Человек из прошлого Сухов Евгений
Мальцева, закусив губу, с минуту раздумывала, после чего призналась:
– Не была у меня Полищук в это время. Эльвира приехала на один день позже. Ну и попросила меня, если про нее будут спрашивать из милиции, чтобы я сказала, что она была у меня.
– Вы поступили совершенно правильно, – заметила Кац.
На что Екатерина Мальцева лишь пожала плечами, совсем не сожалея о сказанном.
Пришлось снова побеседовать с Эльвирой Полищук, вызвав ее на допрос уже из следственного изолятора. Однако, как и предполагал Виталий Викторович, разговора не получилось. Полищук, услышав про показания подруги, уже не стала утверждать, что в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля была у Екатерины Мальцевой, однако где она была и с кем – говорить не пожелала. Одно было ясно: во время убийства и ограбления доктора Гладилина и его дочери в его доме Эльвиры Полищук не было. Узнать, где она была и с кем, было поручено старшему оперуполномоченному Рожнову. Он уже был занят розыском Коня и Сени Шиловского, однако на приказание майора Щелкунова ответил, как и положено подчиненным:
– Есть!
Первым Рожнов отыскал Сеню Шиловского.
Подозреваемый обнаружился в покосившемся сарае позади своего дома: висел в петле уже несколько дней и очень скверно пахнул. Сараюшка был старенький, наверное, поставленный еще дедом Семена Шиловского, и предназначался для хранения дров и разного скарба: пустых мешков, садово-огородного инструмента, деревянных ящиков и прочего барахла. В углу стояла прислоненная к стенке проржавленная велосипедная рама от английского велосипеда «Рудж». В аккурат возле нее на пеньковой веревке висел Семен Яковлевич Шиловский, двадцати шести годов от роду, мало чего путного видевший в жизни, ничего хорошего ни для себя, ни для других не сделавший и неизвестно для чего коптивший небо. Веревка заканчивалась под потолком, куда был вбит крюк неизвестно для каких целей. Впрочем, теперь уже было известно, для каких…
С нахождением одного из фигурантов уголовного дела об убийстве доктора Гладилина и его дочери оперативно-разыскной работы поубавилось. Оно и понятно: одно дело искать единственно оставшегося человека и совсем другое – троих. А когда внимание рассредоточено, результат достигается значительно медленнее.
Вторым был найден тайный любовник Эльвиры Полищук. Человек, у которого подозреваемая по делу провела ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля. И это был некто Карапетян Ирек Мамедович. Как удалось разыскать его оперуполномоченному Рожнову – то отдельная история. В этом случае можно было сказать лишь одно: умел капитан Рожнов находить нужных людей. За такое умение медали следует вручать. Или поощрять материально, что в городском Управлении МВД случалось крайне редко.
Иреку Мамедовичу было немногим за тридцать. Это был крепкий черноглазый рыжий мужчина с тренированными руками, густо заросшими волосами и, надо полагать, такими же волосатыми ногами. Можно было предположить, что грудь и даже спина также был покрыты ржавыми волосками. Жил Ирек Мамедович недалеко от центрального рынка и там же работал: продавал в палатке сухофрукты на развес и специи в бумажных кулечках. Проведенный у него обыск, санкционированный прокуратурой по заявлению майора Щелкунова, дал вполне ожидаемые результаты. У Карапетяна были найдены, помимо собственных денег и ценных вещей, хитроумно припрятанные три с половиной тысячи рублей, столовое серебро на шесть персон и золотой перстенек с рубиновым камнем, принадлежавший самому Степану Гавриловичу Гладилину.
Подозреваемого Карапетяна задержали и доставили в отдел по борьбе с бандитизмом и дезертирством, после чего майор Щелкунов решил сразу допросить задержанного. Задав несколько вопросов, требуемых в протоколе официального допроса, и тщательно записав их, он спросил:
– Откуда у вас такая крупная сумма денег, золотой перстень и столовое серебро на шесть персон?
Базарный торговец выглядел безмятежным, всем своим видом демонстрировал благожелательность и непонимание того, почему его вдруг задержали. Округлив глаза и ничуть не сомневаясь в правоте своих слов, Ирек Мамедович ответил:
– Послюшай, это мои личные вещи.
– А где вы приобретали, к примеру, вот это? – указал Виталий Викторович на серебряные ложки и вилки.
– Я нэ приобретал, – после недолгого раздумья ответил Карапетян. – Мне это падарили.
– Кто? – мягко поинтересовался майор Щелкунов и уставился на торговца, ожидая ответа.
– Мой дядья, – последовал ответ.
– Он сможет подтвердить ваши слова? – спросил Виталий Викторович с легкой улыбкой.
– Нэт, – сокрушенно покачал головой Карапетян. – Он умер два года назад. Такой хороший чэловэк биль.
Майор Щелкунов тоже сокрушенно покачал головой:
– Я вам сочувствую… А теперь хочу поставить вас в известность, Ирек Мамедович, что столовое серебро, которое, по вашим словам, вам подарил ваш дядя, и перстенек – все это вынесено из дома доктора Гладилина, который вместе со своей дочерью был убит в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля. И раз эти вещи у вас – выдержал значительную паузу Виталий Викторович, очень нужную в данный момент, – то вы, несомненно, причастны к этому двойному убийству. И вполне вероятно, что это именно вы зарубили топором известного в городе человека и его дочь, после чего и похитили ценные вещи, что были найдены сегодня у вас при обыске… Говори, где спрятал топор? – снова выдержав небольшую паузу, уже прикрикнул на Ирека Карапетяна начальник отдела по борьбе с бандитизмом и сдвинул к переносице брови.
– Какой топор? – вытаращил глаза базарный торговец и судорожно сглотнул слюну.
– Металлический! – зло прошипел майор Щелкунов и в свою очередь выпучил на торговца глаза. – Которым ты зарубил доктора и его несчастную дочь!
– Я никого нэ убивал, – с заметным надрывом в голосе промолвил Карапетян и поднял плечи, словно ожидал скорого удара. Видеть в таком положении крепкого и зрелого мужчину было неловко и сердобольно одновременно. Крепкие с виду люди, чем-то напуганные и втягивающие голову в плечи от страха, всегда жалко выглядят…
Виталий Викторович поднялся и пристально посмотрел на Карапетяна сверху вниз. В его серых крупных глазах появился холодный металлический блеск.
– Собирайтесь, – жестко сказал майор.
Короткий приказ, произнесенный начальником отдела по борьбе с бандитизмом, был сродни приговору.
– Хорошо, хорошо, я все расскажу, – заюлил Карапетян. – Все эти вэщи – нэ мои…
– А чьи тогда? – внимательно посмотрел на Ирека Мамедовича Виталий Викторович уже не столь злыми и холодными глазами.
– Это Эльвиры… – негромко произнес Карапетян и посмотрел куда-то в сторону.
– Эльвиры Полищук? – деловито переспросил Щелкунов.
– Да, – последовал короткий ответ.
– Когда она вам их принесла? – задал новый вопрос Виталий Викторович вполне дружелюбно.
– Пятнадцатого апреля вечером, – уже охотно ответил Ирек Мамедович, явно не задумываясь.
– Не ночью? – удивленно поднял брови майор.
– Нэт. Вечером принесла и осталась у меня ночевать. Сказала, чтобы я никому не говорил ап этом.
Разъяснив ситуацию, Карапетян с робкой надеждой посмотрел на хмурого майора и заискивающе улыбнулся.
Признание, сделанное Карапетяном, давало делу совершенно иной оборот, чего майор Щелкунов не ожидал. «Конечно, этот Карапетян тот еще жук, но похоже, что он не врал, – размышлял майор Щелкунов. – Возможно, что он даже не догадывался, что вещи принесены из дома убитых. Выходит, Эльвира обокрала своего дядю вечером, а через несколько часов в дом доктора Гладилина проникли грабители и убийцы, чтобы скрыть следы ее ограбления. Получается, это она навела Мигулю, Коня и Шиловского на дом своего дяди, чтобы прикрыться ими, если их вдруг найдут. Попросту использовала их втемную. Выходит, что главное действующее лицо всей трагедии, случившейся в Академической слободе на улице Чехова, это отнюдь не эта преступная троица, что совершила налет на квартиру доктора, а она – Эльвира Поликарповна Полищук…»
А Конь все никак не находился. Обыскался его опер Валя. Естественно, когда ему на глаза попался человек, похожий по описанию на Игната Коноваленко, Рожнов его повел. И довел до самого трофейного «Хорьха».
Такой вот вышел непредвиденный казус…
Глава 4. Чья кровь на тенниске?
Валентин Рожнов недосыпал, недоедал, но продолжал копать, выясняя подноготную покойного Эдуарда Кочемасова, почему-то пытавшегося скрыться от него и по чистой случайности попавшего под колеса автомобиля, единственного на пустынной дороге. Найденные у Кочемасова в кармане пять тысяч рублей (сумма очень даже внушительная), дорогая одежда и частые, как удалось выяснить, ужины в ресторане при гостинице «Столица» на улице Баумана не давали старшему оперуполномоченному Рожнову покоя. Поскольку гражданин Эдуард Альбертович Кочемасов работал простым чертежником при каком-то захудалом конструкторском бюро, выполняющем простенькие заказы. А рядовые чертежники, увы, не ужинают в ресторанах – по крайней мере, едва ли не ежедневно – и не носят одежду, стоящую несколько зарплат инженерно-технического работника. Не говоря уж о простом рабочем. Конечно, всему этому имелось какое-то логическое объяснение. Но какое? И где его надлежит искать?
Ввиду того, что с Эдуардом Кочемасовым случился несчастный случай, обыск в его квартире не проводился за неимением оснований. Человека сбила машина – где здесь криминал с его стороны? А вот старший уполномоченный Рожнов решил-таки обыск произвести – мало ли что может обнаружиться в квартире такого необычного потерпевшего. Возможно, найдется что-нибудь такое, что поможет ответить хотя бы на вопрос: откуда у простого чертежника столь немалые деньги? А может, прольется свет и на вопрос, чего так опасался Эдуард Кочемасов, что, заметив за собой слежку, побежал незнамо куда сломя голову и не заметил едущей по дороге машины?
Поскольку же разрешения на обыск квартиры старшему оперуполномоченному Рожнову никто бы не дал, Валентин снова решил проявить инициативу, на данный случай уже не очень-то согласованную с законом. Поздно вечером, прихватив с собой электрический фонарик, Рожнов отправился на Правопроточную улицу, где в квартире на втором этаже одного из бывших доходных домов известного некогда в городе купца первой гильдии Меркулова проживал Эдуард. Вскрыть квартиру не составило особого труда – замок был так себе, достаточно было булавки и длинного тонкого гвоздя, чтобы через полминуты старший оперуполномоченный Рожнов уже осматривался в прихожей, подсвечивая себе прихваченным фонариком.
Квартира Эдуарда Кочемасова оказалась хорошей – с двумя большими комнатами и просторной кухней, а еще имелся чулан, который прежними хозяевами использовался как гардеробная. С чулана Валя Рожнов и начал обыск. И не прогадал: в картонной коробке из-под обуви лежала трикотажная синяя тенниска в белую полоску, какую носят физкультурники, участвующие в представлениях на парадах во время больших государственных праздников. Рубашка была перепачканная, с двумя продольными дырками со стороны груди – такие бывает от лезвия ножа. Возле дырок в луче электрического фонарика были заметны давно высохшие бурые пятна, весьма похожие на кровь. Зачем Эдуард Кочемасов хранил эту уже никчемную тенниску – большой вопрос.
Что примечательно, картонную коробку удалось отыскать не сразу, – пришлось изрядно потрудиться. Спрятана она была умело, с завидной выдумкой, в специально выдолбленной нише под окном. Многоопытному старшему уполномоченному Рожнову не впервой приходилось производить обыск, и он, имея к разыскиванию невероятный талант (каким-то неведомым образом чувствовал, где лежит та или иная вещь), едва ее не пропустил. А человек, не ведающей, где искать и каким образом, никогда бы ее не нашел.
Прихватив коробку с тенниской под мышку, Рожнов продолжил обыск, но больше ничего достойного внимания не отыскал. Мебель в квартире Кочемасова была обычная, какая стоит в каждой второй квартире советских граждан. Одежда, что висела в платяном шкафу – да, бесспорно, – была отличного качества, и кое-какая была даже иностранного производства. Это наводило на мысль, что покойный знал, где подобную одежду можно приобрести или, на худой конец, к кому следовало обратиться, чтобы купить. А что одежда была дорогая – в этом у Рожнова не имелось сомнений… Ну и кое-какие деньги нашлись в жестяной банке на кухне. А больше – ничего такого, что могло бы привлечь внимание опера.
Когда Валя вернулся к себе домой, он еще долго осматривал грязную дырявую тенниску из квартиры покойного Кочемасова и размышлял по этому поводу. Зачем же сбитый «Хорьхом» насмерть чертежник, часто ужинающий в ресторане и одевающийся в одежду, которую просто так не приобрести, хранил выцветшую дырявую тенниску, носить которую не пристало даже нищему? Да еще весьма хорошо припрятал, чтобы не всякий мог найти! Такие тенниски перед войной, помимо спортсменов, носила еще молодежь, студенты вузов и техникумов. Он, Валя Рожнов, тоже носил такую, когда ему было семнадцать-восемнадцать лет. Не в этом дело… Две дырки – теперь уже Валентин точно определился, что они были от лезвия ножа, – не давали ему покоя.
Ведь если эта тенниска Кочемасова, то он когда-то получил два ножевых ранения в грудь или в живот. И на его теле должны были остаться заметные шрамы. Получается, что Кочемасов хранил тенниску в память о своем давнем ранении? Но тогда зачем? Кто ему нанес эти ранения? Где он получал медицинскую помощь и когда? Было ли заведено уголовное дело по поводу нанесения ножевых ран?
Вопросов возникало много. Ответы на них, несомненно, должны помочь разобраться в деле Эдуарда Кочемасова и пролить свет на то, кто же все-таки он такой.
Рожнов болезненно поморщился: и как он не посмотрел на грудь и живот этого сбитого «Хорьхом» Кочемасова, когда искал воровскую наколку на его плече. Дал ты маху, старший опер!
А если все-таки эта тенниска не Кочемасова? А если на ней не его кровь? И, может быть, это не кровь вовсе?
Кажется, Кочемасов еще в морге. Надо отдать рубашку экспертам, а самому топать в морг, чтобы посмотреть: имеются ли ножевые раны на теле Кочемасова. Вот так всегда: дурная голова ногам покоя не дает…
В морге было не то чтобы холодно, но как-то промозгло. Таковой бывает погода поздней осенью, когда кажется, что все кругом настолько мерзопакостно, что, может, лучше и не жить на этом свете. Или, по крайней мере, замкнуться у себя в квартире, зашторить окна и не иметь абсолютно никаких сношений с внешним миром. Впрочем, такое заведение, как морг, имеет предназначение явно не для жизнеутверждающего настроения и улыбок во весь рот. Здесь положено быть печальным, вести себя спокойно, громко не разговаривать, дабы жизнеутверждающим голосом не побеспокоить дух покойников…
Валентин открыл тяжелую дверь и шагнул в покойницкую, где увидел молодого человека лет тридцати в синем добротном костюме и санитара с вытянутым желтоватым лицом – Геннадия Васянина. Эдуард Кочемасов (вернее, то, что им ныне являлось) лежал на широком столе, поверхность которого была обита толстыми жестяными листами, под сероватой, донельзя застиранной простыней.
– Покажите, – сказал молодой человек.
Гена всего-то с неделю назад поступил на работу в морг и еще не полностью освоился со своими обязанностями. Наверняка он не должен был показывать человеку лет тридцати в синем добротном костюме «за человеческое спасибо» труп Кочемасова, однако житейский опыт подсказывал, что гостя следовало уважить, он шагнул к столу и откинул с лица покойника простыню и, отвернувшись, уставился в грубо побеленную стену.
Некоторое время человек в синем костюме смотрел на труп, потом негромко произнес:
– Спасибо, – и с задумчивым видом пошел по длинному коридору к выходу.
Незнакомец стоял у покойника недолго, однако Рожнов успел заметить, как по его скорбному лицу вдруг промелькнуло выражение удовлетворения.
Человек в синем костюме чрезвычайно заинтересовал Валентина. В какой-то момент Рожнов даже хотел направиться за ним следом, но потом решил исполнить то, ради чего пришел в морг.
– Откиньте простыню с покойника, – потребовал он.
Санитар вновь показал лицо мертвеца.
– Нет, полностью, – сказал Рожнов.
Никаких шрамов на груди и животе Эдуарда Кочемасова не имелось. Значит, тенниска с дырками от лезвия ножа была не его…
Тихо, чтобы не услышал удаляющийся человек в синем костюме, старший оперуполномоченный спросил у санитара, кивнув в сторону коридора:
– Быстро говори: что этот человек сказал, когда попросил дать посмотреть на труп?
Санитар пожал плечами и ответил с некоторым недоумением:
– Сказал, что хочет посмотреть на труп, чтобы убедиться, не знаком ли он ему.
– А как он представился? – быстро спросил Валя Рожнов.
– Работником исполкома.
– Фамилию назвал?
– Назвал… Но я ее не запомнил. Вроде бы ни к чему, – промямлил санитар, уже понимая, что допустил оплошность, пропустив в морг человека в синем костюме.
– Документ он какой-нибудь предъявил? – нетерпеливо спросил старший оперуполномоченный, явно торопясь.
– Да… Удостоверение с печатью…
– И что там было написано? Помнишь? – спросил Валентин, поглядывая в сторону коридора. Незнакомец уже вышел из морга.
– Я не особо вглядывался… – еле слышно произнес перепуганный санитар, уже решив написать заявление об увольнении. Кто бы мог подумать, что здесь такая нервная работа.
– Ясно, – буркнул Рожнов и заторопился к выходу.
Из морга Валентин выскочил как ошпаренный. Торопился старший оперуполномоченный не напрасно: он успел заметить уже поворачивающего за дом гражданина в синем костюме, прибавил шагу и потопал за ним на положенном расстоянии, то есть начал «вести». Дело привычное, к тому же молодой мужчина даже ни разу не проверил, есть ли за ним слежка или нет, чувствовал себя в полнейшей безопасности. Рожнову не нужно было особо прятаться, опасаясь быть раскрытым.
Человек, за которым шел Валентин, привел его к зданию, где размещался Городской совет. Выходит, что не соврал санитару в морге.
Старший оперуполномоченный вошел в здание Городского совета если не как к себе домой, то уж точно, как будто бы бывавший в этом здании не однажды. Мельком глянув на стенд с фамилиями руководителей отделов, он спросил у дежурного, сидящего на входе:
– Мне нужен начальник отдела по учету и распределению жилой площади товарищ Зигмантович. Это не он только что прошел мимо вас в синем костюме?
– Нет, что вы, – почтительно ответил дежурный, признав, очевидно, в Рожнове человека из руководящего звена, – это был товарищ Кондратьев, председатель плановой комиссии.
– Благодарю вас, – продолжая выдерживать роль неизвестно какого, но начальника, изрек Рожнов и степенно вышел из холла Горсовета на улицу. На лице его читалось удовлетворение, поскольку в деле Эдуарда Кочемасова появился новый фигурант…
На следующий день эксперты выдали пока неполное предварительное заключение по рубашке-тенниске. Помимо того, что на тенниске бурые пятна действительно являлись человеческой кровью, оказалось, что рубашку давно не стирали и не носили уже лет восемь-десять. Похоже, все это время она так и лежала в коробке из-под обуви в квартире Эдуарда Кочемасова. Так что два вопроса уже нашли свое разрешение – тенниска не принадлежала Кочемасову. И на ней находилась именно человеческая кровь. Однако основные вопросы остались без ответа: чья это рубашка и почему Эдуард Кочемасов ее столь долгое время хранил. Зато стало ясно, что дело Кочемасова очень даже не простое.
Глава 5. Что за цацки в коробках?
Коня «стреножили» недалеко от деревни Караваево, что тринадцать лет назад вошла в границы города и была включена в состав Ленинского района в северо-восточной части города. Патрулировавший местность конный милицейский наряд приметил человека, одиноко шагающего по проселку, ведущему из деревни Караваево в поселок Осиново. Человек показался патрульным милиционерам подозрительным и был остановлен для проверки личности. (Позже, когда их спросили, почему одиноко идущий по дороге человек показался подозрительным, они не нашлись, что ответить. «Просто какое-то чувство сработало», – признался один из них.) Каких-либо документов, удостоверяющих личность, у гражданина не оказалось. Когда его попросили назваться, он сказал свои имя и фамилию: Гришаев Игнат.
– А отчество? – спросил один из милиционеров.
– Так это… Иванович, – прозвучал ответ.
Слова подозрительного гражданина доверия у патрульных милиционеров не вызвали, и он был препровожден в городское отделение милиции, где имелся словесный портрет разыскиваемого гражданина Игната Коноваленко. Поначалу вроде бы ничего особенного не отметили: мужик как мужик, таких в окрестностях города, почитай, девять на десяток. Когда же милиционеры догадались сравнить имеющийся словесный портрет с обликом задержанного мужчины, то оказалось, что перед ними не кто иной, как объявленный в розыск и обвиняемый в тяжком преступлении, совершенном в Академической слободе, Игнат Павлович Коноваленко по кличке Конь. При личном досмотре гражданина Коноваленко были обнаружены деньги в размере пяти рублей с мелочью и серебряные часы, на обратной стороне которых была выгравирована надпись:
«Дорогому Степану Гавриловичу от коллектива врачей клиники в день его сорокапятилетия».
– Откуда такие знатные часики? Уж не на день рождения ли подарили? – хмыкнув, спросил его следователь из следственной группы при милицейском отделении и посмотрел на Коня так, как сморят учителя на школьника, попавшегося на экзамене со шпаргалкой.
– Нашел, – ответил Конь и нахально посмотрел в глаза следаку. Мол, доказывай, мусор, коли имеется такое желание, а я тебе в этом деле не поддужный[2]…
В этот же день Игната Коноваленко препроводили под конвоем в отдел по борьбе с бандитизмом и дезертирством города Казани. Прежде чем поместить в камеру, решили допросить. Майор Щелкунов, положив перед задержанным краденые часы, задал тот же самый вопрос:
– Откуда у тебя часы с гравировкой?
Про убийства его не спрашивали, что было странно. «А может, они ничего и не знают о них?» – приободрился Конь и решил сыграть ва-банк.
– Бока скуржевые[3] мне дал Сенька Шиловский по возвращении с дела. Я на стреме стоял, покуда он со своим сродственничком Венькой Мигулей докторскую хазу обносил. Сам я в хазу эту не заходил, как уже я сказал, на стреме стоял. Это я уж потом узнал, что они доктора и его дочку на мешок взяли[4].
– А Мигуля показал, что это ты доктора и его дочь топором зарубил. И что на стреме не ты, а Шиловский стоял, – как бы вскользь заметил майор Щелкунов. По своей привычке внимательно наблюдая за допрашиваемым и подмечая все жесты и мимику, которые указывали бы на то, правду говорит допрашиваемый или подвирает.
– Врет, – безапелляционно заявил Конь. – Ему веры ни на грош! Сродственника своего выгораживает. Ведь Сеня Шиловский брат Мигуле какой-то там. Троюродный, что ли… Не вдавался в эти подробности.
На первом допросе добиться от него чего-то конкретного не удалось, отвели в камеру, а вот на третьем Игнат Коноваленко, что называется, поплыл и начал давать показания. Прижатый к стенке уликами и доказательствами и не желая получить по суду максимальный срок за убийство, Конь признался в содеянном. Рассказал, что по выходе из тюрьмы повстречался с Шиловским, тот привел Мигулю, и они в пивнушке предложили ему провернуть одно дельце: мокрый гранд[5].
– Без тебя, мол, нам не обойтись, опытный человек нужен, – изрек Коноваленко и усмехнулся: – Так они сказали. Правда, в чердаке[6] у меня шевельнулась путевая мыслишка, что нехрен мне этих бакланов[7] слушать. Да вот, вишь, подписался на этот блудняк. Теперь, похоже, сполна получу…
– В той же пивнушке обо всем и договорились? – задал уточняющий вопрос Щелкунов.
– А где же еще! У Вени Мигули были гурки[8] от хаты, и в ночь на шестнадцатое апреля мы пошли. Дверь открывал Мигуля, сказал, что деньги в мезонине, там у доктора кабинет. Шиловского мы оставили у входа стремить, а сами вошли в дом. У меня и Мигули в руках было по топору. Вошли в переднюю и сразу через зал к дверям спальни доктора. Помню, половицы у меня под ногами заскрипели. Громко так… Думал сейчас переполошатся, тогда трудновато нам будет. Но нет, никто не проснулся. «Давай», – сказал мне Мигуля, а сам пошел к спальне докторской дочери.
На этом моменте Конь выждал затяжную паузу, собираясь с мыслями. Уж очень не хотелось признаваться в убийстве, но это был единственный выход, чтобы иметь возможность скостить с судебного приговора хотя бы пару лет. Виталий Викторович понимал, о чем думает Коноваленко, а потому и не торопил его.
Наконец Конь тяжко вздохнул и продолжил неторопливо:
– Тихонько так, на цыпочках, я вошел в спальню. Доктор спал на спине, приоткрыв рот. Я подошел к нему и обухом козыря[9] шандарахнул прямо по колчану[10]. Доктор захрипел, стал подниматься с кимарки[11]. Тогда я вдарил его козырем еще два раза. Он и затих… Потом столкнул с постели в надежде, что найду хрусты[12] у него под матрасом. Но денег там не оказалось. Я стал шариться в комоде, пооткрывал все ящики, но кроме двух коробок с цацками[13], луковицы[14] и разного барахла ничего не нашел…
– А что за цацки в коробках-то были? – поинтересовался Виталий Викторович.
– Рыжие[15] сережки, брошка с булигой…[16] Еще что – точно не помню. Из барахла взяли женскую жакетку, новую, еще с магазинной биркой, пару новых же мужских рубашек и шкары[17]. Потом я прошел в другую спальню, где кимарила докторская дочь. Она была вся в хапанье[18] и, кажись, готова. Ее кончил Веня Мигуля. – Здесь Конь замолчал и пытливо взглянул на майора Щелкунова. – Вам, верно, Мигуля сказал, что это я и доктора, и евонную дочку замочил? И что мне замочить кого, все равно что два пальца обоссать… Так вот: я только самого лекаря пришил, а ее не трогал. И уговор у нас такой был: я мочу доктора, а Мигуля – евонную дочь… – Игнат Коноваленко снова помолчал, затем продолжил: – У Мигули в руках была рыжая чапа[19] с кулоном и еще какие-то шмотки. Опосля мы с ним из спален прошли в большую комнату. Там все переворошили, путного ничего не нашли и подались в мезонин, где у доктора был кабинет. Однако вместо трех с половиной косух[20] нашли всего-то тридцать пять буланых[21]. «Где бабки?» – спросил я Мигулю. Но тот лишь пожал плечами: видно, сам был в неведении. Ну, что еще говорить? – снова посмотрел Коноваленко на майора Щелкунова. – Вышли из докторского дома и, как уговаривались, пошли к Сене Шиловскому. Там раздербанили[22] слам[23] и разбежались…
Конь замолчал и повесил голову. Верно, в тюрягу возвращаться не шибко хотелось.
Еще раз была вызвана на допрос Эльвира Полищук. Но признательных показаний добиться от нее не удалось: ключей от дома доктора Гладилина она Вениамину Мигуле не давала, на разбой и убийство никого не подбивала. А еще никакого Ирека Карапетяна в глаза никогда не видела и ничего похищенного из дома Гладилина она у него в квартире не прятала, потому как с ним не знакома и не ведает, кто он такой. Однако доказательная база и без признательных показаний Полищук была вполне достаточной, и дело было закрыто.
Глава 6. Валя Рожнов ведет собственное расследование
Председателя плановой комиссии Городского совета товарища Кондратьева звали Николаем Павловичем. Он был довольно молод, шел ему тридцать первый год. Женат, имел двоих детей – мальчика и девочку – и являлся вполне успешным советским чиновником средней руки, что для его возраста считалось весьма достойным результатом. По словам коллег, что хорошо его знали, у Николая Павловича присутствовал набор личностных качеств, которые позволяли ему вырасти в крупного сильного руководителя.
Но главным было не это. А то, что Кондратьев окончил Авиационный институт в тысяча девятьсот сороковом году. И учился он на факультете самолетостроения в одной группе с попавшим под машину и ныне покойным Эдуардом Кочемасовым, до недавнего времени работавшим в конструкторском бюро недалеко от своего дома. Простое стечение обстоятельств? Вряд ли… В такие совпадения старший оперуполномоченный Рожнов давно не верил. Так что теперь его путь лежал в городской авиационный институт…
Авиационный институт – второе по значимости высшее учебное заведение в Казани после Государственного университета – вырос из аэродинамического отделения университета в тысяча девятьсот тридцать втором году. К настоящему времени институт занимал бывшее здание Лесотехнического института на улице Карла Маркса. Туда и отправился Валентин, чтобы разузнать о студенческой группе, в которой учились Кочемасов и Кондратьев, ну и, конечно, о них самих.
С сорокового года в институте произошло множество изменений, причем кардинальных. Открылись моторостроительный факультет и кафедра реактивных двигателей. Сюда в годы Великой Отечественной войны были эвакуированы Харьковский авиационный институт, несколько подразделений Центрального аэродинамического института имени Жуковского и Летно-исследовательского института. Однако студенческая атмосфера института осталась прежней, что и была до войны: многодневные походы с песнями у костра; разнокалиберные по тематике и масштабу фестивали; студенческое конструкторское бюро, разрабатывающее планеры, известные на весь Советский Союз и получающие призы на общесоюзных соревнованиях… Капитан милиции Рожнов почувствовал особую атмосферу института сразу, как только вошел в его здание. И даже немного позавидовал, что не был студентом такого замечательного вуза. Многие студенты, выглядевшие явно старше студенческого возраста, носили старые выцветшие гимнастерки. Они пришли в вузовские аудитории сразу после фронта. По их счастливым лицам было видно, что им приятно ощущать себя студентами.
На кафедре факультета самолетостроения кроме секретаря, женщины лет тридцати, сидящей за печатной машинкой, находился молодой человек в коричневой замшевой безрукавке при галстуке и с уже заметной плешью на макушке. Он сидел, углубившись в бумаги, и за ухом его торчал остро заточенный карандаш.
– Мне бы заведующего вашей кафедрой увидеть, – обратился к секретарю Рожнов.
– Его в данный момент нет. Я его временно замещаю, – оторвался от бумаг молодой человек с плешью на макушке.
– Тогда я к вам, – Рожнов шагнул к столу, за которым сидел молодой человек.
– Слушаю вас, товарищ, – взглянул на Рожнова заместитель заведующего кафедрой.
– Меня зовут Валентин Николаевич Рожнов, – произнес опер и раскрыл перед молодым человеком с плешью свое служебное удостоверение. – Старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством городского Управления МВД.
– Очень приятно… Я так и подумал, что вы из органов.
– Почему вдруг?
– Есть в вас что-то такое, – уклончиво ответил заместитель заведующего кафедрой и, спохватившись, представился: – Валерий Иванович Федынцев, доцент, кандидат технических наук. Чем могу служить?
– Меня интересует один ваш выпускник, – начал старший оперуполномоченный. – Он окончил в сороковом году факультет самолетостроения. Его зовут Эдуард Альбертович Кочемасов. Вернее, так его звали, – добавил Рожнов, от него не ускользнуло, как многозначительно переглянулись межу собой плешивый кандидат наук Федынцев и женщина за печатной машинкой.
– А почему звали? – поинтересовался Валерий Иванович, как-то странно взглянув на гостя из милиции.
– Потому что он умер, – ответил Рожнов и тотчас задал вопрос: – Вы его знали?
– Знал, – не сразу ответил плешивый кандидат технических наук, раздумывая о чем-то своем. – До войны мы учились с ним в одной группе. А что с ним случилось?
– Его сбила машина, – ответил Валентин Рожнов.
Доцент Валерий Федынцев и женщина за печатной машинкой снова переглянулись. Похоже, они знали об Эдуарде Кочемасове нечто такое, чего не прочь был бы узнать Валентин Рожнов.
– А вас, простите, как зовут? – обратился к женщине старший оперуполномоченный.
– Нинель Яковлева, – ответила женщина.
– Вы тоже знали Эдуарда Кочемасова?
– Да, – неуверенно и как-то осторожно ответила женщина.
– И тоже учились с ним в одной группе? – задал новый вопрос Валентин, уже понимая, что получит утвердительный ответ.
– Да, – еще нерешительнее ответила Нинель Яковлева.
– Что можете о нем рассказать? – не скрывая интереса, спросил Рожнов.
Женщина пожала плечами:
– Да ничего в общем-то… Обыкновенный он был человек.
– А вы? – повернулся в сторону Федынцева старший оперуполномоченный.
– Да тоже ничего такого… – после заминки произнес Валерий Иванович. – Парень как парень…
– Как же так, товарищ Федынцев? – Рожнов был сильно удивлен столь неопределенными ответами. – Вы пять лет учились вместе с Кочемасовым в одной группе и ничего не можете сказать об этом человеке? Ни хорошего, ни плохого? Как такое может быть? Или вы просто не хотите ничего о нем говорить? – пытливо прищурившись, посмотрел сначала на Валерия Федынцева, а затем на Нинель Яковлеву Рожнов. – В таком случае для этого должны иметься какие-нибудь основания, боюсь, не очень приятные для вас, верно? А что это за основания – не подскажете?.. Опять не желаете говорить?
Читать бесплатно другие книги:
