Ледяное сердце не болит Литвиновы Анна и Сергей
История, по версии полуяновского источника, началась с женщины. Хариди, молодой, красивый и уже тогда богатый, отбил у невзрачного Чубукова любовницу. Тот решил отомстить – своими, аппаратными методами (райком партии, в коем служил Чубуков, тогда, в конце восьмидесятых, еще являлся реальной силой). На кооперативы и центры НТТМ (научно-технического творчества молодежи), которые возглавлял грек, посыпались проверка за проверкой: из ОБХСС, из райфинотдела, из народного контроля… Хариди быстренько подвели под статью о «хищениях государственной собственности в особо крупных размерах». Тот ударился в бега. Любовницу он с собой не взял. Однако обратно к победителю – Чубукову – девушка все равно не вернулась. Затем дело против Хариди само собой развалилось – но он больше никогда в донской столице не появлялся. Вынырнул в Москве, где с учетверенной силой стал растить свой капитал, пользуясь шальными временами конца восьмидесятых – начала девяностых. А чуть позже в Белокаменной объявился и Чубуков – его перевели в центральный аппарат только что созданной компартии РСФСР.
«Столько лет прошло… Почему Хариди вдруг решил наехать на Чубукова именно сейчас?» – спросил тогда Дима у своей информаторши. Та не знала. Однако дала телефон человека, недавно уволенного из охранных структур бизнес-империи Хариди: может быть, он что-то знает и не побоится рассказать Полуянову?
Дима уже чуял сладкий аромат сенсации, которую он вот-вот создаст своими руками, как его вызвал к себе главный редактор. Главнюга выглядел усталым и озабоченным. «Я же просил тебя, Дима, – с отеческой укоризной попенял он подчиненному, – не копаться в дерьме вокруг Хариди. Ну, ладно: ты – молодую, горячую свою башку в петлю суешь. Но и мою лысую голову вместе с собой тянешь. Бросай ты это дело, очень тебя прошу. А то ведь докопаешься до контрольного выстрела в голову».
Тогда Полуянов молча вышел из кабинета – а через пять минут вернулся с заявлением об увольнении.
Главный поступил с бумагой так же, как месяц назад с заявкой на командировку в Ростов-на-Дону: аккуратно сложил вчетверо и не менее аккуратно порвал. Проговорил: «Глупостей не надо делать даже по молодости». А потом нажал кнопку селектора, обращаясь к секретарше: «Мариночка Максимовна, документы на Англию ушли уже? Нет? Тогда включите в группу Полуянова. И распорядитесь, чтобы курьер съездил к нему домой за загранпаспортом». Затем встал из-за стола, похлопал журналиста по плечу: «Давай, Дима, съезди в туманный Альбион, отдохни, развейся. Напиши для газеты путевые заметки. А Хариди выброси, пожалуйста, из головы. Ты нам нужен живым и желательно здоровым».
И Полуянов сдался. Он запер магнитофонную ленту с записями откровений про Хариди и Чубукова и ее расшифровку в сейф – и больше к ней не вернулся. И касаемо данного расследования совесть его мучила только потому, что он так и не довел его до конца. А следствие по делу о гибели Чубукова (за ним молодой журналист внимательно следил) постановило, что убийство тогда, в феврале девяносто восьмого, совершил по неосторожности многолетний друг и помощник депутата. Друг-помощник чрезвычайно переживал и искренне раскаивался – и в итоге получил четыре года условно.
Теперь все уже забыли о той истории. Госдумовское кресло Чубукова давным-давно занял другой депутат. Женщина, послужившая для Полуянова источником сведений о том, как Савва Иваныч поссорился с будущим депутатом, три года назад погибла в автомобильной катастрофе. Сам Хариди практически перестал светиться на экранах телевизоров и на полосах газет. Поговаривали, что большую часть своего бизнеса он перевел на Кипр и вместе с семьей стал жить на теплом острове практически безвыездно – во всяком случае, в России уже лет пять не появлялся.
Но отчего же Диме сейчас явилась во сне эта фамилия – Хариди? Журналист верил в едва ли не божественную природу интуиции и всячески старался к ней прислушиваться. Почему грек-мультимиллионер вдруг, восемь лет спустя, мог ополчиться на Полуянова? В те времена, в девяносто восьмом, когда все было горячо и Дима действительно вел расследование, он бы еще понял… Но зачем Хариди сейчас нацеливаться на близких «разгребателя грязи»? Чем нынче может быть ему опасен он, Полуянов?
И почему фамилия мультимиллионера прозвучала во сне в одной упряжке с именем Казанцева, столь крупно проколовшегося на той давней истории? Почему в Димином подсознании вдруг всплыл бывший редактор отдела политики?
Казанцев, изгнанный из «Молвестей», поступил тогда работать чуть ли не в многотиражку. В первое время после событий Диме доносили добрые друзья: пострадавший коллега, когда история начала порастать быльем, стал направо-налево рассказывать, что его карьеру в большой газете погубил Полуянов – чуть ли не штатный стукач, известный всем наушник и доносчик.
Кулаки чесались отдубасить сплетника и клеветника как следует, но… Брань на вороте не виснет, справедливо рассудил Дима и никаких контрмер против распускаемых слухов предпринимать не стал. А потом и сама история постепенно забылась, и Казанцев провалился куда-то в щель времен: то ли спился, то ли уехал за кордон, а может быть, помер…
И тем не менее сейчас, гуляя снежным ранним утром с Родионом и перебирая в уме список своих возможных врагов, Полуянов почему-то не сомневался: Казанцев должен до сих пор ненавидеть его. Именно его – хотя ни фактически, ни формально Дима был нисколько не виноват в его падении. Он мог ненавидеть Диму хотя бы за то, что тот остался в строю, работал в прежней престижной газете и о его публикациях порой говорила Москва. Казанцев же, судя по тому, что ни полслова о нем не слышала репортерская братия, впал, видимо, в полное ничтожество. А может, и головой повредился? И теперь решил мстить всем своим обидчикам – включая Полуянова?.. Но могла ли сила его ненависти (размышлял Дима), даже если он съехал с катушек, переплавиться в иное – в силу духа? В силу действия? Ведь это не шутки – похитить человека. И смог бы Казанцев – ради мести Полуянову – что-то сотворить против Нади?.. Вряд ли… Но… Чего только на свете не бывает…
Во всяком случае, эту версию следовало проверить.
Журналист свистнул Родиону, и тот, весь заснеженный, поскакал вприпрыжку к подъезду – радовался, что хозяин сегодня не отделался формальным пятиминутным гуляньем, а разрешил с утра поноситься ему вдосталь.
Время уже перевалило за шесть, таджики расчистили тротуар вдоль всего дома. Потянулись к автобусу первые труженики, ранние птахи. Не меньше трети окон загорелось в многоэтажных домах – а на улице по-прежнему было черным-черно: рассвет даже не наклевывался.
Как ни странно, но после того, как похититель развязал Наде ноги и руки, она почувствовала облегчение и успокоение. Несмотря на то что она находилась неизвестно где, и по-прежнему сиротливо светила тусклая лампочка среди тоскливых бетонных стен, и ее дальнейшая судьба представлялась неясной. Однако Надя поняла, что прямо сейчас ее не будут убивать или мучить – и этого оказалось достаточно, чтобы дикое напряжение, владевшее ею, отпустило.
Оттого что расслабились мышцы и стало возможно устроиться на кровати с чахлым матрасиком так, как хотелось, Надя неожиданно уснула. Прямо-таки провалилась в черную бездну. Ей ничего не снилось, и она ничего не чувствовала и не знала, сколько проспала. А когда проснулась – к ней вернулись силы, и она поняла, что способна сопротивляться. Она не знала – как, и не ведала – насколько ее хватит и что ей надо делать. Однако Надежда не собиралась сдаваться, и ей хотелось отомстить неведомому похитителю за унижение и боль. Она чувствовала, как наливается синяк под глазом – след от удара, и хотела пить и есть, и еще ей не мешало бы умыться… Но она понимала, что ее воля к сопротивлению не сломлена. Пока не сломлена.
И в этот момент Надя расслышала за стеной отчаянный женский крик.
– Нет! – кричала женщина. – Нет!! – А затем она взмолилась: – Нет, не надо! Пожалуйста, не надо! Ну, я прошу вас! – В голосе кричавшей послышались слезы.
От диких возгласов за стеной лоб Нади покрылся испариной. Дыхание участилось. Что за женщина там находится? Что с ней творят?
После минутной паузы крик сменился плачем и жалобными стонами сквозь слезы.
– Ну прошу вас: не надо!.. Я вас умоляю… Вы же просили у моего папы денег… Он даст вам больше… Он даст вам сколько захотите… Только не мучайте меня… Ну пожалуйста…
В ответ на это не раздавалось ни угроз, ни утешений – видимо, похититель действовал в полном молчании, с равнодушием робота. Но что он делал там?
Так как Надя не видела того, что творилось за стеной, происходящее там было вдвойне страшнее.
Вдруг из-за стены раздался резкий механический звук – будто бы работала бормашина, только в несколько раз громче. Или, может, то была циркулярная пила?! «Вз-з-жжж-ззз-жжж!» – неслось из-за стены, и этот звук стал перекрываться дикими воплями. Они звучали еще громче, еще отчаянней, еще неукротимей:
– Нет!!. Пожалуйста!!. Не надо!!. Я прошу вас!!. Ну, пожалуйста!!.. Перестаньте!!. Не подходите ко мне!!.
И не прекращался жестокий свист механизма. А потом крики сменились нечленораздельным, больным воплем:
– Аааа-а!!! – и в тот же момент тональность звука механизма сменилась – как будто он обрушился на невидимую преграду, и женский рев стал совершенно невыносим. Он поднялся до таких высот боли и отчаяния, что Надя не выдержала, подлетела к каменной стене, из-за которой доносились вопли, и, не помня себя, забарабанила по ней руками:
– Перестаньте! Прошу вас! Прекратите!
И почти в тот же самый миг (словно Надю услышали) крик женщины оборвался на самой высокой ноте, и тут же стих свист циркулярной пилы. Наступила оглушительная тишина, в которой Надежда слышала лишь собственный умоляющий голос: «Не надо! Перестаньте! Хватит!..» – и свои удары ладонями о бездушный камень.
И в ответ – тишина. И ничего, кроме тишины.
Надя, задыхаясь от слез, сползла по стене на бетонный пол.
А через несколько минут заскрипели засовы и зазвенели ключи – уже в дверце ее каморки.
Вошел похититель – он сменил свое одеяние и маску – но это, безусловно, был он, Надежда узнала его по осанке и фигуре. Сейчас мужчина был одет в хирургическую курточку лазоревого цвета и такого же тона шаровары. Голову его прикрывала белая врачебная шапочка, а низ лица – марлевая маска. Кисти рук оказались защищены резиновыми хирургическими перчатками. Но – самое главное, и самое страшное! – куртка похитителя, и его маска, и его штаны были окроплены мелкими красными пятнышками, а перчатки – обагрены кровью.
Он подошел к Надежде, сжавшейся в комочек у стены, и прошипел из-под маски:
– Тихо сидеть! Не кричать!
Свои слова он сопроводил резким ударом по лицу. Замахнулся второй раз – Надя закрылась руками, и тогда мучитель изо всех сил пнул ее ногой по ребрам.
– Не волнуйся! – ухмыльнулся он. – Дойдет и до тебя очередь!
А потом вышел, оставив плачущую Надю на полу. Снова зазвенели ключи и лязгнул запор.
В то утро Романа Ивановича Бахарева, как и вчера, разбудил телефонный звонок – только на сей раз не мобильника, а городского аппарата. После исчезновения дочери он перестал отключать свои средства связи даже на одну минуту.
– Роман Иванович? – проскрипел простонародный женский голос. – Это снизу, консьержка говорит.
– Ну? – выдохнул Бахарев.
– Вам тут посылочку принесли.
– Что?! – не понял со сна он. – Какую еще посылочку?!
– А вы подойдите, получите, да и посмотрите.
– Ща подойду, – буркнул в трубку Бахарев.
Сроду не приносил ему никто на дом никаких посылок – разве что с фельдъегерем с работы документы привозили, когда он гриппом прихварывал. Да еще на пятидесятилетие деловые партнеры из Германии присылали экспресс-доставкой подарок. Но курьеры и экспресс-почта предварительно звонят, не падают как снег на голову – и теперь сердце не проснувшегося толком Бахарева застучало. В ушах зашумело. Показалось, что неведомая посылка может быть от похитителя Марии. Он накинул атласный халат на пижаму и в домашних туфлях, неумытый, спустился вниз на скоростном лифте.
– Возьмите, – консьержка протянула в окошко сверток величиной с обувную коробку.
Сверток был запаян в полиэтилен, а между пленкой и упаковочной бумагой находился лист с адресом – отпечатанным на лазерном принтере. Бахарев не стал спрашивать, кто принес посылку. Если окажется, что она имеет отношение к Машеньке, консьержку допросят профессионалы. Роман Иваныч еще не решил, кто конкретно ею займется – подручные Резо или подчиненные полковника Ткачева, – но в любом случае, это будут профессионалы, умеющие выпытывать правду.
Со свертком под мышкой он поднялся в квартиру. Ножницами взрезал полиэтилен, а затем оберточную бумагу. Под бумагой находилось что-то узкое и длинное. Это «нечто» снова было завернуто во множество слоев черной пленки, применяющейся для изготовления мусорных пакетов. Не ожидая ничего хорошего, Бахарев взрезал слои полиэтилена.
Перед ним оказалась рука – кисть и предплечье почти до самого локтя. В нескольких сантиметрах от места, где она была отрублена, руку перетянули резиновым жгутом – видно, чтобы не слишком сильно кровоточила. И все равно вся она была в подтеках крови – и запястье, и кисть, и пальцы…
Тонкая рука с длинными пальцами и маникюром, несомненно, принадлежала женщине. И, как ни зажмуривался внутренне Бахарев, он все равно не мог не признать с ужасом и тоской: то была рука его дочери, его милой, ненаглядной, несчастной Машеньки.
Бахарев уронил ножницы, упал на колени и завыл: протяжно, страшно, словно собака или волчица, оплакивающая своих щенков.
Дима принял душ и переоделся в рабочую униформу – вельветовые джинсы и свитер. Пил вторую за сегодня чашку кофе, на этот раз растворимого, и смотрел по телевизору утренние новости – благостные, как всегда в последнее время. Словно ничего плохого не происходило на всех просторах России.
В этот момент в дверь позвонили.
Репортер бросился к ней. Выглянул в глазок. Никого – лишь на коврике перед дверью лежит какой-то небольшой плоский предмет, да где-то вдалеке, на площадке, хлопнула дверь, ведущая на черную лестницу.
Полуянов ни секунды не думал, что явившаяся у двери посылка может оказаться бомбой. Он сунул ноги в первые попавшиеся туфли, по какому-то наитию схватил связку ключей, распахнул дверь и выскочил на площадку. Плоский предмет, лежащий на коврике, оказался не чем иным, как ровно таким же компьютерным диском в коробочке, что они с Надей получили позавчера от мальца. Но в этот раз диск не был даже запечатан в конверт. Журналист зашвырнул его в квартиру, захлопнул дверь и, не запирая ее, бросился к окну на лестничной клетке. Только оттуда был виден выход из подъезда на улицу.
Спустя минуту из дома в темноту двора быстро вышел мужчина в черной куртке с капюшоном. Из-за парки невозможно было разглядеть ни лица его, ни фигуры. Почему-то Полуянов был уверен, что он – именно тот, кто оставил у его двери «презент».
Мужчина внизу быстро-быстро шел мимо подъездов по направлению к торцу дома. Еще пара десятков шагов, и он исчезнет за углом. Ни секунды не раздумывая, журналист кинулся по лестнице вниз.
Когда он выскочил, в одном свитере, таджики-дворники, галдящие у подъезда, с уважительным интересом посмотрели на Полуянова. В одном свитере, поскальзываясь в легких туфлях по ледку, журналист рванул к углу дома. Он успел как раз вовремя: еще секунда, и ищи-свищи гостя в капюшоне. Однако Дима успел заметить, как человек в черной куртке забирается в кабину белого фургона (кажется, то был «Форд Транзит»), захлопывает дверь и немедленно срывается с места.
Димина «Королла» стояла рядом, не далее пяти шагов. Вчера, вернувшись около полуночи, он не нашел места ближе к подъезду. Он бросился к ней. Открыл, завел. Движок схватился с пол-оборота. На ходу очищая дворниками ветровое стекло от слоя снега, нападавшего за ночь, Полуянов практически вслепую помчался к выезду со двора. Он включил воздухообдув стекол на полную мощность, но, только выехав на улицу, увидел в конце ее белый фургон: тот вот-вот должен был повернуть направо.
Вздымая задними колесами вихри снега, «Королла» вылетела на проезжую часть. Еще было темно, мягко светили фонари, и под колесами стелился белый снег, всего чуть-чуть примятый ранними машинами. Дима стал разгоняться, не заботясь, чтобы не занесло его машину, упирая газ в пол и орудуя рычагом передач. Вторая – третья – четвертая! Стрелка тахометра плясала вокруг шести тысяч оборотов, спидометр добрался до восьмидесяти.
Улица, где располагался Надин дом, заканчивалась Т-образным перекрестком. Когда Дима подъехал к нему, светофор уже светил красным. А по поперечной улице шел не плотный, по случаю утреннего времени, но все-таки ощутимый автомобильный поток. Белый фургон тем временем уже давно миновал пересечение. Теперь он еле виднелся метрах в трехстах направо. Машина «почтальона» подъезжала к следующему перекрестку. Пройдет еще пара секунд, и она минует его и вовсе исчезнет из вида. И тогда Дима, невзирая на запрещающий сигнал светофора, выискал лазейку в потоке машин и повернул-таки направо. Сзади идущий «Мерседес» облаял его обиженным гудком. «Не хрена вам тут по утрам ездить!» – пробурчал журналист, снова упирая педаль газа в пол.
Исключительно благодаря своему хамскому маневру Полуянов успел заметить, что на перекрестке белый фургон повернул налево – по направлению к центру. «Напрасно ты, парень, туда едешь, – прошептал журналист в азарте погони. – Затрут ведь тебя, такого большого, легковушки…» Умело маневрируя на скорости почти сто километров, журналист подрезал попутных (никому при сем не мешая). Он успел, слава революции, к перекрестку, когда светофор еще светил зеленым. На скорости восемьдесят Дима повернул вслед за фургоном налево.
Теперь крыша «Форда» хорошо виднелась среди других машин. До него оставалось всего метров двести-триста. «К следующему перекрестку я его догоню», – мелькнула радостная мысль. Но – не говори «гоп», пока не перепрыгнешь… Руля по полосе, самой ближней к тротуару (там всегда поток машин реже) и набрав скорость под сто двадцать, Полуянов сократил отставание метров до ста. «Почтальон» ехал во втором ряду. Он явно заметил погоню – прибавил газу и сместился направо.
Все-таки фургон был неуклюж, а Димина «Королла» все ускоряла ход, поэтому расстояние между двумя машинами сократилось до пятидесяти метров… Затем – до сорока… Тридцати… Жаль, что на заднице преследуемого автомобиля не видно номеров. И государственный знак, и написанные на дверцах цифры были напрочь замазаны грязью. Ну ничего, впереди, на пересечении двух улиц, «почтальон» будет вынужден остановиться. Светофор замигал зеленым, а потом зажегся желтым и, наконец, красным, Дима ясно представил себе, как он подбегает к замершему «Форду»… бьет по стеклу монтировкой… рывком распахивает дверцу… вытаскивает из кабины мужика в черной парке… Фургон стал потихоньку притормаживать перед запрещающим сигналом. Дима – тоже. Теперь их больше не разделяла ни одна машина, и задняя стенка фургона становилась все ближе и ближе…
И тут, когда Полуянов уже почти торжествовал победу, «Форд Транзит» – видимо, высмотрев дырку в потоке, – рванул поперек улицы на красный свет. С обеих сторон загудели машины, завизжали тормоза – однако фургон благополучно форсировал ***скую улицу и… И – помчался по пустой дороге дальше, к центру. Казалось, его уже ничто не может остановить.
Диме ничего не оставалось делать, как повторить его маневр. Он вроде бы высмотрел в ряду машин, идущих наперерез, брешь. И тогда – газ в пол! – метнулся вперед. Но… Через секунду, когда стало поздно, он понял, что ошибался: за медлительным грузовиком во втором ряду скрывалась шустрая «Газель»-маршрутка.
«Газель» ударила Димину «Короллу» в левый бок. Бум! Дикий скрежет металла, потом на секунду все вокруг завертелось – улица, машины, люди, фонари… А потом еще кто-то поддал «Королле» в зад, и ее унесло к тротуару.
Черно-белый мир февральского утра померк в Диминых глазах.
ГЛАВА 7
Дима очнулся. Он понял, что отключился ненадолго – не более чем на несколько секунд. Он по-прежнему сидел в своей машине, уткнувшейся в тротуар. Краткое помрачение сознания закончилось. Теперь он видел мир. Правда, изображение оставалось черно-белым, но виной тому была не авария, а мрачно-снежное столичное утро.
Ближе всего к пострадавшей «Королле» стояла старенькая «Вольво». Видимо, это она нанесла полуяновской машине второй удар – в зад. Передок у шведской тачки был разбит, от него поднимался пар – а вниз, на заснеженный асфальт, потихоньку капал антифриз. Судя по повреждениям, нанесенным машине, ее водитель вряд ли пострадал.
Маршрутка, в которую журналист врезался, находилась, перегородив дорогу, чуть поодаль. Она, на беглый взгляд, не потерпела какого бы то ни было урона – две-три царапины на переднем бампере не в счет. Зато из кабины желтой «Газели» выпрыгнул свирепый азербайджанец и, выпятив подбородок, направился к полуяновской машине.
Прочие автомобили продолжали равнодушно двигаться своим курсом. Водители лишь досадовали, что дорожно-транспортное происшествие помешало мерному продвижению на работу, и оттого временами раздраженно гудели. И ни один даже не высунулся из окна, не спросил, нужна ли помощь.
Столь же безучастными оказались и люди, выгружавшиеся на остановках из автобусов. Они только окидывали поврежденные автомобили взглядами и торопились к метро.
Черненький водитель «Газели» наконец пробрался через поток к искалеченной полуяновской машине. Дима, как был – в свитере, в туфлях на босу ногу, – вылез к нему навстречу, на пятнадцатиградусный мороз. Руки-ноги у Полуянова оказались целы, организм слушался, только вот ребра побаливали: видать, их сжало ремнем безопасности.
– Ты чего, маму твою, пилять, – заорал азербайджанец, – на красный, пилять, свет лезешь? Жить больше не хочешь?!
Заморский гастарбайтер едва доставал Полуянову до плеча, но вид у него был самый решительный.
– У тебя все в кабине целы? – огорошил заморского гостя Дима.
– Целы?! Ты спросил! Я – знаю?! Может, целы, а может, нет! Может, в суд на тебя подавать будем!
Подошел и водитель «Вольво», мужик с усталыми глазами и седыми висками.
– Куда ж ты, еп-перный театр, лезешь"поперек батьки? – спросил он Диму усталым голосом.
– Сам-то цел?
– Да я-то что, ни ссадины. Машину вон ты мою раскудохал.
– Ладно, мужики, – вздохнул Дима. – Я все признаю. Поехал на красный. Очень спешил. Давайте вызывать ГАИ и разбираться по форме.
– ГАИ-ШМАИ, пилять!.. – стал разоряться кавказец. – Ты мне без ГАИ денег заплатишь! На месте разбираться будем!
Дима видел, как из чрева маршрутки покорно, словно зомби, выпрыгивают пассажиры и маршируют к метро. Никто даже не стал подходить к Полуянову, выражать свое недовольство.
А владелец «Вольво» неожиданно стал на сторону журналиста. Бросил азербайджанцу:
– Ты когда у себя дома, в Баку, будешь – тогда на месте станешь разбираться. А здесь, в Москве, другие порядки. Понял?!. – И уже Диме: – Я «гиббонов» вызываю.
Журналист кивнул:
– Будем ждать.
Полуянов, обмерзая в свитере на голое тело и туфлях на босу ногу, обошел свою машину: зад, конечно, всмятку; левая задняя дверь вогнулась внутрь чуть ли не на полтора метра; стекло ее хоть и не разлетелось, но повисло крошевом… Странно, но не сработала ни одна подушка безопасности… Машину было жалко – но еще жальче, что он упустил белый фургон. И что устроил происшествие на дороге… Дима залез внутрь «Короллы» и включил движок.
Странно, но мотор работал. Печка исправно поставляла в салон тепло. Ничего не оставалось делать, как тупо сидеть и ждать гаишников.
Удивительная мысль вдруг посетила журналиста: пока Надя была рядом с ним, он всюду выходил сухим из воды. Выпутывался изо всех переделок и передряг. Теперь ее нет рядом – и первая же его настоящая авантюра кончается плачевно. Быть может, Надька с ее любовью – не кто иной, как его ангел-хранитель? И он, Дима, просто нуждается в том, чтобы она все время находилась рядом с ним?..
Домой – в смысле, в квартиру Нади – Полуянов вернулся ближе к полудню. Над столицей уже давно встало солнце – красное, в дымке, словно и не было ночного снегопада. Утро журналист убил на составление объяснений и подписание протоколов. Вина его усугублялась тем, что у него с собой не было документов на машину. Правда, и другие участники ДТП оказались хороши. У водителя маршрутки не имелось столичной регистрации, а бесконечно усталый шофер «Вольво» ездил по просроченной доверенности…
После бюрократических формальностей Дима определил разбитую машину на постой в чужие гаражи – как ни странно, ходовых качеств «Королла» не потеряла. Он лишь сменил на запаску покалеченное левое заднее колесо.
Из гаражей он вернулся в квартиру Нади быстрой побежкой. Столичный, ничему не удивляющийся люд все ж таки с немым вопросом взирал на парня в свитере и легких туфлях, несущегося по сугробам в пятнадцатиградусный мороз.
Дверь в квартиру так и оставалась с семи утра незапертой. Слава богу, никто не покусился на Надюшкину собственность. Диск, принесенный человеком в парке, валялся посреди коридора.
От него Полуянов не ждал ничего хорошего. Однако первым делом бросился к нему. Надел на всякий случай перчатки, достал си-ди из коробки и загрузил его в компьютер. Он обратил внимание, что внешне диск как две капли воды похож на предыдущий – тот, что он отдал вчера майору Савельеву: производитель – та же компания, неизвестная Диме; тот же рисунок на лицевой стороне…
Новый сюжет длился минут семь.
Журналист сумел досмотреть его до конца – но когда дикая документальная картина закончилась, все-таки не выдержал. Понесся в ванную и долго стоял над раковиной. Желудок сотрясали спазмы.
Когда он выблевал весь утренний кофе и умылся – немедленно позвонил на мобильник оперу Савельеву.
– Опять ты, – с досадой вздохнул майор. – Что, нашел чего-то?
– Более чем. Мне на дом принесли новую картину. В сто раз страшней, чем предыдущая.
Тон опера сменился на деловой – правда, опять он вздохнул, словно делал Диме одолжение:
– Рассказывай.
Кто бы мог подумать!..
Кто мог подумать, что Полуянов, который, по его наблюдениям, никогда не выходил из квартиры раньше десяти утра, уже без четверти семь окажется на ногах! Он-то думал: позвонит в дверь. Пока журналист проснется, пока накинет на себя халат (он видел его в бинокль в окно), пока доплетется до входной двери – Кай уже будет далеко. Во всяком случае, наверняка успеет сесть в машину или даже отъехать. А оно вон как получилось!..
Дверь квартиры Митрофановой распахнулась через двадцать секунд после звонка. Кай, правда, был уже на лестнице – однако явно не столь далеко, как рассчитывал. И Полуянов даже устремился за ним. Шустрый парень, ничего не скажешь.
Завязалась погоня. Это испытание оказалось чертовски приятным. Новая адреналиновая атака забушевала в крови. Азарт не туманил голову – напротив, делал ее ясной и холодной. А уж когда наступил момент, когда он понял, что выиграл… Когда с перекрестка, который он лихо пролетел на красный, раздался железный скрежет… Когда Кай заметил в зеркале заднего вида, как вертится волчком машина журналиста… Как впечатывается она в тротуар и замирает… Ох, в этот момент он испытал настоящий пароксизм удовольствия… Чувство, близкое к оргазму… Или даже – нечто, превосходящее оргазм по острите… Острый укол наслаждения сменился всепоглощающей эйфорией.
О да, он велик. Он удачлив. Он вершит грандиозное дело, и потому даже сами звезды благоволят ему.
Да, подумал Кай, он не ожидал, что его затея обернется необыкновенными бонусами. И появится удовольствие, на которое он даже не рассчитывал, когда начинал Игру. Он думал, что просто совершит месть. Посчитается за свою поруганную судьбу. За свою жизнь, свою честь, свое доброе имя. Однако – он никогда не задумывался над этим – Игра сама по себе оказалась приятной. Нет, не просто приятной. «Приятное» – слишком слабое, блеклое, смазанное слово. Игра будет доставлять ему удовольствие. Приносить настоящий кайф.
Как вчера кричала эта ни в чем не повинная Машка Бахарева! Какой ужас был в ее глазах! Какая мольба! Какое унижение и преклонение перед ним! Он не сомневался, что она готова сделать для него все, что угодно. Все! Но Каю ничего не надо было от нее. А мучить ее оказалось необыкновенно приятно. Исключительно. Чрезвычайно. Когда он отсекал ей руку, снова подкатывало чувство, близкое к высшему эротическому наслаждению, которое эта девчонка сама по себе, без участия звенящего и слепящего циркулярного диска, не могла бы дать ему.
Первый раз Кай испытал его, когда отрезал ей палец. А вчера – оно, это ощущение – еще сильнее, еще ярче! – подкатило к нему второй раз. Как же она кричала от боли (несмотря на все анальгетики, которые он вколол ей) и от ужаса!
И сейчас, медленно продвигаясь в утреннем потоке машин по направлению к Гостинице, он понимал, что сглупил. Он взял старт слишком резво. Он не подумал о своих чувствах. Не подумал, что Игра ему настолько понравится. Если бы он задумался над этим раньше, он бы постарался как можно дольше растянуть удовольствие. К примеру, резал бы Машке пальцы по одному. Каждый день – по одному. И не спешил бы похищать Митрофанову. Зачем ему две игрушки – когда он мог бы сначала от всей души насладиться первой, а потом, не торопясь, взяться за вторую.
А что теперь получается? Согласно Плану, сегодня Мария должна погибнуть. И он с удовольствием принялся бы за Митрофанову. А на освободившееся от Бахаревой место можно было бы поместить третью.
Но Кай прислушался к себе и понял: ему жалко расставаться с Машкой! Он еще не насытился ею. Не насладился. У нее осталось еще так много тела! Так много мест, с которыми он мог бы поиграть. И снова ощутить упоение, по сравнению с которым чувства Демиурга, Верховного божества, просто меркнут. Провисают, как нити в вялом кукольном театре.
А вдруг (внезапно пришло Каю в голову) Бахаревой плохо? И она – умрет сама? Или уже сейчас – умирает? Да, он постарался наложить ей повязку по всем правилам, остановил кровотечение, даже поставил капельницу… Но вдруг шок, который она испытала, оказался слишком сильным? И он, этот шок и ужас, навсегда ослепил ее? И превратил в безмолвное животное, кучку плоти и костей?
Нога поневоле сильнее прижала педаль газа. Нет, он не хочет ее терять!.. И он сам должен нанести ей последний удар!
К тому же нельзя забывать о факторе времени. Кай нисколько не сомневался, что и Полуянов, и особенно Бахарев подключили все свои связи, использовали все возможности, чтобы отыскать своих любимых. Конечно, найдут они их не скоро – если вообще найдут. А даже если вдруг найдут – назад они их уже не получат. Но враги – если им, конечно, начнут помогать профессионалы – могут отыскать Кая. А он не может себе этого позволить, пока целиком, в полном объеме, не осуществил Предназначение, ради которого он продолжал жить даже после того, как должен был умереть.
Нет, не надо недооценивать врагов и помогающих им профессионалов (как он сегодня недооценил Полуянова). Кто знает, какие средства находятся в их арсенале. Кто знает, на какие хитрости они способны.
Поэтому, как ни хотелось Каю растягивать удовольствие, длить и длить Игру, он вынужден торопиться. Но все равно, он просто не может пока оторваться от Марии. Не может ее бросить, пока она не ушла навсегда!.. Он должен, должен позволить себе с ней побаловаться! Разве он железный?! Разве не может разрешить самому себе небольшой каприз?
И вот в таком раздрае, в растрепанных, противоречивых чувствах он въехал наконец на территорию Гостиницы. Ворота автоматически закрылись за ним, и он заглушил движок своего фургона.
Как ни странно, сегодня опер Савельев сам настоял на встрече. Они договорились увидеться с Полуяновым в час дня в одной из забегаловок близ метро «Водный стадион».
Журналисту пришлось ловить машину и нестись туда по запруженной Кольцевой. Ни о каком визите в переулок, где они нашли Надину перчатку, уже не шло речи. Обстоятельства изменились самым кардинальным образом.
Водителем боевой «тестеры», согласившимся подвезти Полуянова, оказался кавказец. Дима завел с ним разговор. Он всегда толковал с попутчиками. И интересно было, и много нового узнавал. А сейчас беседа еще и помогала отвлечься. От мыслей о разгроханной в хлам любимой «Королле». Об ужасной картине, увиденной на диске. И главное, от тревоги за Надю.
– Из каких краев к нам прибыл? – спросил журналист у джигита, горделиво восседающего за рулем.
– Я – эстонец, – с гортанным акцентом отвечал шофер.
– Эстонец?! – расхохотался Полуянов.
– Да! Разве не похож?
– Нет.
– Клянусь тебе, я из Эстонии приехал.
– Не смеши меня.
– Хочешь, права покажу?!
На минуту полностью прекратив управлять машиной («шаха» тем временем неслась по Кольцу со скоростью километров восемьдесят в час), джигит залез в бардачок, порылся в нем и вытащил пластиковое удостоверение.
– Смотри, ведь это я, – сказал он, демонстрируя фотографию.
– Ну, ты.
– А теперь смотри, где родился?
Большим пальцем при этом «эстонец» прикрывал свои фамилию и имя.
В графе «Место рождения» и вправду значилось: «г. Кохтла-Ярве, Эстония». Дима расхохотался и сдвинул в сторонку железный палец «горячего эстонского парня». Там, где «Фамилия – имя – отчество», значилось: «Бахрамов Тофик Микаэлович».
– Да-а, ну ты эстонец! – развеселился журналист. – Настоящая у тебя эстонская фамилия – Баахраммов!
– Так ведь это по отцу. А по матери я все равно эстонец.
Шутливая перебранка сблизила их с шофером. И еще она невольно напомнила Полуянову его самую первую журналистскую командировку. Тогда он, на первом курсе, пришел на практику в «Молодежные вести», и его тут же отправили в мятежную, полуотвалившуюся от Союза Литву. Шел боевой и горячий восемьдесят девятый год, когда многим (семнадцатилетнему Диме в том числе) казалось: вот чуть-чуть поднажмем, скинем проклятые КПСС и КГБ, и наступят у нас блаженные Рынок и Капитализм. И тогда в магазинах можно будет купить все, что ни захочется, а по телевизору – говорить обо всем на свете, и только правду.
В Вильнюсе молокососа Диму встречал у вагона сопровождающий из республиканского ЦК комсомола. На привокзальной площади Полуянова усадили в черную «Волгу» с радиотелефоном. Корреспондент центральной молодежной газеты, несмотря на все «Народные фронты», еще являлся для литовцев начальством. Полуянова отвезли в сонный вильнюсский пригород Григишкес, где предоставили в его единоличное распоряжение трехкомнатную квартиру со всем необходимым, включая фужеры, рюмки и кофеварку… А потом завертелась обычная для разъездного корра мясорубка: встречи, интервью, разговоры, выпивка, экскурсии…
Из Литвы Дима привез совсем не ту статью, которую от него ждали. Вместо боевого репортажа о манифестациях «Саюдиса» – очерк о хороших людях в духе старой доброй советской школы журналистики. Семья Иванаускасов жила в Григишкесе чуть ли не сто лет. Все трудились на небольшой бумажной фабричонке. Но самое интересное: в одной фамилии из восемнадцати человек уживались представители шести национальностей не распавшегося тогда еще Союза Советских Социалистических Республик. Кряжистый восьмидесятилетний папаня был литовцем, а его «матка» – полячкой. Они родили и вырастили четверых детей. И те, как по заказу, женились (вышли замуж) за русских, украинцев, белорусов… Народили внуков. И у одной из молоденьких, хорошеньких внучек муж оказался грузином. А у другой, как нарочно, – Самвел-джан прибыл по комсомольской путевке из солнечной Армении… Такой вот в Литве оказался плавильный котел по-советски…
В конце своего очерка Дима приводил слова восьмидесятилетнего патриарха семьи, деда Иванаускаса: «Все эти «саюдисы» и Ландсбергисы хотят Союз развести, отдельно жить. Это все равно как мою семью разделить, от меня – детей моих, внуков моих оторвать!..»
Димин очерк вызвал тогда у коллег неоднозначное отношение. Те, кто причислял себя к демократам, шипели: «Такую заметку только в «Савраске»9 публиковать!» Старый мэтр, уважаемый всеми спецкор Колосников, прочитав статью, вздохнул: «Похоже на вагон, отцепившийся от давно ушедшего паровоза». Когда Дима спросил, что патриарх имеет в виду, Колосников отвечал, скосясь, не менее афористично: «Ладно скроенная припарка для давно уже мертвого тела». И прибавил бравурно звучащую для семнадцатилетнего Полуянова фразу: «Бегите, юноша, за кофе. Вы тем не менее принимаетесь в наш клуб…»
А главный редактор, прочитав очерк, расцеловал молодого журналиста троекратно, распорядился немедля поставить статью в номер и тут же предложил Полуянову переходить на «вечерку» (вечернее отделение журфака) и занять в газете вакансию штатного корреспондента. «Можно я у вас внештатником все-таки буду? – отклонил чрезвычайно лестное предложение Дима. – А то меня в армию загребут».
Когда газета вышла, статья получила большой резонанс. Рассказывали, что ее читали и она понравилась даже столь диаметрально противоположным друг другу людям, как Горбачев и Солженицын.
Сейчас, зимним днем двадцать первого века, подъезжая по МКАД к Ленинградке, Дима пересказал тот свой давний очерк «эстонцу» Тофику.
– Что с той семьей, интересно, сейчас стало? – задал неожиданный вопрос азербайджанец из Кохтла-Ярве.
– Не знаю, – пожал плечами Дима.
Он говорил сущую правду: не в традициях журналистики возвращаться к своим прежним героям – разве что в их жизни произойдет вдруг что-то совсем из ряда вон выходящее. Репортер похож на ветреного любовника: он не оглядывается назад, он всегда летит вперед – от темы к теме, от героя к герою, от победы к победе.
– А интересно было бы, да, – спросил Тофик Микаэлович, – узнать, как они живут?
– Да вряд ли, – сделал мину Полуянов. – Сидят, наверно, по-прежнему в своем Григишкесе. Трудятся. Только зарплату в литах (или что там у них за валюта?) получают.
Сам же подумал: хорош он будет, если явится к главному редактору с заявой на загранкомандировку (а чем еще считать нынче визит в Литву?) на тему: «Очерк о многонациональной семье Иванаускасов». Далеко же его пошлет главнюга!
За разговорами (слава богу, Дима хоть отвлекся от мучивших его мыслей о Наде) они доехали до станции метро «Водный стадион». Журналист вышел, по-царски расплатившись с водилой – дал ему четыреста рублей.
– Ты знаешь, – сказал он шоферу на прощание, – что в советские времена такой судья был – Тофик Бахрамов?
– Знаю! – приосанился джигит. – Я его внук.
– Болтун ты, а не внук, – засмеялся Полуянов, захлопывая дверцу. – Пока, эстонец!
Он направился к деревянному кафетерию возле рынка. «Хорошо бы, – подумалось Диме, – всех наших скинхедов, а также политиков, выступающих за чистоту Москвы, и прочих фашистов определить на черные работы. На места таджиков-дворников, которые в пять утра начинают снег сгребать. Или узбеков-асфальтировщиков. Или «бомбил»-азербайджанцев. Тогда бы криков о «чистоте столицы» явно поубавилось. А может, и кавказцев (а заодно и негров с перуанцами) избивать на улицах перестали».
Полуянов на своей шкуре знал, какая тяжелая работа у таксистов (в девяносто девятом году, когда делал статью для рубрики «Репортер меняет профессию», две недели колесил на своей «шестерке» по столице). А после второго курса он в поисках длинного рубля лето отработал асфальтировщиком – еще более черный и неблагодарный труд.
Мысли о Наде снова нахлынули, когда журналист зашел в полупустое кафе и увидел за дальним столиком Савельева. Опер уминал отбивную, запивая ее пивом.
Не успел Дима сесть, к нему подлетела официантка – естественно, тоже кавказка.
– Вам принести меню?
– Принесите мне все то же самое, что товарищу, – кивнул репортер на майора.
– Хорошо, присаживайтесь, пожалуйста.
Увидев пищу, Дима понял, насколько он голоден:
Последняя его трапеза состояла из чашки кофе в полседьмого утра. И ту не дал допить звонок в дверь.
– Давай, Димуля, – оторвался от отбивной опер, – быстренько напиши мне заяву.
Майор вытер рот и руки салфеткой и вытащил из папочки листок бумаги и дрянную авторучку.
– О чем?
– Как о чем? У тебя ведь, кажется, девушка пропала? Вот об этом и пиши.
– А что вдруг такое случилось? Раньше ты меня в ментовку по месту жительства гнал, а теперь сам заставляешь заяву писать?
– Ты давай пиши, – уклонился от ответа майор. – На имя начальника УВД Первого Северного округа «гэ» Москвы генерал-майора Ухваткина Пэ Эм.
– И про диски с записями писать? И про сегодняшнего мужика в белом фургоне?
– Нет. Про это я тебя потом отдельно опрошу.
Покуда Полуянов писал заявление, опер окончил трапезу, допил пиво и коротко удовлетворенно рыгнул. Официантка с поклоном поднесла заказ Диме:
– Кушайте на здоровье.
Полуянов протянул через стол бумагу майору.
– Еще вчера никакого заявления было не нужно. А сегодня – «давай, давай». Что-то все-таки случилось?
Майор аккуратно засунул листок в свою папочку из кожзаменителя.
– Случилось.
– Что?
– Сегодня мы получили ориентировку из главка. Четыре дня назад ушла из дома и не вернулась некто Мария Бахарева, семнадцати лет, студентка первого курса Высшей школы экономики. Судя по присланному нам фото, это именно та девчонка, которая на твоем первом диске распинается, просит папочку о выкупе.
– А на втором, сегодняшнем, диске ей уже отрезают руку… – задумчиво проговорил журналист.
– Ты диск этот мне принес?
– Да. А почему о похищении этой Бахаревой только сейчас вам объявили?
Майор поморщился.
– У нее папаша – большая шишка на семи холмах. Зампрефекта одного из округов Москвы, Бахарев Роман Иванович. Он, видимо, все прошедшее время хотел решить вопрос своими методами, через собственные связи.
– Какие связи?
– Не знаю. На Петровке, наверно. Или среди бандитов… Теперь, когда неофициально у него ничего не получилось, он, видать, решил пойти обычным путем. Но время-то уже упущено…
– Ты думаешь, эту Бахареву похитил тот же человек, что и Надю?
– Есть и такая версия, – уклончиво отвечал майор. – Чего ты не ешь?
– Аппетит пропал.
Теперь, когда девушка с сегодняшнего диска – та, которой отпиливали руку, – обрела имя и у нее появились родители – ужасная сцена, и без того стоявшая у Димы перед глазами, казалась еще отвратительней. Комок снова подступил к горлу.
– Тогда подумай, дорогой мой спецьяльный крыспондент: как может быть связана пропавшая четыре дня тому Мария Бахарева с твоей Митрофановой.
– Понятия не имею.
– Я же говорю, Полуянов: подумай! А это значит: пошевели извилинами. Вспомни.
Читать бесплатно другие книги:
