Искусство умирать Герасимов Сергей
– Конечно, корабль расстреляли, – ответил Икемура. – Но это все только легенды. А что ты думаешь?
Стрелка опасности снова стала красной.
Стрелка цели показала в сторону звездного атласа.
– Я думаю, что нужно посмотреть карты, – сказал Орвелл.
Икемура пожал плечами.
– Пожалуйста, – он взял атлас и начал листать. Скульптор. Бэта Скульптора.
Планеты. Это здесь.
Он ткнул пальцем в фиолетовый разворот карты:
– Посмотрим на экране?
Прибор опасности щелкнул.
Забираю все награды на любых олимпиадах – пел Ванька.
– Что это щелкнуло? – спросил Икемура.
– Хрустнула косточка.
– Стареешь, командир.
– Все мы стареем, – он водил рукой над картой, глядя на стрелку. Яркая стрелка указывала точно на Бэту.
– Это действительно представляет опасность, – сказал Орвелл, совершенно не контролируя свой голос. – Нужно принимать срочные меры.
– Мы уже задержали рейс, – сказал Икемура.
– Правильно. Собери надежную команду.
– Совсем надежную не получится, – сказал Икемура, – обязательно ведь влезут парни из отдела. Ты уверен, что нужно лететь? Если это вирус?
– Если это вирус, – сказал Орвелл, – то нам не позволят вернуться. Нами пожертвуют на всякий случай, чтобы не занести заразу на Землю.
– Тогда можешь лететь без меня, – сказал Икемура, – сейчас я пишу книгу по философии секса и хочу ее дописать. Я еще не успел проверить на себе все упражнения.
– Ты не успеешь дописать свою книгу. На Бэте был целый ракетный флот. Если там вирус Швассмана, то этот флот сможет свалиться нам на головы. Целый парк взбесившихся бульдозеров.
– Ты считаешь, нужно лететь?
– Да. Только не на пассажирском и не на военном крейсере. На Хлопушке.
Прибор опасности щелкнул, выключившись.
– Я думаю, сказал Икемура, – что с экипажем больших проблем не будет.
Возьмем группу Коре – там у него сейчас человек шесть. Потом, возьмем Дядю Дэна, а он возьмет с собой несколько женщин. Еще нужен хороший водитель, очень хороший, его ты выберешь сам, у меня никого на примете. Остается наблюдатель и мы с тобой.
– Сколько всего?
– Человек пятнадцать, не меньше. На Хлопушке будет тесновато, но как-нибудь поместимся. Значит, водитель за тобой.
8
Хлопушкой называли маленький корабль, специально предназначенный для надпространственных перелетов. Крупные корабли таких рейсов не выдерживали: на выходе в пространство их корежило или разрывало. Хлопушка использовалась уже восемь раз, примерно один раз в два года. Желающих покататься на такой штуке было маловато. Слишком мал и неудобен был корабль. Он вмещал восемнадцать человек. Чаще всего среди экипажа было несколько биороботов, внешне не отличимых от человека.
Биороботы всегда изготовлялись по подобию одного из участников экспедиции.
Они были довольно тупы во всех человеческих вопросах и очень расчетливы и точны во всех вопросах, доступных совершенной машине. К тому же, они были очень быстры и сильны. Один биоробот смог бы справиться с парочкой бешеных носорогов, например. Он свернул бы носорожьи шеи голыми руками.
Икемура занялся подготовкой и подбором экипажа. Орвелл занялся собственным начальством. Дело, видимо, было серьезным – прибор опасности щелкал каждый раз, когда начальство собиралась отказать, и Орвел говорил именно ту фразу, которая решала дело в его пользу. Все же на подготовку ушла целая неделя.
Большинство членов экипажа были незнакомы Орвеллу. Он знал только Кристи – девушку из группы контактов – и Коре. Конечно, Икемуру. Еще были двое смутно знакомых ребят из отдела. Кристи Орвеллу слегка нравилась, но он привык не смешивать работу с личной жизнью. Водителя он нашел – просто выбрал лучшего и написал приказ.
– Ты все же нацепил эти побрякушки, – сказал Коре в первый же день подготовки. Он имел ввиду прибор опасности и прибор цели.
– Мне нравится все красивое, – нейтрально сказал Орвелл, чтобы не врать.
Ему нравилось красивое, он говорил правду, но не отвечал на вопрос. Орвелл не любил врать – некоторые считали это чудачеством, некоторые – начальническими причудами, некоторые – удобным недостатком. Многие этим недостатком пользовались.
– Красивое, как же.
Стрелка опасности повернулась и показала направление на собеседника.
– Эта штука все время на меня показывает, – сказал Коре, – помнишь, еще там?
– Помню.
– Я на всякий случай взял реликтовый меч, – сказал Коре. – В этот раз мы будем непобедимы.
Реликтовый меч был самым страшным оружием, изобретенным на Земле. Этой штукой можно было уничтожить абсолютно все. Можно было даже устроить конец света в одной, отдельно взятой, планетной системе. Можно было заставить звезду взорваться. Пока еще меч использовался исключительно в мирных целях – для сварки и склейки.
Реликтовый меч невозможно было создать искусственно, но материал для него можно было найти в обширном межгалактическом пространстве. Примерно двадцать миллиардов лет назад, когда Вселенная рождалась из сингулярности, она вначале разбрызгалась, а уже потом начала расширяться. Все брызги были соеденены нитями и каждая нить имела нулевую толщину и бесконечную плотность. Эти нити (реликтовые струны) до сих пор неприкаянно плавают во Вселенной. Благодаря нулевой толщине реликтовая струна проходит без препятствий сквозь любую преграду, а благодаря бесконечной плотности искривляет пространство вокруг себя.
Искривленное пространство заставляет две половинки преграды слипаться, наезжать друг на друга. Поэтому струну можно использовать для сварки и склейки.
Аппараты для мирных целей имели струну длиной до двадцати сантиметров. Струна была похожа на дымящуюся нить – локальное искривление пространства заставляло гудеть и клубиться воздух. Из такой нити можно было бы изготовить меч, при желании. Человек, рассеченный таки мечом, не распался бы на две части, а, напротив, вдавился бы сам в себя.
Но настоящий боевой реликтовый меч имел переменную длину струны – до миллиардов километров. Таким мечом можно было срезать гору (гора сразу проваливалась в магму): можно было рассечь целую планету – планета вначале сплющивалась, а потом взрывалась. Сам меч был величиной с карандаш. Он срабатывал только в руке специально протестированного человека. Каждый меч программировался только на пятерых хозяев. Все пятеро летели на Хлопушке.
Не обошлось без скандала. Скандал устроил самый неожиданный человек – водитель.
Коре пригласил свою группу и водителя к себе в кабинет, на последнее совещание перед полетом. Кабинет был небольшим, содержал только необходимые вещи и самую необходимую мебель. Была еще картина. Картина была полезным тестом, предложенным психологами. Коре использовал картину вот уже четыре года и за это время множество раз успел убедиться в точности ее предсказаний. Это была не настоящая картина, конечно. Это было стереоизображение картины великого мастера.
Каждый день изображение было разным. К счастью, великие мастера успели написать достаточно много картин за предыдущие столетия.
Картина позволяла разделить всех людей, входящих в кабинет, на две группы: на тех, кто останавливался перед картиной, и на тех, кто ее не замечал. Тех, кто останавливался, Коре определял как «открытых». Открытые всегда имели свое мнение, подчинялись не любому приказу, а только разумному, в безвыходных ситуациях находили неожиданные новые пути. На них можно было полагаться в самых сложных случаях, из них получались хорошие руководители, они реже предавали, а если поднимали бунт, то не от скуки или злобы, а только ради чего-то. Да и бунтовали такие гораздо реже. Открытых было мало. В группе таким был только Гессе, второй человек после самого Коре; еще была женщина по имени Евгения, которая всегда останавливалась перед картиной и даже помнила имена древних художников. Коре надеялся, что Евгения полетит с ними – она была прекрасным пилотом.
Людей, которые не останавливаются перед картиной, он называл «закрытыми».
Закрытые были все похожи друг на друга: они не были слишком умны, они уважали только силу и сами были грозной силой до тех пор, пока ощущали твердую руку командира; их легко можно было послать на смерть, но в спокойной ситуации они были опасны сами для себя – наученные только сражаться и убивать, они вели себя как скорпионы в банке, уничтожая друг друга. Они просто делали то единственное, что умели делать хорошо.
Новый водитель, его звали Рустик, вошел в кабинет последним и не остановился перед картиной.
– Как вам нравится эта вещь? – Коре специально указал на картину.
– Я не разбираюсь, – ответил Рустик. – Я всего лишь водитель.
Итак, Рустик оказался закрытым. Он был не просто водителем, а самым лучшим водителем, одним из лучших на планете, примерно в конце второй десятки. Он водил любую боевую машину так, что никакой электронный аппарат не мог не только сравниться с ним, но даже немного приблизиться к такому мастерству. Все же человек сложнее любого аппарата. А если этот человек умеет делать свое дело…
– Я не собираюсь никуда лететь, – заявил Рустик.
– Почему?
– Потому что у меня через восемь дней личное первенство и все шансы на третье место. Вы знаете, сколько я получу за третье место? Мне этого хватит до конца жизни. Я уже выбрал дом, который куплю. Мне уже сорок лет, я хочу отдохнуть. Вы понимаете, что значит такая возможность?
Коре не понимал, он никогда не мечтал об отдыхе.
– Это приказ, а приказы не отменяются, – сказал он.
– Кто отдал такой ………. приказ?
– Орвелл.
– Кто такой этот ваш Орвелл? Я его не знаю и не хочу знать!
– Это командир того корабля, на котором будете лететь вы. Он лучший командир боевых групп. Все его экспедиции удачны (в этом Коре немного преувеличил).
– В ваших экспедициях люди дохнут как мухи. Я не хочу быть одним из них.
– Совершенно верно, в каждой экспедиции гибнет несколько человек. Но эти смерти не напрасны.
– ………………… на ваши приказы и экспедиции!
– Если это ваше последнее слово, то я занесу его в протокол. Это называется бунт. Вы знаете, что означает бунт?
– Хорошо, я буду молчать, – согласился Рустик. – Но я буду молчать только до тех пор, пока мне смогут затыкать рот. Потом я найду на вас управу. И на вашего Орвелла в первую очередь.
Он затих и присел у окна.
Все же удобная вещь эта картина, – подумал Коре, – сразу знаешь, как говорить с человеком, чтобы он с тобой согласился. И после этого он начал совещание.
9
Скачок в надпространстве был довольно болезненной процедурой. Все восемнадцать человек экипажа были размещенны в специальные полупрозрачные коконы, снижающие перегрузки. На каждом коконе флуоресцировал номер. Орвелл лежал в номере третьем. Рядом была Кристи и, как только Орвелл расслаблялся, прибор цели показывал на нее. Нужно будет подумать об этой рыженькой, если вернемся. Нельзя же вечно жить одному.
Стены Хлопушки были сделаны из материала, который, при соответствующей настройке, был способен пропускать любые длины волн. Сейчас стены были настроены на прозрачность и казались туманными, дымчатыми, дышащими, Сквозь них виднелись далекие холмы. Теплый и ласковый голос машины отсчитывал секунды до скачка. пятьдесят девять секунд…
Орвелл посмотрел под ноги. Там, на расстоянии прмерно метров двадцати, темнели три металлических жука – три бронированные машины, для выхода в опасные зоны. Эти машины (почему-то их прозвали «Зонтиками») имели самое современное вооружение и были почти неуязвимы. Почти – потому что они могли расстрелять друг друга, если понадобится.
– Помнишь наш прошлый скачок в Южную Гидру? – спросил Коре.
– Там мы похоронили Кельвина.
И не только Кельвина, который был одним из лучших, а еще множество людей, чьи имена и лица уже погасли в памяти. Впрочем, они знали, на что идут.
– Да, и только потому, что были плохо вооружены. сорок пять секунд…
– Да, Зонтики бы тогда не помешали… сорок секунд до скачка…
– Если это вирус, как ты собираешься возвращаться? – спросил Коре.
– Поговорим об этом потом.
Потом, когда поздно будет говорить. Они оба понимали это.
– Предупреждаю, я не дам себя расстрелять. Я сам расстреляю кого захочу, – предупредил Коре. двадцать секунд…
– Командую пока я, – сказал Орвелл.
Зачем я сказал «пока»? – подумал он. И вдруг совершенно ясно представил, каким будет ответ. Никакая наука неспособна обьяснить эти мгновенные озарения.
Сейчас Коре помедлит, будто бы подбирая слова, и скажет: «Согласен, пока командуешь ты». И это будет означать…
– Согласен, пока командуешь ты, – сказал Коре и добавил: – мои слова ничего не значат, забудь. скачок…
ГЛАВА ВТОРАЯ
БЕШЕНЫЙ ЗОНТИК
10
Сейчас Хлопушка стала совсем прозрачной и Орвелл мог видеть могучие лучистые звезды, заглядывающие со всех сторон. Великая магия звезд – человеку позволено видеть бесконечное – голова всегда слегка дурит после скачка через надпространство, – подумал Орвелл и расслабился. Все в порядке. Слабо светящиеся коконы пока еще не выпускали людей. Слегка кружилась голова и бегали мурашки в кончиках пальцев, после скачка. Хлопушка была желтоватым прозрачным облаком, пронизанным светом звезд. В облаке висели люди и темные мертвые предметы – как мухи, утонувшие в меду.
Голубая планета, очень напоминающая Землю, но одновременно и очень отличная от Земли, плыла справа и снизу. Еще не вполне прийдя в себя, Орвелл задумался о том, почему Бэту так легко отличить от родины, если по всем параметрам две планеты схожи так, что их путает иногда даже электроника (из-за этого были большие проблемы лет сорок назад, когда Бэта только начинала осваиваться). Бэта отличалась от Земли разительно, но неуловимо – неуловимо для рассудка. Как девушка отличается от женщины; как первое свидание от последнего, даже если сказаны те же самые слова; как оригинал древнего мастера от поздней копии, которая даже превзошла мастера в техническом мастерстве; как свежая газета отличается от уже прочитанной. Да, все дело в аромате свежести, это еще незатертый мир, – подумал Орвелл и переключился на более важные проблемы.
До нее совсем недалеко. Слишком похожа. Хлопушка облетала планету по экватору. Вот она вошла в ночь. Конечно, это не Земля. На Земле, на ночной Земле слишком много огней. Когда обетаешь Землю, то сразу видишь ночные туманные контуры материков – они светятся серым и прекрасно-бесконечным, как сброшенный с неба Млечный Путь – ночная Земля вся покрыта огнями. Некоторые огни очень ярки и видны с расстояния в тысячи километров. Ночная Земля напоминает ночное небо, а здесь – только ночь. Пустота; самая обыкновенная, самая настоящая ночь дикой планеты.
Они сделали еще один оборот и зависли над тем местом, где находились четыре космодрома и город, в котором жило почти все население Бэты. Если еще кто-нибудь остался жив.
Они вышли из своих коконов. Стены корабля уже были настроены на непрозрачность: остались лишь широкие иллюминаторы. В экипаже были три женщины, они перенесли скачок хорошо, точнее, удачно – здесь все зависит только от удачи: останешься ли ты цел или тебя расплющит всплеск пространства, как сапог расплющивает лягушку. Хуже всего пришлось Морису – скорее всего, у него повреждена грудная клетка. Но Морис парень здоровый, должен выдержать.
– Смотрите, что это? – спросил Гессе.
Он и Евгения стояли у иллюминатора, любуясь чем-то внизу.
Еще несколько человек подошли к ним.
– Я ничего не вижу особенного, – сказал Рустик.
В атмосфере планеты плыли облака. На первый взгляд их расположение казалось хаотичным, но потом глаз начинал различать тончайшие и красивейшие построения – нет, это совсем не похоже на Землю. И это совсем не похоже на обычные облака.
Это больше похоже на произведение искусства. Но кто может создавать картины из облаков и, главное, для чего?
– Очень красиво, – сказал Коре, – но это просто каприз атмосферных потоков, ничего больше.
– В таком случае эта планета – женщина, – сказала Евгения, – ведь именно женщины капризны.
Комнаты приобрели довольно уютный и почти земной вид. Искусственная гравитация была настроена на земной уровень. Планета уже занимала почти все пространство в иллюминаторах. Хлопушка садилась автоматически, в заранее рассчитанное место. Еще несколько минут можно отдохнуть. Могучие звезды несколько потускнели. Значит, уже атмосфера.
– Я не видел ни одного огня, – сказал Коре.
– Та сторона планеты не заселена, – ответил Орвелл.
– Я никогда не поверю, чтобы она могла быть с о в с е м не заселена. А здесь, под нами?
– Здесь еще не закончился день.
– Да, но он как раз заканчивается. На Земле было бы уже полно огней, хотя бы рекламных. Что-то мне это не нравится, совсем. Тоска берет.
Он отошел к Морису, возле которого собрались почти все. Над Морисом склонился Дядя Дэн, оказывая помощь.
Дядя Дэн был самым старым в экипаже и самым опытным – ему было пятьдесят два. Он был похож на древнего англичанина, такого, каких рисуют на картинках или показывают в старых фильмах – Дядя Дэн любую вещь держал как стек. Он был чуть лысоват, с совершенно седыми аккуратными усиками, с сеточкой тонких морщин на лице. Его лицо было широким, но не полным – просто широкая кость. Всегда поджатые губы, но не с выражением презрения, а с выражением внимания к собеседнику.
– Ну как оно? – спросил Коре.
– Нормально, – ответил Дядя Дэн. – его только чуть примяло, но все кости целы. Пока пусть лучше лежит.
– Со мной порядок, – сказал Морис. – Хватит бегать вокруг меня как вокруг утопленика.
– Еще небольшое сотрясение мозга, – сказал Дядя Дэн. – через три дня будет в порядке.
Хлопушка уже мягко стала на грунт; так мягко, что никто даже не ощутил толчка. В иллюминаторах было видно море, еще совсем светлое; а с другой стороны – мертвый город. Сейчас уже не было сомнений, что вечерний город мертв.
– Я попробую выйти, – сказал Коре, – никаких вирусов в атмосфере нет.
Обойдусь без скафандра. Мне всегда говорили, что на Бэте самый чистый воздух. Я хочу его вдохнуть.
11
Свой первый полет Коре совершил двадцать три года назад. То был полет на военном крейсере. Уже тогда определилась карьера: армия, космос, оружие.
Впрочем, карьера начинала определяться раньше: Коре рос в семье профессионального военного. Вначале он собирал игрушечное оружие, затем модели настоящего, затем настоящее. До четырнадцати лет он жил на диких и скалистых берегах западного побережья, где была расположена та база, на которой служил отец – еще с тех времен Коре навсегда полюбил море. Отец был человеком со странностями, любил издеваться над новобранцами и рассказывать об этом дома, обожал политику и считал себя крупным специалистом в этой кровавой области.
Пришло время и политика настигла его – отец исчез, оставив после себя лишь хорошую пенсию и доброе имя. Доброе имя помогло Коре поступить в училище. После окончания он работал в группе по борьбе с космическим терроризмом и даже разработал нескольно совершенно новых стратегий захвата. Сейчас он был одним из сильнейших в своей области.
Море было под ногами. Хлопушка стояла на скале, не высоко, но и не низко.
Метров четыреста пятьдесят над уровнем. Дул сильный ветер, но не с моря, а боковой. Ветер не поднимал волну, а только срывал барашки. Ветер был теплым и мягким, чуть-чуть непохожим на земной; Коре это сразу почувствовал.
Пейзаж был прекрасен. Солнце уже почти село, но еще освещало верхушки скал.
На верхушках трава казалась красной, а у моря голубой. К морю можно было бы спуститься, но это бы заняло несколько часов. Спуститься, пожалуй, можно.
Далеко в море выдавался мыс; на краю мыса поднималась гора (метров шестьсот, определил Коре) с лысой верхушкой. От горы отломился кусок и отвесно торчал, будто воткнутый в воду. Еще дальше, почти неразличимая, поднималась по-настоящему высокая горная гряда – там угадывались снежные вершины. В долине лежал мертвый город, прекрасно видимый отсюда, но уже размытый сумерками. Где-то там была опасность. Где-то там таилось то нечто, которое сумело сожрать тысячи счастливых людей и теперь угрожает другим миллиардам за миллиарды километров отсюда. Прогулку к морю придется отложить. Если ты прибыл, чтобы действовать, то действуй.
Он вернулся на корабль.
– Ну что там?
– Там море, горы и мертвый город. Я думаю, что первую вылазку можно сделать сейчас. Если там враг, то он именно этого не ожидает.
Он говорил и чувствовал, что никакого врага там нет – ТАМ нет. Враг не станет просто сидеть и ждать неизвестно чего среди мертвой пустыни домов. Но он мог оставить свои следы.
– Я могу выделить тебе человек пять, – сказал Орвелл. – А вообще, бери всю свою команду.
– Нет, я возьму только Зонтик. Кто бы там ни сидел, он с Зонтиком не справится. Я буду поддерживать связь. В любом случае вернусь к полуночи.
Он не был уверен, что вернется к полуночи. Долгие годы работы выработали в нем безошибочную реакцию на опасность. Сейчас опасность была сильна; она была везде и нигде, она была просто разлита в воздухе. Но сказать, что вернешься – это добрая примета. В такие вечера как этот хочется быть суеверным.
Зонтик активировали и он обрадовано заурчал, узнав хозяина. Зонтик был почти разумен и сконструирован так, что мог принимать самостоятельные решения, если обстановка становилась слишком сложной. Коре был не только хозяином, но и отчасти отцом – он разрабатывал несколько систем атаки Зонтика и второй уровень системы обороны. Зонтик умел различать людей не хуже, чем умная собака. Но даже от самой умной собаки можно уйти, а от Зонтика – нельзя. Зонтик умел плавать на поверхности и на любой глубине под водой, летать в воздухе и выходить в космос (почти в космос – в самые верхние слои атмосферы, где небо было уже совершенно ночным и освещенным снизу, а солнце растопыривало лучи как пальцы), он знал все фигуры высшего пилотажа и мог закапываться в землю, даже в каменистый грунт. Он мог пробурить переру в гранитной скале и мог взорвать скалу, если она станет на пути. При всей своей чудовищной силе, Зонтик мог быть нежным – он умел поймать бабочку на лету, не повредив ее крыльев. Он откликался на имя. Имя первого Зонтика было «Первый».
– Первый! – скомандовал Коре. – Дверь. Я вхожу.
Зонтик открыл дверь и осветился изнутри.
Коре встал на ступеньку. Ветер стал сильнее и приходилось щуриться. Коре почувствовал нежность к машине. Если повезет, она спасет ему жизнь сегодня.
– Пока, ребята. Ждите.
И ребята остались ждать.
Он исчез и Первый, не очень спеша, направился в сторону мертвого города.
12
Зонтик передавал обьемную картинку. Вначале он шел прямо к городу, но остановился, встретив на пути ущелье. Такое препятствие он мог запросто перепрыгнуть, но Коре решил иначе. Чуть в стороне была небольшая башенка, похожая на маяк. Зонтик двинулся туда.
Когда видимость стала хуже, Коре включил усиление. Слышимость была прекрасной – было слышно, как шелестит высокая трава, раздвигаемая могучим стальным телом.
– Здесь тропинка, – сказал Коре. – Вот, посмотрите. Она еще не совсем заросла. Она ведет туда, к маяку. Я пожалуй подьеду и проверю, но задерживаться не буду. Маяк рядом с вами, можете сами туда сходить, да?
– Сходим, – сказал Орвелл.
– И возьми ребят из моей команды. Они уже засиделись, правда?
Ребята заулыбались.
Зонтик вышел на удобную дорогу и пошел к городу. Сейчас он показывал лишь однообразную каменистую панораму.
В команде Коре было шесть человек: два близнеца – Бат и Фил, двадцатилетние, но уже с опытом боев; Гессе, тридцати лет, специалист по подрывным устройствам и по всему остальному – умен и с задатками профессиональной гениальности, умеет находить выход даже там, где выхода нет;
Морис, который временно выбыл из игры; Штрауб – веселый плотный здоровяк; а еще печальный, задумчивый, злой Анжел. Впрочем, в последние месяцы Анжел был весел – не досмеяться бы. Анжел был альбиносом и имел громадные мускулы, которые не влезали ни в одну одежду нормального размера. Такие мускулы невозможно накачать одними упражнениями, тут не помогут даже гормоны. Для таких мускулов ребенка специально рождают.
Информация:
Если девятнадцатый век был веком техники, двадцатый – веком физики и электроники, то двадцать первый – веком биологии и медицины. Двадцать второй еще не определился и пока ничего нового не обещал.
За десять тысяч лет своего существования человечество выдумало просто бездну способов самоубивания, но почти не продвинулось в выращивании пшеницы или скота. Это убийственное соотношение – почти бесконечность к почти нулю – впервые изменилось в конце двадцатого века, когда было выдумано клонирование и когда люди научились выделять и расшифровывать отдельные гены. Этот первый триумф евгеники прошел незамеченным, как само собой разумеющийся. Никто не удивился тому, что человечество наконец нашло способ тиражировать живые организмы так, как оно до сих пор тиражировало газеты и прочую дребедень.
Впрочем, продовольственная проблема была решена.
Уже тогда некоторые заносчивые, себялюбивые и очень богатые господа, отходя в мир иной, предлагали свой генетический материал для тиражирования, мечтая возродиться в тысячах и миллионах собственных копий. Первый опыт по тиражированию человека был произведен в том же несчастливом две тысячи четырнадцатом году. Началось выращивание двухсот двенадцати копий известного ученого. Но, хотя двести двенадцать близнецов выращивались в одинаковых условиях и имели одинаковые имена и лица, они вырасли совершенно различными людьми. И ни один из них не проявил исключительных способностей к математике – области, в которой творил их папаша-гений. Гениальность оказалась слишком сложной штукой для тиражирования. Тогда медики взялись за вещи попроще и преуспели.
Первым несомненным успехом евгеники (науки об улучшнии человеческой породы) стало избавление от болезней зубов. Был выделен и уничтожен ген, разрушающий человеческие зубы. Как известно, зубы – самая древняя деталь человека, это остаток наружного скелета, отзвук тех дней, когда наши предки были чем-то вроде мягких пауков, закованных в хитиновые панцири. Уже несколько веков человек практически не ел жесткой пищи и необходимость в зубах вроде бы отпала. Зубы стали портиться и выпадать не только у стариков, но даже у юношей. Милые девушки, улыбающиеся блестящими зубными протезами, стали обыкновенным явлением.
И вот, наконец, наука сказала свое слово: человеческие зубы снова стали прочны и могли вырастать в течение жизни столько раз, сколько нужно. Один нормандец, желая поставить рекорд, выбивал сам себе левый верхний клык двести восемнадцать раз и двести восемнадцать раз клык отрастал. После двести десятнадцатого удара нормандец превратился в полного идиота, из-за частых сотрясений мозга, и прожил остаток жизни в клинике, со связанными руками – он так и не избавился от привычки выбивать собственные зубы. Этот случай вошел во все учебники психиатрии.
Генетическая информация человека довольно быстро была расшифрована, каждый ген собран на конвейере, как автомобиль, и встал вопрос о создании искусственного человека высшей расы. Пока ученые медики обсуждали проект века, оперируя нечеткими моральными понятиями, другие ученые медики уже начали выращивать искусственных уродов для продажи. Уроды выставлялись напоказ и имели большой успех, поначалу. Бизнесс процветал и процел настолько, что перерос сам себя. Уродов стало так много, что они больше никого не удивляли. Те из уродов, которые были жизнеспособными и могли размножаться основали Лигу Искаженных Существ и стали размножаться особенно быстро. К концу двадцать первого века искаженным существом была примерно каждая восемнадцатая человеческая особь.
Высокоморальные медики тоже постепенно договорились между собой и стали выращивать высшее существо. Сразу же возникла проблема: представления о высшем существе были у каждого свои. В результате было выведено сразу несколько здоровых и красивых человеческих пород: одни были предназначены для занятий спортом, другие – для долгожительства, третьи имели неограниченную сексуальную потенцию, четвертые были склонны к умственному труду. Возникло несколько каст, презирающих друг друга. Самые сильные, как это обычно и бывает, были самыми тупыми и обожали притеснять самых умных. Пришлось срочно разрабатывать несколько законодательств для каждой касты в отдельности.
Женщины наконец-то избавились от родовых мук, так как детей стали выводить удобные технические устройства. Ембрион зарождался ествественным образом, а затем пересаживался в инкубатор. Возникли два женских движения: Движение за Здоровое Рождение и Движение за Правильное Рождение. Члены этих движений люто ненавидили друг друга и называли друг друга в прессе и по телевидению самыми непотребными словами. Непотребные слова были разрешены одно время, потом их снова запретили. Без запрета их оказалось слишком неинтересно произносить.
Теперь семейная пара могла иметь ровно столько детей, сколько пожелает.
Единственный эмбрион мог быть размножен в любое количество особей, как женского, так и мужского пола. Некоторые обеспеченные семьи имели десятки и даже сотни близнецов (естественно, самых лучших и без наследственных болезней), большинство же семейных пар не имели детей вообще. Бездетные партнеры часто расходились и сходились снова. Слово «любовь» почти вышло из обихода и употреблялось в основном в сентиментальных кинороманах. Влюблялись в обычно лишь дети, это было интересно, но не привлекало. Если влюблялись взрослые – все окружающе имели идеальное развлечение. Даже половая любовь стала терять популярность, так как были изобретены более совершенные методы наслаждения.
Все эти положительные достижения прогресса оттенялись некоторыми скромными негативными тенденциями. Во-первых, роджение человека теперь не требовало от женщины ни малейших усилий, а тем более мук, поэтому женщины (да и мужчины) стали относиться к своим детям без особенной привязанности. Если ребенок погибал – из-за болезни или из-за несчастного случая – отец с матерью обычно не огорчались, а делали нового ребенка. Ведь это же так просто и даже приятно.
Постепенно человеческая жизнь настолько утратила ценность, что перестала цениться не только репрессивными струкрурами, но и самими хозяевами жизней.
Резко возрасло количество самоубийств. Большинство людей предпочитали уходить из жизни добровольно. И не из-за боли, страха или обиды, а от скуки, испытав все прелести и изьяны жизни.
Дети очень редко были похожи на своих родителей – недостатки родителей подправлялись и заменялись жалаемыми достоинствами. Но на рубеже веков возникла мода на все естественное и примерно две трети детей рождались если и в инкубаторах, но без особых чудачеств. Анжел был еще до зачатия задуман очень мускулистым альбиносом. Таким он и был рожден.
До маяка было около трех километров. Зонтик подошел к сооружению, обошел его со всех сторон, даже облетел, на всякий случай, и заглянул в окна. Живых существ в здании не было. Воздух был чист и не заразен. И ничего опасного в радиусе нескольких километров.
Орвелл собрал группу. Бат, Фил и Гессе вооружились, а Штрауб и Анжел не взяли с собой ничего – им нравилось драться голыми руками. Орвелл имел прибор опасности и пистолет. Трава была выше колен. На самых длинных стеблях сидели большие зеленые кузнечики и совершенно не боялись людей. Они уже перестали стрекотать и готовились к ночи, сворачивая крылышки. Стебли сгибались под их тяжестью и напоминали тугие колосья. Закат разгорался как пожар. На фоне алого неба здание выглядело черной шпилькой с просветом на верхнем этаже.
– Это действительно похоже на маяк, – сказал Гессе. – Я видел настоящие старые маяки в Средиземном море. Зачем его построили здесь?
– Они были странными людьми и любили развлекаться, – ответил Орвелл, – могли построить его для развлечения.
– Подойдем – увидим, – сказал Анжел и раздавил кузнечика в кулаке. – Надо же, а ведь кусается, тварь!
Орвелл посмотрел на прибор опасности: сейчас, когда они приблизились к маяку, прибор указывал точно на это здание, но стрелка вибрировала – так, будто опасность ждала в каждом уголке каждой пыльной комнаты. Они подошли к наружной двери.
Дверь была деревянной и Анжел высадил ее плечом. Винтовая лестница вела вверх.
– Сюда, – сказал Орвелл и посмотрел на запястье.
На втором этаже он указал на дверь.
Анжел хотел высадить и эту, но дверь была не заперта. Обычная деревянная дверь на обычных стальных петлях. Дверь скрипнула и открылась.
Внутри был беспорядок и много пыли. Окно было выбито. На полу грудой валялись разбитые приборы вперемешку с разбитыми магнитными дисками.
– Их уничтожали специально, – сказал Гессе.
Он подошел и выбрал из груды что-то более-менее сохранившееся.
– Их уничтожали в спешке, – продолжил он. – Ага, а вот этот еще можно включить…
Браслет на руке Орвелла щелкнул. Рука выхватила пистолет и, не целясь, трижды выстрелила. Аппарат взорвался осколками в руках у Гессе.
– Это был обыкновенный диктофон, – сказал Гессе спокойно. – Не обязательно было меня пугать.
Испугаешь тебя, как же.
Они обошли еще четыре этажа маяка и уничтожили все устройства, которые могли хранить информацию.
– Эй, шеф, – сказал Анжел, – я думаю, что не стоило этого делать. Как же мы узнаем, что здесь случилось, если взорвем все данные?
– Ты помнишь комету Швассмана?
– Легенда.
– Эта легенда не врезалась в Землю только потому, что кто-то уничтожил все данные. Понятно?
– Нет.
– Я приказываю уничтожать все обнаруженные носители информации.
– А вот это понятно! – сказал Анжел и ударил кулаком в перегородку, на которой было нацарапанно матерное слово. Носитель информации проломился.
Первыми вошли Бат и Фил. Эта комната была последней на четвертом этаже. Она была совершенно пуста, если не считать встроенного в стену большого холодильника. Такие холодильники вышли на Земле из моды лет двадцать назад.
– Открыть? – спросил Бат и приподнял винтовку.
Стрелка на приборе опасности остыла.
– Открывай.
Читать бесплатно другие книги:
