем?

– Третьего надо искать!

Жарков закурил и пустил в форточку едкий дым.

– Надо искать третьего, – повторил он, словно какие-то высшие силы следили за тем, чтобы он постоянно на разные лады повторял эту фразу.

– Ваше предположение выглядит маловероятным, – все же не выдержал сыщик и перешел в наступление. – Если Чептокральский шел на деловую встречу, зачем ему понадобились букет и бутылка? Сама же Лундышева не подтверждает, что был кто-то третий. И как, в конце концов, быть с запиской, которой она вызвала на встречу Чептокральского?

Жарков шумно засопел и принялся греметь колбами на подоконнике, решая, куда следует сбить пепел.

– Вам не угодишь! – пробормотал он. – Вы же сами выгораживали жену капитан-лейтенанта! Теперь хотите ее потопить.

– Я хочу установить истину, – смутившись, ответил Ардов.

– Да любовник это все устроил! – развернувшись, страдальческой колоратурой пропел Жарков и даже хлопнул себя руками по бокам, словно устал терпеть ардовскую непонятливость. – Любовник этой самой Серафимы Сергеевны! Он и был третьим. Вместе они это дело обстряпали, потому и молчит она, не выдает подельника.

Илья Алексеевич совершенно ошалел от такого поворота.

– Вместе эту картину ревности исполнили! Чтобы уж никаких сомнений ни у кого не осталось, – продолжал криминалист. – Она специально вызвала Чептокральского запиской, чтобы привести его в лапы к мужу. Тут любой мог оказаться, не в нем дело.

– А в чем же? – едва не воскликнул Илья Алексеевич, который, кажется, начал терять рассудок в этом безумном хороводе мыслей.

– А вот в чем! – крикнул в ответ Жарков и взмахнул каким-то голубоватым бланком.

Ардов взял бумагу в руки. Это была справка из Санкт-Петербургского частного коммерческого банка, извещавшая о том, что на счету в указанном учреждении у г-на Лундышева А. П. хранится сумма в размере 6670 рублей.

– Теперь вам все ясно? – торжествующим тоном осведомился Жарков. – После смерти супруга деньги унаследует вдова.

– Откуда у него такие средства?

– Думаю, надо начать с Обуховского завода! – уверенно заявил криминалист, почувствовав, что сопротивление оппонента сломлено. – Сейчас же!

Глава 10

Судьба Отечества

Правление Обуховского сталелитейного завода располагалось в здании Главного Адмиралтейства. Чинов полиции встретил помощник начальника управления, инженер-механик Гаген-Торн. Известие о смерти Лундышева явилось для него полнейшей неожиданностью и произвело сильное впечатление. Он с готовностью вызвался проводить гостей в чертежную мастерскую, где у покойного было рабочее место.

– Что можете сказать о Лундышеве? – не теряя времени, приступил с расспросами Жарков по пути к мастерской.

– Как вам сказать… – отозвался Гаген-Торн. – Александр Петрович был человеком сумрачным, нелюдимым. Откровенно говоря, сослуживцы его сторонились.

– Видели вы его в обществе иностранных подданных?

– Конечно! Ведь он был горячим сторонником внедрения на нашем заводе производства брони по методу «Фридриха Круппа». Это германская фирма. Делегация оттуда недавно была у нас с визитом. Александр Петрович много общался с их главным инженером.

– Каково ваше мнение относительно качества крупповской брони? – не унимался Жарков.

– В настоящее время общепризнано, что это наилучшая корабельная броня. Александр Петрович лично устроил испытания образцов у нас на полигоне.

– И как?

– Результаты выше всяких похвал.

– В чем секрет?

– Свой рецепт немцы не раскрывают, – с досадой ответил помощник начальника управления.

– И требуют за него немалые деньги, – уточнил Петр Павлович.

– Угу, – вздохнул провожатый.

– Сколько?

– Не менее 100 тысяч в год на первые шесть лет.

Петр Павлович бросил Ардову многозначительный взгляд, как будто давал сигнал приготовиться к важной операции, которую намеревался сейчас исполнить.

– А о том, что немцы требуют закупить у германских фирм новые станки и механизмы, мы молчим, да? – запальчиво поинтересовался он у инженера. – Что понадобится строительство газового завода, нового прокатного цеха, мартеновской мастерской – это мы в расчет не берем?

Гаген-Торн с опаской посмотрел на визитера.

– Электродвигатели германской фирмы «Шуккерт» из каких источников предполагаете покупать? – продолжал сыпать каверзами Жарков, поражая спутников невероятной осведомленностью в вопросах производства корабельной брони нового типа.

– Из кредитов, выделенных на новое судостроение… – наконец ответил инженер, не понимая природы жарковского возбуждения. – Великому князю Алексею Александровичу[13] предоставлена справка-ведомость на все заказы…

– А мы сами, стало быть, изготовить броневые плиты подобной прочности не можем?

– Не можем…

Гаген-Торн наконец подвел чинов полиции к столу Лундышева.

– А какое отношение это имеет к смерти Александра Петровича? – наконец поделился он недоумением, которое вызвала у него исполненная Жарковым эскапада.

С не меньшим удивлением наблюдал за ходом дискуссии и Ардов.

– Мы обязаны проверить все версии, – уклончиво ответил криминалист и принялся перебирать папки на столе.

Воспользовавшись затишьем, в разговор вступил Илья Алексеевич:

– Скажите, вчера Лундышев ушел со службы раньше обычного?

– Да, я лично отпустил, – подтвердил Гаген-Торн. – Сказал, требуют семейные обстоятельства.

На этих словах Жарков опять бросил Ардову взгляд с особым значением, как будто прозвучавшее признание окончательно расставляло все по местам.

– Как, по-вашему, повел бы себя Лундышев, если бы застал супругу в объятиях любовника?

– Мне кажется, вопрос не слишком деликатный… – попытался было уклониться инженер.

– И все же я вынужден настоять, – проявил твердость сыщик.

– Как я уже говорил, Александр Петрович имел непростой характер… – принялся подыскивать слова Гаген-Торн. – Вспыхивал мгновенно! Полагаю, это было следствием контузии. Впрочем, и отходил быстро. Извинялся.

– Он мог в приступе гнева выстрелить в соперника? – прямо спросил Илья Алексеевич.

– Вне всякого сомнения, – вздохнув, без особого желания признал очевидное инженер. – Некоторое время назад его на время даже лишали права ношения табельного оружия – он угрожал мичману Прохоренко по пустяшному поводу.

Илья Алексеевич вернул Жаркову взгляд – мол, видите, версия самоубийства в состоянии аффектации имеет вполне очевидные основания.

– Что и требовалось доказать! – воскликнул криминалист и хлопнул ладонью по столу: под ней оказался корешок железнодорожного билета, извлеченный из ящика стола. – Сестрорецк!

Гаген-Торн и Ардов переглянулись. Поведение Жаркова вызывало все большее беспокойство.

– Неделю назад… – сообщил Петр Павлович, указывая на штемпель с датой поездки. – Странно, не правда ли?

Глаза криминалиста блестели, как у охотника, напавшего на след.

– Что же тут странного? – аккуратно поинтересовался Ардов, желая вернуть товарищу равновесие чувств.

– Это вы его отправляли? – с вызовом спросил Жарков у инженера.

– Нет, – ответил Гаген-Торн и посмотрел на Ардова, чувствуя, что встреча явно приобретает черты сумасбродства в сравнении с обычным ходом такого рода процедур. – Насколько мне известно, он ездил туда по обстоятельствам личного свойства.

– Прекрасно! – все более распалялся Жарков. – Очень хорошо! Мы считаем, что смерть Лундышева с ревностью никак не связана, – окончательно выбил он Ардова из равновесия.

– О чем вы, Петр Палыч? – не выдержал сыщик.

– Есть основания полагать, что Лундышев был связан с турецкими шпионами!

Это была новая вершина абсурда, на которую умудрился взобраться криминалист в ходе визита в правление Обуховского завода.

– Это мы изымаем для экспертизы! – взмахнул он папкой с результатами испытаний крупповской брони.

Гаген-Торн обратил к Ардову недоуменный взгляд. Илья Алексеевич подступил к Жаркову.

– Петр Палыч, думаю, нам следует продолжить в участке, – сухо проговорил он.

– Да, да, конечно, – как будто согласился криминалист, но тут же поделился новым невероятным эвенементом[14], – следствие считает, что Лундышев имеет отношение к теракту на Сестрорецком военном заводе!

Это уже выходило за всякие границы благоразумия.

– Какое следствие?! – возвысил голос Ардов.

Он, конечно, читал в газетах о Сестрорецком взрыве – вчера утром новость об этом дали «Санкт-Петербургские ведомости», а уже к вечеру подхватили и остальные, склоняя на все лады «турецкий след», якобы обнаруженный Отдельным корпусом жандармов, взявшим расследование в свои руки. Но при чем здесь несчастный Лундышев?

– Петр Павлович, что с вами?!

– Не будьте дураком, Ардов! – закричал Жарков – как видно, содержимое эрленмейера, перекочевавшее в желудок криминалиста в полном объеме, привело сознание обычно сдержанного Петра Павловича в состояние исступления и неистовства, в котором он имел свойство выкидывать весьма экстравагантные коленца. – И не пытайтесь уличить меня в подлоге! Это недостойно, слышите? Недостойно!

Совершенно потеряв покой духа, Жарков направился к выходу, но на полпути развернулся и принялся энергично грозить пальцем.

– Носитесь с этим вашим писакой как с писаной торбой! – обратился он к Илье Алексеевичу, очевидно, имея в виду интерес сыщика к обстоятельствам, приведшим репортера Чептокральского в дом Лундышева. – И того понять не можете, что сейчас на кону – судьба Отечества! О-те-чес-тва, слышите?!

– Петр Павлович… – только и сумел молвить Ардов.

– И этот ваш индивидуализм мне, Илья Алексеевич, не близок! Да-с, не близок!

С этими словами Жарков покинул помещение, хлопнув дверью и оставив присутствующих в полнейшем недоумении.

Илья Алексеевич помолчал.

– Скажите, не служит ли у вас человек без уха? – спросил он, чтобы хоть как-то загладить неприятный финал разыгравшегося представления.

– Нет, – отозвался Гаген-Торн.

Постояв, Ардов обозначил поклон и собрался было уйти.

– Но он приходил.

Сыщик обернулся. Рот мгновенно наполнился горьким вкусом пижмы вперемешку с мочеными яблоками.

– В тот день приходил, – уточнил помощник начальника управления. – К Александру Петровичу.

Страницы: «« 123