Право учить. Работа над ошибками Иванова Вероника

— Да.

— Он тебе известен.

— Ксо, не увиливай!

— Что ты почувствовал, когда увидел Шеррит? Что подумал? Только честно.

А стоит ли лукавить? Тем более при всём желании не смогу подобрать других слов.

— Я сразу подумал: вот женщина, которой доверю рождение своих детей.

— Ох…

Он отвернулся, скрестил руки на груди и опустил голову.

— Что-то не так, Ксо?

— Всё так.

— Раз ты вздыхаешь, произошло нечто неприятное, уж это я знаю точно!

— Ты не виноват, Джер, запомни твёрдо. Не виноват.

Нажим в голосе кузена заставил меня насторожиться ещё больше.

— Да в чём?!

— Ты предложил Шеррит любовь. Свою. И сделал это как подобает дракону, вот только…

— ЧТО?

Я схватил Ксаррона за плечо и развернул, чтобы видеть лицо кузена. Спокойное, слегка удивлённое и до невозможности печальное лицо.

— Мир начал принимать порождённые тобой изменения. Догадываешься, как они выглядели?

Какие изменения может вызывать Пустота? Разве что…

— Нет. Неправда. Этого не могло быть.

— Прости…

— Мне нужно подумать.

— Конечно.

Глаза отказываются видеть, уши наполняются странным глухим гулом, похожим на звук течения реки, но что может течь внутри меня? Только кровь. Горячая, почти обжигающая. Она приливает к коже, раскаляя плоть, и в то же время глубоко внутри начинает расти снежный ком горечи. Что будет правильнее: сгореть или замёрзнуть? Не знаю. Но нужно сделать выбор как можно скорее, иначе разорвусь пополам.

Древесная кора — не мрамор — упирается в лоб гранями бороздок, только сильнее горяча и без того пылающую кожу, зато шершавая боль дарит ощущение реальности, небольшое, еле заметное, но с ним дышится чуть легче. Хотя есть ли смысл продолжать дышать?

Мне не нужно было возвращаться. Никогда. Чем дальше я держался бы от своих родичей, тем дольше мог бы жить, погружённый в нелепые, наивные, но безопасные заблуждения. А бежать следовало ещё до совершеннолетия. До первого приобщения к знаниям. Правда, в те времена я и представить не мог, как это сделать, а самое главное — зачем куда-то бежать.

Теперь поздно. Возможно, мне ещё предстоит встретиться с более сокровенными тайнами мироздания, только я не хочу встреч. Больше никаких. Если бы можно было отгородиться от мира… Нет, не удастся, потому что Эна желает играть и не позволит своей любимой игрушке мирно спать в кладовой.

Оставаясь среди людей, и только среди них, можно было попытаться избежать неизбежного. Но лишь попытаться. Ведь, если верить словам Ксаррона, самая завалящая песчинка подлунного мира — часть плоти кого-то из драконов, и каждый шаг, каждый выдох, каждое касание тревожит моего родича. Хорошо, хоть не знаю, которого именно…

Значит, и тот несчастный валун, обращённый мной в прах, заставил кого-то вздрогнуть, почувствовать боль, злость, ненависть, ярость… Любое обращение к Пустоте приносит страдания, но не только и не столько мне, сколько другим, настоящие страдания, ощутимые и неизбежные. А если мои пробы и ошибки рвали в клочья именно те Пряди, что составляют плоть Магрит? Как простить себе такое? Ксо сказал: ты не виноват. Лучше бы молчал, потому что отрицание подразумевает факт совершения: значит, я причинил уже немало мук тем, кого неистово желал бы уберечь от малейших бед и невзгод. Не виноват… И что толку? Теперь, зная, как всё происходит на самом деле, осмелюсь ли хоть один-единственный раз выпустить Пустоту на волю? Нет, никогда, пусть даже у меня не будет иного способа рассказать о своих чувствах той, которую я… люблю?

Нет ни притяжения, которому невозможно противостоять, ни невыносимого желания быть вместе, одна лишь спокойная уверенность вьёт гнездо в ветвях рёбер. Так должно быть, и иного выбора не представится. Зачем? Ведь он уже сделан. Я ничего не знаю о Шеррит, не могу самому себе объяснить и сущей малости — прекрасна ли она, но мне больше не нужны никакие подробности. Круг судьбы замкнулся, кольцом объятий сжав сердце, и этому странному, вечно дрожащему в груди комку впервые за всё время существования стало спокойно.

ОНА ответит мне? Конечно же нет! Как можно принять Пустоту, да и способны ли в вечно голодной разверзнутой бездне существовать хоть какие-то чувства? Поспешила исчезнуть? Правильно! Прочь, только прочь, пока ледяной мрак разрушения не перешёл в наступление! Хорошо, Ксо успел вернуть меня к действительности, иначе… Боюсь представить, что случилось бы. Скорее всего, я пришёл бы в себя посреди руин и мёртвых тел, и вот тогда речи о прощении вообще не осталось бы места ни в едином будущем из возможных.

Бежать, бежать, бежать. Если я не буду ощущать ЕЁ присутствия, чувства удастся смирить, обуздать, посадить на цепь… Но куда стремиться? В заснеженные дебри Северного Шема? На далёкие острова гройгов? А может, в пустыню? Куда-то, где рядом не будет живых душ, не будет счастливых пар и звонкой ребячьей воркотни, куда-то в полное одиночество… Смогу ли я выжить один? Нет. Но зато смогу умереть, не опасаясь плачевных последствий. Потому что продолжать жить… не хочется.

Так вот что для дракона значит полюбить! Значит, найти среди всех ту, что подарит жизнь новому миру… Разольются моря, начнут свой бег реки, горные пики покроются белоснежными шапками, зашумят леса, вырастут сонные деревни и суетливые города… Драконы рождаются редко, слишком редко. И я виной тому, что подлунный мир обделён чудесами, по праву ему принадлежащими. А умирать ведь нельзя… Проклятье! Где бы раздобыть хоть глоток «алмазной росы»? На сей раз не позволю Дагъяру выбросить меня вон! Если понадобится, вступлю в бой, но добьюсь своего!

— Обнимаешься с деревом за неимением иного предмета страсти?

Странно, я и не замечал, как вокруг тихо, пока не услышал рядом чужой голос. Ну да, конечно, это в деревне празднество, а лес совсем обезлюдел, и даже животные отправились во владения сна, хотя наполненная игривым лунным светом ночь требует обратного.

— Ко всему прочему и слышишь плохо?

Слышу хорошо. Но хочу ли слышать? Правда, он всё равно не отвяжется, пока не погребёт меня под колкостями, старыми и свежепридуманными.

Поворачиваюсь, опираясь спиной о древесный ствол, потому что ноги отказываются принять на себя вес всего тела:

— Тебе что-то нужно от меня?

Элрон, по-прежнему облачённый в сияющие под луной чешуйки, крутит в пальцах что-то длинное и тоненькое. Травинку? Должно быть. Скучает? Не хватает исполнителей и зрителей для гениального представления? Увы, я ушёл слишком далеко от усадьбы, так что насмешнику придётся довольствоваться имеющимися декорациями.

— Да, кое-что.

Приглашающе взмахиваю рукой. Слёзы давно уже высохли, как подсохли и царапины на костяшках, колошмативших дерево. Ничего, сойдут за неделю-другую! Если бы можно было так же просто избавиться от борозд на сердце…

— Хотел сказать «спасибо».

Зажмуриваюсь, до боли сжимая веки. Снова открываю глаза. Элрон нагибается, задумчиво изучает островки мха у себя под ногами, выдёргивает ещё одну травинку и выпрямляется.

— Извини, я сегодня особенно плохо соображаю. За что «спасибо»?

— За участие. Ты вполне мог отказаться.

— Если бы знал заранее, что мне предстоит, отказался бы.

И не просто отказался, а сломя голову умчался прочь, так далеко, как только возможно. Если бы знал, с кем мне предстоит встретиться. Хотя… Если бы действительно знал, не смог бы справиться с искушением взглянуть на мать своих… Фрэлл! Не будет никакой матери и никаких детей! Я же понимаю это, понимаю и на поверхности, и в тёмной глубине, и за самыми дальними пределами сознания, так почему же никак не могу заставить себя отказаться от нелепых мыслей?

— Ксо не поставил тебя в известность?

— Ксо поставил меня… — ну почему на язык просятся всякие грубые глупости?! — в неудобное положение. И потом, я нелучший свидетель чужих клятв, особенно любовных.

— Мм… — Он проводит кончиком травинки по своей щеке и довольно улыбается. — Но если бы тебя не было, клятвы бы не состоялись.

Собираюсь возразить: мол, нашли бы другого Со-Хранителя, но осекаюсь, догадываясь, о чём идёт речь. Конечно не состоялись бы! Если бы я не топтал сейчас землю, любые мысли о заключении супружеских союзов были бы равносильны смертному приговору для любви.

Для любви… Которая мне запрещена. Каждый вдох, проведённый рядом со счастливым женихом, тянется, как Вечность, вместо мгновений состоящая из одних лишь пыток.

— Наверное, тебе лучше вернуться к невесте.

— Уже устал от моего общества?

Только кокетливого ехидства мне и не хватало, да ещё в исполнении Элрона!

— Нехорошо оставлять возлюбленную без внимания.

— Она отправилась домой известить родителей.

— Надеюсь, они будут рады.

— Даже несмотря на незавидность жениха?

Он смеётся над собой? Не ожидал. Ксаррон иногда проговаривался, что его младшего брата считают пустоголовым упрямцем, тратящим время и силы на никчёмные занятия, но я полагал, что Элрон самодовольно пропускает упрёки мимо ушей, вполне наслаждаясь жизнью… Оказывается, нет.

— Главное — чувства невесты.

— Считаешь?

Если для меня подобное утверждение верно, почему оно должно нарушаться для всех остальных? Мужчина — даритель, но нужна и другая сторона, та, что примет и сохранит дар. Вот только мне нечего предложить, кроме пустого места. Совершенно пустого.

— Позволь напомнить: я всё видел своими глазами. И видел как она… — В горле образовался комок. — Согласилась услышать.

Элрон удивлённо вскинул подбородок.

— Почему ты так сказал?

— Как?

— «Услышать». Почему?

— Но ведь ты сам спрашивал её, разве нет? Согласна ли она услышать слово, которое…

Никогда не мог предположить, что черты лица способны сменить столько выражений в считаные мгновения. Казалось, они просто рассыпались на пылинки и закружились в безумном вихре, завершением которого стало слегка обиженное понимание.

— Ксо, как всегда, был прав.

— В чём?

— Ты подходишь на роль Со-Хранителя лучше, чем многие другие.

— Разве сложно услышать?

— Иногда и вовсе невозможно.

Да, так тоже бывает. Но для меня не существует иного пути. Все Пряди мира, подаренного тобой Лорит, протянулись в те минуты через меня, пронзив насквозь, и не удивительно, что я с точностью ощущал колебания каждой из них.

— Рад, что смог помочь.

— А ещё Ксо прав в том, что ты совершенно не умеешь врать.

И он туда же… Ну семейка! При всём внешнем несходстве внутри почти близнецы.

— Хочешь сказать, не изображаю нужной степени восторга?

— Ты выглядишь так, будто только что похоронил собственную любовь.

Вот в чём в чём, а в прямоте признаний Элрону не отказать: не пощадит никого. И в проницательности. Тем более…

— Может, так оно и есть. Какая разница?

Чешуйки на широких плечах приподнимаются и опускаются, играя бликами в лунном свете.

— Никакой.

— Это всё, о чём ты хотел сказать?

Он задумывается, почти ощутимо перебирая мысли как монеты в шкатулке; мне даже призрачно слышится их звонкое шуршание. Но когда приходит пора ответа, с губ кузена срывается яростное: «Какая тварь посмела?!» — потому что мгновением раньше движение воздуха вокруг нас остановилось. Совсем.

— Эл?

Поток проклятий на Старшем языке со скоростью по сотне слов на вдохе и по две — на выдохе: такое жалко пропускать, но наблюдать, как гнев заставляет чешую брони наливаться огнём молний, рассекающих грозовое небо, весьма неуютно.

— Объясни, что случилось.

Новое путешествие к истокам родословной, сначала собственной, потом — всех известных небожителей, ещё один заход, чуть покороче, и Элрон всё-таки оборачивается, а я тут же начинаю жалеть, что отвлёк его от ругани: лицо кузена осунулось, став похожим на клинок.

— Как только узнаю, кто, изнич…

И тут он вдруг замолкает, растерянно глядя на меня, как будто осознаёт некую истину, пока ещё недоступную остальным. В считаные мгновения из облика кузена уходит малейшая тень юности, остаётся дракон, разменявший не одну сотню лет.

— Да что стряслось?!

— Мм… Ты ничего не чувствуешь?

Вопрос задан слишком серьёзным тоном, чтобы быть легкомысленно отброшенным. Пытаюсь прислушаться к ощущениям. Вроде всё как и раньше. Тихо? Но так и было. Немного давит в груди, но после всех треволнений можно ожидать и прочего ухудшения здоровья. Хотя воздух кажется излишне густоватым. Но может быть, собирается гроза? Переступаю с ноги на ногу и слышу тонкий хруст. Ветка? Нет, я стою на моховой подушке. Тогда что же?

Опускаюсь на корточки и провожу рукой по… хрупкому, как льдинки, и такому же острому мху. Фрэлл! Я бы поверил в подобное, будь на дворе стужа, но не в разгар лета!

Поднимаю голову:

— Эл?

Кузен раздувает ноздри, всматриваясь куда-то в неожиданно сгустившиеся сумерки. Перевожу взгляд в том же направлении и начинаю понимать: такой ночи не бывает. Не может быть, потому что даже самая кромешная темнота всё равно живёт и дышит, а не наползает безмолвной и убийственно холодной стеной.

— Что всё это значит?

— У нас мало времени. Нет, не у нас. У меня. Но если хочешь знать… Это пустотная сфера — самая надёжная на свете ловушка. Из неё невозможно выбраться.

— Совсем?

— Никто не пробовал. Вернее, пробовали, но… Не рассказали, как получилось, потому что… Не выжили.

Замечательная новость! Драгоценная, что же ты молчишь?!

«Признаться, я немного удивлена… Или даже не „немного“… Чтобы кто-то прикоснулся к древнему оружию, столько веков презираемому и запертому в самых глубоких кладовых памяти… Уму непостижимо!»

Говори яснее: что ЭТО такое?

«Её создали ещё до первого Разрушителя, очень и очень давно. Об имени умельца позволь умолчать, он благополучно сгинул при посредстве своего же детища, а если вкратце припомнить действие… В Пласте выбирается слой, из которого насильственно выжигаются Пряди в количестве достаточном, чтобы создать сильное разрежение… Но оставленное без изменения формы пространство довольно быстро возвращается к своим первоначальным качествам, если же свернуть его сферой, образуется участок, отделённый от прочего мира со всех сторон стенкой Пустоты…»

Но пространство ведь всё равно постепенно принимает прежние свойства?

«Именно, принимает… Оно начинает сжимать область разрежения, пока… Не раздавит полностью, но всё, что оказалось внутри сферы в самом начале, погибнет, потому что…»

Сжимаясь, слой Пустоты будет становиться всё толще, всё разрушительнее, и в результате поглотит оказавшихся внутри.

«Да, любовь моя… Такими ловушками много баловались в древности, пока не решили обзавестись Разрушителями, и жизнь каждого дракона вдруг стала бесконечно бесценной…»

То есть этим чудовищным способом драконы убивали…

«Себе подобных…»

Пресветлая Владычица… Ну конечно! Когда у одного сокровища много владельцев, каждый стремится урвать себе кусок побольше, а что для этого нужно сделать? Верно — избавиться от лишних претендентов. Отсечь, загнать в угол, смять Пряди в бесформенный комок… Жестоко. Чудовищно. Расчётливо. Но кто и, главное, с какой целью решился на совершение убийства подобным образом?

— Эл, у тебя есть враги?

Недовольное бурчание отвлечённого от серьёзных дел:

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что кто-то хочет убить, и скорее всего тебя, ведь моя смерть не принесёт Домам ничего хорошего.

Он зло дёрнул подбородком:

— Не знаю. Таких, чтобы опустились до запретных знаний… Вряд ли. Но это уже неважно.

— Почему?

— Нас не хотят убить. Нас уже убили.

А ведь верно. Убили. И никто во внешнем мире даже не может предположить, что происходит сейчас на крошечном пятачке земли, убывающем с каждым вдохом. Когда всё закончится, останется только небольшая лысая вмятина в земле да обломанные ветки ближайших сосен.

— Но я всё равно попробую!

Он погрозил бы небесам, если бы мог их видеть.

— Попробуешь?

— Пока не стало совсем поздно, есть шанс. Правда, очень маленький.

В голосе кузена отчётливо слышится решимость, но эхом на каждый звук откликается неуверенность, а если один ум не может решить задачу, нужно удвоить силы! Вскакиваю и цепляюсь за чешуйчатый локоть. Больно, фрэлл подери! Но пальцы потерпят.

От меня делают попытку избавиться:

— Не мешай!

— А ну-ка рассказывай! Иначе не отпущу.

Элрон смерил меня взглядом, наверняка красноречиво высказывающим сомнения по поводу моих возможностей, но остатки света, заблудившиеся в чешуйках брони, позволили различить только, в какую сторону смотрит кузен.

— Пока Пустота не стала слишком плотной, можно постараться её… наполнить. Другого способа нет.

— Наполнить?

Элрон кивает, отворачиваясь.

— Как?

— Неважно. Я попробую это сделать, а ты молись, чтобы у меня получилось.

— Сначала скажи, как ты собираешься действовать!

— Тебе лучше не знать.

«Да, любовь моя, это неприятное занятие… И очень печальное зрелище…»

Говори немедленно!

«Он будет наполнять Пустоту тем, что ему доступно… собой…»

Вдох останавливается в груди, и вовсе не из-за тугости воздуха.

Всё верно. Голодную пасть можно только накормить, но не заткнуть. Стало быть, Элрон собирается отдать себя на съедение? Вместо того, скажем, чтобы пожертвовать мной? Хотя я-то не могу стать достойной пищей…

— Почему ты хочешь это сделать?

— Потому что могу. — Теперь он кажется совершенно спокойным, даже расслабленным — именно таким, каким и подобает быть существу, принявшему окончательное решение. — Мы всё равно погибнем, попытаюсь я или нет. А так кто знает… Вдруг тебе удастся выжить.

Мне? Но зачем? Элрону пристало бы думать о своей жизни, а уж никак не о…

— Хочешь меня спасти?

— Только не надо таращить глаза!

— Мне казалось, ты должен предпочесть совсем другое, но не приносить жертву ради…

Элрон усмехнулся:

— Всё ещё помнишь детские глупости?

Помню. Если напрягусь, смогу перечислить все обиды, заставлявшие злиться и глотать бессильные слёзы. Но это часть того «меня», который родился и дожил до сегодняшнего дня.

— Это всё, что у меня есть.

— Да, всё, что есть… А я ведь ненавидел тебя именно за память. За дыры в ней. Пока не понял: прошлое должно оставаться в прошлом.

Прошлое? Какое? Чешуя тускнеет, и серо-синие глаза становятся последним прибежищем света в сгущающемся мраке небытия. Но не только. Ещё они замочная скважина, ключ к которой нет времени подбирать, но можно заглянуть внутрь и увидеть…

…Кажется, огонёк свечи сам по себе плавает в воздухе, мерно качаясь из стороны в сторону, но это иллюзия, созданная усталыми глазами, — не надо было столько читать без перерыва. Хотя что ещё прикажете делать? Ожидание утомляет ещё больше, чем самый напряжённый труд, а все дела давно сделаны, не осталось и самого завалященького.

— Ненавижу!

Он снова пришёл. В который уже раз? Десятый? Сотый? Надо было развлечения ради ставить зарубки на столе. Ну попортил бы вещь, так всё равно скоро отвечу за все свои прегрешения.

— Убийца!

Хоть бы разучил что-то новенькое, малыш. Оскорбления и обвинения хороши своей новизной, а от повторений быстро теряют остроту и способность хоть чуть-чуть оцарапать сердце.

— Ты заплатишь!

Конечно. А разве я отказывался? Благо в кошельке судьбы ещё звенят монеты, на которые удалось купить новую жизнь для Нэмин’на-ари. Как хочется взглянуть хоть одним глазком… Нет, не дозволено, сердце клинка начнёт биться, только разрушив мою плоть. Можно было поторговаться, не спорю. Можно было выпросить и больше, чем мне досталось, но совесть не позволила. А спустя несколько дней после окончания торгов я узнал, что у моей совести есть живое воплощение.

Он стоит почти у самых дверей. Уверенности мальчика хватает лишь на то, чтобы переступить порог, а дальше она тонет в яростном бессилии. Да, вот он, убийца родного отца, сидит в нескольких шагах поодаль, задумчиво поглаживая пальцами бока хрустального бокала, смотрит чуть исподлобья, ждёт, когда… Нет, неправда. Я ничего не жду.

Тонкие пепельные локоны стальной стружкой обрамляют пока ещё нежное лицо, на котором сверкают ненавистью воронёные клинки глаз. Хорошее лицо, сильное. Вернее, станет таковым. Когда-нибудь. Он вырастет красивым, сильным мужчиной. И мудрым. Наверное.

Жаль, но этого я уже не смогу увидеть…

…И всё же увидел. Много лет спустя, пройдя сотни новых дорог, чтобы вновь вернуться к истокам. Значит, предыдущий «я» убил твоего отца, Элрон? Как печально… Он первый бросил вызов, но силы не были равны, а стало быть, исход был предрешён и известен Разрушителю с самого начала. Почему же он не ушёл от сражения? Ведь мог же… А впрочем, возможность ещё должна быть подкреплена желанием. Желание вообще самая замечательная вещь на свете, с ним можно одержать победу даже при отсутствии прочих необходимых средств. И кажется, у меня есть под рукой такое желание…

— Я сейчас кое о чём попрошу, Эл. И хочу, чтобы ты обещал исполнить мою просьбу.

— Не зная, в чём она состоит?

— Именно. Если ты действительно хочешь отблагодарить меня. Обещаешь?

Он раздумывал недолго.

— Да. Так чего ты хочешь?

— Не вмешивайся.

— Во что?

— Просто стой на месте и не делай НИ-ЧЕ-ГО. Это тебе по силам?

— Что ты задумал?!

Да так, одну безделицу. Простейшая, в сущности, задачка оказалась, только недоступная пониманию тех, кто не имеет представления о том, что «дано». Наполнить пустоту, говорите? Как бы не так! Перетекая из одного места, материя тут же обедняет собой другое, можно целую вечность наливать бездонный кубок, но губам так и не удастся почувствовать вкус вина.

Наполнить? Нет, ни в коем случае! У меня есть другое решение. И желание его выполнить.

— Прости, но хватит и того, что от моей руки погиб отец. Тяжесть гибели ещё и сына я на себя брать не хочу.

— Ты… вспомнил? — Голос Элрона рвётся клочьями.

Улыбаюсь, хотя и понимаю, что кузен вряд ли может разглядеть движение моих губ. Ну и ладно, мне ведь некогда строить рожи.

Холод надвигается не слишком быстро, но заметно. Так зачем же ждать? Иду навстречу, ровно пять с половиной шагов, пока щёки не начинает щипать морозцем близкого разрушения.

Здравствуй, незнакомка. Позволь приветствовать тебя со всем возможным почтением, ведь как ещё надлежит встречать близкую родственницу той, что незримо и неустанно сопровождает меня? Не скажу, что рад, иначе рискую прослыть лжецом, но и льстить не стану. Ты из дам, предпочитающих жёсткость истины пуховым перинам лжи. Протягиваешь руку для поцелуя? Изволь, я согласен следовать правилам приличия. Но почему твои пальцы дрожат? От холода, наполняющего тебя? Не может быть. Тогда остаётся или нетерпение в предвкушении сытного обеда, или… страх.

Да, ты боишься, я чувствую. И понимаю почему: оказаться посреди чужого и чуждого мира совсем одной — тяжкое испытание для любой отваги. Но если женщина попадает в беду, мужчина обязан прийти ей на помощь, не правда ли? Я мало похожу на рыцаря, это верно. Но зато могу победить твой страх и прогнать его. Навсегда. Ты хочешь перестать бояться? Хочешь?

Иди ко мне, малышка. Прямо ко мне и чуть дальше. В меня. Глубоко-глубоко. Там не будет ни страха, ни всего прочего, одни лишь сладкие сны в ожидании пробуждения. Хочешь видеть сны? Они будут красивыми, обещаю. И счастливыми, потому что ты больше не будешь одинока. Мы будем вместе. До конца времён и после него…

Невидимые иголочки коснулись кожи, отнимая ощущения, проникли вглубь, льдинками поплыли по кровяным ручейкам к сердцу, всё быстрее и быстрее…

Видишь? Там, в конце пути, тебя ждёт дом. Твой дом. Только твой, и ничей больше. Дверь давно уже открыта, постель готова, на плите греется медовое молоко. Я знаю, как ты устала, малышка, потерпи, сейчас твоё странствие закончится, а все тревоги останутся за порогом. Ну же, входи! Что ты шепчешь, робко заглядывая мне в глаза? Дорогих гостей встречают иначе? Как я мог забыть… Конечно! Дай обниму. Крепко-крепко. Добро пожаловать домой!

Но боги, как же ты холодна…

Растерянный взгляд доверчиво распахнутых глаз.

— Ты всё ещё мёрзнешь?

Глупо задавать подобный вопрос тому, кто сидит на постели, подтянув колени к груди, сжавшись в комок и закутавшись в одеяло. Впрочем, Ирм, выросшая в суровых северных лесах, неспособна меня понять. Среди прочего и потому, что далеко не каждая мысль находит отклик в остановившемся задолго до достижения зрелости сознании.

Хотя разве это холод? Можно сказать, сейчас я лишь немного зябну, а вот когда чужеродная Пустота ворвалась в моё тело… Вот тогда мне было холодно!

Был не озноб, а жутчайшая тряска, словно я вдруг превратился в россыпь бусин, нанизанных на шёлковые нитки слишком свободно, а потому при малейшем движении начинающих прыгать вверх-вниз, но не дружно, а вразнобой. Каждая пядь тела сотрясалась на грани разрыва, а кожу обильно орошал пот, столь же тёплый, как вода в горном ручье, но лихорадка показалась мне даже желанной, когда… Закончилась, сменившись ледяным покоем.

Я мог шевелить пальцами, но не чувствовал их родства с собой. Плоть, в глубине которой прятались заполненные тягучей, странно сгустившейся кровью сосуды, ощущалась хоть и продолжением меня, но чужим продолжением. Наспех пришитая поделка неумелого кукольника, не убравшего обрывки ниток и крупинки блёсток, острыми боками изредка впивающиеся в плоть и подтверждающие: пока живу…

Смотреть на бледно-серую кожу самому без содрогания невозможно, потому и завернулся в одеяло поплотнее. О чём говорит мудрость предков? Согреть тело можно только изнутри. Но горячее питьё не поможет, проверено. Нужно что-то другое. Или кто-то другой.

— Да, маленькая. Всё ещё.

Прозрачно-жёлтые, совсем кошачьи глаза огорчённо вздрагивают.

— Тогда возьми тёплое… Вот!