У принцессы век недолог Резанова Наталья

– О том, как мало у нас данных. И способны ли они принести хоть какую-то пользу.

– Ты о событиях прошлой ночи?

– И о них тоже. И еще у нас есть пресловутое «самоубийство» маркиза де Каданса. Странно, мадам из Гран-Ботфорте, они там больше по ядам специализируются.

– По-моему, ты напрасно цепляешься к этой даме. Я вообще считаю, что отец Батискаф вставил ее в свой список исключительно из вредности. Только потому, что она имеет какое-то отношение к ордену Святого Рогатуса. А интереса в том, чтобы свергнуть верховную власть в Шерамуре, у нее нет.

– Хорошо, что напомнил. Орден и еретики Края Света. Надо будет разведать, при чем тут они.

– Ясно. Не хочешь говорить о маркизе – не будем. Но учти: не я начал это разговор!

В который раз подивилась я капризам мужской логики.

– Лучше скажи мне – кто одержал победу в Семидесятидвухлетней войне?

Гверн взглянул на меня с удивлением, но ответил без запинки.

– В общем, никто. Все остались при своем. Но ты права – это было так давно...

– Да. Давно. А нам пора заняться делами насущными. Переездом.

Особняк на улице Кота-Ворюги принадлежал ранее барону дез Инсекту. Последний принял участие в мятеже маршала Мордальона и пал в битве у замка Балдино, которую мне в свое время пришлось наблюдать. Не участвовать, заметьте. Не имею обыкновения сражаться с призраками. Так или иначе, отель дез Инсект перешел в собственность короны и теперь сдавался внаем.

Штат прислуги, набранной Фердикрюгером, состоял из четырех человек: дворецкого, горничной, повара и конюха. А когда я посетовала на расточительность, банкир ответил, что хотя понимает мои чувства, но должен предупредить, что по шерамурским понятиям в доме титулованных особ Должно быть не менее семидесяти слуг, и нас в глазах местного света может оправдать лишь то, что мы здесь проездом. Кстати, дворецким в княжеском дому мог служить только дворянин, каковым и был представленный нам Сорти дю Баль, выходец и благородного, но разорившегося семейства, – статный представительный мужчина с проникновенным лицом и трагически изломанными бровями. Если бы я была на месте заговорщиков и захотела заслать своего человека в дом подозрительных иностранцев, то именно такого бы и выбрала. Заподозрить его в чем-либо дурном было решительно невозможно.

Жена его, горожанка по происхождению, маленькая и подвижная, день-деньской крутилась по дому со щетками и метелками. Так что возможность подглядывать и подслушивать у нее была.

Повар и конюх представляли меньше опасности, ибо по роду своей деятельности были привязаны к кухне и конюшне, но их тоже не стоило сбрасывать со счетов. Я предупредила Гверна, что в доме нам следует говорить только по-поволчански.

Возможно, подобная подозрительность выглядит ненормальной для женщины, которая родилась и выросла во дворце, битком набитом слугами. Но мне довольно рано пришлось сменить дворец на камеру-одиночку в башне, и с тех пор я от слуг отвыкла. Более того, терпеть не могла, когда по дому шляются посторонние люди. Даже когда я вела относительно спокойный и оседлый образ жизни, то ограничивалась приходящей прислугой, а собственной кухне предпочитала гостиничную или харчевенную.

По счастью, мы с Гверном были избавлены от обычных забот, связанных с переездом, поскольку у нас почти не было вещей. И поговорка насчет равносильности пожара двум переездам тут не должна была оправдаться. Однако благородные дворяне Моветона явно решили это обстоятельство исправить.

Не успели мы расположиться в особняке, как торжественно предстал перед нами монументальный Сорти дю Баль и сообщил, что с визитом прибыли шевалье дю Шор и мадемуазель де Монбижу.

– Ты думаешь, это случайно? – спросил меня Гверн.

– Не верю я в такие случайности. Но не прятаться же от них!

– Хорошо. – И Гверн повернулся к дворецкому: – Проси!

И нам явилась впечатляющая пара. Шевалье ростом был невелик, собою изрядно обилен, с круглыми черными глазами. Еще из достопримечательностей внешности можно было отметить залихватски торчащие усы и бородку клинышком на кабальеррский манер. И хотя я мало разбиралась в шерамурских и, паче того, в моветонских обычаях, можно было предположить, что цвет его лица считался слишком загорелым для благородного дворянина.

Мадемуазель, напротив, ростом была выше не только многих женщин, но и некоторых мужчин. Одета она была в соответствии с требованиями моды, объясняющими, почему в шерамурских домах такие широкие лестницы. Но при пышных юбках и роскошном бюсте талия бывшей фаворитки отличалась угрожающей тонкостью. Не знаю, числится ли у Благого Сыска ношение корсета в ряду самых изощренных пыток, но я бы внесла его в реестр. Видимо, бледность, заливавшая лицо мадемуазель Монбижу, достигалась истинным аристократизмом – или высоким качеством белил. У любой нормальной женщины лицо бы побагровело.

– День добрый! – возгласил шевалье. – Говорят ли ваши сиятельства по-шерамурски?

– Безусловно, – Гверн выдвинулся вперед.

Я кивнула.

– Как же иначе! Шерамурский – язык высшего света, не так ли?

Мадемуазель просияла.

– О! Похоже, мы найдем общий язык – во всех смыслах.

Что ж, подумала я, фрейлина, может, и заговорщица, но воспитана лучше, чем недавняя собаковладелица.

Гверн снова перехватил инициативу.

– Прошу садиться, господа. Чему обязаны честью?

– Просто делаем визиты, как подобает светским людям. Услышал о вашем приезде, по пути встретил карету мадемуазель Монбижу и позвал ее с собой.

– Но ведь мы только вчера приехали – как вы успели узнать?

– И, однако, слухи уже разнеслись.

– И еще какие! – фрейлина так всплеснула руками, что я испугалась, не переломится ли она. – Впрочем, город полон слухов не только о вас. Болтают что-то о чудесном явлении святой Инстанции...

– Или о возвращении знаменитой разбойницы Анни-абалетчицы, – хохотнул шевалье. – Что поделаешь, сейчас нет ни войны, ни мятежа – надо же как-то развлекаться!

– А как вообще развлекаются в Моветоне в мирное время? – рискнула спросить я.

– О, Моветон хоть и называется «садом Шерамура», все же уступает Парлеве, – вздохнула Монбижу. – Там истинная столица Ойойкумены по части развлечений. Но и мы можем кое-чем похвалиться. Балы, пиры, маскарады – все это устраивается здесь с наилучшим вкусом, какого не видывали и в Парлеве.

– А турниры? – полюбопытствовал Гверн.

– Это отошло в прошлое, – отвечал шевалье дю Шор. – Ныне они считаются пережитком мрачной эпохи Воздержания. А не утратить рыцарский дух нам позволяют поединки. Однако прелестная Монбижу забыла о главном, впрочем, даме это простительно. Охота, светлейший князь, – вот истинная жемчужина среди развлечений. Признаюсь, я страстный охотник. Собственно, потому я к вам и пришел. Говорят, Поволчанские леса кишат дичью.

– Кишат, – подтвердил Гверн. – А Заволчанские – тем более.

Сейчас Заволчанские леса кишели в основном еретиками, но я не стала вносить это уточнение.

– А какой? – жадно спросил шевалье. – Вы не поверите, князь, на какие меры приходится идти, чтобы сохранить в охотничьих угодьях Моветона хотя бы волков и кабанов. Уж мы всем благородным дворянством смердов вешали-вешали, чтоб не травили благородных хищников, а быдло все за свое – скотину мол, режут, огороды топчут...

– Нет, в тех краях, откуда мы прибыли, волков, скорее, избыток. Оленей, коими, как я слышал, славятся леса закатных стран, не водится. Зато есть лоси. Здоровые такие. И туры. И рыси. И медведи.

– Медведи! – восторженно воскликнул шевалье. – Завалить медведя – мечта всей моей жизни. К сожалению, в наших краях медведей перебили еще в правление короля Полипа Брюхоногого. А уж копытных, как в вашей стране, и вовсе не водилось. Я жажду услышать рассказ об охоте на копытного медведя. Не откажите в любезности, ваше сиятельство!

– Ну вот, пошли сугубо мужские разговоры, – разочарованно протянула Монбижу. – Как это скучно... Но не будем им мешать. Я, в свою очередь, хочу пригласить вас, княгиня, прокатиться в карете. У вас ведь нет кареты?

– Нет. Мы приехали верхом и не успели приобрести карету.

– И не приобретете, – с гордостью сообщила она. – В Мове-сюр-Орер больше ни у кого нет кареты, даже у герцогов Такова-Селяви. Только у меня. Но вы можете пользоваться моей каретой безвозмездно. Я как раз собиралась проехаться по лавкам – ювелирным, кружевным, парфюмерным и прочим.

– Да, мне тоже не помешало бы сделать покупки подобного рода... – ясно было, что нам с Гверном придется временно расстаться. Ничего, справится. Наверняка он про охоту знает больше меня.

Уходя из комнаты, я услышала, как Гверн раздумчиво начал:

– Медведь – крупное млекопитающее с короткой шерстью и толстыми ногами...

Успокоившись насчет супруга, я последовала за бывшей фавориткой. Карета и впрямь стояла у ворот.

– Подарок его величества, – гордо произнесла Монбижу.

– Впечатляет, – отозвалась я.

Если в Шерамуре делали такие кареты, неудивительно, что в провинциальном городе предпочитали обходиться без оных. Понятно, что в маленьком экипаже дамы в модных нарядах поместиться не могли. Так что, как и в случае с лестницей, размер имел значение. Но проехать эта колымага могла только по площади. Или по широким улицам. «Надеюсь, мадемуазель Монбижу, – подумала я, – следует по выверенному маршруту и мы нигде не застрянем».

Лакей помог нам подняться в средство передвижения, где поджидала горничная фрейлины.

– Бабетта, приготовь нюхательные соли для княгини, а то вдруг укачает, – распорядилась Монбижу.

И распоряжение это было не лишнее. В последний раз на четырех колесах я ездила в империи, в полицейском возке – к счастью, не в качестве заключенной. И трясло в нем значительно меньше, чем в роскошной шерамурской карете. То ли имперское каретостроение шагнуло далеко вперед, то ли дороги в империи лучше. Конечно, в карете болтало не так, как при полете на ковре-самолете, но если бы я не укрепила желудок при морских переходах, нюхательные соли вполне могли бы понадобиться. Утонченной же фрейлине тряска была нипочем. Возможно, приглашение в карету служило испытанием. Но в случае со мной мадемуазель промахнулась. Однако я не видела, чтоб она была этим расстроена.

– Надеюсь, вы расскажете мне о светской жизни Моветона? – обратилась я к ней.

Она кивнула.

– Вы правильно сделали, что приехали сюда, а не в Парлеву. В последнее время столица утратила прежний блеск. А будет еще хуже.

Мне стало любопытно, заявит ли экс-фрейлина напрямую, что Парлева и королевский двор утратили прежний блеск с тех пор, как она переселилась в провинцию, однако Монбижу ограничилась намеком.

– Когда-то Моветон был не только садом, но и сердцем Шерамура. Государством в государстве. Лучшие люди Моветона стремятся возродить этот дух. О нет, Моветон не является глухой провинцией.

– Мне бы хотелось узнать побольше об этих лучших людях. Мы с мужем сами не местные и не имеем родственных связей ни в Шерамуре, ни в империи, ни в близлежащих странах.

Монбижу не успела ответить. Карету в очередной раз основательно тряхнуло, и лошади стали.

– В чем дело? – раздраженно спросила опальная фрейлина, и Бабетта услужливо отдернула занавески каретного окна.

– Дуэль! Дуэль! – защебетали разом служанка и госпожа.

Я подвинулась к окну, чтоб тоже взглянуть. Сама я в подобных развлечениях участия не принимала, но вынуждена была признать, что оно приобретало все большую популярность. Особенно в таких странах, как Шерамур и Кабальерра, несмотря на то, что это развлечение, почитаемое здесь сугубо дворянским, было изобретением молодых купчиков из Гран-Ботфорте, которых, в силу их происхождения, не допускали на турниры. Впрочем, многие нововведения из Гран-Ботфорте считались особенно утонченными и – как это... гламурными. Дуэли проникли даже в империю, хотя там турниры еще не вышли из моды, и только в Поволчье еще держались за старую добрую «стенку на стенку».

Пара шевалье, которых мы увидели из окон кареты, дуэлировали, как требовал изящный вкус, на шпагах и кинжалах. Камзолы они поснимали, широченные воротники отстегнули. Правда, штанишки, похожие на разноцветные подушки, и вязаные чулки оставались при них, вид у кавалеров был бы преотличный, если б на белом полотне рубах не алели пятна крови. Похоже, благородные господа намерены были развлекаться всерьез.

Никто им не мешал и не пытался остановить кровопролитие. Хотя глазеющих было немало.

Техника у дуэлянтов была приличная, хотя видывала я и получше. Собственно, дуэль нередко затевается для того, чтоб показать высокую технику, и не обязательно для убийства. Но эти нарядные господа в рубашках с кружевами, один – в полосатых штанишках, другой – в бордовых с серебряными звездами, намерены были убивать. Видно было, что оба устали, но собираются драться, пока не истекут кровью.

Мне это не нравилось.

Совсем не нравилось.

– Как сказал бы наш дорогой друг шевалье дю Шор, – промолвила Монбижу, – «и этого-то желает лишить нас министр Сомелье, требуя запретить дуэли. Ибо он – враг истинно рыцарского духа, ныне процветающего в Кабальерре».

– А что, министр действительно хочет запретить дуэли?

– Да. Он утверждает, что на дуэлях гибнет вдвое больше дворян, чем в войнах с маршалом Мордальоном и Кабальеррой, вместе взятыми.

Учитывая, что с Мордальоном сражалась не шерамурская, а имперская армия, министр, возможно, был прав.

– А вы что скажете?

Она помедлила с ответом. Ибо зрелище достигло кульминации. Полосатоштанный так резанул дагой по руке звездчатого, что тот выронил кинжал, а рука повисла плетью. Полосатый картинно отбросил дагу и послал воздушный поцелуй в сторону кареты. Больше он ничего сделать не успел, ибо звездчатый, воспользовавшись заминкой, вонзил шпагу ему в живот. После чего упал, обливаясь кровью, рядом с противником.

– Скажу, – ответила бывшая фрейлина, обмахнувшись веером, – что нам незачем брать пример с Кабальерры. У нас достаточно собственных славных традиций.

Эта женщина умнее, чем кажется, подумала я. И, возможно, опаснее, чем маркиза. Только что она хладнокровно сдала человека, с которым, кажется, в дружбе... или это проверка на предмет моих связен с Сомелье? Ничего, посмотрим.

Поверженных дуэлянтов унесли. Однако двое мужчин с решительным видом пререкались у монастырской стены.

– Секунданты, – пояснила Монбижу. – Но я думаю, ничего интересного нам уже не покажут. Если бы они собирались скрестить шпаги, по правилам им полагалось бы это сделать во время поединка, а не после.

– А вы разбираетесь в дуэльных правилах?

– А как же! В Парлеве каждая уважающая себя придворная дама обязана быть причиной множества дуэлей. Поневоле научишься разбираться. А некоторые дамы даже дуэлируют между собой. Правда, нам приходится проводить поединки, в отличие от мужчин, вдали от посторонних глаз. Ведь фехтовать приходится в одних рубашках. Корсеты и кринолины ужасно мешают.

– Не проще ли переодеться в штаны?

– А за штаны Благой Сыск и на костер может. Грех и полное неприличие.

– Так строго?

– Еще бы! Несколько лет назад собирался церковный собор, обсуждавший, является ли ношение дамами панталон в качестве нижнего белья посягательством на исконные привилегии мужского пола, извращением природы и установленного богами порядка, а следовательно, смертным грехом.

– И что?

– Дебатировали долго, двух богословов сожгли, трех заточили, но все-таки постановили, что не является. Но многие дамы все же перестали носить нижнее белье. Дабы их не обвинили в излишней греховности. И по возможности это демонстрируют... А, кстати, что мы стоим, чего ждем?

И впрямь – зрители, не дождавшись продолжения дуэли, начали расходиться, и путь снова был свободен. Карета тронулась с места.

– Так на чем мы остановились?

– Вы начали мне рассказывать о цвете моветонского дворянства.

– А вы с кем-то уже познакомились?

– Только с маркизой де Каданс.

– Уроженка Гран-Ботфорте. Этим все сказано.

Мне приходилось бывать в Гран-Ботфорте и встречать много тамошних уроженок. Но я поостереглась бы делать Далеко идущие выводы. Однако распространяться перед Монбижу об этом я не стала.

– Покойный муж маркизы принадлежал к младшей ветви одного из старейших семейств в Шерамуре. Де Градансы возводят свой род к Стрингам, а те, как известно, старше Капутов, предков правящей династии. Однако де Кадансы, как упомянуто, ветвь младшая, а теперь уже и пресекшаяся. В любом случае, маркиз не женился бы на женщине с низкой родословной, так что слухи о родстве дорогой Вальмины с владетельными Папарацци можно считать правдивыми. Однако со времени ее приезда в Моветон заграничные родственники ни разу не навестили ее. Они не прибыли даже на похороны маркиза.

– И что из этого следует? – она прикидывается дурочкой, так я тоже это умею.

– Из этого следует, дорогая княгиня, что в нашем жестоком мире женщине не выжить без сильного покровителя. Или покровителей. Но вот кто покровительствует дорогой Вальмнне, не знает никто. У нее нет никаких связей с королевским двором – уж я бы знала. Сомнительно также, чтоб ей оказывали поддержку герцог и герцогиня Такова-Селяви, самые могущественные сеньоры Моветона. И в то же время маркиза ведет себя так, будто за ней стоит какая-то реальная сила. Какая – окружающие предпочитают не углубляться. Возможно, покойный муж маркизы углубился... чрезмерно.

Я сделала вид, что не поняла намека.

– Вы упомянули чету Такова-Селяви. Я много слышала о них, но еще не имела возможности встретиться.

– Похоже, такая возможность скоро представится. Если кто-то ищет покровителей, то герцог и герцогиня ищут союзников. Как в Шерамуре, так и за пределами его.

– Наше княжество находится слишком далеко от границ Шерамура, чтоб представлять интерес для моветонских сеньоров.

– О, вы не представляете, сколь далеко простираются политические интересы господ Такова! Да, смотрите, мы почти прибыли!

Карета с грохотом выехала на набережную реки Орер, где, как выяснилось, располагались самые фешенебельные лавки и торговые галереи.

Если бы я прибыла сюда с другой целью, меня бы больше заинтересовала река. Она была судоходна, соединяла город с морем, что приносило Моветону несомненные выгоды с точки зрения развития торговли. Не зря Фердикрюгер здесь обосновался. Однако река же делала Мове-сюр-Орер уязвимым. Тот, кто сумел бы форсирогать Орер, овладел бы и городом.

Но сейчас мне было не до построения стратагем. Я уже поняла, что отец Батискаф со своими советами был прав, и предоставила мадемуазель Монбижу быть моей проводницей в мире роскоши и высокой моды. Она этому ничуть не удивилась. Шерамурцы всех иностранцев (кроме, разве что, уроженцев Гран-Ботфорте), какое бы высокое положение те ни занимали, полагают дикарями по части моды, нарядов, украшений и хороших манер.

Последующие часы стали для меня беспрерывным кошмаром. Мы посетили все модные лавки, торговцев тканями, обувщиков, парфюмеров, ювелиров, шляпников и перчаточников. Прилавки с веерами, кружевами, зеркалами, шалями, чулками и гребнями сливались в неразличимый ряд. И еще говорят, что в Парлеве выбор несравненно больше! Какое счастье, что нас не послали в Парлеву!

Но все-таки я не совсем одурела, и почти не покупала готовых товаров (кроме обуви и перчаток). Особенно после того, как в модных лавках нам продемонстрировали на манекенах наряды новейших фасонов. Нет, уж если я выбрала линию, то и буду ее гнуть.

Ни я, ни Монбижу не расплачивались наличными. Чеки на банк Фердикрюгера принимали везде. Так что аванс оставался пока в неприкосновенности, и это было единственное обстоятельство, придававшее мне силы. После окончания сеанса покупок я чувствовала себя измотанной, как после долгого сражения, а Монбижу по-прежнему была свежа и бодра. А ведь покупки надо было еще доставить! Карета, такая вместительная, пришлась как нельзя более кстати, и приказчики неустанно носили туда сверток за свертком. У владельца модной лавки я узнала имя портного, которого оный владелец клятвенно пообещал прислать в наш особняк. После чего, не чуя под собой ног, я погрузилась в карету. Ядрена Вошь! И это у здешних женщин считается развлечением? Я бы предпочла охоту на медведя. Даже копытного.

Но напрасно я полагала, что с местными развлечениями на этот день покончено, и столь же напрасно радовалась наличию кареты. На обратном пути нам снова пришлось стоять в пробке. На сей раз уличному движению помешала не дуэль, а некая процессия.

– А вот это развлечение мы совершенно напрасно позаимствовали у Парлевы, – поджимая губы, сказала Монбижу. – Тем более что в Парлеве оно считается почти таким же устаревшим, как турниры.

По улице двигался строй людей, облаченных в длинные ночные рубашки с кружевами, рюшечками, оборочками и затейливой вышивкой, притом босых. Особая пикантность состояла в том, что все это были мужчины. И все они охаживали себя плетками по бокам и по спине, при этом распевая что-то нудное и протяжное. Если кто-нибудь чрезмерно увлекался пением в ущерб побиванию, соседи дружно обрушивали удары на его плечи.

– Братство грешных кающихся, – прокомментировала Монбижу. – Как нагрешат, так и каются. Причем каяться принято именно в том виде, в каком грешили.

– Ну, вообще-то ничего особенного я в этом не вижу, – осторожно заметила я. И это было еще мягко сформулировано. На Ближнедальнем Востоке мне приходилось наблюдать сцены гораздо круче, например, на празднике «окосей-закосей».

– Еще бы! – фыркнула Монбижу. – Но при прошлом правлении это считалось верхом хорошего вкуса. Тон в этом увлечении задавал покойный брат Куткомбьен. Сейчас в столице все это отошло в прошлое. Но Куткомбьен-младший стремится возродить былые обычаи. А кстати, вот и он!

– Который?

– Вот, смотрите, подгоняет остальных, хлещет направо и налево, и прорывается вперед – живчик эдакий!

Я вспомнила, что рассказывал отец Батискаф о брате покойного фаворита, и несколько удивилась. Очередного фигуранта я представляла себе более... экстравагантным, что ли. Хотя, если мужчина, расхаживающий по городу в батистовой рубашечке с рюшечками, не кажется мне излишне экстравагантным, похоже, я уже достаточно прониклась шерамурским духом.

Мужчина то был весьма молодой, даже можно сказать, юноша с пухлыми розовыми щечками, ухоженными усиками и пламенно горящими глазками. И себя, и других он настегивал с одинаковым увлечением.

– Однако у него немало последователей, – произнесла я.

– О, да, – развивать эту тему Монбижу не стала. Учитывая, как охотно она сдавала предшествующих персонажей, это наводило на определенные мысли. И, какими бы комичными ни казались притязания графа на престол, очевидно, на что-то он опирался.

Я постаралась перейти на нейтральную почву.

– Как посмотрю, жители Моветона весьма благочестивы.

– Этого у нас не отнимешь, – отозвалась она. – И не только Моветона – всего Шерамура. Правда... – она сделала паузу, и я предположила, что сейчас Монбижу коснется новой ереси, о которой нас предупреждали. И ошиблась. – В последнее время в Парлеве новые веяния. Под покровительством премьер-министра собираются алхимики, алфизики, геоманты и прочие математики. И король закрывает на все это глаза.

Отец Батискаф ни о чем подобном не рассказывал. С другой стороны, доктор Халигали нашел же приют в университете Парлевы, и вполне неплохо там себя чувствовал. И не он один, надо полагать. Так что все поведанное могло быть правдой. Однако добрый доктор говорил, что он не маг, а ученый, и лишь пользуется магическими артефактами в сугубо прикладных целях. А геомантами и математиками в разных странах именуют колдунов. И, учитывая некоторые замечания квадратиста...

– А еще мне говорили, будто в Шерамуре магия искореняется... и уже искоренена.

– Это скорее в Кабальерре, где между магией и колдовством не делают разницы. А у нас нынче утверждают, что высокая магия – это, мол, наука, и к низменному колдовству отношения не имеет. Подробностей не знаю, я не теолог.

Процессия бичующихся освободила проезд, и мы сумели скова тронуться дальше. То есть двинуться.

Монбижу явно не хотела развивать тему, а я не стала давить. И так для первого выезда в город было получено достаточно впечатлений.

Другое дело, что впечатления не заменяют сведений.

Но карета вновь прикатила к отелю дез Инсект, и, сердечно попрощавшись с мадемуазель Монбижу, я вернулась к месту своего пребывания. Охотолюбивый шевалье уже покинул дом, и, проследив, что покупки доставили, я, наконец, смогла поужинать. Это хождения по лавкам пробуждает зверский аппетит! По счастью, от наличия в доме слуг была хоть какая-то польза. Ужин не надо было заказывать, он меня ждал. И, сметая со стола все подряд, я рассказала Гверну о том, что видела.

Как и следовало ожидать, больше всего его заинтересовала дуэль.

– Вот увидишь, они здесь не так уж гонятся за формальностями! Чувствую, что без поединков не обойдется.

– А что, шевалье дю Шор уже вызвал тебя на дуэль?

– Нет, только на охоту на кабанов. Тебя, извини, не звал. Здесь дамы только с соколами охотятся.

– Да, соколы – это всяко эстетичнее кабанов. Но мне сейчас и соколы ни к чему. Поезжай, посмотри, – про себя я подумала, что если уж отправлять супруга в чисто мужскую компанию, то эта будет несомненно лучше, чем компания графа Куткомбьена.

Словно уловив мои мысли, Гверн спросил:

– А кто поддерживает этого маниакального графа в его устремлениях?

– Монбижу не сказала.

– Не знает или скрывает?

– Возможно, и то и другое. Но, заметь себе, она не назвала и своего покровителя.

– И кто, по-твоему, это может быть?

– Вполне допускаю – не «кто», а «что».

– В каком смысле?

– В денежном. Фердикрюгср расхваливал исключительные финансовые таланты этой дамы. А уж он в этих делах понимает.

– Но ты утверждала, что финансовые круги заинтересованы в сохранении стабильности в Шерамуре. А мадемуазель Монбижу, если верить отцу Батискафу, добивается прямо противоположного.

– В этом и состоит разница между политиками и финансистами. А Монбижу, что ни говори, политик, хотя и в юбке, и даже в кринолине. Финансисты служат деньгам. Политики заставляют деньги служить себе. Но, в любом случае, Монбижу, каким бы финансовым подспорьем она не обладала, нужны союзники. Герцоги Такова-Селяви на эту роль подходят лучше всего.

– И они единственные, кто пока не объявлялся.

– Думаю, лично и не объявятся. А вот последует ли приглашение в замок – посмотрим.

– Итак, – сказал Гверн, – почти все фигуры на доске. Можно сказать, Большая Игра началась.

– Какая там Большая Игра! Так, возня в песочнице...

Если первый день был отмечен для меня напряженной светской жизнью, то второй дал в этом отношении передохнуть. Но только в этом отношении. Портной и модистки таки явились. А Гверн уехал травить ни в чем не повинных кабанов, и не мог оказать мне никакой поддержки. Пришлось призвать на помощь крошку Сорта. Она все же была уроженкой Мове-сюр-Орер и могла судить, кто есть настоящий портной, а кто самозванец.

С меня сняли мерки, и я потребовала от мастеров иголки, нитки и ножниц, чтоб платья шили в соответствии с моими требованиями, а не требованиями моды. Если же мои указания не будут выполнены, сказала я, то мы с мужем спалим все модные лавки в Мове-сюр-Орер, а модисток повесим на городских воротах. Мы, знаете ли, северные варвары, у нас так принято.

Модисток и портного сменила цветочница, или, по-здешнему, флористка, которая тут же принялась посвящать меня в тонкости языка цветов.

– Вот розмарин, это для воспоминаний. А вот троицын цвет, это для дум. Вот укроп для вас, и рута для вас, ее зовут травой благодати. О, вы должны носить вашу руту с отличием!

– Мне бы чего-нибудь попроще. Фиалочки, например...

– Я бы дала вам фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец.

– Что ж, дамсель, в наши дни люди умирают быстрее, чем вянут цветы у них на шляпах.

Флористка, похоже, готова была продолжать до бесконечности, но крошка Сорти вспомнила о своем предназначении. Она выпроводила цветочницу ненавязчиво, но твердо. Даже не прибегая к помощи метлы. Потом вернулась ко мне.

– Госпожа княгиня – приезжая, и многого не знает... – она сделала многозначительную паузу.

– Эта девица замешана в чем-то дурном?

– Возможно, ни в чем. Но вот цветы... это может быть опасно.

– Я довольно плохо разбираюсь в цветах, да и в травах ненамного лучше. Но, сдается мне, эти цветы не ядовиты, к тому же укроп повсеместно употребляется в пищу.

– Оно верно, госпожа княгиня. Да только некоторые не любят, когда женщины травками-цветочками занимаются. Говорят, что это чародейство и волшебство.

Я притворилась, что не понимаю.

– Это кто ж такие подозрительные?

– Монахи из ордена Святого Рогатуса.

– Что-то я про это слышала. Благой Сыск, верно?

– Да, госпожа княгиня. И хоть вряд ли они иностранную принцессу в таких делах заподозрят, лучше все же поберечься и всяких травниц и знахарок гнать подальше.

– Но ведь орден Святого Рогатуса борется с ересями. А колдовство в Шерамуре искоренили. Осталась только высокая магия, властями разрешенная. Так мне говорили.

– Я, госпожа моя, женщина убогая, простая. Тонкостей не понимаю. Но слышала я – как ни искореняли это дело, как ни гнали добрый народ из городов и деревень, а все же кто-то по городам и закоулкам остался. Эльфы и корриганы, конечно, ушли, а венефики разные да пифониссы по закоулкам прячутся. Нужно только уметь искать. Вот рогатусы их и ищут.

Слова, которыми крошка Сорти поименовала зельеварок и гадалок, я слышала в Гран-Ботфорте, а также читала в книгах, ибо во времена прежних миссий мне приходилось почитывать специальную литературу по колдовству и некромантии. Там попадались и другие термины, вроде помянутых «геомантов», но я их подзабыла. Все же колдовство – не моя стезя.

Однако, выходит, отец Батискаф приврал насчет полного искоренения нечистой силы в шерамурских городах. А может, и не врал сознательно, просто был неверно информирован...

– Ну, демоны с ними, с цветочками. Надеюсь, покрой платьев эти монахи не устанавливают? – уже задав вопрос, я с опозданием вспомнила рассказ Монбижу о дебатах насчет нижнего белья.

Сорти лукаво покачала головой.

– Они пытаются. Но у них ничего не выходит. Тут весь Шерамур восстанет, с королем во главе. Иначе весь гламур пропадет.

– Который раз слышу это слово. Что оно значит?

– Роскошь, блеск, красоту... а еще, – шепотом добавила она, – раньше так называли чары.

Вот только этого мне не хватало. Но свое неудовольствие я высказывать не стала, и мы вернулись к обсуждению меню обеда и ужина. Для меня это материи более захватывающие, чем связанные с тряпками.

Однако обедать пришлось одной. И я не была уверена что Гверн вернется к ужину. Не зайцев, небось, травить поехали. То есть, с кабаном, вполне возможно, покончили быстро – для чего у благородных дворян всякие егери с доезжачими имеются? А вот как уморят они хряка, тут егерей сменят кравчие с поварами, и начнется пир горой на зеленой лужайке с пением задорных охотничьих песен. Не думаю, чтоб в этом отношении Поволчье сильно отличалось от империи, а империя от Шерамура. Вот одна из причин, по которой я не люблю охоту. Не получаю я удовольствия от поедания недожаренного мяса, жесткого, как подметка, в сопровождении пьяного хора и комаров, пьющих кровь хуже всяких вампиров.

Так что я была морально готова, что Гверн задержится на охоте, а точнее, на пирушке, до утра. Но я забыла, что расстояния здесь поменьше, чем в Поволчье и даже Гонории, а леса пожиже. Поэтому Гверн обернулся к вечеру. И даже не был пьян. То есть совсем трезв он тоже не был, но чтоб напоить человека, отслужившего в шерамурской армии, а также побывавшего странствующим рыцарем, нужно кое-что покрепче легких шерамурских вин. Аквавита, например. Или ратафия.

– Быстро вы управились.

– Возникли непредвиденные обстоятельства.

– Что, кабана не нашли?

– Совсем даже наоборот.

– Что значит «наоборот»? Он вас нашел?

– Примерно так. Сейчас я все расскажу, только... у нас поесть не найдется?

Я вытаращила глаза. Похоже, я ошибалась насчет охотничьих традиций шерамурцев. Кликнувши крошку Сорти, я приказала подавать на стол.

– Только, не обессудь, все остыло. Я думала, вы в лесу пировать будете.

– Ничего, я твою стряпню ел, и то не жаловался (это он врал – то есть что не жаловался, врал, а не то, что ел). А пиршество там действительно намечалось. Но не задалось оно...

Утолив голод, Гверн приступил к отчету.

– Оказалось, что я – не единственный гость, которого шевалье дю Шор пригласил на охоту. Он позвал кое-кого из окрестных дворян.

– Надеюсь, графа Куткомбьена там не было?

– Не было. Зато был кое-кто поважнее. Изволил прибыть герцог Такова-Селяви.

– Без супруги?

– Да. Ты же по себе знаешь – на кабанью травлю дам не приглашают. Впрочем, неприятностей хватило и без дам...