Долина
Внизу появилось аббатство. Выдержанное в охряных и розовых тонах, с шестиугольной колокольней и сдвоенными дверными и оконными проемами, оно казалось каменным ковчегом, выброшенным на зеленый берег. Символом веры, который люди разместили внутри грозного и безмолвного Бога.
– Выглядит довольно уединенно, – заметила она. – Как можно жить в таком месте?
Сервас улыбнулся: он помнил, что Ирен всегда нравилась ночная жизнь.
Взгляд аббата перебегал с нее на него и наконец остановился на Сервасе. Молчание длилось всего несколько секунд. Когда отец Адриэль заговорил, в его голосе звенел с трудом сдерживаемый гнев:
– Вы утверждаете, что видели одного из наших монахов прошлой ночью в лесу с тем, кто потом был убит? И видели, как он давал этому человеку деньги в обмен на… наркотик?
Сервас кивнул, не открывая рта. О поцелуе, который за тем последовал, он предпочел умолчать. И о пачке купюр у монаха тоже. Это он припас для допроса.
– Чего вы ждете от меня? – спросил священник.
– Чтобы вы собрали ваших монахов, – твердо ответила Циглер, – для того, чтобы мы могли идентифицировать этого человека и задать ему соответствующие вопросы.
Опять наступило молчание. Не говоря ни слова, аббат кивнул. Ему в очередной раз объявили новую религиозную войну, которую, похоже, он вряд ли выдержит.
Двадцать пять монахов выстроились в ряд в зале капитула. Черные наплечники, из-под белых одеяний еле видны сандалии. Высокие и низкорослые, старые и молодые. Старых больше, чем молодых. Старение монашеских общин наблюдалось во многих аббатствах. За спинами монахов Сервас различал, как в садах внутреннего двора, освещенных солнцем, яркими красками вспыхивали цветы.
Аббат медленно шел вдоль строя, заложив руки за спину, как генерал перед своим войском. Сервас подумал, что в стенах монастыря он оставался pater familias, отцом семейства, всегда насупленным, строгим и бдительным. Но сейчас бдительность его потерпела поражение, и глаза сверкали яростью. По мере того как он рассматривал монахов одного за другим, он все больше становился похож на разъяренного орла.
Сервас был согласен с Ирен, что не стоит перед всеми называть имя того, кого он видел в лесу, а лучше будет допросить их всех по одному. Они попросили аббата выделить им комнату, где они могли бы заняться этим с полным соблюдением тайны следствия, но тот вдруг воспротивился:
– Что же, вы не скажете мне, кто это был?
Сервас засомневался: может ли он скрыть от главы общины личность монаха-беглеца?
– Будет лучше, если вы потом сами их допросите, – сказал он, смягчая удар. – Ведь вы дадите виновному возможность сознаться и, возможно, сделать первый шаг к искуплению.
– Искупление – слово великое и прекрасное, – резко бросил настоятель. – Негоже его употреблять налегке… В наше время такими словами слишком легко разбрасываются. Только и слышишь: искупление, прощение, раскаяние, покаяние, исправление. Словно достаточно щелкнуть пальцами или преклонить колена, чтобы искупить свою вину и войти в согласие с Богом и людьми… Впрочем, вы, несомненно, правы.
Он отступил на несколько шагов и осмотрел небольшую аудиторию.
– Эти люди из полиции, – быстро сказал он. – У них есть к вам несколько вопросов. Как вам известно, недалеко отсюда произошло ужасное событие. Вас будут вызывать по одному. Я прошу вас ничего не скрывать и отвечать с полной искренностью, как отвечали бы мне.
Если в последней фразе и содержалась некоторая доля иронии, он не подал виду. Допросы начались в маленькой комнате с совершенно голыми стенами, если не считать большого деревянного креста и скамеечки для молитвы. В комнату принесли стол и три соломенных стула. Первыми явились трое монахов. Брат Этьен, темноволосый, курчавый и невероятно худой, работал на кухне. Брат Эрве, колосс, который разговаривал тоненьким фальцетом, занимался огородом и фруктовым садом. Брат Эли, маленький лысый человечек с бегающими глазками, ведал счетами, учетом и контролем.
Сервас вспомнил, что все трое участвовали в ночном поиске. Помимо этого никто ничего не видел и не слышал.
Ему очень захотелось закурить, и он сунул в рот антиникотиновую жвачку, прежде чем открыть дверь четвертому. От группы ожидающих своей очереди монахов отделился толстый приор. Проходя мимо, он бросил на Серваса угрожающий взгляд.
– Можете не закрывать дверь, мне скрывать нечего, и выйду я быстро, – сообщил им брат Ансельм.
– Мы сами решим, закрывать или нет, – оборвала его Циглер, и Сервас увидел, как расширились две черные точки в середине мутных голубых глаз, когда приор на нее взглянул.
«А ведь этот человек способен на вспышки гнева», – подумал он.
– Садитесь, – твердо сказала Ирен, поскольку приор остался стоять.
Тот нехотя подчинился.
– Вы управляете монастырем и замещаете отца Адриэля в его отсутствие. Это так?
– В основном да.
И тут же стал искать другое определение:
– Скажем так, он занимается делами духовными, а я – земными. Мы представляем собой два столпа, на которые опирается это аббатство.
По всей видимости, брат Ансельм был высокого мнения о своей роли в общине.
– Следовательно, если кто и знает обо всем, что происходит в стенах монастыря, так это вы?
– Совершенно верно.
– Известно ли вам о некоторых нарушениях устава или о… скажем так, проступках братьев?
Толстые губы любителя покушать растянулись в улыбку.
– О проступках против чего? Против нашего устава или против правосудия?
– Отвечайте, пожалуйста.
Приор пожал плечами.
– Мы достаточно изолированы, но полностью не избежали того упадка, что царит повсюду в это бурное время. У нас есть паршивые овцы, это верно…
– И одна из этих паршивых овец имеет дурные наклонности?
– Уже не имеет.
– А раньше?
– Раньше имела…
– Можете изложить подробнее?
– Брат Циприан. У него были проблемы с наркотиками. Мы помогли ему избавиться от зависимости и отказаться от них. Сегодня он вернулся в наши ряды. Он чист, как у вас говорят.
– А какой наркотик он употреблял?
– Кокаин, крэк…
– Вы держите его под наблюдением?
Приор бросил на Циглер острый взгляд.
– Устойчивость нашего сообщества зиждется на ответственности каждого из его членов и на доверии, – отчеканил он. – Здесь взрослые люди, а не дети. Я здесь не для того, чтобы строить из себя… полицейского.
– Короче, по ночам вы чувствуете себя в полной безопасности.
Брат Ансельм оглядел Ирен с головы до ног.
– Я действительно очень крепко сплю.
Стоявший за его спиной Сервас видел жирный затылок приора. Сбритые наголо волосы начали отрастать и топорщились седым пухом, образуя на шее валик вроде ошейника.
– К чему эти вопросы? – огрызнулся монах. – Вы кого-нибудь подозреваете?
– Мы пытаемся понять, мог ли один или несколько ваших монахов ночью покинуть монастырь и, гуляя по лесу, что-нибудь увидеть, – ответила Ирен.
Толстяк нахмурил брови.
– Какого дьявола, прошу прощения за выражение, кому-то из нас понадобилось бы гулять ночью по лесу? Абсурдная идея.
– Необязательно, – вступил Сервас, понимая, что вторгается на территорию Циглер, и выходя из роли наблюдателя.
Приор обернулся.
– Это что, трюк такой у сыщиков: один спереди, другой сзади? Типа добрый коп – злой коп?
Э, да он, в конце концов, не так уж и далек от мира. И куда делся весь его церковный лексикон? Небось заходит к братьям посмотреть какой-нибудь сериал или фильм со сценами насилия. А вот где границы, отделявшие их от общества, Сервас пока не знал.
– А вы сами, – сказала Циглер не без коварства, – не имеете дурных наклонностей, вас не мучает бессонница или тревога?
В том, как приор заерзал на стуле, Сервас уловил признаки беспокойства.
– Нет.
Что-то ты слишком быстро ответил.
– Я вам уже сказал: сплю довольно крепко. Наш жизненный распорядок не оставляет времени на праздность. К тому же праздность – враг души. Между литургией и множеством дневных работ промежутки очень редки. Летом мы встаем в четыре утра к первой службе, ко всенощной, еще до рассвета. Потом в семь пятнадцать идут лауды, в девять пятнадцать час третий, час шестой незадолго до полудня, час девятый в два часа пополудни, вечерня в пять пятнадцать пополудни и повечерие в восемь часов. Есть еще Часы Большие и Малые, есть время индивидуальной молитвы. И при этом надо еще заниматься своими делами, выполнять ежедневные работы по поддержанию порядка. Как видите, наши дни длинны и утомительны. Здесь вовсе не лагерь отдыха, – подытожил он с беспримерным самодовольством.
Сервас подумал, что приор пытался утопить их в потоке абсолютно лишней информации, как обычно делали в Тулузе главари мелких банд, которые проходили через комиссариат.
– Благодарю, отец мой, – сказала Циглер, – позовите, пожалуйста, следующего.
Толстяк тяжело поднялся и зашагал к выходу. Открыл дверь. Подал знак монахам, ожидавшим своей очереди. Отвернувшись от двери, Сервас переглянулся с Циглер. Она пожала плечами.
Когда же он повернулся, чтобы взглянуть на следующего, перед ним в луче солнца, падавшем из окна, стоял тот самый монах-беглец, за которым он следил прошлой ночью.
15
Совсем мальчик, подумал Сервас. Детское лицо, большие светло-голубые глаза, обрамленные длинными каштановыми ресницами, маленький рот с красными, как смородина, губами… Пухлые щеки сразу же зарделись под пристальным взглядом сыщика. Ростом парень был около метра семидесяти, а на подбородке пробивалась бородка, больше похожая на юношеский пушок.
Он уставился на Циглер, и Сервас понял, что присутствие женщины его смутило.
– Садитесь, – сказала Ирен.
В ее голосе послышались сухие нотки школьной директрисы той эпохи, когда в ходу еще были телесные наказания. Парень повиновался, стараясь занять на стуле как можно меньше места. Вне всякого сомнения, будь у него плащ-невидимка (Сервас читал Гюставу «Гарри Поттера», хотя тот и понял далеко не все), он бы поспешил исчезнуть.
– Итак, вы…? – спросила Ирен.
– Э-э… брат Циприан.
Что там говорил отец Ансельм? Что мальчик чист. Ага, как же… Из-за спины монашка Сервас сделал Циглер незаметный знак, и она тут же выпрямилась на стуле и посмотрела парню прямо в глаза. Ледяным взглядом. Лесной скороход опустил глаза. Сервас был уверен, что не пройдет и пяти минут, как он сознается.
– Вы страдаете бессонницей? – спросила Ирен.
– Что?
– Вы собираетесь заставить меня повторять каждый вопрос?
Тон был безапелляционный. Брат Циприан съежился.
– Я… Бывает, что я плохо сплю… Несмотря на то, что у нас нет времени, чтобы…
– Чтобы что?
– Чтобы отдыхать…
– Я вижу. И что вы делаете, когда вам не удается… заснуть?
– Читаю… слушаю музыку… молюсь, – быстро прибавил он, словно только что вспомнил, что он монах.
– Вы молоды, наверное, нелегко такому, как вы, все дни проводить здесь.
– Это жизнь, которую я выбрал.
– Почему вы сделали такой выбор?
Он оглядел полицейских одного за другим.
– Я… я думал, что меня станут спрашивать, не видел ли я чего.
– Когда? – ледяным тоном произнесла Циглер.
– Ну… в ту ночь, когда…
– И что? Вы что-нибудь видели?
– Нет, нет, я был в постели.
– В самом деле?
Он быстро закивал.
– Тимотэ Хозье, – это имя о чем-нибудь вам говорит? – спросил Сервас.
– Нет.
Ирен Циглер изобразила удивление.
– Нет?
Монашек смутился.
– Ну, может быть…
– Так «нет» или «может быть»?
Голос ее все больше леденел.
– Не знаю.
– Ах вот как? Однако тебя видели с ним вместе в лесу за два часа до его смерти.
– Что?
Сервас увидел, как Циглер встала, взяла свой стул и медленно потащила его вокруг стола, чтобы сесть как раз позади монашка. Потом она наклонилась к нему так близко, что он, наверное, почувствовал в ухе ее дыхание, и очень тихо, но ясно шепнула ему на ухо:
– Еще одно идиотство – и я посажу тебя в камеру с сутенерами, проститутками и насильниками. Они с восторгом проведут ночь с таким, как ты…
На мгновение он совсем растерялся. Нижняя губа задрожала, глаза наполнились слезами, а дыхание стало сиплым.
– Я слушаю, – шептала ему на ухо Циглер с терпением почти материнским. – Отсюда просто так не выходят, ты мое слово знаешь.
Молчание.
– Тимотэ продает мне наркотик… Я… Я начал, еще когда был студентом в По… Но сейчас я употребляю гораздо меньше, чем раньше, клянусь вам. Господь помогает мне избавиться от демонов. Шаг за шагом, понемногу. Такие дела в один день не делаются…
Стоя рядом со стулом Циглер, Сервас наклонился к другому уху парня.
– Я видел, как ты с ним целовался.
Румяные щеки брата Циприана стали багровыми.
– Я его не убивал… – пробормотал он. – Это не я!
Сервас взглянул на него. Теперь он буквально пылал и вытирал пот со лба тыльной стороной ладони.
Циглер встала, взяла свой стул и вернулась на прежнее место напротив монашка.
– Расскажи нам о Хозье. Как ты с ним познакомился?
Монашек долго подыскивал слова.
– Когда я приехал в Эгвив, я знал, на что иду. Знал, что без травки или порошка долго не протяну…
– То есть все, что рассказывал тут брат Ансельм про то, что ты чист, полная ерунда?
Она посмотрела ему прямо в глаза, и он отвел взгляд.
– Да, на какой-то момент так оно и было. Но я снова сорвался…
– А дальше?
Он помедлил.
– Это случилось уже потом. Тимотэ словно читал мои мысли… словно угадывал каждое мое… желание…
– Расскажи нам о нем.
От волнения глаза у него заволокло дымкой, зрачки замерцали.
– Тимотэ был недобрым человеком… Человеком без морали. Для таких, как он, делать зло – вторая натура. Врать, мошенничать, воровать, угрожать, обманывать… Он все это обожал. Он подчинялся только своим самым… разрушительным и нездоровым порывам. Не знаю, до каких пределов он мог бы дойти. Иногда он меня просто пугал.
Сервас вспомнил то ощущение опасности, которое охватило его, когда он увидел в лесу блондина.
– Но бывали моменты, когда я не мог противиться его… притягательности.
– Ты знал кого-нибудь из его клиентов? – спросила Ирен. – Его круг общения?
– Нет, к сожалению.
– Может, он чувствовал себя в опасности? Чего-нибудь боялся? Или кого-нибудь?
Он покачал головой.
– Я бы рад вам помочь, – жалобно оправдывался парень, – но я не знаю. Клянусь. Он никогда со мной об этом не говорил.
– А о чем он с тобой говорил? Он тебе доверялся?
– Несколько раз.
– И что он тебе поверял?
Юный монах помолчал, собираясь с мыслями.
– Ну, вот, к примеру, у него была навязчивая идея…
Циглер дожидалась продолжения.
– Он был одержим всем, что относилось к религии. Предметами культа, ритуалами, статуями, живописью, текстами… Об этом он знал все, это его завораживало, он обожал об этом говорить. И все спрашивал себя, существует ли ад. И еще постоянно говорил мне, что я должен помочь ему спасти душу… Что в прошлом он совершил что-то ужасное.
Ирен отреагировала, и от Серваса это не укрылось.
– И что он говорил?
Взгляд брата Циприана скользнул с одного на другую, потом остановился на Ирен.
– Он рассказал, что в шестнадцать лет убил свою сестренку. И даже посещал психиатра.
Циглер смотрела на монашка, разинув рот.
– И ты поверил? Думаешь, он говорил правду?
– Я нашел в интернете статьи того времени. Он был несовершеннолетний, и его имя не указывали. Но все сходилось: возраст, внешность, то, что отец был гинекологом…
– А кто был психиатр? Он тебе говорил?
– Нет.
Циглер и Сервас переглянулись.
– А что еще ты знаешь о Тимотэ?
– Он ненавидел отца…
Монах произнес это как вещь абсолютно очевидную, и Сервас подумал, что именно это их и объединяет.
– Откуда ты достаешь деньги? – спросила Ирен.
– Отец… Он посылает мне деньги каждый месяц, я заставил его поверить, что это для аббатства.
– А что ты делал в ту ночь после того, как встретился с Тимотэ? – поинтересовалась Циглер.
Они снова вогнали его в краску.
– Вам ведь это хорошо известно, вы следили за мной… И вы прекрасно знаете, что потом я сразу пошел спать.
Сервас не стал уточнять, что при сем он не присутствовал.
16
Вокруг бушевало теплое лето. Но у Серваса вдруг возникло ощущение, что на землю опустился сумрак, хотя солнце стояло в зените.
– Не нравится мне эта история, – сказала Циглер, направляясь к машине. – Совсем не нравится.
Сервас ничего не ответил, но чувствовал примерно то же самое. За всем этим стояла какая-то жестокая реальность, и они видели только ту ее часть, которая была снаружи. Он вспомнил молодого светловолосого парня, стоящего на коленях у водопада с широко открытым ртом и раздутым от воды животом. Мартен боялся худшего. Сейчас они стояли на пороге чего-то несоизмеримого. Снова сев за руль, Ирен сделала несколько телефонных звонков по поводу психиатрического досье Тимотэ Хозье и попросила, чтобы узнали имя врача, который его наблюдал.
– Надо как можно скорее поговорить с родителями, – сказала она. – Их только что предупредили, они уже едут. А пока ждем, можно взглянуть на место, где он вырос. Бригада уже там.
Они доехали до Эгвива, свернули на каменистую, всю в выбоинах дорогу, идущую вверх по холму над городом, и припарковались у бровки тротуара за фургоном научной бригады. Низкое кирпичное здание стояло в заброшенном саду, заросшем акациями и сорной травой.
Они двинулись по аллее, мощенной растрескавшейся плиткой, которая шла между старым прицепом, стоявшим на стеновых блоках, и корпусом «Фольксвагена» без лобового стекла. А дальше виднелись съеденные ржавчиной велосипеды, напоминавшие кораллы, какие-то обломки и консервные банки, сквозь которые проросла крапива. Вдоль левой стены они дошли до входной двери без крыльца. Сервас попытался заглянуть внутрь, но окна плотно закрывали коричневые шторы. Когда они прошли в дом, надев латексные перчатки и бахилы, их поразил ужасающий запах отбросов и сгнившей еды. Вонь стояла такая, что, казалось, воздух сгустился. Повсюду жужжали полчища мух.
По дому сновали техники в комбинезонах и защитных масках. Они снимали отпечатки пальцев, брали на анализ следы ДНК, различные волокна. Их сравнят с материалом, взятым на месте преступления, и занесут в каталог.
– Фу, гадость, – сказал Сервас, зажимая нос.
Внутри дома царил невообразимый кавардак: вещи громоздились в полном беспорядке, как в пещере Али-Бабы. Что-то действительно ценное валялось рядом с каким-то барахлом, не оставляя ни сантиметра свободного места. Стопки старых газет и журналов, разные безделушки, гроздья пластиковых мешков, набитых предметами, опознать которые было невозможно.
Синдром Диогена.[20]
В гостиной, на столе, заставленном невероятным количеством полных пепельниц, грязных стаканов, пивных и винных бутылок, валялись, еще в алюминиевой обертке, пробирная чашечка и медицинский жгут. Внимание Ирен привлек ноутбук, лежавший на стойке американской кухни. На нем было полно пыли и отпечатков. Она указала на него технику, и тот утвердительно кивнул. Открыла ноутбук, что-то напечатала и снова закрыла.
– Он запаролен.
Он понял, что она ищет. Возможно, Хозье хранит в ноутбуке список своих клиентов? Номера телефонов? Телефон Ирен зажужжал, она ответила. Звонили из Региональной службы, и она нажала кнопку громкой связи.
– Все, что рассказал вам монашек, верно, – объявил голос в трубке. – После того как Тимотэ Хозье в две тысячи втором убил свою двенадцатилетнюю сестру Юдифь, он восемь лет провел в специализированных институтах. Двое психиатров, осмотрев его, пришли к заключению, что он не подлежит уголовному наказанию, и поместили его в психиатрическую клинику. Шесть лет он провел в одном учреждении и два года в другом. А потом, видимо, кто-то решил, что он выздоровел, и его выписали. Затем он получил место муниципального служащего, но мадам мэр Эгвива отстранила его от охранной деятельности, поскольку он находился в психиатрической больнице.
– А почему он поменял место лечения? – поинтересовалась Циглер. – Возникли проблемы? У него были приступы агрессии? Его отправили в Клинику для сложных больных?
В Клинике для сложных больных содержались пациенты, которые могли представлять опасность для окружающих и для самих себя.
– Нет, просто в заведении, где он находился, произошел пожар, – ответил голос в трубке. – Пришлось распределить пациентов по всей Франции. Речь шла об опасных пациентах, агрессивных, весьма специфических профилей.
Ирен и Сервас нервно переглянулись. Напряжение нарастало. Сервас почувствовал, как у него свело желудок.
– А в какой клинике он находился в первый раз? – спросила Ирен низким, глухим голосом.
– В Институте Варнье. Институт находился…
– Я знаю, где он находился, – оборвала она.
Она на секунду замолчала и быстро взглянула на Серваса.
– Есть психиатр, который наблюдает его сейчас?
– Да. Габриэла Драгоман, психиатр. В том числе и детский. Родилась в Румынии, во Францию переехала в возрасте десяти лет. У нее в Эгвиве частный кабинет, и она практикует в местных больницах. Дать вам ее адрес?
– Да, пожалуйста.
Ирен отсоединилась и пристально посмотрела на Мартена. А у того возникло чувство свободного падения. Институт Варнье… Вот прошлое и всплыло на поверхность еще раз… Напросилось к ним за стол, как гость, которого никто не хочет видеть, потому что все знают, что он испортит праздник. Зима 2008–2009. Снег, белизна. И внутри, и снаружи. Безлюдное место. В глубине долины. Архитектура, типичная для зданий, выстроенных в начале XX века. В Институте Варнье содержались чрезвычайно опасные преступники, которых суд признал невменяемыми. Несколько секунд Циглер и Сервас молча смотрели друг на друга.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала она. – Это может быть и простое совпадение.
– Что-то слишком много совпадений.
В Институте Варнье, когда там находился юный Тимотэ Хозье, содержался еще один пациент, знаменитый на всю клинику: бывший прокурор трибунала Женевы, серийный убийца Юлиан Гиртман[21]. Человек, который похитил Марианну.
Связь между Марианной и этими двумя убийствами все же была. Очень тонкая. Косвенная. Почти неуловимая. Но все-таки связь.
– Ну, что, навестим психиатра? – спросил он.
17
Читать бесплатно другие книги:
