Тайна родной крови Болдова Марина

Грузовичок «Жук» веселого желтого цвета вывернул с улицы, примыкающей к площади Ратуши, и как-то воровато-неспешно двинулся к следующему перекрестку. Многочисленные прохожие, в основной своей массе туристы, с недоумением поглядывали на яркую машину – улица была с односторонним движением, грузовик же двигался в запрещенном знаком направлении. Кто-то достал мобильный телефон, чтобы сделать фото нарушителя, но машина неожиданно резво рванула вперед. Визг тормозов и отчаянный многоголосый вскрик слились в страшный аккорд свершившейся беды. Не останавливаясь, грузовик быстро проехал до перекрестка и свернул направо. На месте аварии вмиг образовалась толпа. Несколько человек снимали происходящее на камеру, но большинство, возбужденно переговариваясь, пытались через головы впередистоящих рассмотреть лежащего на дороге человека.

Маленький мальчик, успев к пострадавшему быстрее прочих, в растерянности обернулся к спешившей за ним девушке.

– Сара, – произнес он по-русски. – Это же Катя, да? Ну, скажи, Катя?

– Сема, пойдем, – девушка бросила быстрый взгляд поверх его головы, решительно развернула мальчика и, держа за худенькие плечики, повела сквозь толпу прочь.

– Ты что?! Так и уйдешь?! А она пусть лежит?! – Тот с возмущением вырвался из ее рук и побежал прямиком к подъехавшему в этот момент к месту аварии полицейскому автомобилю.

– Пан полицейский, там Катя! Моя сестра! Ее сбила машина! Желтая! – затараторил он без остановки, указывая пальцем на толпу. Тот непонимающе посмотрел на девушку. Та вдруг сильно побледнела и стала оседать на асфальт.

– Ой, приступ начинается, – округлив глаза, тихо произнес мальчик и кинулся к ней. Польский полицейский, не поняв ни слова, но сориентировавшись в ситуации интуитивно, взял в руки рацию. Его напарник, отодвинув мальчика в сторону, склонился над девушкой.

Никто не заметил, как белоснежный «Форд», за несколько минут до происшествия медленно двигавшийся вдоль тротуара навстречу грузовику, вдруг резко прибавил скорость и на перекрестке свернул в переулок. За рулем была женщина. Проехав еще несколько кварталов, машина остановилась. Женщина сняла темные очки, посмотрела в зеркало заднего вида. «Хм, неожиданно! – произнесла она с легким смешком. – И как удачно! Одной проблемой меньше…»

Кровь человека – мостик между душой и телом. Душа в маленького, еще нерожденного, человечка лишь в середине срока беременности вселяется, тогда и кровь пульсировать начинает. И информация от матери к ребенку по крови передается: доброта, праведность поступков или преступность. Все, что накоплено ею и отцом за время их половой зрелости. Никто за тебя не решит: добро нести в мир или зло. И что ребенку своему передашь: любовь к миру или озлобленность.

Глава 1

Семка беспокойно ерзал на жестком стуле в холле полицейского участка. Он так и не смог объяснить, кто такая Катя. Его не понимали. Телефон мамы Веры не отвечал – оно и понятно, отключила на время экскурсии. Тогда он набрал номер переводчицы Элины, которая работала с их ансамблем с первого дня фестиваля. И успокоился, когда та ответила, что подъедет в участок через десять-пятнадцать минут. А сейчас вот мысли о Саре заставили его вновь тяжело вздохнуть. Как он объяснит маме Вере и остальным, почему у нее случился приступ? Ведь он, Семка, за Сару отвечает! И должен ее беречь. Потому что приступ – это страшно! Страшно, когда и так бледное ее лицо становится совсем белым. Когда она, глядя перед собой испуганно и умоляюще, ловит ртом воздух, судорожно сжатыми пальцами сминая плед на кровати. А он, Сема, бестолково мечется по девчачьей спальне, хотя мать сто раз говорила, где лежит Сарино лекарство. Потом, сунув сестре спрей, дрожащими руками набирает «ноль три». И ждет «Скорую», поминутно подскакивая к окну.

Семка обожал Сару и боялся. И все делал не так. И вилка из левой руки сама выскакивала, а за ней и нож из правой – на скатерть! А то и в соусник! Сроду эта плошка перед ним стоит, словно другого места ей на столе нет! Пробовал отодвинуть, пока еще за стол никто не сел, не выходит. Кружочек, что ли, под ней Сара нарисовала? Прямо под донышком! И кричит он всегда громко. Как назло, все вдруг замолчат, а он в этот момент – вопит. «Учись сдерживать свои эмоции, Семен!» – проговорит Сара вроде бы спокойно и ласково, но у него вдруг от ее жалостливого тона ком в горле. Даже «извини» не всегда выдавить удается. Наверное, Сару и другие боятся, но им что – все взрослые, а он – поскребыш! Так его называет отец. Последний он в семье, со старшей, Катей, разница аж в двадцать лет!

Ее, Катерину, не взяли на фестиваль в Краков потому, что ей уже живот на нос лезет! «То есть, она в интересном положении», – промелькнуло в голове выражение Сары. Ну очень интересное положение! Тошнит все время, толстая стала, в отцовском кресле не умещается и все время плачет. Кино про любовь смотрит или про войну, без разницы – сразу в слезы. Ей, значит, эмоции показывать можно!..

– Ой! – довольно громко вскрикнул Семка и испуганно посмотрел на обернувшегося к нему полицейского. – Это не Катя! Она не может, потому что…

– Сема, что случилось? Что с Сарой? – Элина кинулась к нему, едва переступив порог участка.

– У Сары приступ! Ее увезли в больницу на машине с красным крестом! А я думал, там, на дороге, Катя, а сейчас понял – не Катя! Кукла, что ли, с нее слеплена? С Катиными глазами? Ее зачем-то бросили под желтую машину! Элина, ты понимаешь, что Катя не может быть там, на дороге? Понимаешь?

– Сема, успокойся. Я сейчас поговорю с паном полицейским, и все прояснится. Ты посиди пока тут, – Элина погладила его по голове и отошла к поджидавшему ее офицеру.

Семка смотрел на нее и пытался понять, о чем она так долго тому рассказывает. Полицейский показывал ей какие-то бумаги, Элина кивала, говорила что-то по-польски, и Семка несколько раз услышал имя Катя. Наконец он не выдержал и подбежал к Элине.

– Это не Катя! Кукла с ее лицом! – невежливо перебил ее он, сердито зыркнув на полицейского. – Как Суок в «Трех толстяках»!

– Сема, успокойся! – Элина достала из сумки телефон.

Семка почти что повис на руке Элины – та показывала на экране мобильного фотографию Кати. Снимок был сделан в прошлом году во время концерта в Москве, куда Элина прилетела специально, чтобы встретиться с ними. Полицейский кивал согласно и печально и что-то отвечал ей.

– Элина, что ты ему говоришь? Что это Катя там, да? Ну, Элина!

– Да, Сема. Успокойся. Она, видимо, прилетела сегодня, хотела сделать сюрприз. Я понимаю, тебе страшно, и ты…

– Да не страшно мне! Это не Катя! – упрямо перебил Семка, отчаиваясь оттого, что так и не мог ничего объяснить. Какая-то деталь ускользала от внимания, он пытался сконцентрироваться, снова повторяя и повторяя про Суок. В конце концов Элина, бросив обеспокоенный взгляд на полицейского, решительно взяла его за руку и подвела обратно к стулу, на котором он недавно сидел.

– Сема, послушай! Пан полицейский все понял, он больше ничего у тебя спрашивать не будет. Это не Катя, ты прав, – проговорила она слишком быстро, и Семка догадался, что она ему по-прежнему не верит.

– Элина, нам завтра уезжать…

– Да, я помню. Поедем в гостиницу, мы здесь больше не нужны.

– А как же полицейский? – зачем-то спросил он. – Ведь он же не так думает, как нужно! Это не Катя!

– Ну почему ты так настаиваешь?! Хватит уже! – в сердцах прикрикнула на него Элина.

– Я знаю почему! Катя беременна! А эта – нет! – громко и четко выговорил он, словив-таки ускользавшую от него все это время мысль.

Элина удивленно посмотрела на него. И тут же перевела взгляд на появившегося в дверях кабинета полицейского.

Она что-то сказала ему по-польски, уверенно кивая. Тот нахмурился.

– Посиди здесь, Сема. Мне нужно еще раз увидеть… То есть я схожу с паном офицером, ты только никуда без меня не уходи.

Он и не собирался. В гостинице все равно никого из своих не было – уехали на экскурсию по Кракову и вернутся только к вечеру. Без Элины ему даже не дадут ключ от номера.

Сема сидел на стуле и болтал ногами. Он успокоился. Ему поверили, и это было на данный момент самым главным. Катя дома, в Самаре. Наверное, в кладовке уже не осталось ни одной банки солений. А ему не жалко, хотя он и сам любит хрустящие огурчики и красненькие помидорки с лопающейся от надкуса шкуркой. Через два месяца, в августе, как ему сказала Сара, он станет дядей. И перестанет быть самым младшим в их большой семье.

Глава 2

Михаэль прождал ее в кафе полтора часа. Конечно, Анка никогда не отличалась обязательностью, но это было уж слишком. В конце концов, он решает ее проблемы. Она создает, а он всегда отвечает за ее проступки. С детства.

На этот раз Михаэль не сразу понял, о чем ему рассказывает сестра. Так давно они не виделись, что он уже и забыть успел, какие непредсказуемые последствия обычно наступают после ее авантюрных задумок.

…Они выросли без матери. Фотографии и написанный маслом портрет находились в ее бывшей спальне. Дети заходили туда редко, особенно Анка, которая с раннего детства боялась этой, как она называла, «мертвой» комнаты. Однажды она призналась брату, что чувствует там запах горящих свечей и даже «слышит» потрескивание пламени. Михаэль тогда только пожал плечами – ни одного подсвечника в комнате не было, только старинная масляная лампа на каминной полке, поставленная скорее для интерьера, чем для полезного применения в случае необходимости. Единственное, что вызывало его интерес, – запертый ящик старинного бюро.

Но и он не любил эту комнату. Тоски по матери Михаэль не испытывал, Анка, как чувствовал, тоже, но отец приводил их, маленьких, туда за руки, усаживал на высокую кровать и рассказывал о ней. Повзрослев, они поняли, что делал он это лишь для того, чтобы они не забывали о женщине, которая дала им жизнь. Но как можно помнить о том, кого не видел ни разу в жизни?

С годами Анка стала все больше походить на отца: тонкий нос, четко очерченные губы и глаза цвета болотной зелени делали ее очень привлекательной. Ему ж достались высокий лоб и небольшие, глубоко посаженные глаза матери. Но, как любил пошутить отец, они оба «не из родни, а в родню». Михаэлю эта фраза казалась странной, какой-то чужой, не из их мира…

Он уже в который раз набрал номер мобильного сестры. «Ну ладно, опаздывает! На звонки могла б ответить!» – мысленно попенял ей, но беспокойство нарастало.

Ждать дольше не имело смысла. Он почти точно знал, что с Анкой случилась беда. Михаэль подозвал официанта.

– У меня к вам просьба. Если вдруг вот эта девушка появится здесь, попросите ее срочно перезвонить брату, – он показал парню на экране телефона фотографию Анки и, оставив щедрые чаевые, вышел на улицу.

Краков он знал как свои пять пальцев, изучив все закоулки еще во время учебы в Ягеллонском университете. Ближайший полицейский участок находился в паре кварталов от кафе, в котором он только что ждал Анку, и Михаэль решил оставить машину и пройтись пешком. Он надеялся, что по пути в участок его догонит-таки звонок сестры.

Михаэль подошел к полицейскому участку, легко взбежал на крыльцо и потянул на себя массивную дверь.

– День добрый! Я разыскиваю свою сестру, у меня есть основания предполагать, что с ней могло случиться несчастье, – от волнения и дурных предчувствий его голос слегка охрип. Он сбивчиво рассказывал об Анке, показывал ее фотографию и не сразу заметил, что кроме полицейского его внимательно слушает молодая женщина у стойки. В один момент он поймал ее встревоженный взгляд, брошенный на офицера, и его ответный кивок. Этот безмолвный диалог вызвал в нем такую панику, что Михаэль не сдержался и схватил ее за руку.

– Вы что-то знаете, да? Видели ее? Где? Когда? – он поднес к ее лицу телефон с фотографией Анки. – Это она? Вы знаете, что с моей сестрой?

Михаэль долго шел за полицейским по длинному коридору, спотыкаясь на неровно уложенных плитках. Он чувствовал, как тут же чья-то рука подхватывает его под локоть и сразу же отпускает. В голове отзывались лишь гулкий стук каблучков и глухие удары собственного сердца.

Михаэль узнал Анку по одной только кисти руки, свисающей со стола из-под белой простыни: между средним и указательным пальцами четко был виден след ожога – последствие детской шалости сестры. Первое, что он сделал, не отдавая себе отчета, – натянул край белого полотна на эту руку.

Ему показали ее лицо. Он было с облегчением вздохнул: нет, не она! Радостно оглянулся на молодую женщину, все еще стоявшую у него за спиной. И тут же повернулся обратно. Внутренний голос, голос их с Анкой ангела-хранителя, шепнул ему, что из них, двойняшек, он остался один.

– …Русские музыканты, они приехали на фестиваль… Девушка и мальчик Сема видели, как вашу сестру сбила машина… – слышал он как будто издалека женский голос.

– Какая девушка? – спросил он машинально.

– Сестра Семена, Сара. Ей стало плохо с сердцем, ее увезли в больницу. А я – Элина Поплавская, переводчица. Могу вам чем-то помочь? Вот, возьмите мою визитку, возможно, у вас будут вопросы. А я должна отвести мальчика в отель. Скоро его семья вернется с экскурсии, – она протянула Михаэлю картонный прямоугольник. – До свидания.

– Спасибо, – он машинально сунул карточку в нагрудный карман куртки.

«Сема – это, наверное, тот мальчик, что сидел в холле», – вспомнил Михаэль, подписывая какие-то бумаги.

Глава 3

Вера Михайловна Бражникова почти не слушала экскурсовода. Она смотрела на красоту за окном автобуса и пыталась сосредоточиться на главном: завтра они возвращаются домой в Россию. Все, кажется, прошло благополучно, они заняли второе место в конкурсе. Еще вчера она с улыбкой наблюдала за младшим Семой, как он смешно расстроился, что они не первые. Совсем ненадолго расстроился, и тут же его конопатое личико озарила радостная улыбка – все подарки для их музыкальной семьи несли ему, складывали прямо на пол у его ног, а он всем говорил быстрое «спасибо» или выученное польское «dzienkuje» и оглядывался на нее. Увидев одобрительную улыбку, вновь поворачивался к очередному дарителю.

Они всегда с гастролей и конкурсов увозили домой много подарков, фотографий и память о новых друзьях. И никогда Вера Михайловна не испытывала такого беспричинного беспокойства, как в этот раз.

Еще дома, проверяя уложенный багаж и держа в руках билеты и паспорта, вдруг не к месту вспомнила она все трудности, связанные с предстоящей поездкой. Поначалу не хватало денег. Но нашелся спонсор, не совсем бескорыстный, хотя и с вполне приемлемыми условиями. Не поехала Катя, расстроившись не меньше самой Веры Михайловны, – врач вдруг забеспокоился по поводу протекания беременности. И, наконец, Сара настояла на своем участии, несмотря на участившиеся в последнее время сердечные приступы. А Вера Михайловна сдалась.

В суете путешествия и проходящего фестиваля она немного отвлеклась от своих страхов, но в уютном салоне экскурсионного автобуса вновь тревожно заныло в груди.

– Казимеж – в прошлом отдельный город, а сейчас район Кракова… Еврейский геноцид фашистов опустошил город, о чем достоверно показано в известном фильме Стивена Спилберга «Список Шиндлера». До сих пор идет восстановление… – услышала Вера Михайловна голос гида.

«Насколько же нужно быть пропитанным ненавистью к еврейской нации, чтобы истреблять подряд всех ее представителей, независимо от места их проживания, пола и возраста! Извести целый город!» – подумала она и вспомнила о Саре. Девочка так устала, что отказалась от экскурсии по Кракову. А Сема сам вызвался побыть с ней. Они собирались прогуляться по городским улицам, далеко не удаляясь от отеля.

– На той стороне Вислы расположен район Подгуже, также бывший ранее отдельным городом. Чтобы попасть из Казимежа в Подгуже, нужно перейти по одному из мостов, например, по этому мосту Пилсудского. Гордостью Подгуже является неоготический костел Святого Иосифа…

Вера Михайловна никак не могла сосредоточиться на рассказе экскурсовода. Тревога не отпускала. Конечно, более всего она волновалась за Катю.

…«Маленькая печальная принцесса», – так сказал о девочке их с мужем Федором друг Константин Лыков, увидев в первый раз. В свои десять Катя казалась совсем малышкой, и только взгляд темно-болотных глаз был не по-детски строг и спокоен. Катя была так красива, что, бывало, у случайных прохожих невольно вырывался восхищенный возглас. Девочка относилась к этому с неподдельным равнодушием, вежливо улыбаясь в ответ и проходя мимо. «Счастливая», – говорили ей вслед, а Вера Михайловна знала, как одинок и несчастен этот ребенок. Катя ходила к ней на занятия в музыкальный класс, и Вера Михайловна видела, как та хотя бы на время оттаивает, оставляя мысли о доме, где она жила с матерью-алкоголичкой. Она была необыкновенным ребенком – кроме красоты бог наградил ее талантом и упорством. После смерти матери Кати Вера Михайловна с мужем взяли ее к себе, оформив удочерение. Теперь Кате двадцать семь, и она готовится стать мамой.

Второй приемной дочерью через много лет для них стала Сара Лейбсон, у которой в одночасье погибла вся семья…

А три года назад Константин Лыков пригласил ее посетить детский дом. «Вера, я уверен, там есть талантливые дети. Возможно, твоя музыка для них станет пропуском в нормальную жизнь. Прослушай ребят, прошу тебя», – уговаривал он, но ей не нужны были уговоры. Она тогда только согласно кивнула, лишний раз убедившись в том, насколько схожи мысли и желания у них с Костей. Жаль, что Федор так и не научился ее понимать. Вера Михайловна помнит удивленный вопрос мужа: «Зачем тебе это нужно?»

Она для начала просмотрела личные дела младших школьников. Прослушивать детей не стала, просто спросила: кто хочет научиться играть на домре? В ответ было только недоуменное молчание, и Вера Михайловна в растерянности оглянулась на Лыкова. Он улыбнулся, подмигнул ей и вдруг очень интересно и красочно стал рассказывать о музыке. Лес рук взметнулся вверх, и у нее отлегло от сердца. На следующий день к ней в класс на школьном автобусе приехали двенадцать ребят. Она взяла всех. Но после месяца занятий остались только четверо: Рома Величко, Кирилл Рощин и брат с сестрой Марат и Фая Сафины. Им было по девять. Вот над ними и собиралась оформить опекунство Вера Михайловна.

Ей вновь помог Лыков. Дети переехали к Бражниковым. И только тогда сложилась их музыкальная семья…

– Мама Вера! – услышала она громкий шепот Кирилла за спиной. – Оказывается, у них тоже есть барахолки! Каждое воскресенье! Ярмарка старья называется!

Вера Михайловна улыбнулась. По довольному лицу Кира видела, что экскурсия удалась. Наверное, зря беспокоилась, решила она, у них все хорошо.

Ей еще мама говорила, что внутреннее предчувствие – не что иное, как неслышимый голос ангела-хранителя. Уже по напряженному лицу Элины, которая встретила ее в холле отеля, Вера Михайловна поняла, что стряслась беда.

– Что?! – спросила она тихо, отводя девушку подальше от галдящих ребят. – С Катей что-то?

Она, не дожидаясь ответа, нашарила в сумке телефон, поставленный на бесшумный вызов на время экскурсии, и быстро увеличила громкость.

– Нет, Вера Михайловна. Надеюсь, с Катей все в порядке. Сара в больнице, приступ. Она и Сема стали свидетелями, как машина сбила девушку. Очень похожую на Катю девушку! Пойдемте в участок, вас просили подойти туда ненадолго. Я по дороге все расскажу. А потом сразу поедем в клинику к Саре.

– Кирилл, подойди, пожалуйста.

– Да, мама Вера. Привет, Элина! Экскурсия – супер!

– Я рада за вас! – рассеянно ответила девушка.

– Кира, нам с Элиной и отцом нужно съездить по делам. Ты остаешься за старшего. Идите в номер, по отелю не бегать.

– А Сара? – Кира тревожно оглядел холл.

– Сара в больнице, у нее приступ. Сема вам расскажет, что случилось.

Глава 4

Михаэль решил, что выложит все сразу как на духу. Что Анки больше нет. Что она стала наркоманкой, связавшись с их бывшим водителем Злотым, и была беременна. Нет, о Злотом и беременности Анки Михаэль не скажет, это убьет отца.

Анка выпала из-под его контроля несколько лет назад. Звонила редко, всегда с одной и той же просьбой – дать денег. Михаэль запускал очередное производство, времени выяснять, на что ей такие немалые суммы, не было, и он просто перечислял ей на карту требуемое. Наезжала в поместье Анка регулярно, по субботам, но Михаэль в эти дни частенько отсутствовал – в его расписании выходных не было. Отец после встреч с ней выглядел озабоченным, но внятно объяснить, что его смущает в поведении дочери, не мог. Михаэль же успокаивал себя тем, что Анка живет у подруги, девушки скромной и воспитанной в строгости. То, что Каролина давно уехала с мужем в Хойну, он узнал всего неделю назад. Тогда сестра позвонила ему и срывающимся от страха голосом попросила срочно приехать – она боится оставаться в квартире Каролины.

В дороге он мысленно перебрал все возможное, что могло произойти с ней или с обеими девушками в доме, находящемся в самом центре города, на людной даже поздними вечерами улице. То, что он увидел в квартире, повергло в недоумение. В просторном холле царил такой разгром, что Михаэль решил, что наблюдает последствия нешуточной драки. По рассказу сестры, так и было – возвратившись домой, она застала человека, роющегося в вещах. Вор был в спортивной куртке с капюшоном, как водится – в темных очках и обладал фигурой, по которой нельзя было определить пол. То, что ростом он был много выше Анки, не говорило о том, что это мужчина – метр шестьдесят сестры часто был поводом для подколок Михаэля, высокого, как отец. Анка поведала, что он (или она) стукнул ее чем-то по голове и сбежал. Очнувшись, она тут же позвонила ему, брату. Михаэль поверил рассказу, но все же спросил – где сейчас Каролина? И по вмиг увеличившимся зрачкам сестры понял – сейчас начнется вранье, сдобренное излишними деталями для достоверности изложения. Сестрой будет предложена красочная история, уводящая далеко от более прозаической истины. Он остановил ее, указательным пальцем «запечатывая» ей губы. Этот жест еще с раннего их детства означал одно – не нужно тратить понапрасну время на пустую болтовню. Анка сникла, расплакалась и под аккомпанемент собственных всхлипов выложила ему все. Вкратце это звучало так: подруга замужем в Хойне, Анка живет с парнем в этой квартире уже почти год, неделю назад он ее бросил, а теперь кто-то залез в квартиру, она боится, что друг кому-то задолжал, и вор – не вор, а пришел за своим. Имя бойфренда Анка выдавила на третьей минуте причитаний, опасливо отодвинувшись от Михаэля на расстояние вытянутой руки. Злотый был в их семье персоной случайной, но оставившей приметный и неприятный след. Пока Михаэль, ошеломленный ее признанием, молчал, Анка суетилась у кофеварки, засыпая зерна. Он укоризненно смотрел на нее, старательно прятавшую взгляд. Когда она протянула руку с зажатой в ней емкостью для воды к крану, манжет клетчатой рубашки расстегнулся, и Михаэль с ужасом увидел на запястьях сестры следы уколов…

Слезы подступили к глазам, «размывая» обзор дороги. Хорошо, других машин не было, и до усадьбы оставалась пара километров. Михаэль сбросил скорость: нужно успеть успокоиться.

Отец… Страшно представить его лицо, когда он узнает…

Ворота плавно, но быстро разъехались, как только он прикоснулся к брелоку сигнализации. Шуршание колес по гравию дорожки казалось оглушающим в спокойной тишине. И еще он слышал стук сердца. Своего, ополовиненного остановившимся сердцем сестры, будто она забрала свою половинку с собой в небытие.

…Михаэль не помнил себя без нее. Анка была старше на двенадцать минут, чем гордилась безмерно, любя его по-матерински с высоты этого старшинства. Он, став взрослее и на две головы выше ее, посмеивался и подыгрывал ей, но присматривал за бесшабашной сестрой со всей строгостью. А она всегда нуждалась в присмотре. Отец махнул рукой на шалости дочери с пятилетнего их возраста, няньки не справлялись с ней вовсе, и слушалась Анка лишь его, Михаэля. Потому что только его не могла обмануть и провести. Он чувствовал задуманные авантюры еще тогда, когда мыслишка только зарождалась в ее головке. По обстоятельствам он или принимал участие в действе, или пресекал все на корню, если уж было придумано что-то из ряда вон. Например, прыжок с парашютом с обрыва в реку. Или кнопка в стул очередной папиной гостье, претендующей на место их мачехи. Не жалко было Михаэлю плотных ягодиц женщины, жалко было отца, которому предстояло выслушивать ее претензии. Но Анка придумывала каверзу за каверзой. Выдержать ежедневные атаки могла не каждая. Дамы исчезали из их жизни, не дойдя до спальни посмеивающегося в кулак отца.

Только одна женщина задержалась в их доме надолго. Как-то получилось, что Ника стала если не законной женой, то небезосновательно претендующей на этот статус. А потом случилась авария. «Вернувшись» из комы, отец не впал в уныние. Осознание собственной немощи, слабо утешающие прогнозы врачей и наступившая прохлада в отношениях с любовницей заставили его собрать все силы для выздоровления. Михаэль и Анка уже учились в Кракове, дома бывали не каждый выходной, а потому повседневно текущие события проходили мимо них. Однажды, приехав на каникулы, они не застали Нику. Не было в доме и ее вещей. Оказалось, отец выгнал ее неожиданно, не объясняя причин. С тех пор женщин он в дом не приглашал, что радовало и Михаэля, и Анку, и всех домашних от горничной до дворецкого. Отец уже вполне сносно передвигался, опираясь на палку, поэтому вернулся к управлению делами. Время от времени он впадал в состояние влюбленности, что было заметно по сияющим глазам и ответам невпопад. Это было где-то на стороне, проходило быстро, безболезненно для всех, поэтому даже небольшой тревоги никто не испытывал. Домочадцы лишь посмеивались над несерьезностью отца и незадачливостью девиц, мечтающих окрутить богатого вдовца.

А отец был действительно богат. Воспитывая двойняшек не в неге, но в строгости по части финансов, он добился того, что Михаэль не мыслил себя иждивенцем у него на шее, с пятнадцати лет работая наравне с ним и попутно изучая сложное фермерское хозяйство. Но тянуло его к механизмам и производству. Окончив университет в Кракове, Михаэль предложил отцу открыть завод по переработке их продукции, объединить разрозненные цеха по консервированию в одно производство и выходить на мировой рынок. Отец, немного контролируя сына в начале намеченного пути, через год скинул управление на Михаэля и удалился на покой.

Сейчас у Михаэля было два дела: хозяйство и сестра. И одно из них он запустил…

– Миша, вернулся? А Аня? – отец упорно называл детей русскими именами, их землевладение – усадьбой, и Михаэлю это было непонятно. Никакой любви или увлечения Россией он за ним не замечал.

– Да, папа, это я. Послушай, мне нужно с тобой поговорить… Это серьезно.

– А Аня?! – уже обеспокоенно спросил Казимир Хмелевский.

– Анка умерла. Ее сбила машина, – проговорил он быстро и обеспокоенно посмотрел на отца. Тот молча отошел к окну. Михаэлю показалось, отец совсем не удивился.

– Да-да. Так и должно было случиться. Все правильно, правильно. Она оказалась права… Я не верил… Столько лет… Анечка… – бормотал Хмелевский, не глядя на него.

– Папа, о чем ты?

– Нелепая смерть… Она так и сказала: «Умрет нелепой смертью». Машина… Что за машина? – он наконец посмотрел прямо на него.

– Папа, Анку убили. Наезд не был случайным.

– За что?! И кто?!

– Не знаю, папа. У меня еще одна новость: Анка жила с парнем, неделю назад он ее бросил.

– Кто он? Как его имя?

– Имени не знаю, Анка не говорила. И я слишком поздно узнал об этой связи, – Михаэль досадливо поморщился.

– Я думал, она с подругой… Что она живет у Каролины!

– Я тоже был в этом уверен. Но, как оказалось, девушка замужем уже пять лет. И живет в Хойне, оставив квартиру в Кшешовице Анке. Я там давно не был, поэтому удивился звонку Анки и просьбе срочно туда приехать. Оказалось, ее парень пропал, уже неделю как. Она особенно не беспокоилась, тот уезжал и раньше, хотя и не так надолго. Испугалась лишь, когда застала в квартире чужого человека. Тот ударил ее и убежал. Она считает, что ее друг задолжал кому-то крупную сумму, и этот визитер приходил к нему. Я установил во всех комнатах и холле камеры. Но вор больше не появлялся. А сегодня Анка назначила мне встречу в кафе в Кракове, видимо, хотела мне сообщить что-то важное. И не пришла. Я набирал номер ее телефона несколько раз, но она так и не ответила. Заподозрив, что что-то случилось, зашел в ближайший полицейский участок, показал фотографию… Там были русский мальчик и переводчица. Мальчик с сестрой видели, как произошла авария. Правда, с сестрой тут же случился сердечный приступ и… Папа, что с тобой?! – Михаэль вдруг заметил, как побледнел отец.

– Русские?

– Да. Они из ансамбля народных инструментов – в Кракове сейчас фестиваль. Вот что странно… Дети обознались: думали, на дороге их старшая сестра, уж очень похожа на Анку. И переводчица поначалу была уверена! Но выяснилось, что та девушка, Катя, старше Анки на два года, к тому же беременна, на большом сроке…

– На два года… Беременна…

– Папа, может быть, ты скажешь мне, что с тобой? Ты как-то странно реагируешь на мои слова!

– Нет, ничего. Наверное, нужно заняться похоронами… Ты иди, – Казимир Хмелевский рассеянно махнул рукой на дверь.

Дождавшись, пока сын выйдет из комнаты, он достал из кармана куртки мобильный телефон.

– Здравствуй, дорогая. Как ты себя чувствуешь сегодня? В норме? Да, спасибо, нога не болит. Голос? Да, ты правильно поняла – случилась беда. Нет больше Анки. Несколько часов назад ее намеренно сбила какая-то машина. Я навещу тебя завтра, жди.

Глава 5

Вера Михайловна слушала, что ей переводила Элина, и согласно кивала. Врач убеждал, а ее и не нужно было уговаривать. Только лишь когда он произнес имя Сергей Герасимов, она удивленно посмотрела на Элину. Кардиохирург Герасимов был, насколько она знала, близким другом отца Сары. Работал он в кардиологическом центре их родного города и только пару лет назад уехал жить в Германию.

– Пан Завадский предлагает перевезти Сару в клинику, где работает доктор Герасимов. Он уже связался с ним и заручился согласием. Но решение остается за вами, Вера Михайловна. За вами и за Сарой.

– Я согласна, – коротко ответила Вера Михайловна и увидела ответную улыбку лечащего врача девочки. – А сейчас хотелось бы увидеться с Сарой…

– Да, пожалуйста. Яна, – обратился тот к присутствующей при разговоре девушке. – Проводите пани Бражникову к дочери.

Сара спала. На ее спокойном бледном личике лежала тень от капельницы, установленной на штативе рядом с кроватью. От флакона с раствором к руке тянулась тонкая полупрозрачная трубочка. Вера Михайловна вздохнула: похожую картину она наблюдает уже четвертый год…

Вера Михайловна вспомнила первый сердечный приступ Сары. Ее вмиг посеревшее лицо, испуганный взгляд и свою растерянность. И бестолково суетящихся рядом Катю и мужа. Тогда первым опомнился Федор, схватив телефон и вызвав неотложку. Потом были больницы, обследования и диагноз. А теперь остро встал вопрос и об операции. Вот таким нездоровьем аукнулась трагедия в жизни девочки.

…Казалось, на похороны родных Сары собрался весь город. Только сама девочка этого не замечала. Или Вера Михайловна, не отпускавшая ее руку ни на миг, так чувствовала. Рука, несмотря на жару, была холодной и будто высохшей, до того тонкими на ощупь были пальчики. Сара неотрывно смотрела на лицо младшей сестры, словно спящей безмятежным сном, и не плакала. Она не уронила ни одной слезинки после тех, первых, слез, когда узнала о том, что сгорела их дача. И погибли и мама, и отец, и пятилетняя сестра Оля…

«Нет, – вспомнила Вера Михайловна, – она плакала еще раз: когда на следующий день «Скорая» увозила в больницу Лилию Марковну».

Именно она, Лилия Марковна Лейбсон, привела правнучку в музыкальный класс Веры Михайловны. «У нее нет музыкального слуха, Верочка, а девочка тянется к музыке. Возьми, позанимайся!» – попросила она. Конечно, Вера Михайловна взяла ребенка. И ни разу не пожалела…

– Вера Михайловна, да не переживайте вы так, – Элина дотронулась до ее плеча. – Спокойно возвращайтесь домой.

– Элина, я думаю, мне следует задержаться, – Вера Михайловна никак не могла решиться на то, чтобы оставить Сару одну в чужой стране.

– Я разговаривала с паном Завадским. Сару в Германию можно будет перевозить лишь через несколько дней. А пока они ее медикаментозно поддержат, сделают необходимые обследования. Вы вернетесь к тому времени, когда она будет чувствовать себя лучше, а я буду Сарочку навещать каждый день, – спокойно возразила та. – К тому же, дома одна Катя, ей трудно будет без вас справиться с мальчишками. Ведь Федор Иванович…

«Конечно… Федор Иванович! Вот и Элина знает… – с иронией подумала Вера Михайловна. – Впрочем, вполне естественно, что она в курсе намечающихся перемен в нашей жизни: ее давно уже приняли в «стаю». И Сару на нее я могу оставить смело. А мне действительно нужно домой».

– Хорошо, – сказала она твердо и бросила взгляд на часы на запястье. – Я на тебя надеюсь. Только прошу: звони мне каждый день. И, если что…

Про «если что» думать не хотелось. Она сама не могла объяснить себе, почему ее так тянет домой. Почему не отпускает тревога, никак не связанная с болезнью Сары. Вера Михайловна словно предчувствовала еще большую беду. Такую, что потребует всех ее душевных сил и причинит ей неожиданную боль.

Глава 6

Она совсем не чувствовала старости. Конечно, болела спина, плохо слушались ноги, мучили головные боли, но Зося Адамовна считала, что это – нормально. Спина начала ныть еще с молодости, когда она часами стояла над корытом с грязным бельем в лагерной прачечной. Ноги она отморозила там же. А голова… кто ж знает, отчего она болит?

То, что она в свои восемьдесят восемь не стала маразматичкой, Зося Адамовна считала только своей заслугой. Мозг нужно тренировать ежедневно, ежечасно, тогда и память останется ясной, и мыслить будешь логично и здраво, считала она. Читала все, что попадалось серьезного, особенно детективы, чем запутаннее, тем лучше. И никак не могла понять других старух в пансионате, которые только и обсуждали, что личную жизнь звезд кино, певичек и моделек, путаясь в именах, кто есть кто, споря и ссорясь друг с другом. Ей было рядом с ними скучно, даже тошно, и она старалась найти спокойный уголок в зимнем саду или библиотеке. Правда, книги, в основном, были на польском. Зося Адамовна язык понимала и могла сносно изъясняться, но читала с трудом.

Старость на нее давила лишь в часы, когда вспоминалось прошлое. Какой-то один факт, всплывший в памяти, тянул за собой целую галерею лиц, событий, вопросов и раздумий. На многие вопросы ответов не было, лица казались размытыми, без возраста. Иногда хотелось вдруг увидеть кого-то, кого она знала в молодости, сейчас, сию минуту. Увидеть, расспросить, рассказать о себе. Но, здраво понимая, что это невозможно, она не расстраивалась.

Память ее хранила много тайн. Зося Адамовна чувствовала, что придет время, возможно незадолго до вечности, и она расскажет все внуку Саше. Пока же она боялась. Боялась за него, неустроенного, непутевого. И еще она знала, что должна ему передать и знания. Если он к тому времени, когда ей наступит срок уходить, будет готов их принять.

…Она хорошо помнила эту огромную квартиру на две семьи в центре Москвы. Хмелевские – Зося, брат и родители – занимали три комнаты, еще две – ее одноклассница Лиля Бас с мамой Чарой Давидовной. Отец Зоси и Виктора был кадровым военным, мать – врачом. Чара Давидовна преподавала физику в школе. Как считали обе девочки, у них была одна семья. С малых лет мама Лили забирала их из детского сада, мама Зоси лечила от простуды, а отец в редкие свои выходные водил их в парк.

Зосина бабушка жила отшельницей в лесу. Ее звали польской ведьмой и не пускали даже в соседнюю деревню, в глаза с ней не здоровался никто. А бегать тайком – бегали. Зуб больной заговорить, мужика от пьянки или любовницы отворотить. Помогала бабушка всем. Зося, правда, бывала у нее лишь летом, когда ее семья переезжала из городской квартиры на дачу, расположенную в получасе ходьбы от избы бабушки. Отец хоть изредка, но наведывался к матери и всегда брал с собой маленькую Зосю. Но мать не ходила к свекрови никогда. И видимой причины для того не было.

На фронт в сорок первом в первые же дни войны ушли и отец, и Виктор, учившийся тогда в военном училище. Зося с матерью остались в доме. Через два месяца на фронт ушла и мама. «В Москву не возвращайся, Зося, живи с бабушкой», – сказала ей мать. «Почему? А школа? Я буду вас ждать там, в городской квартире с Лилей и ее мамой», – плакала Зося. «Нет! – отрезала мать. – Даже не суйся туда. Так надо, Зосенька. Потерпи. Я вернусь, обещаю». Зося тогда впервые серьезно обиделась на мать. Она не то чтобы не любила бабушку, но побаивалась. И как будет с ней жить здесь, в глуши, не представляла.

Наступила осень. Зося пропускала занятия в школе почти каждую неделю – ходить по бездорожью до соседнего села ей, городскому ребенку, привыкшему к асфальту, было трудно. Учила ее бабушка дома. Зося тогда с удивлением узнала, что та свободно говорит на французском, польском и немецком и прекрасно разбирается в математике.

Как-то бабушка достала из сундука большой бумажный сверток, развязала серую веревку и положила перед Зосей старинный фотоальбом. С первой же фотографии на нее смотрели два красивых лица. «Это мои родители Августина и Януш Бах. А это – я, – бабушка перевернула страницу. – Курсистка Александринско-Мариинского Института благородных девиц в Варшаве Хелена Бах». Зося тогда с испугом оглянулась на дверь – вдруг кто-то войдет! «Не бойся, сегодня никого лихо не принесет. Я порог закрыла», – непонятные слова бабушки немного успокоили Зосю. «Смотри, вот мои подруги, – продолжала бабушка, указывая на групповой снимок девушек в белых передниках. – Вера Скворцова, Лиза Зиглер, Зоя Печенкина, Ядвига Шмидт. А в серединке – я, узнала?» Зося молча кивнула. «А муж? Муж у тебя был?» – Зосе захотелось посмотреть на деда. «Вот он, – бабушка перевернула еще одну страницу. – Матеуш Хмелевский. Твой папа очень на него похож, видишь? И у вас с Виктором такие же глаза, темные, большие. В остальном ты в мамину породу. Или, скорее, в беспородье… Все, Зосенька, давай-ка спрячем это подальше. В следующий раз посмотришь еще. Только не рассказывай никому». Зося тогда удивилась такому резкому переходу к плохому настроению. И даже слегка обиделась. Но только много позже она поняла причину бабушкиного недовольства – Зосин отец, Адам Хмелевский, женился на ее матери против воли родителей.

Так сложилось, что альбом этот она смогла достать из сундука только уже после смерти бабушки.

К ним все чаще приходили деревенские женщины с фотографиями своих мужей, ушедших на фронт. И все чаще, глядя на эти снимки, бабушка отрицательно качала головой. Зося потом отпаивала плачущих женщин отваром, приготовленным бабкой. Она уже многому научилась у нее, знала травы, могла заговорить боль, но постичь, как та видит, глядя на фотографию, жив ли человек или уже мертв, не могла. «Бабушка, страшно!» – однажды закричала она, когда та взяла ее за запястье, велела раскрыть ладонь, положила под нее снимок и строго спросила: «Что чувствуешь?» Ей страшно стало оттого, что прямо в центр ладони пошел вдруг холод. «Ну? Жив?» – задала та вопрос. А Зося уже знала – нет человека. Сказать об этом, глядя в глаза матери парня со снимка, не смогла, только головой покачала. «Думаешь, мне легко такое? – говорила ей потом бабушка. – Спрашивают – врать нельзя. Но сама, первая, никогда никому ничего не говори. Даже, если видишь, что беда еще только надвигается». – «Почему?» – «Бывает так, что человек должен пройти испытание горем. По судьбе ли положено или за грехи. Пройти, чтобы дети его потом не страдали». – «Но ты же можешь сделать так, чтобы ничего плохого не случилось!» – «С ним не случится. А ребенок, его кровь, на себя все возьмет. Платим мы, Зосенька, за отцов и матерей своих. Еще как платим!» Побоялась она тогда спросить главное, что мучило: от отца писем с самого начала войны не было, а теперь вот и мама писать перестала. Только от Виктора треугольнички она на почте регулярно получала.

Однажды, измучившись ожиданием, не выдержала. Взяла фотографию отца с этажерки, руку приложила. Бабушка от ее крика проснулась, ночь глубокая была. «Зачем же ты! Пусть бы еще пока хоть в мыслях твоих живым оставался!» – упрекнула горько. «Так ты знала?! А мама? Скажи, мама жива?» По глазам бабушки поняла все. Словно ступор напал. Ни слез, ни вздоха. Непослушными руками снимок брата Виктора из альбома достала. Тепло…

Виктор вернулся в сорок пятом. Только Зося порой брата совсем не узнавала. Злой, холодный. Самогон в деревне брал, запирался в дачном доме и пил. Неделями пил, Зося только еду ему таскала, силком заставляла поесть.

Зимой, под Рождество, бабушка слегла. «На Рождество умру, – спокойно сказала она Зосе. – Ты рядом ночью будь, за руку меня держи. Выполнишь?» – «Бабушка, давай полечимся! Травок попьешь!» – «Время мне, не спорь. Виктору на поминках вон из той бутыли водки нальешь – пить перестанет. Ты его не бросай. Слабый он, не смог правду об отце принять. Вот и пьет». – «Какую правду? Я тоже родителей потеряла. Война! Я же не спиваюсь!» – «Война… Расстреляли твоего отца в сорок первом. Как врага народа. А какой он враг! Да и мама твоя не на фронт ушла… В лагере она умерла… Виктора и тебя я отмолила… Не тронули!»

Выполнила она просьбу бабушки, всю ночь просидела возле нее, держа за руку. Перед рассветом только задремала немного, проснулась – рука бабушки в ее руке холодеет, и глаза закрыты.

Вернулись они с Виктором в Москву. Из трех комнат им оставили две. В самую большую вселился одинокий инженер из Ленинграда. Вскоре из эвакуации вернулись и Лиля Бас с мамой…

Зося Адамовна включила телевизор, чтобы оторваться от воспоминаний. Шла программа криминальных новостей. «… Девушку сбил автомобиль. По словам свидетелей, наезд был намеренным. Водитель с места происшествия скрылся…» – услышала Зося Адамовна. Тут же зазвенел мобильный.

– Здравствуй, родной. Ничего, сегодня все в норме. Как нога? А что у тебя с голосом? Боже мой! Да, родной, я буду тебя ждать, – Зося Адамовна отключилась и машинально сунула телефон в карман блузки. «Господи, бедная девочка. За что? – она почувствовала резкую боль в сердце. – Нет, только не приступ. Не сейчас!» Зося Адамовна торопливо сунула таблетку под язык и прилегла на кровать.

Глава 7

Катя устала. Вот так, ничего не сделав по дому: мытье тарелки и кружки после завтрака не считается. Живот тянул книзу, хотелось сесть, а лучше сразу лечь на бок. Она почти не спала этой ночью. Долго не могла заснуть, ждала мужа – Сергей пришел поздно. И тут же ушел опять. Никаких ночных смен и авралов на его стабильно спокойной службе никогда не случалось, оправдаться он не мог, потому лишь прятал глаза, виновато косясь на ее живот. Он был у первой жены, она поняла это сразу. Фразу, что ходил, мол, к дочке, произносить не стоило, Катя не поверила. Работать Сергей заканчивал в девять, девочка к этому времени уже сладко спала, но так и неустроенная до сих пор по-женски Светлана зазвала его к себе. И он сдался. Без сопротивления. Просто потому, что никогда никому не мог отказать. «Он добрый!» – твердила ей свекровь. «Какое же это добро – делать мне больно?» – хотелось крикнуть Кате, защищаясь.

Ей – двадцать семь. И он ее муж. Из-за случайной ее слабости, из-за одной только встречи на юбилее школы. И зачем ее туда понесло?

…Он причинял ей боль всегда. В школе, когда первым бросался утешать кем-то обиженную одноклассницу. Потом шел провожать – как же, ведь девушке плохо! А то, что плохо ей, Кате, брошенной после дискотеки на пороге школы, Сергей не думал. Она должна его понять! И она понимала и прощала. Потому лишь, что на следующий день, услышав ласковое «люблю тебя одну», проникалась сочувствием к той самой однокласснице, гордилась своим Сереженькой, единственным по-мужски взрослым среди оболтусов-подростков. Она смотрела на них свысока, не замечая хихиканья девчонок и ухмылок парней.

И позже, в музыкальном училище, где этих, нуждающихся в утешении девиц, девяносто процентов. Сережа встречал ее после занятий, ходил на отчетные концерты и знал Катиных подруг. Он был добр ко всем. Утешая расстроенную неверно взятой на экзаменах нотой девушку, Сергей проникался искренним сочувствием к ней. И снова – проводы до квартиры девицы, где он зависал на неделю-другую, редкие звонки и повинное возвращение к ней, Кате. «Он – кобель. Самый обыкновенный кобель! А ты, Катька – дура!» – ругала ее Светка, вроде как подруга. То, что она «вроде как», стало ясно в тот день, когда она объявила себя беременной от ее Сережи. Пьяно покачиваясь, разливая пиво из высокой фирменной кружки на липкий общежицкий пол. И ее Сереженька кинулся к ней, ошеломив этим всех, и Светку в первую очередь. И та неожиданно согласилась на предложение выйти за него замуж. А она, Катя, их благословила, заикаясь от горя, но опять прощая, уже обоих. Это случайность, так уж получилось…

Позже она узнает про него все. Но узнав, не поверит сразу, исковеркав себе и так уже перекореженную жизнь…

Ребенок толкнул ножкой, потом еще раз и еще. Нужно бы успокоиться, он же чувствует ее, Катино, настроение, но не получалось. Тревожно было на душе, смутно тревожно. То ли еще и потому, что мама Вера вчера не позвонила! А сегодня у них самолет.

…Катя так и не смогла называть Веру Михайловну Бражникову просто мамой. Скорее всего из-за того, что очень хорошо помнила свою родную. И не могла забыть, как та умирала, тяжело дыша на Катю парами алкоголя и цепляясь за дочь высохшими от недоедания и запоев пальцами. Эти скрюченные, с обломанными ногтями пальцы долго потом снились Кате, и она кричала по ночам, пугая маму Веру и Федора, которые спали на диване в той же комнате. Собственно, комната в хрущевке была одна.

Мама Вера преподавала музыку в студии при клубе речников. И инструмент был совсем не модный, для многих загадочный – домра. Когда Катя, придя домой, сообщила в тот момент почти трезвой матери, что ее пригласили в музыкальную студию и она будет играть на домре, та только и спросила, что это за… А Катя и сама не знала. Было только желание чего-то нового. Другой жизни, без пьяного баяна приходящего из дворницкой Пашка, ухажера матери. И без хриплых матерных частушек взахлеб с водкой. Без ритмичного скрипа панцирной сетки в смежной комнате, который был слышен даже сквозь толстое ватное одеяло, натянутое Катей до самой макушки, и потом звуков ударов и криков – так Пашок, как догадывалась Катя, выражал благодарность матери за гостеприимство. До Пашка был Сашок, до него – Виталик, да еще кто-то…

Катя сразу поняла, заниматься на домре будет нелегко. Болели пальцы и запястье как-то неестественно вывернутой руки. И спина. Но два часа через день, проводимые в студии с Верой Михайловной, стали маленьким праздником. Она пешком шла две остановки до клуба, выходя из дома заранее. Шла медленно, представляя себе, что уж сегодня точно наберется смелости и скажет Вере Михайловне, какая та красивая!

Она быстро подружилась со всеми учениками класса Бражниковой, старшему из которых было уже семнадцать, и он был студентом речного техникума. Но понять, что они буквально живут музыкой, смогла только через несколько лет.

Как-то само собой получилось, что после смерти матери Катя стала жить в доме Бражниковых. Забирая из родительской квартиры вещи, она прихватила и старый кожаный чемоданчик с документами, который ее мать прятала на антресолях. Она прочла старые письма и узнала имя своего отца. Оно оказалось совсем не тем, что называла мама, показывая на фотографию, висевшую у нее в комнате на стене… Это знание ей не дало ровно ничего. Катя отбросила все мысли о нем в сторону как ненужные, ничего не сказав о находке маме Вере и Федору. Это ее, личное. Катя знала, что в старый саквояж никто не полезет, мама Вера не такая. А Федору было все равно, что с Катей. Она понимала, что Федор ее не то что бы не любил – принял как неизбежность…

Мобильный телефон в руке завибрировал. Катя в нетерпении нажала соединение.

– Элина? Здравствуй… что-то случилось? Вылетели вчера? В Хельсинки пересадка? Значит, будут ночью. Слава богу, я уже беспокоиться начала, – Катя почувствовала, как отпускает тревога. – А почему мама Вера не позвонила? А… закрутилась… нет-нет, я теперь не волнуюсь, все нормально. До свидания, Элечка. Спасибо, что позвонила.

Катя улыбнулась и расслабилась. Сейчас она немного отдохнет и начнет готовить праздничный ужин. А вдруг они голодные? Если нет, то на следующее утро получится праздничный завтрак. Кролика в сметане и запеченный половинками картофель можно будет разогреть в микроволновке. И что-нибудь на сладкое. Например, ананасы и персики со сливочным кремом. Катя открыла холодильник, достала коробку с молоком и потрясла. «Мало, не хватит», – удрученно заметила она.

Магазин располагался в соседнем доме. Катя переобулась в балетки, положила в яркий пакет кошелек и потянулась к телефону, лежащему на обувной тумбе. Раздался тонкий протяжный писк. «Ну вот, мобильный разрядился! Ладно, вернусь – подключу. Я быстро. Самое главное – Элина позвонила!» – подумала она и потянула ручку двери. Дверь вдруг сама открылась ей навстречу.

Она даже не успела понять, что произошло, только лицо вдруг стало липким и холодным. И ее будто что-то толкнуло назад. Последним звуком, оставшимся в памяти, был щелчок дверного замка.

Глава 8

Он так запутался, так запутался! И выхода нет! Потому что его нет в принципе. Так сложилось. То, что он виноват сам, как ему вот только сейчас сказал Кащей, Сергей не признавал. Он – по жизни везунчик. Как по бабьей части, так и в игре. Да, собственно, с бабами тоже игра. Иногда даже более опасная, чем карточная.

Не нарвись он на эту Аллу Эдуардовну с ее округлостями, не поведись на стать и зрелую похоть, шел бы сейчас не от Кащея, униженный и злой, а из крутого бара с девочкой в обнимку. Ведь как подвела, ведьма, как подвела! Все до последнего цента выложил, косясь на декольте ее шелкового платья и двигая фишки дрожащими пальцами. Сто тысяч зеленых! За один присест! И ни розовой девчачьей попки, ни плотной талии мадам. Облом! Нищий никому не нужен!

И Кащей чуть шею не свернул. И свернул бы толстыми своими пальцами, только с кого бы долг стал трясти? С жены беременной?

Лучше бы он после визита к Светке домой не заходил. Сразу в клуб! Но от Катькиных виноватящих глаз пришлось сбежать. Чтобы забыться. Сергей не пил, курил так, чуть. Но он играл. И стоило настроению испортиться, как игра не шла! Так что Катька еще виновата! Нечего было на него так смотреть! Под руку…

Как-то до сего дня удавалось ему держаться на уровне: то проиграет, то выиграет. Даже все больше в плюс шло. Вроде бы прибавка к зарплате. Хотя, что зарплата! Смех!

Сергей поежился – и не холодно, а дрожь не отпускает. Он уже подходил к дому, раздумывая на ходу, что сказать жене, как вдруг заметил нечто странное. Не то, что у подъезда стояла «Скорая», это было как раз не редкостью: на втором этаже жила старушка-астматик Горохова, да и Саре, Катькиной сестре, неотложку вызывали довольно часто. Странной была сама машина: старая «буханка» грязно-голубого цвета. И крест на боку не красный, а скорее коричневый. Сергей ускорил шаг. Он видел, что в машину уже почти полностью задвинули носилки, на которых кто-то лежал. Он подбежал к машине как раз в тот момент, когда изнутри быстро захлопнули задние дверцы. «Буханка» резво рванула с места и выехала через арку со двора.

«Бабульке Гороховой совсем, видно, хреново!» – подумал он и повернулся к дому.

– Сереженька, Катю-то повезли! – щурясь на утреннем солнце, сама бабка Горохова стояла на крыльце подъезда, кивая в сторону арки.

– Как, баба Таня?! Как Катю? Ей рожать только в августе! – бестолково засуетился он, ища мобильный по карманам.

– Я-то не знаю! Только в окно и увидела, как ее на носилках – в машину! И простынкой белой она укрыта! С головой, – почти прошептала бабка последние слова, и сама испугалась сказанного.

– Так, может, не она?

– Она, Сереженька, она. Живот-то торчал высоко. А больше у нас беременных в подъезде нет. Я было выйти хотела побыстрее, так пока шла, машина-то и умчалась. И тут ты. Номер-то, номер не запомнил?

– Номер… – Сергей вдруг испугался: вот, что еще было странным! Не было номеров у этой «Скорой»! Не было! Без номеров машина!

– Ну?

– Нет, не видел я, – Сергей, наконец, вынул из кармана телефон. – Ах, Кащей! Ах, тварь безродная! – бормотал он, набирая номер.

– Сережа, надо бы больницы обзвонить, – испуганно пролепетала старушка.

– Да, я сейчас из дома позвоню! – Сергей быстро прошел в подъезд.

Он понимал, что пришла беда. Он ждал и ждал, когда прекратится эта идиотская мелодия, установленная Кащеем на режим ожидания. Решил, что возьмет измором, пусть хоть потом тот его и матом пошлет.

– Бери трубу, бери! – заклинал он, бегая по прихожей квартиры. – Але! Кащей!

Но вдруг, услышав спокойный голос бывшего одноклассника, совсем испугался. Не его, Кащея. А факта, что тот окажется ни при чем.

– Ты зачем так с Катькой? Зачем тебе беременная баба? – заголосил он, срываясь на визг. – Что я несу? Ты зачем Катьку увез, сволочь? Куда? Это ты меня спрашиваешь? Наши с тобой дела, не ее! Тебе она зачем? Что ты с ней делать будешь? Я спятил? – Сергей резко остановился, уловив вдруг в голосе Кащея напряженное удивление, и заговорил спокойно. – Да, Катьку увезли. На «Скорой». Что я дергаюсь? Машина без номеров! Вообще нет никаких! «Буханка» древняя. Да ей рожать в августе, какие схватки! Слушай, Коль, прости, что наорал. Не знаю, что делать. Теща со своими скоро прилетает с фестиваля, буквально через несколько часов. Что я ей скажу? Да обзвоню я больницы! А если ее там нет? Спасибо, Коль.

«Не он, точно! Натурально испугался за Катюху. Тогда кто же? Да, больницы! Нужно позвонить!» – Сергей набрал номер единой службы поиска.

Ее нигде не было. Да и не могло быть, так решил он, увидев на полу пакет с кошельком, а на тумбочке Катин телефон. Она, видимо, собиралась в магазин, только не успела. Но дверь открывала – сейчас та была просто захлопнута, а не закрыта еще и на замок, как обычно. Все произошло на пороге. А вдруг ее убили? Почему бабка сказала, что она была укрыта простыней? Как покойница?

– Что тут произошло?! – крикнул он в голос, набирая еще раз номер Кащея.

– Коль, нет ее в больницах. Полицию? Да кому это нужно, искать ее? Скажут, ждите три дня! Чей телефон? И что, он поможет? Давай. Что-то ж надо делать. Записываю. Так. Борин Леонид Иванович[1]. Спасибо, Коль. Я позвоню.

Глава 9

Мерный гул двигателей самолета убаюкивал, но Вера Михайловна так и не смогла заснуть. Всю дорогу, искоса посматривая на беззаботно дремавшего в соседнем кресле мужа, пыталась перебрать в уме варианты того, что может ее ожидать в родном городе. Придумывала ситуацию, гнала мысли через «тьфу-тьфу, не сглазить» и вновь что-то себе сочиняла. Наконец, измучившись, закрыла глаза вроде бы на минутку, а проспала, как позже выяснилось, почти час.

Она умела опережать события, так ей казалось. Часто еще до того, что должно произойти, ей как бы виделась картинка, немой киношный кадр с действующим главным героем. Так было, когда Катя повредила руку, нечаянно толкнув локтем стоявший на подставке горячий утюг. Вера Михайловна обернулась от плиты к девочке именно в тот момент, когда та уже потянулась за шнуром, чтобы выдернуть из розетки. Утюг Вера Михайловна подхватить успела, по локтю Кати он только чуть скользнул, оставив небольшой продолговатый след на нежной коже… И когда Ромка перегнулся через перила балкона в доме культуры, где они давали концерт, она тоже вдруг поняла, что кирпич, на который он привстанет, полетит вниз со второго этажа, и Ромкина нога повиснет в воздухе… Она поймала его тогда за брючный ремень, рванула на себя, упала, больно стукнувшись спиной о выступающий угол стены.

Сейчас она силилась угадать, что будет, и не могла.

– Ну что ты маешься! – услышала она голос проснувшегося мужа. – Все уже позади! Вера, эти поездки тебя доконают, если ты все будешь пропускать через себя. Ты начинаешь дергаться еще дома. Часто без повода.

– В этот раз причин для волнений было предостаточно, – не удержалась она от язвительного тона, вспомнив последний перед отъездом серьезный разговор с Федором. – Главное, ты так вовремя подсуетился…

Страницы: