Несущий свободу Поль Игорь

55

При свете дня город оказался не таким уж мрачным; сквозь дрожащий воздух проглядывали далекие синие горы. Озеро, свинцовое поутру, теперь играло блестками, солнце высветлило пропыленные стены. На площадке, огороженной сеткой, школьники бросали мяч в баскетбольную корзину. Набережная была полна народа; яркие одежды наполняли открытые кафе, слышался смех.

И вдруг все замерло, прохожие останавливались, умолкали, волна безмолвия прокатилась, глуша музыку. Во всех кафе дрожали синие блики: передавали сводку новостей. Ханна прислушалась: диктор читал о новых назначениях в военном руководстве, о том, как вести себя в случае воздушной тревоги. Толпа молча слушала. Министр обороны говорил: «Выстоим… полны решимости… свобода…», но слова не порождали у людей вокруг ни надежды, ни ликования; безверие растекалось по улицам.

Молодому полицейскому на переднем сиденье не сиделось на месте.

– Вам повезло, что вы нас встретили, сеньора, – наверное, в десятый раз произнес он. – Верно, Эдмундо?

– Угу, – кивнул его неразговорчивый напарник. – Уже скоро.

– Не хотите еще воды?

Ханна покачала головой, глаза ее слипались от усталости:

– Нет, благодарю вас.

Машина резко свернула на боковую улицу, потом еще и еще, вызвав у Ханны приступ тошноты.

– Что это за здание? – спросила она, чтобы отвлечься, заметив, как проплывает мимо большой фасад полированного камня, резко выделяющийся из череды безликих офисных коробок.

– «Саворский Алюминий», – ответил словоохотливый парень. – Здесь их контора. Их завод на острове посреди озера. Видите вон там корабль? Это баржа, сырье им везет. Такая махина, а вблизи и вовсе громадина.

– Мой отец там раньше работал, – сказал второй. – Десять тысяч человек у них кормятся. Если б не они – совсем беда.

Ханна поймала в зеркале его внимательный взгляд. Раньше ей казалось, что Дендал не так уж и велик.

– Долго еще? – спросила она.

Молодой полицейский повернулся и сказал:

– Не волнуйтесь. Доставим в лучшем виде. Вы так и не сказали нам, как оказались в развалинах.

– Я журналист, – ответила Ханна, осознав с беспокойством, что на ее вопрос не ответили. – Хожу где вздумается. У меня есть аккредитация. Осталась в машине вместе с документами.

Она твердо решила не упоминать о своем похитителе. Решила: не станет подыгрывать ни той, ни другой стороне. Ей удалось уйти, оставив его среди мертвых стен и сгоревших машин, и его дела больше ее не касались. Она не собиралась его выдавать; она уже сделала выводы, эта планета больше не интересовала ее, эти люди могли позаботиться о себе сами. Страх и одиночество переполняли ее. Нельзя помочь всем сразу. Невозможно переживать за каждого умирающего от голода. Она и так делает что может. К тому же она журналист. Ей нельзя ни во что вмешиваться. Она сторонний наблюдатель. Объективность всегда нейтральна. Даже Джон не вправе требовать, чтобы она разделяла точку зрения какой-либо из сторон. В конце концов, думала она, я просто женщина. И я устала. Многого не прошу: всего лишь тепла и безопасности. Но молчаливые люди, внимающие голосу диктора, не шли из головы. Застывшие в ожидании других, хороших новостей, лица. Поток ассоциаций увлек ее: старик с мальчиком, лицо которого замотано грязным полотенцем; матери в очередях за супом; разрывы ракет у мостов; стоны из-под развалин. Сами развалины: бесконечная череда, на всех захолустных планетах одно и то же, они словно скопированы друг с друга, растиражированы по всему миру, как дешевые пыльные репродукции или кричащие открытки в лавочках для небогатых туристов.

– Найдем мы вашу машину. Город у нас небольшой, – сказал полицейский. – Верно, Эдмундо?

Автомобиль свернул в узкий замусоренный переулок. Ханна прочла название: Ла Телунда – длинный ряд домов с зарешеченными окнами, на стенах – неопрятные клочья как попало прилепленных объявлений. Прохожие настороженно оглядывались и старались побыстрее исчезнуть из виду. У Ханны сложилось впечатление, что каждый второй готов броситься бежать, если их машина остановится поблизости. Она спросила:

– Это что, дорога в Управление?

Полицейский растянул губы в улыбке:

– Нелегко вам пришлось, сеньора. Хотите воды?

«Поди ты со своей водой», – подумала она.

– Оно что, за городом?

– Нет, на самой окраине. На западе. Повезло, что вы встретили именно нас. В последнее время развелось столько извращенцев.

Колокольчик тревоги звенел не умолкая. «Знаете – половина копов тут связана с бандитами. А вторая половина? Вторая с партизанами…» Она попыталась незаметно приоткрыть дверцу. Сенсор открывания щелкнул впустую. На приборной панели тоненько запищал зуммер. Ханна отдернула руку и сказала:

– Далековато вам добираться до службы.

– Да мы почти приехали. Верно, Эдмундо?

– Уже скоро, – буркнул тот. Оба сделали вид, что не услышали комариного писка.

Машина протряслась по ямам, протиснулась в тесный проезд и выехала в другой переулок, еще более мрачный – настоящее серое ущелье.

– Немного срежем путь, – поторопился объяснить тот, что помоложе.

– Ваш мэр мог бы выделять больше средств на дороги, – заметила Ханна после очередного ухаба. Прикинула – нечего и пытаться разбить окно, забранное металлической сеткой.

– Ваша правда, сеньора, – немедленно откликнулся молодой. – Мы тоже так считаем.

Она лихорадочно прикидывала, как быть.

– Что-то мне нехорошо. У меня окно не открывается.

– Еще бы вам было хорошо – вы же дряни надышались. Хотите воды?

– Нет. Остановите машину, мне дурно. Хочу глотнуть свежего воздуха.

Они быстро переглянулись.

– Почти приехали, сеньора. Потерпите.

– Ну уж нет. Вы что же, хотите, чтобы меня стошнило прямо здесь? – Она заколотила по сенсору двери, изображая истерику.

– Потерпите, прошу, – улыбка молодого была до ужаса глупой.

– Заткнись, Алонсо, – негромко сказал тот, что за рулем. Ханна снова увидела в зеркале его глаза – спокойные, оценивающие. – Ты сообразительная девочка. Сама все видишь. Так что побереги голос.

– Куда вы меня везете?

– Лучше выпейте воды. Сразу успокоитесь, – завел свою песню молодой.

Нервы сдали.

– Да подавитесь вы своей водой! – зло сказала она.

Машина остановилась в конце переулка. Хлопнули дверцы.

– Никуда не уходите, – донесся издевательский голос.

Ханна сжала кулаки. Злость мешала мыслить трезво. Проклятая страна. Проклятая, богом забытая страна.

Она прижалась лбом к решетке. Двор напоминал колодец, голубой прямоугольник наверху казался окном в другой мир. Против ожидания, двор был чист и ухожен. Мужчина в синем рабочем фартуке, стоя на коленях, дергал сорняки на клумбе.

– Эй! Эй! – Ханна заколотила в дверь. – Вы слышите меня?

Человек даже не поднял головы.

– Ну и заставили вы меня поволноваться, милая, – произнес до странности знакомый голос.

– Вы?

– Посмотрите, на кого вы стали похожи! – попенял человек с бритой головой. – Руки в крови, лицо расцарапано. Вы ведь могли погибнуть.

– Значит, это вы все спланировали?

– Ну я.

– Я знаю – никаких «Тигров» не существует, – сказала она с вызовом. Хотелось посмотреть, как он станет выкручиваться.

Мужчина улыбнулся:

– Вот и ладно. Ни к чему ходить вокруг да около. Идите за мной. Вам не причинят вреда.

Двое угрюмых парней подхватили ее под руки. Она оглянулась на полицейских, что курили неподалеку.

– Сволочи!

Эхо передразнило ее. Полицейский – тот, что помоложе, – опустил голову и уставился себе под ноги.

– Заткнись, сучка! – зло сказал один из конвоиров. Ханна скривилась от боли – парень стиснул ей руку.

– Легче, – негромко произнес бритоголовый.

Хватка сразу ослабла.

Пахло аптекой; лестница, по которой они спускались вниз, сверкала чистотой. Ханна была смертельно напугана. От страха она не могла молчать. Она спросила:

– Это что – больница?

Конвоир – тот, что справа, – снова прошипел ей: «Заткнись». Ноги отказывались слушаться, ее протащили по коридору с белыми кафельными стенами и оставили в большой холодной комнате. Яркий свет резал глаза, она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Тот же конвоир, что кричал на нее, воровато оглянувшись, запустил руку ей под рубаху и больно стиснул грудь.

– Обожаю таких чистеньких, – прошептал он, дыша уксусом и гнилым мясом.

Ханну поразили его глаза – навыкате, черные, без зрачков, без тени мысли.

– Животное, – всхлипнула она и попыталась оттолкнуть его. Глаза остались сухими: не было сил даже плакать.

Конвоир шагнул в сторону. Повеяло прохладной волной, за спиной открылась дверь.

Молодая женщина в белом халате мягко повлекла Ханну за собой.

– Раздевайся, милая, – сказала она тихо. – Одежду сложи здесь. Тебе дадут чистую. А ты отвернись.

– Еще чего! – гоготнул охранник.

Бритоголовый вошел неслышно. Верзила подпрыгнул от неожиданности, когда тот бросил сквозь зубы:

– Пошел вон.

– Не бойтесь, вреда вам не причинят. – В голосе бритоголового не было ни тепла, ни ласки: только уверенная сила. Неожиданно Ханна успокоилась – не было в нем и вражды. Так и стояла, безмолвно, покорно, не сводя взгляда с его бесстрастного лица, пока женщина сноровисто раздевала ее. Мысленно она разносила все вокруг к чертям, воображение рисовало ей картины поломанных стульев, изрезанных скальпелем окровавленных тел, жар горящего дома, крики и звуки сирен; отчасти это успокаивало ее и удерживало от безумия: она понимала, что бессильна что-либо изменить, что ей не дадут сделать и шагу.

– Черт бы вас побрал, – сказал бритоголовый в досаде, когда Ханна прикрыла грудь руками. – Что вы с собой сделали! Вы что же – землю руками рыли? Ну-ка, повернитесь спиной.

Ханна представила себя лошадью, которую осматривает покупатель, мясом на рынке – так беззастенчиво ее щупали. Пальцы мужчины были холодные и жесткие, как проволока.

– И ноги в синяках! – добавил он, когда с нее сняли брюки. – Слушайте, вас хотя бы не изнасиловали?

Ханна почувствовала, что краснеет.

– Это уже слишком, – пробормотала она.

– Ну, хоть что-то, – заключил бритоголовый. – Вот что: в таком виде вас нельзя отдавать. Придется немного подлечить. До завтра побудете здесь.

Холод проник в нее до самого сердца. Она спросила ровным голосом:

– Как вас зовут? Я имею в виду – на самом деле.

– Хорошо, что вы не бьетесь в истерике, – одобрительно сказал бритоголовый. – В вашем состоянии транквилизаторы губительны. Зовите меня Гаспаром.

– Зачем я вам, Гаспар? – боль в груди напомнила о себе и Ханна снова закашлялась.

– Еще и это, – поморщился он. – Вот, понюхайте. Смелее. Запустили вы себя, милая. Ничего, скоро вас приведут в норму. Мозоли удалят, ссадины залечат. Вас осмотрит врач. Настоящий, не коновал.

– А потом?

– О, не волнуйтесь. Наверное, наслушались россказней про бордели? Должно быть, вы расистка – вон как передернулись. Решили, что будете обслуживать черных. Но вам повезло: вас заказал состоятельный клиент. Белый. Увидел вас в новостях и сделал заказ. Вот он-то точно расист. Черные девочки ему противны. И он не садист. Никаких плетей или там зажженных сигарет. Разве что прихотлив, как дьявол. Будете жить как королева.

– Так меня…

– Не убьют, хотите сказать? Что за ерунда! – Бритоголовый усмехнулся одними губами. – Моя фирма поставляет живой товар, и только. Никакой разделки на органы. Это же бизнес – у каждого своя специализация. К тому же раздергать на запчасти такое тело, как ваше, – глупая потеря прибыли.

– А куда подевалась та, что была до меня?

– Откуда мне знать? Сбежала, наверное.

Позднее она стояла в душе и морщилась: пена жгла ссадины; женщина бережно придерживала ее под руку. Шепот ее казался не громче плеска воды:

– Не противься им, подруга. Будет только хуже. По себе знаю.

– Кто вы?

– Была медсестрой. Работала на побережье. Потом… здесь оказалась. Теперь вот новеньким помогаю. Я здесь уже второй год. – Воспоминания исказили ее лицо судорогой.

Ханна смотрела на нее без сострадания, представляя, какой вскорости станет.

– Как вас зовут? Ой!

– Больно? Потерпи. Далией меня зовут. А здесь Ольгой окрестили. Ты при них меня так и зови, подруга.

Далия осторожно намылила ей спину. Оглянувшись, прошептала на ухо:

– Тебя важному белому продали.

– Кто он?

– Юнге. Из бошей. Он тут всем заправляет, вся работа, что еще осталась – его. Он из «Алюминия». Большой дом, хорошая еда. Если ты ему не понравишься – вернут сюда. А уж потом пожалеешь.

Пена ласкала ноги. Глядя, как вода уносит белые воздушные хлопья, Ханна подумала: может, не стоит искушать судьбу? Неловкое движение – и она упадет на спину. Преимущество короткой стрижки – нечему смягчить удар.

Женщина бросила на нее затравленный взгляд:

– Прошу тебя, не надо. Меня накажут.

Лицо ее посерело. Отголосок ее страха коснулся Ханны: она вздрогнула и пришла в себя.

– Не бойся… подруга. Ничего я с собой не сделаю. Я такая трусиха…

56

Грета не плакала, нет, – слез больше не было, словно слезные протоки усохли за ненадобностью. Жизнь продолжается, думала она, привычно накладывая грим перед маленьким зеркалом. Еще одно задание. Одно из многих. Не первое и далеко не последнее. И так до самой победы. Или, что вернее, до самой смерти. Такой, к примеру, как у Хенрика. Умрешь, даже не открыв своего имени, выброшенный за ненадобностью, как пустой флакон из-под допинга, и зароют тебя где-нибудь в коллективной могиле для неопознанных трупов.

Она обернулась на шум пролетевшего самолета и ничего не увидела сквозь мутное, будто затянутое пленкой, окно – казалось, весь мир накрыло гигантской волной, он пошел ко дну вместе со всеми домами, холмами и деревьями, оставив после себя только звуки. У нее украли – без всякой надежды на возвращение – единственное, что ей хотелось увидеть и услышать, и она равнодушно принимала предложенный взамен суррогат: так раненому, уложенному на плащ-палатку, вкалывают наркотик, чтобы он не выдал группу криками, и в своих бредовых фантазиях он идет наравне с другими.

Жизнь продолжается. Грета зашла в кафе, значившееся в списке контактов под номером восемь, и стала ждать. Следом за ней в кафе вошел высокий седоволосый мужчина в видавшем виды твидовом пиджаке, – Грета видела этого человека впервые. Он занял столик у окна, взглянул на часы и выложил на стол большую красную зажигалку. Грета достала из сумочки помаду (тюбик черного цвета, согласно инструкции), покрутила ее в руках, словно раздумывая, и спрятала назад. Мужчина снова взглянул на часы. Одетая как домохозяйка из района для людей со средним достатком – туфли на низком каблуке, недорогой брючный костюм и легкий полупрозрачный плащ, – она подумала: «Неужели так до самой смерти?»

«А теперь – выпуск новостей», – мурлыкнуло из голокуба над баром существо неопределенного пола. Все затихли. Над баром образовалась темнота, расцвеченная синими вспышками. «Полиция замалчивает итоги громкой спецоперации на Пласа Трентану, якобы закончившейся смертью опасного преступника…»

– Удивительно – война на пороге, а они о каком-то вшивом убийце, – сказал кто-то у бара.

На него зашикали.

«Вот что говорит наш коллега – корреспондент Канала-40 Стив Геруа, ставший невольным участником вчерашних событий…»

Седоволосый поднялся и направился к выходу, бросив на нее внимательный взгляд. Но Грета едва обратила на него внимание: вся погрузилась в комментарии, в свет фар, заливший ночную площадь.

«…Однако из неофициальных источников стало известно, что преступнику удалось покинуть Пуданг…»

Сама того не замечая, Грета улыбалась. Жизнь продолжается, сказала она себе с совершенно иным смыслом. Мужчина в твидовом пиджаке перешел улицу, приостановился и поднял воротник. Она поспешно встала, подхватила плащ. Парень у стойки сетовал бармену: «Вот черт, а я-то поставил на этого лейтенанта…»

Лай сторожевых псов сопровождал их на протяжении всего пути. Улица, по которой они шли, была застроена рядами одноэтажных близнецов, окруженных живыми изгородями; казалось, даже цвет стен у домов был одним и тем же – серо-красным, под цвет кирпича, потемневшего от времени, очередная дешевая стилизация. Но безликий пейзаж не мог заслонить ее радости, она повторяла, словно молитву: жив, все-таки жив. Дом, к которому ее привели, ничем ни отличался от окружающих, разве что из-за живой изгороди не доносилось рычания доберманов. Седоволосый мужчина на секунду приостановился у калитки из железных прутьев, провел рукой по волосам и пошел дальше. Грета прикоснулась к пуговичке звонка и увидела, как ее провожатый перешел на другую сторону улицы и зашагал назад; поравнявшись с домом, он расстегнул свой нелепый пиджак. Должно быть, это был сигнал «все в порядке», потому что она услышала, как щелкнул язычок электрического замка. Калитка медленно распахнулась.

Белый мужчина привстал из кресла.

– Рад вас видеть, фройляйн Грета, – приветливо произнес он. Грета увидела широкую улыбку, белые, слегка неровные зубы, темные волосы, зачесанные назад по моде, наверное, десятилетней давности. – Вы можете говорить по-немецки – дом вполне надежен. Хотите чаю?

Она опустилась в кресло напротив. «Как странно, – подумала она, – что он зовет меня по имени». Уже давным-давно никто не называл ее так. Хенрик в минуты близости называл ее «крошка», а на службе она жила среди кличек и выдуманных фамилий. От этого, а также от звуков почти забытого родного языка, она сразу почувствовал себя как дома, хотя никогда прежде здесь не бывала – в этом небольшом домишке с входной дверью, стекло которой было усилено черной кованой решеткой. Почему-то ей вспомнился дедушка. Возможно, небольшой городок в Западном Нансе, куда она однажды приезжала на каникулы, сплошь состоял из таких вот одноэтажных домов, и стены их были сложены из настоящего кирпича.

– Благодарю, я только что выпила две чашки, – ответила она.

– Зовите меня Карлом.

Она оглядела комнату. На стене висел глянцевый, сомнительного качества портрет молодой чернокожей женщины с котенком в руках. Улыбка женщины казалась такой же неестественной, как и ослепительная белизна котенка в ее коричневых ладонях.

– В подобных местах, – сказал Карл, – я чувствую себя будто на вокзале.

Грета не любила предисловий. Чем скорее закончится это вступление, тем скорее она узнает новости о Хенрике, по которым изголодалась больше, чем по еде. Она не сомневалась, что речь пойдет о нем.

– Зачем меня вызвали?

Мужчина в кресле долго молчал, изучая ее взглядом. Под конец, протяжно вздохнув, произнес:

– Вы, должно быть, пережили очень тревожное время, фройляйн Грета. – Он протянул руку и дотронулся до ее локтя, словно был ее старым знакомым.

– Тревожное?

– Изо дня в день, ничего не зная…

– О чем это вы? Кто-то из моих родственников умер?

– Нет-нет, я имею в виду Хенрика. Хорька, – поспешно поправился он.

– Он еще не умер, – резко сказала она.

– Да-да, конечно. Мы все надеялись, что это вас не затронет.

– Как это может меня затронуть? Мы просто работали вместе. Иногда.

– Вы очень интересная женщина. К тому же вы молоды. Но у Хенрика, то есть у Хорька, такой цвет кожи, что все подозрения, связанные с вашей молодостью, отпадают сами собой. В особенности если принять во внимание вашу репутацию, ваше отношение к чистоте крови… Мы, конечно, знаем, – добавил он, – что по официальным каналам Хенрик с вами не связывался, но ведь есть множество способов дать о себе знать – через посредника, к примеру. Не можем же мы взять на прослушивание всех, с кем он работал, – такой интенсивный обмен может вызвать нежелательный интерес со стороны служб перехвата.

Теперь, когда предмет беседы был выложен на стол, Грете стало легче. Она сказала:

– Пожалуй, я все-таки выпью чашечку, – и, пока он возился с посудой, вслушивалась, надеясь уловить излучение сканера или записывающего устройства, понимая при этом: если они захотят, то сделают так, что чип ничего не обнаружит – они просто прикажут ему заткнуться на время, пока полиграф будет анализировать тембр ее голоса и интенсивность потоотделения. Если будет надо, то чип даже окажет им помощь – сам передаст регистратору все, что необходимо: сердечный ритм, силу напряжения мышц, температуру тела и что там еще полагается.

– Хенрик попал в странную ситуацию, фройляйн.

– Лучше уж зовите меня как положено. Спицей, к примеру. Мне так привычнее.

– Хорошо, пускай будет Спица, – легко согласился Карл.

– Вы считаете его предателем?

– Ну что вы, такими определениями сейчас уже не пользуются. Это для репортеров. Просто на поведение Хенрика отчего-то повлияло его последнее задание. Настолько сильно, что он выпустил ситуацию из-под контроля. Мы склонны полагать, что это нервный срыв, из-за которого он привлек к себе нежелательное внимание.

– На него не похоже.

– Все когда-то случается впервые. В конце концов он сотрудник с великолепным послужным списком, и мы обязаны проявить заботу хотя бы в знак признательности его заслуг. Мы хотим помочь ему.

Он передал ей чашку.

– Скажите, откуда вам известно, что Хенрик жив? Он связывался с вами?

– Что за ерунда!

– Будьте осторожны.

– Осторожна?

– Я имею в виду, чай слишком горяч.

– Я решила – вы мне угрожаете.

– Нет-нет, как вы могли такое подумать! В штабе довольны вашей работой, вы на прекрасном счету. Однако вы не ответили.

– Наверное, я не должна этого делать… – начала она в задумчивости.

– Вы давали присягу, фройляйн, – напомнил Карл.

– Спица!

– Да-да, извините. Итак?

– Ладно. Ваша взяла. Надеюсь, это не скажется на моей карьере?

Мужчина перед ней осторожно опустил чашку на блюдце.

– Ни в коей мере, – серьезно заверил он. – Я даю вам слово.

– Сегодня в кафе…

– Как оно называется?

– Номер восемь в текущем списке контактов.

– Продолжайте.

– Бармен…

– Его имя?

– Не знаю. Так вот, бармен включил визор над стойкой.

– Визор? Вы имеете в виду…

– Самый обычный визор, – заверила Грета с выражением невозмутимого спокойствия. – Передавали новости. Диктор сказал, что преступник, которого зовут убийцей полицейских, снова натянул копам нос. Еще он сообщил, что преступник покинул Пуданг.

– Новости? – растерянно переспросил Карл.

– Я слышала это в присутствии вашего связника, – подтвердила Грета.

Мужчина в кресле справился с собой и произнес дружелюбным тоном:

– Я оценил ваш дружеский розыгрыш, фройляйн.

– Он отключил чип, верно? – догадалась Грета. – И теперь вы не можете достать его.