Незнакомцы Кунц Дин
— Он сказал, что рано прибегать к такому лечению. Он согласился со мной в том смысле, что гипноз, быть может, и поможет мне восстановить причину моих срывов, но сама я могу оказаться не готовой к правильному восприятию истины и окончательно сорвусь.
— Вот видите? Врачу лучше знать. Нет, я не стану браться не за свое дело, и не уговаривайте меня, бога ради.
— Ничего он не понимает, этот психиатр, — рассердилась Джинджер, вспомнив недавний разговор с чрезвычайно любезным, но неуступчивым лечащим врачом. — Может быть, он и знает, что лучше для других пациентов, но уж точно не может ничем помочь мне. А я больше так не могу. Да я с ума сойду, пока он решится наконец применить гипноз. Нужно что-то делать немедленно, нужно взять, в конце концов, эту напасть под контроль.
— Но ведь вы сами понимаете, что я не могу взять на себя такую ответственность, — настаивал Пабло Джексон.
— Минуточку! — перебила она его, ставя бокал на столик. — Я предвидела, что вы не захотите ввязываться в эту историю. — Она достала из сумочки сложенный лист бумаги. — Вот, взгляните, пожалуйста!
Он взял у нее листок. При этом она отметила, что рука его, в отличие от ее рук, не дрожит, хотя он и на полвека старше.
— Что это такое? — спросил он.
— Расписка, где говорится, что я снимаю с вас всякую ответственность за последствия эксперимента.
Пабло даже не потрудился пробежать документ.
— Вы, я вижу, так ничего и не поняли, дорогая леди. Я не боюсь судебного преследования. В моем ли возрасте и при нашей ли неповоротливой судебной системе бояться чего-то подобного? Дело совсем в другом: человеческая память — чрезвычайно чувствительная штуковина, и, если что-то выйдет не так, если я доведу вас до срыва, мне уж точно жариться в аду.
— Если вы не поможете... и мне придется пролежать не один месяц в больнице, без всякой уверенности в будущем... я точно свихнусь! — Джинджер не заметила, что перестала контролировать себя и почти кричит от отчаяния. — Если вы выставите меня за порог, оставите меня на милость друзей и Гудхаузена, то мне конец. Клянусь вам, вот тогда мне точно конец! Больше терпеть такое у меня нет сил! И вам придется все равно отвечать за последствия, потому что вы ничего не сделали, чтобы их предотвратить.
— Извините, — развел руками Пабло.
— Пожалуйста!
— Нет, не могу, — твердо сказал он.
— Бесчувственная черная тварь! — вскричала Джинджер и сама вздрогнула от сорвавшихся с языка эпитетов. Лицо Пабло исказилось гримасой боли, и Джинджер готова была от стыда провалиться сквозь землю.
— Извините, умоляю вас, простите меня, — воскликнула она, закрывая лицо руками, и, согнувшись в три погибели, разрыдалась.
Пабло Джексон подошел к ней и взял за подбородок.
— Доктор Вайс, не плачьте. Не надо отчаиваться. Все будет хорошо. — Он аккуратно отвел ее руки от лица, улыбнулся, пристально глядя ей прямо в глаза, подмигнул и показал свою ладонь, чтобы она убедилась, что в ней ничего нет. Затем, к ее изумлению, он достал у нее из правого уха монетку в двадцать пять центов. — А теперь помолчите, — потрепал он ее по плечу. — Вы добились своего, и у меня не черствое сердце. Женские слезы способны перевернуть мир. Постараюсь сделать все, что в моих силах.
Вместо того чтобы перестать хныкать, Джинджер расплакалась пуще прежнего, только на этот раз по ее щекам текли слезы благодарности.
— ...а сейчас вы спите, глубоко, спокойно спите, вы полностью расслабились и будете отвечать на все мои вопросы. Вы поняли меня?
— Да.
— Вы не можете не отвечать на мои вопросы. Вы не в силах противиться. Не в силах.
Пабло задернул шторы на всех трех окнах и погасил почти весь свет, оставив гореть только торшер за спиной Джинджер, — в его янтарных лучах волосы девушки казались золотыми, а лицо — мертвенно-зеленым.
Стоя напротив нее, Пабло пристально смотрел ей в глаза.
При всей хрупкой красоте и необычайной женственности Джинджер, ее лицо говорило ему о чрезвычайной, почти мужской силе воли этой женщины. Такое сочетание характера и красоты ему доводилось наблюдать на человеческом лице нечасто.
Глаза ее были закрыты, а слабое подрагивание век свидетельствовало о том, что она в глубоком трансе.
Пабло вернулся к своему креслу, стоявшему в тени, вне досягаемости света лампы за спиной Джинджер, сел и скрестил ноги.
— Джинджер, почему вы так испугались черных перчаток?
— Я не знаю, — тихо ответила она.
— Вы не можете мне лгать. Вы понимаете? Вы не можете от меня ничего скрывать. Так почему вас так напугали черные перчатки?
— Я не знаю.
— Почему вас напугал офтальмоскоп?
— Не знаю.
— Почему вы испугались стока в раковине?
— Не знаю.
— Вы знаете мотоциклиста, которого видели на Стейт-стрит?
— Нет.
— Так почему же вы его испугались?
— Я не знаю.
— Очень хорошо, Джинджер, — кивнул Пабло. — А сейчас мы сделаем нечто удивительное, нечто такое, что может показаться невозможным, но на самом деле, уверяю вас, вполне достижимо. Сделать это даже очень легко. Мы заставим время бежать вспять, Джинджер. Мы медленно, но верно будем возвращаться в прошлое. Вы будете молодеть. Вы уже молодеете. И с этим ничего нельзя поделать, время подобно реке... но реке, которая течет вспять... и сейчас не двадцать четвертое декабря, а двадцать третье декабря, понедельник, стрелки часов крутятся назад, все быстрее и быстрее, и вот уже сегодня двадцать второе декабря, двадцатое, восемнадцатое... — Он продолжал в том же духе, пока не вернул память Джинджер в двенадцатое ноября. — Вы в кулинарии «Деликатесы от Бернстайна», сделали заказ. Вы чувствуете, как здесь вкусно пахнет жареным и приправами? Чувствуете? Так расскажите и мне, какие чудесные запахи вы ощущаете.
Джинджер глубоко и с наслаждением вздохнула, голос ее несколько потеплел:
— Пахнет чесноком, пирожками, медовыми пряниками, гвоздикой и корицей...
Она все так же сидела в кресле, с закрытыми глазами, но двигала головой влево и вправо, словно бы окидывая взором зал кулинарии.
— Шоколад. Понюхайте, как чудесно пахнет этот шоколадный торт!
— Просто великолепно, — одобрил Пабло. — Ну, расплачивайтесь, поворачивайтесь спиной к прилавку, лицом к выходу... Чем вы теперь озабочены?
— Никак не могу засунуть в сумочку бумажник, — сказала Джинджер.
— Так ведь у вас в одной руке пакет с покупками.
— Нужно наконец убрать этот бумажник в сумку.
— Бум! Вы столкнулись с человеком в шапке-ушанке.
Джинджер оторопело раскрыла рот.
— Он подхватил пакет с покупками, чтобы вы его не уронили, — подсказал Пабло.
— Ах! — воскликнула Джинджер.
— Он извиняется перед вами.
— Я сама недоглядела, — сказала Джинджер, словно бы обращаясь к человеку с бледным лицом в ушанке, которого видела в тот вторник в кулинарии.
— Он протягивает вам ваш пакет, вы забираете его и замечаете перчатки.
Лицо Джинджер исказилось гримасой ужаса, глаза раскрылись, она выпрямилась в кресле.
— Перчатки! Боже мой, перчатки!
— Расскажите мне, какие они, Джинджер!
— Черные, — тихим дрожащим голосом прошептала она. — Блестящие.
— Что еще?
— Нет! — закричала она, вскакивая с кресла.
— Пожалуйста, сядьте, — произнес Пабло.
Джинджер замерла, словно бы и не слышала его.
— Джинджер, приказываю вам сесть и расслабиться.
Она присела, весьма неохотно, на краешек кресла, сжав кулаки. Ее лучистые голубые глаза были широко раскрыты, но она видела не Пабло, а черные перчатки. Похоже было, что в любой момент она снова вскочит на ноги.
— Сейчас вы расслабитесь, Джинджер, вы успокоитесь, вы уже спокойны, совершенно спокойны. Вы понимаете?
— Да, все хорошо, — ответила она, переводя дух и несколько опуская плечи.
Обычно Пабло удавалось сохранять полный контроль над погруженным в гипнотический транс, и сопротивление Джинджер его воле удивило старика. Однако нельзя было успокаивать ее бесконечно, и он вновь спросил:
— Расскажите мне о перчатках, Джинджер.
— О боже! — передернулась от страха она.
— Расслабьтесь и скажите мне, почему вы так их боитесь.
— Я н-не хочу, чтобы они п-прикасались ко мне!
— Но почему вы их боитесь?
Джинджер обняла себя за плечи и забилась поглубже в кресло.
— Послушайте, меня, Джинджер. Время застыло. Стрелки часов не движутся ни вперед, ни назад. Перчатки не могут дотронуться до вас. Я им этого не позволю. Я остановил время, я обладаю такой властью. Вы в безопасности. Вы слышите меня?
— Да, — промолвила она, но в голосе звучал потаенный ужас.
— Вам совершенно нечего бояться, — повторил Пабло, расстроенный испуганным видом Джинджер. — Время застыло, так что можете хорошенько разглядеть эти перчатки. Вы их изучите, а потом все расскажете мне.
Она молчала, дрожа мелкой дрожью.
— Вы должны мне ответить, Джинджер. Почему вас пугают эти перчатки?
Джинджер в ответ судорожно всхлипнула, и ему на мгновение показалось, что она чего-то недопонимает, поэтому он переспросил:
— Так вас пугают именно эти черные перчатки?
— Н-нет. Не совсем.
— Так перчатки этого мужчины в кулинарии вам о чем-то напоминают? О каком-то давнишнем случае, верно?
— Да-да, это так.
— И когда же этот случай произошел? Джинджер, на какие другие перчатки похожи черные перчатки, которые вы увидели в «Деликатесах от Бернстайна»?
— Я не знаю.
— Нет, знаете. — Пабло даже встал с кресла и подошел к зашторенному окну, чтобы взглянуть на Джинджер оттуда. — Ладно, стрелки часов снова пошли. Время бежит вспять... вспять... до того момента, когда вас впервые напутали черные перчатки. Вспоминайте... вот сейчас вы снова в той же обстановке. Вы находитесь в том же времени и в том же месте, где они вас испугали в первый раз.
Взгляд Джинджер застыл, прикованный к неизвестному Пабло месту где-то в прошлом, и это был взгляд до смерти напуганного человека.
— Где вы сейчас, Джинджер? — спросил Пабло. — Не молчите, говорите же, что с вами происходит?
— Я вижу лицо, — загробным голосом произнесла она, и Пабло поежился. — Но это лицо абсолютно пустое, я не могу описать его.
— Поясните, что вы имеете в виду, Джинджер. Какое лицо? Что вы сейчас видите?
— Черные перчатки... застекленное темное лицо.
— Вы хотите сказать, что лицо скрыто щитком, как у мотоциклиста?
— Да, перчатки... и щиток.
Она содрогнулась от страха.
— Так все-таки — как у мотоциклиста? Расслабьтесь, успокойтесь. Все в порядке. Вам ничто не угрожает. Вы сейчас видите человека в перчатках и в шлеме?
Она монотонно захныкала.
— Джинджер, успокойтесь. Расслабьтесь наконец. Вам ничто не угрожает.
Опасаясь, что он теряет над ней контроль и ему скоро придется выводить ее из транса, Пабло быстро подошел к ней, присел рядом на корточках и, поглаживая ее по руке, стал спрашивать:
— Где вы сейчас, Джинджер? Как далеко вы вернулись в прошлое? Где вы, отвечайте же?!
Но Джинджер продолжала хныкать, все громче и отчаяннее, давая волю глубоко засевшему в ней страху.
Пабло изменил тактику: он заговорил твердо и отчетливо, повысив голос:
— Слушайте мои команды, Джинджер. Сейчас вы спите и целиком в моей власти. Отвечайте мне. Я требую. Где вы теперь?
— Нигде, — содрогнулась Джинджер.
— Повторяю вопрос: где вы находитесь?
— Нигде!
Она внезапно перестала дрожать, откинулась в кресле, страх исчез с ее лица, она обмякла и тонким голоском сказала:
— Я мертва.
— Как вас понимать? Вы живы!
— Я умерла, — упрямо повторила Джинджер.
— Где и в каком времени вы сейчас находитесь? Расскажите мне все о тех черных перчатках, которые впервые вас напугали. Ведь те перчатки, что вы видели в кулинарии, лишь напомнили вам о них, не правда ли? Говорите же, Джинджер!
— Я умерла.
Пабло вдруг понял, что она и в самом деле едва дышит. Рука ее стала холодной, пульс почти не прощупывался, готовый оборваться окончательно.
Похоже, спасаясь от настойчивых вопросов, она впала в глубочайший транс, близкий к коме, и теперь уже не слышала его команд. С подобной реакцией на гипноз Пабло столкнулся впервые, описаний таких случаев он не встречал в научных публикациях. Неужели Джинджер предпочла смерть ответам на его вопросы? Случаи блокировки памяти о неприятных эпизодах, нанесших человеку сильную травму, были ему известны, о них упоминалось в журналах по психологии, однако такие психологические барьеры могли быть устранены без риска для жизни пациента. Что же так потрясло Джинджер, что она предпочитает умереть, но не вспомнить о пережитом? Между тем пульс почти окончательно пропал.
— Слушайте меня, Джинджер, — торопливо проговорил Пабло Джексон. — Вам не нужно отвечать мне, вы можете проснуться. Я больше не стану задавать вам неприятных вопросов.
Джинджер застыла на грани между жизнью и смертью.
— Джинджер, слушайте, что я вам скажу! Никаких вопросов! Я больше не стану вас ни о чем расспрашивать. Я обещаю вам.
Пульс несколько участился.
— Меня больше не интересуют черные перчатки. Я лишь хочу, чтобы вы проснулись. Вы меня слышите? Пожалуйста, Джинджер, ответьте мне!
Пульс Джинджер стал ровным, дыхание глубоким, щеки порозовели. Менее чем за минуту Пабло вернул ее в 24 декабря и разбудил.
— Ну что? — моргая, спросила она. — Не вышло? Вам не удалось погрузить меня на нужную глубину воспоминаний?
— Вы погрузились слишком глубоко, — дрожащим голосом произнес он. — Глубже, чем я ожидал.
— Но вы дрожите, Пабло! Что с вами? — спросила она. — Что произошло?
На этот раз идти на кухню за коньяком пришлось уже ей.
В ожидании такси, которое Пабло вызвал для нее, Джинджер продолжала недоумевать:
— Мне все еще не верится, что такое могло быть. Ничего такого, что я предпочла бы скрыть ценой собственной жизни, со мной не происходило. Ничего настолько ужасного.
— Вас что-то сильно травмировало в прошлом, — сказал Пабло. — В этом участвовал человек в черных перчатках, к тому же, как вы говорили, у него было «темное стеклянное лицо». Возможно, это был мотоциклист вроде того, что напугал вас на Стейт-стрит. Этот случай намертво похоронен в вашей памяти... и, похоже, вы любой ценой будете противиться его воскрешению. Мне думается, вам стоит рассказать о сегодняшнем случае доктору Гудхаузену, может быть, он сумеет добиться лучшего результата.
— Гудхаузен слишком нерешителен, он не станет рисковать. Я надеюсь только на вас.
— Я не рискну вновь погружать вас в такой же глубокий транс и задавать те же опасные вопросы.
— Пока вам не встретятся аналогичные случаи в процессе ваших исследований.
— Это маловероятно. Мне ни разу не попадалось ничего похожего в литературе по психологии и гипнозу, а за свою жизнь я прочитал ее немало.
— Но вы обещали мне провести исследовательскую работу.
— Я попытаюсь и дам вам знать.
— В особенности будет интересно попробовать использовать на мне какую-нибудь новую методику проникновения в блокированную память, если кто-нибудь ее разработал.
Джинджер была и разочарована, и заинтригована, но настроение у нее тем не менее было лучше, чем до сеанса гипноза. По крайней мере они добились определенного результата, пусть пока и не совсем ясного. Они обнаружили, что она пережила какой-то загадочный шок, и, хотя им и не удалось выяснить подробности, теперь уже стало очевидно, что память об этом случае все еще таится в глубинах ее подсознания и докопаться до истины очень нелегко, на это потребуется много сил и времени.
— Так вы все-таки расскажите о том, что случилось сегодня, доктору Гудхаузену, — повторил Пабло.
— Все надежды я возлагаю только на вас, — стояла на своем Джинджер.
— Вы очень упрямы, — вздохнул фокусник, качая головой.
— Нет, я настойчива, — возразила Джинджер.
— Сумасбродны.
— Решительна.
— Acharnee![8]
— Когда я вернусь в «Страж Залива», я посмотрю в словаре это слово, и, если это оскорбление, вы еще пожалеете, когда я вновь навещу вас в четверг! — погрозила она пальцем.
— Не в четверг, — сказал он. — Мне потребуется время. Пока не откопаю упоминание о чем-то похожем и не изучу апробированную методику, я не рискну вас снова гипнотизировать. Я должен быть уверен в успехе.
— Хорошо, но знайте, что, если вы не позвоните мне до пятницы или субботы, я ворвусь к вам без приглашения. Не забывайте, что вы моя последняя надежда.
— Если только мы получим положительный результат.
— Вы недооцениваете себя, Пабло Джексон. — Она поцеловала его в щеку. — Жду вашего звонка.
— Аи revoir.
— Shalom.
Уже на улице, когда Джинджер садилась в такси, ей вспомнилось одно из любимых изречений отца, вмиг отрезвившее ее, как холодный душ: «Перед наступлением темноты свет всегда ярче».
3
Чикаго, Иллинойс
Уинтон Толк — высокий веселый чернокожий полицейский патрульной машины — вылез из нее, чтобы купить три гамбургера в угловом кафетерии, оставив за рулем своего напарника Пола Армса и отца Брендана Кронина на заднем сиденье. Брендан взглянул на кафетерий, но не смог разглядеть, что происходит внутри: витрина была сплошь разрисована праздничными картинками. Там были изображены Санта-Клаус, северный олень, гирлянды и ангелы. Только что закружились первые легкие снежинки — предвестницы основательного, судя по прогнозу погоды, снегопада (к вечеру обещали не менее восьми дюймов снега на дорогах), а это значило, что завтра будет настоящее белое Рождество.
Пока Уинтон вылезал из машины и шел к кафетерию, Брендан, наклонившись к Полу Армсу, заметил:
— Ты помнишь фильм «Жизнь чудесна»? Вот это картина, должен тебе сказать.
— Да, с Джимми Стюартом и Донной Рид, — отметил Пол.
— А какие чудные актеры там вообще подобрались! — продолжал восхищаться одним из лучших рождественских фильмов Брендан. — Лайонель Барримор, Глория Грэхем!
— Томас Митчелл, — добавил Пол Армс, бросая быстрый взгляд на напарника, входящего в этот момент в кафетерий. — Уорд Бонд! Боже, какие артисты! Но, согласись, «Чудо на 34-й улице» не хуже!
— Да, потрясающий фильм, но картина Капра все же лучше...
Выстрелы и звон разбитых стекол раздались одновременно, без всякого интервала. Даже при закрытых дверях машины и работающем двигателе, треске и шуме полицейской рации звуки выстрелов были достаточно громкими, чтобы оборвать Брендана на полуслове. Грохот и пальба в кафетерии вмиг развеяли мирную праздничную атмосферу тихой улочки этого бедного квартала, вдребезги разлетевшуюся вместе с нарядной витриной. За первыми выстрелами гулко прозвучали новые, сопровождаемые резким и противным звуком ударов осколков стекла по крыше, дверям и капоту автомобиля.
— О черт! — Пол Армс выхватил из кобуры револьвер, распахнул дверь и выполз из салона, крикнув Брендану, чтобы тот не вздумал высовываться.
Брендан ошалело взглянул в окно со своей стороны — дверь кафетерия внезапно распахнулась настежь, и на улицу выскочили двое молодых парней, белый и черный. Белый, в клетчатой охотничьей куртке, был вооружен револьвером. Чернокожий, одетый в трикотажную шапочку и длиннополый бушлат, держал в руках обрез. Они выбежали, согнувшись в три погибели, и чернокожий направил обрез на патрульную машину. Брендан смотрел прямо в дуло: оттуда сверкнуло, и он подумал, что убит. Но, к его удивлению, стекло задней дверцы осталось целым, а вместо него разлетелось переднее стекло, усыпав сиденья и приборный щиток градом осколков. Промах вывел Брендана из оцепенения, и он скатился со своего сиденья на пол машины, слыша громкие, почти как выстрелы, удары собственного сердца.
Уинтона Толка угораздило ввалиться в кафетерий, в аккурат когда тот подвергся вооруженному ограблению. Теперь он скорее всего был мертв.
— Бросай оружие! — услышал Брендан голос Пола Армса с улицы и еще плотнее прижался к полу салона.
В ответ грохнули два выстрела, но не из обреза — из револьвера. Но кто нажал на курок? Пол Армс или тот парень в клетчатой охотничьей куртке?
Раздался еще выстрел, кто-то вскрикнул. Но кого ранило? Полицейского или бандита?
Брендана подмывало взглянуть, но он не решался высунуться.
В патрульную машину он попал на пять предпраздничных дней, по договоренности отца Вайцежика с капитаном местной полиции, в качестве наблюдателя от церкви, которую якобы интересовали условия жизни здешних бедняков-католиков. Эта легенда, похоже, сработала, и вот уже пятый день Брендан, облачившись в цивильный костюм, галстук и пальто, изображал из себя консультанта, собирающего материал для программы католической благотворительной помощи. Уинтон и Пол патрулировали участок между Фостер-авеню, Лейк-Шор-драйв, Ирвинг-Парк-роуд и Норт-Эшленд-авеню, один из беднейших и опаснейших в криминогенном отношении пригородных районов Чикаго: здесь жили негры, индейцы и латиноамериканцы. Брендан сдружился с обоими полицейскими и проникся симпатией ко всем честным обитателям этих трущоб и замусоренных улиц, несчастным жертвам заполонивших их стай шакалов в человечьем обличье. Он научился быть готовым к любым неожиданностям во время рейдов, но перестрелка в кафетерии явилась для него, пожалуй, самым тяжелым испытанием.
Еще один выстрел из обреза сотряс корпус автомобиля.
Свернувшись калачиком на полу машины, Брендан попытался молиться, но не смог подобрать нужных слов: Бог все еще оставался потерянным для него, и Брендан сжался от острого ощущения неприкаянности.
— Сдавайтесь! — крикнул Пол Армс.
— Черта лысого! — огрызнулся налетчик с обрезом.
Отчитываясь о своей работе в больнице для детей, Брендан не смог обрадовать отца Вайцежика, и тот направил его в другую больницу, где Брендану пришлось работать ночным сторожем. Брендану не составило большого труда догадаться, какой урок хотел преподать ему отец Вайцежик: перед лицом скорой смерти большинство людей уже переставали страшиться ее, смерть становилась для них желанной наградой Господа за их муки, и они не упрекали, а благодарили Его за грядущее избавление от страданий. Умирая, многие из тех, кто раньше не верил в Бога, обретали веру, а отрекшиеся от Господа вновь возвращались к Нему. Нередко уход из жизни, сопровождающийся страданиями, исполнялся благородства и даже наводил на мысль, что каждый человек таинственным образом приобщается к предсмертным мукам Христа, неся свой крест.
Но и усвоив этот урок, Брендан не обрел утраченной веры. И теперь уста его были безмолвны и сухи, а слова молитвы вместо него выстукивало бешено колотившееся сердце.
Снаружи доносились выкрики, но он уже не различал слов, то ли оттого, что выкрики эти были бессвязными, то ли потому, что оглох от пальбы.
Он еще не до конца усвоил урок, который ему, с легкой руки отца Вайцежика, предстояло извлечь из близкого знакомства с нравами этих задворок Чикаго. И сейчас, прислушиваясь к происходящему снаружи хаосу, он понял, что и этого урока будет ему мало, чтобы уверовать в то, что Бог столь же реален, как и пули. Смерть — это кровавая, дурно пахнущая, мерзкая реальность, и посулы радужной загробной жизни перед ее отвратительным лицом вовсе не казались ему убедительными. Вновь выстрелил обрез, ему ответил револьвер Пола, потом прозвучали какие-то крики и звук быстро бегущих ног: все как на войне. Еще выстрел из крупнокалиберного револьвера, звон стекла, дикий крик, выстрел — и тишина. Абсолютная и всепоглощающая тишина.
Дверь рядом с сиденьем водителя вдруг резко открылась.
Брендан от неожиданности издал вопль ужаса.
— Лежи и не шевелись, — присаживаясь на переднее сиденье, приказал ему Пол Армс. — Эти двое убиты, но внутри могут быть еще идиоты, способные на любую пакость.
— Где Уинтон? — спросил Брендан.
Пол не ответил, а схватил рацию и принялся вызывать полицию:
— Центральная! Ранен офицер, ранен офицер!
Он сообщил свои координаты и запросил поддержки.
Лежа в исковерканной патрульной машине, Брендан прикрыл глаза и с душераздирающей ясностью представил себе фотографии, которые Уинтон Толк всегда носил в бумажнике, — фотографии его жены Райнелы и троих его детей.
— Эти проклятые сволочи, чтоб им ни дна ни покрышки, — дрожащим от ярости голосом выругался Пол Армс.
Брендан наконец догадался, что он перезаряжает револьвер.
— Уинтона подстрелили? — спросил он.
— Готов поспорить, что именно так, — буркнул Пол.
— Ему, наверное, нужна помощь.
— Она уже в пути.
— Но он скорее всего нуждается в помощи именно сейчас, — сказал Брендан.
— Нельзя туда входить. Там могут быть сообщники тех двоих. Нужно дождаться прибытия подкрепления.
— Ему надо срочно сделать перевязку, наложить жгут. Иначе он не доживет до приезда бригады «Скорой помощи».
— А тебе не кажется, что я и сам это понимаю? — с горечью огрызнулся Пол, выбираясь с револьвером наготове из автомобиля, чтобы занять удобную для наблюдения за домом позицию.
Чем больше Брендан думал о лежащем на полу кафетерия Уинтоне Толке, тем сильнее он злился. Будь он до сих пор верующим, Бог превратил бы его злость в тихую молитву. Но, поскольку он больше не верил, его злость перерастала в ярость. Сердце стучало сильнее, чем во время обстрела машины, когда он лежал, скрючившись, на полу в салоне. Судьба поступила с Уинтоном несправедливо, нечестно, не по правилам, и сама мысль об этом разъедала, словно кислота, сердце Брендана.
Он вылез из патрульной машины и направился ко входу в кафетерий, не обращая внимания на идущий снег и окрики Пола Армса, умолявшего его остановиться: в голове у Брендана была в этот момент лишь одна мысль — Уинтон Толк нуждается в срочной помощи, он может погибнуть.
Поперек тротуара, раскинув руки, лежал на спине убитый грабитель в клетчатой охотничьей куртке. Пуля из револьвера Армса угодила ему в грудь, вторая пуля — в горло. От трупа дурно пахло испражнениями. Рядом в снегу валялся револьвер, возможно, тот самый, из которого стреляли в Уинтона Толка.
— Кронин! — орал Пол Армс. — Немедленно возвращайся, идиот!
Проходя мимо разбитой витрины, Брендан с удивлением отметил, что в кафетерии не горит электричество. Видимо, бандиты разбили лампы или вырубили рубильник. Серый дневной свет с улицы освещал лишь пол и прилавок возле окна, никого не было видно, что, однако, не означало отсутствие опасности.
— Кронин! — Голос Пола был полон отчаяния.
Читать бесплатно другие книги:
