Битвы божьих коровок Платова Виктория

Это был первый бунт за десять лет. Зазу как током ударило.

– А ты нэ смэй осквэрнять свой рот такими словами, жэнщина! – прикрикнул Заза на жену. Но скандал прекратился.

…Конечно же, Кирюша не написал. Он пропал на три года, он ни разу не вспомнил о них и ни разу не напомнил о себе. Он и понятия не имел, что ее едва не убило сорвавшимся куском черепицы, что Зазе сделали операцию на желудке, а Илико уезжает учиться в Англию. Недаром они с Зазой работали до кровавых мозолей и все эти годы не разгибали спины. Набралась кругленькая сумма, да и родственники подкинули – цхалтубские и зугдидские. Илико Киачели, сын Зазы Киачели, будет первым в роду, кто поедет учиться за границу!

Все лето Илико и Заза оформляли документы и паспорта, а за два дня до их отъезда позвонил Кирилл.

– Если бы ты могла… – Казалось, голос шел не из трубки, а из могилы.

– Что случилось? – крикнула Настя.

Ничего. Короткие гудки.

Вышедший на крик Заза подозрительно посмотрел на нее. Настя слишком редко повышала голос, чтобы это осталось незамеченным.

– Кто звонил? – спросил он.

– Никто… С почты. – Зазе совсем не обязательно знать, что звонил ее брат, вор и приживала. – Пришли семена Бере Александр, поздний сорт, помнишь, я заказывала? Они сказали, что бандероль слегка надорвана… Я схожу… Возьму.

…С проводами Илико звонок брата отошел на второй план. Сын уезжал с легким сердцем, он давно не принадлежал матери, а теперь вообще перестанет принадлежать кому бы то ни было. Впереди его ждет совсем другая жизнь.

– Вот увидишь, мой сын вырастет и прославит род. Не будет копаться в земле, как мы, – сказал ей Заза, стоя у такси, которое должно было отвезти их с Илико в областной центр. А оттуда – в Москву. А оттуда – в Англию.

Он никогда не говорил – «наш сын». Всегда только «мой».

– Пока, дэда[10]. – Илико крепко обнял Настю, он так редко ее обнимал. – Я напишу…

Совсем как Кирюша. Тот тоже сказал ей – «я напишу», но так и не написал.

– Буду чэрэз двэ нэдэли, – Заза даже не стал утруждать себя прощальным поцелуем. – Нино и Тамрико помогут тебе с садом. Я договорился.

Нину и Тамару, их ближайших соседок, Заза иногда нанимал – в особенно урожайные годы.

– Хорошо. – Настя снова потянулась к сыну, но дверцы такси захлопнулись, и машина рванула с места.

«Что же я забыла? – подумала она, глядя на клубящуюся густую пыль. – Ах да! Я забыла заплакать…»

…Дом сразу же опустел, даже горы овощей и фруктов его не спасали. Если бы она могла, то поехала бы следом за мужем и сыном. Сорвалась и поехала. Но у Насти даже не было заграничного паспорта. Почему двенадцатилетнего ребенка нужно было отправлять в Англию? Есть же хорошие, замечательные школы и в области. Не говоря уже о Москве.

Или Петербурге.

Мысль о Питере подняла Настю среди ночи. В Питере живет ее брат, Кирюша. Он звонил ей, он сказал: «Если бы ты могла…» Но ведь она не может. Не может бросить дом и виноградник. За последние тринадцать лет она вообще никуда не уезжала. А вершина ее достижений – паломничество в областной центр в ранней юности.

Нет. Не стоит и думать об этом.

…Настя опомнилась только в поезде, с сумкой винограда и любимыми Кирюшиными гранатами. Как ни странно, поезд вез ее в Питер.

Двое суток она пролежала на верхней полке, холодея от собственного авантюризма. Денег ей должно хватить, она не собирается задерживаться надолго. В конце концов, в доме она оставила Нину и Тамару, так что вполне имеет право посмотреть, как устроился брат. А до приезда Зазы она сто пятьдесят раз вернется! И вообще, в этом нет ничего дурного, навестить Кирюшу. Увидеть брата, которого не видела три года, шэни дэда моутхан!..

Просто увидеть.

И она увидела его. Сегодня в морге.

Он покончил с собой. Сошел с ума и повесился.

А до этого написал странные прощальные слова на окне и испещрил стены рисунками божьих коровок.

А она сидит теперь в его квартире и сама близка к помешательству.

Что скажет Заза? Что скажет его родня? Что скажет Илико?..

Пепельницы. Настя успела вымыть две пепельницы. Это замечательная идея: чтобы хоть чем-то занять себя и скоротать ночь, она уберется в квартире. Выдраит все, что только можно выдраить. Чтобы хозяева вернулись в нормальный дом… Хотя бы через полгода. Она все сделает. И уйдет отсюда навсегда.

Настя побрела на кухню и принялась за уборку: не потому, что кухня выглядела особенно грязной, нет. Просто ей невмоготу было оставаться в комнате, среди рисунков. Тем более ночью, в самое любимое для любого кваджи[11] время.

Генеральная уборка на кухне заняла три часа. И все это время (в промежутке между слезами и воспоминаниями) Настя удивлялась полному отсутствию каких-либо съестных припасов в шкафах. Имелась только соль в большом деревянном туеске. А мусорное ведро было переполнено целлофановыми пакетиками из-под какого-то гнусного вьетнамского супа. И пустыми блоками от сигарет.

На цыпочках пройдя мимо ванной и так и не решившись туда заглянуть, Настя вернулась в комнату. Она бы никогда этого не сделала (во всяком случае – до утра), если бы не сумка, брошенная на кровать. Там лежали не только ее паспорт и кошелек с фотографией, но и записная книжка, которую передал ей следователь из Управления.

Его, Кирюшина, книжка.

Настя устроилась на полу и углубилась в ее изучение. Просто так, чтобы привстать на цыпочки и хоть на несколько минут дотянуться до его жизни, окончившейся такой нелепой смертью. Но ничего интересного для себя она так и не нашла. Несколько пугающих названий типа «ЭКСПЕРТИЗА ГИБДД», «КОНТОРА СМОЛЕНСКОГО КЛАДБИЩА», «РЕКВИЕМ, ритуальный фонд». Зачем нужны были Кирюше столь тесные контакты со смертью, она так и не поняла. Кроме подробно расписанных похоронных бюро, в книжке было еще несколько телефонов. Совсем немного. Их владельцы скрывались за аббревиатурами С. Е., В. Ч., В. В. П. – дальше Настя не стала и заглядывать.

Все равно они ничего ей не скажут, эти телефоны. Да и не так их много – цифр и заглавных букв с точками. Судя по всему, книжку Кирюша завел совсем недавно. И все-таки успел занести одну-единственную внятную фамилию. Ее Настя прочла напоследок: «ВЕРХОВСКИЙ ИГОРЬ. 941.90.75. МОБИЛА».

Она осторожно отодвинула простыню, прилегла на краешек кровати и попыталась прикрыть глаза. Бесполезно. Нарисованные насекомые продирались сквозь веки, водили странные хороводы, выстраивались в цепочки и снова распадались.

Божьи коровки, тупо думала Настя, такие полезные божьи коровки, убийцы капустной тли. Настя всегда привечала их, а чтобы помочь им справиться с тлей, обсаживала грядки бархатцами и ноготками. Ноготки – такие милые цветы…

Но что делают божьи коровки на стене этой странной квартиры в этом странном городе? Ведь Кирюша всегда ненавидел и землю, и ее дары, и ее обитателей… Ему нужно было просто сдвинуться, чтобы начать воспевать божьих ко…

Настя ущипнула себя за руку. Да, следователь так и сказал ей, открытым текстом: «Похоже, ваш брат медленно сходил с ума»…

Вот и она приняла их сторону. Предала Кирюшу.

Но и возражать этому было трудно: разбитая аппаратура как-то слишком наглядно поддерживала эту версию. Разве может человек в здравом уме и трезвой памяти разрушить такие дорогие вещи? Интересно, а где остальное имущество?..

Оно нашлось через двадцать минут в маленькой кладовке в коридоре. Очевидно, кладовка служила Кирюше платяным шкафом. Рубашки, брюки, куртки, носки и ботинки были свалены в кучу. Скорее машинально, повинуясь многолетней привычке, чем преследуя какую-то цель, Настя принялась разбирать завалы: чистое – к чистому, грязное – к грязному. Грязного оказалось намного больше. Закончив сортировку, Настя зарылась носом в нестираное белье брата и снова зарыдала, в который раз за сегодняшний день. Она хорошо помнила детский запах Кирюши, такой же вкусный, как и запах Илико. Но теперь от вещей за версту несло совсем другой жизнью – взрослой, одинокой и уверенной в себе. Пот перемежался с одеколоном и табаком – настоящий, выдержанный мужской букет. Да, Кирюша стал мужчиной, а она так и не заметила этого.

Настя вдавила щеку поглубже в ворох одежды и неожиданно замерла: где-то в глубине кипы послышался нежный, едва уловимый шорох. Она принялась разгребать белье руками – теперь шорох стал явственнее. А через минуту в ее руках оказался и источник – тяжелая кожаная куртка в заклепках. Ужасаясь своему нахальству, Настя принялась рыться в карманах. Первые трофеи не принесли ей особого утешения: скрученные в трубочку шесть сотенных долларовых бумажек, узкие солнцезащитные очки и железная пластина, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся обоймой. В их доме в Вознесенском хранилась пара ружей, но это были коллекционные ружья, гордость Зазы. Обойма из кармана выглядела не в пример современнее. Она угрожающе поблескивала вороненым боком, и Настя засунула ее обратно – от греха подальше. А из другого кармана – внутреннего – извлекла мятый конверт. Именно он и шуршал все это время. На конверте стоял адрес: «В. О. 2-я линия, 13, кв. 13».

Что такое загадочное «В.О.», Настя не знала. Но – «2-я линия, 13, кв.13»!

Это был его, Кирюшин, адрес.

Оглушенная этим открытием, Настя залезла в конверт и извлекла из него листок бумаги. На то, чтобы прочесть две строчки, у нее ушло десять секунд. И строчки эти не понравились Насте. Ужасно не понравились.

«ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОДОЛЖАТЬ СОВАТЬ СВОЙ НОС В ЧУЖИЕ ДЕЛА, ТО ОЧЕНЬ СКОРО МОЖЕШЬ ЕГО ЛИШИТЬСЯ».

* * *

…Подбор кассет оказался из рук вон: два китаезы и мудачина-француз, – и Пацюк убил на них всю ночь. Начал он с француза, с Франсуа-мать-его Озона (так нарекли «сверхновую звезду режиссуры» родители. И почему только их своевременно не стерилизовали просвещенные галльские врачи?). Но, как бы там ни было, Франсуа выполз на свет и явив себя, принялся оскорблять своими киноопусами прогрессивное человечество.

Фильм назывался «Крысятник». Подобного дерьма Пацюк в жизни не видел! Кроме того, его бесило, что в названии явно просматривалось нечто созвучное его собственной фамилии. Один набор героев мог довести обывателя до блевотины: куча гомосеков, по которым уже давно исстрадался электрический стул; мамаша-извращенка, оттрахавшая собственного сыночка, а также извращенка-дочура – рабыня инвалидного кресла и садомазохистических комплексов. А на верхней строчке хит-парада прочно обосновался старый хрен папочка. Это полуторачасовое секс-действо так обрыдло Пацюку, что, добравшись наконец до финала, он испытал чувство, близкое к оргазму.

Козел ты козел, Франсуа Озон, мрачно думал Пацюк, глядя на экран. Из-за таких вот шедевров люди выходят на улицы, назначают «бархатные революции» на понедельник и громят видеопрокаты.

После того как Пацюк отдышался и смыл под душем впечатления от срамной киношки, пришла очередь китаез. Гонконгских оборотней звали Чинг Сю Танг и Вонг Кар Вай. Малыша Сю Егор схавал не подавившись, а чертов Вонг снова заставил его напрячься. Никаких изысканных, бесшумных, как веер, ходов, к которым стажер так привык в своих обожаемых японских детективах. Торжество смазанного изображения, тупейшее мочилово! Одна радость – косоглазые пачками отправлялись на тот свет, прямиком в преисподнюю, в своем зашморганном «Чанкинском экспрессе»[12].

Мысль о преисподней пришлась кстати: теперь, во всяком случае, Пацюк представлял себе, как выглядит ад. Что-то вроде кинотеатрика с «долби стерео». Тебя садят на первый ряд, намертво привязывают к креслу, суют в зубы поп-корн и заставляют смотреть всю эту гонконгско-французскую мутотень нон-стопом.

Никакого отдыха, никакого перерыва. Ныне, присно и во веки веков.

Пацюк не подошел бы к этим кассетам и на расстояние пушечного выстрела, если бы… Если бы на ребре обложек не было товарного знака Мицуко. Он заприметил его сразу же, еще в логове самоубийцы: отпечаток губ, оттиск помады, черной и пепельной, намек на поцелуй. Этими поцелуями – двумя черными и двумя пепельными – были украшены все четыре дерьмовинки. Зачем она это сделала – непонятно. Хорошо, если просто пробовала цвета… А если помечала таким образом свои кинематографические пристрастия? Что ж, приходится признать, что вкус у Мицуко не ахти, но с ним нужно считаться.

Нужно быть подкованным на все четыре копыта, если хочешь хотя бы приблизиться к экзотическому цветку. А цветок этот вполне может оказаться плотоядным и вполне может держать патрон в стволе, пардон, в тычинке.

С такими вот кисло-сладкими мыслями о Мицуко Георгий Вениаминович Пацюк погрузился в недолгий сон. И весь остаток ночи его преследовали узкие китайские черепа с французскими инвалидными креслами в глазницах.

…Он проснулся от назойливого телефонного звонка и по привычке взглянул на будильник.

Семь тридцать.

Семь тридцать – и суббота. Семь тридцать – и законный, гарантированный Конституцией выходной. Интересно, какой хмырь смеет беспокоить его в такую рань?!

На другом конце провода оказалась забитая сестра самоубийцы, и это сразу же привело Пацюка в чувство. Ты бы еще в четыре утра позвонила, недовольно подумал он, ты бы еще с вечера начала меня мучить!.. Но секундой позже он сообразил: людишки от сохи всегда поднимаются рано, по указке какого-нибудь облезлого петуха. Семь тридцать для них – разгар рабочего дня, выдоенные коровы, выгулянные козы и прополотые грядки. И засеянная пашня.

– Что-нибудь случилось, Настя? – вежливо спросил Пацюк.

– Да, – трагическим шепотом произнесла она. – Мне необходимо с вами встретиться. Я звонила вашему следователю в Управление… Но там никто не отвечает.

Интересно, а в Пентагон ты звонить не пробовала? Рискни, может быть, тебе ответят…

– Сегодня суббота, Настя. Вряд ли там кто-то появится.

– А вы?

– Я – тем более.

– Сегодня ночью я кое-что нашла. – Голос пастушки сполз на плач. – В квартире…

– Ну хорошо, – смилостивился Пацюк. – Давайте увидимся.

– Сейчас.

– По-моему, еще рано.

– Сейчас, – продолжала упрямиться Настя.

Послать бы тебя куда подальше! Секунда – и Пацюк послал бы ее, кулачку недорезанную, но вовремя вспомнил, что она является тем самым живцом, которого должен захватить обворожительный, умело накрашенный ротик Мицуко.

– Хорошо, сделаем вот что. – Спросонья стажер соображал туго. – Подъезжайте к «Адриатике». Я буду там через полчаса.

Крошечная «Адриатика» работала круглосуточно и располагалась всего лишь в квартале от его дома. Ничего адриатического в ней не было, даже рыбу не подавали. Но Пацюк частенько подъедал там мясную солянку.

– А что это – «Адриатика»? – спросила Настя.

– Кафе на Старо-Петергофском. Напротив кинотеатра «Москва».

– Хорошо… Я буду.

Пацюк выматерил короткие гудки в трубке и отправился в ванную: скоблить заросшую от непомерных кинематографических впечатлений физиономию. Но стоило ему намылить щеки, как снова раздался звонок.

Проклятая деревенщина никак не хотела уняться!

– Что-нибудь еще? – буркнул Пацюк.

– Да… Я не знаю, где это – кинотеатр «Москва».

Черт возьми, она же приезжая, как он мог забыть! Все эти «Адриатики» вкупе с «Москвой» и Старо-Петергофским проспектом для нее пустой звук.

– Ладно. Ждите меня дома. Я за вами заеду…

…Пацюк подхватил Настю у подъезда: она бросилась к нему, как к давнему знакомому, и даже приветственно подняла руку.

– Раз уж мы встретились, давайте поедем куда-нибудь позавтракаем, – предложил он. И Настя согласилась.

Через полчаса мытарств они нашли наконец-то приличную забегаловку с многообещающим названием «Камасутра». Интерьер забегаловки полностью соответствовал названию: из всех щелей перло индийскими благовониями, а из замаскированных в пальмовых листьях колонок неслись заунывные звуки – какой-то очередной Рави Шанкар, язви его в душу, медитировал на ситаре[13].

Пацюк покорился неизбежному и заказал себе свинину с рисом и ананасами («пелло» – именно так значилось это блюдо в меню; «пелло» – палач убогого копеечного бюджетника)! Дама же довольствовалась кокосовым молоком.

– Ну, что произошло? – добродушно спросил у Насти Пацюк, отправив в пасть кусок свинины.

Настя сделала маленький глоток и тотчас же отставила стакан.

– Знаете, вы доедайте, а я подожду вас в машине.

– Не понял…

Впрочем, и понимать тут было нечего, стоило только перехватить Настин взгляд.

Скульптурные экзерсисы, стоящие на окне и в нишах, – вот что ее смущало. Весьма пикантные иллюстрации к «Камасутре». Все подоконники были уставлены статуэтками совокупляющихся индусов: какой-то старательный выпускник Академии художеств довольно удачно скопировал самые распространенные позы из библии секса.

Пацюк не выдержал и улыбнулся: надо же, какая лапотная невинность! Даже обручальное кольцо от нее не спасает!

– Не обращайте внимания, Настя. Выкладывайте вашу новость.

Настя поерзала на стуле, чудовищно изогнулась и нашла наконец выгодный ракурс: теперь в поле ее зрения оставался только Пацюк с недоеденной тарелкой «пелло».

– Я перебирала вещи брата…

Что ж, вполне почтенное занятие, подумал стажер, перетирая челюстями огрызки ананасов. Как раз в ключе рачительной хозяйки: ни одна запонка не должна закатиться, ни одна пуговица не должна потеряться, даже нитка от пуговицы не имеет права пропасть. Таких рачительных хозяек из глубинки нужно приглашать на должность служебно-разыскных собак. Ничто от них не укроется.

– Я перебирала вещи брата… И в его куртке нашла вот это.

Она протянула Пацюку конверт. Тот вытер пальцы о брюки и осторожно достал листок.

«ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОДОЛЖАТЬ СОВАТЬ СВОЙ НОС В ЧУЖИЕ ДЕЛА, ТО ОЧЕНЬ СКОРО МОЖЕШЬ ЕГО ЛИШИТЬСЯ».

Пока стажер изучал надпись, Настя не спускала с него глаз.

– Что скажете? – спросила наконец она.

Господи, ну что он мог сказать? Какого черта вы полезли в тряпки, Анастасия Кирилловна? Или – занимались бы лучше сельским хозяйством, Анастасия Кирилловна? Или – заказали бы молебен по братцу, предали бы его земле и на этом успокоились? А у нас и без вашего повешенного шесть «висяков» на отделе. Так что не будем усугублять положение, дорогуша!

Но ничего подобного Пацюк не сказал. Напротив, поднатужился и придал своей физиономии сочувственно-заинтересованный вид.

– А вы что скажете, Настя?

– Я думаю, ему угрожали, – запинаясь на каждом слове, произнесла она. И сама ужаснулась произнесенному.

– Ну-у… Я бы не торопился трактовать записку именно так.

– А как? Скажите, как еще ее можно трактовать? Ему угрожали, он чего-то боялся…

– Откуда вы знаете, что он чего-то боялся? Он сообщал вам об этом?

– Нет, но… Следователь говорил мне, что дверь в его квартиру вскрывали. Что она была заперта на все замки. И на щеколду. Окно тоже было закрыто. А телефонный шнур перерезан. Кирилл якобы сам его перерезал.

– Подождите… – Пацюк сморщил лоб, припоминая оперативно-следственную тусню в квартире. Телефон Лангера действительно не работал. – А вы откуда мне звонили?

– Из автомата. Он там, на углу.

– Понятно.

– Ему угрожали, – снова повторила Настя.

– Ну хорошо. Допустим. А надпись на стекле? А рисунки на стенах? Вы думаете, это тоже как-то связано с угрозами?

Несчастная сестра сникла.

А Пацюк торжествующе доел последний кусок свинины. Попалась, дамочка! Ничтоже сумняшеся хотела повести следствие по кривой дорожке, прямиком к статье 110 УК РФ, как сказал бы следователь Забелин.

Доведение до самоубийства. Наказывается лишением свободы на срок от трех до пяти лет.

Но ничего не выйдет. Дело закрыто. И теперь совершенно не важно, то ли божьи коровки привели парнишку к подметному письмецу, то ли подметное письмецо вызвало к жизни божьих коровок. Факт остается фактом: Кирилл Лангер сам наложил на себя руки.

– Ему угрожали… – в который раз повторила Настя.

– И поэтому он разбил аппаратуру в доме, – мягко напомнил ей Пацюк. – Никуда не выходил на протяжении нескольких дней и разрисовывал стены…

– А вы откуда знаете? Про несколько дней?

– Его подруга дала показания. Сказала, что не видела его какое-то время. На телефонные звонки он не отвечал. На звонки в дверь – тоже.

Настя подперла ладонью подбородок и задумалась.

– А почему она обратилась в милицию?

– Не понял? – Теперь уже Пацюк поставил подбородок на ладонь.

– Что же тут непонятного? Ведь прошло-то всего несколько дней. Человек мог просто уехать к друзьям. Или еще что-нибудь… А она сразу побежала в милицию… Они ведь не были мужем и женой, правда?

Пацюка передернуло: только этого не хватало. Женщина, подобная Мицуко, не должна принадлежать никому, она не создана для яичниц по утрам, стеганого халата и вялых супружеских поцелуев в щеку.

– Нет, мужем и женой они не были.

– А она тем не менее обратилась в милицию. Значит, подозревала, что, может, не все в порядке. Я права?

– Увы, – Пацюк развел руками. – Если она и подозревала, то совсем другое.

– Что же?

Пацюк выразительно повертел пальцем у виска.

– Вы понимаете? Девушка стала замечать, что в последнее время с вашим братом начало твориться что-то неладное.

На глазах несчастной Насти выступили слезы, и стажер выругался про себя: не стоило ему усугублять страдания родственницы. Но спустя несколько секунд разразилась настоящая гроза: то, что он вначале принял за кроткие слезы отчаяния, на самом деле оказалось слезами ярости. Да, именно так: Настю душила ярость.

– Я никогда не поверю в то, что мой брат был сумасшедшим…

– Зачем же такие крайности? Возможно, это была всего лишь глубокая депрессия… А в такие минуты человек способен на все. И потом: пограничные состояния, они характерны для нашего времени. Вот взять, к примеру, вас. Разве вы всегда пребываете в хорошем расположении духа?

Ответ крестьянки оказался достойным книжки «Практическая психология».

– Мне некогда пребывать в расположении духа. Ни в хорошем, ни в плохом. У меня пять коз, парники, сад и виноградник. А еще муж и сын. Я хочу поговорить с этой девушкой.

Ну наконец-то! Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Пацюк не выдержал и расплылся в дурацкой улыбке.

– Думаю, это можно устроить.

– Прямо сегодня.

– Хорошо.

– Тогда пойдемте отсюда.

Оставив в «Камасутре» 169 рублей 45 копеек, Пацюк и Настя вышли из кафе.

– Вас подвезти к дому? – вежливо спросил стажер.

– Нет. Я просто хочу понять… Вы разговаривали только с этой девушкой? Не нашли никого из его знакомых? Я видела его записную книжку, там есть несколько телефонов…

Пацюк хмыкнул и принялся терзать переключатель «дворников». Хотя не было никакого намека на дождь.

Чертова баба, кажется, он ее недооценил! Но разве можно было предположить в этой белобрысой, изуродованной полевым загаром простушке такую недеревенскую хватку? Еще вчера она была совсем другой: кроткой, как овца, и плаксивой, как латиноамериканский сериал. Впрочем, и представления о жизни были у нее вполне латиноамериканские: в родной семье все должны быть физически и душевно здоровы. Никакого намека на шизофрению, параноический бред или заячью губу. Максимум, что можно себе позволить, – это временная амнезия и такая же временная потеря ребенка. Но к концу повествования память обязательно должна вернуться, а возлюбленное чадо – найтись…

– Да, действительно, – проблеял Пацюк. – Там было несколько телефонов. Но к делу вашего брата они не относятся. Судя по всему, записная книжка была новой. Ваш брат только начал ее заполнять. И, заметьте, первыми внес в список адреса э-э… ритуальных служб.

– И что это может значить? – спросила Настя.

– Очевидно, он думал о смерти.

Получайте, девушка! Вы сами этого хотели! Но сломить Настю оказалось непросто.

– Там был еще один телефон. Какой-то Игорь Верховский.

– Этого мы установили, – Пацюк перевел дух. – Нотариус. Работает здесь же, на Васильевском.

– А при чем здесь нотариус?

– Совершенно ни при чем. Вашего брата он никогда не видел и никаких дел с ним не имел.

– Тогда почему его телефон оказался в Кирюшиной книжке?

– Откуда же я знаю? Если Кирилл думал о смерти, то вполне логично предположить, что он думал и о завещании. Во всяком случае, я расцениваю это именно так.

«Дворники» ходили по лобовому стеклу с завораживающей монотонностью. Некоторое время и Настя, и Пацюк следили за их движением.

– А надпись? – Клекот нехитрого автомобильного приспособления высек из головы Насти очередную неожиданную мысль.

– Какая надпись?

– «Мобила». «Мобила» – это мобильный телефон. Я правильно понимаю?

Господи, с тоской подумал Пацюк, неужели волна цивилизации накрыла все провинциальное пространство в этой стране?..

– Да. Вы понимаете правильно. И что из этого следует?

– Откуда у Кирюши оказался мобильный телефон нотариуса, если он никогда его в глаза не видел, как утверждаете вы? Ведь его не всякому дают, верно? И в справочниках его не публикуют…

Это была чистая правда. Странно, что Забелин не обратил никакого внимания на это обстоятельство. В «Желтых страницах Санкт-Петербурга» маячили реквизиты конторы Верховского. И служебный телефон выглядел бы в записной книжке гораздо уместнее. А мобильник… Приходится признать, что дамочка права: в нем есть нечто интимное. И сообщают его номер не всякому…

– Даже если это так, – Пацюк горой встал за честь Управления, – что это меняет? Ведь вашего брата не вернешь.

– Да, – помолчав, согласилась Настя. – Не вернешь.