Здесь был Баранов Хаецкая Елена

– То есть – я что, должен делать вид, будто мне все это по гроб жизни нужно? Ваши собрания, инструктажи, отработки гипотетического контакта с инопланетным разумом?

Ваня отчаянно делал ему знаки, чтобы молчал, но Баранов, хоть и понимал их значение, остановиться уже не мог.

– Три месяца я жил настоящей жизнью! – кричал Дима. – Вы сами не понимаете, как вы тут живете! Только синтетика и пустота!

– Синтетические материалы позволяют сберегать естественные ресурсы, – заметил Артур. – Что дурного нашел в этом товарищ Баранов?

– После всего, что я вам сейчас скажу, вы меня выгоните, – проговорил Баранов, – но все равно я вам это скажу. Здесь все неправильное. Ребята, здесь мертвечина. Я видел, как живут на самом деле.

– Вот как? – возмутилась Майя. – По-твоему, мы глупее тебя?

– Вы просто еще дети… – Баранов безнадежно махнул рукой и ушел, не прибавив больше ни слова.

Воспитанники практически никогда не покидали интернат. Просто незачем. Там имелось все необходимое для гармонического развития личности. Город представлялся сотрудникам космической службы своего рода абстракцией.

За пределами интерната копошилась, конечно, некая форма жизни, но она была далека и непонятна. Поначалу, тоскуя в стерильных стенах, Баранов надеялся отыскать в самом городе хотя бы отголосок того, живого, чего с избытком было в Гераклее, но все оказалось не так. Город и сам как будто был инопланетянином на Земле. Его выстроили на здешних болотах, поправ все законы природы. Эта земля не желала на себе никаких городов, а когда над нею совершили насилие, принялась мстить. Ее мертвые зубы грызли и грызли – строения, мостовые, памятники. Посреди тихой, неостановимой войны люди – обитатели непрерывно уничтожаемого города – выглядели как ничтожное недоразумение.

Баранов в серебристом комбинезоне с нашивками космической службы часами бродил по мертвым улицам, где все дома, несмотря на явную их населенность и даже перенаселенность, выглядели необитаемыми. Иногда он останавливался и смотрел.

В этот раз, покинув интернат, он забрался довольно далеко и вышел в конце концов на набережную Невы. Гранит давно искрошился и осыпался, берега размыло, и кое-где их подпирали просмоленные балки. Там, поставив на землю тяжело набитые сумки, бранились между собой две глухонемые старухи. Их лица искажались, как резиновые, безмолвные рты то и дело перекашивало. Завидев серебристого Баранова, они испуганно замерли с растопыренными пальцами.

Дима плюнул и поскорее зашел в первое попавшееся здание. Это было ветхое строение, кое-как поддерживаемое консервирующими растворами. За долгие годы таких растворов наложили на фасад столько, что совершенно залепили его студенистой застывшей массой, по виду напоминающей канцелярский клей. Сквозь ее муть можно было еще различить барельефные кудрявые головки нимф и какие-то завитки над окнами; но это и все. Зеленая медная табличка оповещала о том, что здание принадлежит музею «Государственный Эрмитаж».

В холле было просторно, холодно и темно. Впереди, за группами белеющих статуй, поднималась широкая плоская лестница, и по ней семенили женщина с десятком ребят – видимо, школьная экскурсия.

Баранов миновал контроль, где его ни о чем не посмели спросить, покрутился под лестницей, однако ступить на нее не захотел и вместо этого нырнул куда-то вбок, где немедленно заблудился. Дощатые переходы уводили все дальше в глубину здания. Время от времени перед Димой распахивались залы, где стояли плотно закрытые пыльные шкафы. Наконец он очутился перед лесенкой, уводящей вниз, и осторожно спустился на два пролета.

Баранов оказался в плохо освещенном просторном помещении с невысоким потолком. Здесь не было ни лепнины, ни картин, ни наборного паркета – вообще никакого украшательства. Только вещи – статуи, вазы, какие-то железки, сложенные на столах.

Дима поискал на стене, нашел выключатель. Подвал залило неприятным резким светом, и тотчас загудели лампы. На мгновение Диму крепко схватил ужас: он стоял среди вещей, награбленных из какого-то богатого гераклейского дома. Здесь были маленькие статуи из садика и хорошая посуда. По правде сказать, такой красивой Дима никогда не видел. Но имелись и битые плошки и даже обломок штукатурки с фрагментом неприличной надписи.

– Могу я узнать, что вам понадобилось в служебном помещении?

Голос прозвучал по-русски. Баранов удивленно обернулся, ожидая, что странное продолжится, и он увидит человека в домашней тунике и легких сандалиях. И с волосатым злобным рабом-телохранителем за плечом.

Однако на незнакомце был самый обыкновенный коричневый костюм, разве что сильно мятый и потертый. Человек этот обладал неопределенным возрастом и очень заурядной внешностью. Дима подумал про него: «облезлый» – больше ничего на ум не шло.

Он разглядел наконец нашивки космической службы и, непонятно почему, стал еще более бледным, хотя цвет лица у него и так был неважный. Дима не раз уже сталкивался с тем, как странно реагируют горожане на его униформу. Возможно, потому, что звездолетчики и все прочие инстинктивно воспринимали друг друга как две отдельные расы.

– А вы кто? – спросил Дима.

– Вишняков Евгений Петрович, – ответил человек безупречно вежливо, – директор Эрмитажа.

– Простите, – сказал Дима. – Я как-то заблудился. Здесь никого не было. И ничего не написано.

– Обычно проход под лестницей перегорожен деревянным щитом, – смягчился Вишняков. Он нашел за статуей мальчика на дельфине табурет и устало сел. – Чем могу служить?

– Что? – растерялся Дима. – Да я так… посмотреть.

– Парадные залы наверху.

– Мне не парадные… а откуда эти вещи?

– С юга Италии.

– Нет, я хотел спросить – откуда они у вас?

– Результаты раскопок, приобретения… – Вишняков показал на мальчика с дельфином. – Эту еще четыреста лет назад купил граф Шереметев… А что?

– Не знаю, – честно сказал Дима. – А надпись читали?

– Какую надпись? – удивился Вишняков.

Дима взял обломок штукатурки.

– Эту. «Что сирийцу морковь, то…» Знаете, как заканчивается?

– Как?

– «…то римлянину каша».

Вишняков поднял бесцветную бровь. По лбу побежали складочки.

– Просто здесь… – Баранов покраснел. – В общем, есть второй смысл. Не совсем приличный. Ну… я не могу сказать. Это-то у вас зачем хранится? Это же не искусство?

– Послушайте, молодой человек, – медленно заговорил Вишняков, – я хочу кое-что уточнить. Вы ведь изволите состоять членом СЮКа?

– Да.

– И больше нигде не состоите?

– Нет… а что?

– В таком случае, каким образом вы прочитали надпись? Она же не закончена.

– Я знаю это присловье, – сказал Дима. – Как же еще?

– М-м… – неопределенно отозвался Вишняков. – Для сюковца вы на удивление много знаете. Хотите чаю?

– Да, – сказал Дима. – Меня зовут Вадим Баранов, – спохватился он, сообразив, что не представился.

Вишняков утащил его в подсобку, где принялся потчевать скверным чаем и выспрашивать. Дима не хотел открывать незнакомому человеку все свои тайны и потому поначалу ссылался на какие-то несуществующие книги, которые якобы достал в библиотеке СЮКа, а потом, когда Вишняков легко уличил его в обмане, замолчал и наконец признался:

– Я не могу просто так взять и все вам рассказать. От этого могут, наверное, случиться неприятности.

Вишняков неожиданно сжал его руку, крепко, уважительно. Не так, как завуч в СЮКе, в конце учебного года вручая табель с отметками.

Баранов вскочил, как ужаленный.

– Мне пора, Евгений Петрович, – выговорил он. – Пожалуйста, помогите мне отсюда выбраться.

Вишняков, внешне спокойный, вывел его в большой подвал, оттуда – еще в один зал, где в темноте угадывалась гигантская статуя божества, а затем поставил лицом к двери и показал рукой:

– Идите по коридору, никуда не сворачивая.

Дима бросился бегом. Вишняков долго еще смотрел на дверь, за которой скрылся странный посетитель, и кусал губу.

В интернате Баранова ни о чем не спросили, только Артур, встретившись с ним возле спальни, покрутил пальцем у виска. Дима плохо спал ночью. Все пытался сообразить: стоит этот Вишняков доверия или нет. Вишняков был человеком извне, следовательно, принципиально иным, нежели сотрудники космической службы. С другой стороны, кто из товарищей по СЮКу мог бы сейчас понять Баранова и помочь ему? Разве что Иван…

В тяжких раздумьях Дима заснул, а наутро у него уже было готово решение, и он еле досидел до конца занятий. Прочие сюковцы с ним почти не разговаривали: девочки хихикали, собираясь стайками по углам, а ребята при виде Димы хмурились и отводили глаза.

У Вишнякова Баранов появился уже вечером. Музей был закрыт, однако подвальное окно горело, и Дима постучал туда. Он кое-что принес Евгению Петровичу. Нечто такое, что, возможно, облегчит их дальнейшее общение.

Сестерции и набор игральных костей оказали на Вишнякова странное действие. Несколько секунд он глядел на предметы, выложенные Димой на стол, а затем перевел ничего не выражающий взгляд на своего гостя.

– Могу я, в свою очередь, поинтересоваться, Вадим, откуда у вас эти вещи?

– Они мои, – просто сказал Дима. – Если вы насчет того, не спер ли я их, то нет. Сестерции заработал, а кости купил. Кстати – играете? Хотите, научу?

– Я? Нет… Не играю. Впрочем… Скажите, Вадим, я правильно понял, что некто расплатился с вами сестерциями?

Баранов несколько раз кивнул и прибавил:

– Вы же мне верите?

Вишняков задумчиво повертел монеты в пальцах.

– Пожалуй, верю… У ваших денег удивительно живой вид. Деньги в какой-то мере похожи на женщин: если их не вожделеть, они превращаются либо в хлам, либо в произведение искусства, но в любом случае перестают быть живыми.

– А, – сказал Баранов, – значит, вы тоже…

– Что – тоже? – уточнил директор Эрмитажа.

– Мертвяков не любите.

– Их никто не любит, Вадим, даже те, кто ими является. Поэтому люди теперь почти не улыбаются. Либо ржут, либо скалятся. А улыбка – знак живой души.

– Вы умный, – сказал Баранов. – Я тут подумал-подумал… Я вам все расскажу, Евгений Петрович. Дело в том, что у меня есть машина времени.

Вишняков слушал хорошо: внимательно, изредка перебивая вопросами. Под конец барановской повести он уточнил:

– Вы говорите о волнениях в Энне и Тавромении?

– Да. Кстати, что тогда случилось? Можно узнать подробнее?

– Хм, – отозвался Вишняков. – Ничего хорошего. Древнеримский бунт, бессмысленный и беспощадный.

– Я хочу туда вернуться, – помолчав, сознался Баранов. – Мне все равно, пусть даже бессмысленный и беспощадный, лишь бы с ними, а не с этими.

– Полагаете, такое возможно? – осведомился Вишняков.

Дима налег на стол грудью.

– Главное – получше спрятать машину времени. Чтобы на этот раз не нашли.

– А вы сумеете ее выкрасть? – спросил Вишняков азартно.

Перед сном Ваня Терочкин решился и заговорил с Барановым.

– Куда ты все время ходишь? Второй день убегаешь с таким видом, будто у тебя свидание.

– Вот откуда ты, Жанно, можешь знать, с каким видом человек убегает на свидание? – не выдержал Дима.

Если Терочкин и обиделся, то не подал виду.

– Пойми, Баранов, мы твои друзья.

Баранов сел на своей койке, натянул одеяло под подбородок.

– Не говори за всех, Ванька… Ты – мой друг, но вообще… Сегодня ребята так на меня смотрели – мороз по коже.

– Как? – Иван повернулся, подпер щеку ладонью.

– Как будто я только что упал в дерьмо.

Иван поморщился.

– Просто мы о тебе беспокоимся, Баранов. Думаем, как бы тебе помочь.

– Не смешивай понятия, Ваня. Вам надо сделать меня удобным в обращении. При чем тут «помочь»?

– Злой ты, Димка, – сказал Иван, укладываясь на подушку. Он чувствовал горечь во рту и жалел, что вообще начал разговор.

Дима выбрался из койки и подсел к изголовью ваниной.

– Если ты в самом деле хочешь мне помочь… – начал Баранов.

Иван открыл один глаз.

– Ну?

– Нужен ключ от подвала.

– Зачем тебе?

– Хочу вытащить машину времени.

Сюкорг подскочил, уронил на пол подушку.

– Ты соображаешь? – шепотом выкрикнул он.

Баранов вдруг заплакал. Ваня растерялся, свесился к нему с койки.

– Ты чего? – прошептал он. – Ты, Баран, чего?

Не отвечая, Баранов вернулся в кровать, натянул одеяло себе на голову.

– Димка, – позвал Терочкин. – Димка, ты меня слышишь? Я помогу. Я достану.

– Ребята, спать мешаете! – не выдержал Герка Тищенко, скромный середнячок, будущий механик.

И наступила тишина.

Ваня Терочкин видел машину времени второй раз в жизни, и снова она вызвала у него глубочайшее недоумение. Жестяная коробка, допотопный пульт управления, рычаги какие-то – как у трактора. Ни в жизнь не заподозришь в этом гробе сложный механизм, позволяющий ставить эксперименты в самой, наверное, парадоксальной сфере человеческих мечтаний.

– Слушай, Баранов, как тебе в голову пришло, что эта штука работает? – не выдержал Иван, водя по «бандуре» ослепительным синеватым лучом карманного командирского фонарика.

– Ну, уверен-то я не был… – сознался Дима. – Читал описание и принцип действия в «Kurven und Strecken der irrealen Zeit»[33] доктора Мюнца. В хрестоматии по немецкому за пятый класс. Помнишь, была такая, синенькая?

Иван наморщил лоб.

– Кажется… Нам оттуда задавали «Die Heldentat des jungen Kosmonauten»[34] Анны Вольфрам. Да?

– Именно, – подтвердил Баранов и вздохнул. – Когда я эту штуку нашел, то глазам не поверил. Думал, доктор Мюнц – обыкновенный полоумный немецкий профессор. Оказывается – нет, на самом деле…

– Я и сейчас не верю, – сказал Иван. – Ну что, взяли?

Они погрузили жестяной «гроб» на тележку и вывезли во двор, где в окружении сверкающего в свете фонарей тонированного стекла машина времени выглядела вопиющим анахронизмом.

Высокий моральный уровень сотрудников космической службы и воспитанников интерната оказались для похитителей наилучшим пропуском за пределы территории Звездного городка. Всю дорогу до Эрмитажа Иван молчал, потрясенный собственным цинизмом.

Темная громада Эрмитажа ожидала их, таясь на набережной. В ночном городе было совсем тихо, только слышалось, как беспокойно плещет невидимая река, всякий раз отскакивая от мазутных балок, укрепляющих берег, – словно злой пес, не в силах совладать с прутьями ограды.

– Здесь? – спросил Иван, останавливаясь. Жестяной лязг тележки раздражал его – чтобы не сказать «пугал».

Дима кивнул на освещенное окно подвала.

– Дальше я сам. Прощай, Иван.

– Димка… зря ты это затеял.

Баранов взялся за ручки тележки.

– Поверь мне, Жанно, я знаю, что делаю. Наври там, в интернате, что я сбежал… или еще что-нибудь.

– А если тебя там… – начал Иван и покраснел, чего в темноте Дима не заметил. – Ну, вдруг тебя там убьют?

Баранов хмыкнул.

– В любом случае, я намерен остаться в прошлом. Буду для тебя навек вчерашним днем. Прощай, Ванька.

В кармане у Баранова лежал револьвер, украденный в музее боевой славы, о чем Терочкин, естественно, не догадывался.

Второе исчезновение Баранова вызвало настоящую бурю. Директор срочно уехал в Москву. На месте происшествия работала комиссия, состоящая из капитана ФСБ Некрасова, психолога, специализирующегося на криминогенных отклонениях, и нескольких неприятных людей в костюмах, с незапоминающимися лицами и именами. Они рылись в бумагах и файлах интерната, поднимали архивы, имеющие отношение к погибшим родителям Баранова, разговаривали при закрытых дверях с одноклассниками Вадима и держали при себе сделанные ими выводы.

Общее мнение ребят выразил Артур Эйвадис, который считал, что Баранова необходимо вернуть, после чего вышвырнуть из СЮКа, чтобы другим навек было неповадно. Терочкин страдал и помалкивал. Герка Тищенко высказался в том смысле, что, может быть, Баранова проще оставить в покое… но Тищенко не поддержали. Равнодушие в этом вопросе было признано недопустимым.

Наконец из столицы вернулся директор, и Ивана вызвали для повторного собеседования.

В кабинете сидели Артур Эйвадис, сам директор и капитан ФСБ Некрасов.

– Есть мнение, – сказал директор, не глядя на Ивана, – что тебе известно, где машина времени.

– Откуда?

Директор посмотрел ему прямо в глаза.

– Есть мнение, – повторил он.

Иван сел, упираясь коленями в перегородку полированного стола.

– Операции по поиску обходятся государству в огромную сумму, – вмешался Некрасов.

– Может, действительно лучше оставить Барана в покое? – хмуро спросил Иван.

Директор встал, показывая, что разговор окончен.

– Терочкин, – сказал он, – учти: если Баранов не будет найден, я отчислю тебя из интерната за соучастие. Считай, что это твоя персональная ответственность.

Иван тоже встал. Он помолчал несколько секунд, потом повернулся и вышел.

Машина обнаружилась там, где и предполагал Иван: в личном служебном помещении директора Эрмитажа. Она тихонько ворчала. Иван подумал немного, оглянулся на Некрасова, на Вишнякова, стоявшего между двух солдат, потом залез в машину и взял рычаг на себя. Машина затряслась. «Что-то не то», – подумал Иван. Он высунулся из кабины, пошарил руками по обшивке и нащупал шнур. Где-то должна быть розетка. Иван дернул за шнур. Табло погасло. Больше ничего не произошло.

– А где преступник? – недоумевающе спросил Некрасов.

– Какой преступник? – не понял Иван.

– Ну, этот ваш Баранов.

Иван пожал плечами.

– Я сделал все, что мог, – заявил он. – Ищите сами.

В глубине души он надеялся, что Диму все же не найдут.

Бледного Вишнякова увели – разбираться. Некрасов предложил Терочкину подбросить его до интерната на своей машине, но Иван отказался. Он прошелся по набережной Невы и вдруг понял, что в интернат возвращаться ему страшновато. Не убил ли он Барана, выключив этот адский механизм? Кто знает, сколько скачков через время способен выдержать человеческий организм?

Сюкорг почти бегом добрался до интерната. Шли занятия, и коридоры были пустынны. Иван ворвался в спальни. Никого. Бросился в библиотеку. Вера Сергеевна встретила его чугунным молчанием. Он сел боком на подоконник в коридоре учебных классов и вцепился руками в волосы. Ему хотелось сдохнуть. Но еще больше ему хотелось никогда в жизни не встречаться с сюковцами. Прозвенел звонок. Иван поднялся и побрел в спортивный зал, в конец коридора, подальше от воспитанников, которые сейчас хлынут из классов.

Полумрак, прохлада, гулкий крашеный пол. Безмолвные спортивные снаряды. Иван настороженно огляделся.

Баранов!

Он лежал на прежнем месте под шведской стенкой. Иван бросился к нему. Руки теплые. Жив, слава богу. Все остальное потом. Как и тогда, Дима был без сознания, опять израненый, в окровавленной одежде. Иван сжал кулаки и зашептал:

– Прости меня, Баранище.

Дима пробормотал что-то непонятное.

– Димка. Я не мог иначе. Димка!

Слезы катились по мужественному лицу сюкорга. Он не замечал стоящих вокруг сюковцев и не думал больше о своем поведении. Бесперспективный Баранов, позорище нашего экипажа, погибший для общества, антисоциальный элемент. Только не умирай.

Первый визит Баранову капитан Некрасов нанес уже на второй день возвращения Димы. Он явился прямо в спальню, пока прочие воспитанники находились на занятиях. Дима, в бинтах, сонный, встретил Некрасова настороженно.

– Мне говорили, что вы придете, – сказал Дима вместо приветствия.

Некрасов присел на краешек постели.

– Вы готовы к сотрудничеству?

– В каком смысле? – не понял Дима.

– Для начала расскажите, как вам пришло в голову воспользоваться машиной времени.

– Любопытство, – кратко молвил Баранов.

Некрасов чуть поднял брови.

– Ее же нет в программе… И это – при том, что учились вы плохонько. Мы смотрели ваши табели.

– Я отвлекался, – объяснил Дима.

– Да, да, – пробормотал Некрасов, – в личном деле это тоже есть… Значит, вам было любопытно?

– Да.

– И ничего более?

– Вы можете ответить мне вот на какой вопрос? – набрался смелости Дима. – Почему так важно, чтобы я не пользовался машиной времени? Потому что в прошлом я могу убить собственного дедушку и создать парадокс? Но ведь в Древнем Риме у меня нет дедушки…

– Не прикидывайтесь глупее, чем вы есть, Баранов, – поморщился капитан. – Любые нарушения целостности временной ткани могут иметь непредсказуемые последствия.

– А могут и не иметь? – предположил Дима.

– Давайте надеяться на худшее, – твердо произнес Некрасов. – Иначе у нас с вами ничего не получится. Итак, вы признаете, что совершили противоправное действие, воспользовавшись принадлежащей интернату машиной времени для проведения несанкционированного эксперимента?

– Да, – сказал Баранов.

– Заявление сделано вами с полной ответственностью?

– Да, – повторил Дима. – Где подписать?

– У меня диктофон. Вашего речевого заявления достаточно. В случае попытки оспорить будет проведена голосовая экспертиза.

– Ясно, – сказал Дима. – В чем еще я должен признаться?

– Между нами, – Некрасов щелкнул кнопкой и выключил диктофон, – для чего вам понадобилось возвращаться? На самом деле?

– К другу, – коротко объяснил Баранов.

Некрасов опять включил диктофон.

– Я знаю, что следующий вопрос может вам показаться как бы противоречащим вашему представлению о честности, однако прошу учитывать ситуацию. Назовите ваших сообщников. Кто помог вам вынести машину из подвала?

– Никто, – не моргнув глазом сказал Баранов.

– В таком случае, объясните, каким образом ключи…

– Я их украл, – перебил Баранов. – В интернате это легче легкого. Здесь же все честные. Запирают ящики и двери больше по традиции, а за ключами вообще не следят.

– Это заявление вы делаете с осознанием своей ответственности?

– Да.

– Теперь о роли в вашей авантюре директора Эрмитажа Вишнякова Евгения Петровича.

Дима махнул рукой.

– Валяйте, – молвил он беспечно.

– Давно ли вы знакомы?

– Дней десять по здешнему счету.

– При каких обстоятельствах произошло знакомство?

– Случайно. Я хотел пожертвовать в музей монеты.

– Директор Вишняков подозревается в том, что позволил вам спрятать машину времени у него, поскольку рассчитывал на предметы материальной культуры, которые вы обещали привезти ему из прошлого. Так ли это?

– Нет, – Дима зевнул. – Во-первых, я не собирался возвращаться сюда… Это он вам рассказал – что он добровольно?

Некрасов опять выключил диктофон.

– Да.

– Соврал, – заявил Дима.