Неведомые дороги (сборник) Кунц Дин

Глава 1

Темное живет даже в лучших из нас. В худших темное не просто живет, но правит.

И хотя я иногда впускал в себя тьму, королевства в моей душе ей создать не удалось. В это мне хочется верить. Мне представляется, что в принципе я – хороший человек: тружусь не покладая рук, любящий и верный муж, строгий, но заботливый отец.

Однако, если я еще раз спущусь в подвал, мне более не удастся контролировать живущее во мне зло. Если я еще раз пройду по этим ступеням, то навсегда останусь в мире холодного мрака и никогда более не выйду на свет.

Но искушение велико.

Впервые я обнаружил дверь в подвал через два часа после того, как мы подписали все бумаги, перечислили деньги и получили ключи. Дверь была на кухне, в углу за холодильником: сдвигаемая панель, темная, как и все прочие двери в доме, с ручкой-рычагом, а не обычной поворачиваемой рукояткой. Какое-то время я в недоумении таращился на нее, поскольку точно знал, что раньше этой двери не было.

Поначалу я подумал, что нашел кладовую. Когда открыл, удивился, увидев ступени, уходящие вниз, в чернильную тьму. В подвал без окон.

В Южной Калифорнии практически все дома, начиная от дешевых, с картонными стенами, до стоящих многие миллионы долларов, строятся на бетонной плите. Подвалов в них нет. Многие десятилетия этот проект считался оптимальным. Почвы здесь в основном песчаные, скального основания у поверхности днем с огнем не найти. В местности, подверженной землетрясениям и оползням, подвал с бетонными стенами – центр напряженности в силовом каркасе, отчего даже при слабом землетрясении здание может сложиться, как карточный домик.

Наш новый дом был не из дешевых, но и не особняк, однако построили его с подвалом. Агент по торговле недвижимостью, показывавший нам дом, об этом не упомянул. Да и мы при первом осмотре ничего не заметили.

Поначалу, глядя на лестницу, я почувствовал любопытство, потом мне стало как-то не по себе. Прямо за дверью к стене крепился выключатель. Я щелкнул им раз, другой, третий. Свет внизу так и не зажегся.

Оставив дверь открытой, я отправился на поиски Кармен. Нашел ее в большой ванной, где она, широко улыбаясь, восхищенно смотрела на изумрудную плитку и раковины от "Шерл Вагнер" с золочеными кранами.

– О Джесс, как здесь красиво! Просто великолепно! Маленькой девочкой я даже не мечтала, что когда-нибудь буду жить в таком доме. Надеялась разве что на бунгало вроде тех, что строили в сороковые годы. А это дворец. И мне придется учиться королевским манерам.

– Это не дворец, – ответил я. – Нужно быть Рокфеллером, чтобы позволить себе дворец в округе Ориндж[21]. А если бы он и был дворцом, тебе бы ничему не пришлось учиться. Ты всегда держалась, как королева.

Она обняла меня.

– Мы прошли долгий путь, не так ли?

– И мы пойдем дальше, крошка.

– Я даже боюсь, знаешь ли.

– Не говори глупостей.

– Джесс, дорогой, я всего лишь повариха, посудомойка, мои родители жили в трущобах на окраине Мехико. Да, ради этого дома мы столько лет вкалывали, не разгибая спины, но теперь мы здесь, и мне кажется, что все изменилось в один миг.

– Поверь мне, крошка, скоро тебя будут принимать в Ньюпорт-Бич как свою. Ты от природы светская львица.

"Господи, как я ее люблю, – подумал я. – Семнадцать лет совместной жизни, а для меня она все еще девушка, ослепительно красивая, привлекательная, удивительная".

– Слушай, чуть не забыл. Ты знаешь, что у нас есть подвал?

Кармен недоуменно вскинула на меня глаза.

– Это правда.

Улыбаясь, ожидая подвоха, она спросила:

– Да? Прямо под нами? С королевской сокровищницей, забитой алмазами и изумрудами? Может, там нашлось место и темнице?

– Пойдем посмотрим.

Она последовала за мной на кухню.

Дверь исчезла.

Какие-то мгновения я тупо смотрел на гладкую стену.

– Это шутка? – полюбопытствовала она.

Язык у меня ворочался с трудом, но мне удалось пробормотать:

– Какая шутка? Здесь была... дверь.

Она указала на прямоугольник окна, "нарисованный" на глухой стене солнечным светом.

– Ты, наверное, принял за дверь прямоугольник солнечного света, падающий на стену через окно. Отдаленно он действительно напоминает дверь.

– Нет. Нет... здесь была... – качая головой, я провел рукой по согретой солнцем штукатурке, но и на ощупь не нашел контуров уже не видимой глазу двери.

Кармен нахмурилась.

– Джесс, что с тобой?

Я взглянул на нее и понял, о чем она думает. Этот дом очень хорош и даже трудно поверить, что он действительно наш, а Кармен достаточно суеверна, чтобы задаться вопросом, не ждет ли семью большая трагедия, чтобы уравновесить свалившееся на нее счастье? Слишком много работы, постоянные стрессы – вот вам и нарушение психики со зрительными галлюцинациями и разговорами о несуществующих подвалах... Судьба часто подбрасывает такую свинью, чтобы жизнь не казалась раем.

– Ты права. – Я выдавил из себя смешок. – Я увидел прямоугольник света на стене и принял его за дверь. Приглядываться не стал. Сразу побежал к тебе. С этим новым домом поневоле будет мерещиться черт знает что.

Она посмотрела на меня, улыбнулась.

– Мерещиться... пожалуй.

К счастью, я не успел сказать Кармен, что открыл дверь. И увидел ведущие вниз ступени.

В нашем новом доме в Лагуна-Бич пять больших спален, четыре ванные, гостиная с массивным каменным камином. Кухня впечатляет и размерами, и оборудованием: плиты с двойными духовками, две микроволновки, ростер для подогрева оладий или рогаликов, два вместительных холодильника "Саб зеро". Теплое калифорнийское солнце вливается в огромные окна, из которых открывался прекрасный вид: желтые и коралловые цветы на клумбах, красные азалии, пальмы, и вдали – зеленые склоны холмов, между которыми поблескивает на солнце безбрежная гладь Тихого океана.

Да, мы купили не особняк, но дом, заслуживающий слов: «Дела у Гонзалесов идут неплохо, они отлично устроились». Мои родители гордились бы нашим приобретением.

Мария и Рамон, мои отец и мать, в поисках новой жизни перебрались из Мексики в "El Norte"[22], землю обетованную. Они дали мне, моим братьям и сестре все, чего могли добиться тяжелым трудом и самопожертвованием. Мы получили высшее образование и теперь один мой брат – адвокат, второй – врач, а сестра – профессор английского языка в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе.

Я выбрал карьеру бизнесмена. Нам с Кармен принадлежал ресторан. Я решал деловые вопросы, Кармен потчевала гостей уникальными блюдами мексиканской кухни. Мы работали по двенадцать часов в день, семь дней в неделю. Наши трое детей, подрастая, становились официантами. С каждым годом наше семейное предприятие все больше процветало, но давалось это нелегко. Америка не обещает легкого богатства. Только возможности. Мы ими воспользовались, но, чтобы реализовать их, пришлось пролить океан пота. Однако результата мы добились неплохого: покупая дом в Лагуна-Бич, смогли заплатить за него наличными. В шутку мы так его и прозвали: "Casa Sudor" – Дом пота.

Это был огромный дом. И прекрасный.

Со всем необходимым. Даже подвалом с исчезающей дверью.

Ранее дом принадлежал некому мистеру Нгуену Куанг Фу. Наш риэлтор, Нэнси Кифер, полная, говорливая женщина средних лет, сообщила нам, что Фу – вьетнамский беженец, один из тех смельчаков, кто покидал Вьетнам на лодках после падения Сайгона. Счастливо избежав встречи с вьетконговскими пограничными катерами и пиратами, пережив не один шторм, он сумел добраться до Америки.

"В Соединенные Штаты он прибыл с тремя тысячами долларов в золотых монетах и страстным желанием начать новую жизнь, – рассказывала Нэнси Кифер во время первой экскурсии по дому. – Он – очаровательный человек, добившийся фантастических успехов. Действительно фантастических. Вы просто не поверите в какую сумму он превратил эти три тысячи долларов всего за четырнадцать лет. Вы и представить себе не можете, какие широкие у него деловые интересы. Он владеет акциями множества компаний. Он построил себе новый дом с полезной площадью в четырнадцать тысяч квадратных футов на участке в два акра в Норт-Тастин. Удивительный дом, просто удивительный, вам нужно обязательно на него взглянуть".

Кармен и я решили купить прежний дом Фу площадью в два раза меньшей нового, но казавшийся нам чудом из чудес. Торг оказался недолгим, мы нашли взаимоприемлемое решение и завершили сделку через десять дней, поскольку платили наличными.

Для того чтобы оформить передачу права собственности, мне и Нгуену Куанг Фу не пришлось встречаться лицом к лицу. В этом не было ничего необычного. В отличие от некоторых штатов, в Калифорнии при подписании всех бумаг не нужно собирать в одной комнате покупателя, продавца и их адвокатов.

Однако Нэнси Кифер считала необходимым устраивать встречу покупателя и продавца после того, как новые владельцы вселялись в дом, а на счет продавца поступали деньги. Наш дом находился в прекрасном состоянии, но даже у самых лучших домов были слабые места. Вот Нэнси и стремилась к тому, чтобы продавец показал покупателю, в каком стенном шкафу поскрипывают дверцы и какое окно протекает при сильном ливне и боковом ветре. Она договорилась с Фу, что он встретится со мной в нашем доме в среду, 14 мая.

12 мая в понедельник мы внесли деньги. А во второй половине дня уже по-хозяйски осматривали дом. Тогда я впервые увидел дверь в подвал.

Во вторник утром я вернулся в дом один, не сказав Кармен, куда еду. Она думала, что я встречаюсь с Горасом Долкоу, с тем чтобы уговорить его поумерить свои притязания.

Ему принадлежал торговый центр, в котором располагался наш ресторан, а Долкоу относился к тем людям, которые стремятся получать много денег, не ударяя пальцем о палец. Согласно договору об аренде, – мы с Кармен, когда подписывали его, были куда как беднее и наивнее, – Долкоу имел право одобрять или не одобрять все изменения, которые мы хотели внести в интерьер. Через шесть лет после открытия мы решили перестроить зал. Проект в двести тысяч долларов только увеличивал стоимость принадлежащего Долкоу торгового центра, но за свою подпись Горас потребовал десять тысяч черным налом. Когда я захотел взять в аренду магазин канцелярских принадлежностей, чтобы расширить ресторан, Долкоу вновь настоял на взятке. Не брезговал он и мелочевкой. Когда мне захотелось заменить парадную дверь, Горас оценил свое разрешение в двести долларов.

Теперь мы хотели поменять вывеску, поставить более красивую, больших размеров, вот я и вел переговоры с Долкоу о причитающейся ему сумме, не облагаемой никакими налогами. Он не знал о том, что мне стала известна одна любопытная подробность: земля, на которой стоял торговый центр, не принадлежала Долкоу; двадцать лет назад он взял ее в аренду на девяносто девять лет, а потому чувствовал себя на ней хозяином. Торгуясь с ним о размере взятки, я одновременно вел секретные переговоры о покупке участка земли, на котором располагался торговый центр. После их успешного завершения уже не он держал бы меня за горло договором об аренде, а я – его. Он все еще видел во мне невежественного мексиканца, пусть родившегося в Америке, но все равно мексиканца; думал, что мне повезло в ресторанном бизнесе, но только повезло. Ум и трудолюбие, по его мнению, среди моих достоинств не числились. Конечно, это был не тот случай, когда маленькая рыбка проглатывала большую, но я надеялся установить статус-кво, при котором Долкоу будет кусать локти от ярости, но ничего не сможет со мной сделать.

Эти сложные переговоры, которые уже продолжались некоторое время, и послужили убедительным предлогом, позволившим мне покинуть ресторан во вторник утром. Кармен я сказал, что у меня встреча с Долкоу. А на самом деле я прямиком поехал в наш новый дом, снедаемый чувством вины за то, что солгал любимой жене.

Когда я вошел на кухню, дверь была на прежнем месте. Не прямоугольник света. Не галлюцинация. Настоящая дверь.

Я повернул ручку-рычаг.

За дверью ступени вели в темноту.

– Какого черта? – вырвалось у меня. Мой голос эхом вернулся ко мне, словно отразившись от дна, расположенного в тысяче миль.

Выключатель не работал, как и в прошлый раз.

Но я принес с собой ручной фонарь. Зажег его.

Переступил порог.

Деревянная площадка громко заскрипела. Доски были старые, некрашеные, в выбоинах, каких-то желтых пятнах. Штукатурка на стенах потрескалась. Казалось, и площадку, и лестницу, и стены построили гораздо раньше самого дома и подвал не являлся его частью.

Я поставил ногу на первую ступеньку, и тут страшная мысль пришла мне в голову: вдруг дверь закроет сквозняком? А потом она исчезнет, как вчера, оставив меня в подвале?

Я вернулся, чтобы найти что-то тяжелое и закрепить дверь. Мебели в доме не было, но в гараже я нашел лом, который пришелся очень кстати.

Вновь встав на верхней ступеньке, я направил фонарь вниз, но луч если и осветил, то всего двенадцать ступеней. Темнота ниже казалась неестественно черной. И плотной. Словно подвал наполнял не воздух, а, скажем, нефть. Темнота эта впитывала в себя свет. Пробить ее он не мог.

Я спустился на две ступени и увидел две новые. Спустился на четыре, и моим глазам открылись еще четыре.

Шесть ступеней позади, одна подо мной, двенадцать впереди – всего девятнадцать.

Сколько обычно ступенек на лестнице в подвал? Десять? Двенадцать?

Уж точно не так много.

Быстро, без остановки, я спустился еще на шесть ступеней. Когда остановился, увидел перед собой те же двенадцать. Доски из сухого, старого дерева. Тут и там блестели головки гвоздей. На стенах – та же потрескавшаяся штукатурка.

Не на шутку встревожившись, я посмотрел на дверь, от которой меня отделяли тринадцать ступенек и площадка. Теплый солнечный свет, который заливал кухню, так и манил к себе... и казался ужасно далеким.

Начали потеть руки. Я вытер о брюки левую ладонь, переложил в нее фонарь, вытер правую.

В воздухе стоял легкий аромат лайма, сквозь который пробивались запахи плесени и гнили.

Я спустился еще на шесть ступеней, на восемь, еще на восемь, на шесть. Теперь за моей спиной осталась сорок одна ступенька, а впереди луч фонаря выхватывал из темноты все те же двенадцать.

Каждая была высотой в десять дюймов, то есть я спустился примерно на три этажа. В обычный подвал такая длинная лестница вести не могла.

Я сказал себе, что тут, возможно, бомбоубежище, но уже знал, что обманываю себя.

Однако подниматься не собирался. Мы, черт побери, купили этот дом, выложили за него немалые деньги, заработанные тяжелым трудом, и имели право знать, что находится у нас под ногами. Кроме того, в возрасте двадцати двух, а потом и двадцати трех лет, вдали от родных и среди врагов, я провел два года в постоянном ужасе и теперь не боялся многого из того, что пугало большинство людей.

Спустившись еще на сто ступенек, я снова остановился, потому что, по моим прикидкам, находился десятью этажами ниже уровня земли, а такая веха, конечно же, требовала осмысления. Повернувшись и посмотрев вверх, я увидел светлый прямоугольник двери на кухню размерами с четверть почтовой марки.

Посмотрев вниз, какое-то время изучал восемь деревянных ступенек – восемь вместо привычных двенадцати. По мере того как я спускался ниже, свет фонаря тускнел. Батарейки не садились, причина была не столь прозаичной. Лампочка светила так же ярко, но вот темнота, уж не знаю как, становилась все гуще и поглощала свет на более коротком расстоянии.

Аромат лайма по-прежнему присутствовал, но гнилью пахло все сильнее.

Тишину подземного мира нарушали только звуки моих шагов да становящееся все более тяжелым дыхание. Но, пока я стоял на десятиэтажной глубине, мне показалось, что я услышал еще какие-то звуки, доносящиеся снизу. Я затаил дыхание и прислушался. Вроде бы до меня донеслись какие-то стоны и всплески, но полной уверенности не было. Звуки эти, очень слабые, быстро пропали. Вполне возможно, они мне просто послышались.

Спустившись еще на десять ступенек, я, наконец, добрался до площадки, где обнаружил две арки в противоположных стенах. Дверей не было, за каждой аркой тянулся короткий каменный коридор. Я выбрал арку по левую руку, прошел коридором пятнадцать футов и нашел новую лестницу, которая уходила вниз под прямым углом к ступеням, по которым я спустился.

Здесь запах гнили и разложения чувствовался куда как сильнее. Казалось, где-то ниже свалили и оставили кучу овощей.

Вонь эта вызвала давно забытые воспоминания. Я уже сталкивался с этим запахом в лагере для военнопленных, тогда мне было двадцать два года. Нас кормили похлебкой из гнилых овощей, главным образом турнепса, сладкого картофеля. То, что мы не съедали, сбрасывалось в "потный ящик" – яму в земле под жестяной крышей, служившей карцером для провинившихся заключенных. В этой жуткой яме мне пришлось сидеть в гниющей грязи. В этой вони, при страшной жаре, я уже практически убедил себя в том, что умер, а в нос бьет запах собственной разлагающейся плоти.

– Что происходит? – спросил я, не ожидая получить ответ.

Вернувшись к центральной лестнице, я прошел в правую арку. И там коридор заканчивался новой, уходящей вниз лестницей. Из глубин поднимался другой, не менее знакомый мне запах: протухших рыбьих голов.

Нет, не рыбы, а именно рыбьих голов, вроде тех, что иной раз добавляли нам в похлебку. Улыбаясь, охранники стояли и смотрели, с какой жадностью мы ее пожирали. К горлу, конечно же, подкатывала тошнота, но голод не позволял выливать эту дрянь на землю. Иногда мы даже жевали эти чертовы рыбьи головы. Именно это и хотелось увидеть нашим охранникам. Их забавляло наше отвращение к пище, которую нам приходилось есть, а еще больше – отвращение к самим себе.

Я торопливо вернулся к центральной лестнице. Постоял на площадке, непроизвольно дрожа всем телом, стараясь отогнать эти тягостные воспоминания.

К этому времени я уже практически убедил себя, что все это мне почудилось или у меня действительно опухоль в мозгу или какие-то нарушения мозговой деятельности, вызвавшие эти галлюцинации.

Я продолжил спуск и заметил, что радиус действия фонаря еще уменьшился. Я видел уже только семь ступенек... шесть... пять... четыре...

А вскоре от непроглядной тьмы меня отделяли только два фута. Черная масса будто вибрировала в ожидании нашей встречи. Мне казалось, что она живая.

Однако до следующей площадки я не добрался, потому что вновь услышал шепот и всплески, от которых по моей коже побежали мурашки.

Я протянул вперед трясущуюся руку. Она исчезла в ледяной тьме.

Сердце билось, как паровой молот, во рту пересохло. Я испуганно вскрикнул и помчался наверх к свету.

Глава 2

В тот вечер, как обычно, я встречал и рассаживал гостей. Даже став успешным бизнесменом, большинство вечеров я провожу в зале своего ресторана, разговариваю с клиентами, играю роль хозяина. Обычно мне это нравится. Многие посетители приходят к нам уже лет десять, они – почетные члены семьи, давние друзья. Но в этот вечер работа меня не радовала, и несколько человек даже спросили, не заболел ли я.

Том Гэтлин, мой бухгалтер, зашел пообедать с женой.

– Господи, Джесс, ты посмотри, какое у тебя лицо. Серое. Тебе давно пора в отпуск. Какой смысл зарабатывать много денег, если их не тратить?

К счастью, обслуживающий персонал в ресторане первоклассный. Помимо Кармен и наших детей, Стей-си, Хитер и молодого Джо, у нас работает двадцать два человека, и все они отлично знают свое дело. И хотя я в этот вечер был не в лучшей форме, остальные выкладывались на все сто.

Стейси, Хитер и Джо. Очень американские имена. Забавно. Мои мать и отец, будучи иммигрантами, не желали полностью рвать с привычным им миром и назвали своих детей традиционными мексиканскими именами. Точно так же поступили и родители Кармен: ее братья – Хосе и Хуан, сестра – Эвалина. Меня зовут Хесус Гонсалес. Хесус в Мексике распространенное имя, но несколько лет назад я сменил его на Джесс, хотя и знал, что этим причиняю родителям боль (на испанском это имя произносится как "Хейсус", тогда как североамериканцы говорят: "Иисус", словно призывают Создателя. И человека с таким именем не принимают за серьезного бизнесмена). Интересно, что иммигранты во втором поколении, такие, как Кармен и я, обычно дают своим детям популярные на тот момент американские имена, словно пытаясь скрыть, сколь недавно их предки сошли с корабля или, как в нашем случае, пересекли Рио-Гранде. Стейси, Хитер и Джо.

Как новообращенные являются самыми ревностными христианами, так нет более ревностных американцев, чем граждане США в первом или втором поколении. Мы отчаянно хотим стать частью этой великой, огромной, безумной страны. В отличие от тех, чьи корни уходят в глубь веков, мы понимаем, какая это благодать – жить под звездами и полосами. Мы также знаем, что за эту благодать надо платить, и иной раз цена высока.

Мне известно об этом, возможно, лучше, чем другим. Я воевал во Вьетнаме.

В меня стреляли. Я убивал врагов.

И попал в плен.

Там я ел суп с протухшими рыбьими головами.

Это часть цены, которую мне пришлось заплатить.

Теперь, думая об этом странном подвале под нашим домом, вспоминая вонь концентрационного лагеря, которой обдало меня внизу, я задался вопросом: а может, я продолжаю расплачиваться? В Америку я вернулся шестнадцать лет назад, источенный болезнями, с гнилыми зубами. Меня морили голодом, пытали, но не сломили. Кошмары мучили меня многие годы, но в психотерапии я не нуждался. Я прошел через все муки ада, как и многие другие парни, попавшие в концлагеря Северного Вьетнама. Моему телу, конечно, досталось, но с душой мои мучители ничего поделать так и не смогли. Правда, где-то там я потерял веру в бога, хотя в то время казалось, что невелика потеря. Но, вернувшись, год за годом я все больше забывал случившееся со мной. И уже не сомневался, что все позади. Пока мне не открылась дверь в подвал. Такой подвал не мог быть настоящим, следовательно, оставалось признать, что у меня галлюцинации. Вполне возможно, что по прошествии стольких лет сказалась-таки эмоциональная травма, вызванная пленом и пытками. Я слишком долго подавлял, игнорировал эти мучительные воспоминания, и теперь они сводили меня с ума.

Если это так, то приходилось искать ответ на другой вопрос: а что инициировало этот сбой, почему у меня вдруг поехала крыша? Покупка дома у вьетнамского беженца? Едва ли. Я не мог понять, каким образом национальность продавца дома могла вызвать короткое замыкание в моем подсознании, сопровождающееся целым букетом галлюцинаций. С другой стороны, с учетом двух лет в концлагере моя психика устойчивостью соперничала с карточным домиком, и малейший толчок мог привести к срыву.

Но, черт побери, я не чувствовал себя безумцем. Я чувствовал себя психически нормальным... испуганным, но полностью контролирующим ситуацию. Галлюцинация была наиболее рациональным объяснением подвалу. Но я почему-то не сомневался в реальности подземных ступеней, то есть их несовпадение с действительностью имело внешнюю, а не внутреннюю причину.

В восемь вечера прибыл Горас Долкоу с семью гостями, и я на время забыл про подвал. Будучи арендодателем, он полагал, что имеет полное право не платить ни цента за обед в нашем ресторане. Если мы взбрыкивали, он всегда находил способ прижать нас, поэтому приходилось мириться с неизбежным. Долкоу никогда не говорил: "Спасибо", зато всегда находил повод высказать недовольство.

В тот вторник ему не понравились "Маргарита"[23] – мол, мало текилы, чипсы – недостаточно хрустящие, суп с фрикадельками – мало фрикаделек.

Мне хотелось задушить мерзавца. Вместо этого я принес новый коктейль, достаточно крепкий, чтобы обжечь ему горло, и новые чипсы, и блюдо с фрикадельками, чтобы насыпал в тарелку сколько душе угодно.

Той ночью, лежа в постели, я подумывал над тем, чтобы пригласить Долкоу в наш новый дом, затолкать на лестницу, ведущую в подвал, закрыть дверь и оставить его там. Почему-то у меня не было сомнений в том, что в подвале кто-то живет... эта животина находилась лишь в нескольких футах от меня, прячась за тьмой, которую не мог пробить луч фонаря. Так почему бы ей не подняться по ступеням и не познакомиться с Долкоу? После этой встречи мы бы хлопот с ним не знали.

Спал я плохо.

Глава 3

В среду утром, 14 мая, я вернулся в наш новый дом, чтобы пройтись по нему с прежним владельцем, Нгуеном Куанг Фу. Я прибыл за час до назначенного срока на случай, что вновь увижу дверь.

Увидел.

Внезапно почувствовал, что должен повернуться спиной к ней, уйти, проигнорировать. Каким-то образом осознал: она исчезнет, если я откажусь ее открывать. Знал и другое: я рискую не только телом, но и душой, если не смогу устоять перед искушением и дальше изучать глубины подвала.

Открытую дверь я вновь подпер ломом.

Спустился в темноту с фонарем в руке.

Десятью этажами ниже остановился на площадке, от которой отходили два коридора. Из левого шел запах гниющих овощей, из правого – тухлых рыбьих голов.

Я обратил внимание, что темнота густеет не столь сильно, как днем раньше, поэтому у меня появилась возможность спуститься ниже. Темнота словно лучше узнала меня и соглашалась открыть ранее не ведомую мне часть своих владений.

Пятьдесят или шестьдесят ступеней привели меня к следующей площадке. Тоже с двумя арками.

Сначала я исследовал левую. Короткий коридор привел к лестнице, которая уходила в пульсирующую, густую, зловещую тьму, не проницаемую для света, как нефть. Луч моего фонаря не мог ее пробить, лишь рисовал белый круг на ее поверхности, словно свет падал на глухую стену. Темнота в этом круге чуть поблескивала. Однако я знал, что это не нефть или другая жидкость. Я видел перед собой конденсат тьмы, выпаренный из миллиона ночей, миллиарда теней. Темнота – это состояние, не субстанция, а потому выпарить ее невозможно. Однако пространство ниже меня заполнял конденсат, чистый и древний, концентрат ночи, концентрат межзвездного пространства, загущенный до состояния сиропа. И он излучал зло.

Я попятился, вернулся к главной лестнице. Не стал исследовать ступени в правом коридоре, потому что и так знал, что наткнусь на такой же конденсат.

Продолжил спуск по главной лестнице и практически сразу наткнулся на сконденсированную темноту. Она преграждала мне путь, как стена, как приливная волна. Я стоял в двух ступенях от нее, дрожа от страха.

Наклонился вперед.

Протянул руку к пульсирующей массе темноты.

Холодной на ощупь.

Я наклонился ниже, Кисть исчезла. Граница тьмы была такой четкой, что руку мне словно обрубило по запястье, отсекло, как циркулярной пилой.

В панике я отпрянул. Нет, кисть не отсекло. Она по-прежнему прочно соединялась с рукой. Я пошевелил пальцами.

Глядя в желеобразную тьму, я вдруг понял, что она знает о моем присутствии. Я и раньше чувствовал, что эта тьма – зло, но как-то не думал, что она обладает сознанием. Всматриваясь в черную стену, я осознавал, что эта тьма рада видеть меня здесь и готова пригласить в свои глубины, за ту границу, где уже побывала моя кисть, куда уводила лестница. На мгновение мне захотелось принять приглашение, уйти из света в тьму, спускаться все ниже и ниже.

Но потом я подумал о Кармен. О моих дочерях Хитер и Стейси. О моем сыне Джо. О всех людях, которых я любил, которые любили меня. Чары рухнули. Гипноз тьмы более не действовал на меня. Я повернулся и побежал вверх, к яркому прямоугольнику двери на кухню, мои шаги гулко отдавались на узкой лестнице.

Солнечный свет вливался в большие окна. Я убрал лом, закрыл дверь. Мысленно приказал ей – исчезни, но она осталась.

– Я псих! – воскликнул я. – Безумец!

Но знал, что с головой у меня все в порядке.

С ума сошел окружающий меня мир – не я.

Спустя двадцать минут, в назначенный час, прибыл Нгуен Куанг Фу, чтобы рассказать мне об особенностях дома, который мы у него купили. Я встретил его у двери и, едва увидев, сразу понял, откуда взялся этот подвал и каково его предназначение.

– Мистер Гонсалес? – спросил он.

– Да.

– Я – Нгуен Куанг Фу.

Он был не просто Нгуеном Куанг Фу. Он был пыточных дел мастером.

Во Вьетнаме он приказал привязать меня к скамье и больше часа бил по ступням деревянной дубинкой, и каждый удар передавался через кости голеней и бедер, позвоночник и грудную клетку в череп, где взрывался в самой макушке. Связанного по рукам и ногам, он приказал бросить меня в чан, доверху заполненный мочой тех заключенных, которые прошли через эту пытку до меня. Когда я думал, что больше не смогу задерживать дыхание, когда в ушах шумело, когда сердце разрывалось, когда всеми фибрами души я жаждал смерти, меня вытащили на воздух, позволили несколько раз вдохнуть, а потом вновь сунули в это зловоние. Он приказал прикрепить провода к моим яйцам, а потом бессчетное число раз пропускал через них электрический ток. Не в силах что-либо предпринять, я наблюдал, как он до смерти избил моего друга, а другому ножом вырезал глаз за то, что тот обругал солдата, давшего ему миску с рисовой кашей, в которой копошились черви.

Я абсолютно не сомневался в том, что передо мной стоит тот самый палач. Его лицо навсегда осталось в моей памяти, словно отпечаток клейма, раскаленного на огне ненависти. Возраст совершенно на нем не отразился. Выглядел он всего на два или три года старше, хотя с нашей последней встречи прошло больше пятнадцати лет.

– Рад познакомиться с вами, – выдавил я из себя.

– Я тоже, – ответил он, и я пригласил его в дом.

Голос Фу запомнился мне так же хорошо, как и лицо: мягкий, низкий и холодный – голос змеи, если бы она могла говорить.

Мы пожали друг другу руки.

Для вьетнамца он был высокого роста – пять футов и десять дюймов. Длинное лицо, выступающие скулы, острый нос, тонкие губы, глубоко посаженные глаза.

В концентрационном лагере его имени я не знал. Возможно, его и тогда звали Нгуен Куанг Фу. А может, он взял это имя, приехав в Соединенные Штаты.

– Вы купили прекрасный дом, – сказал он.

– Он нам очень нравится, – ответил я.

– Здесь я был счастлив, – он улыбался, кивая, оглядывая пустую гостиную. – Очень счастлив.

Почему он покинул Вьетнам? Он же воевал на стороне победителей. Может, возникли разногласия с кем-то из товарищей? Или государство определило его на тяжелую работу, которая могла подорвать здоровье и свести в могилу раньше времени? А может, вышел в море в утлой лодке, потому что его не назначили на высокую должность?

Причина, заставившая его эмигрировать, для меня ровным счетом ничего не значила. Главное, что он был здесь.

Едва я его увидел и узнал, как понял, что живым он из этого дома не выйдет. Потому что я его не выпущу.

– Особо показывать здесь нечего. В одном шкафу-купе в большой спальне дверца иногда соскакивает с направляющих. И раздвижная лестница на чердак, случается, заедает. Пойдемте, я вам покажу.

– Буду вам очень признателен.

Он меня не узнал.

Наверное, пытал слишком многих, чтобы помнить каждого. Все заключенные, которые страдали и умирали в его изуверских руках, видать, были для него на одно лицо. Палачу без разницы, кого он мучает. Вот и для Нгуена Куанг Фу человек на дыбе ничем не отличался от того, кто висел на ней прежде. Во всяком случае, лиц он точно не запоминал.

Пока мы шли по дому, он называл имена надежных сантехников, электриков, специалистов по системам кондиционирования, живущих неподалеку, а также художника, который сделал витражи в двух комнатах. "Если они разобьются, ремонтировать лучше пригласить того, кто их сделал".

До сих пор не могу понять, как мне удалось сдержаться и не наброситься на него. Более того, ни лицо, ни голос не выдали внутреннего напряжения. Фу и не подозревал, какая над ним нависла опасность, когда он переступил порог нашего дома.

На кухне, после того, как он показал мне, где находится рубильник для повторного включения мусоросборника, я спросил, не скапливается ли вода в подвале после ливней.

Он удивленно вскинул на меня глаза. Чуть повысил голос:

– В подвале? Но никакого подвала в доме нет.

Теперь пришел мой черед выражать удивление.

– Конечно же, есть. Вот за этой дверью.

Он уставился на дверь.

Увидел ее, как и я.

Я истолковал сие как знак судьбы, убедился, что не делаю ничего дурного, лишь помогаю ей вершить правосудие.

Взяв с разделочного столика фонарь, я открыл дверь.

Со словами, что этой двери не существовало, когда он жил в этом доме, Куанг Фу переступил порог, прошел на площадку. Им двигали изумление и любопытство.