Дети Луны Резанова Наталья

— Да, государь.

— Ты осмелился прочесть?

— Нет. — Странник не смутился от устремленного на него взгляда, ему было не до смущения, он хотел достоять прямо до конца разговора. — Я сам его писал. Мой господин диктовал мне.

— То-то я смотрю, что оно писано как бы на два голоса, — сказал король, обращаясь к человеку, сидящему за столом.

«Что это, шутка? Похоже, что шутка».

— Тебя называют Странником?

— Да, государь.

— Значит, это про тебя говорят, будто ты так ловок, что можешь перейти через реку, не замочив подошв?

— Так это сделать совсем не трудно. Нужно просто пройти по мосту.

Король рассмеялся, довольный и своей шуткой, и ответом на нее. Второй человек оторвался от писем и взглянул перед собой. Глаза у него были зеленые, что несколько удивило Странника — он считал, что зеленые глаза бывают только у женщин.

— Визе, — тихо сказал он.

— Мой ученый легист не любит шуток. Что же там случилось с Генрихом Визе?

— Он умер, государь.

— От чего?

— Несчастный случай на охоте.

— Почему же я ничего об этом не знаю? — он снова стал серьезен.

— Это произошло недавно. И мало кто еще знает.

— Можно ли доверять слухам? — спросил ученый легист.

— Я сам был на похоронах.

Он врал спокойно. Когда король узнает правду, его рядом уже не будет.

— Когда ты покинул Монтенар?

— Две недели назад.

— Как же ты добирался?

— Пешком через Рыбью Челюсть.

— Трудно поверить. Это превосходит человеческие силы. Однако дата на письме за тебя. И ты все время был один?

— Один, государь.

— Обычно с важными известиями посылают не скольких гонцов… а известия это важные. Значит, Вельф настолько тебе доверяет. Хотя, как я погляжу, его милости не многого стоят. — Он окинул взглядом фигуру Странника, одежда которого заметно пострадала от путешествия, в особенности куртка, покрывшаяся многочисленными прорехами. — Мои приближенные не ходят такими оборванцами.

— В латах и в мантии неудобно лазать по скалам. Тяжело и цепляется. — Он уже не прибавлял «государь» к каждому ответу.

— У тебя ловко подвешен язык… и ты предан своему господину. Я знал об этом. Он говорил… постой, как это… «Странник из тех людей, которым Бог дал душу, а черт — голову». Забавно. Но он, по-моему, не сам это придумал, помнится, есть такая поговорка… или что-то в этом роде. Однако я совсем иначе представлял тебя, Странник. Вельф сказал: «Ты сразу узнаешь его. У него волосы наполовину рыжие, наполовину седые». Вот я и думал увидеть хитрого мужичонку-балагура средних лет. Ты молод. Тем лучше. Дольше будешь служить. Кстати, почему у тебя не имя, а кличка?

— Имя нужно знатным. Чтоб было, что прославлять. Нищему достаточно клички.

— В твоих словах есть подобие смысла. Острота ума в человеке твоего происхождения — редкий дар, это надо ценить. Ты нравишься мне, хоть и говоришь непозволительно дерзко.

— Прости меня, государь, — Странник поклонился. — От усталости одни тупеют, другие наглеют, а со мной, видно, произошло и то, и другое.

— Он и в самом деле сильно устал, — сказал зеленоглазый. Он уже давно заметил, что, хоть Странник и держится прямо, сквозь загар его все больше проступает бледность.

— Вот как? Впрочем, Раймунд, у тебя глаза помоложе моих. Ты можешь отдыхать, гонец, но сперва вот что — ты проделал трудный путь и вправе просить награды.

— Если это не покажется тебе дерзостью…

— Говори!

— Я хочу только спать. Из-за спешки я шел и ночами…

— Если бы все просящие были так дерзки, в каком блестящем состоянии находилась бы наша казна! Что ж, такое желание исполнить легко. Отцу-эконому уже, верно, сообщено о твоем прибытии, и он позаботился… и, я вижу, ты хочешь еще о чем-то спросить?

— Да. Когда мне надлежит отправиться обратно? Король снова рассмеялся.

— Успеешь. За тобой пришлют. Отдыхай с чистой совестью, добрый Странник. Снова скажу — я умею ценить хороших слуг.

Он протянул вперед руку, и Странник прикоснулся к ней губами. Уходя, лазутчик услышал, как король сказал совсем другим голосом:

— А теперь, Раймунд, скажи мне, что ты думаешь насчет известия о Лотаре?

Ответа Раймунда он уже не услышал. У двери его караулил королевский оруженосец, тот самый, который привел его сюда. Они спустились вниз, но не по той лестнице, что вела со двора, а по другой. Слабость, отступившая было, медленно вливалась в тело, и Странник едва поспевал за этим румяным сытым красавчиком. Тому явно не хотелось сопровождать личность такого подозрительного вида, и, как только они оказались в переходе со сводчатым потолком, он сказал:

— Видишь, вон там, в конце, за столбом дверь? Еще темный крест рядом на стене выложен. Это твоя келья. Иди, там не заперто.

— Ладно, — пробормотал Странник, и тот, повернувшись на пятках, исчез.

Странник побрел, куда ему указали, мимо каменных столбов, думая только об убежище. Он уже стоял у двери, когда сзади него кто-то вышел из-за столба и полушепотом выкрикнул чуть ли не в ухо:

— Адриана! Адри!

Зубы стиснулись, скрюченные пальцы искали рукоять кинжала. Ударить? Сказать: «Ты ошибся, братец, меня не так зовут»? А голос продолжал:

— Я тебя увидел еще на площадке, да усомнился — ты ли это? А сейчас шел за вами, смотрю — и верно ты! Откуда? Как?

«В одном случае будет шум, в другом разговоры… а бежать сейчас я не могу. Договориться?»

Она медленно обернулась к лицу, жадно смотрящему из полумрака, и произнесла:

— Здравствуй, Даниель.

— Что ты здесь делаешь, Адри? Как ты сюда попала?

— Говори тише. Нас могут услышать.

— Она с трудом толкнула дверь — сил не хватало даже на злость.

Это была действительно келья: темные глаза святых, смотрящих из угла, щелеобразное окно, постель — тюфяк, брошенный на низкие козлы, в изножье Адриана заметила свое оружие. Грубый стол, на нем — кувшин с водой, рядом — широкая глиняная миска, в ней яйца, сыр и хлеб. Она опустилась на табурет у стены, Даниель остался стоять. Он сильно изменился с тех пор, как Адриана пожелала ему удачи — стал шире в плечах, крупнее. У него были длинные темно-каштановые волосы и небольшая борода. («Мода, что ли, здесь такая, все, как на подбор».) Только глаза были прежние.

— Я на службе, Даниель. Никто, ни один человек не знает, кто я.

— Как же это?

— Так. И ты никому не должен говорить, что знаешь меня. Никому.

— Хорошо… Только я не понимаю… Давно ты из Книза?

— Очень давно, Даниель.

— И я… впрочем, ты помнишь. Меня пожаловали дворянством, Адри! У меня под командой пятьсот всадников. После нынешней победы я получил фьеф близ Эйлерта, правда, небольшой, но… — он говорил быстро, глаза его блестели. — И вдруг — ты! Точно гром с неба. («А мне-то…») Зачем тебе это понадобилось, Адри? Ты всегда была такой тихой девочкой. Какая у тебя цель? Почему ты не отвечаешь?

— Я очень устала, Даниель. А цель… Так уж получилось. После той войны мне пришлось уйти из города. Дом мой сгорел, — солгала она из правдоподобия. — Надо было как-то жить.

— Да. Я ведь не был в Книзе с тех пор. Отец умер…

— Я знаю. Он умер у меня на руках. Он был очень хороший человек, вечная ему память.

— Он умер… а я был так далеко… Он… он ничего… что он сказал перед смертью?

Адриана замешкалась, так как не могла сразу ответить: «Он ничего не сказал, потому что у него было пробито горло». Однако выдумывать ничего не понадобилось — Даниель заплакал. Адриане ни разу еще не приходилось видеть, чтобы взрослый мужчина плакал, то есть вооруженный мужчина, а не бедный крестьянин, с которого спрос невелик, и не пропившийся голяк, с которого и вовсе спрашивать нечего, и поэтому она уставилась на Даниеля с некоторым брезгливым любопытством. Надо было, очевидно, его утешить, а она этого не умела.

— Ну, что ты… Мои вот родители тоже умерли… — пробормотала она через силу.

Опомнившись, он вытер слезы.

— Прости… Стыдно… Что еще было в Книзе?

— Много чего было, — она машинально подняла руку к голове. Только сейчас он заметил седину в ее волосах.

— Что это?

— Так. Не стоит. — Она чувствовала, что сейчас свалится на пол.

— Ты не хочешь говорить со мной?

— Я устала с дороги и хочу спать. Мы обо всем поговорим завтра. — Она не собиралась его раздражать, он мог ее выдать. — Ты слышишь меня? Только никому не обмолвись обо мне. Я надеюсь на твое слово. — На самом деле она не надеялась ни на что, она просто хотела, чтоб он ушел.

— Значит, завтра?

— Завтра.

— Никому?

— Никому.

— Хорошо. Я завтра приду. Ты ведь не обманываешь меня? Да. Я вижу. Прощай. До завтра.

У нее еще достало сил запереть дверь на задвижку и доползти до постели. Ее трясло. Было уже темно, но, закрыв глаза, она увидела два кроваво-красных пятна. Голову сдавили железные тиски. Тело ломило, суставы ныли. И пустота, черная пустота кругом! Только кровавые пятна плавают во мгле. Вот весь ее мир. Никто не придет на помощь. Никто не должен прийти, иначе конец!

Ночь проходила, жар сменялся ознобом, по телу полз пот, и дыхание прерывалось. Наступал провал, обрывающийся новым ударом боли и беспомощности. Она натягивала одеяло, тщетно пытаясь согреться, хотя сама же за полчаса перед этим отшвырнула его, пытаясь уловить немного прохлады. Несмотря на временные остановки сознания, бреда не было. Она ясно ощущала, как билась боль в ее теле и как само тело билось в судорогах на съехавшем тюфяке. Потом навалилась невероятная, мучительная слабость. Не было ни рук, ни ног, один неподвижный нерасчлененный пласт. Слышно было только, как кровь толчками передвигается по телу. И еще толчки, нет, удары, громкие, тяжелые, точно гвозди забивают в голову!

Она с трудом разлепила слипшиеся от пота веки. Неужели уже утро?

В дверь стучали. Она все еще не могла понять, что происходит.

— Адри! Это я! Ты что, спишь еще?

«Боже мой! Опять! И это еще к мукам моим!»

— Адри! Открой!

«Он же всех здесь на ноги поднимет…» Даниель стучал уже долго, когда задвижка с грохотом отодвинулась. Он ступил внутрь, и тут же отшатнулся перед устремленным на него диким взглядом. Адриана держалась за стену.

— Что с тобой, Адри?

— Слушай… — она вдруг поняла, что никак не может вспомнить, как его зовут. — Со мной лихорадка… Стой! Никого не зови! Если обо мне спросят, будут искать, скажешь — видел Странника в церкви… или в саду… соври что-нибудь! И не приходи, пока не позову.

— Но погоди, я…

— Уходи, зарежу!

На него подействовали не столько слова, сколько выражение ее лица. Захлопнув дверь, Адриана метнулась к столу, стянула кувшин и стала пить, хватая воду ртом и проливая ее на грудь. Затем, в припадке неизвестно откуда взявшихся сил, подтащила стол, приперев им дверь. Вытащила из колчана стрелу, и, положив рядом с собой лук, скорчилась на постели, ожидая нападения. В подобном случае собственная безопасность превращалась у нее в манию, а сейчас к этому было особенно много причин. С какой стати она должна верить Даниелю только потому, что они давным-давно жили по соседству? Вдруг он уже всем доложил, и сюда идет стража?.. И ходит, и ходит тупое сверло в мозгу, все быстрее и быстрее… и от этого дрожь по всему телу…

Проходили часы. Никто не шел. Один раз голос Даниеля позвал в коридоре: «Адри!» Тогда она схватила стоявший на полу пустой кувшин и швырнула им в дверь. Посыпались осколки. Все смолкло. Она продолжала ждать.

Эти сутки были еще хуже, чем предыдущие. Чувства приобрели странную остроту и неопределенность. Она лежала в неудобной позе, стуча зубами в ознобе, тараща слезящиеся от напряжения глаза на дверь, и одновременно была среди чужих безумных образов. Это не были сны, потому что она видела и комнату, и окно, и стол у двери, но и то, другое, она тоже видела! Встал перед ней темный крест, она начала шептать молитву, и концы креста вдруг превратились в шипящих змей, она захотела отогнать их, но не смогла шевельнуть рукой, а змеи уже исчезли, над Адрианой склонилось женское лицо — может быть, мать? — потекло вниз, как вода, и Адриана потянулась к ней, она хотела пить, пересох не только рот, пересохло горло, желудок, все внутри стало сухим и жестким, но воды не было, был каменный пол и на нем — черепки разбитого кувшина. На голове сжимался обруч. Винты заворачивают один за другим. Это пыточная! Они все-таки схватили ее! Прошли сквозь стены и держат ее — вот почему она не может двинуться. Вот они — смотрят из угла! Нет, это иконы… Тогда почему они разговаривают? Такие хриплые, бубнящие голоса, и ни одного слова нельзя разобрать… Внезапно она догадалась, что принимает за голоса свое громкое дыхание, и от этого ей стало немного легче. Значит, никого нет. Она еще свободна — и выздоровеет. Господи, как жарко! Хоть бы глоток воды! Она вытянулась, положив голову на подушку. Пот катил с нее градом. Бред продолжался, однако принял иные формы. Странные образы исчезли, уступив место воспоминаниям последних месяцев. Плеснув, расходились круги по реке от упавшего грузного тела, Вельф, выступив из тьмы, протягивал к ней руки, и она едва успевала уклониться, а это, оказывается, королевская длань, протянутая лобызания, и Раймунд произносил: «Он и в самом деле устал». Все, что недавно царапнуло или коснулось ее сознания, плыло и исчезало, смешивалось и повторялось. Удивительным образом отсутствовал в этих образах Даниель. Она забыла о нем, как утром забыла его имя, хотя весь день только о нем и помнила. Он выпал.

Из окна потянуло прохладным ветром, и словно кто-то ласково коснулся головы, разделяя слипшиеся пряди. Ее никто никогда не гладил по голове — родители не ласкали ее, а уж потом кому бы пришло на ум погладить по голове Странника!

Она крепко спала, и если видела сны, то они оставались скрыты и для нее.

В тот же день, после полудня, проверив караул, Даниель Арнсбат шел к боковому зданию аббатства, временно обращенному в казармы, по берегу извилистой речки, впадавшей в монастырский пруд, по берегам которого располагались в уместном соседстве мельница, пекарня и бойня. Тут же в прежние дни бродили многочисленные гуси и утки, ныне съеденные доблестным воинством. Нужно было перейти на другой берег. Даниель направился к кирпичной запруде и неожиданно заметил наверху человеческую фигуру. Он замер как вкопанный, а потом бросился туда.

— Здорово, земляк!

Адриана сидела, свесив ноги. В одной руке у нее была половина белой лепешки, в другой — кусок ветчины, к которым она попеременно прикладывалась. На лице ее и волосах блестели капли воды. Даниель уселся рядом.

— Ну, как ты?

— Неплохо, сам видишь. Жрать только хочу как собака. Ничего, тут на поварне народ сговорчивый…

— И ты уже пришла в себя и все понимаешь?

Она проглотила последнее и бросила крошки в рот.

— Что у тебя ко мне за дело?

— Я хочу поговорить с тобой.

Зачем? — Она снова насторожилась. — По-моему, все, что надо, мы друг другу сказали. Ничего нового ты от меня не узнаешь.

— Скажи, какая у тебя цель? Ведь какая-то своя цель должна быть, иначе зачем рисковать собой?

Это ей не понравилось. Ни больная, ни здоровая, она никому не собиралась объяснять своих действий.

— Вот тоже еще вопрос. А у тебя какая цель? Ты не рискуешь?

— Здесь нельзя сравнивать. Я — мужчина.

Она ухмыльнулась.

— Я на службе, — сердито сказал он.

— И я на службе, о чем уже было говорено. И, кстати, твой отец, когда посылал меня за помощью во время осады, спрашивал меня не о том, мужчина я или женщина, а том, хватит ли у меня сил и храбрости, чтобы дойти.

— Об этом ты мне не говорила. — Он задумался. — Значит, отец… он знал тебя лучше…

— Оставим это. Скажи прямо — что тебе от меня надо?

— Все эти два дня, Адри… но мы ведь только встретились позавчера, а на самом-то деле мы знаем друг друга давно и дружили в детстве…

— Неправда, Даниель. Никогда мы не были друзья ми — просто соседями.

— Ну, пусть так. Все равно. Ты должна выслушать меня. («Должна» ей тоже не понравилось, но она смолчала.) Не тем ты занимаешься, Адри. Того и гляди, убьют… или опозорят… И болеешь к тому же… Выходи за меня замуж, Адри. Не думай, я не шучу — мол, только встретились, и вот… Лучше тебе все равно не найти. Я тебя буду любить. Королю все расскажу, он меня ценит…

— Вот что, земляк, давай условимся. Ты мне этих слов не говорил, я их не слышала. И вообще, как ты до третьего дня не помнил, что я есть на свете, так забудешь и теперь.

— Ты все никак не можешь поверить. Я не обманываю тебя, правда! Мое слово крепкое, если я что говорю, так оно и есть…

— Даже если я и поверю тебе, так повторю то же самое.

— Почему?

— Я не хочу.

— Почему… не хочешь?

— Просто не хочу. С какой стати я должна хотеть?

— Так ведь это лучше для тебя! Вот у тебя голова уже седая, и глаза ввалились… А у меня деньги есть, и земля, я говорил тебе…

— Я сама знаю, что для меня лучше, а что хуже. И кончим этот разговор. По-хорошему.

— Значит, у тебя есть другой?

— Что-о? — Она задохнулась. — Спятил, малый?

— Потому что иначе…

— Вот оно. Ты глухой? Тебе сказали… И не зли меня. Это, — она усмехнулась, — лучше для тебя.

— Если так… у тебя нет любовника… тогда я подожду. А если ты мне соврала… — он помолчал, что-то обдумывая. — Но долго ждать я не собираюсь. Имей в виду — ты у меня в руках. Я обещал не выдавать тебя, и ты должна быть благодарна… — внезапно он ощутил укол между лопаток.

— Еще одно слово, и ты отправишься вниз кормить монастырских карпов. Здесь очень крупные карпы, я знаю…

— Я не боюсь… но я прошу, Адри… Ведь я…

Чей-то слуга бежал по берегу, чертыхнулся, подвернув ногу, и увидел их.

— Эй, люди добрые! Тут какого-то Странника ищут, не знаете, где он?

— Ну, я Странник, а что?

— Король требует!

Адриана убрала руку с кинжалом, поднимаясь на ноги, просвистела сквозь зубы:

— Жить хочешь — забудь!

Она с большим трудом удержалась, чтобы не пнуть его в спину носком сапога. Это было бы низко и просто глупо, но что поделать — Даниель был ей неприятен, Адриана чувствовала с самого начала в нем что-то противное себе, и, хотя до конца еще не уяснила природы этого чувства, оно утвердилось довольно прочно. Ей хотелось оскорблять этого человека.

— Ты, что ли, Странник?

— Точно. Веди, приятель!

Конечно, его следовало бы убить, и немедленно. Это самый безопасный выход. Любовь у него, видите ли! Пятнадцать лет эта самая Адриана жила у него перед носом, и ему не было до нее никакого дела, а как стала она запретной, он сразу распалился. Ишь ты, осчастливить меня захотел! Конечно, его надо убить. Но мешает мысль о Николасе Арнсбате. И к тому же сейчас король отправит Странника обратно, а обратно он не вернется, и больше никто никогда его не увидит. И пусть хоть сто Даниелей распускают свои длинные языки. Все! Нет Странника. Он сорвался со скалы, его подстрелили гернатовцы. Будем жить своей волей… и летом ходить босиком, а не в сапогах, которые мне, в конце концов, осточертели…

В этих приятных размышлениях Странник обогнул здание аббатства и поднялся по лестнице. Короля он нашел прогуливающимся по наружной галерее. В стороне виднелись квадратные плечи телохранителей. Странник отвесил низкий поклон, на что Генрих ответил милостивым наклоном головы.

— Не скоро же тебя нашли. Ты и впрямь странник. Где ты странствовал на этот раз?

— Неподалеку. Всего лишь у пруда.

— А! Ловил рыбу?

— Нет. Я, скорее, ловец человеков. Да и тем уловом не могу похвастать.

— Отдохнул ли ты?

— Вполне, мой добрый государь. Готов немедленно отправиться в путь.

— Вот как. Готов. А если я прикажу тебе остаться? Или я дам тебе место при себе?

— Зачем смеяться над бедным человеком…

— На сей раз я не смеюсь, хотя вообще люблю посмеяться. Переходи ко мне на службу, Странник.

Это был удар посильнее того, что нанес Даниель.

— Большая честь для меня, государь. Но, — он поднял опущенные глаза, — я над собой не властен. Я принес вассальную клятву Аскелам. Решать за меня может только сюзерен.

— Похвально, похвально, что ты умеешь говорить не только дерзости. Я думаю, что Вельф, радея о твоей будущности, сам отпустит тебя. А пока что я приказываю тебе остаться до выступления войск. Ты хорошо знаешь горы, судя по твоему знаменательному переходу, и можешь пригодиться нам в походе. А там ты увидишь своего господина, и судьба твоя решится.

— За что такая милость мне, бедному, безродному?

— Я уже стар, Странник, и давно понял, что из всех удовольствий наилучшее то, которое доступно и старикам, и молодым, хотя ценить его умеют лишь старики. Это — беседа. Ты развлекаешь меня.

— Твое величество дает мне при себе место шута?

— А ты еще и горд к тому же, не только дерзок.

— Отнюдь. Просто мне кажется, что, прибыв в аббатство, я все время занимаю чужое место. Из кельи, которая мне предоставлена, выселили какого-то монаха — где он ютится, бедняга? И сейчас я, может быть, отнимаю кусок хлеба у человека, имеющего призвание к шутовству.

— А у тебя другое призвание?

— Да. Я — Странник.

— Что ж, Странник, своим красноречием ты невольно повышаешь себе цену. Пока все будет так, как я сказал. А место для тебя приищет другой человек. Вот он идет.

Действительно, на галерее за спиной Странника послышались шаги. Лазутчик обернулся, ожидая увидеть палача. Но это был Раймунд-законник.

Король благодушно улыбался, видимо, угадав предположение Странника.

— С какой вестью ты ко мне?

— Совет собрался, государь.

— Что ж, идем. А ты, Странник, можешь быть пока свободен.

Они удалились. Странник, облокотись на парапет, плюнул вниз. Черта с два! А впрочем… еще ведь ничего не решено.

Так началась его жизнь в аббатстве. Точнее, аббатство жило своей жизнью, а он к ней присматривался. Никто его не тревожил. В тот же день, к тихому удовлетворению Странника, Даниеля куда-то услали, и он больше не появлялся, и Странник от души пожелал Арнсбату-младшему свернуть шею без его вмешательства. Собственно, тут и его вина — не предвидел возможной встречи. Но высший приказ избавил его от этой заботы, и он мог свободно расхаживать по всем здешним переходам. Нынешнее местопребывание, возможно, всколыхнуло бы его неприязнь к рясам и их владельцам, вызывая мысль о Белфрате. Но и рясы были не те — белые. Аббатство принадлежало бенедиктинцам. К бенедиктинцам он относился терпимее. Настоятель, посещавший отца Адрианы и дававший ей читать хроники, Цицерона и Сенеку, тоже был бенедиктинец. Верхом несообразия было бы встретить здесь и его, однако это, к счастью, было невозможно — он погиб во время той достославной осады, напутствуя умирающих на стенах. Монахи, напуганные вторжением, рады были посетовать на свои несчастья благонравному юноше, не принадлежавшему к сей шумной толпе. Несколько лет назад Странник бы сразу устремился к монастырской библиотеке, но сейчас его больше интересовали люди. Жалобы братии не занимали его целиком. Он не упускал случая потолкаться среди солдат. Охранники узнавали его и везде пропускали беспрепятственно. Пользуясь передышкой, он подлатал, почистил и вообще привел в порядок свою одежду, после чего эти лохмотья приобрели вид почти щегольской. Он больше не прятался. Внешне. Внутренне он затаился и ждал. Армия готовилась к походу. Он узнавал имена новоприбывших сеньоров, запоминал количество конных и пеших, которых они приводили — по чистой привычке человека, привыкшего жить во вражеском лагере. Он видел прискакавшего из Эйлерта принца Филиппа, наследника престола — юношу одних примерно лет со Странником, с незначительным бледным лицом, по обеим сторонам которого свисали разделенные на прямой пробор черные глянцевитые волосы, — никакого сходства с отцом в этом сонном юнце не было заметно. Обнаружился среди вновь прибывших еще один знакомец, не из тех, однако, с кем встреча была бы опасной, — граф Лонгин — громогласный мужчина с лысой от многолетнего ношения шлема головой и окладистой, вопреки придворной моде, седеющей бородой. Он был рад увидеть Странника, шумно поприветствовал его, хлопнув по плечу, и, проходя мимо, всякий раз перебрасывался с ним парой слов.

Еще одной весьма заметной фигурой был Гельфрид, новоизбранный епископ Эйлертский, воинственный прелат, носивший латы под облачением, всегда окруженный невероятно деловитой свитой, — именно в его обществе чаще всего видели принца Филиппа. Были и многие другие, днем и ночью наполнявшие аббатство шумом голосов, звоном оружия и топотом ног, составлявшие тот человеческий лес, по которому был осужден блуждать Странник.

Неожиданно он подружился с легистом Раймундом, как из профессиональных интересов, так и потому, что ему просто нравился этот невысокий человек со спокойным голосом. Их беседы, как прочие взаимоотношения Странника с людьми, строились по отработанному им канону, то есть он позволял собеседнику говорить что угодно, а сам слушал, но, в отличие от большинства остальных, Раймунда слушать было интересно, независимо от того, могло это пригодиться по службе или нет. Происходил Раймунд из неродовитых дворян, был беден, учен, вместе с посольствами короля посетил пол-Европы, но остался добродушен. У отца-эконома, покровительствовавшего Страннику, нашлась шахматная доска, хотя игры в монастыре были строго запрещены, и Раймунд оказался гораздо лучшим партнером, чем Вельф, зачастую горячившийся по ничтожному поводу — в случае неблагоприятной для него ситуации он мог и сбросить фигуры с доски. Больше Странник о Раймунде ничего не узнал.

А Раймунд узнал о Страннике и того меньше. Хотел или нет, он ни о чем не спрашивал. Откровенно говоря, Странник его очень интересовал, больше, чем короля, который довольствовался тем, что слышал от Вельфа, и был слишком занят предстоящим наступлением, чтобы выяснять подробности. Достаточно занят был и Раймунд. И он сразу понял, что Странник сам о себе не расскажет. Отчасти поэтому он его и интересовал.

Прошла неделя. Странник не мог запросто явиться к королю, как, бывало, к Вельфу, и спросить: «Какого черта мы тут сидим?» Он и не собирался этого делать, хотя образ Вельфа, в одиночку сдерживающего напор ордена, последние дни преследовал его. А, дьявол! Пусть государственные дела решаются без меня… Нет, я так просто не отстану.

А они все прибывали. В аббатстве давно уже не было места, и за стенами его белели палатки, а по ночам рядами загорались костры. Все это напоминало осажденную крепость, и вновь заставляло Странника мысленно возвращаться к началу его пути, — с неудовольствием и надолго. Он отметил необычайное количество пехоты, до сих пор не виденное им в походах. Неужели и городское ополчение подтянулось? Ну, посмотрим, на что они способны в открытом поле, вдали от своих домишек… У Вельфа-то все конница. Он вспомнил последний разговор с ним и посмеялся скачку мысли — он пеших не любит, вот что.

Однажды поздним вечером, точнее, ночью за ним прислал король, и Странник тут же последовал за гонцом. Он знал, что только что кончился очередной совет, и рассчитывал узнать последние новости. В том же малом зале за столом сидел король, Лонгин и Раймунд. В камин только что подбросили дров, они громко трещали, по потолку ходили тени, и воздух колебался. Странник поклонился и замер у входа. Король посмотрел на него искоса.

— Ты по-прежнему готов исполнить любое мое по веление?

— Как всегда. Куда я должен идти, государь?

— Никуда. Тебе понадобится лишь отвечать на вопросы. Ты сказал Раймунду, что хорошо знаешь горы?

— Я говорил также, что твое величество без труда найдет людей, знающих их лучше.

— Опять боишься занять чужое место? Но вот представь себя на чужом месте… на моем. Какой дорогой бы ты повел войска?

— С конницей Святого перевала никак не миновать, — без запинки ответил Странник.

— Я говорил! — Лонгин стукнул кулаком по столу.

— И ты берешься?

— Почему бы нет?

— Биться лбами — это мы умеем. Только и умеем, что это.

— Арнсбат!

Странник насторожился. Это имя было для него единственным понятным словом в предыдущем обмене репликами, но как раз этого имени он слышать спокойно не мог.

— Что Арнсбат? — недовольно сказал король. — Еще неизвестно, как обернется.

— А… — начал Странник и осекся. Три головы одновременно обернулись к нему.

— Ну, продолжай, что же ты?

— Вы хотите идти отсюда по главной дороге? Я правильно понял? Потому что к Святому перевалу есть еще одна, не прямо ведет, а, как бы это сказать… сбоку. Плохая дорога, — быстро добавил он, — купцы ее избегают… Обвалы… Не знаю, известна ли она Лотару.

— Где? — король приподнялся. Углы его рта растя нулись.

— Далеко отсюда. К северу от Эйлерта. Собственно, это даже не дорога…

— Дальше! Почему опять замолчал? Странник оглядывался по сторонам.

— Ищу, на чем начертить.

— Черти на чем хочешь.