Право учить. Работа над ошибками Иванова Вероника
— Вы правы, ваше высочество, рабу нет места в господских покоях.
Рикаард гордо вскинул подбородок и встал из кресла, собираясь покинуть террасу, когда словно случайно заметил присутствие неподалёку капитана своей охраны.
— Вам тоже нужно прояснить ваши обязанности?
— Благодарю, ваше высочество. Обойдусь своим умом, — ответил Эрне, ясно показывая, что в отличие от предыдущего поверженного противника не расположен к размахиванию белым флагом.
И принц вновь удивил меня, не поддавшись азарту и не попытавшись на волне только что достигнутого успеха ринуться на покорение новых рубежей. Рикаард всего лишь отвёл глаза, придавая лицу выражение скучного сожаления о тупости и грубости подданных, и походкой, более уместной в тронном зале, а не в скромном доме провинциального дворянина, удалился в свои покои.
Не нужно было провожать принца взглядом, достаточно было дождаться, пока смолкнут чеканные шаги. Так я и поступил и только потом поднял шнурок, сиротливо упавший рядом с креслом, когда его высочество торжествующе поднялся на ноги.
Простенько, но действенно. Должно быть, заклинание из тех, что служат для внешнего управления Обращением. Подопечные Лэни в таких ухищрениях не нуждались, но «дикие» оборотни, живущие обособленно от кланов, довольно часто используют магию для подавления своей природы. И понятно почему: быть вечным одиночкой по вкусу не каждому, а оборачиваться в центре города или деревни… Можно, конечно. Но всего один раз, который закончится преждевременным пресечением жизненной нити.
— Вас что-то связывает с принцем?
Эрне всё ещё здесь? Жаль — у меня нет настроения делиться тайнами.
Я намотал шнурок на пальцы левой руки:
— Теперь — да.
— А что было раньше?
— Откуда вдруг столько вопросов? При нашем последнем разговоре вы не проявляли интереса к…
Капитан опустил взгляд на пол террасы, полтора длинных вдоха посвятил изучению истёртых досок, потом посмотрел мне прямо в глаза и спросил с той серьёзностью, которая непременно должна вознаграждаться искренностью:
— Вы были его наставником, верно?
Хм… Остаётся только изумлённо вытаращиться:
— С чего вы взяли?
— Не надо вилять, всё равно не поверю! Вы… Столько терпения может быть только у учителя.
— Терпения?
Эрне возмущённо расширил ноздри:
— Мальчишка оскорбил вас, ведь так? Назвал рабом.
Я улыбнулся:
— И он не был неправ. А разве правдой можно оскорбить?
— Вы прекрасно меня поняли! Если человек проходит путь от раба до Мастера, вспоминать его прошлое — значит намеренно причинять боль. Унижать, если хотите. Особенно в присутствии знакомых с ним людей.
— Вы так воодушевлённо защищаете мою честь, капитан… Спасибо. Но, пожалуй, воспользуюсь вашими же словами: не тратьте силы понапрасну. Я справлюсь сам.
Эрне непонимающе покачал головой:
— Отказываетесь от помощи? Уповаете на своё мастерство? Но оно не может быть безграничным. Или вы посчитали меня недостойным исполнить обязанности секунданта?
Пресветлая Владычица, так вот он из-за чего горячится… Никогда не привыкну к тому, как много значения люди придают титулам и званиям. Но капитан, конечно, не виноват в бедах моего туго соображающего рассудка.
— Я не собирался драться ни с его высочеством, ни с кем-то другим. И уж тем более наказывать обидчика иным способом.
— Но у вас имеются все полномочия, чтобы…
— Имеются. — Стараюсь собрать во взгляде и улыбке всю свою убедительность. — Но я волен решать, как мне ими пользоваться, не правда ли? Мстить принцу не буду. Требовать ответа за поступок, который считают оскорбительным все, кроме меня? Это было бы странно. Не беспокойтесь, капитан, вы крайне достойный человек. Достойный многого. И хотя то, что я скажу, окажется… Всё равно скажу. У его высочества есть веские причины ненавидеть меня. Как стало понятно сегодня, чувство это весьма сильное, и оно было полностью вложено в нанесённый мне удар. А теперь представьте, что я парировал. Догадываетесь, как развивались бы события? Гнев принца обратился бы на любую ближайшую цель. На вас.
Эрне сдвинул светлые брови:
— Хотите сказать, что, не отвечая на оскорбление, спасали меня?
— Именно. И если угодно, можете заняться поиском секундантов.
И откуда во мне дурацкая тяга к риску? Зачем нарочно вытащил из кошелька причин самую нелепую и обидную? Вот сейчас получу приглашение на дуэль, в которой могу только проиграть и…
Капитан склонил голову:
— Говорил же мне мой наставник: Мастер выигрывает поединок ещё до того, как зазвенят клинки. А я, дурак, не слушал… Простите, что влез со своими советами куда не просили.
Мне захотелось взвыть, и я бы дал волю своим чувствам, если бы мимо меня в дом не пронесли полуобморочную Литу. Пугать девушку, только что пережившую ужас, было бы настоящим преступлением. Но фрэлл подери!..
Да, каждое существо на свете занимает определённое место среди себе подобных. Вот только окружающие не довольствуются равенством друг друга и начинают искать, кого бы приподнять над толпой, а кого растоптать. Возносят избранных на престолы, с благоговением принимая жизнь и смерть из рук тех, кто ещё совсем недавно стоял наравне со всеми. Но тёплое сиденье не должно пустовать, а значит, как только один властитель дум уходит за Порог, ему на смену нужно назначать нового. Не желает залезать наверх? Упрямится? Ничего! Главное — затащить, а там место уже само начнёт действовать, вне воли и чувств своего… да, теперь уже не владыки, а пленника. Впрочем, ему ныне не нужно ни о чём заботиться, ведь те, что остались внизу, знают свои роли наизусть…
Титул Мастера даёт много преимуществ, не стану кривить душой. Но ещё большего лишает: доброжелательность трактуется людьми в лучшем случае как ласковое терпение, в худшем — как снисходительность, право на которую, разумеется, никем не оспаривается, а, напротив, поддерживается. И не поболтаешь запросто, по-дружески, потому что каждому твоему слову будут приписывать не настоящее, а придуманное, взятое из составленного древними мудрецами толкователя значение.
Нелепо смотреть на взрослого, умного мужика, склоняющего голову перед… По меркам моих родичей — сущим младенцем. Причём во всех смыслах. И чтобы окончательно не взбеситься, стоит заняться делом. Точнее, делами. Двумя, и оба — совершенно неотложные. А принц… Принц подождёт. Потому что он не «дело». Он гораздо хуже.
Хозяин Кер-Эллида занимал покои на первом этаже, потому что почтенный возраст и больная нога лишали dou Лигмуна былой ловкости и выносливости. Казалось бы, как должна выглядеть комната, в которой доживает свои дни старик? Я был готов увидеть нечто мрачное, с тяжёлыми тёмными занавесями и пыльными коврами, утопающее в душном аромате крепкого вина и лечебных зелий. Поэтому, постучав в массивную дверь, получив разрешение войти и переступив порог, едва не застыл на месте удивлённым до растерянности столбом.
Главным здешним обитателем был свет. Он проникал сквозь окна, не знающие занавесок, отражался от выбеленных стен, зайчиками прыгал по обнажённой стали целого арсенала, место которому было в оружейной, но уж никак не в покоях хозяина поместья. Зачем старику столько орудий убийства разом? Не оставляет мысли об истреблении волков? Учитывая открывшиеся обстоятельства, можно предположить, что звери, растерзавшие его дочь, не были обычными лесными жителями. Тогда становится понятным, почему уцелел ребёнок: оборотни редко убивают своих. Потому что превыше самой лютой ненависти стоит необходимость выживания рода, и потеря даже крохотной капли крови — неоправданное и преступное расточительство.
Приносить дурные вести неблагодарно и мерзко, но кто-то должен служить печальным гонцом?
— Dou, ваш внук…
Старик провёл морщинистой ладонью по широкому клинку кинжала, сверкнувшего из складок домашней мантии, и тяжело опёрся о подлокотник кресла, в котором проводил время, по всей видимости, с самой утренней трапезы.
— Когда-нибудь это должно было случиться.
Неужели он решил, что парень погиб?
— С ним всё будет хорошо, не стоит волноваться. Я всего лишь хотел…
Взгляд Лигмуна вспыхнул болью.
— Хорошо? Как вы можете так говорить? Ведь он…
Точно, дед уверен в худшем. Нужно как можно скорее его успокоить:
— Нирмун не получил таких ран, которые не могут быть излечены. Требуется немного времени и помощь сведущего…
Хотел сказать «оборотня», но осёкся. А упоминать о «человеке» — значит солгать.
Но пока я терзался сомнениями относительно правомочности использования того или иного слова, моя трудность разрешилась усилиями хозяина поместья. Старик горько улыбнулся:
— Не щадите меня, Мастер. Я видел всё сам.
И верно, не мог не видеть! Окно выходит как раз на ту сторону террасы, где было разыграно представление. Выходит, принц просчитал все ходы… Однако его высочество жесток не в меру. Добро бы хотел унизить только меня, пусть и за чужой счёт, но заставлять деда наблюдать за мучениями внука… Неужели слишком поздно и последний перекрёсток уже пройден? Неужели Рикаард потерян окончательно?
Нет, к фрэллу мысли о малолетнем мерзавце! Не сейчас! Рядом со мной находится человек, нуждающийся в большем внимании и немедленной помощи.
— Мне очень жаль, dou. И всё же не стоит отчаиваться. У меня достаточно власти, чтобы не позволить кому бы то ни было причинить вред вашему внуку, и, если позволите, от вашего имени я немедленно…
Успокаивающий тон привёл к совершенно не ожидаемому мной итогу. Хозяин поместья вцепился в подлокотники, судорожно подаваясь вперёд, и выкрикнул:
— Он не человек! Неужели вы не поняли самого главного? Не человек!
Замшелая зелень глаз наполнилась чувством, которое я меньше всего мог предположить в отношениях деда и внука, — ненавистью: dou Лигмун ненавидел сына собственной дочери всей душой, всей страстью приближающейся к завершению жизни.
Неправильно. Так не должно быть!
— Он ваш внук.
— И я дорого заплатил бы, чтобы забыть об этом! Лучше бы моя дочь умерла, не давая чудовищу появиться на свет, а не потом, защищая от зверей!
Вряд ли мужество женщины в схватке с волками спасло ребёнка: лучшей защитой новорождённому оборотню перед соплеменниками служила текущая в его жилах кровь, а вот сама мать не смогла извлечь выгоду из своего положения. Может быть, испугалась. А может быть, возлюбленный нарочно оберегал её от горьких тайн. Какая ирония — не раскрыть правду и тем обречь на верную гибель… Но старику не нужно знать подобных подробностей, пусть хранит в памяти образ, достойный гордости, а не сожаления.
— И всё же… Ваша дочь хотела, чтобы ребёнок жил. Разве её желание не заслуживает исполнения?
Лицо старика скривилось от боли.
— Он живёт! Я делал всё, чтобы мальчик не чувствовал себя обделённым родительской любовью. Но когда он в первый раз…
У Лигмуна перехватило дыхание, и я попробовал предположить:
— Поменял свой облик?
— Да, именно поменял.
Повисло молчание. И пока наступившую тишину нарушали только хриплые вдохи и выдохи разбередившего раны памяти старика, я попытался представить себе, как Обращение могло пройти без участия опытного наставника.
Наверняка был страх, причём обоюдный: и внука, чувствующего начало изменений, и деда, не понимающего, что он видит перед собой. Была попытка вмешаться, вытащить ребёнка из марева расплавленных Пластов, но текучая плоть не удерживалась руками, упрямо выскальзывая и принимая иную форму, нежели прежде. Была растерянность оборотня, внезапно увидевшего мир с другой стороны. Волчонок должен был потянуться к тому, кто находится рядом, ощутить знакомый запах, тепло протянутых навстречу рук и…
— Он прыгнул.
Грустная правда вернула меня к реальности. Старик говорил, а сам поднимал край мантии, позволяя рассмотреть неровные шрамы, покрывающие голень правой ноги близко к колену, там, где когда-то были сухожилия, а теперь под кожей остался лишь ворох рваных шнуров.
— Я… Мне было страшно. Видеть, как ребёнок превращается в зверя, понимать, но не верить собственным глазам… Я решил, что сошёл с ума. Что, если возьму его на руки, морок рассеется и всё вернётся обратно. Я хотел… А он ощерился и прыгнул. И когда клыки проткнули мою ногу, я прозрел. Наконец-то… А знаете, что было труднее всего, Мастер? Знаете?
С каждой минутой всё больше и больше выцветающие глаза гордо сверкнули.
— Труднее всего было не кричать. Но за стеной были люди, а я не мог допустить, чтобы о позоре, постигшем мою семью, кто-то узнал. И я справился с болью… Только с совестью справиться не смог. Мне нужно было ещё тогда убить щенка, сразу, пока свежие раны жгли тело. Но память о дочери была слишком сильной, и я уступил. Вырастил зверя… А что теперь? Тайна раскрыта, и род Эллидов ждёт бесчестье. Впрочем, оно будет недолгим, всего лишь до моей смерти…
— Внука вы уже похоронили?
Лигмун печально усмехнулся:
— Вы же умный человек, Мастер, и должны понимать: принц не выпустит из рук такую игрушку.
— Мне дано право отбирать. Даже самые дорогие и любимые игрушки.
— Пожертвуете своим будущим ради дикого зверя? Полно, не шутите так! Вы всего лишь Мастер, а его высочество, возможно, станет королём. Не вставайте у него на пути по пустякам.
Нет, дедушка, то, о чём ты говоришь, вовсе не пустяк. Особенно для будущего его высочества.
Я подошёл к креслу, присел на корточки и положил свою ладонь поверх стариковской, покоящейся на колене.
— Вы готовы позаботиться о незнакомце, но собственного внука лишаете малейшей поддержки… Так нельзя.
— Он зверь!
— Только наполовину. Поймите, Нирмун состоит из двух частей. Человеческая помнит и ценит всё тепло, которое вы ему подарили. Звериная… боится родственных чувств к двуногим существам. Именно поэтому он напал на вас: из простого страха и желания защититься.
— Но я не угрожал ему…
Голос Лигмуна дрогнул, и я крепче сжал сухие стариковские пальцы.
— Конечно нет. Зато вы, в свою очередь, тоже испугались, а звери очень чутко различают страх. Вы показали слабость, волк поспешил напасть. Следовало быть твёрдым, смелым и ласковым, тогда всё случилось бы иначе, поверьте!.. Мне очень жаль.
Хозяин поместья прикрыл глаза, в уголках которых предательски блеснули слезинки.
— Вы думаете, он… сильно меня ненавидит?
— За что?
— Я… — Старик напряжённо сглотнул. — Чтобы оторвать его тогда… Ударил. Несколько раз. Пока клыки не разжались.
— Думаю, Нирмун не вспомнил об этом, вернувшись в человеческий облик. Оборотни, особенно в юности, не могут удержать в памяти первые минуты после перехода и последние — перед. Скорее всего, мальчик не помнил даже, что набросился на вас… Он ведь выглядел тогда растерянным, верно? Растерянным и испуганным, поскольку чувствовал: произошло что-то ужасное. Но вы рассказали ему? Или… нет? — добавил я, видя, как начинает мелко трястись нижняя челюсть Лигмуна.
— Я не смог… Меня лихорадило, мальчика велено было не пускать в мою комнату. И я… боялся. Боялся его видеть. Надеялся набраться сил и…
— Не вините себя. Что было, то было. Но отец мальчика должен был предупредить вас, оставить какие-то распоряжения.
— Оставил. Ту полоску кожи, которую вы держите в руке. Только это случилось уже потом, после превращения. Спустя неделю.
Всего неделю… Оборотень ошибся в сроках совсем ненамного, однако несколько дней решили судьбу двоих людей на многие годы. И решили нелучшим образом.
— Скажите, зачем вы предложили своё поместье под летнюю резиденцию ректора Академии? При большом стечении народа сохранить тайну было бы невозможно.
Лигмун кивнул:
— Да, о тайне можно было забыть. Но я надеялся… Говорят, ректор обладает большой властью и неменьшими знаниями, он мог бы помочь моему внуку. Нет, не стать человеком, я понимаю: сие невозможно. Но найти других… зверей, отвести к ним Нирмуна, чтобы мальчик научился жить как должно… Если уж отец не смог этого сделать.
— Вы ждали, что он вернётся?
Виноватое подтверждение:
— Ждал.
Потому не заводил собак и запрещал охоту в лесах поместья под предлогом, что лично должен истребить волков. Делал всё, чтобы уберечь внука от любопытных глаз, даже слуг выставлял на ночь за пределы усадьбы страшными историями о призраках. Боялся, ненавидел и всё же не мог бросить безвинного ребёнка. Окружал себя оружием и светом, опасаясь, что оборотень однажды потеряется в своей звериной сущности, однако окончательно не терял надежды справиться с бедой. Отважный человек. Заблуждающийся, но честно живший сердцем, а не рассудком. Вот кто достоин истинного уважения, а вовсе не я.
— Он… поможет?
Я непонимающе моргнул:
— Кто?
— Ректор.
— Поможет. Непременно. Не волнуйтесь ни о чём.
— Хорошо…
Тонкие губы старика изогнулись в улыбке, светлой и по-детски трогательной. Ткань колыхнулась поверх груди, набирающей в себя воздух, и плавно опала. Чтобы больше не двигаться, потому что dou Лигмун ушёл за Порог.
По какой причине все так и норовят сдохнуть именно в моём присутствии? Проклятие виновато?
Мантия задумчиво прошуршала расправляющимися крыльями.
«Тебя это беспокоит?»
Меня это злит! Сама посуди, ну на кой фрэлл старик взял и сбежал от расплаты за свои деяния?
«А ты бы не воспользовался предоставленным шансом?»
Нет. Не знаю. И не надо сравнивать!
«Я не сравниваю, а предлагаю ненадолго занять чужое место, обосноваться на нём, пожить хоть полдня, а уже потом…»
Чужое место?
Я задумчиво посмотрел на кресло, в котором громоздился почивший с миром хозяин Керр-Эллида.
Предлагаешь стащить старика на пол?
Горестный вздох.
«Не терплю, когда ты становишься таким, любовь моя…»
Каким — таким?
«Отказывающимся понимать очевидные вещи…»
Я не отказываюсь. Просто… Его смерть всё усложняет.
«Или, напротив, всё решает. Не задумывался о таком повороте событий?..»
Решает? Хм… В самом деле, кое-что теперь стало предельно ясным. К примеру, внук может продолжать жить без оглядки на деда и честь семьи. Скажем, прибиться к какому-нибудь вольному волчьему клану или попасть во Внешний Круг Стражи. Правда, захочет ли? С рождения он не видел никого из соплеменников и не может представлять, каким правилам должна подчиняться жизнь оборотня, чтобы длиться долго и счастливо.
«Знания — дело наживное», — заметила Мантия.
Лично я не собираюсь заниматься его обучением!
«Как ты мог подумать, что я предлагаю… Фи!» — Она обиженно умолкла.
Ну и пусть дуется. Впредь перестанет делать туманные и двусмысленные намёки.
Но, конечно, поганка права: я не должен вмешиваться в судьбу оборотня. Хотя бы потому, что Нирмун пока ещё «дикий» и останется таковым, если не принесёт присягу Драконьим Домам, вступая в Круг Стражи, или же не будет принят одним из отказавшихся от служения кланов. Всё, что мне дозволено, это рассказать о путях, которые ведут в будущее парня. Но вряд ли он захочет слушать меня, пока его плоть горит от боли в попытке исторгнуть прочь ловчую сеть, а обернуться самостоятельно не сможет опять же по причине наличия в Периметре Обращения чужеродной материи…[9] Впрочем, не страшно: как только приедет Ксо, найдётся и умелый наставник для молодого волка. Как только приедет… Ксо, Мать его Всеблагую! Фрэлл! Тысячу и тысячу раз! А КОГДА он приедет?!
