НеВозможно Стил Даниэла

ГЛАВА 3

В декабре в Париже у Саши было много дел. Дела галереи шли успешно. Она успела повидаться со множеством важных клиентов, которые либо хотели что-то приобрести, либо, наоборот, спешили продать до Нового года. Чуть не каждый день она говорила по телефону с сыном. Она купила себе и детям горнолыжный тур в Сен-Мориц. Ехать надо было на следующий день после Рождества. Там у нее тоже было запланировано несколько важных встреч.

В Париже светская жизнь носила куда более официальный характер, чем в Нью-Йорке. В Америке среди ее заказчиков было много преуспевающих людей, что отнюдь не мешало их неформальному общению. За долгие годы многие стали ей близкими друзьями. Это были интересные люди, очень разные по происхождению и по роду занятий. В Париже действовали свои, европейские, законы. Крупные клиенты галереи были, как правило, из аристократических родов, нередко титулованные особы, либо имели состояние, которое создавалось веками, как у Ротшильдов, а были и просто любители жить на широкую ногу, и многие знавали еще ее отца. Здешние приемы отличались большей пышностью и церемонностью, чем в Америке. И здесь было труднее отказаться от приглашении, поскольку ее, как правило, приглашали те, кто приобретал у нее дорогостоящие картины. Саша чувствовала себя обязанной отвечать на приглашения. Когда она жаловалась на это сыну, тот говорил, что это ей на пользу. Но она, даже в свои годы, зачастую оказывалась самой молодой из приглашенных, и, как правило, эти вечера нагоняли на нее скуку. И все равно она их посещала – в интересах бизнеса. И всякий раз с радостью возвращалась домой.

Как-то в середине декабря, в такой же серый холодный день, Саша работала у себя в кабинете. Секретарша доложила, что к ней приехал заказчик. Она виделась с ним накануне на званом ужине. Он хотел купить что-нибудь солидное из фламандцев, и она была приятно удивлена, что это не осталось пустым разговором. Саша вышла из кабинета встретить его и показала несколько картин. Тот заинтересовался.

Визит продолжался два с половиной часа, и всем, кроме Саши, было понятно, что гостя не меньше заинтересовала хозяйка галереи. Он пригласил ее назавтра поужинать у Алена Дюкасса, дескать, чтобы обсудить предстоящую покупку. Это был один из лучших парижских ресторанов, Саша заранее знала, что ужин продлится не менее трех или четырех часов, и приготовилась поскучать ради миллионной сделки.

– Сдается мне, его не только картины интересуют, – пошутил Ксавье, когда она сообщила ему о приглашении.

– Не говори глупостей, твой дед без конца ходил на такие встречи. И поверь мне, за ним никто не пытался ухаживать. – На самом-то деле было несколько таких попыток. После смерти ее матери. Но Саша не помнила, чтобы отец к кому-то проявлял романтический интерес. Как и она, Симон хранил верность своей жене до последнего вздоха. По крайней мере, у нее осталось такое впечатление. Она никогда не говорила с отцом на эту тему. Если в его жизни и были женщины, то Симон де Сювери это тщательно скрывал.

– Кто знает, кто знает… – продолжал Ксавье. Ни он, ни сестра не желали матери одинокой старости. – Ты у нас красавица, к тому же совсем еще не старая.

– Старая, старая. Мне уже сорок восемь лет.

– По мне, так совсем молодая. Один мой приятель встречается с дамой намного старше тебя.

– Мерзость какая! Это называется совращение малолетних, – рассмеялась она. Ей казалась дикой сама мысль об отношениях с более молодым мужчиной.

– Но ты же не стала бы возражать против романа твоего ровесника с молодой женщиной?

– Это совершенно другое дело! – искренне воскликнула она, и Ксавье засмеялся.

– А вот и нет! Мы просто привыкли так к этому относиться. Это абсолютно то же самое, что женщина в возрасте и молодой мужчина.

– Не хочешь ли ты сказать, что твоя последняя пассия вдвое старше тебя? В таком случае даже слышать об этом не желаю. – Слава богу, она знала, что его романы долго не длятся. Две недели от силы. Такой характер. Женщин ее сынок менял как перчатки.

– Нет, такой вариант я еще не опробовал. Но если бы мне понравилась немолодая женщина, я бы не видел ничего предосудительного в том, чтобы закрутить с ней роман. Мам, не будь такой ханжой!

Ханжой Саша отнюдь не была, напротив, сыну всегда импонировал ее современный взгляд на вещи, в том числе на его похождения. В этом смысле она была настоящая француженка и никогда не возражала против его чересчур активной личной жизни. Да и в более раннем возрасте, когда Ксавье еще ходил в школу в Нью-Йорке и водился с американскими дружками, она была куда более либеральной, чем многие мамы. Покупала ему и его приятелям презервативы и оставляла в большой каменной вазе у сына в комнате. Обходилась без лишних вопросов, но запасы регулярно пополняла. В таких вопросах Саша предпочитала быть реалисткой. Настоящая француженка.

– Предупреждаю: если вздумаешь жениться на тетке вдвое старше тебя, я на свадьбу не приду. Тем более если это окажется кто-то из моих подруг.

– Никогда не знаешь, как обернется. Я только хочу сказать, не надо тебе запираться от людей. – Ксавье был уверен, что у нее до сих пор никого нет. Они были настолько откровенны друг с другом, что в противном случае он бы об этом знал.

– Что ж, пожалуй, начну общаться с местными юнцами. Или раздавать свой телефон лицеистам. Если не найду кавалера, так хоть усыновлю кого. – Она смеялась над ним и над его нелепыми советами. Надо же такое удумать – зрелая женщина и юный парнишка. Пускай молодой человек. Саша привыкла видеть рядом с собой более зрелого мужчину.

– Мам, когда ты захочешь завести роман, уверен, в кандидатах недостатка не будет, – невозмутимо заявил Ксавье.

– Не нужен мне никакой роман, – отрезала Саша уже без смеха. Она не хотела развивать эту тему ни с сыном, ни с кем-либо еще.

– Да я уж знаю. Но, может, со временем… – Отца нет уже четырнадцать месяцев, и Ксавье, как никто другой, знал, как ей одиноко. Она изо дня в день ему звонит, и он всегда слышит в ее голосе грусть. Ему было больно на мать смотреть. Татьяна сейчас далеко, и все общение с мамой лежит на нем. И она, как ему кажется, намного с ним откровеннее. Между ними существовали те доверительные отношения, какие нередко бывают у матери с сыном. Они были настоящими друзьями.

Саша сказала, что на следующей неделе летит в Нью-Йорк, где у нее заседание совета, а к Рождеству вернется.

Ксавье и Татьяна должны были прилететь в Париж в день Рождества. А еще через день они все уезжали в Сен-Мориц. Сашин потенциальный клиент имел там дом. Саша надеялась, что до отъезда сделка с ним будет заключена.

На другой день он заехал за ней и повез к Алену Дюкассу в «Плаза Атене». Саша предпочла бы поужинать просто, но элегантно в «Вольтере», но бизнес есть бизнес, не ей здесь выбирать. Саша поняла, что ее клиент хочет произвести впечатление. Но ее никогда не волновала изысканная еда, сколько бы звездочек ни имел шеф-повар. Кстати, у Алена Дюкасса их было три.

Как и можно было предположить, еда была потрясающая. Разговор завязался легко и не разочаровал Сашу. Сделка казалась на мази. Гонзаг де Сен-Маллори повез Сашу домой. Приятный, образованный, богатый, имеет графский титул, правда, невероятный сноб. Граф де Сен-Маллори. Он дважды был женат, имел пятерых детей – по крайней мере, которых сам признавал. А еще Саше было известно о трех его отпрысках, которых он признавать отказывался. Во Франции, а тем более в Париже сплетни расходятся быстро. О похождениях графа ходили легенды, все его любовницы были прекрасно обеспечены.

– Я тут подумал, не повесить ли мне на пробу эту картину в моем доме в Сен-Морице, прежде чем принять окончательное решение, – задумчиво произнес граф, когда они ехали в его «Феррари». Такие машины в Париже были редкостью, из-за тесноты на улицах парижане предпочитали что-то более компактное. У Саши был крохотный «Рено», его было удобно парковать и маневрировать на дороге. Саша не испытывала ни малейшего желания кичиться дорогой машиной в Париже, да и где бы то ни было. – Может, вы могли бы заехать и высказать свое мнение? – предложил он, подруливая к особняку, где располагалась Сашина галерея и ее дом.

– Это будет нетрудно, – согласилась она. – Мы можем отправить полотно к вам в Сен-Мориц, а через две недели я тоже буду там с детьми. – При этих словах лицо у него вытянулось.

– Я надеялся, вы остановитесь у меня. Может, детишек в другой раз свозите? – Он с легкостью решил вопрос с чужими детьми. Но Сашу такой вариант не устроил.

– Боюсь, это невозможно, – ответила она, глядя ему прямо в глаза, чтобы не оставалось недомолвок. – Поездка запланирована давно. Да и вообще, провести отпуск с детьми для меня большая радость. – Она хотела дать ему понять, что он напрасно старается. И ее дети здесь ни при чем. У нее не было желания смешивать бизнес с удовольствием, и уж тем более – с этим распутником. В свои пятьдесят четыре граф славился связями с молоденькими дамами.

– Я полагаю, продать картину в ваших интересах? – столь же определенно отреагировал Гонзаг. – Надеюсь, вы меня понимаете, мадам?

– Я вас понимаю, граф. Картина выставлена на продажу. Картина, но не я. Даже если цена – миллион долларов. Когда буду в Сен-Морице, с удовольствием заеду и взгляну, как она смотрится, – добавила она чуть мягче. Но граф уже кипел. Оба выразились предельно ясно. И ему не понравилось то, что он услышал. Женщины ему никогда не отказывали, тем более в таком возрасте. Да для нее была бы честь, если бы он с ней переспал! Печальная, одинокая женщина. По-видимому, не настолько одинокая, как ему казалось. И не настолько жаждущая этой сделки.

– В этом нет нужды, – ледяным тоном ответил он. – Я решил не покупать картину. К тому же у меня есть серьезные опасения, что это подделка. – С этими словами он вышел из машины, чтобы, как того требуют приличия, открыть ей дверцу. Но Саша его опередила и уже стояла на тротуаре.

– Благодарю за чудесный ужин, – сухо произнесла она. – Вот уж не думала, граф, что вы, с вашей репутацией, покупаете себе женщин, да еще за такие деньги. Я полагала, что мужчина с вашим обаянием и умом в состоянии заполучить их бесплатно. Спасибо еще раз за приятный вечер. – Не давая ему опомниться, она подошла к калитке, набрала код и вошла во двор. Через несколько секунд раздался рев мотора. Саша вошла в дом. От возмущения ее трясло. Этот подонок думал купить ее вместе с картиной. Решил, что она так рвется продать полотно, что согласится лечь с ним в постель. Это уже переходит все границы. При Артуре никто и думать не смел так с ней обращаться. Охваченная дрожью, Саша позвонила сыну и рассказала ему, что произошло. Когда она передала свои последние слова, Ксавье злорадно рассмеялся:

– Мать, ты великолепна! Радуйся, что он напоследок не сбил тебя своим «Феррари».

– Уверена, он бы с удовольствием это сделал. Какой же гад!

Ксавье опять засмеялся.

– Да уж! Но ты должна быть польщена. Я слышал, он гуляет с девицами моложе нашей Татьяны. Он тут у нас часто появляется, в «Аннабель».

– Меня это не удивляет. – Ксавье назвал известный ночной клуб в Лондоне, излюбленное место развлечений светской публики, в том числе богатых старичков в окружении юных девиц. Они с Артуром там тоже в свое время бывали и даже являлись его постоянными членами. – Почему мужчинам это всегда сходит с рук?

– Многим женщинам это нравится. Думаю, с ним охотно переспали бы многие владелицы галерей, если бы наградой была столь крупная сделка.

– Ну да, а на другой день картину он бы вернул. – Еще в самом начале ее работы отец предупреждал ее о такого рода клиентах. Гонзаг де Сен-Маллори был всего лишь один из многих, к тому же не умел себя вести, по крайней мере с Сашей.

Она легла в постель, но все никак не могла успокоиться. А наутро объявила управляющему, что сделка с графом не состоится.

– Да? Но ведь ты с ним вчера в ресторан ходила? – удивился Бернар.

– Ходила. Он очень плохо себя вел, пусть радуется, что по морде не схлопотал. Как выяснилось, он рассчитывал приобрести картину в комплекте с моими услугами. Решил, видите ли, что я в Сен-Морице буду жить у него, а отдых с детьми отложу на другой раз.

– И ты отказалась? – воскликнул Бернар с деланым изумлением. – Какой же из тебя торговец, Саша? Господи, подумать только – миллион долларов! Как безответственно ты относишься к делу своего отца! – Он любил над ней подшутить. За пятнадцать лет совместной работы они стали добрыми друзьями.

– Заткнись, Бернар, – Саша и проследовала в кабинет. Никогда в жизни она не получала столь оскорбительных предложений. Через неделю, в Нью-Йорке, она рассказала об этом своей тамошней управляющей. Та была шокирована.

– Американцы себе такого не позволяют, – заявила Карен, защищая своих соотечественников.

– Да некоторые американцы позволяют себе кое-что похуже. Я начинаю думать, что дело не в национальности, хотя, надо признать, французы в этом плане ведут себя более раскованно. Но уверена, здесь тоже такое случается. Тебе разве никогда не намекали, что для того, чтобы продать какую-то картину, неплохо бы переспать с потенциальным покупателем? – Саша усмехнулась. Теперь вся эта история представлялась ей в комическом свете.

Немного подумав, Карен покачала головой.

– Не думаю. Может, намекали, да я не уловила?

– И как бы ты в таком случае поступила? – продолжала подтрунивать Саша.

– Лично я переспала бы да еще заплатила бы ему миллион долларов, – вступила в разговор Марси. – Я видела его фотографии в каком-то журнале. Красавчик, что и говорить!

– Да, недурен, – равнодушно согласилась Саша. На ее вкус, Артур был куда красивее. Этот лощеный французский граф не произвел на Сашу никакого впечатления. Она предпочитала совсем другой тип мужчин. Ей всегда казался очень привлекательным актер Гари Купер. Но идеальная внешность была, конечно, у ее Артура. Мужчинам типа этого Гонзага де Сен-Маллори грош цена, она их хорошо знает.

Саша провела в Нью-Йорке три дня. Из-за множества дел время пролетело незаметно. Она повидалась с несколькими художниками и солидными клиентами и посетила заседание музейного совета, ради которого, собственно, и прилетала. Первые два вечера провела дома, разбирая вещи Артура. Саша с самого начала дала себе слово что-нибудь из них сохранить. Потребовалось четырнадцать месяцев, чтобы она наконец нашла в себе силы этим заняться, и теперь ее шкафы выглядели непривычно пустыми. Но дальше откладывать она не хотела.

Накануне отъезда Саша поехала к друзьям на вечеринку по случаю приближающегося Рождества. Рождество в Нью-Йорке теперь было для нее и радостным, и грустным одновременно. Она вспоминала, как возила детей в Рокфеллер-Центр на каток, как два года назад они отмечали с Артуром последнее в его жизни Рождество.

Саша охотно общалась с друзьями, но ей надоело объяснять, почему в ее жизни до сих пор нет мужчины. Казалось, всех волнует только этот вопрос. Как будто без мужчины она не представляет собой никакой ценности. У нее появлялся комплекс неудачницы: муж умер, и она теперь одна. Глядя на супружеские пары, Саша чувствовала себя единственной одинокой женщиной в городе. Возвращение в Париж принесло ей облегчение. И еще она пребывала в радостном волнении от предстоящей встречи с детьми.

До их приезда она успела приготовить рождественского гуся и даже нарядить елку и украсить дом. С Татьяной она не виделась целых два месяца и ждала ее с особенным нетерпением. Дочь выглядела прекрасно, ее поездка удалась на славу. Ей не терпелось показать маме фотографии. Они как раз рассматривали снимки, когда Ксавье стал рассказывать о мамином приключении с графом.

– А ты в курсе, что мама чуть не отменила нашу поездку в горы? – начал он. – Собралась ехать без нас, и все ради продажи за миллион долларов картины одному французскому графу.

– Вот врун! – рассмеялась Саша и рассказала, как все было на самом деле. Дочь пришла в ужас от того, что какой-то французский плейбой пытался уложить ее мать в постель, искушая миллионной сделкой.

– Мам, какой ужас! – возмущалась она. Татьяна отлично представляла себе, какое унижение пережила ее гордая мать.

– Никакой не ужас, – со смехом возразил Ксавье. – Уверен, в глубине души мама была польщена.

– Ах ты, гнусный шовинист! – накинулась на него Татьяна. – «Польщена»! Больше ничего не придумал?

– Ладно, ладно, не шуми. Вот поеду и начищу ему физиономию. Адресок дашь? – поверился Ксавье к матери.

– Зря я тебе рассказала. До конца дней будешь мне теперь это вспоминать?

– Буду. А кстати, все время забываю сказать. Лайам наконец решился выслать тебе слайды. Я их видел. Отличные работы, – похвалил Ксавье.

– Буду ждать. – Саша знала, что у сына неплохой вкус, хотя порой он и пытается за ее счет продвинуть своих дружков. Она пока не представляла, что это будут за работы, но взглянуть не мешает. Сколько уже лет она слышит об этом художнике. А еще больше – о его проделках.

– Уверен, тебе понравится, – заверил сын. Саша молча кивнула, не желая давать ему напрасные надежды.

– Как, говоришь, его фамилия? – спросила она, в который раз забыв ее, хотя Ксавье часто ее называл.

– Лайам Эллисон. Он вообще-то американец. Из Вермонта. Но в Лондоне живет с тех пор, как получил диплом.

– Запомню. Если слайды мне понравятся, в следующий раз, как буду в Лондоне, постараюсь с ним встретиться. – Временами Ксавье наводил ее на подлинные находки, а вдруг так будет и в этот раз? Саша никогда не ленилась посмотреть новые работы еще неизвестных художников. Потому и репутацию себе заработала. В Саше была авантюрная жилка и верный глаз. Но ее одолевали сомнения такими людьми, как этот Лайам, каши не сваришь. После всего, что ей рассказывал сын, трудно было бы сделать другой вывод.

Вечером они отправились на рождественскую службу, а весь следующий день провели втроем. Татьяна привезла матери роскошное сари в подарок и изящные золотистые сандалии. А Ксавье купил для нее золотой браслет у лондонского антиквара. Такие подарки ей обычно делал отец, а на этот раз дети тронули ее до глубины души.

Прощаясь с детьми перед сном, она внимательно на них посмотрела и сказала:

– Я самая счастливая женщина на свете – у меня есть вы!

И это было сказано со всей искренностью. Она впервые за много месяцев действительно чувствовала себя счастливой.

ГЛАВА 4

Они прекрасно провели время в Сен-Морице, хоть дети и не переставали напоминать ей о графе. Остановились они в «Палас-Отеле» в роскошных апартаментах. Саша любила иногда побаловать детей, особенно на каникулах. Они с Артуром всегда их баловали. Они не переставали благодарить судьбу за то, что у них есть такая возможность, и бережно хранили воспоминания обо всех семейных поездках. На этот раз такой поездкой стал Сен-Мориц. Только теперь их было трое.

Саша каталась и с детьми, и одна. Ксавье был непревзойденный лыжник, Татьяна каталась не хуже, но уступала ему в бесстрашии. Они завели кучу приятелей и каждый вечер куда-нибудь уходили. Саша по большей части ужинала одна в номере. Ее это ничуть не огорчало. У нее были с собой книги, а бурная ночная жизнь ее не привлекала. В Париж она вернулась отдохнувшая, умиротворенная и счастливая. Татьяна пробыла еще несколько дней, она спешила в Нью-Йорк, где собиралась искать работу, а Ксавье побыл на пару дней дольше, после чего укатил в Лондон. Еще до его отъезда прибыли слайды Лайама Эллисона, и, к удивлению Саши, они оказались весьма интересными. Они произвели на Сашу сильное впечатление, но, прежде чем принять решение и взяться представлять интересы Лайама, нужно было взглянуть на сами картины.

– Постараюсь приехать на той неделе, в крайнем случае – через неделю, – пообещала Саша сыну. Но поездка состоялась лишь в конце января. В Лондоне ей предстояло повидаться с тремя художниками, чьи картины она выставляла, и познакомиться с Лайамом Эллисоном. С некоторой тревогой Саша запланировала эту встречу на последний вечер перед отлетом в Париж. После всего, что она знала о нем от сына, представлять его интересы ей отнюдь не хотелось, но не оценить его талант было невозможно. Саша понимала, что познакомиться придется. И нисколько не пожалела об этом, когда оказалась у него в студии.

В студию Лайам повел ее сам. Он был взволнован и напряженно улыбался. С Сашей приехал Ксавье и теперь ободряюще похлопывал приятеля по плечу. Он знал, что друг очень волнуется. Саша держалась подчеркнуто сухо и деловито, почти сурово. Она была вся в черном – брюки, свитер, сапоги, и, как всегда, ее цвета воронова крыла волосы были собраны в пучок. Пожимая ей руку, Лайам сам подивился тому, какой ужас ему внушает эта миниатюрная женщина. Почему-то ему казалось, что оценка его работ из ее уст, какой бы она ни была, определит всю его дальнейшую жизнь. Если она их забракует или сочтет не соответствующей уровню ее галереи, это станет для него физическим ударом. Лайам смотрел, как она ходит по студии, и чувствовал себя беспомощным и беззащитным. Саша вежливо поблагодарила его за приглашение. Ему было невдомек, что за ее внешней строгостью скрывается на самом деле большое смущение. Ее интересовала не столько личность художника, сколько его произведения. Но она не могла не признать, что и сам Лайам производит сильное впечатление. Она много слышала о нем от Ксавье и знала, какой он взбалмошный и неуправляемый человек. Единственным сдерживающим фактором для него служили жена и дети. В глубине души Саша надеялась, что, будучи отцом семейства, Лайам не может быть таким уж безответственным типом. Ксавье никогда не говорил, что тот гуляет направо и налево. По его словам, Лайам был человек неуправляемый и большой хулиган, никакие правила для него не существуют. Любая попытка указать ему, как себя вести, встречает сопротивление и воспринимается, как желание его притеснить. Если верить Ксавье, Лайам был убежден, что художник не может подчиняться общепринятым правилам и нормам и волен делать все, что заблагорассудится. Ей был знаком такой подход, но с подобными личностями бывает тяжело иметь дело. Они работают, только когда им этого хочется, а когда нет – резвятся вволю и в результате никогда не выдерживают оговоренных сроков. Такие мужчины ждут, чтобы с ними нянчились, как с малыми детьми. Судя по всему, его жена делала это охотно. Саша же не имела никакого желания становиться чьей-то нянькой, даже такого обаятельного красавца. Если он серьезно относится к работе, к своему таланту, то пусть и ведет себя как взрослый человек. Пока же, насколько можно было судить по рассказам Ксавье, Лайам еще не повзрослел. Но в конечном итоге определять их отношения будут его работы.

Саша неторопливо прошла к дальней стене студии, где Лайам развесил несколько больших картин. На мольбертах стояли три работы поменьше. Полотна произвели на Сашу потрясающее, мощное впечатление, он смело пользовался цветом, а большие размеры картин лишь усиливали воздействие. Она долго смотрела на картины и едва заметно кивала головой, а он стоял, затаив дыхание. Ксавье знал, что Сашино молчание – Это хороший знак. Но этого не знал Лайам. Он следил, как Саша внимательно изучает его картины, и обмирал от страха. Когда она наконец повернулась к нему, у него буквально перехватило дыхание. Саша произнесла пять слов: «Картины великолепные. Я их беру». Потом он признался ей, что в этот момент чуть не упал в обморок. Он издал победный вопль, схватил ее и закружил по комнате, оторвал от пола и наконец, с глупой улыбкой на лице, поставил на место.

– Господи, поверить не могу! Я вас обожаю! Бог мой! Я уж думал, вы все забракуете, скажете, что все это гроша ломаного не стоит.

– Стоит! Еще как стоит! – Она улыбнулась. Саша радовалась за него и была благодарна Ксавье за то, что он нашел Лайама и вытащил ее сюда. – Работы превосходные. Вы так чувствуете цвет, так передаете его, что дух захватывает. У меня даже слезы навернулись. Но имейте в виду, раньше, чем через год, выставку мы вам устроить не сможем. У нас все наперед расписано. Я хочу выставить вас не в Париже, а в Нью-Йорке.

Парижские выставки всегда проходили более камерно. Все значительные выставки современного искусства Саша предпочитала делать в Нью-Йорке. Ксавье отметил про себя и этот добрый знак, надо будет потом Лайаму сказать. Он не хотел выдавать все Сашины секреты при ней. Сейчас он искренне радовался, что устроил эту встречу. Он тоже считал Лайама потрясающим художником и был счастлив, что его мать разделила его мнение.

– О господи! – опять выдохнул Лайам, сел на пол и чуть не расплакался. Он шел к этому часу почти двадцать лет, и вот его звездный час настал. У него будет своя выставка в галерее «Сювери» в Нью-Йорке! Обалдеть! В это невозможно поверить! И у него в студии сидит сама Саша де Сювери и нахваливает его картины. А Саша уже рассказывала о том, как много ему придется потрудиться, чтобы подготовить выставку. – Как мне вас благодарить? – Он взирал на нее с таким благоговением, будто она была материализовавшимся чудом. Он ощущал себя ребенком, которому явилась сама Дева Мария.

– Моей наградой станут ваши новые картины. Я на всякий случай привезла с собой текст контракта. Если хотите, покажите своему адвокату. Я вас торопить не буду. Спешки нет. – Не в ее правилах было настаивать на немедленном подписании.

– Ничего себе – «спешки нет»! А вдруг вы передумаете? Где ваш контракт? Давайте сюда, я подпишу. – Он был на седьмом небе. Саша смотрела на него, и он казался ей таким же мальчишкой, как ее сын.

Из анкетных данных, что он прислал вместе со слайдами, она знала, что ему тридцать девять лет. Но, глядя на него, в это трудно было поверить. Учился он вместе с несколькими уже известными художниками. Несколько раз выставлялся в небольших галереях. Но внешне был очень моложав. В нем было что-то раскованное, что-то вольное и юное. Высокий, долговязый, красивый. Прямые белокурые волосы он обычно носил распущенными. Сегодня, готовясь к встрече с ней, он завязал их в хвост. Лицо гладкое и совсем молодое. Сильные плечи, длинные, изящные руки. Сейчас он, как мальчишка, скакал по студии в заляпанных краской джинсах и майке. И, как капризный ребенок, требовательно смотрел, ожидая подписания деловых бумаг.

– Документы у меня в отеле, – успокоила его Саша, вдруг почувствовав себя мамашей. Теперь, когда им предстояло сотрудничество, она ощутила ответственность за него. – Перед отлетом я вам завезу. Или пришлю с посыльным. Я не передумаю, Лайам, не беспокойтесь. Я никогда не меняю своих решений. – Саша говорила ровно, ее тронуло его волнение. Он сказал, что это решающий момент в его жизни. Она так не думала, но была рада, что он придает этому такое большое значение. Именно поэтому Саша любила работать с начинающими художниками. Она давала им шанс – шанс прославиться. Это была самая приятная часть работы с молодыми. Впрочем, Ксавье прав, не такой он и молодой, но ведет себя как четырнадцатилетний подросток, а выглядит на двадцать пять, даром что ему почти все сорок. Саше он казался ничуть не старше Ксавье, отчего она поневоле отнеслась к нему по-матерински. – Жене контракт не хотите показать?

В студии царил такой беспорядок, что было ясно, что живет он не здесь. Никаких признаков жены и трех детей она здесь не заметила. Саша решила, что они все живут где-то в другом месте, хотя его запачканная красками одежда была повсюду. Наверное, это рабочая одежда, решила она. Логично было предположить, что существует какое-то более опрятное и уютное жилище.

– Она в Вермонте, – смущенно произнес Лайам. – Как подпишу, пошлю ей копию. Она глазам своим не поверит. – Он переводил взгляд с Ксавье на Сашу и обратно.

Лайам налил по бокалу вина, все трое были очень довольны. Саша только пригубила, а Лайам залпом влил в себя полбокала. Он был в эйфории. Для галереи он был настоящей находкой. Сейчас, как никогда, Саше захотелось, чтобы сын тоже вошел в семейный бизнес. Он явно унаследовал верный нюх на талант. Это у них от Симона. Но Ксавье хочет жить в Лондоне и писать картины, а не торговать ими в Париже или Нью-Йорке. Может, когда-нибудь они и в Лондоне откроют галерею. Впервые за много лет ей пришла мысль о расширении бизнеса. Но пока что Ксавье слишком молод для такой ответственной работы. Надо подождать. Ему еще двадцать пять, впрочем, сама она вошла в бизнес, когда была всего на год старше, в двадцать шесть, правда, ее плотно опекал отец.

– Могу я вас пригласить поужинать? – предложил Лайам. – Надо отметить такое событие. – Вид у него был такой, словно он вот-вот взорвется от радости, улыбка не сходила с его лица.

– Я бы с радостью, но… – многозначительно произнес Ксавье, и Саша поняла, что он имеет в виду очередное свидание. Да, какой уж тут бизнес… Она-то в его возрасте уже была замужем, работала в Метрополитен и имела двоих детей. Для Ксавье все это в далекой перспективе.

Саша недолго колебалась. Она рассчитывала сегодня ужинать с сыном и не подозревала, что у того другие планы. Но это для него типично. Она повернулась к Лайаму.

– Давайте лучше я вас свожу поужинать, Лайам. Я теперь ваш агент, вы не должны за меня платить. И нам надо поближе познакомиться, – проговорила она. Лайам был удивлен: он-то видел в ней строгую деловую женщину вдруг это предложение… И при всем при том Саша сразу расположила к себе Лайама своей естественностью. Она излучала стабильность и надежность и в то же время в ней не было и тени самоуверенности и неприступности. Поначалу Лайам боялся встречи с Сашей, ее репутация повергала его в трепет. Но личное знакомство развеяло все страхи Лайама.

Саша вдруг засомневалась, есть ли у него подходящий костюм. По опыту она знала, что у многих молодых художников и костюма приличного нет, чтобы пойти в ресторан. Лайам, очевидно, был из их числа. Хотя внешними данными господь его не обидел – действительно был хорош собой.

– Я с удовольствием. Заодно и контракт подпишу, – проговорил он с ослепительной улыбкой.

– Сначала вы должны ознакомиться с ним, – наставляла Лайама Саша. – Убедиться, что он вас устраивает. Не нужно спешить его подписывать, сначала внимательно прочитайте, а еще лучше покажите юристу.

– Да я вам в рабство готов сдаться, вы только скажите. Или пожертвовать частью своего мужского достоинства, причем лучшей, – не моргнув глазом, заявил он. Саша опешила. Впрочем, от молодых художников она и не такое слышала.

– Вообще-то в этом нет необходимости, – сказала она строго. – Насколько я помню, анатомические подробности в контракте не обозначены. Так что можете оставить свое мужское достоинство при себе. Уверена, ваша жена будет только рада. – Лайам усмехнулся, но не ответил. Он дерзко и даже с каким-то вызовом смотрел на Сашу. Совсем как самонадеянный красивый мальчишка, которому море по колено. А ведь этот дерзкий красавец еще и чертовски талантлив! – Где бы вы хотели ужинать? – Ксавье она бы повела в аристократический ресторан, но ее сын был человеком иного воспитания, имел смокинг и хорошие манеры. С Лайамом все было иначе, тот и вести себя не умел, и на одежду ему было наплевать. Что удивляться? Типичный голодный художник. Впрочем, если она возьмется за дело, голодать ему осталось недолго. В Нью-Йорке, не сомневалась Саша, он произведет фурор, а со временем и Париж покорит. Лайам – настоящая находка, подлинный талант, способный на большие свершения.

– Я бы все же хотел пригласить вас сам, в знак благодарности. – Лайам был настроен решительно, и его настойчивость тронула сердце Саши. – По этому случаю я даже нарядиться готов.

– Нарядиться, говорите? И как же? – Она заговорила тоном матери. Почему-то он пробуждал в ней материнские чувства. Он был совершеннейший мальчишка, и Саше захотелось защитить его, помочь. Она была взволнована тем, что станет с ним работать и поможет ему прославиться. Это ее большое открытие. Сегодняшняя встреча была событием не только для него, но и для Саши тоже.

– У меня есть костюм и пара хороших рубашек. Одна из них даже чистая. Второй я, кажется, машину недавно полировал. – Он бросил на Сашу насмешливый взгляд, Саша расхохоталась. В его озорстве была очаровательная неотразимость. Он напомнил ее Ксавье, когда тому было лет четырнадцать и он стремился поскорее вырасти. Ксавье это удалось, а вот Лайам, по-видимому, так и не повзрослел.

– Тогда пойдем к Гарри, – предложила она. «Бар Гарри» был ее любимый ресторан в Лондоне, он принадлежал тому же владельцу, что и клуб «Аннабель», и они с Артуром часто захаживали туда.

– Ну и ну! Поверить не могу, что это происходит со мной. А ты? – повернулся он к Ксавье. Тот от души радовался за приятеля. Все вышло даже лучше, чем он рассчитывал. Ксавье был необычайно доволен и благодарен матери, что дала Лайаму шанс.

– А я могу, – бесхитростно ответил Ксавье.

– Да, старик, я перед тобой в долгу. – Лайам протянул ему руку. «Ну, чисто мальчишки в спортивной раздевалке», – подумала Саша и мысленно понадеялась, что в ресторане Лайам не начнет выкидывать номера. От этих художников только и жди, недаром она редко выходит с ними в свет. Но в данном случае она решила рискнуть. В нем было что-то невинное и трогательное, а если он вдруг разбуянится – что ж, тогда она его приструнит. К своим художникам, и не только к молодым, Саша относилась, как к детям. Она ощущала себя в известной степени их матерью, что требовало от нее большой душевной работы, но как раз то она и любила в своем деле. Художники были как цыплятки, а она – как наседка. А Лайам, хоть и был ненамного ее моложе, явно нуждался в материнской опеке.

– Договариваемся на восемь. В половине восьмого мой шофер за вами заедет, а потом заберете меня из отеля. Я буду ждать в фойе, – сказала она и вместе с сыном покинула студию.

– Не забудь, мам, контракт прихватить, – напомнил сын, спускаясь по лестнице.

Лайам с волнением ожидал предстоящего ужина. Надо было обсудить с Сашей будущую выставку, расспросить поточнее, какие работы она от него ждет. Чтобы показать все, на что способен, он готов был целый год вкалывать, как галерный раб. Он ее не подведет. Это его шанс, и он это прекрасно понимает. Ради этой минуты он трудился всю жизнь. И как бы ни распоясывался в личной жизни, а особенно в кутежах с Ксавье, к работе Лайам всегда относился со всей серьезностью. Он с детства знал, что рожден рисовать. С ранних лет это ставило его особняком от сверстников. Та же картина повторялась и в подростковом, и в более зрелом возрасте. Он понимал, что устроен не как все, но это его мало беспокоило. Мать всегда была на его стороне и настаивала на том, чтобы он был верен своей мечте. Другие родственники далеко не так радовались его дарованию, и даже отец относился к нему как к белой вороне. Из-за этого между ними всегда были трения. Такое впечатление, что его талант сумела разглядеть только мать. Другие же – отец, братья, даже друзья – воспринимали его ранние рисунки как проявление странности, пустую затею. Отец называл их хламом, братья – мазней. Его отлучали ото всех дел, и только в живописи он находил утешение. Как все, кто с детства испытал душевные страдания, Лайам был намного глубже, чем казался. Саша пока не могла этого знать, но что-то особенное она в нем почувствовала. Все ее знакомые художники прошли через большие испытания, кому-то пришлось много страдать. В конечном итоге, несмотря на тяжелую жизнь в обычном понимании, это обогащало их творчески, делало их работы, как и их самих, глубже и содержательнее. Рано оставшись без матери, она хорошо их понимала и глубоко сочувствовала их переживаниям. Она понимала их лучше, чем сама осознавала. Между ними словно существовала невысказанная гармония.

– Я так и думал, что тебе его работы понравятся, – сказал Ксавье, направляясь к машине. Он был очень доволен. – Лайам невероятно талантливый, по-моему, он и сам не понимает насколько. – Ксавье искренне гордился своим другом.

– Да, это бесспорно. – Саша ни на миг не сомневалась, что приняла верное решение, и была рада находке сына. Можно было только гордиться, что у мальчика такой верный глаз.

– И парень он хороший, – продолжал Ксавье. – Порядочный, честный. Любит жену и детей. Временами чудит, но человек все равно хороший. Он сумасброд, но безобидный.

– Жаль, что его жена в Вермонте. Я бы хотела с ней познакомиться. По спутнику жизни можно многое сказать о человеке, – негромко прибавила Саша, и Ксавье ответил не сразу.

– Она у него потрясающая. Они женаты с незапамятных времен. Но она уже довольно давно переехала в Вермонт.

– Как это понимать? – недоуменно взглянула Саша. – Они женаты? Или она от него ушла?

– Думаю, ответить надо утвердительно на оба вопроса. Они по-прежнему женаты, но, кажется, решили немного отдохнуть друг от друга. Что-то в этом роде. Он об этом говорить не любит. Она каждое лето ездила в Вермонт к родителям. А в этом году так и не вернулась. Он говорит, она решила побыть там подольше. Она еще в июле уехала. Он отличный парень, но, думаю, жизнь с ним не сахар. Она помогала ему закончить учебу, работала горничной на курортах. А здесь была секретаршей. Она тянет на себе и его, и детей и мирится со всеми его выкрутасами. Не думаю, что он когда-нибудь с ней разведется, но то, что ей было нелегко волочить семью из пяти человек, это факт. Я надеюсь, она все же вернется. Она славная женщина. И он ее любит, я знаю.

– Может быть, хоть теперь в его жизни что-то изменится, – задумчиво проговорила Саша. Старая история! И очень, увы, банальная! Большинство художников доводит жен до белого каления, знай себе малюют, пока те их содержат. Это не первый брак, принесенный на алтарь искусства. Все это она слышала уже много раз. – Если это ему как-то поможет, я бы могла выплатить кое-какой аванс. Послушаем, что он скажет сегодня за ужином. Может, им удастся наладить супружеские отношения.

– Это наверняка поможет, мам! Момент как раз очень удачный. В будущем году их старший сын поступает в колледж. Деньги им ох как нужны!

– Будем надеяться, что нам удастся добыть ему кучу денег. Только это не в одночасье происходит. – Впрочем, оба знали, что бывает и такое. После того, что она только что услышала, Саша надеялась, что с Лайамом случится именно так. Ясно, что его семья заслужила это не меньше, чем он сам. Тем более раз мальчику надо продолжать учебу. Невозможно представить Лайама отцом студента. Скорее его самого можно принять за студента.

Ксавье еще раз обнял мать и пообещал наутро составить ей компанию за завтраком. Они сговорились на десять, так как с утра ей надо было сделать несколько звонков. В аэропорт надо выезжать в двенадцать, и последние часы в Лондоне ей хотелось провести с сыном.

– Смотри, не шали там! – нарочито строгим голосом сказала Саша. Ксавье со смехом кивнул и удалился. По крайней мере, сегодня он будет не с Лайамом, утешила себя Саша. Правда, теперь, когда она с ним наконец познакомилась, он перестал казаться ей исчадием ада, оказывающим на Ксавье дурное влияние. Скорее всего, Ксавье прав: Лайам инфантильное, но не опасное существо.

– Утром увидимся! – помахал рукой Ксавье, сел в свою машину и, весьма довольный собой, укатил. Сегодня они сделали большое дело. Теперь у Лайама все пойдет как по маслу. Его будущему только что был дан зеленый свет.

ГЛАВА 5

Сашин шофер заехал за Лайамом ровно в половине восьмого, как и было условлено, а без четверти восемь они забрали Сашу из отеля «Клэридж». Она уже ждала внизу и сразу направилась к машине. Оба ехали на заднем сиденье. На Лайаме был приличного вида черный костюм и красная рубашка, собственноручно перекрашенная из белой. Это была та самая рубашка, которой, как полагал Лайам, он полировал машину. Теперь Лайам вспомнил, как перекрасил ее однажды в сильном подпитии, считая, что это будет круто. На данный момент это была его единственная сорочка. Оставалось надеяться, что Саше она понравится. Саше рубашка не понравилась, но она промолчала. Он же художник! Художником, впрочем, был и ее сын, и, если бы Ксавье посмел в таком виде явиться в «Бар Гарри», она бы его прибила. Но Лайам был не ее сын, приходилось терпеть и помалкивать.

Саша украдкой оглядела его обувь. Туфли с виду были приличные, «взрослые» туфли с дырочками для шнурков, однако по неведомой причине Лайам от шнурков избавился. Одеваясь, он вспомнил, что, кажется, они ему для чего-то понадобились – кажется, надо было что-то завязать, что именно – он уже не помнил. И Лайам решил, что без шнурков туфли выглядят даже лучше, и оставил все как есть. Он был чисто выбрит и вымыт, от него вкусно пахло дорогим парфюмом, безукоризненно промытые длинные волосы были стянуты резинкой, а поверх нее перевязаны черной лентой. Лайам был красив и почти безупречен. Если бы не красная рубашка и туфли без шнурков, его вполне можно было бы назвать респектабельным, но ведь он, в конце концов, художник! Никакие правила для Лайама не существовали, он их просто не признавал. Какой смысл следовать правилам, придуманным другими, когда можно изобрести свои? Отчасти поэтому его жена и не спешила возвращаться из Вермонта, куда уехала еще в июле. Но, несмотря на разукрашенную рубашку и хвост на голове, в его внешности было что-то аристократическое. К тому же он был безоговорочно красив. Привлекательный мужчина. И оригинальный. В другой жизни он мог бы быть актером или манекенщиком, адвокатом или банкиром, но сейчас его перекрашенная рубашка выдавала в нем не только художника, но и бунтаря. Она словно говорила за него: «Посмотрите-ка на меня! Я могу делать все, что захочу. И вы не можете мне помешать!»

– Я нормально выгляжу? – спросил он у Саши неуверенно. Та кивнула. Она решила пощадить его самолюбие, тем более что сорочку можно было счесть произведением искусства. А на отсутствие шнурков она обратила внимание, только когда они уже входили в бар. Присаживаясь к стойке, Саша заметила, что носков на нем тоже нет. Знакомый метрдотель молча протянул Лайаму черный галстук, который вполне подошел к его рубашке. Саша помогла его завязать, как всегда помогала Ксавье, когда они еще жили вместе. Лайам пробормотал, что так давно не носил галстуков, что забыл, как они завязываются. Он, однако, чувствовал себя совершенно непринужденно. Его нисколько не смущал тот факт, что все мужчины в зале в элегантных костюмах и сшитых на заказ сорочках, а женщины – в изысканных платьях от известных кутюрье. Что у Лайама было в избытке, так это уверенности в себе. Исключение составляла Саша. Он явно хотел произвести на нее впечатление, но не знал как. Она держалась так естественно и одновременно по-светски, что рядом с ней он вдруг почувствовал себя простаком. Она обращалась с ним как с ребенком. На его вопрос, как он выглядит, ответила, что прекрасно; вошла в ресторан с ним под руку, как будто он ни в чем не уступал всем остальным присутствующим мужчинам. От этого у Лайама начала кружиться голова, и, садясь к столику, он уже воображал себя фигурой масштаба Пикассо.

Лайам уже по дороге успел дважды задать ей вопрос про контракт. Чтобы не испытывать его и свое терпение, едва они сели за стол, Саша выложила перед ним его экземпляр. Он подмахнул не глядя, несмотря на все ее предостережения, и просиял. Теперь с ним работает галерея «Сювери». В последние десять лет он только об этом и мечтал. И вот мечта осуществилась, и он приготовился наслаждаться каждым прожитым мигом. Это будет незабываемый вечер для него и для Саши. Она подозревала, что когда-нибудь они станут вспоминать со смехом, как он явился в «Бар Гарри» в перекрашенной рубашке. Несмотря на относительную молодость и простецкий вид, в нем уже угадывался подлинный художник.

За стойкой Лайам выпил мартини, а к столу Саша заказала шампанское. Она предложила выпить за него, а он – за нее. Саша выпила два бокала. Лайам, не моргнув глазом, прикончил бутылку. Он уже успел поведать ей, что в семье был белой вороной. Отец у него банкир и живет в Сан-Франциско, один брат – врач, другой – юрист, оба женаты на богатых наследницах. Лайам рассказал, что с самого начала выделялся в семье. Братья изводили его, утверждая, что он не родной сын, а приемный, хотя Лайам узнал, что это неправда, но каждый раз огорчался до слез. С раннего детства он был не такой, как все. То, чем все увлекались, вызывало у него отвращение. Он ненавидел спорт, плохо учился в школе, тогда как братья были отличниками и капитанами своих институтских команд. Американский футбол, баскетбол, хоккей – они у него всем занимались. Он же предпочитал запереться в комнате и рисовать, рисовать, рисовать… Его нещадно дразнили, а рисунки его норовили выбросить в помойку. Еще Лайам сказал, что отец с ранних лет твердил ему, что он не оправдывает его надежд и что его семье за него стыдно. За плохие оценки в школе его на целый год отправили в военное училище. Это был ад. Однажды ночью он проник в столовую и исписал стены карикатурами на преподавателей, в том числе и весьма неприличными. Расчет был на то, что после этого его непременно исключат. И расчет Лайама оправдался. Вспоминая свою хитрость, Лайам расплылся в улыбке. А вернувшись домой, он вновь очутился под градом насмешек своих родных. В конце концов на него махнули рукой и перестали обращать внимание. Вели себя так, словно его не существует, забывали позвать к ужину, не считали нужным разговаривать, находясь с ним в одной комнате. Только мать пыталась его защитить и оправдать. И все же в родной семье он стал чужаком. Чем хуже с ним обращались, тем хуже он становился и тем больше дерзил и хулиганил. Поскольку он никак не вписывался в жизнь своей семьи и отказывался подчиняться правилам, его стали попросту игнорировать. Сколько раз он слышал из уст отца, что у того только два сына. Лайам никак не подходил под стандарты своих родных, и они стали его сторониться. Со временем он и в школе превратился в изгоя. О нем вспоминали лишь тогда, когда надо было расписать декорации к школьному спектаклю или намалевать какие-нибудь плакаты. В остальное время никто не обращал на него внимания ни дома, ни в школе. Одноклассники называли его не иначе как «чокнутый художник», и поначалу это звучало как оскорбление, а потом это прозвище ему даже понравилось и он всячески старался ему соответствовать. Бывали моменты, когда он и сам начинал думать, что у него с головой не все в порядке.

– Я рассудил так: если стать тем, кем они меня считают – «чокнутым художником», – можно будет делать все, что захочу, – и стал таким. Творил все, что в голову взбредет.

В итоге, поскольку учебой Лайам себя не утруждал, его выгоняли из всех школ, в каких он учился. В последний раз его исключили из школы в выпускном классе, так что он даже аттестата не получил, это гораздо позже жена заставила его пойти учиться. Но школа мало что ему дала. По словам Лайама, единственным человеком, кто верил в его талант, была его мать. Но в их семье живопись не считалась достойным занятием. Другое дело точные науки и спорт, а он ни в том, ни в другом не был силен, да и не стремился. Саша подумала, не проглядели ли в нем врожденную необучаемость, раз школа давалась ему с таким трудом. Это был бич многих художников, и от него многие страдали, но зато этот порок с лихвой компенсировался талантом. Но пока Саша была не настолько близко знакома с Лайамом, чтобы задавать такие деликатные вопросы, а потому просто сидела и слушала его рассказ, сочувственно и с интересом.

Он уверял, что, как только осознал себя, уже знал, что будет художником. Однажды рождественским утром, пока все еще спали, он расписал стену гостиной, а затем принялся за рояль и диван. По-видимому, нынешняя рубашка была отголоском того раннего творчества. Тогда ему было всего семь лет, и он никак не мог взять в толк, почему никто его художеств не оценил. Отец его, наоборот, отстегал, а вскоре после этого мать сильно заболела. Летом следующего года она умерла, и жизнь Лайама превратилась в кошмар. Единственной его защитницы, единственного человека, который его понимал и любил, не стало. Бывали дни, когда его даже забывали покормить. Как будто он умер вместе с матерью. И единственным его утешением стала живопись, она продолжала связывать его с мамой, ведь ей всегда нравилось то, что он делал. Лайам признался Саше, что долгие годы ему казалось, что он пишет для матери. Да и сейчас это ощущение возвращается к нему. Глаза Лайама увлажнились. Вся семья считала его сумасшедшим – и не изменила своего мнения до сих пор. С отцом и братьями он не виделся уже много лет.

Со своей женой Бет он познакомился, когда ездил в Вермонт кататься на лыжах. Он тогда ушел из дома – ему было восемнадцать – и подрабатывал в Нью-Йорке. В девятнадцать лет женился, он тогда работал и жил впроголодь в Гринвич-Виллидж. По словам Лайама, Бет с тех пор вкалывала в поте лица, чтобы кормить его и детей, что, конечно, не радовало ее родню. Ее родители были такими же консерваторами и Лайама сразу невзлюбили. Они презирали его за безответственность и неспособность содержать их дочь. У них с Бет было трое детей, мальчики семнадцати и одиннадцати лет и пятилетняя дочка. Он в них души не чаял, как и в Бет, но вот уже пять месяцев, как она от него уехала.

– Думаете, не вернется? – посочувствовала Саша.

В нем было столько беззащитности и трепета, что ей захотелось обнять его и сделать так, чтобы все у него было хорошо. Но по опыту работы с другими художниками она знала, что те умеют наломать в своей жизни столько дров, что ситуацию никакими силами не исправить. Судя по рассказу Лайама, отношения с родными ему уже никогда не наладить, нечего и пытаться. Но ее глубоко тронул рассказ о его тяжелом детстве и о жене и детях. Было заметно, что без них ему плохо, а то, что осталось невысказанным, Саша и сама поняла. На вопрос о перспективах возвращения Бет он с грустью посмотрел на Сашу и покачал головой.

– Думаю, нет. – Он не тешил себя иллюзиями. Он уже понял, что Бет вряд ли вернется к нему.

– Может, передумает, когда узнает, что ваши дела пошли в гору? – По какой-то необъяснимой причине Саше искренне хотелось, чтобы жена к нему вернулась, это было бы к его же благу. Тем более теперь, когда, возможно, все изменится к лучшему. И Саша совсем не была убеждена, что это нереально. Лайам был опечален разрывом, но почему-то воспринимал его как свершившийся факт. Они были женаты двадцать лет, и это были трудные годы. Особенно для жены Лайама. Сейчас вид у Лайама был как у человека, совершившего преступление, раскаивающегося в содеянном, но понимающего, что изменить ничего нельзя.

– Проблема была не в этом. Не в деньгах, – говорил горячо и убежденно.

– А в чем? – отважилась спросить она. – Может быть, она не выдержала нагрузки – работа, дети? Да и вы, как я понимаю, не подарок… А может, ей просто все осточертело?

– Бет уехала, когда узнала, что я переспал с ее сестрой, – проговорил Лайам с тяжелым вздохом.

Саша опешила. Ничего себе – предать женщину, которая двадцать лет вкалывала, чтобы кормить тебя и твоих детей! И это еще мягко сказано! А ведь Ксавье сказал, она милая женщина. Выходит, этот Лайам тот еще тип! Во всяком случае, его признание многое объясняет.

– Как же это вас угораздило? – спросила она тоном строгой воспитательницы.

– Бет с детьми уехала на выходные. А мы напились до чертиков. Когда она вернулась, я ей все рассказал. Я решил, Бекки все равно расскажет. Они же двойняшки.

– Близнецы? – История была драматичная и печальная, Саша переживала вместе с ним. Как и тогда, когда он рассказывал о своем отце и братьях. Она определенно начинала ему симпатизировать, хотя и не была уверена, что он заслуживает этого. Саша твердо решила помочь Лайаму, хотя его предательство по отношению к жене повергло ее в ужас. Но в Лайаме была какая-то детская наивность, непосредственность, хотелось прощать ему все, независимо от того, что он натворил.

– Нет, не близнецы, но похожи. Бекки за мной много лет увивалась. Я наутро сам не мог поверить, что сделал это. Но – случилось. – Сейчас, рассказывая о своем грехопадении, он чуть не плакал. А когда признался Бет, то плакал по-настоящему.

– Вы алкоголик? – спросила Саша серьезно. Он пил много, но не пьянел.

– Нет. Просто дурак. В последний год мы с Бет часто ссорились. Она хотела, чтобы я нашел себе постоянную работу. Ей надоело горбатиться во имя искусства. Да тут еще родители – все уши ей прожужжали, чтобы бросала меня и возвращалась домой. Отец у нее плотник, а мать – учительница. Мои картины они в грош не ставят. Я и сам уже почти перестал в себя верить. До сегодняшнего дня. – Он с благодарностью посмотрел на Сашу.

Определенно, в этом человеке была какая-то изюминка. Даже после признания в супружеской измене Саша не в силах была осуждать его. Конечно, эта история очень неблаговидная. Но все равно в Лайаме было нечто неотразимое, Саша получала огромное удовольствие от общения с ним. Она готова была признать, что он симпатичен ей как человек и даже как мужчина.

– А чем занимается эта Бекки? – спросила она.

– Работает в баре на одном горнолыжном курорте. Зашибает бешеные бабки и гуляет с мужиками напропалую. Она всегда ко мне липла. Наверное, меня к ней тоже влекло. Не знаю. Прожить двадцать лет с одной женщиной – это не шутка. Бет была моей первой женщиной, и до этого случая я ей ни разу не изменял, – тяжело вздохнул, вспоминая тот скандал, – понимаю, нет мне никакого оправдания, – с горечью признался Лайам. – Мне и самому тошно.

– Неужели она вас никогда не простит? – Саша никак не хотела расставаться с надеждой, что все у них будет хорошо. Такому человеку, как Лайам, нужна была опора, особенно теперь, когда ему предстоит много работать.

– Я знаю Бет, вряд ли она простит. Она всю жизнь завидовала Бекки. Той всегда все мужики доставались. А у Бет что? Я да трое ребят. И еще работы целый воз. У меня никогда не получалось зарабатывать. Все эти годы нас содержала Бет. И она всегда мне верила. Пока я не переспал с этой куклой. На Рождество я звонил ей и детям, она сказала, что подает на развод. Я ее не виню. Достал я ее до смерти. Хорошо, теперь у меня будет возможность посылать им какие-то деньги. После стольких безденежных лет она их вполне заслужила.

«Все-таки Лайам порядочный человек, хоть и витает в облаках, как многие артистические натуры, – размышляла Саша. – И вот теперь он расплачивается за свое легкомыслие одиночеством».

– Давно вы детей не видели?

– Да с тех самых пор, как она уехала. О ее родителях я и не говорю. Небось убить меня готовы. Отец-то точно в бешенстве.

– Она что же, рассказала им все как есть?

– Нет, Бет так бы не сделала. Бекки рассказала. Она меня теперь тоже ненавидит. Она-то надеялась, что я разведусь с Бет и женюсь на ней. Говорила, с юных лет в меня влюблена. С близнецами иногда случается такое. А Бет говорит, Бекки всю жизнь на нее зуб имела. Красивая девка, а замуж не берут. В пятнадцать лет она залетела, родила, так родители заставили отдать ребенка на усыновление. Думаю, после этого у нее крыша поехала. Лет шесть назад, когда ее парню должно было исполниться восемнадцать, она стала его искать, и тут выясняется, что за два года до этого ее сын погиб в автокатастрофе. Лоб в лоб. Она страшно переживала. Наверное, себя во всем винила. Может, и сестру ненавидит за то, что у той растут трое детей. Не знаю. Кто разберется в их отношениях?! Мне уж точно это не под силу…

– Да уж… Выходит, вы шагнули на минное поле.

– Истинная правда! Бет говорит, Бекки нарочно все подстроила. Двадцать лет подходящего момента ждала. Три бутылки дешевого белого – и я пустил псу под хвост двадцать лет брака с самой хорошей и порядочной женщиной на свете.

– Почему же вы не хотите полететь в Вермонт и поговорить с ней? Я могу выплатить вам аванс. Я все равно собиралась это сделать. – Даже не будучи посвященной в детали семейной жизни Лайама, Саша поняла, что деньги ему нужны позарез.

– Поздно уже, – откровенно ответил Лайам. – Она уже сошлась со своим давним кавалером, он ухаживал за Бет еще в школе. Грозится расписаться, как только развод оформим. У него в прошлом году умерла жена и оставила его с четырьмя детьми на руках. Деньги у него есть, он владеет отелем на горнолыжном курорте. И готов содержать Бет с детьми. Наверное, это лучше, чем быть женой шального художника. Похоже, и она так думает, – обреченно добавил Лайам.

– Какой же вы шальной художник, Лайам? – искренне удивилась Саша. Конечно, здравомыслящим человеком Лайама назвать было трудно, но Саша надеялась, что работа и успех смогут изменить его жизненные установки. Если они вообще у Лайама были. Во что Саше было действительно сложно поверить, так это в то, что такой интересный мужчина за всю свою взрослую жизнь был близок всего с одной женщиной – собственной женой. Если не считать этот идиотский эпизод с ее сестрой-двойняшкой. Глядя на Лайама, можно было предположить, что его постоянно окружает целый хоровод девиц и он щедро дарит им свое внимание. Такое впечатление у Саши сложилось и со слов Ксавье, когда сын рассказывал ей о своих с Лайамом похождениях. Но оказалось, что в жизни Лайам не очень похож на Лайама из рассказов Ксавье. Да, он дурашливый, легкомысленный, но искренний и добрый.

– Иногда я шальной художник и есть, – ответил Лайам. – иногда мне так хочется снова стать ребенком! Но от этого ведь никому не хуже?

– Это как сказать… Разве не на вас лежит вина за то, что Бет оставила вас?! А ваши дети! Разве они не пострадали? Да и вы сами… Да, конечно, и на вашей невестке вина лежит.

– Ей ни до кого нет дела, кроме себя.

– Не стоит жалеть себя и искать оправданий. – Саша решила не щадить Лайама. Она задумалась и вдруг заметила, что Лайам за ней наблюдает.

– А что же вы, Саша, о себе ничего не рассказываете? Послушать Ксавье, так вы просто ангел во плоти. Он от вас без ума. Редкий случай, чтобы взрослый парень так относился к матери. Но сейчас, поговорив с вами, я его понимаю. Ему повезло, что у него такая преданная мать. – Лайам, видимо, вспомнил свою мать, которую он потерял так рано.

– Я его тоже очень люблю. Он замечательный! И сестра его тоже. Я очень счастливая женщина. – Саша улыбнулась.

– Ну, не такая уж счастливая. Ведь вы совсем недавно потеряли мужа? – сочувственно сказал Лайам.

– Да, – как можно спокойнее ответила Саша, но на глаза ее мгновенно навернулись слезы. Ей стало неловко. Ее горе не должно быть явным, Саша не хотела нагружать Лайама своими проблемами и не рассчитывала на его сочувствие. – Пятнадцать месяцев прошло. Мы были женаты двадцать пять лет. – У нее Артур тоже был единственный мужчина. Это их по-своему роднило, как и ранняя потеря матерей, и неизбежные в таких случаях детские страдания.

– Это, наверное, ужасно – потерять в одночасье любимого человека, – проговорил он, заботливо заглядывая ей в глаза.

– Да. Сейчас стало полегче, но иногда накатывает такая тоска… – Лайам понимающе кивнул. Свою жену он тоже потерял, правда, по собственной глупости, а у Саши мужа отняла судьба. – Но надо жить! Вариантов нет! Слава богу, что у меня есть мое дело. Работа выручает.

– Но картины – не человек, они не утешат, не согреют, с ними не обнимешься, не поговоришь, правда? Ну вас с тех пор никого не было? – Это была откровенная дерзость, но Саша решила ответить. Она не хотела, чтобы он видел, насколько она беззащитна и одинока. Раз она взялась представлять его интересы, надо, чтобы он считал ее сильной и уверенной. Так ей, во всяком случае, казалось. И потом, ей почему-то хотелось, чтобы оценили ее искренность.

– Нет, никого. А у вас? – Ей в самом деле было любопытно. Он столько ей рассказал о своей родне и семейной жизни, что между ними установилась некая близость – гораздо большая, чем Саша ожидала и тем более – чем ей бы хотелось. У нее еще не было случая, чтобы она чувствовала личный интерес к какому-то своему подопечному, и не в ее правилах было демонстрировать свои слабости. Но за ужином почему бы и не поговорить по душам?! Два одиноких человека, еще в детстве пережившие боль большой утраты и в результате лишившиеся детства, а теперь, уже взрослыми, потерявшие тех, кого любили. Честно говоря, желание доверить постороннему человеку свою боль, раскрыть душу возникло у Саши впервые. Но пусть этим все и ограничится. Она не собиралась поддаваться возникшей симпатии. Она волевой и сознательный человек. И Лайаму она не даст повода к сближению, пусть он не думает, что должен проявлять к ней сочувствие, какое-то особенное внимание. Это только помешает их деловым отношениям.

– Я встречался с двумя женщинами, – ответил наконец Лайам. – Ксавье меня знакомил. – Он улыбнулся. Странно было думать, что мать его приятеля теперь еще и его наперсница. – Но ничего не вышло… Девчонки были такие молоденькие, им бы только веселиться. А я тогда еще не пережил расставания с Бет. Это было летом, вскоре после ее отъезда. И я с тех пор не возобновлял попыток. Теперь, когда Бет собралась замуж, дело другое. Но пока мне не встретилась та, которая была бы мне нужна. Большинство женщин, готовых стать подругами художников, особы весьма оригинальные. – Он был серьезен и сразу стал как-то взрослее. – А вы? Вы чего ждете от спутника жизни?

– Я не хочу пополнять ряды женщин, охотящихся за мужьями. Бегать в моем возрасте на свидания, по-моему, неприлично.

– Если встречаться с тем, кто вам дорог, – вовсе нет, – возразил Лайам, но Саша покачала головой.

– Я уже свое отбегала. И тот, кто был мне дорог, умер. С меня довольно!

– Глупости! – горячо возразил Лайам. – Вам рано ставить на себе крест. Тем более что вы так хороши собой. Рискну спросить, Саша, сколько вам лет? – Учитывая возраст Ксавье, Лайам мог дать ей не больше сорока пяти. Или сорока трех, если она рано вышла замуж.

– Сорок восемь. Достаточно, чтобы сойти с дистанции. У меня было двадцать пять лет безмятежного счастья. Согласитесь, это немало!

– А может быть еще пятьдесят. Или вы хотите всю жизнь прожить в одиночестве? – Эта мысль показалась Лайаму нелепой. Но не Саше. Она смирилась с одиночеством, которое считала неизбежным для себя.

– Нет. Я хотела прожить свою жизнь с мужем. И прожила бы, если бы не… Теперь у меня нет такой возможности. А другие варианты меня не прельщают. И вряд ли когда прельстят. Меня нисколько не пугает перспектива быть верной памяти мужа. Я не могу себя представить в роли охотницы за мужьями.

– Наверное, ваш муж был исключительный человек, раз вы его так любили, – убежденно проговорил Лайам.

Он восхищался Сашей еще больше – красивая, сильная, преданная женщина. Какая удача, что именно она будет заниматься его делами.

– Он был необыкновенный человек, – кивнула Саша. – Мне повезло – мы любили друг друга. Не знаю даже, как я пережила смерть Артура. Он так рано умер…

– Но вы этого изменить не можете, Саша. Он умер. А вы живете. Если бы было наоборот, он бы, наверное, не стал избегать женщин. Каждому человеку необходимо кого-то любить. Жизнь слишком сложная штука, чтобы справиться с ней в одиночку.

– Не думаю, что жизнь вдвоем непременно будет легче. В первый раз мне повезло. Кто знает, повезет ли еще раз? Так зачем рисковать? – бодро произнесла Саша. Не собирается она перед ним лить слезы и сетовать на свою жизнь. Она ведь сумела выстоять в самое трудное время…

– А вдруг опять вытянете счастливый билет? – не желал менять тему Лайам. – Вы это заслужили. Конечно, все будет иначе. Но это не значит, что хуже.

– Не могу себе даже представить, как я стану с кем-то встречаться, – честно призналась Саша. Официантка убрала тарелки и поставила на стол блюдо со сладостями. – То, что я наблюдаю у других, повергает меня в ужас.

– Да, тут я, пожалуй, с вами соглашусь. – Лайам рассмеялся – ему, видимо, тоже вспомнились впечатляющие примеры. – Вообще-то меня лечит работа. Забываюсь, когда рисую. С тех пор как Бет с детьми уехала, я все время пишу.

– Рада это слышать, – улыбнулась Саша. – Хорошо, когда талантливые художники много работают. Мне тяжелее еще оттого, что дети живут отдельно. Особенно вечерами и по ночам тоскливо.

– Меня тоже ночи достают. И по детям я безумно скучаю, даже не представлял, что будет так тошно. А уж теперь, когда новый папа наметился, не знаю, что будет… Бет говорит, он хороший человек. Может, из него и выйдет лучший отец, чем я. Он – человек серьезный, деловой. Словом, подходящий вариант для семейной жизни. Не то что я… – Лайам пытался держаться бодрячком, но Саша видела, как ему больно.

– Лайам, вы отец, вы не можете бросить своих детей. Вам обязательно надо увидеться с ними, поговорить, сказать, что вы всегда будете их любить.