За синей рекой Хаецкая Елена

– Напрасно утруждаетесь, добытчик, – сказал ему Лучка. – Большинство этих шахт давно завалено или затоплено.

– Для чего же вы держите эту карту? – удивился Зимородок.

– Начальство повесило для наглядности, а снять – руки не доходят, – объяснил Лучка. – Мне-то карта вообще не нужна – я все переходы на память знаю.

– У меня вопрос, – подал голос молодой граф Мирко.

– Прошу.

– Ваш подземный город прорыт под горами, – начал Мирко. – А что наверху?

– В каком, простите, смысле? – вежливо переспросил Лучка. – Наверху находится верхотура.

– В том смысле, что наверху – Захудалое графство, а дани от вас что-то мы не видели, – выпалил Мирко.

– Вопрос об автономности подземных недр обычно ставится в зависимости от легко– или труднодоступности этих недр, – сказал Лучка. – Хотя в определенной степени эта труднодоступность может быть спровоцирована самими обитателями недр. Проблема до сих пор не нашла полноценного юридического оформления.

– Во чешет! – восхищался Гугуница, глядя на Лучку во все глаза.

Мирко спросил прямо:

– То есть, вы нарочно зарылись поглубже, чтоб дани не платить?

Лучка неожиданно засмеялся и сказал:

– Да.

– Надо же, как тут все красиво! – сказала Марион, разглядывая полки с образцами. – Нет, правда. Я никогда раньше не думала, что камни бывают такие… удивительные. Я думала – ну там, в колечке, а прочие – просто булыжники, как на улице. А это… – Она вздохнула. – Прямо плакать хочется.

– Красота всегда печальна, – молвила Гиацинта и вперила взгляд в небольшой блестящий кристалл золотистого цвета.

– Согласно моим разработкам теории счастья, – проговорил Штранден, – красота является необходимым элементом полноценного наслаждения жизнью. Обычно она вызывает чувство более глубокое, нежели печаль.

– «Обычно»! – фыркнул Людвиг. – Разве к красоте применимо слово «обычно»?

Гиацинта чуть откинула назад голову и легонько улыбнулась куда-то в пространство.

– Абсолютно верно, – подтвердил Лучка, поворачиваясь к Людвигу. – Обычно красота совершенно необычна. Например, не бывает двух одинаковых образцов даже одного и того же минерала. Каждый раз спускаясь в шахту, я готов встретиться с чудом. И чудо никогда не обманывает. В музее хранятся, скорее, воспоминания о том, что же на самом деле я увидел.

Бригадир Гугуница решил, что разговоров довольно и пора переходить к делу. К тому же, его глодало беспокойство. Не следует бригадиру отсутствовать так долго. В коллективе зародится нехорошее мнение, что он попросту отлынивает от работы.

– Наши уважаемые гости, с полного согласия и одобрения руководства, – сказал Гугуница, – желали бы проследовать обратно на верхотуру. Пожалуйста, сопроводите их до выхода, добытчик Лучка. Во избежание неприятностей.

– Чьих? – прищурившись, спросил Лучка. Гугуница не расслышал вопроса – он пожал руку хранителю музея и заспешил прочь.

– Какой он милый и заботливый, – сказала Марион.

Лучка глянул на нее – холодновато, словно бы прицеливался изучить как-нибудь на досуге. Он на всех так смотрел. Потом произнес:

– Стало быть, наверх?

– Мне кажется, это вполне естественно, – заметил Зимородок. – Мы же верхотурние, как у вас выражаются.

– Верхотура верхотуре очень большая рознь, – сказал Лучка и подошел к карте. – Вот здесь, за затопленными шахтами, есть новый проход, на карте он не обозначен… – Он провел пальцем, показывая, где. – А есть, – палец переместился на противоположный край карты, – старый выход. Его называли Торговый Выползень – это потому, что он очень узкий. Его не расширяли, боялись обвалов. Только укрепляли балками. Он как раз выходит на Захудалое графство. Молодой человек не ошибся, раньше мы часто имели дело с Драгомирами. Они уважали нашу независимость, но мы нередко подносили им подарки. Впоследствии там началась затяжная война, а оружием мы не торгуем.

– Простите, – вмешался брат Дубрава, – правильно ли я понял, что новый проход – тот, что не обозначен, – выводит на верхотуру где-то поблизости от столицы Ольгерда?

Лучка Скелепоп устремил на него свои мрачноватые глаза.

– Вы совершенно правы, – подтвердил он. – Более того, этот новый лаз – правда, по непроверенным данным, – выводит на поверхность практически посреди города.

– Здорово! – возбужденно сказала Марион.

Гиацинта медленно кивнула. Пан Борживой молодецки встопорщил усы.

– Что значит «по непроверенным данным»? – уточнил брат Дубрава.

– Это значит, добытчик, что эти данные до сих пор никто не проверял, – сказал Лучка. – Новые шахты позволяют проникнуть в систему пещер естественного происхождения. Но, повторяю, новый путь еще никем не был исследован до конца. Если желаете, можем отправиться туда сегодня же, и тогда к ночи гипотетически вы будете в столице.

Путешественники начали переглядываться. Лучка равнодушно глядел на карту.

– Еще один вопрос, – сказал Зимородок.

– Пожалуйста, – не оборачиваясь к собеседнику, отозвался Лучка.

– Насколько далеко отстоит этот предполагаемый выход от того, которым пользуются сейчас при торговле с Огнедумом?

– Намного восточнее. – Палец Лучки устремился к точке на карте, где был нарисован флажок. – Фактория здесь, а вот тут – пропускные пункты. Верхотурный город в этих местах уже заканчивается.

– Оранжерейная слободка, – сказал Людвиг. – Во всяком случае, была здесь когда-то.

– Возможно. Сейчас там казармы.

– Мы пойдем непроверенным ходом, – решил Зимородок.

– А я там пролезу? – забеспокоился Борживой.

Лучка Скелепоп произнес:

– При надлежащем желании кто угодно пролезет где угодно.

– Мне кажется, стоило бы выйти немедленно, – сказала Мэгг Морриган.

– Я тоже так думаю! – согласился Лучка и вдруг расхохотался. – Пока до нашего начальства не дошло, зачем вам огнедумова столица!.. Да еще так, чтоб он не знал!.. Мне и самому этот Огнедум!.. Особенно после того, что обнаружила Кадаушка.

– Вы знали? Вы видели? – изумилась Марион.

– Она консультировалась со мной по поводу находки, – подтвердил Лучка. – Ничего более чудовищного я не видел со времен Великого Обвала в шестой-бис… – Он помолчал, а потом обычным своим тоном продолжал: – Скоро об огнедумовых зверствах узнает широкая общественность, поднимется недовольство – работающие потребуют прекращения всяких отношений с Огнедумом. – Он снова сделал паузу и спросил: – А как он там, этот кадаушкин бедолага?

– Ему получше, – замогильно отозвалась Гиацинта.

– Ладно, – спохватился Лучка. – Каски у вас есть? Наденьте.

– Мне мала, – сказал Зимородок.

– Неважно. Макушку прикрывает – и хорошо. Берите фонари.

Он раздал три фонаря – Зимородку, брату Дубраве и Людвигу, четвертый взял сам. Закрыл дверь музея и несколько мгновений еще смотрел на нее, как будто прощался.

Они очень быстро миновали жилую часть города и оказались в сложном лабиринте боковых проходов. Здесь размещались прачечные, фабрики-кухни, другие службы – например, служба помойки, занимавшаяся переработкой и уничтожением отходов.

Затем закончились и служебные переулки. Дальше потянулись брошенные шахты. По темным проходам, иногда хлюпая по воде, иной раз пробираясь ощупью и внаклонку, двигались путешественники – все вперед и вперед, за раскачивающейся точкой головного фонаря. Лучка вел отряд уверенно. Он не раз проделывал уже эту дорогу. А случись ему сбиться с пути – он распутал бы эти подземные стежки с той же легкостью, с какой бабушка Марион, бывало, приводила в порядок беспокойную пряжу, вечно путающуюся в коробке.

Иногда срывались, мелькали в пятне света и тотчас снова сливались с густым мраком летучие мыши. Зеленоватые потеки влаги, вымывающей из скальной породы медь, оборачивались очертаниями щупалец или искаженных ужасом масок. Затем вновь начинались длинные, скучные, черные стены. Марион устала и спотыкалась на каждом шагу. Хорошо Гиацинте, с горечью думала она, ее-то держит за руку Людвиг.

Но не успела Марион додумать до конца свою жалкую мысль, как молодой граф Мирко подхватил ее под локоть.

– Совсем замучилась, гляжу, сестренка, – сказал он. – Вот и Зора моя, бывало…

– Зоре всего-то лет!.. – обиделась Марион. – Я все-таки взрослая!

– Одно дело, девчонки, – отмахнулся Мирко. – Я бы с вами знаешь как поступал?

– Как? – дулась в темноте Марион. – Ну как?

Мирко тащил ее за собой и посмеивался.

– А вот как мой отец с моей матерью, – сказал он наконец. – Посадил бы на подушки шелковые да пылинки бы с вас всех сдувал, да молоком бы поил с лесными ягодами…

– Кстати, многие девочки оказываются на деле храбрее многих мужчин, – заметила Марион. – Потому что девочки всегда терпеливые и выносливые… Элиза – ну, это наша кухарка – говорит, что такова уж женская доля.

– Все Драгомиры своих жен на руках носят, – сказал Мирко. – Я и Зорке такого мужа найду, чтоб как святыню ее почитал.

– А Элиза говорит… – начала Марион, но граф Мирко перебил ее:

– Скажи, правда, что ты в королевы метишь?

– Что значит – «метишь»? Я короля Ольгерда, кстати, полюбила по одним только рассказам – какой он был удалой да прекрасный, веселый и добрый, а теперь иду его спасать. Конечно, он возьмет меня в жены. Это же заповедано!

– Ясно, – сказал Мирко. – Совет брата: никогда больше не вспоминай эту Элизу.

– Почему? – поразилась Марион.

– Потому что дура, – твердо сказал Мирко.

– Кто дура? Элиза? Ты ведь ее не знаешь!

– Королевы не слушают кухарок, – пояснил Мирко. – И графини их тоже не слушают… Это я так, на всякий случай.

– А если обед?

– Ты ведь сейчас не про обед говоришь, верно? «Элиза то, Элиза се…» Я еще когда вы у отца гостили заприметил. Ты – королева, а кухарка тебе советует, как любить, на каком основании верить или не верить людям, как себя вести и о чем думать…

Марион молчала, потрясенная. Никто еще не разговаривал с нею так… Никто не учил ее всерьез быть королевой. Людвиг, пока был игрушкой, обращался к ней «ваше высочество», но ведь любая игрушка – вассал ребенка, так чему тут удивляться? Для Зимородка она была чудачкой, для брата Дубравы – сестрой, но Дубраве и лягушка сестра… А прочие? Разве кто-нибудь из ее спутников видел в ней будущую владычицу королевства и сердца Ольгерда? Молодой граф Мирко был первым, кто по-настоящему в нее поверил. И в то, что освобождение Королевства Пяти Рек – не за горами…

Она всхлипнула в темноте. Мирко сжал зубы и покачал головой.

– Совсем уморилась, – пробормотал он. – Я бы этому Огнедуму всю бороду по волоску выщипал!

Неожиданно Лучка Скелепоп замедлил шаг, а потом и вовсе остановился и, светя лампой, принялся что-то разглядывать впереди.

– Что случилось? – спросил Зимородок. Он передал свою лампу Гловачу и подошел поближе к проводнику.

Лучка выглядел совершенно спокойным. Он даже не запыхался.

– Ничего, – ответил он Зимородку. – Просто знакомые места кончились. Здесь я впервые.

Зимородок посмотрел на Лучку с плохо скрытым восхищением.

– Пещера, – произнес Лучка задумчиво. – И сквознячком потянуло. Сдается мне, добытчик, что скоро мы будем у цели.

– Хорошо бы, – пробормотал Зимородок.

Лучка чуть усмехнулся:

– Притомились?

– Врать не стану.

Лучка снова пошел вперед, пробуя каждый шаг.

От усталости Марион засыпала прямо на ходу. Сквозь наваливающуюся вату она досадовала на Мирко – зачем тащит ее куда-то.

Спустя недолгое время путешественники уже стояли посреди небольшого пещерного зала, скромно украшенного в одном месте сталактитами. Возле стены, подальше от узкого прохода, откуда действительно тянуло свежим воздухом, притулились две странные фигуры. Они были неподвижны. Вокруг опустошенной сердцевины – изъятой, словно ее нарочно выскоблили – кое-как еще держалась ветхая, покрытая густым слоем пыли оболочка. Под этой пылью до сих пор можно было разглядеть два печальных лица – юноши и девушки. Однако при первом же прикосновении они рассыпались в прах.

– Какая смерть! – проговорила Гиацинта, поворачиваясь к Людвигу.

Герцог Айзенвинтер сморщил свое круглое веселое лицо в трудной для него гримасе страха, и слезы быстро запрыгали по его щекам.

– Это ужасно! Ужасно! – повторял он.

– Думаю, нам лучше держаться подальше от этих останков, – произнес Штранден. Он силился сохранять бесстрастный тон, но его голос все-таки подрагивал. – Мне думается, вдыхать эту пыль небезопасно.

– А что, если мы опоздали? – вопросила Марион уныло. – Вдруг там уже все такие?

Пан Борживой сильно сопел в темноте и переминался с ноги на ногу. Ему хотелось незамедлительно броситься в бой. Кровавый.

– Нет, – сказал брат Дубрава. – Вспомни Иоганна Шмутце. Все не так уж безнадежно.

– А как же эти? – Марион кивнула на горстки праха. – Что заставило их исчезнуть?

– Я знаю, – проговорила Гиацинта, – я знаю!

Все обернулись к дочери Кровавого Барона. А она, решительно тряхнув белокурыми кудрями, вдохновенно заговорила:

– Они любили друг друга, юноша и девушка. В ту роковую ночь отправились они в пещеру, чтобы насладиться ее таинственными чудесами. Здесь и настигло их подлое колдовство. В одно мгновение заставило оно их испытать то, что для любящего сердца наиболее страшно: полное разочарование в Любви. И не успели они понять, что это всего лишь злой морок, как любящие их сердца разорвались от горя. А колдовство делало свое дело, развоплощая их тела…

Марион тихо заплакала.

– Ну нет! – закричал Мирко, выпрыгивая вперед, как зверь. – Хватит слез! Эдак и мы выберемся наверх дохлятиками… Давай-ка, музыкант, шпарь плясовую!

Гловач, не возражая, принялся скучно брякать на лютне. Мирко закружил по пещере, совершая странные и дикие прыжки. Это продолжалось некоторое время, затем молодой граф остановился, отер пот с лица и сердито оглядел остальных. Мрачное вдохновение покинуло дочь Кровавого Барона. Марион и Людвиг перестали плакать, а у Штрандена больше не дрожали губы.

– Давайте спать, – предложил брат Дубрава. – Завтра предстоит тяжелый день.

И он развязал походный мешок, чтобы достать одеяло.

Но долго еще не удавалось им заснуть. Только Лучка Скелепоп погрузился в безмятежный сон, едва растянулся на тощем одеяле, которое одолжила ему Мэгг Морриган, да Гловач, истомленный частой необходимостью играть и петь, преодолевая себя, вдруг вывалился из реальности и рухнул в тревожные грезы.

Марион думала о короле: любит ли она его достаточно сильно, чтобы спасти? А ведь кроме короля предстоит вызволить из беды очень много других людей – министров всяких, горожан… Наверняка окажется сотня красивых придворных дам. Мирко прав – нужно как следует подумать над тем, чтобы не ударить лицом в грязь перед всеми этими важными господами. А то начнешь, например, рассказывать «случай», а над тобой посмеются или еще что-нибудь. Но самое трудное в дворцовой жизни – это вилочки и ножички. Людвиг как-то рассказывал, еще давно. Марион даже в жар бросило, как представила. Решила, что после победы тайно наймет преподавателя придворных манер.

Пан Борживой лежал на спине, уставив брюхо вверх, к сталактитам, и любовно облапив саблю. Думал о своем, отчего усы его шевелились, как живые.

Мэгг Морриган приютилсь рядом со Штранденом.

– Лучше всего будет, если ты увидишь во сне двух черепах в любовном томлении, – шептал философ ей на ухо. От шепота ей делалось тепло, и она, вздрагивая, улыбалась.

– А ты что хочешь увидеть во сне?

– Большого рыжего муравья в поварском колпаке и фартуке, – сказал Штранден. – Удивительно, – вздохнула Мэгг Морриган.

Рядом с ними мирно спал брат Дубрава. А Зимородок полночи ворочался на жестких камнях, проклиная день и час, когда взвалил на себя ответственность за пестрое сборище взыскующих Города. Он так устал, что даже заплакал в темноте – жиденько, не всхлипывая, – но потом сон сморил и его.

Кандела, разбуженный тем, что прекратилась убаюкивающая качка, напротив – пробудился и начал подпрыгивать в коробе, как кузнечик.

– Что случилось? – верещал он. – Мне тоскливо! О, какое неохватное одиночество!

Людвиг придвинул короб поближе к себе.

– Только не открывай крышку, – предупредила Гиацинта, – чтоб не сбежал.

Кандела еще раз подскочил, сильно стукнулся головой и затих.

Людвиг заснул последним. Ему снилось, что он очутился в незнакомом лесу. Чужое солнце лениво проникало длинными влажными лучами сквозь мясистую зелень листвы, окрашивая ее жирными золотыми пятнами. С луком в руке Людвиг осторожно пробирался сквозь заросли сочных трав, смыкающихся у него над головой. Справа и слева от него переговаривались, посылая сигналы рожков, другие охотники. А где-то неподалеку затаилась прекрасная и смертоносная дичь – саблезубая орхидея.

Проснувшись, Марион, к своему удивлению, поняла, что отдохнула. И не успела она хорошенько стряхнуть сон, как тревожное и веселое ожидание праздника охватило ее. Такими бывали – особенно до появления на свет младшей сестры Лотты – пробуждения в день Весеннего Пирожка.

А Гиацинта, открыв глаза, сразу вспомнила, как отец подарил ей книгу с картинками «Времена года». Он давно обещал ей эту книгу – и вот в один прекрасный вечер сказал: «Завтра утром ее привезут». И книгу действительно привезли в тот день какие-то купцы, они все время кланялись и очень быстро исчезли. Книга оказалась ужасно тяжелой – девочке думалось, что от картинок.

Людвигу, пока он плавал по зыбким волнам между сном и явью, представилось утро его рыцарского посвящения. В углу поблескивал новенький доспех, в изголовье стоял строгий меч, и солнце сверкало на нем, проникнув в узкую щель между ставнями. А по всей комнате были разложены белая рубаха с кружевами, и изящные штаны в бантах, и колет, расшитый золотом и жемчужинами (символом невинности), и шлем с гигантским плюмажем… И все эти прекрасные вещи говорили Людвигу фон Айзенвинтеру: «Видишь нас? Мы твои!»

Штранден в утренней полудреме чувствовал себя молодым, переполненным совершенно новыми, удивительными идеями, которые восхитят и изменят человечество.

Мэгг Морриган также навестило давнее воспоминание – о том, как братья впервые взяли ее с собой на рыбалку. Она собиралась не спать всю ночь и караулить – чтобы не обманули, не вздумали потихоньку уйти без нее. Младший из братьев накануне ворчал что-то насчет «назойливых девчонок». Но все-таки она не выдержала – заснула. Еще до рассвета, в зябком полумраке, ее растолкали, и она сразу погрузилась в восхитительное приключение: лодка в тумане, скрип уключин, неспешный восход солнца…

– Город близко, – сказал брат Дубрава. Он сел, потер лицо ладонью и улыбнулся растерянно. – Мы почти у самой цели!

– Конечно, близко, – отозвался Зимородок мрачным голосом. Оказалось, что он уже давно не спит. – Нам осталось только выйти наверх и передушить всех огнедумовых головорезов. Я как раз работаю над осмыслением этой проблемы, коллега.

Брат Дубрава покачал головой:

– Я о Городе – о нашем Городе, куда мы шли. Уже скоро. Разве ты не чувствуешь?

Ему никто не ответил, только Мэгг Морриган взглянула с потаенной улыбкой, но она тотчас занялась приготовлением завтрака. Проснулся Лучка. Он задерживаться не стал. Сказал: «Благодарю за труд, добытчики» и почти сразу же ушел – торопился на завтрак в столовую, к которой был приписан.

– Лучка-то скоро будет дома, – вздохнула Марион. Праздничное настроение потихоньку стало улетучиваться. Уж этот Зимородок! Умеет ввернуть неприятное слово.

Пан Борживой заворочался, потом сел.

– Ух! – молвил он. – Чую, быть сегодня сече!

И толкнул в бок Гловача.

Музыкант страдальчески сморщился во сне, вытянул губы трубочкой и пискляво застонал.

– Вставай! – рявкнул пан Борживой. – Опять всякую дрянь во сне видишь?

Гловач чуть приоткрыл веки. В мутном глазе плескалась паника.

– Лютня! – шепнул он немеющими губами.

– Вот твоя лютня! – сказал Борживой и вложил инструмент ему в руку.

Гловач прижался щекой к деке. Задышал успокаиваясь.

– Мне снилось, что ее съели, – объяснил он. – Что этот Огнедум нафаршировал ее какими-то липкими фруктами, облил жирным соусом – и жрет…

– Это к удаче при игре в карты, – сказал Штранден. – Ты играешь в карты, Гловач?

– Да ну вас всех, – обиделся Гловач.

– Завтрак готов, – объявила Мэгг Морриган.

– Добрая весть, коли говорят: «Пора есть!» – изрек пан Борживой. – А где Мирко?

Сын Драгомира VIII спал, как подобает юному богатырю, – беспробудно и безмятежно, однако при известии о завтраке сразу же вскочил.

– Я вот что думаю, – начал Зимородок. – Раз уж нам лезть к Огнедуму в лапы, то надо хотя бы заранее приглядеться, что там да как. В каком состоянии находятся горожане. Может, они уже все давно огнедумовцы и вовсе не желают, чтобы мы их спасали. Может, им и с Огнедумом неплохо живется.

– В подобных делах мнения черни никто не спрашивает, – заметил Борживой.

– Да я не о мнении, – отмахнулся Зимородок. – Я к тому, что лучше бы выяснить, стоит ли нам вообще рассчитывать на поддержку.

– Не стоит, – сказал брат Дубрава. – Видел Шмутце? Они там все еле ноги таскают.

– Зимородок прав, – неожиданно вмешался граф Мирко. – По уму стоило бы сперва разведать… Я так думаю, что надо мне сходить.

– Почему именно тебе? – спросил Людвиг. – Я местный уроженец, придворный, мне и город знаком, и королевский замок…

– А предсказание? – пылко возразил юный Драгомир. – Вот случится с тобой беда – и все, распался хоровод.

– Ты же меня и заменишь, – сказал Людвиг. – В предсказании не говорится, что, мол, герцог фон Айзенвинтер и никто другой.

– Не ходи в город без нас, – сказал Гловач Людвигу. – Пусть идет Мирко.

– Почему? – Людвиг даже задрожал, а лицо его сильно покраснело. – Вы мне не верите? Не верите, что я сумею? Тряпичной куклой до сих пор считаете?

– Любезный мой герцог, – произнес пан Борживой и торжественно возложил ладонь себе на грудь, – клянусь вам рыцарской честью, что никто из нас и в мыслях не держит таких ужасных вещей.

– Людвиг, – повторил Гловач, – ты даже не представляешь себе, что такое вернуться в родной город через пару сотен лет…

Людвиг сдался. Точнее, надулся и прекратил спор. Гиацинта что-то тихонько ему втолковывала, он мрачно жевал и думал о своем.

Иной раз попадаешь в незнакомый город – как падаешь в объятия богатой, щедрой, чуть подвыпившей хозяйки праздника. Кричит, целуя в лоб ошеломленного гостя: «Ах, какой хорошенький пришел! Налейте ему кто-нибудь вина да положите закусок, какие остались!» И вот уже он ест, пьет и в хозяйку влюблен.

Другой город посматривает холодно. Руку при встрече подаст, но тотчас и отдернет ее. Бровь при этом взведена, во взгляде явственное: «Ну-с, что тут за гусь?»

Случаются города простые и душевные, как грузчики субботним вечером; встречаются и совсем дряньские города-оборвыши, скучные и грязные, где человеку вовсе делать нечего.

А бывшая столица Ольгерда была как старинная кружевная шаль из тончайших, пожелтевших ниток. Такая шаль с виду хрупка, словно вырезана из слоновой кости, а прикоснешься – прильнет к руке и трепещет…

Мирко, закутанный в плащ, ссутуленный, волочащий при ходьбе ноги (долго обучался такой повадке, прежде чем решили, что можно безбоязненно отправить его на разведку – сойдет за тень) был смущен увиденным. Стройные башенки, балконы, забавные маленькие площади в окружении разноцветных домов – и почти у каждого на фасаде пряничный лев, или толстый мальчишка, или бородатый старик в обнимку с огромной птицей, или черепаха с винным кубком, а то и вовсе не пойми что. Все это обветшало, покрылось пылью и как будто дремало в зачарованном сне. При правлении Ольгерда люди были живыми, полнокровными, а дома – неживыми, каменными; но под властью Огнедума одушевленность размазалась между людьми и строениями, она слабенько подмаргивала из окон и с трудом сочилась из ветхой фигуры горожанина, бредущего привычной дорогой в лавку.

Горожан граф Мирко увидел предостаточно. Ни на какое восстание они, конечно, не были способны. Их прозрачные руки едва могли касаться предметов, а уста из года в год шелестели одни и те же фразы, и странно было видеть двух добрых кумушек за разговором.

– Удачное замужество – основа женского счастья… – лепетала одна, тускло глядя в одну точку.

Вторая вздыхала:

– Поди угадай…

Первая тихонько повторяла:

– Удачное замужество…

А вторая отзывалась:

– Поди угадай…

В городе графа Мирко вроде бы и не замечали. Тени бродили по старым дорогам, и ни одна новая мысль, ни одно новое впечатление не достигали их полусонного сознания.

На рыночной площади Мирко встретил теней, перед которыми на прилавках были выложены горки сморщенных, почерневших, твердых, как камень, овощей. Один торговец монотонно переговаривался с покупателем:

– Такую маркровку еще поискать…

– Дорого просишь…

– Такую маркровку еще поискать…

– Дорого просишь…

Этот торг они вели уже двести лет. Каждое утро сходились на площади, становились по обе стороны прилавка – и начинали.

Там же, на рыночной площади, Мирко увидел первых огнедумовых стражей. Гомункулусы находились в увольнении. Шлем набекрень – аж на ухе, пояс болтается, рубаха выпущена из штанов – такими шатались они по рынку и забавлялись вовсю. Переворачивали, например, лотки, а потом смотрели, как тени тщетно пытаются собрать рассыпавшиеся по мостовой иссохшие шарики, столетия назад бывшие капустой, свеклой, яблоками. Руки теней проскакивали сквозь предметы, не в силах ухватить их. Тени чуть слышно хныкали и что-то лопотали, мелко тряся головой. Это ужасно веселило гомункулусов.

Один надрывно горланил:

Двое обсуждали вопрос, который, судя по всему, их очень занимал.

– Тенька – она тоже разная бывает, – говорил один, со шрамом через все лицо. – Ты слушай старших. Я из пробирки уж третий год как и жизнь за все сиськи успел пощупать. Есть такая тенька, сквозь которую рука насквозь проходит. Еще год-десять – и все, рассыплется в труху. А есть какие ничего, можно ухватить.

Второй сдавленно хихикал.

Из любой части города был виден замок – он как будто парил над ним, вознося высоко над черепичными крышами свои башни и узорные зубчатые стены. В былые времена с этих стен улетали в небо воздушные змеи самого удивительного и нарядного вида, а с высокого балкона по торжественным дням король Ольгерд кричал в особую трубу слова приветствия и одобрения своим подданным.

Мирко долго кружил по разным переулочкам, силясь отыскать тот, что выводит на центральную площадь – где часы Косорукого Кукольника; но вместо этого вдруг разом вынырнул из клубка улиц, словно спица из вязанья, и очутился рядом с замковым рвом. Теперь это была довольно глубокая канава, сырая и захламленная.

Впервые за много поколений один из Захудалых графов стоял лицом к лицу с твердыней Огнедума. Старая кровь медленно вскипала в жилах юноши. Этим замком владели его предки. Один из них до сих пор злостраждет в страшном плену – может быть, как раз в той высокой башне, что словно стягивает к себе все тучи. В окне, за причудливым стрельчатым переплетом, что-то зловещее вспыхивало и гасло. Мирко стиснул пальцы в кулаки и пониже наклонил голову, чтобы только не выдать себя раньше срока.

Мирко угадал правильно: Огнедум действительно находился в башне. Рядом с низкой тахтой в жаровне пылали угли. Рваная мантия с облезлой меховой опушкой плохо согревала энвольтатора, а в замке было холодно.

Перед Огнедумом стояли навытяжку двое «факелов». Один из них был женщиной. Выглядели оба не лучшим образом: ладная форменная одежда разорвана и заляпана, лица разбиты в кровь, опухли и отекли.

Огнедум молчал, шевелил пальцами над жаровней, впитывая ими тепло. Оба «факела», как положено по уставу, следили за ним глазами.

Наконец энвольтатор произнес:

– Так.

Из рукава его мантии выпал нечистый листок, исписанный каракулями. «Факела» переглянулись, мужчина чуть раздул ноздри. Огнедум взял листок двумя пальцами и поболтал им в воздухе.

– Полагаю, вам известно содержание этого документа.

Сгустилось неприятное молчание.

Потом «факел»-мужчина сказал:

– Нет, властитель.