Что я имею на руках? Труп хозяина, полутруп наследника, уверенного в непобедимости принца и обморочную служанку, которая…
С неё и стоит начать, иначе вся деревня узнает о произошедшем превращении, возьмётся за колья, запалит факелы, нагрянет в усадьбу и примется изничтожать отравленное злыми чарами гнездо чудовищ. Положим, его высочество и свиту можно вытурить вон: в лесу пережидать беснование народного ополчения. Туда же можно отправить моих подопечных. А я? Что скажу «милорду ректору», когда тот прибудет на пепелище? Извини, недоглядел? За такой ответ не похвалят. Достаточно ли хорошо у меня подвешен язык, чтобы усмирить толпу? Вряд ли. Зато с избытком хватит другого моего качества… Нет. Не хочу. Попробую выиграть хоть немного времени.
Стену у двери в мою комнату подпирал Мэтт, прижимающий к правой щеке влажную тряпицу.
— Играешь в почётный караул?
Знаю за собой дурацкое свойство отпускать направо и налево шутки, кажущиеся смешными лишь мне одному, когда злюсь из-за собственной беспомощности или чужой глупости, но ничего не могу поделать, хотя и сотни раз убеждался: неуместное веселье только вредит развитию событий. Вот и маг в ответ недовольно скривился:
— Жду тебя.
— Не самое удобное место для ожидания.
— Зато безопаснее, чем внутри. — Он хмыкнул и, убрав руку от лица, показал мне разодранную щёку.
Судя по длине кровоточащих царапин и расстоянию между ними, над молодым человеком успешно поработали женские ногти. Напрашивалось единственно возможное объяснение:
— Лита пришла в себя?
— Это как посмотреть, — задумчиво протянул Мэтт. — Глаза у девицы открылись, да только слишком широко — того и гляди, помчится домой.
— Окно кто-нибудь стережёт?
— А зачем? Пока она боится даже из комнаты выйти, не то что отправиться в лес. Но на всякий случай Хок прогуливается по двору, — добавил маг, чувствуя мою тревогу.
— Хорошо. Я сейчас с ней поговорю и…
— Не сейчас.
Обдумываю услышанное и удивлённо признаю:
— Прости, не понимаю.
Мэтт скрещивает руки на груди и мрачно поясняет:
— Сначала ответь на один вопрос.
Начинаем копаться в мотивах и следствиях? Немного не ко времени, но пожертвую горсточку минут на благое дело.
— Спрашивай.
Тёмные глаза немигающе уставились на меня, наверное, чтобы придать разговору побольше значительности, хотя, по моим ощущениям, её и так было предостаточно.
— Почему ты ничего не сделал?
Я поднял брови. Опустил. Сдвинул. Растерянно хлопнул ресницами.
— Мне нужно было что-то сделать?
Маг, живо напомнив своим тоном Мантию, когда та принимается за выговоры, укоризненно заключил:
— Ты стоял и смотрел. Просто смотрел.
— Требовалось плакать? Смеяться? Улюлюкать? Выражать восторг или негодование?
— Ты мог остановить ЭТО. Знаю, что мог, я всё видел тогда на мосту.
В голосе Мэтта гулко прозвенело непонимание. Причём непонимание, которым чаще всего страдают дети: если дядя такой сильный и умелый, то почему он вчера ринулся в бой, а сегодня остался в стороне? И невдомёк малышу, что «дядя» влезает в неприятности, лишь когда одуреет настолько, что забывает очень простую истину: из любого лабиринта есть по меньшей мере два выхода. Но каждый из них, в силу стервозности богини, держащей в тонких пальчиках нити судеб, окажется входом неизвестно куда.
Объяснить? А как? Сказать, что не имел права вмешиваться, потому что не получил просьбы о помощи? Боюсь, магу будет трудно понять все странности моего отношения с оборотнями, равно «дикими» и входящими в Круг Стражи. Я живу по правилу: не трогаю других — не трогают меня, и в случае с метаморфами сие правило исполняется с удвоенной силой.
Моя принадлежность к Дому Дремлющих подтверждена только словами: увы, но сам виноват. Сбежал из родных стен до срока ритуального признания прав и обязанностей, а когда вернулся, и сам не вспомнил сразу о старинных традициях, и все вокруг сделали вид, что забыли. Впрочем, так лучше: груз ответственности поменьше. К тому же я лишь третий в списке наследников и до места главы Дома не буду допущен никогда. Клятву на верность семье Магрит не станет с меня требовать: если до сих пор молчала, промолчит ещё сотню-другую лет. Кстати, подобное попустительство с её стороны видится мне ненавязчивой попыткой заставить нерадивого ученика самостоятельно устраивать и сдавать экзамены. Могу делать всё, что душе угодно, но в то же время вынужден сомневаться на каждом шагу, потому что, не зная точных границ и законов предписанного мне поведения, отчаянно желаю их соблюдать. Чтобы надеяться на похвалу, разумеется. «Ну похвалите же меня! Оцените мои старания…» И чем я, в сущности, отличаюсь от Рикаарда? Да ничем. Количеством набитых шишек разве что. Возможно, сие обстоятельство имеет решающее значение. Для чего? Пока не могу понять, но кокон мысли уже сплёлся в сознании и непременно обернётся мотыльком, когда настанет срок. А до того дня буду довольствоваться её более взрослыми сестричками и прочими родственницами. В частности, теми, что гнездятся в светловолосой голове моего собеседника.
— Знаешь, я не буду отвечать на твой вопрос.
— Почему? Признаёшь вину?
Не хватало мне ещё одного поединщика!
— Нет. Но вопрос поставлен неверно.
Мэтт поджал губы, показывая, что ожидал подвоха, однако надеется выиграть схватку. Блажен, кто заблуждается… А я тем временем трачу свои невеликие силы на сущие пустяки!
Хотя равновесие всегда дорогого стоит. Что ж, попытаюсь вернуть его душе белобрысого мага.
— Ты должен был спросить, почему я бездействовал.
— Но я так и сказал!
— «Почему ты ничего не сделал». Помнишь свои слова?
— Разве это не одно и то же?
Ага, а у самого в голосе появилось сомнение! Ну конечно, проще видеть грехи другого человека, чем разбираться в собственных ошибках:
— Не одно и то же. «Ничего не сделал»… Говоря так, ты подразумеваешь, что у меня была возможность совершить несколько поступков, но не было желания. А вот если бы ты произнёс слово «бездействие», я бы ответил охотно и с лёгкостью.
— Так почему?
— Всё ещё хочешь знать?
— Да!
Пытливый ум — несомненное достоинство. Так же как и стремление довести начатое дело хоть до какого-нибудь итога.
— Отсутствие действий было самым безобидным завершением событий.
Мэтт отрицательно покачал головой:
— Безобидным? По-твоему, то, что молодой хозяин поместья на глазах у всех превратился в волка, не имеет значения?
Ох, парень, ты напрашиваешься… Ладно, считай, напросился.
— Для меня? Нет.
Маг, собиравшийся продолжить нотации, осёкся, вгляделся повнимательнее в мои глаза и оторопело полуспросил-полупризнал:
— В самом деле?..
— Конечно не имеет. Наследник Эллидов — оборотень? Пусть. Дело семьи, не более. Он был опасен для окрестных жителей? Нет. Опасен для обитателей усадьбы? Опять-таки нет. Почему же я должен волноваться о серой собачке? Желает в таком виде проводить ночное время? На здоровье!
— Ты… — Во взгляде Мэтта бочком проскользнуло озарение. — Ты же много знаешь об оборотнях, верно? И сразу понял, что желтоглазый принадлежит к ним и…
Я посмотрел на носки сапог. Потом — на стенную панель с отколотым краем резного узора.
— Вовсе не сразу. Не раньше, чем всё увидел собственными глазами.
— Но…
Маг никак не мог поверить. Наивный, восторженный ребёнок… Пора взрослеть, малыш.
— Выслушай меня. Пожалуйста. Вот ты принадлежишь к избранным, способным творить волшебство. Задумайся и ответь, только не торопись: как часто ты пользуешься чарами? Сколько раз в день, к примеру?
Мэтт недоверчиво сузил глаза, но внял моей просьбе и молча углубился в подсчёты. А когда закончил, на лице белобрысого появилась вполне ожидаемая растерянность: