Товарищ Чикатило

Интервью у предполагаемого убийцы мы взяли в те дни, когда Ростовский областной суд уже три месяца подряд слушал дело о пятидесяти трех убийствах на сексуальной почве, совершенных с особой жестокостью.

Большинство участников процесса и тогда не сомневались в том, кто истинный убийца. Не говоря уже о сторонних людях – корреспондентах, публике в зале. Словами «убийца», «маньяк», «чудовище» пестрели газетные заголовки – будто нет такого понятия, как презумпция невиновности.

Но еще не начались прения сторон. И суд не произнес слова «убийца».

В то время, когда нам удалось получить интервью – страницы, исписанные дерганым почерком грамотного человека, от волнения пропускающего иногда буквы и запятые, – до приговора было еще далеко. Он тогда был – подсудимый. Филолог. Предполагаемый преступник. Учитель. Снабженец. Муж, отец, дед.

Человек из клетки.

Медицинская экспертиза признала его вменяемым. Ответственным за свои поступки.

Его семья была вывезена из Ростовской области под чужой фамилией из-за опасений мести со стороны потерпевших.

Хотя при входе в здание суда и в зал заседаний никого из посетителей не обыскивали, документы не спрашивали и сумки не проверяли, вероятного убийцу охраняли с заметной тщательностью. Вопреки обыкновению, его содержали не в следственной тюрьме, а в изоляторе КГБ, то есть по-старому КГБ, а теперь – общественной безопасности, в приличной, по российским тюремным меркам, двухместной камере. Он имел возможность читать газеты и слушать радио.

Но свидания с ним были невозможны.

В считаные секунды перед самым началом заседания судья Акубжанов разрешал иногда фотокорреспондентам снять несколько кадров, запечатлеть согбенного человека в клетке, который делал вид, будто не замечает вспышек. Он позировал, не глядя в объектив. Входя в клетку, он не забывал быстрым взглядом окинуть зал и посмотреть, есть ли на первых скамьях корреспонденты.

Прямое интервью с человеком из клетки исключалось.

Мы задали ему вопросы в письменном виде и получили в ответ листки с отрывистыми фразами, будто филолог куда-то очень торопился, будто не было у него долгих пустых вечеров в тюремной камере.

Правда, его охрана и сокамерник уверяли, что ростовский Джек-потрошитель засыпал мгновенно и спал подолгу.

В сбивчивых его ответах было полно оборванных, недоговоренных фрагментов, повторов, пустых фраз. Самое удивительное в том, что ему нечего было сказать. Ничего особенного. Он был обыкновенным человеком. Как все. Советским человеком. Сыном своей невразумительной эпохи. Учителем, снабженцем. Читателем газет, слушателем радио, телезрителем. Мужем, отцом, дедом.

И все было бы ничего, если бы не обвинения в убийствах.

Но летом девяносто второго суд еще не сказал: убийца. И мы не могли переступить невидимый порог и прямо спросить его: вы убили? Убивали? Хотели убить? Вас действительно неодолимо влекло к вашим жертвам? К девочкам? К мальчикам? Что вы чувствовали, когда искали жертву? Когда убивали? Когда возвращались домой?