Летающая Тэкла Хаецкая Елена

– В чем должно выразиться мое добровольное сотрудничество?

– А вы согласны? – уточнил Сулла.

– Я должен подумать.

Неожиданно Гней Корнелий разъярился. В нем словно взорвался зажигательный снаряд. Альбин физически ощутил, как бешеный гнев, переполнявший клона, полыхнул ядовитым пламенем, – это пламя могло бы опалить брови и ресницы Альбина, если бы он находился чуть ближе.

– Вы подумаете? – зашипел Сулла. – Вам предлагают жизнь, а вы подумаете? Вы сможете, ничем не рискуя, дать жизнь сотням существ, которые благодаря вам не будут обречены на раннюю смерть, – в силу большего генетического совершенства… а вы подумаете?

Альбин потер лицо забинтованной рукой, стараясь смахнуть обаяние Суллы, как паутину.

– Знаете, Гней Корнелий, – сказал он наконец, – полагаю, мне понятны ваши чувства. Я готов отнестись к ним уважительно. Но постарайтесь, в свою очередь, вы понять меня. Для патриция есть вещи гораздо более важные, чем жизнь.

– Вот это-то и ужасно, – бормотнул Сулла. – И я никак этого не понимаю.

Ранним утром, на пятый день от начала пленения Альбина Антонина из Болоньи, по Арденнскому лесу двигались навстречу карликам с Линкестом боевики братства летальных мутантов во имя прокаженных королей. За несколько часов до того момента, когда их столкновение стало неизбежным, отряд боевиков остановился, дабы произвести некую подготовку, бывшую частью хитроумного плана.

Услышав об очередном привале, Тэкла не стала возражать, торопить, напоминать о бедственном положении Антонина. Нет, она послушно опустилась на землю и стала смотреть, что будут делать братья. А они действовали слаженно, ловко, без признаков поспешности, но и не мешкая – по-настоящему красиво. Тэкла наблюдала, отдыхала, думала сразу о нескольких вещах – об Альбине, о разной еде, о прокаженных королях, о сестре Бригите, о диковинках, которые увидела за последние дни.

Тем временем орденские братья выгрузили из одного походного мешка небольшой ящичек и бережно поставили его на траву. Ящичек имел форму древнего храма, какие возводили на земле Ромарики в стародавние времена, посвящая их разным древним богам, – например, Йовису или Марту. У маленького храмика все было сделано из дощечек, но выглядело как настоящее: треугольничек фронтона, по шесть пар колонн с каннелюрами, ступенечки и закрытые ворота с медными украшениями в виде восьмилепестковых цветков. Колонны были выкрашены темно-красной краской, ступени и фронтон – синей, а крыша – позолочена. Сбоку, в «фундаменте», находились ящички – для хранения, например, табличек с важными письмами или драгоценностей; с другой стороны помещался рычажок, которым можно было привести в действие маленький скрытый механизм.

И когда брат Иммо проделал это, дверцы храмика неожиданно как бы сами собою распахнулись, и из глубины выплыло лицо. Оно крепилось к голове манекена – вроде тех, что выставляют в витринах шляпных магазинов.

Это была маска, в незапамятные времена снятая с патрицианского лица. Ни малейшего сомнения в ее происхождении не возникало. Брат Иммо негромко рассказал притихшей Тэкле о том, что у жителей Ромарики существовала благочестивая традиция создавать восковые маски наиболее славных представителей рода – например, полководцев или служителей божества высокого ранга. Эти маски назывались imago; им воздавались разные почести – например, их мазали маслом. Специальные служащие похоронного бюро (рассказывал брат Иммо) надевали эти имаго во время погребальных церемоний, чтобы предки, как бы ожив на время, могли достойно принять недавно умерших потомков в свой сонм.

Лет семь назад среди братий ордена находился некий мутант родом из Арки Кесарийской; теперь он уже умер. Свое происхождение он исчислял от стариннейших патрициев Ромы – Эмилиев. Как и многих, некогда знатных, Эмилиев настигла рука Гнева Господня; она смяла их тела и раздавила лица, въяве впечатав в искаженные черты грех, разъевший их внутренность. Среди Эмилиев рождалось особенно много летальных мутантов, что говорило о чрезвычайной приверженности их предков различной мерзости. Тем не менее Эмилии упрямо сохраняли в недрах своего семейства деревянный храмик – хранилище имаго одного из славных предков. Никто уже не мог достоверно вспомнить, кем был этот восковой Эмилий и какими деяниями прославился настолько, чтобы быть увековеченным; но этого и не требовалось, поскольку он стал символом. Причем одни в семье считали его символом надежды на непременное возрождение, а другие – мрачным напоминанием о греховных деяниях минувшего.

Брат Акко Эмилий – тот, что уже умер, – возымев желание присоединиться к ордену, взял семейную реликвию с собою в Августу Винделиков. В ордене ее приняли с почетом и отнесли в базилику, где и оставили на ночь у ног статуи святого Ульфилы. Наутро все увидели, что лицо статуи залито слезами, причем эти слезы не были похожи ни на елей, ни на подсоленную воду и не давали ни кислотной, ни щелочной реакции. Отец Юнгерикс, сам плача, объявил братии, что святой Ульфила омыл слезами грехи рода Эмилиев. После этого священник благословил использовать ящик-храмик и имаго в целях ордена.

Из Арки Кесарийской время от времени приезжали разные разгневанные Эмилии, желая возвратить семейное достояние, однако в Августе Винделиков им неизменно давали от ворот поворот. А потом брат Акко скончался от врожденного недуга, окруженный заботливыми сестрами и любящими братьями, и упокоился на орденском кладбище – в лесу, в тайном месте (эта предосторожность была необходима для того, чтобы могилы летальных мутантов не осквернялись фанатиками и изуверами). И предок-имаго присутствовал в базилике при прощании с Акко Эмилием, созерцая восковыми глазами церковный обряд отпевания.

Итак, маска неизвестного Эмилия была с молитвой извлечена из хранилища и надета на лицо одного из братьев. Затем и прочие, помолившись, вынули из заплечных мешков фальшивые личины, с большим искусством изготовленные из силикона. Братья нацепили их, совершенно изменив таким образом свою внешность. После личин настал через перчаток. И только после этого летальные мутанты сбросили орденские плащи и переоблачились в светскую одежду.

И вскоре отряд совершенно преобразился. Не стало суровых братий в одинаковых плащах. Вместо скромного брата Тассилона возник надменный патриций Эмилий с безупречными шелковыми руками и гордой осанкой, облаченный в дорожный костюм из плотной шерстяной ткани с вышивками и галунами. Сопровождающие мутанты, хоть и не скрывали воинской выправки, однако обладали разными уродствами. Одеты они были похуже патрона и являли собою типичную свиту знатного патриция, путешествующего по дикой местности. Тэкле предложили остаться в прежней одежде и не открывать лица.

Преображенный брат Иммо назвал девушке себя, дабы она могла узнать его, если понадобится, в новом обличии. Прочие просто, смеясь, коснулись ее плеча, чтобы она снова почувствовала их братскую близость.

Вместе с искажением внешности изменилось и поведение членов отряда. Если доселе они передвигались таясь и скрываясь, то теперь, напротив, пошли совершенно открыто, громко болтая, даже ссорясь как можно более шумно. Затем они и вовсе остановились и развели преогромный костер.

Тем временем двое карликов и безутешный Линкест сидели в густом лесу, скучали, волновались очень за патрона – как он там, в плену? – и то и дело поглядывали в небо, не летит ли Тэкла Аврелия Долабелла. Но Тэклы пока что видно не было, зато совсем неподалеку на неприметной тропинке послышались шаги, с беспечным хрустом переломилась ветка, после – другая, а после переменившимся ветром донесло запах костерного дыма. Братцы, не сговариваясь даже взглядами, приподнялись – косматые кочки, и вприпрыжку, приседая, поскакали туда, откуда доносился звук. А Линкест распластался на земле и насыпал поверх своего плоского тела опавших листьев, после чего сделался совершенно незаметным.

Сопровождавшие лже-Эмилия мутанты похватались за оружие еще до того, как карлики выбрались на поляну. Не успели маленькие братцы как следует рассмотреть происходящее, а их уже похватали за бороды и потащили к важному господину, сидевшему на пне и помахивавшему веточкой – чтобы отгонять мюкков.

– А эт-та что такое? – вопросил Эмилий.

Братцы выпучили глаза, завидев этого незнакомого патриция.

– Не может быть! – вскричали они хором.

Эмилий грозно фыркнул.

– Чего не может быть?

– Чтоб ты был патрицием! – выпалил один из братьев. – Это уж слишком… Наверное, ты клон.

– Повесить? – сквозь зубы осведомился брат Иммо. Тэкла по голосу слышала, что он от души забавляется.

Карлики забились, прижатые своими стражами к земле, как пойманные лягушки.

– Вы пожалеете! – визгнул один. – Наш патрон узнает – и тебе не поздоровится!

– Да-а? – изумился Эмилий. – Скажите на милость, меня пытаются запугать! А как он узнает, ваш патрон? – И ядовитенько засмеялся.

– Они телепаты, – произнесла Тэкла громко из-под капюшона. – Это верные мутанты, брат Тассилон, оруженосцы Антонина. – Она сняла капюшон и устремила на карликов строгий синий взор. – Где мой Линкест?

– Живой он, – хмуро сказал один из братьев. – А ты, значит, с ними, доминилла? Или они тебя держат в плену? Заставили? Ты не бойся, если что – скажи нам. Чьи это клоны?

– Это не клоны. Я привела помощь, как и обещала. И заклинаю вас верностью Антонину – слушайтесь их во всем.

– Кто они такие? – не унимались оруженосцы. – Что это за патриций, а?

– Это Эмилий, – сказала Тэкла.

Карлики высвободились наконец из удерживающих рук, воззрились на имаго, скрывшую истинные черты брата Тассилона. Глазки оруженосцев одинаково сощурились – зло и недоверчиво.

– А нет таких патрициев – Эмилиев, – сказал один. – Эмилии давно мутировали.

– Мутировали Эмилии Церретаны из Арки Кесарийской, – высокомерно проговорило лицо-имаго. – А я – Эмилий Павел из Гланума.

– Ух ты! – сказали оруженосцы Антонина. – А на самом деле?

– Это братия ордена воинствующего милосердия летальных мутантов, – ответил за всех брат Иммо. – И довольно с вас на первое время.

– Угу, – сказали братцы. – Приведем, пожалуй, Линкеста, пока он грибами не порос.

Когда они скрылись в чаще, брат Иммо одобрительно произнес:

– Воистину, вот верные мутанты!

– Кого мы ждем? – решилась спросить Тэкла.

Имаго приблизился к ее лицу, и Тэкла вдохнула смешанный запах прогорклых благовоний и старого воска.

– Сулл, разумеется, – отозвалось изображение Эмилия Павла. – Суллы не пропустят столь лакомой добычи.

Но первым обнаружил их не Сулла, а некто совершенно иной – впрочем, отнюдь не чуждый ни Суллам, ни этому повествованию. Звали этого нового мутанта Еврипид Тангалаки.

Тем, кто никогда не встречался с Еврипидом Тангалаки, лучше об этом субъекте ничего и не знать; но уж коль скоро он самочинно вплелся в историю о путешествии Альбина Антонина по Арденнскому лесу, то дело другое: теперь, напротив, следует приглядеться к Еврипиду наиболее пристальным образом, поскольку от него возможно ожидать любой выходки.

Еврипид Тангалаки явил себя свету на дальних рубежах Ромарики, в малом каменном городке у подножия великих гор, из коих главнейшая, называемая Олимп, представляла собою окаменевшего бога язычников именем Дий. Произошел Еврипид от родителя-священнослужителя, который искренне заблуждался и был честным несторианином, то есть исповедовал, что Христос живший и умерший – это нечто одно, а Христос живущий и грядущий судить – это нечто совершенно иное, хотя оба они чудным образом сочетаются в лоне Церкви, которая одновременно есть Пресвятая Дева. Для неизощренных умов местной паствы сия суровая вера представляла собою нечто труднопереваримое, а потому и паства год от года оскудевала.

Но вот было послано честному несторианину от Неба такое знамение: супруга пастыря разродилась двухголовым младенцем. Точнее, одна голова у ребеночка была совершенно нормальная, круглая, безволосая и красная, исторгающая вопли посредством большого рта, а другая, прилепившаяся сбоку от основной шеи на тоненькой, похожей на веревочку, шейке, выглядела как ссохшийся гриб или, иначе сказать, плод и была совершенно мертва. Тем не менее удалять эту мертвую голову не решились, поскольку даже бородавки и родимые пятна надлежит выводить с соблюдением осторожности; что уж тут говорить о целой голове!

На родителя-несторианина сей двухголовый младенец произвел ужасное впечатление. Тот мгновенно осознал ошибочность своих религиозных мнений, но, поскольку иных не имел и взять их было неоткуда, то вообще утратил веру, оставил супругу с ребенком и удалился в горы, где пропал навсегда.

Что касается двухголового младенца, то его назвали Еврипидом и присовокупили к сему имени прозвание Тангалаки. И то правда, рос он сущим бесенком, был вороват, плутоват и охотно показывал девицам свою вторую голову, нагло вводя тех в заблуждение насчет ее способности к пророчествам. Мертвая голова, разумеется, неизменно безмолвствовала, однако девицы, взирая на плотно сомкнутые сизые веки над несуществующими глазами, сморщенный лобик и маленький, как бы прижатый к носу подбородочек, сразу делались чрезвычайно податливыми.

В конце концов Тангалаки вынужден был покинуть родное селение, гонимый, как справедливо отметили старейшины, собственным непотребством. С той поры начались его странствия по Ромарике и Германарике, во время которых он весьма преуспел и даже завел солидные счета в банках Лондиния и Медиолана.

Начинал свой промысел Еврипид Тангалаки весьма просто и невинно: разносил по городам и весям в коробах на продажу ленты, мертвых бабочек, семена целебных и питательных растений, резные гребни и веретена, а также носки домашней вязки и перчатки на любое число пальцев. Коробейничество позволило ему в несколько лет исходить вдоль и поперек все пути-дорожки Ромарики и Германарики, завязав повсюду, точно узелки на хитрой сети, полезные знакомства. И вскорости уже начали давать Еврипиду специальные поручения: доставить в иной город за некоторую плату некий товар некоему мутанту – и так далее. Поручения постепенно делались все деликатнее, товары – все опаснее, знакомства – все перспективнее. Еврипид Тангалаки слыл эдаким простодушным стяжателем, все лукавство коего не простиралось далее десятка монет, взятых свыше оговоренного. Кроме того, он был сластолюбцем, а это в торговом мире считалось верным признаком глупости.

Но вот как-то раз на большой виа подстерегли Еврипида двое Сулл – Гай и Луций. Недолго кружили они вокруг существа дела – почти сразу набросились на истину и бесстыдно распотрошили ее, как набитую соломой куклу. Сам ли Еврипид додумался или мертвая голова ему нашептала – того и Еврипид, пожалуй, не сказал бы; только вошел он в полное согласие с этими Суллами и взял у них на пробу товар. И не полузапрещенный, как безобидные – если брать их по отдельности – травы да коренья, а готовое преступление – вытяжку генетического материала в колбе.

С тех пор уже много лет занимался Тангалаки самым опасным и прибыльным ремеслом в Ромарике – доставал и перевозил с места на место самый разный генетический материал. Он был вхож почти в каждое богатое семейство на всем протяжении Арденнского леса; и всегда-то Еврипид возникал вовремя, когда наставало время подыскивать жениха для дочери-мутантки.

И уж конечно в любой момент у него оказывалась наготове композиция вытяжек, подобранных «индивидуально», как он уверял. И сопутствующие сертификаты неизменно присутствовали, и с правильными водяными знаками, хорошо видными на просвет. И все это изготавливалось в подпольной лаборатории при свете керосиновой лампы немытыми пальцами.

Иногда инъекции, предложенные Еврипидом, приводили к заметному улучшению фенотипа невесты – исчезали наиболее вопиющие приметы мутации, например, бледнели громадные темные пятна на лице и груди, исчезала лишняя растительность, обретал некую гибкость искривленный позвоночник – и усовершенствованная таким способом девица находила себе вполне приличного, маломутированного супруга. Однако нередко случалось и так, что при улучшении фенотипа начинались катастрофические ухудшения генотипа, и отпрыски осчастливленной четы рождались несусветными уродами, которых даже летальные мутанты поостереглись бы счесть за своих.

Тангалаки всегда внимательно следил за последствиями своих экспериментов. В иных случаях он появлялся с новым чудодейственным средством на пороге детской. Пару раз его жестоко били, но так или иначе он всегда выходил сухим из воды.

Разумеется, Еврипид был далеко не столь глуп, чтобы ограничить свою деятельность этими противозаконными экзерсициями. Качнувшись, словно маятник, от абсолютно легальных ленточек и туфелек к абсолютно нелегальным вытяжкам генетического материала, Тангалаки остановился как бы посередине и отныне опасно балансировал на кончике иглы. Преимущественной деятельностью Еврипида Тангалаки сделался косметический бизнес. Рекламный слоган для «Косметики сердца» гласил: «Косметика откроет Вам космос». Почему провинциальные мутанты – главные потребители «Косметики сердца» – непременно должны нуждаться в том, чтобы им открылся космос, – об этом говорить не было принято. Предполагалось, что космос необходим всем.

Свои продажи Еврипид всегда обставлял с большим искусством. Появившись в городе с товаром, он не расклеивал по улицам объявления. О, нет – обычно он останавливался у знакомых, а те оповещали своих знакомых: прибыл! привез! много! И вот уже из дома в дом ходят стареющие мутантки с девически блестящими глазами, и повсюду слышится: «Я познакомлю тебя с потрясающим мутантом… Для меня дружба с ним – это большая честь… Ты этого достойна!.. Скажем, так: настоящий товар стоит настоящих денег… При чем тут «обдиралово», кто по-настоящему о себе заботится – тот найдет средства заплатить…»

И вот Великий День. В доме полно этих мутантов, немолодых, пожеванных жизнью и выплюнутых ею за полной несъедобностью. Настороженных, не готовых поверить в то, что чудо можно купить.

Тангалаки, появляясь откуда-нибудь из кухни с сияющей улыбкой, мгновенно оценивает: кто пришел из любопытства, а у кого в кулаке тайно потеют деньги. И работает только на них, на тех, кто ждет. Вон, например, та, бородатая жаба – она почти готова. Итак, внимание: новая мазь «гладкое личико».

– Друзья! – задушевно произносит Еврипид.

Напряглись. О, стоит послушать! Жил-был один мутант, который мечтал бескорыстно осчастливить все человечество. Для этого он разработал особый рецепт. Только травы – все натуральное. Позволяло очистить и обновить ткани организма, снять некоторые внешние последствия мутаций, вывести радионуклиды… Но никто не верил в этого молодого мутанта – ведь он был простым студентом с кафедры гендерной философии. И вот тогда его старенькая бабушка сказала: «Внучек! Я скоро умру – мне уже все равно и я ровным счетом ничего не теряю. Позволь мне на себе испробовать твоего снадобья». Мутант-изобретатель провел с бабушкой курс лечения… и старушка оздоровилась! Избавилась от радионуклидов! Почувствовала себя сильной! С доброй вестью поскакала она к другой старушке и уговорила ту пройти курс лечения.

– И с тех пор наш продукт распространяется только так, от сердца к сердцу, – заключал Тангалаки, обаятельно улыбаясь. – Спасибо, продукт!

В этом месте слушатели начинали ерзать. Еврипид вынимал несколько пар фотографий: мутантка до приема продукта – мутантка после. Показывал. Публика любит наглядность.

Затем, не дав никому опомниться, Тангалаки переходил к практической стороне. В считаные клепсидры распродавались коробки с пудрой, тонизирующие коктейли в порошке, пахнущие почему-то средством от моли, шлаковыводящие пилюли, помадки, карандаши для выведения бородавок, «Русалочья холера» – особое средство для сжигания жира прямо в желудке… Когда все, отягченные продуктом, расходились, неизменно кто-нибудь оставался и, наученный знакомцами, тихо, с намеком спрашивал – нет ли какого-нибудь лекарства… порадикальнее?

Еврипид Лучезарный намеки понимал с полуслова и сразу начинал вникать в положение, озабоченно кивать. Для таких клиентов у него был заготовлен особый аттракцион под названием «Качели Надежда-Отчаяние-Надежда». Аттракцион приводился в действие и останавливался на «Надежде». Назывались суммы. Сначала стыдливо: «Пять». Уточнялось намеками, не сотен ли. И вот тут Еврипид устремлял на клиента взгляд – прямой, зрачок в зрачок. Ласковый. Честный. Твердый. С насмешкой – что мы с вами, в самом деле, дети, что ли? «Тысяч». – «Как?» – «Пять тысяч». – «Сестерциев?» – «Денариев». – «Ну, знаете…» Пауза – и Еврипид неизменно выходит победителем. Более того, теперь у него появлялся еще один верный сторонник.

Кроме денежной платы Тангалаки всегда брал генетический материал – «для анализа», как он объяснял клиентам. Этот материал доставлялся Суллам, Гаю и Луцию. Оба этих Суллы работали, скрытно от всех, даже от Метробиуса, над продлением срока жизни клонов. Конечно, эта тема интересовала всех, однако Гай и Луций желали, опередив патрона, создать сыворотку для одних себя.

У Еврипида была назначена с ними очередная встреча – как раз неподалеку от того места, где стояли лагерем патриций Эмилий, такой непредусмотрительный. В данный момент разработка сыворотки долголетия – ее основное действие направлено на замедление обменных процессов в теле клона – вступила в решающую стадию. Тангалаки, со своей стороны, трудился над собственным проектом: в Нарбоне сейчас имеется одна перспективная девица на выданье – дочь крупного банкира. Ее отец весь Нарбон держит в кулаке. Вот так он весь Нарбон держит! (Думая о банкире, Еврипид всегда стискивал пальцы, вонзая ногти в ладонь). Богат – несметно. Через третьих лиц он уже выразил желание встретиться с Тангалаки и обсудить с ним некоторые семейные проблемы.

Еще издали Еврипид Тангалаки почуял костерный запах. Пав на чрево свое, подобно змию, он пополз, старательно хоронясь под кустами. Вряд ли это Суллы, дожидаясь его, так шумят и жгут ветки. Суллы обычно крайне осторожны. Обостренное чутье контрабандиста улавливало присутствие большого числа людей. Еврипид зарекся гадать, кто это может быть. Один только раз мелькнуло в уме: «Уж не меня ли ловят?» – и тотчас так некстати мысленно нарисовался один крупный негоциант из Аквинка, у которого после приема шлаковыводящих пилюль умерли жена и теща. По слухам, он поклялся распять этого отравителя Тангалаки на первом попавшемся дереве и даже нанял отряд охотников из числа членов изуверского Союза Чистоты Расы. Мысль застигла крадущегося Еврипида врасплох. Он покрылся ледяным потом и ощутил несвоевременную каменную тяжесть во всех членах; мертвая голова, словно бы превратившись в свинцовую гирю, придавила его к земле. Насилу отдышавшись, Тангалаки наконец пришел в себя и осторожно выглянул из-под куста.

В лагере находилось двадцать четыре мутанта. Число присутствующих Еврипид Тангалаки умел определять с первого взгляда. Почти все – воины. С ними еще мозгляк какой-то. А вон тот мутант, в плаще, что кормит мозгляка с ложки, как младенца, – почти наверняка женщина.

И… Кровь застыла у Еврипида Тангалаки в жилах. Он прищурился, надавил пальцем на глазное яблоко, трижды плюнул себе в ладонь – видение не исчезало.

Патриций!

Нет, Еврипид Тангалаки, нет, родимый, это не охотники из Аквинка по твои бедовые головушки; это – долгожданная удача, да прямо в твои загребущие рученьки! И Суллы еще не явились, они будут только к вечеру. Договоренность была – на полночь. Время есть. Ай-ай, как бы ничего не упустить, не перепутать, как бы половчее ухватить сию дивную Фортуну за круглые ее бочка…

Тангалаки еле слышно простонал сквозь стиснутые зубы – чувства так и распирали его. Он перекатился на спину и прикрыл глаза, чтобы собраться с мыслями.

Патриций. Здесь, в Арденнском лесу.

Ах, девица-красавица, банкирская дочь, ты и сама не знаешь, как тебе повезло! Какой генетический материал заготовит для тебя добрый Тангалаки. И можно будет, не опасаясь последствий, никуда не уезжать, остаться после свадьбы и после родов. Есть-пить с золотых блюд, получать подарочки. Потому что теперь патриций настоящий, не подделка. И вытяжка будет настоящая. Счастливый дед-банкир осыплет Еврипида Тангалаки алмазами, а слава благодетеля мутантов тайно разбежится по всей Ромарике, доберется до Гардарики – деньги можно будет грести лопатой…

Ну все. Пора действовать. По-умному. Тангалаки решился – открыл глаза и тотчас же встретил чужой взгляд. Вот так дела! Пока он плавал в сладостной, ослепительной грезе, его выследили. Чужие глаза были желтые, внимательные.

– Ну что ж, вылезай, – проговорил голос как-то весело, легкомысленным тоном.

Еврипид выбрался из-под куста и встал, отряхиваясь.

– Мир вам, честные мутанты! – затараторил он. – А гляньте-ка лучше на мои таланты! Есть ленты, плетенье, всякое украшенье…

– Фью, – еще более развеселился желтоглазый. – Коробейника словили!

Приседая и на ходу загребая ногами, как бы выплясывая, Еврипид Тангалаки шел, ведомый под руки, прямо к заветной цели – к патрицию. Не переставая лепетать что-то про бусы-перстенечки – бессвязное – он быстро косил глазами, оценивал обстановку. Пока ничто не говорило о том, что путешественники настроены враждебно. Они, скорее, забавлялись.

Ну вот и патриций. Фу ты, Тартар, вот это, с позволения сказать, фигура! Плечи соразмерные, прямые, шея стройная, лицо правильное, симметричное – ни одного пятнышка, ни одного прыщичка. И руки – пальчик к пальчику, ноготок к ноготку, а на мизинце маленькая печатка, плоская золотая кроха – Тангалаки даже умилился, как ладно она сидит на этом совершенном мизинце.

– Э… – выговорил патриций и посмотрел поверх голов Тангалаки на желтоглазого. – А это что такое?

Тут Еврипид не сплоховал – бойко пал на колени и с подвывом, «по-народному», представился:

– Жизнь моя – как у бездомной собаки, а звать меня Еврипид Тангалаки. Молю твое ясновельможество: воззри на мое убожество!

Патриций медленно повернул голову в сторону другого мутанта-стража, и Еврипид Тангалаки немедля ощутил два быстрых тычка под ребра, нанесенные с великим искусством.

– Ой! Ой! – вскрикнул Еврипид.

– Чем он промышляет? – опять обратился патриций к желтоглазому (настоящее имя этого брата было Одилий).

– Я ничтожный коробейник, – пробормотал Еврипид Тангалаки. А сам втайне затаил злобу.

И снова – бух! бух! – по ребрам.

– Пусть перестанет врать! – велел патриций брату Одилию.

– Ай-ай! – завопил Еврипид Тангалаки. – Я честное слово торговец! Косметические товары… И разные услуги – письма, посылочки…

– Другое дело, – молвил патриций. И благосклонно кивнул желтоглазому. – Скажи ему, кто я.

– Перед тобой, жалкий мутант, – патриций Вальтер Эмилий Павел из Гланума, – возгласил брат Одилий таким голосом, что у Тэклы, которая внимательно следила за допросом незнакомца, ледяные муравьи побежали по коже. – И он не нуждается в косметических товарах!

– Разумеется, – забубнил Тангалаки, так и стреляя глазами. – Но, может быть, кто-нибудь из свиты… заинтересуется… Вижу, с вами путешествует также домина… Для домины у коробейника всегда сыщется что-нибудь занятное…

«Он обо мне», – сообразила вдруг Тэкла, и ей сделалось неприятно, как будто кто-то подсмотрел в окно ее комнаты.

Вальтер Эмилий Павел холодно произнес:

– Пусть торгует своими безделушками, если мои мутанты захотят иметь с ним дело.

Еврипид сразу приободрился и обнаглел. В живой голове у него словно бы запрыгали пестрые кусочки сложной головоломки, складываясь то в один узорчик, то в другой; в мертвой же ссохшейся головке было темно и покойно.

Для начала Тангалаки снял со спины короб и уселся на землю, скрестив ноги. На свет явились брошки из раковин; мужские браслеты – железные, с воинственным орнаментом в форме шипов; сплетенные, как змеи в брачный период, пестрые ленты; помады, уложенные в коробку из-под ампул для инъекций; дурнопахнущее масло для рощения волос и другие сокровища.

Тэкле, скрытой капюшоном, мечталось, что братья сейчас разбросают все эти ненужные предметы по траве, растопчут их ногами, а нахального Еврипида выгонят вон. Но ничего этого не произошло. Мутанты сгрудились вокруг Еврипида и принялись рыться в украшениях, пробовать карандаши для маскировки дефектов кожи и маленькие шиньоны из ненатуральных волос – чтобы скрыть плеши. Тангалаки сделался сердечен и заботлив, внимательно, впрочем, следя за тем, чтобы никто не прикарманил какую-нибудь мелкую вещицу.

– Попробуем для сравнения, – уговаривал он брата Иммо купить снадобье для улучшения кожи. – Смотрите: я намажу вам кремом половину лица… Идеально разглаживает морщины по меньшей мере на девять клепсидр… Эффект сразу.

Брат Иммо охотно подставил силиконовое лицо и зажмурился. Прочие сгрудились вокруг, наблюдая с интересом за ловкими манипуляциями Еврипида Тангалаки. А тот ворковал:

– Знаете, опробовано. Один мутант много лет страдал от сморщенности кожи. Его все принимали за старика. Нам-то, пожившим, это, конечно, было бы безразлично, а каково-то молодому? Кровь так и поет в жилах, охота погульбанить, найти себе подругу – а тут… Эх! – Он нанес на щеку брата Иммо тонкий мазок и осведомился: – Щиплет?

– Нет, – ответил брат Иммо.

– Нет? Странно… Ну вот, после применения этого средства ситуация радикальным образом изменилась. Среди обывателей принято считать косметику чем-то внешним, но ведь на самом деле косметика затрагивает самую сущность нашей жизни. Она способна изменить бытие к лучшему, изменить настолько, что впоследствии мы и сами зачастую не можем понять: как жили все эти годы без продукта?

– Какого продукта? – спросил брат Иммо.

– Это собирательное название – профессиональный жаргон, так сказать. «Косметика сердца» – официальное название. Полностью соответствует действительности, кстати, – можете попробовать… Жжет?

– Нет.

– Странно, – повторил Еврипид. – Должно ощущаться поначалу легкое жжение. – Он отошел чуть в сторону и взглядом художника воззрился на намазанную 1/2 личины брата Иммо. – Ну вот, теперь совсем другое дело. Разве вы не видите? – обратился он к стоящему рядом брату Колумбану.

Тот спросил:

– Чего я не вижу?

– Разницы между половинами его лица! Щитовая – старая, сморщенная, с крупными порами, а мечевая – гладенькая, как попка новорожденного патриция!

Силиконовый брат Иммо сохранял полную невозмутимость, только ресницы у него дрожали. Тэкла поглубже зарылась под капюшон. Ей было и противно, и очень смешно.

Брат Колумбан чрезвычайно серьезно ответил:

– Разница просто вопиющая!

– Но не жжет, – сказал брат Иммо.

– Странно, – повторил Еврипид Тангалаки.

– А почем вы продаете свои снадобья? – поинтересовался брат Колумбан.

– У нас существует гибкая система скидок и промоушенов, – оживился Еврипид, но брат Колумбан перебил:

– А сколько это в сестерциях ассигнациями?

Тангалаки надулся и, не отвечая, стал складывать сокровища обратно в короб. Его пока не останавливали – просто наблюдали.

Вот тут-то самое время Еврипиду призадуматься и насторожиться: почему эти мутанты ведут себя не так, как другие? Но близость настоящего патриция подействовала на Тангалаки парализующе. Он словно надышался угарного газа. За неясными колеблющимися фигурами его мысленный взор различал иные картины, такие захватывающие, что в груди словно бы образовались «гардарикские горки»: у-у-у-х! вниз! а-а-а-х! наверх! – и так много-много раз.

Брат Иммо видел, что Тангалаки появился в этих местах не просто так, и сильно подозревал торговца в связях с Метробиусом. Или с Суллами. Возможно – опытный орденский функционер вполне допускал это – Суллы, все вместе или некоторые из них, и их создатель Метробиус преследуют совершенно различные цели. В конце концов, каждый из них стремится к индивидуальному бессмертию – стандартная цель любой искусственно созданной имитации жизни.

По роду своих занятий он, как и другие братья, изучал богословие зла. Отец Юнгерикс, по просьбе руководства, провел несколько семинаров. Сказанное там в немногих словах обобщалось следующим образом. Зло, несомненно, всегда получает фору, поскольку именно оно делает первый ход. Однако у него есть и свое слабое место. Зло по своей природе ненавидит любую иерархию. Оно всем своим существом противится подчинению. Ergo: зло всегда разобщено и тяготеет к созданию фракций.

Следовательно, между Метробиусом и Суллами не обязательно существует полное единство. Скорее всего, в среде подчиненных Сулл имеются оппозиционные группировки. И одна из этих группировок каким-то образом связана с Тангалаки.

Пока Еврипид копался в побрякушках и коробках со снадобьями, Тэкла снова взялась за ложку и сказала Линкесту:

– Надо поесть.

Она говорила тем особым, утомленно-терпеливым тоном, который обыкновенно не сулит капризному ребенку ничего хорошего. Линкест страдальчески, по-песьи, скосил на ложку глаза. Тэкла вздохнула, заклокотав всем горлом. Небольшая врожденная неправильность гортани позволяла ей в минуты раздражения издавать воркующие звуки, похожие на брачную песню голубя.

Рядом уселся на землю один из переодетых мутантов.

– Я брат Колумбан, – представился он Тэкле вполголоса. И добавил: – Иди к нему. Купи у него что-нибудь. Брошку, перстенек. Выведай, зачем он сюда пришел.

– Я? – удивилась Тэкла.

– У него здесь встреча с кем-то из них… – Брат Колумбан неопределенно качнул головой в сторону. – Хорошо бы знать, с кем. Женщине он может наболтать лишнего.

– Почему?

– Потому что он всю жизнь только тем и занимается, что околпачивает женщин. Он считает их глупыми.

Тэкла фыркнула под капюшоном.

– Сначала я должна заставить Линкеста поесть.

– Это твой раб? – спросил брат Колумбан. – А почему он не ест? Первый раз вижу такого раба!

– У него депрессия, – объяснила Тэкла.

– А, – сказал брат Колумбан. – Ну так я его накормлю, а ты ступай, поболтай с этим Тангалаки.

– Но я не хочу! – возмутилась Тэкла. – Он отвратительный! Я не смогу с ним болтать! И не хочу я покупать у него брошку.

– Сестра Тэкла Аврелия, – сказал брат Колумбан, – сделай это за святое послушание.

Тэкла так изумилась, что немедленно поднялась и присела перед братом Колумбаном в книксене.

При виде женщины Тангалаки действительно оживился, как будто в нем заново повернули ключик и подтянули пружинку.

– Прелестная! – начал он, пытаясь заглянуть под капюшон.

Тэкла повела плечом и сказала нелюбезно:

– Мне хочется брошку.

– Любая красота нуждается в рамке! – захлопотал Еврипид. Он напевал и что-то блестящее показывал в смуглых ловких пальцах, но голос его звучал равнодушно, а глаза, в противоположность бойкому разговору, скучно шарили вокруг. Все это время Еврипид только тем и занимался, что прикидывал в уме, как ловчее заманить патриция на латифундию. Следовало, кроме всего прочего, перехитрить не только Эмилия Павла, но и других Сулл. Не допусти Дий, чтобы Суллы-конкуренты пронюхали! Охраны у этого Эмилия многовато, у подлеца. Хотя бы половину неплохо оставить в лесу.

Тэкла брезгливо трогала вычурные поделки, некоторые даже брала в руки. После работ Линкеста они казались ей невыразимо пошлыми.

– Какая прелесть, – говорила между тем сестра Тэкла Аврелия, – а это что? Очень миленькие. У вас, наверное, много заказчиков из чистой публики?

– Я скромный разносчик самых простых товаров. Впрочем, на своих покупателей не жалуюсь. Есть у меня и кой-что особенное. Для поправления здоровья. Особенно женщинам полезное. Понимаете? Не интересует?

– Чрезвычайно, – сказала Тэкла.

Тангалаки придвинулся ближе.

– Некоторые… даже из высших кругов… А вы очень проницательны… Они пользовались – с неизменно высоким результатом. Понимаете? – интимно цедил Еврипид сквозь зубы. – Самые высшие слои общества!

– Неужели? – сказала Тэкла. – Косметика?

На миг мелькнула у нее шальная мысль на самом деле купить у этого пройдохи золотой пудры или синей краски для ресниц, но мысль тут же испарилась.

– Косметика… в том числе внутренняя, – туманно намекнул Тангалаки. – Если вы хотите удержать сердце патриция, дорогая, вам непременно следует позаботиться о себе…

Тэкла издала воркующий звук. Она и без того была раздражена, но бесстыдное предположение Тангалаки о том, что она – наложница какого-то там Вальтера Эмилия, просто вывело ее из себя.

– Что вы можете предложить? – удивленно услышала девушка собственный голос, довольно спокойный.

– Разные средства для укрепления доминант немутированной структуры ДНК…

Помолчали. Переварили прозвучавшее.

Наконец Тэкла сказала:

– А гарантии? Это ведь опасно!

– Я могу вам назвать… только вам лично – имена… Вам подтвердят… Результат налицо. Счастливые семьи, выгодные браки, перспективные дети.

– Ну, назовите, – велела Тэкла, растягивая слово, как сладкую тянучку.

Брат Иммо чуть переместился поближе к Тэкле и беспечно присосался к берестяной фляге. Тангалаки между тем разошелся – он похвалялся перед Тэклой своими связями в Аквинке, в Лондинии, в Могонциаке и даже в Киеве. Тэкла глуповато восхищалась, а брат Иммо осоловевшим взором пялился куда-то на стволы деревьев, растущих на краю поляны.

– А здесь, – сказала наконец Тэкла, – у вас тоже, наверное, важные клиенты?

Зрачки в глазах брата Иммо тревожно метнулись – Тэкла задала вопрос слишком прямо, неловко. Но Еврипид самодовольно пригладил волосы и потрепал пальцем у себя на плече мертвую голову, как бы лаская ее.

– О да, – молвил Еврипид, кивая многозначительно, с опущенными веками, – весьма важные… Потрясающие мутанты! Для меня большая честь – знакомство с ними…

– О! – выговорила Тэкла, не зная, как еще отреагировать. Спрашивать об именах она не решилась. Брат Иммо между тем незаметно подмигнул ей. – Я что-то устала… – сказала она капризным, неестественным тоном. Удивительно, но и это было воспринято ее собеседником как должное. – Побудьте пока в нашем лагере, если вы не против, а ближе к вечеру поговорим еще. Ваши предложения просто сбили меня с толку. Я растеряна. Мне надо…

– Подумать? – перебил Тангалаки. – Я вас вполне понимаю. То, что я говорю, кажется невероятным, не так ли? Слишком уж хорошо для правды, верно?

– Просто мне нужно… сжиться с этим, – объяснила Тэкла. – Столько новых идей и перспектив… Вы ведь останетесь, не уйдете, пока я отдыхаю?

– Я дождусь вашего решения, дорогая, каким бы оно ни оказалось, – заверил Тэклу Тангалаки, и девушка с облегчением избавилась от его общества.

Брат Колумбан уже завершил кормление Линкеста. Пустая миска и ложка лежали на траве, а Линкест, измазанный кашей до самых волос, удивленно созерцал их. При виде этой картины Тэкла самым бессердечным образом расхохоталась.

И тут случилось чудо – Линкест улыбнулся.

Еврипид Тангалаки сдержал слово – он, как и обещал Тэкле, оставался в лагере Эмилия Павла до темноты. Все это время он угощался берестяным самогоном – крепким пойлом с сильным запахом, которое братия изготавливает нарочно для подобных случаев, – и без умолку болтал то с одним, то с другим мутантом, пока наконец не выведал разными окольными путями то, ради чего, собственно, и велись бесконечные пустопорожние беседы: патриций Эмилий Павел изволит, прихватив пышную свиту, путешествовать из Гланума в Колонию Агриппину, где его ожидает невеста. Предстоят большие, сытные торжества по случаю смотрин и сговора. Имя невесты Тангалаки выведывать побоялся.

Наконец взошла луна. Здесь, в густом лесу, она казалась – особенно в начале своего царствования – куда менее значительной персоной, нежели в степи или на море, поэтому и отношение к ней было у Арденнских обывателей довольно панибратское.

– Кажись, луна, – вот и все, что они, бывало, в подобный час молвят.

Еврипид Тангалаки при появлении бледного светила таинственно, по-пьяному, улыбнулся и почти сразу же как-то очень ловко испарился, хотя братия не спускали с него глаз, кажется, ни на миг.

Он отсутствовал с полклепсидры; но вот он возвращается – и не один, а в компании с рослым мутантом, который весьма усердно хромает на обе ноги.

– Позвольте представить, друзья мои, – чуть заплетающимся языком произносит Еврипид Тангалаки; однако речь его внятна, а глаза наконец оживились, и в них скачут шутики. – Это друг мой Гай Корнелий, честный мутант.

Лицо патриция Эмилия – разумеется – сохраняет полное бесстрастие. Под маской-имаго брат Тассилен напряженно думает: Гай – конечно, Сулла; но знают ли о связях этого Суллы с Тангалаки прочие клоны или же он действует в одиночку?

Карлики-оруженосцы посылают своим пленным братцам мысленные запросы. Они столь усердствуют в телепатии, что их бородатые физиономии так и пляшут – одна гримаса сменяется другой.

– Что еще? – отзываются пленники.

– Только что к нам в лагерь явился один из Сулл.

– Прикидывается мутантом!

– Хромает!

– Скоро мы ему ноги переломаем – не будет прикидываться!

– Прекрасненько, – казалось, пленники удовлетворенно потирают руками.

– Что знают об этом другие?

– Кто?

– Другие Суллы!

– А, – сказали четверо оруженосцев, – понятно. Мы спросим.

– У кого?