Неведомые дороги (сборник) Кунц Дин
Олли отвернулся от нее, уставился на несколько тарелок, которые еще не успел вытереть.
– В чем дело? – спросила Энни.
Он не ответил.
– Ты меня не хочешь?
Он покачал головой: нет.
Девушка шумно втянула в себя воздух.
Что-то тяжелое ударило в бедро, вызвав резкую боль. Повернувшись, он увидел, что Энни держит в руке тяжелую стеклянную пепельницу. Ощерив зубы, она шипела на него, как разъяренная кошка. Колотила по плечам пепельницей, кулачком, пинала, визжала. Наконец, пепельница выскользнула из рук. Обессиленная, девушка привалилась к его груди, заплакала.
Он обнял ее, чтобы успокоить, но ей хватило сил, чтобы яростно отбросить его руку. Она повернулась, попыталась дойти до кровати, споткнулась, упала, лишилась чувств.
Олли поднял ее и положил на кровать.
Укрыл, сел на стул, дожидаясь, когда Энни придет в себя.
Полчаса спустя она открыла глаза, дрожа всем телом. Комната плыла перед ее глазами. Олли успокоил девушку, откинул волосы с лица, вытер слезы, сделал холодный компресс.
– Ты импотент или как? – спросила она, когда смогла говорить.
Он покачал головой.
– Тогда почему? Я хочу расплатиться с тобой. Так я расплачиваюсь с мужчинами. Больше мне дать нечего.
Он прикоснулся к ней, обнял ее. Мимикой и жестами постарался убедить, что дать она может гораздо больше. Уже дает, просто находясь здесь. Находясь с ним рядом.
Во второй половине дня Олли отправился по магазинам. Купил Энни пижаму, одежду для улицы, газету. Ее позабавил его пуританский выбор: пижаму он принес с длинными рукавами, с длинными штанинами. Она ее надела, потом почитала ему газету: комиксы и жизненные истории. Почему-то она решила, что он не умеет читать, а он не стал ее разубеждать, поскольку безграмотность соответствовала создаваемому им образу: алкоголики книг не читают.
И потом, ему нравилось слушать, как она читает. Очень уж сладкий у нее был голосок.
Наутро Энни надела новенькие синие джинсы и свитер, чтобы вместе с Олли пойти в продовольственный магазин на углу, хотя он и пытался ее отговорить. На кассе, когда он протянул несуществующую двадцатку и получил сдачу, Энни вроде бы смотрела в другую сторону.
А вот когда шли домой, спросила:
– Как ты это делаешь?
Он изобразил недоумение. Делаю что?
– Только не пытайся дурить Энни голову, – ответила она. – Я чуть не вскрикнула, когда кассир схватил воздух и дал тебе сдачу.
Олли промолчал.
– Гипноз? – не унималась Энни.
Он облегченно кивнул. Да.
– Ты должен меня научить.
Он не ответил.
Но ее это не остановило.
– Ты должен меня научить этому маленькому фокусу. Если я им овладею, мне больше не придется торговать своим телом, понимаешь? Господи, да он еще и улыбнулся, схватившись за воздух! Как? Как? Научи меня! Ты должен!
Наконец, дома, более не в силах выдерживать ее напор, боясь, что ему достанет глупости рассказать про свои руки, Олли оттолкнул девушку от себя. Она попятилась, уперлась ногами в край кровати, села, удивленная его внезапной злостью.
Больше вопросов не задавала, их отношения вновь наладились. Но все изменилось.
Поскольку Энни больше не могла просить обучить ее гипнозу, у нее появилось время подумать. И поздним вечером она озвучила свои мысли:
– Последний раз я укололась шесть дней назад, но никакой тяги к наркотикам у меня больше нет. А ведь в последние пять лет без этой дряни я не могла прожить и нескольких часов.
Олли развел виноватыми в том руками, показывая, что и он не понимает, как такое могло случиться.
– Ты выбросил мои игрушки?
Он кивнул.
Она помолчала.
– Причина, по которой я больше не нуждаюсь в наркотиках... это ты, что-то, сделанное тобой? Ты меня загипнотизировал и сделал так, что я могу без них обойтись? – Кивок. – Точно так же, как ты заставил кассира увидеть двадцатку?
Он согласился, пальцами и глазами изобразив гипнотизера на сцене, вводящего зрителей в транс.
– Это не гипноз? – Она пристально смотрела на него, и ее взгляд пробивал фасад, которым он давно уже отгородился от людей. – Ты эспер[25]?
«Кто это?» – жестами спросил он.
– Ты знаешь, – покачала головой Энни. – Знаешь.
Наблюдательности, ума у нее оказалось побольше, чем Олли думал.
Она вновь начала наседать на него, только трюк с несуществующей двадцаткой ее больше не интересовал.
– Давай, рассказывай! Как давно у тебя эти способности, этот дар? Стыдиться нечего! Это же чудо. Ты должен гордиться! Весь мир у тебя в кулаке!
И пошло-поехало.
Глубокой ночью – Олли так и не смог вспомнить, что именно, какие ее слова, какой аргумент заставил его расколоться – он согласился показать ей, на что способен. Он нервничал, вытирал свои волшебные руки о рубашку. Очень волновался, совсем, как мальчишка, пытающийся произвести впечатление на девочку, которую впервые пригласил на свидание, но также боялся последствий.
Сначала он протянул ей несуществующую двадцатку, заставил увидеть ее, потом растворил в воздухе. Потом, с театральным взмахом руки, оторвал от стола кофейную чашку, сначала пустую, потом полную, от пола – стул, от стола – лампу, от пола кровать, сначала одну, потом с Энни на ней, наконец, себя и летал по комнате, как индийский факир. Девушка хлопала в ладоши и визжала от восторга. Убедила его устроить ей полет на швабре, пусть и в пределах комнаты. Она обнимала его, целовала, требовала новых фокусов. Он пускал воду в раковину, не поворачивая крана, разделял струю на две. Энни выплескивала на него чашку воды, но вода разделялась на сотни струек, которые летели в разные стороны, не задевая Олли.
– Эй, – девушка раскраснелась, ее глаза сверкали, – теперь никто не сможет помыкать нами, никогда! Никто! – она приподнялась на цыпочки, обняла его. Он так улыбался, что сводило челюсти. – Ты великолепен!
Он знал, жаждал и одновременно страшился того, что скоро они разделят постель. Скоро. И с того самого момента жизнь его изменится. Энни еще не полностью осознавала его талант, не представляла себе, какой непреодолимой стеной между ними станут его руки.
– Я все-таки не понимаю, почему ты скрываешь свой... дар?
Стремясь, чтобы она поняла, он обратился к воспоминаниям детства, которые так долго подавлял, загоняя в глубины подсознания. Попытался сказать ей сначала словами, которые не срывались с губ, потом жестами, почему ему приходилось скрывать свои способности.
Что-то она уловила.
– Они обижали тебя.
Он кивнул. Да. Еще как.
Дар этот проявился у Олли неожиданно, без всякого предупреждения, когда ему исполнилось двенадцать, словно вторичный половой признак в период созревания, поначалу заявил о себе очень скромно, потом – во весь голос. Мальчик, конечно, понимал, что про такое не следует рассказывать взрослым. Долгие месяцы он скрывал свои новые способности и от остальных детей, от самых близких друзей, пугаясь собственных рук, в которых, казалось, сосредоточилась новая сила. Но постепенно начал показывать друзьям, на что способен, его талант стал их общим секретом от мира взрослых. Однако вскоре дети отвергли его, сначала обходились словами, потом начали издеваться, били, пинали, вываливали в грязи, заставляли пить воду из луж – все потому, что своим талантом он отличался от остальных. Олли мог бы использовать свою силу, чтобы противостоять одному, может, двоим, но не всей своре. На какое-то время он сумел скрыть свои способности, подавить их. Но по прошествии лет понял, что не может держать под спудом свой талант без ущерба для здоровья и психики. Потребность использовать заложенную в нем силу была куда как сильнее потребности есть, пить, заниматься сексом, даже дышать. Отказ от дара равнялся отказу от жизни. Олли худел, не находил себе места, болел. И пришлось вновь использовать свою силу, но уже в тайне от кого бы то ни было. Олли осознал, что жить ему суждено в одиночестве, пока эта сила будет при нем. Не по выбору – по необходимости. Как атлетические способности или красноречие, талант этот не удалось бы скрыть, находясь среди людей. Он проявлялся всегда неожиданно. А если Олли выдавал себя, друзья уходили, да и последствия могли быть слишком опасные. Вот и оставалась ему жизнь отшельника. И в городе Олли, само собой, стал нищим, одним из тысяч невидимок каменных джунглей: никто его не замечал, никто с ним не дружил, он чувствовал себя в безопасности.
– Я могу понять, что люди завидовали, боялись тебя, – сказала Энни. – Некоторые из них... но не все. Я думаю, ты – великий человек.
Жестами он как мог пытался объясниться. Дважды буркнул, стараясь что-то сказать, но безуспешно.
– Ты читал их мысли, – прервала его Энни. – И что? Полагаю, у каждого есть секреты. Но обижать тебя за то... – она печально покачала головой. – Что ж, больше тебе не придется бежать от своего таланта. Вместе мы сможем обратить его тебе на пользу. Мы вдвоем против всего мира.
Он кивнул. Но уже печалился из-за того, что вселяет в нее ложные надежды, потому что в этот момент произошла смычка. Мгновением раньше ее не было, а тут появилась. И он понимал, что и на этот раз все пойдет обычным путем. Узнав про смычку, она сразу запаникует.
В прошлом такое случалось лишь после интимной близости. Но Энни была особенной, ведь смычка произошла еще до того, как они занялись любовью.
На следующий день Энни не один час строила планы на будущее. Олли слушал. Наслаждался возможностью мечтать о том, чего никогда не будет, знал, сколь недолго продлится эта радость. Смычка ставила на радости крест.
После обеда, когда они лежали на кровати, держась за руки, пришла беда, как он и ожидал. Энни долго молчала, о чем-то думая, потом спросила:
– Сегодня ты читал мои мысли?
Лгать смысла не было. Олли кивнул.
– Много?
Да.
– Ты знаешь все до того, как я говорю?
Он молчал, похолодевший, испуганный.
– Ты читал мои мысли весь день?
Он кивнул.
Энни нахмурилась, заговорила тверже:
– Я хочу, чтобы ты это прекратил. Ты прекратил?
Да.
Она села, отпустила его руку, пристально всмотрелась в него.
– Но ты не прекратил. Я чувствую, что ты внутри меня, наблюдаешь за мной.
Олли не решился отреагировать.
Она взяла его за руку.
– Неужели ты не понимаешь? Я чувствую себя такой глупой, что-то лопочу, а ты уже все знаешь, прочитал в моей голове. Я чувствую себя идиоткой, что-то втолковывающей гению.
Он попытался успокоить девушку, сменить тему. Что-то проквакал, словно заколдованная лягушка, жаждущая вернуться в обличье принца[26], но вновь обратился к жестам.
– Если бы у нас обоих был этот дар... – продолжила она. – Но он только у тебя, и я чувствую себя... ущербной. А то и хуже. Мне это не нравится, – она помолчала. – Ты перестал?
Да.
– Ты лжешь, не так ли? Я чувствую... да... я уверена, что могу тебя чувствовать... – тут до нее дошло, и она отодвинулась он него. – Ты не можешь прекратить читать мои мысли?
Олли не мог объяснить, как появляется смычка: однако стоило ему проникнуться к женщине глубокими чувствами, их разумы каким-то образом соединялись. Он не понимал механизма этого явления, но такое с ним уже случалось. Он не мог объяснить, что теперь она стала продолжением его самого, его частью. Он мог лишь кивать, признавая ужасную правду: «Я не могу перестать читать твои мысли, Энни. Я читаю их точно так же, как и дышу. Это физиологическое».
– Никаких секретов, никаких сюрпризов, ты знаешь все.
Медленно текли минуты молчания.
– Ты начнешь жить за меня, принимать решения, заставлять меня сделать то или иное, без моего ведома? Или уже начал?
До такой степени он контролировать ее не мог, но знал, что она ему не поверит. С учащенно забившимся сердцем она сдалась первобытному страху, который ему уже доводилось видеть в других.
– Я хочу уйти прямо сейчас... если ты меня отпустишь.
С грустью, трясущейся рукой он коснулся ее лба и погрузил в глубокий сон.
В ту ночь, пока она спала, Олли прощупал ее рассудок и стер кое-какие воспоминания. Бутылку с вином он держал между ног и пил, пока работал. Задолго до рассвета он сделал все, что хотел.
По темным, пустынным улицам отнес спящую Энни в проулок, где и нашел, опустил на землю, подсунул под нее сумочку. При ней остались нетерпимость к наркотикам, вновь обретенные уверенность в себе и ощущение личностной значимости, которые могли помочь ей начать новую жизнь. Его подарки.
Олли вернулся домой, не взглянув в последний раз на ее прекрасное лицо.
Открыл вторую бутылку с вином. Несколько часов спустя, уже набравшись, вдруг вспомнил слова "друга" детства, произнесенные после того, как он впервые продемонстрировал свой талант: "Олли, ты сможешь править миром! Ты – супермен!"
Олли громко рассмеялся, расплескав вино. Править миром! Он не мог править собой. Супермен! В мире обычных людей супермен не король, даже не романтический бродяга. Он – изгой. А будучи изгоем, ничего не может добиться.
Он думал об Энни. О неразделенных мечтах и любви, о будущем, которое так и не реализовалось. И продолжал пить.
Ближе к полуночи наведался в проулок за рестораном "У Стазника", чтобы порыться в мусорных баках. Во всяком случае, собирался порыться. Вместо этого провел ночь, бродя по улицам, выставив перед собой руки – слепец, пытающийся нащупать путь. Энни понятия не имела о его существовании.
Ни малейшего понятия.
Грабитель
К собственности у Билли Никса отношение было двойственное. Он верил в пролетарский идеал разделенного богатства, если, конечно, богатство это принадлежало кому-то другому. А вот за принадлежащее ему лично Билли бился бы до последней капли крови. Простая, приземленная, удобная философия вора, каковым, собственно, Билли и был.
Занятие Билли отражалось на его внешности. Про таких говорят: скользкий тип. Густые черные волосы зачесывал назад, выливая на них никак не меньше бочки ароматического масла. Грубая кожа постоянно поблескивала потом, словно у больного малярией. Двигался он плавно и быстро, как кошка, ловкостью рук не уступал фокуснику. Глаза напоминали озера техасской нефти – влажные, черные и глубокие, в которых не было места человеческой теплоте или чувствам. Если бы дорога в ад требовала смазки, дьявол определенно мог использовать в этом качестве Билли.
Ему не составляло труда столкнуться с ничего не подозревающей женщиной, экспроприировать ее сумочку и отскочить на добрых десять футов, прежде чем женщина успевала сообразить, что ее ограбили. Сумочки с одной ручкой, с двумя, без ручек, сумочки, которые носили на плече и в руке, все они означали для Билли Никса легкие деньги. Оберегала жертва свою сумочку или забывала о ее существовании, никакого значения не имело. Если Билли нацеливался на сумочку, она становилась его добычей.
В ту апрельскую среду, изображая пьяного, он ткнулся плечом в хорошо одетую женщину средних лет на Броуд-стрит, рядом с универмагом "Бартрамс". Когда она в отвращении отпрянула, Билли ловко сдернул с ее плеча сумочку и сунул в пластиковый мешок, который держал в другой руке. Покачиваясь, отошел на шесть или восемь шагов, прежде чем до женщины дошло, что столкновение произошло не случайно. Когда жертва завопила: "Полиция!" – Билли бросился бежать. Когда добавила: "Помогите, полиция, помогите!" – слова эти донеслись до Билли из далекого далека, с границы зоны слышимости.
Он мчался по проулкам, лавируя между баками для мусора, в одном месте перескочил через ноги спящего алкоголика. Пересек автомобильную стоянку и исчез в следующем проулке.
Когда от "Бартрамса" его отделяло уже несколько кварталов, перешел на шаг. Если дыхание участилось, то на чуть-чуть. Билли довольно улыбался.
Выйдя из проулка на 46-ю улицу, он заметил молодую маму, которая несла ребенка, пакет с продуктами и сумочку. Выглядела она такой беззащитной, что Билли не смог устоять перед искушением. Раскрыв выкидной нож, одним движением перерезал тонкие лямки сумочки, модной, из синей кожи, и вновь побежал через улицу, заставляя водителей жать на тормоза и клаксоны, ныряя в знакомые ему проулки.
На бегу смеялся, очень довольный собой.
Поскальзываясь на банановых или апельсиновых шкурках, размокшем куске заплесневелого хлеба или гниющих листах салата, он никогда не падал, даже не сбавлял скорости. Наоборот, увеличивал, словно скольжение разгоняло его.
Добравшись до бульвара, он перешел на шаг. Нож вернулся в карман. Обе украденные сумочки лежали в пластиковом мешке. Шагая по тротуару, он, пожалуй, ничем, если не считать склизкости, не отличался от других прохожих.
Подошел к "Понтиаку", припаркованному у тротуара. Автомобиль не мыли уже добрых два года, он всюду оставлял капли масла, как кот, метящий свою территорию мочой. Билли положил украденные сумочки в багажник и, радостно насвистывая, поехал в другой район города, где еще не охотился.
Среди нескольких слагаемых успеха, которого достиг Билли на ниве уличных грабежей, мобильность являлась одним из основных. Часто сумочки срывали мальчишки, стремившиеся урвать несколько баксов, молодняк, еще не обзаведшийся собственным транспортом. Билли Никсу было двадцать пять, уже не мальчик, и он передвигался по городу на колесах. Украв две или три сумочки в одном районе, быстренько перебирался в другой, где его никто не искал, зато поджидала богатая добыча.
Он крал сумочки не импульсивно или от отчаяния. Билли относился к грабежам как к бизнесу, и, будучи бизнесменом, подходил к делу основательно, все продумывал, взвешивал плюсы и минусы каждого ограбления, действовал, исходя из тщательного анализа ситуации.
Другие уличные грабители, непрофессионалы и молокососы, все до одного останавливались на улице или в проулке, чтобы торопливо изучить содержимое сумочки, рискуя оказаться за решеткой, потому что в такой ситуации нельзя терять ни секунды. Билли же, наоборот, прятал добычу в багажник автомобиля, чтобы познакомиться с ней поближе в уединении своего дома, где ему никто не мог помешать.
Он гордился своей методичностью и осторожностью.
В эту облачную, душную среду конца апреля он посетил три района большого города, отстоящих далеко друг от друга, и добавил еще шесть сумочек к тем, что украл у женщины средних лет неподалеку от универмага "Бартрамс" и молодой матери на 46-й улице. Последняя из восьми принадлежала старухе. Поначалу он подумал, что сумочка достанется ему легко, потом – что крови не избежать, но в итоге осталось ощущение, что он столкнулся с чем-то непонятным.
Когда Билли заметил старуху, она выходила из лавки мясника на Уэстэнд-авеню, прижимая к груди кусок мяса. Весенний ветерок шевелил ее ломкие седые волосы, и Билли мог поклясться, что слышит, как они трутся друг о друга. Сморщенное лицо, сутулые плечи, бледные иссохшие руки, шаркающая походка свидетельствовали не только о почтенном возрасте, но и о хрупкости и уязвимости, и в силу этого старуха притягивала Билли, как магнит – железо. Сумочка-то была большая, прямо-таки ранец, весила немало, а ведь бабка тащила еще кусок мяса. Задвинув лямки подальше на плечо, она даже поморщилась от боли. Должно быть, давал о себе знать артрит.
Несмотря на весну, старуха была вся в темном: черные туфли, чулки, юбка, темно-серая блуза, толстый черный кардиган, столь неуместный в такой теплый день.
Билли оглядел улицу, никого поблизости не увидел и бросился на жертву. Изобразил пьяного, врезался в старушенцию. Когда стаскивал лямки с плеча, старуха уронила кусок мяса, схватилась за сумку двумя руками, и на мгновение между ними завязалась яростная борьба. Несмотря на возраст, на недостаток силы бабка пожаловаться не могла. Билли дергал сумку, вырывал из ее рук, пытался оттолкнуть, но старуха стояла, как скала, как дерево, пустившее глубокие корни, которому не страшен никакой ураган.
– Отдай сумку, старая карга, а не то я изрежу тебе лицо, – прошипел Билли.
Вот тут и начались странности.
Старуха изменилась прямо у Билли на глазах. Хрупкость уступила место стальным мышцам, слабость – невероятной силе. Костлявые ручонки с распухшими от артрита суставами превратились в мощные птичьи лапы с острыми когтями. В старческом лице – морщины остались, их даже прибавилось – вдруг не осталось ничего человеческого. И ее глаза. Господи, ее глаза! На месте подслеповатых старушечьих глазок Билли увидел огромные глаза, горевшие мрачным огнем, от их взгляда в жилах стыла кровь. То были глаза не беспомощной старушки, а хищника, который при желании мог без труда разорвать его на куски и сожрать.
Грабитель вскрикнул от страха, уже собрался отпустить сумку и бежать. Но в мгновение ока страшное чудище вновь превратилось в беззащитную старуху. И она сразу же капитулировала. Руки упали по бокам, пальцы с распухшими костяшками больше не могли держать сумку. Она жалобно вскрикнула, понимая, что от судьбы не уйдешь.
С угрожающим рычанием, не столько для того, чтобы напугать старуху, как прогнать свой иррациональный ужас, Билли толкнул ее на стоящую у стены урну и помчался вперед, зажав сумку-ранец под мышкой. Через несколько шагов оглянулся, страшась, что старуха-таки превратилась в хищную птицу и летит за ним, сверкая глазами, раскрыв клюв, протягивая к нему когтистые лапы, чтобы растерзать прямо на тротуаре. Но она осталась на месте, опираясь руками о стену, чтобы не упасть, старая и беспомощная, как в тот момент, когда Билли впервые увидел ее.
Но, что странно, она улыбалась ему вслед. Ошибиться Билли не мог. Широко улыбалась. Во весь рот. Словно сошла с ума.
"Слабоумная старуха, – подумал Билли. – Наверняка слабоумная, если находит что-то забавное в краже ее же сумки".
Он уже не понимал, почему вдруг испугался ее.
Он бежал из проулка в проулок, по боковым улочкам, через залитую солнцем автостоянку, по узкому проходу между двумя многоэтажными домами, наконец, выскочил на большую улицу, расположенную далеко от места кражи. Прогулочным шагом вернулся к своему автомобилю, положил черную сумку старухи в багажник, к остальным сумкам, добытым в других районах. Завершив трудовой день, сел за руль и покатил домой, предвкушая, как проинспектирует добычу, выпьет несколько банок ледяного пива, посмотрит телевизор.
Однажды, остановившись на красный свет, Билли услышал, как в багажнике что-то шевельнулось. Оттуда донеслись какие-то глухие удары. Вроде бы кто-то царапался. Однако, когда прислушался, в багажнике воцарилась тишина, и он решил, что при торможении у светофора горка украденных сумок переместилась под собственным весом.
Билли Никс жил в четырехкомнатном бунгало, расположенном между пустырем и мастерской по ремонту автомобилей, в двух кварталах от реки. Дом принадлежал его матери, которая поддерживала его в идеальном состоянии. Два года назад Билли убедил мать переписать дом на него, чтобы "экономить на налогах", после чего отправил ее в приют для престарелых, чтобы о ней заботилось правительство штата. Он полагал, что мать так там и живет. Полной уверенности у него не было, потому что он ни разу ее не навестил.
В тот апрельский вечер Билли поставил сумки на кухонный стол в два ряда и какое-то время просто любовался ими. Открыл банку "будвайзера", пакетик "доритос"[27]. Пододвинул стул, сел, удовлетворенно вздохнул.
Наконец, открыл сумку, которую отнял у женщины средних лет около универмага "Бартрамс", и начал подсчитывать добычу. По одежде чувствовалось, что женщина не из бедных, и содержимое ее бумажника не разочаровало Билли: четыреста девять долларов купюрами плюс три доллара и десять центов мелочью. Кредитные карточки, которые Билли мог сбыть Джейку Барцелли, хозяину ломбарда. Обычно тот давал ему доллар-другой за другие вещи, найденные в сумочках. Вот в этой отыскалась золоченая ручка от Тиффани, в комплекте с пудреницей и тюбиком для помады, а также красивое, но недорогое кольцо с опалом.
В сумке молодой мамаши он нашел только одиннадцать долларов и сорок два цента. Остальное ровным счетом ничего не стоило. Билли другого не ожидал и совершенно не огорчился. Нравилось ему рыться в чужих сумочках. Грабежи женщин он полагал бизнесом, себя считал хорошим бизнесменом, но при этом получал огромное удовольствие, разглядывая вещи, которые принадлежали другим людям, прикасаясь к ним. Роясь в сумочке, он словно рылся в жизни ее владелицы. И когда его ловкие руки шуровали в сумке молодой матери, ему казалось, что он обследует ее тело. Иногда Билли брал вещи, которые не принимал скупщик краденого, – дешевые пудреницы, тюбики помады, солнцезащитные очки, – клал на пол и давил каблуками с таким ожесточением, будто на их месте находились женщины, которым эти вещи принадлежали. Легкие деньги служили неплохой мотивацией, но куда больше побуждало к действию ощущение превосходства над женщиной, которое он испытывал, глумясь над содержимым сумочек. Вот уж когда он получал глубокое удовлетворение.
К четверти восьмого он закончил исследование семи из восьми сумок. К этому времени Билли впал в эйфорию. Учащенно дышал, иной раз по телу пробегала дрожь экстаза. Волосы стали даже более масляными, чем всегда, лицо раскраснелось, блестело от пота. В какой-то момент он скинул пакетик "доритос" со стола и даже этого не заметил. Открыл вторую банку пива, но не притронулся к ней. Так оно и стояло, согревшееся до комнатной температуры и забытое. Мир Билли сузился до размеров женской сумочки.
Сумку сумасшедшей старухи Билли оставил напоследок: у него возникло предчувствие, что в ней его ждет сокровище, лучшая находка за день.
Сумка-то большая, из добротной черной кожи, с длинными лямками, одним отделением, закрытым на "молнию". Билли пододвинул ее к себе, какое-то время разглядывал, пытаясь представить себе, что он там найдет.
Вспомнил, как старая карга боролась за сумку, едва не заставив его достать нож. Билли уже приходилось резать женщин, такое случалось крайне редко, но тем не менее он знал, что ему это нравится.
И вот тут возникала серьезная проблема. Билли хватало ума, чтобы понять: он не должен разрешать себе пускать в ход нож, какое бы удовольствие он от этого ни получал. К столь действенному средству он мог прибегать лишь в случае крайней необходимости. Если браться за нож слишком часто, он просто не сможет остановиться, и тогда для него все будет кончено. Копы предпочитали не тратить энергию на поиски обычных уличных грабителей, но вот за грабителем, пускающим кровь жертвам, они будут гоняться, пока не поймают.
Однако Билли никого не резал уже несколько месяцев, а такой самоконтроль, конечно же, заслуживал поощрения. И он бы с превеликим удовольствием отделил бы мясо этой старой карги от ее костей. Теперь Билли даже удивлялся, что не достал нож в тот самый момент, когда она попыталась отвоевать сумку.
Он уже забыл, как она напугала его, как из человека превратилась в какую-то неведомую птицу, как ее руки трансформировались в когтистые лапы, как глаза вспыхнули мрачным огнем. Билли полагал себя настоящим мужчиной, и воспоминания о жизненных эпизодах, связанных с испугом или унижением, его память не сохраняла.
Все больше и больше утверждаясь в мысли, что в сумке его ждет сокровище, Билли положил на нее руки, легонько нажал. Убедился, что она туго набита, под завязку, швы чуть ли не лопались. Билли даже сказал себе, что прощупал сквозь кожу пачки купюр, должно быть, сотенных.
От волнения сердце чуть не выскакивало из груди.
Он расстегнул "молнию", заглянул в сумку, нахмурился.
Внутри была... чернота.
Билли присмотрелся.
Чернильная чернота.
Невероятная чернота.
Даже прищурившись, он ничего не мог разглядеть: ни бумажника, ни пудреницы, ни расчески, ни пачки салфеток, видел только черноту, словно смотрел в глубокую скважину. Глубокую... да, с этим словом он попал в десятку. Он вглядывался в бездонные глубины, будто дно сумки находилось не в нескольких дюймах от него, а на расстоянии в тысячу футов, да что там футы – в тысячу миль. Внезапно до него дошло, что падающий в сумку свет флюоресцентных ламп ничего не освещает: сумка проглатывала и переваривала каждый попадающий в нее лучик.
Теплый пот предвкушения богатой добычи, покрывавший лицо и тело Никса, вдруг стал ледяным, по коже побежали мурашки. Билли понял, что должен застегнуть "молнию", осторожно поднять сумку со стола, отнести на пару-тройку кварталов от дома и бросить в чей-нибудь мусорный ящик. Но он увидел, как его правая рука движется к разинутой пасти сумки. Попытался удержать ее, но не получилось: рука уже принадлежала кому-то еще, и Нике не мог контролировать ее движения. Пальцы исчезли в темноте, за ними последовала кисть. Билли качал головой: нет, нет, но ничего не мог с собой поделать. Что-то заставляло его сунуть руку в сумку. В темноте скрылось и запястье, а он ничего не мог там нащупать, разве что понял, что в сумке царит ужасный холод, от которого зубы начали выбивать дрожь. Рука тем временем погрузилась в сумку по локоть. Ему давно уже следовало нащупать дно, но нет, вокруг пальцев царила пустота. Он склонился над сумкой, рука ушла в нее почти по плечо, шевелил пальцами, пытаясь найти хоть что-то в этой пустынной черноте.
И вот тут что-то нашло его.
В глубине сумки что-то коснулось его руки.
Билли изумленно дернулся.
Что-то укусило его.
Билли закричал и наконец-то обрел способность сопротивляться сирене, которая влекла его в глубины сумки. Вырвал руку, вскочил, отбросив стул. В удивлении посмотрел на укушенную ладонь. Следы зубов на ней. Пять маленьких дырочек. Аккуратные, круглые, наливающиеся кровью.
Поначалу остолбенев от шока, он издал громкий вопль и схватился за "молнию", чтобы застегнуть ее. Но едва окровавленные пальцы Билли коснулись застежки, из сумочки, из черноты, вылезло странное существо, и Билли отдернул руку.
Существо ростом не превышало фут, так что вылезти из сумки ему не составило труда. Отдаленно оно напоминало человека: две руки, две ноги, но на том сходство заканчивалось. Казалось, его слепили из человеческих экскрементов, добавив к ним человеческие волосы, гниющие кишки, вздувшиеся вены, да и пахло от него соответственно. Стопы непропорционально большие, заканчивались острыми, как бритва, черными когтями, которые нагнали на Билли Никса столько же страха, сколько нагонял на жертв его выкидной нож. Из пяток торчали загнутые, заостренные шпоры. Руки длинные, как у обезьяны, с шестью или семью пальцами, Билли не мог подсчитать точно, потому существо непрерывно шевелило ими, когда вылезало из сумки и устраивалось на столе, но каждый палец переходил в черный коготь.
Поднявшись на ноги, существо яростно зашипело. Билли пятился, пока не уперся спиной в холодильник. Глянул на окно над раковиной, закрытое на шпингалет и затянутое грязной занавеской, на дверь в столовую, по другую сторону кухонного стола. Путь к другой двери, черного хода, тоже лежал мимо стола. Он угодил в западню.
Асимметричную, шишковатую, в щербинах голову существа тоже вроде бы лепили по человеческому образу и подобию, из тех же экскрементов и гниющих тканей, что и тело. Пара глаз располагалась на месте человеческого лба, вторая поблескивала ниже. Еще два находились на месте ушей, и все шесть были белыми, без радужек и зрачков, словно чудище ослепили катаракты.
Но зрения оно не лишилось, более того, смотрело прямо на Билли.
Дрожа всем телом, повизгивая от страха, Билли поднял укушенную руку, выдвинул ящик в буфете, который стоял у холодильника. Не отрывая глаз от существа, которое вылезло из сумки, пошебуршился в ящике в поисках ножей, он знал, что они там лежали, нашел, вытащил самый большой, мясницкий.
На столе шестиглазый демон открыл пасть, обнажив несколько рядов острых желтых зубов. Вновь зашипел.
– О б-б-боже, – трясясь от страха, выдохнул Билли.
Перекосив пасть, должно быть, в ухмылке, демон сшиб со стола банку с пивом и издал какой-то отвратительный звук – что-то среднее между рычанием и смешком.
Стремительно рванувшись вперед, Билли замахнулся мясницким ножом, ухватившись за рукоятку обеими руками, словно нож превратился в самурайский меч, и нанес молодецкий удар, рассчитывая располовинить чудище. Нож соприкоснулся с сочащейся гноем плотью, погрузился в нее на доли дюйма, но не более того. Билли почувствовал, как лезвие наткнулось словно на стальной стержень, возникло ощущение, что он хватил ломом по загнанной в землю металлической свае. Так, что удар болью отдался в руке и плече.
На том беды Билли не закончились. Одна из рук существа, двигаясь с быстротой молнии, полоснула Билли когтями по руке, содрав кожу с двух костяшек.
С криком изумления и боли Билли выпустил нож. Вновь отступил к холодильнику, прижимая к груди пораненную руку.
Существо осталось на столе с ножом, торчащим в боку. Из раны не потекла кровь, демон не выказывал признаков боли. Маленькие черные ручонки ухватились за рукоятку, вытащили нож. Уставившись шестью глазами-бельмами на Билли, демон поднял нож, такой же длинный, как он сам, и переломил пополам. Лезвие бросил в одну сторону, рукоятку – в другую.
Билли побежал.
Путь его лежал вкруг стола, мимо демона, но Билли это не остановило. Потому что альтернатива: стоять у холодильника и ждать, пока тебя разорвут на куски, – его категорически не устраивала. Вырвавшись из кухни в гостиную, Нике услышал глухой удар за спиной: демон спрыгнул со стола. Хуже того, услышал, как заскребли когти по линолеуму, то есть демон уже спешил следом.
Быстрота ног уличного грабителя – залог его свободы. Билли Нике не уступал в скорости оленю. И теперь именно скорость оставалась его единственным союзником.
Но возможно ли убежать от дьявола?
Нике вихрем пронесся через столовую, в гостиной перепрыгнул через скамеечку для ног, устремился к входной двери. Бунгало, как указываюсь выше, находилось между пустырем и автомастерской, которая закрывалась в семь вечера. На другой стороне улицы, однако, стояло несколько домов, на углу работал магазин "С семи до одиннадцати". Билли решил, что среди людей, пусть и незнакомых, будет в относительной безопасности. Он чувствовал, что демон не хочет, чтобы его увидел кто-нибудь еще.
Со страхом ожидая, что чудище прыгнет на него и вонзится зубами в шею, Билли распахнул входную дверь, выскочил за порог... и остановился как вкопанный. Потому что все то, что он видел раньше, выходя, из дома, исчезло. Дорожка. Лужайка. Деревья. Улица. Дома на другой стороне, магазин "С семи до одиннадцати" на углу. Все, все исчезло. Нигде не светилось ни огонька. Дом окружала неестественно темная ночь, он словно перенесся на дно глубокой шахты... или в сумку старухи, из которой вылезло чудище. И куда подевался теплый апрельский вечер? В этой черной ночи царил арктический, пробирающий до костей холод.
Билли стоял за порогом, потрясенный до глубины души. Голова у него шла кругом, к горлу подкатывала тошнота.
Нике всегда знал то, что следовало знать. Во всяком случае, так думал. Теперь понимал, что заблуждался.
Он не мог выйти из дому в эту непроглядную темень. Он не знал, что его там ждет. Но интуитивно чувствовал: один шаг, и он уже не сможет вернуться назад. Один шаг, и он упадет в бездонную пропасть, которую ощутил в сумке старой карги: будет падать, падать, падать и никогда не достигнет дна.
Шипение.
Чудище за спиной.
Жалко повизгивая, Нике отвернулся от ужасной пустоты, которая окружала дом, посмотрел в гостиную, где ждал его демон, и вскрикнул от ужаса, потому что демон стал больше, гораздо больше. Вырос с одного до трех футов. Плечи расширились, руки нарастили мышцы. Ноги стали толще. Удлинились не только руки, но и когти. Отвратительное существо не подошло вплотную, как Нике думал, стояло посреди гостиной, с интересом наблюдая за ним, хищно ухмыляясь, насмехаясь над жертвой.
Разница плотности теплого воздуха дома и ледяного – ночи привела к тому, что ветерок подхватил дверь и с грохотом захлопнул ее за спиной Билли.
Шипя, демон приблизился на шаг. Когда он двигался, Билли слышал, как чавкает трущаяся о кости, сочащаяся гноем плоть.
Он попятился от создания ада, чуть забирая в сторону, к короткому коридору, который вел в спальню.
Мерзкая тварь следовала за ним, отбрасывая странную, мало похожую на перекошенное тело тень, словно тень эта являлась отражением отвратительной души демона. Возможно, зная о такой особенности собственной тени, возможно, не желая, чтобы ее видели, незваный гость перевернул напольную лампу, отчего темнота в гостиной резко сгустилась.
Добравшись до коридора, Билли резко повернулся и уже не бочком – пулей метнулся в спальню, с треском захлопнул за собой дверь. Задвинул задвижку, хотя и понимал, что от демона это его не спасет. Потому что вышибить не только задвижку, но и саму дверь труда тому не составит. Билли надеялся на другое: без помех добраться до прикроватного столика, в ящике которого лежал "смит-и-вессон" калибра 357 "магнум". Добрался, достал револьвер.
Сперва решил, что он как-то уменьшился в размерах. Сказал себе, что револьвер только кажется маленьким, поскольку враг больно уж страшный. А вот когда он нажмет на спусковой крючок, сразу станет ясно, что револьвер крупного калибра. Но он все равно оставался маленьким. Как игрушка.
Держа заряженный "магнум" обеими руками и нацелив его на дверь, Билли гадал, стрелять ли ему прямо сейчас или подождать, пока чудище ворвется в спальню.
Демон избавил его от этой дилеммы, проломив дверь. Во все стороны полетели щепки, петли вырвало из пазов.
Демон еще прибавил в габаритах, ростом уже превосходил шестифутового Билли, раздался в плечах, но остался таким же отвратительным и вонючим, слепленным их дерьма, волос, кишок, кусков трупов. Благоухая тухлыми яйцами, сверкая шестью глазами-бельмами, демон устремился к Билли. Не остановили его, даже не заставили сбавить шаг и шесть пуль, выпущенные из "магнума".
Кем же или чем же была эта старая карга, черт побери? Не обычной старушенцией, живущей на скромную пенсию, которая решила заглянуть в мясную лавку и с нетерпением дожидалась субботы, чтобы сыграть в бинго. Нет. Ни в коем разе. Что за женщина могла носить с собой такую странную сумку? Держать в ней такую вот тварь? Что за сука? Что за отъявленная сука? Ведьма?
Разумеется, ведьма.
Наконец, загнанный в угол надвигающимся на него демоном, с разряженным револьвером в левой руке и окровавленной правой, Билли впервые в жизни понял, каково быть беззащитной жертвой. Когда огромное, страшное чудовище положило одну когтистую руку ему на плечо, а второй схватило за грудь, Билли намочил штаны и в мгновение ока превратился в слабого, беспомощного, испуганного ребенка.
Он знал, что демон сейчас растерзает его, сломает позвоночник, оторвет руки-ноги, высосет мозг из костей, но вместо этого тот наклонил бесформенное лицо к шее Билли и приложился резиновыми губами к сонной артерии. На мгновение Билли подумал, что его целуют, но тут же холодный язык прошелся по его шее, ключице, и Нике почувствовал, как его тело пронзила сотня игл. Билли парализовало.
Тварь подняла голову, внимательно всмотрелась в его лицо. Дыхание воняло разлагающейся плотью. Не в силах закрыть глаза, веки тоже парализовало, Билли смотрел в пасть демону, видел его белый в язвах язык.
Монстр отступил на шаг. Лишившись поддержки, Билли сполз на пол. Но, как ни старался, не мог пошевелить и пальцем.
Ухватившись за смазанные маслом волосы Билли, демон потащил его из спальни. Несчастный не сопротивлялся. Даже не протестовал: язык не мог шевельнуться, как и все остальное.
Он видел только то, что проплывало перед глазами, не мог повернуть голову или закатить глаза. Иной раз в поле зрения попадала мебель, мимо которой его волокли, но в основном – тени, пляшущие на потолке. Когда Билли перевернули на живот, он не почувствовал боли от того, что ему перекрутили волосы, а видел теперь только пол перед собой да черные стопы демона, идущего на кухню, где состоялась их первая встреча.
Взгляд Билли туманился, прояснялся, снова туманился. Он думал, что причина все в том же параличе, а потом вдруг понял, что из его глаз льются слезы. Он не помнил, чтобы когда-нибудь плакал. В его жизни, полной жестокости и ненависти, места слезам не находилось.
Билли слишком хорошо понимал, что его ждет.
Его гулко бьющееся, скованное страхом сердце знало, что должно произойти.
Источающее жуткую вонь, сочащееся гноем чудовище протащило его через столовую, не раз и не два ударив о стол и стулья. В кухне проволокло по луже разлитого пива, по ковру из "доритос". Сняло со стола сумку старухи и поставило на пол, перед глазами Билли. "Пасть" сумки широко раскрылась.
Демон заметно уменьшился в размерах, по крайней мере, уменьшились ноги, торс, голова, а вот рука, которая держала Билли, оставалась огромной и сильной. В ужасе, но без особого удивления, Билли наблюдал, как демон заползает в сумку, продолжая уменьшаться прямо на глазах. А потом потянул Билли за собой.
Читать бесплатно другие книги:
